Сказки Гореловской рощи

ДОХИХИКАЛСЯ ЗАЯЦ

Дятел, Голубь и Дубонос, сдвинув головы, решали: дать белке за сказки пирог

или нет. Голубь с Дятлом, те сразу заспорили. Дубонос сидел молча, ждал: договорятся Голубь с Дятлом, присоединится он к ним, и опять у них решение будет принято единогласно. И когда договорились они, объявил Дубонос серьезно и умно:

— Посоветовались мы и решили: хоть сказки у белки и интересные, пирога ей не давать, потому что рассказывала она о своем сыне, а еще не известно, каким он у нее вырастет.

— Верно! — привскочил медведь Михайло. — Надо еще посмотреть, каким у нее сын будет. И вообще пусть она своему сыну сказки свои рассказывает, они ему на пользу пойдут, а мы и не такое слышали.

Пока выступала белка Рыжее Ушко, медведь Михайло успел прийти в себя после неожиданного провала и теперь радовался втайне, что и белке не дали пирога.

Медведь Лаврентий оглянулся на него, покачал головой:

— Михайло, Михайло...

Вокруг заулыбались, а медведь Тяжелая Лапа подумал: «Ох, невыгодное у меня соседство. Над Михайлой смеются, а на меня смотрят».

На горькой осине горько вздохнула Сорока. Бурундучок на сосне сутулился, глядел на всех жестко и скучно. Медведь Спиридон позвонил в колокольчик:

— Ну, кто еще хочет попытать счастья?

Барсук Филька поднялся.

— Можно мне попробовать?

И положил на бревнышко узелок с ужином. Встряхнулся, пригладил волосы на голове и пошел было, но с половины пути вернулся. Поглядел Лисе прямо в глаза. Сказал:

— Не-ет. Взял узелок с ужином, протянул медведю Лаврентию:

— Пусть он возле тебя полежит, пока я говорить буду.

Лиса обиделась:

— П-подумаешьИ пересела к Еноту.

Филька взобрался на макушку кургана. Помахал лапой:

— Тише, я говорить начинаю. Сперва я расскажу вам, как Енот сыновей учил, а после еще кое о чем.

И начал рассказывать:

«Было у Енота два сына. Один умный, а другой — дурак дураком. Енот и днем с глупым возится. И ночью все его чему-нибудь учит, на умного и внимания не обращает.

— У него, — говорит, — ум острый, сам до всего дойдет. А глупого я подвострю, натаскаю, и будет у меня в семье два умных сына.

И вот учит, вот учит глупого сына. Подойдет к нему умный сын, просит:

— Поучи и меня чему-нибудь. Отмахнется от него Енот.

— Некогда мне. Не видишь разве, что я с твоим глупым братом занят. Ты у меня смекалистый, сам до всего дойти можешь.

Бьется Енот с глупым сыном день. Бьется с ним ночь. А тот ничего не понимает. Учит его, учит Енот и все без толку. Показывать начнет:

— Делай вот так.

Подойдет умный сын, просит:

— Покажи и мне, отец, как надо делать.

Отмахнется от него Енот:

— Не мешай, некогда мне. Ты умный, ты сам до всего дойдешь. Мне твоего брата нужно на ум натаскивать.

Но сколько Енот ни бился с ним, так ничему и не выучил его, время только зря потерял.

И умный сын его неучем вырос.

Один у Енота сын глупым был, а выросли — оба никуда не годятся.

Этими словами закончил Филька свою сказку, и все повернулись к Еноту — что скажет он. Еноту ничего не надо бы говорить. А он вскочил. Лапами замахал. Затараторил:

— Братцы, не обо мне эта сказка. У меня сыновья умные. Это, наверное, о брате моем Филька рассказывал. У брата моего в самом деле сыновья немного того... Не такие, как у других.

Помолчал.

Добавил с грустью:

— Ну а если говорить честно, то даже когда не у тебя, а только у брата твоего неучи растут, все равно плохо.

У Маняшина кургана грохнул смех. На березовой ветке, забыв о Мышонке, покачивался и хохотал Филин:

— О-хо-хо-хоА Филька закончил одну сказку и тут же начал другую, чувствовал он себя плохо и долго стоять на кургане не собирался:

— Расскажу я вам, братцы, про сына медведицы Авдотьи медвежонка Ивашку.

И стал рассказывать:

«Охота была Ивашке рыбки поесть, да не было у него охоты в речку лезть. Идет он по берегу, смотрит — забрел по колено в воду медвежонок Илька и ловит рыбу. Много уж наловил, целую горку.

Обрадовался Ивашка, и к нему:

— Поделимся, Иля, по-братски. Ту рыбку, что на берегу лежит, я возьму, а ту, что еще в речке плавает, ты бери. Тебе, правда, больше досталось, да ладно, я не жадный. Пусть так будет.

И оставил медвежонка Илю без рыбки. Поплакал медвежонок да с тем и домой пошел.

На другой день наловил Иля опять рыбки. Только есть приготовился, а Ивашка выходит из-за куста. Он все утро за ним прятался, ждал, когда наловит Иля побольше.

— Поделимся, Иля, по-братски. Ту рыбку, что на берегу лежит, так уж и быть, я возьму, а ту, что в речке плавает, ты бери. Тебе, правда, больше досталось, да ладно, пусть так будет, я не жадный.

И опять оставил медвежонка Илю без рыбки. Поплакал Иля да с тем и пошел домой.

На третий день снова наловил себе Иля рыбки. Только есть приготовился, а Ивашка выходит из-за куста. Все утро прятался за ним, ждал, когда наловит медвежонок побольше.

— Поделимся, Иля, по-братски. А в это время из-за другого куста вышли Мишу с Машутой да еще трое медвежат. Прослышали они, что Ивашка малыша обижает, и пришли.

— Верно, Ваня, — говорит Мишук, — по-братски жить надо. Ты давай полезай в речку рыбку ловить. Ту, что поймаешь, мы съедим, а что в речке останется, твоей будет. Мы не жадные. Еще чего придумали, — проворчал Ивашка и пошел было домой.

Но медвежата сгребли его и кинули в воду.

— Лови. И пока не накормишь нас, домой не пойдешь.

Посмотрел на них Ивашка и чуть было не заплакал от злости — пятерых медвежат досыта накормить, это сколько же надо рыбы поймать. Но делать было нечего, начал Ивашка ловить.

Поймает рыбку, выкинет на берег. Съедят ее медвежата, похвалят:

— Молодец! Это по-братски. Давай, давай. Ты ловишь, мы едим, совсем это по-братски. Давай, давай.

И давал так Ивашка до самого вечера, пока не накормил всех. Наелись медвежата, Иле в сумку наложили. Сказали:

— Вот теперь, Ваня, ты можешь и себе поймать. Мы не жадные.

—Нет уж, хватит с меня, досыта наловился, — сказал Ивашка и побрел домой».

Все время, пока рассказывал барсук свою сказку, Ивашка ерзал под березой, глаза ото всех прятал, выкрикивал :

— И не сказка это вовсе, а быль настоящая.

А Мишук посмеивался над ним, локтем подталкивал:

— Как он тебя, Ваня, а!

— Это из-за вас я в такую историю попал. Из-за вас.

Над Ивашкой подтрунивали, а барсук вытер пот со лба и поднял лапу.

— Тише, я дальше говорить буду.

Показалось Фильке, что придвинулась Лиса к медведю Лаврентию. И Филька заволновался: как бы не утащила она узелок с ужином. Медведь Лаврентий за ним совсем не смотрит. Беда может случиться. Пирог выиграешь, нет ли, а свой ужин всегда иметь надо.

И Филька тряс над головой лапой:

— Тише, да тише вы, я говорить буду. Третья моя сказка называется «Дичок».

— Это про Бурундучка, что ли? — подал голос медведь Михайло. — Ну его к лешему, еще на такого сказки тратить. Слезай с кургана.

— А ты если сам провалился, так и другим теперь рассказывать не даешь?

Это сказала медведица Матрена. Медведь Михайло насупился, ничего не ответил ей.

И все так и забылось бы, если бы не заяц с Рыжими Усами. Повернулся он к медведю Михайле и сказал:

— Болит сердечко, Михайло Иваныч?

И закачался Маняшин курган от смеха. Не смеялся только Бурундучок на сосне. Глядел он на всех мрачно и мрачно ворчал:

— И чего смеются? Ведь ничего же смешного нет.

Заяц оглянулся на медведя и прыснул в ладошку. Медведь Михайло наклонился к нему и крутнул за ухо. Заяц так весь и скривился. Сидел после этого и ругал самого себя:

— Дохихикался.

А Филька между тем рассказывал:

«Жил в роще Бурундук. И зиму и лето носил шубу в полоску. И ни разу никто не видел, чтобы он смеялся. Хмурым всегда Бурундук был. Глядел на всех исподлобья. И звали его все Дичком.

Так и прожил Бурундук свою жизнь и ни разу не улыбнулся. Состарился. Ходит по роще все в той же шубе в полоску и все такой же хмурый. Дичок и есть Дичок. А однажды бежит мимо его домика Белка и слышит — кхи-кхи, за дверью Бурундучка.

Так и всплеснула Белка лапками:

— Батюшки! Бурундук смеется.

Заглянула к нему в окошко и видит: держится Бурундук за грудь и кхикает:

— Кхи-кхи.. Сюда! Сюда! — закричала Белка. — Идите поглядите : наш Дичок смеется.

Слетелись на ее крик птицы, сбежались звери — всем интересно посмотреть, как Бурундук смеется. Все-таки прожил целую жизнь и ни разу не улыбнулся.

Столпились у домика Бурундука. В окошки заглядывают, в двери лезут. А Бурундук держится за грудь лапками, глаза подо лбом у него, кхикает:

— Кхи-кхи-кхи. Белка даже за плечо его потрясла. Сказала:

— Нам, конечно, приятно видеть, как ты смеешься, но ты не смейся так глубоко, а то еще задохнешься.

Глянул на нее Бурундук слезящимися выцветшими глазками и говорит:

— Ас чего это ты взяла, что я смеюсь? Я и не смеюсь вовсе. Я кашляю.

Схватился опять лапками за грудь и закхикал.

Сказал это Филька и закашлялся. Закашлялся всерьез и всерьез чихнул два раза — все-таки крепко простудился вчера на речке. Но все решили, что это показывает барсук, как Дичок кхикал, и захохотали.

— Ай да Филька! Ай да молодец! Разделал нашего Дичка. Зй, Дичок, где ты там? Да ты не прячься, вылезай наружу, мы на тебя поглядим.

На пеньке под березой плясал и хлопал в ладоши Мышонок, а медведица Авдотья кричала на всю рощу своей подружке медведице Матрене:

- Что он сказал, Матренушка?

И так же на всю рощу кричала ей медведица Матрена:

— Он рассказал, как Дичок смеялся.

— Смеялся? Наш Дичок? Но это же неправда. Этого же не может быть. Зачем его слушают? Гоните его с кургана!

И снова все засмеялись. Смеялся даже барсук Филька.