Сказки для парочек

45

На этом месте не всегда возвышалась башня. На этом месте не всегда жили люди. До шестидесятых годов на плоскости, узурпированной башней, пролегала обычная лондонская улица с длинными симметричными рядами викторианских домов. Каждый домик начинался общей комнатой и заканчивался кухней, уборная отдельно, на улице. В каждой комнате цвели розы до потолка, красовались лепные карнизы и камины из кованого железа — камины, которые теперь легко уходят на аукционах за тысячу фунтов. Подлинность не ценилась столь высоко, когда она была современностью. Подлинность не ценилась столь высоко и тогда, когда строители сносили ее гигантскими стальными шарами. Там, где стояли впритык двадцать восемь домов с огороженными садиками, теперь на глубоком цементном фундаменте расселась многоквартирная башня. Вряд ли пластиковые дверные ручки и бетонные перекрытия когда-нибудь достигнут сияющих высот своих викторианских предшественников. Даже если им позволят продержаться столь же долго.

Домов больше нет, как нет и полей и лесов, что некогда простирались в этой части города, но сегодня Кушла открыта мнимому простору, и прошлое гурьбой врывается в ее сознание. Она открыта пристальному взгляду принца, и видит в его глазах бесчисленных оборвышей с диккенсовских гравюр, что дерутся или играют; видит молчаливые викторианские пары, осуществляющие свою исключительную прерогативу — воспроизводение потомства; видит юношей и девушек — как они шепотом делятся секретами за закрытыми дверьми и как оступаются в запретную сексуальность в высокой траве, под старым дубом. Кушла слушает Дэвида, рассказывающего о своем долгом путешествии к ней, о том, сколько дорог он исходил, пока нашел ее. Кушла слышит приглушенный плач младенцев; горестный вой матери, потерявшей ребенка; задушенный мужским плечом вскрик девушки, только что потерявшей девственность. Если бы Дэвид не так увлеченно ласкал ее тело, она бы почувствовала их боль. Но Дэвид слишком увлекся. И ничего другого Кушла уже не чувствует.

Она льнет к его коже, мурлычущей кошкой трется о его тонкие ноги, тонкие руки, изгибается и запрыгивает на колени его желания. Это кошку он не прогонит. Принц наполовину гол, наполовину одет; узкая грудь с пересчитанными ребрами обнажена; ноги затянуты в брюки, носки и ботинки с толстыми шнурками и двумя слишком длинными рядами дырок — с такими ботинками сексуальная спонтанность, пожалуй, исключена. Он рассказывает, а она снимает с него ботинки, торопясь изо всех сил, и все же опаздывает на полчаса. Он рассказывает о Стоук Ньюингтон и Хайбери Филдз, о крышах лондонских автобусов; а она стягивает с него носки, обнажает ступни, непривычные к огромным расстояниям его рассказов, мозоли расцветают под ее прикосновением, она зацеловывает их, слизывает боль, успокаивает языком.

Кушла расстегивает ремень, обнимает широкую мужскую талию и натыкается на тяжесть охотничьего ножа. Она неуверенно смеется. Она чует Дэвида, но не знает, кто он такой. Она лишь знает, что должна взять его, насладиться им, ей необходимо вкусить его плоти, его костей. Ее голые пальцы опускаются на охотничий нож и сквозь кожаный футляр нож нападает на нее — костяная рукоятка с ручной резьбой доведет дело до конца, даже если принц забудет о своей миссии. С врожденной семейной целеустремленностью нож режет и протыкает Кушлу, бедренная кость дедушки верна семейному долгу. Кушла в изумлении отступает. Кровь из раненого указательного пальца стекает на деревянный пол. Собирается в красную лужу, медленно разрастается и впитывается в древесные волокна. Еще одна капля вот-вот упадет с изумленной руки Кушлы, и Дэвид подносит ее палец к губам, ловит каплю крови и глотает ее. Его Высочество мучает жажда, сегодня был трудный день.

Дэвид пробует кровь сестры, и жидкое железо вырывает его из забытья вожделения, принц мгновенно приходит в сознание. Рассудок возвращается к нему, и нож, пихавший хозяина в спину, прыжком перемещается в его правую руку. Дэвид делает шаг назад, низко кланяется и представляется:

— Ваше Императорское Высочество, моя досточтимая сестра, я поистине в восхищении от знакомства с вами.

Теперь Кушла знает, кто он. Теперь ее мозг знает то, что кожа знала с того момента, как он дотронулся до нее. Искушенная в дворцовом протоколе Кушла делает книксен, но успевает лишь наполовину согнуть ноги, как вмешивается рассудок. Она еще не ответила на приветствие, а принц уже хватает ее за шею, наматывает на руку длинные светлые волосы, рывком притягивает к себе и ножом рассекает рубашку на ее груди. Маленькое незаконное сердце бьется от любви и ужаса. Оно чует запах лезвия.

Внезапно Кушла понимает, что ненависть к сердцу прошла, что она хочет оставить его, сохранить. Она отталкивает Дэвида, но ее пальцам нравится прикасаться к нему. Она кусает его щеку, но зубы предлагают только поцелуи. Сердце растет в ее груди, набухая, стремительно заполняет место, оставленное предыдущими сердцами. Сердце знает, что его час близок, и все же не может позволить Кушле оттолкнуть Дэвида. Оно колотится о стенки полости, борется в ожидании исхода. Сердце растет с каждой упавшей каплей крови с пальца принцессы. Оно заполняет полость; Кушла задыхается, для легких, селезенки не остается места. Сердце сокрушает все прочие органы, Кушле не хватает воздуха, она цепляется за Дэвида и за себя, рвется недвижимо на волю. Ей больше нечем дышать, больше некуда бежать. Кушла стала сердцем.

Дэвид видит, как сестра умирает у него на руках. Его работа — вынуть сердце, пока оно бьется. Он может сделать это прямо сейчас. Кушла бледна, столь же бледна, как и он. Она падает на пол. Дэвид мог бы легко разрезать ее. Она упала рядом с каплями крови. Кровавая лужа расползается на древесных волокнах. Кушла умрет, если Дэвид ничего не предпримет. Он не хочет удалять сердце. Ему нравится, как оно бьется, нравится сила сердечных ударов. Все молекулы, что образуют принца, жаждут вернуть Кушлу к жизни; хотят, чтобы она очнулась, коснулась его, поцеловала, взяла его. Кушла без сознания, а Дэвид влюблен. Королева ожидала большего от своего единственного сына.

К счастью, нож знает, что делать. Он направляет руку Дэвида, опытным лезвием надрезает плоть, разбухшее сердце пульсирует в узком отверстии. Кушла кричит, приходя в себя; сердце молотит воздух; оно наполовину внутри нее, наполовину снаружи. Дэвид хватается за сердце, уперев босую ногу в грудь Кушлы. Он тащит сердце, толстое и гладкое, — руки крепко обхватили пульсирующую массу; Дэвид пригвождает Кушлу к полу и выдергивает сердце. Длинные щупальца с корнями выдираются из глубин; ноги и руки Кушлы, раздираемые изнутри, скрючиваются, спина выгибается навстречу брату, она смеется и кричит в агонии и благодарном облегчении. Дэвид смыкает ладони над сердцем, он крепко держит его, и Кушле нравится его прикосновение. Он дергает сильнее, она скрючивается на полу у его ног, древесные волокна вытягиваются и впиваются в нее, сдирая с настоящей принцессы плоть другой женщины. Напрягая силы, Дэвид делает последний рывок, выдирая последний корень из сотрясающегося тела сестры — женщины так неохотно расстаются с претензиями на сердечность. Дэвид в изнеможении прислоняется к стене; заляпанный кровью Кушлы, он вскидывает над головой трофей.

Постепенно Кушла приходит в себя. Половицы ослабляют хватку, она садится. Кушла уже в своем истинном обличье. Кожа, волосы, тело — все ее собственное. Она — принцесса Кушла, а напротив, привалясь к стене, сидит ее брат — в обнимку со все еще бьющимся сердцем. Пора вспомнить об этикете, официальных ритуалах приветствий и пожеланий доброго здравия. Принц осторожно прижимает сердце к груди, встает, кланяется три раза в ответ на четыре поклона сестры. Она ведь старшая. Кушла вручает ему церемониальную шкатулку, вынув из нее предварительно драгоценности. Принц кладет кровоточащее, пульсирующее сердце на пурпурный бархат и закрывает крышку. Сердце почти поместилось. Крышка тихонько поднимается и опадает в синкопическом сердечном ритме. Дэвид кладет шкатулку на деревянный пол, впитавший кровь. Затем снимает остатки одежды, чтобы соответствовать новой обнаженности Кушлы. Они стоят друг против друга, трогая одинаковые родинки. Она нащупывает его сердце, оно бьется спокойно, медленно и ритмично. Он кладет руку поверх раны в ее боку. Она предложила бы ему воды и вина, но он больше не испытывает жажды. Его рука врачует зияющую рану, и они падают в постель, изможденные и окровавленные. Мальчик и девочка спят в обнаженной невинности.

И просыпаются в плотском вожделении. Дэвид просыпается первым, разбуженный высотой башни и светом в сине-зеленой комнате. Он поворачивается — высокий мужчина в маленькой белой постели — и приминает плечом волосы Кушлы. В утреннем свете схожесть очевидна. Дэвид целует глаза своей матери, нос своего отца, свои собственные прекрасные губы. Кушла еще спит, но ее губы отвечают на поцелуй. Дэвид кладет нежную руку на ее сердечное пространство: там ничего нет, ни стука, ни звука. Рана свежа и чиста, он целует трогательные тонкие швы, заживляет шрамы. Его слюна растекается по ране, и вот уже раны нет, как нет и шрама. Кушла медленно просыпается; ее тело тянется к его телу; ее тело знает, из чьей плоти оно произошло. Кушла чувствует Дэвида рядом, и ее сны становятся явью. Она открывает глаза и заглядывает в глаза брата, такие же, как у нее. Она открывает тело мужчине, который чувствует так же, как и она.

Кушла и Дэвид встречаются в долгожданном соитии, они словно возвращаются домой. Не то, чтобы Кушла или ее брат не ведали прежде хорошего секса; мы знаем, что Кушла ведала, а кухарки и ливрейные лакеи во дворце непременно засвидетельствуют энергичность их совокуплений с принцем Дэвидом. Но это другое. Это — мудрый секс, который способна породить лишь генетическая связь, это секс далекой страны, которая на самом деле очень близка. Когда Кушла прижимает Дэвида к себе, его сердце ударяется и отскакивает от ее сердечного пространства — их тела не только впору друг другу, но и его сердце может биться за двоих. Сексуальное единение уникально и абсолютно нормально. Оно подобно тысячам других, и все же единственное в своем роде. Оно ординарно и экстраординарно, оно в едином вдохе. Кушла и Дэвид соединяются в совершенном забвении и полном сознании. Их слияние не запятнано запретом кровосмешения и тревогой о разнице в возрасте. Женщина на десять лет старше, мужчина — ее младший братик. Эти соображения не имеют значения перед лицом переполняющего их желания и высшей правильности их союза. Без брата Кушла — свирепа и опасна. Без сестры Дэвид — безволен и слаб. Вместе они — две подлинные версии единого целого. На пути ДНК встречается одна-единственная пуповина, серебряная, она спутывает сестру и брата на весь бессмертный век. Жаль, что у Платона не было сестры.

Их оргазм сотрясает башенные блоки и проходит полностью незамеченным. Он врывается в голоса и призраки викторианцев и не более занимателен, чем перепих юной соседки, согнувшейся перед тощим прыщавым парнем и крепко сомкнувшей губы, чтобы не разбудить спящую мать. Они кончают вместе не потому, что настроены друг на друга или искусны, но потому что у них нет выбора, потому что он ей как раз в пору, а она хочет его — вот и все объяснение.

Когда они закончили, Кушла усыпляет братика колыбельной. Колыбельной молодой, растущей любви, той песенкой, что пел им отец при рождении. Они спят два дня. В полусне принц передает матери церемониальную шкатулку с сердцем. Кладет в ее ладони, целует ее холодные пальцы. Мать принимает коробочку и отсылает его в детскую играть с сестрой. И наказывает больше никогда не баловаться со шкатулкой, полной драгоценностей. Этим украшениям цены нет, и они не для маленьких детей. Он это поймет на своей собственной коронации. Когда Кушла и Дэвид просыпаются, церемониальная шкатулка и сердце возвращены во дворец, а там, где кровь Кушлы впиталась в древесину, вырос розовый куст. Розы — крошечные бутоны, а шипы в шесть дюймов длиной. Кушла осторожно срезает один шип, когда ее брат ест тосты с мармеладом на кухне и не видит, чем она занимается. Она не сомневается, что длинный шип когда-нибудь окажется весьма кстати.