Сказки для парочек

34

Принц Дэвид беседует с Джонатаном. Это скучно, но необходимо, и хотя он не торопится завершить свою миссию, королевское происхождение и зов крови не позволят Его Императорскому Высочеству напрочь позабыть о сыновнем долге. Слово матери для него закон, хотя и не требующий тотального подчинения. Вооруженный интуицией и генетическим сходством, принц на собственной плоти отпечатал снимки изменчивого облика сестры, но теперь ему необходимо более полное представление о ее тактике. Он знает, что и почему. Но он хочет понять, как. Хочет проникнуть внутрь.

Джонатану есть что порассказать о тактике Кушлы. Ранним вечером мужчины сидят в пабе; ныне Джонатан обходит стороной бары Вест-Энда, они навевают ему воспоминания, а он предпочитает не вдаваться в прошлое. И, конечно, Джонатан никак не ожидал, что какой-то поддатый малый в половине седьмого вечера устроит ему допрос с пристрастием. Паб, каких много в Вест-Энде: обязательные диккенсовские гравюры для заманивания туристов и смелое отклонение от нормы — темно-зеленые обои. В пику обычным темно-красным. У хозяйки есть вкус. Точнее, был бы, не будь хозяйка конгломератом. На самом деле вопросы декора решает группа совладельцев — щупая образцы где-то по ту сторону шоссе М25; конгломерат подбирает для своих многочисленных пабов оригинальные и абсолютно идентичные цвета и мебель. Это ничем не примечательное питейное заведение посещают пожилые туристы из Австралии, молодые завсегдатаи — по пути в более интересное место, да зрелые мужчины, спешащие выпить по паре кружек, прежде чем сесть в пригородный поезд. Или не сесть. Джонатан теперь принадлежит к категории зрелых мужчин.

Дэвид наблюдает за Джонатаном сквозь кружку одинокого посетителя; затем мужчин сплачивает за общим столиком пустой треп. Разговор катится от премьер-лиги к старинному элю, от Роббо[10] к радио, откуда уже опять не далеко до футбола. Принц не склонен пользоваться сестринским притворством, но природного обаяния ему не занимать, и спустя несколько минут, а может быть часов, пьяный Джонатан отхаркивает свое прошлое:

— Сука. Тварь. Гадина. Всю жизнь мне испоганила. Тварь. Сука.

Некоторая нечленораздельность Джонатана, влившего в себя две пинты пива и три порции виски, вызвана как яростью, захлестывающей ему рот, так и алкоголем, что плещется в пустом желудке.

Дэвид пробует задать чуть менее деликатный вопрос:

— Ваша жена?

— Не-а. Секретарша.

В эти четыре слога Джонатан вкладывает бешеную злость другого, более короткого и древнего словца, обильно сдабривая его едкой желчью брошенного мужчины. Дэвид берется за дело: заказывает выпивку, медленно прихлебывает пиво и лениво колупает ногтем струп на сердце Джонатана. В том месте, где когда-то обитала гордость.

— Напортачила с работой? И свалила?

— Она со мной напортачила. И свалила. Ни с того, ни с сего. Кинула, как последнего придурка. А у меня все было на мази. Я любил девушку, мы с ней со школы вместе, потрясающая девчонка, такая милая. Правда. Дико хорошая девчонка. Мы жили в отличной квартирке, и на работе я нормально продвигался, и свадьбу уже назначили, и никаких проблем. А мне просто захотелось… ну, сам понимаешь…— Даже будучи пьяным, воспитанный Джонатан не смог выдавить неджентльменское «сходить на сторону».

— Так она у тебя не первая любовница?

— Любовница? Слишком сильно сказано. Да какая она любовница! У меня никогда и не было любовниц, так, иногда… когда перепьешь… ну там, пообжимаешься, или еще что. Но ничего особенного, правда. Ничего серьезного. Понимаешь, Салли, моя невеста… то есть была невестой… так вот у нас с ней все было… — Джонатан подыскивает слово, находит, улыбкой хвалит себя за интеллектуальное проворство и изрекает единственно точное определение: — …классно.

Дэвид кивает, утонченный, прекрасный и понимающий. Он закуривает новую сигарету и еще медленнее отхлебывает пиво.

Джонатан с упоением развивает тему:

— Мы с Салли были классной парой. Бывало, конечно, что я… ну понятно, да?

— Отклонялся?

— Точно, отклонялся. Но я никогда бы ее не обидел. Я любил ее. Любил. И Салли никогда бы ничего не узнала, а если не знаешь, то и не расстраиваешься, верно?

Вместо ответа принц подносит к губам кружку, увиливая от лжи. Охотничьим навыкам и умению ловко изымать сердца королевская семья научается легко, в отличие от вранья. Даже Кушла не получает удовольствия от трепа. Она всегда честна, всегда говорит правду о той, в чьем обличье она в данный момент выступает.

Приняв молчание за согласие, Джонатан продолжает:

— И ведь у меня в мыслях ничего такого не было! Знаешь, как бывает, я просто подумал: ладно, хрен с ним! Вот девчонка, потрясающая… я о секретарше говорю… балдежная, и мы могли бы немножко оторваться, а к свадьбе я завяжу, и женюсь, и заживу счастливо, так ведь? И никаких обид.

— Значит, ты хотел разделаться с этим романом до свадьбы?

— Послушай… роман, любовница — это слишком серьезные слова. Мне просто хотелось чего-нибудь легкого. Чтобы не расстраивать Сэл. И ничего больше. Я и не думал, что все рухнет. Я только хотел… даже не знаю. Если честно, наверное, мне было лестно. Она была такая… Правда. Ну мы и оторвались.

— Но ты не собирался и после свадьбы вот так отрываться?

— Нет. Конечно, нет. — Джонатан опрокидывает в рот двойную порцию виски и утишает ошалевшее горло затяжным глотком эля. — Таких планов у меня не было. Я любил Сэл. И не стал бы изменять ей после свадьбы. Это ведь неправильно, верно? Я любил мою Салли.

Джонатан, шатаясь, встает с заново обитой и уже прожженной сигаретами скамьи и устремляется в туалет. Ширинку он расстегивает, еще не дойдя до двери, и завершает слезливую фразу, обращаясь к унитазу:

— Я люблю мою Салли.

К закрытию паба Дэвид узнает все до мельчайших подробностей о провалившихся планах Джонатана вернуть Салли. О мольбах и уговорах, цветах, шоколаде и шампанском. О том, как лучший друг Джонатана переспал с Салли, но тут все в порядке. Джонатан простил обоих. Правда, сначала он простил Джима.

— Она же сама его попросила. Ей был нужен хоть кто-нибудь. Это я во всем виноват, а кто же еще? Только я. Джим сказал, что она плакала. Знаешь ведь, как это бывает.

В конце концов он простил и Салли. Понял, почему она это сделала то, что ей казалось необходимым сделать. Сюзи тоже простила Салли и Джима. После того, как Джим свозил ее на две недели во Флориду. А в выходные — на ферму здоровья. Все было прощено, но ничего не забыто. Они даже пару раз поужинали вчетвером, пытаясь делать вид, будто могут остаться друзьями, будто их общее прошлое действительно что-то значит. Но телесные флюиды, смешавшись, отменили прошлое, и Джонатан обнаружил, что потерял почти все: возлюбленную, доверие к лучшему другу и свою маленькую, но отличную компанию. У него осталась только работа, но и на нее ему теперь почти наплевать. Все покатилось ко всем чертям, и все из-за нее.

Попетляв два квартала, Джонатан и принц переместились в китайскую ночную забегаловку. Дэвид на секунду подумал, не устроить ли прямо здесь и сейчас курсы переобучения для Джонатана. Он обладал достаточной властью, чтобы заставить Джонатана сидеть и слушать. Очистить его мозги от алкоголя и без обиняков указать на виновника всех несчастий. Или, точнее, донести до Джонатана ту единственную правду, которую тот мог воспринять. Дэвид понимал, что всю правду он сказать не может, но для начала сошло бы и определение степени виновности каждого участника. Он уже собрался прочесть лекцию, как принесли креветочные крекеры, и, надкусив их жирную блестящую белизну, Дэвид опомнился. Как бы не хотелось классической литературе заклеймить Джонатана позором и поучить его на собственных ошибках, но Джонатан всего лишь повел себя, как последний дурак. Не такой уж он отъявленный мерзавец. Действенное невежество — грех, но не более того. Принц решил заткнуться и слушать. Учительствовать он не нанимался, да и правосудие уже совершилось. Джонатан согрешил, но виновата Кушла. Дэвиду требовалось лишь уразуметь, в чем именно ее вина.

Джонатан ему объяснил:

— Не знаю, как она это делала. Понимаешь, она вошла в комнату, и все увидели, какая она классная, все парни в конторе, но не это главное. Было что-то еще, особенное. Словно только я мог видеть ее красоту. — Он отбросил бесполезные палочки и принялся загребать рис с креветками и яйцом вилкой. — В общем, у меня и раньше бывали девушки, я ведь не святой, правда? И я по-настоящему любил Салли, мы были счастливы. Но это … это было… ох, даже не знаю.

Джонатан задумался, креветка выпала из его открытого рта и угодила прямиком в холодный чай. Неловкими пальцами Джонатан выловил членистоногое и положил на скатерть, вокруг креветки мелким прудом разлилось пятно жира и слабого чая.

— Это походило на любовь? — подсказал Дэвид.

Мотнув головой, Джонатан выплюнул еще одну креветку:

— Нет! Да нет же. Это была точно не любовь. Про любовь-то я знаю. Это было больше, чем любовь… знаешь, как гонят в иностранных фильмах, желание там, страсть, и… я словно не мог иначе. Я честно не мог ничего с собой поделать. И дело не только в сексе, хотя это был полный отпад. Мне просто хотелось быть с ней. Быть рядом.

— Тебе требовалось ее присутствие?

Джонатан замер, покачал головой и положил вилку, нагруженную едой:

— Да. Нет. Может быть. Знаешь, что? Я чувствовал ее, когда она была в соседней комнате. Чувствовал ее присутствие. Мне не надо было ее видеть. Я и так знал, что она рядом. Просто знал. Странно. И знаешь, старик, звучит по-дурацки, конечно, но я любил ее. По-настоящему любил, чтоб ее!

Дэвид кивает красивой головой, понукая сотрапезника к дальнейшим откровениям. Но сотрапезник больше не может откровенничать. Джонатан плачет. Крупные слезы падают на скатерть, смешиваясь с жасминовым чаем, жиром и крекерными крошками. Джонатан давно так не плакал, он и не знал, что еще способен на такое. Спустя немного времени слова сами собой потекли из его усталого рта:

— Я любил ее. Понимаешь? И до сих пор люблю. Не знаю, где она и как ее найти, и я буду пытаться вернуть Салли, потому что не знаю, что еще делать. Но я никогда не полюблю Салли так, как люблю ее… — Джонатан пожал плечами и встал, возвращаясь к реальности с унылым смешком. — И никогда ничего похожего я больше не испытаю. Это точно. Никогда.

Оплатив счет, Джонатан в одиночестве плетется домой, а принц понимающе кивает. Потому что теперь он стал мудрее.