Сказка об уроде

Игра

Эту игру придумал не я. А если бы и придумал, то ни за что бы не стал в неё играть. Это всё она, Мириам — моя старшая сестра. Сидит и смотрит на меня своими лукавыми полупрозрачными глазами. Светлые волосы в беспорядке рассыпаны по плечам. Она улыбается, потому что выигрывает.

— Знаешь что, Мириам, — дрожащим голосом говорю я. — Мне расхотелось играть. Давай закончим.

— Нет, — она качает головой. — Ты должен доиграть, Билли. Ты ничего не доводишь до конца. Помнишь, как мама в воскресенье отругала тебя за то, что ты так и не убрал игрушки в сундук, оставив половину из них на полу?

— Я голоден, — жалуюсь я. — Не могу думать. Пойдём на кухню, намажем шоколадной пасты на хлеб.

Она пожимает плечами:

— Ну, если ты не можешь думать, значит, ты проиграешь. Давай, твой ход.

Я пытаюсь сосредоточиться на доске. Но внимательный взгляд Мириам, остановившийся на мне, путает мысли. А ведь ей не запретишь смотреть на меня.

Я гляжу на черно-белую доску. Чёрные квадраты, белые квадраты. На них наши бойцы. Мои бойцы — белые. Бойцы Мириам — чёрные. И последних явно больше, чем моих.

Когда папа учил нас этой игре, он называл её «шашки». Сначала мы играли просто так. Потом Мириам придумала особые правила — и с тех пор мы называем её просто «игра».

Стараясь, чтобы рука не дрожала, я передвигаю шашку. Уже отнимая от неё пальцы, я замечаю торжество в глазах сестры и понимаю, что совершил ошибку. Она моментально двигает чёрную шашку, вынуждая меня взять её.

Это несправедливо. Мириам старше. Она играет намного лучше, чем я. Я всегда проигрываю.

— Ну же, — говорит Мириам. — Бери её. Ты должен.

Делать нечего. Моя шашка перепрыгивает через шашку Мириам. Я зажимаю поверженного чёрного бойца во вспотевшей ладони. Радости нет, потому что это ловушка. Теперь это уже понятно. Мириам рассчитала, что я сделаю именно такой ход, и глупышка Билли её не разочаровал.

Раз, два, три! Чёрная шашка перелетает через трёх моих бойцов и выходит в дамки. Мириам проворно меняет фишку на поле, достав из коробки дамку. Чёрная дамка высится среди моих шашек — она выше, красивее, внушительнее.

Всё. Надежды нет. Я обречён.

Что сейчас происходит с родителями, отрешённо думаю я. Может, как раз в это мгновение папа и мама подносят ко ртам вилки с испортившимся салатом, который убьёт их обоих?

Но потом я бросаю взгляд на часы и понимаю, что время слишком позднее. Званый вечер уже закончился — сейчас родители уже едут домой. А сегодня весь день идёт снег, и дороги скользкие… Вот как, значит, это произойдёт.

— Делай ход, — говорит Мириам.

Как хочется встать и уйти! Хочу расплакаться. Мне можно, я маленький. Но только это будет означать поражение со всеми последствиями. Нет, я должен бороться до конца. Мириам, хотя и считает себя очень умной, иногда тоже совершает ошибки.

Я передвигаю белую шашку на левой половине поля. Мириам отводит от меня свои светлые глаза и смотрит на доску. Мне становится немного легче. Меня нервируют эти её большие глаза — прозрачные, водянистые, будто им не хватило краски. У меня-то глаза обычные, голубые, как у мамы. И волосы пшеничного цвета — это уже от папы. Мириам совсем не такая. Она не похожа ни на кого из нас со своей белой, как бумага, кожей, серебряными волосами и этими необычными глазами…

Мириам делает ход и смотрит на меня. В глазах опять этот хитрющий огонёк. Она что-то задумала. И если я снова попадусь в ловушку, то на этот раз проиграю вчистую.

Я смотрю на доску, но вижу не черно-белое поле, а заснеженную дорогу. На ней «Фольксваген» отца, раздирающий зимнюю темноту фарами. Отец устал за день, мама и вовсе дремлет на пассажирском кресле. Машина начинает незаметно вилять из стороны в сторону, но они этого не замечают…

Я передвигаю шашку.

Игра — это идея Мириам. Она первой предложила ставить на кон чужие жизни. Начиналось всё невинно — мы играли на конфеты, на лишнюю дольку апельсина, на то, кто сходит в кухню за чаем. Это ей быстро надоело, и как-то раз она сказала:

— Видишь птичку за окном? Сидит на фонарном столбе.

— Вижу, — сказал я.

— Давай сыграем на её жизнь.

— Как это? — удивился я.

— Ты сыграешь белыми, я — чёрными. Если ты выиграешь — птичка будет жить. Если выиграю я, то она умрёт.

— Ты её убьёшь? — поразился я.

— Почему я? — Мириам возмущённо сморщила носик. — Она сама умрёт.

И мы сыграли. Мне и вправду хотелось спасти птичку, поэтому я играл в полную силу. Но Мириам всё равно выиграла, методично заперев все мои шашки по углам доски. Когда я вновь посмотрел в окно, птички там уже не было.

«Улетела», — с облегчением подумал я.

Вечером за столом отец рассказал, как видел, возвращаясь с работы, мёртвую птицу у подножия фонарного столба.

— Перья так и раскидало вокруг, — сказал он. — Видимо, случайно коснулась электрического провода. Глупое создание.

Перед сном я стоял, приложившись лбом к холодному окну, и смотрел на чёрное пятнышко возле фонаря. Мне хотелось заплакать, но я сдержался. А утром мёртвой птицы уже не было — видимо, кто-то выбросил труп в мусорный ящик.

Это была первая игра. Потом мы с Мириам играли много раз. Она всегда играла чёрными, а я — белыми. Мы играли на нашего кота Ричи, на соседскую собаку-добермана, с которой её хозяйка каждый вечер гуляла во дворе, и даже на жизнь случайного таракана, которого заметили на стене. Мне хотелось всех их спасти, поэтому каждый раз я играл отчаянно. Но ни разу не выиграл. Ричи уснул и не проснулся, доберман съел крысиный яд, таракан сорвался со стены, упал на пол лапками вверх и больше не шевелился.

Только сейчас, когда уже поздно что-то исправить, я понимаю, что играть было необязательно. Я думал, что спасаю их, но на самом деле обрёк их на гибель. Я мог просто отказаться играть с Мириам, и все они жили бы себе дальше. Сидя над черно-белой доской этим морозным вечером, я, наконец, понимаю это. Это моя последняя игра. Но нужно довести её до конца, потому что я не хочу остаться сиротой.

Мой ход. Белая шашка рвётся в атаку.

Ход Мириам. Чёрные блокируют дальнейшее движение моего бойца. Но ничего — я продолжаю наступление по другому флангу. Новообретённая дамка Мириам тут как тут. У меня всё меньше пространства для маневра.

Как я согласился на эту игру? Ведь это безумие. Всё, конечно, начала Мириам. Но я-то играю белыми, значит, первый ход делал я!

— Какой холодный вечер, — сказала она, когда мы сидели перед телевизором.

— Да, — согласился я, посмотрев в окно, за которым кружились белые хлопья.

— В такие тёмные снежные ночи происходят нехорошие вещи.

— Например? — полюбопытствовал я.

— Травмы. Убийства. Аварии, — Мириам пожала плечами, как будто сто лет имела дело с такой жутью.

— Не говори так, — возмутился я. — Это нехорошо. Мама с папой ведь ещё не вернулись.

— А ведь правда! — воскликнула Мириам. — С ними на этом ужине может случиться что-то плохое…

— Не случится.

— А ты уверен в этом, Билли? — улыбнулась она. — Не хочешь сыграть в игру по этому поводу?

Это тоже была одна из её ловушек, и я угодил в неё, как миленький. Мне просто очень хотелось отвести беду от своих родителей, которые затерялись где-то в непроглядной ночи.

А теперь отступать уже поздно. Игра идёт.

Я делаю ход после пятиминутных тягостных размышлений. Мириам отвечает молниеносно. Следующий ход занимает у меня ещё больше времени. И снова — мгновенный ответ. Дамка стрелой проносится из одного угла в другой, по пути сжирая одного из моих бойцов.

Бесполезно. У меня слишком мало шашек, а у Мириам дамка. И ещё одна вот-вот появится, когда её шашка на правом фланге достигнет последнего рубежа.

— Знаешь, ты можешь сдаться, Билли, — мурлычет Мириам. Настроение у неё превосходное.

Я смыкаю веки и снова вижу огоньки от фар «Фольксвагена» во мгле. Отец уже почти заснул за рулём. Голова его опустилась на грудь, но нога держится на педали газа. Машина ускоряется, и вот уже недалеко роковой поворот…

— Мириам, мне надо в туалет, — со слезами в голосе говорю я, кривя лицо в страдальческой гримасе.

Она смеряет меня презрительным взглядом:

— Ладно, сделай свой ход и иди. Только быстро. Нужно доиграть.

— Да, конечно, — я не глядя передвигаю шашку, встаю из-за стола и выхожу из детской комнаты. В коридоре темно. Туалет находится справа, но я сворачиваю налево — там у нас кухня. Выдвигаю ящик стола и с опаской беру нож, которым мама режет хлеб.

На цыпочках возвращаюсь в детскую. Дверь приоткрыта. Мириам склонилась над доской — раздумывает, какую ещё ловушку для меня расставить.

А вот моя ловушка. Я подхожу к ней сзади, поднимая нож.

— Билли, что ты делаешь?!

— Веду игру, — шепчу я сестре в ухо, прижимая лезвие к её белому горлу. — Хочу выиграть.

— О чём ты говоришь? Убери нож!

— Я уберу. Только скажи, что сдаёшься.

— Что?!

— Скажи, что ты сдаёшься. Что не хочешь продолжать игру.

Мириам застывает под моей рукой, как каменная статуя. Она молчит, и меня охватывает паника — а что, если она так и не сдастся, если она уготовила мне очередную ловушку, которую маленький Билли не смог разглядеть…

— Скажи! — кричу я в отчаянии.

Мириам молчит. По моим щекам текут слёзы.

— Я не хочу, чтобы ты умерла, — говорю я. — Но ещё больше не хочу, чтобы умерли мама с папой. Я не могу позволить тебе забрать их жизни. Уж лучше я заберу твою…

Нож в моей руке дрожит, оставляя тонкий розовый след на шее Мириам. Она дёргается, пытается вырваться, но я лишь прижимаю нож сильнее к ней.

— Ладно, — хрипит она. — Сдаюсь.

— Правда? — переспрашиваю я недоверчиво.

— Правда. Я проиграла. Ты — победитель.

Я отпускаю её. Мириам вскакивает, потирая шею, и смотрит мне в глаза. Мне становится очень страшно, но вовсе не из-за того, что я вижу в глазах сестры злобу или ненависть. Наоборот — её полупрозрачные глаза абсолютно спокойны. Будто ничего из ряда вон и не случилось. Стараясь не выказать, что меня колотит дрожь, я выхожу из комнаты.

Этим вечером за поздним ужином папа весело рассказывает нам, как он едва не уснул за рулём, когда ехал обратно — но, к счастью, вовремя пришёл в себя. У Мириам на шее пластырь — она сказала маме, что порезалась бумагой. Пока папа говорит, я ловлю на себе взгляд сестры и понимаю: ничего не кончилось. Игра продолжается. Только она теперь будет проходить на другой доске.

Что же, мне остаётся тешить себя мыслью, что в последнее время я стал играть немного лучше.

2012 г.