Сказки Гореловской рощи

ОБИДА МЕДВЕДИЦЫ АВДОТЬИ

Дятел, Голубь и Дубонос сдвинули головы.

— Ну, — сказал Дубонос,— высказывайтесь. И глядел на Голубя с Дятлом умно умно. На этот раз те долго не спорили. Решили поблагодарить Вертихвоста за веселые сказки. Дубонос присоединился к их решению и сказал важно:

— Вот именно — поблагодарить, а пирога не давать. Зачем он ему? Вертихвост не раз пробовал пирог с тыквой. Это ему не в диковину.

Вертихвост прошел и сел на место, а медведь .Спиридон позвонил в колокольчик:

— Ну, кто еще хочет познакомить нас со своими сказками?

Под березой нетерпеливо заерзал медвежонок Ивашка. Он заканчивал рассказывать самому себе сказку о Голубе. Про Дубоноса и Дятла он уже придумал, теперь о Голубе придумывал. Додумает до конца, выйдет, расскажет и получит пирог. Вот это он удивит всех. Тут над ним смеялись, а он выйдет и утрет всем нос.

Сидел Ивашка под березой и рассказывал самому себе:

«Лето Голубь провел у Лысой горы в дупле осокоря над речкой, а на зиму к Черному морю улетел, среди Крымских гор поселился. С Крымским Голубем познакомился. Летает с ним, Крымский край нахваливает :

Хорошо у тебя как: и море под боком и горы рядом. У нас тоже гора есть, Лысой мы зовем ее. Но разве ее можно с твоими горами сравнить?

— Низкая?

— Да и низкая и вообще не такая... И речка у нас есть. Чагрой мы зовем ее. Но разве ее можно с твоей сравнить! Твоя вон как резво по камням скачет!

— А у вас что — тихая?

— Да и тихая и вообще не такая... И озеро у нас есть, но разве сравнишь его с твоим озером? Оно вон у тебя на горах, под самыми облаками лежит.

— А ваше что — в долине?

— В долине, да и вообще оно совсем не такое, как у тебя. И небо у тебя высоты неохватной, не то что в нашем краю.

И сказал тогда Крымский Голубь:

— Если тебе нравится так край мой, оставайся здесь навсегда. Будем жить рядом.

— Что ж, и останусь, — сказал наш Голубь и всю зиму летал над Крымскими горами и все нахваливал их. А как стало время к весне близиться, томиться начал, задумываться.

Спросил его как-то Крымский Голубь О чем это ты все думаешь?

— О горе о Лысой, — ответил наш Голубь. — Поглядеть бы теперь, какая она. Вершинка-то ее отошла поди, обесснежела.

— Так что же о ней думать? Ты же сам говорил, что вашу гору с нашими не сравнить.

— Я и сейчас говорю: разве ее можно с вашими сравнить. Такой горы нет больше нигде. Ты бы посмотрел, какие овраги прорезают ее! Они уж, наверное, водой набрались, заревут, гляди, скоро.

На другой день смотрит Крымский Голубь: опять о чем-то думает товарищ его. Спросил

О чем же ты теперь думаешь? Об озере нашем, — ответил наш Голубь. — Теперь уж в нем, гляди, лягушки оттаяли, голоса свои пробуют.

— Да что же о нем думать, — сказал Крымский Голубь. — Ты же сам говорил, что его не сравнить с нашим озером.

— Я и сейчас говорю: разве его можно сравнить с вашим озером? Да такого озера, как у нас, нигде не найти больше. Ты бы посмотрел, какие над ним ивы плакучие свешиваются, а какие кувшинки бывают летом! На их листьях по утрам лягушата на солнышке греются. Эх...

А через день смотрит Крымский Голубь, а товарищ его опять о чем-то думает Ну, а теперь-то ты о чем думаешь? спросил он его.

И услышал в ответ:

— О речке нашей. Теперь, гляди, по ней льдины плывут. Вышла речка из берегов и разлилась по огородам. А по вечерам у воды ребята костры жгут, поют песни.

И удивился Крымский Голубь:

—Да что же о пустом думать? Ты же сам говорил, что вашу речку с нашей не сравнить.

— Я и сейчас говорю: куда вашей речке до нашей. Наша вся черемухой заросла. Расцветет — белая, белая. А вода в ней чистая, с перезвонами- А какие осокори стоят по берегам — до самого неба. На одном из них я родился и вырос. Разве можно нашу речку с вашей сравнить?

И добавил, расправляя крылья:

— Полечу. К себе полечу. Пока доберусь, пора уж будет гнездо строить.

— Как?! Ты улетаешь? Но ты же сказал, что у нас навсегда останешься. Негоже от своего слова отказываться. Уж лучше от своего слова отказаться, чем от родного края, — сказал Голубь и поднялся в небо. Полетел в край, где и гора самая лучшая, и речка самая красивая, и осокори такой высоты, каких нигде больше на земле нет».

Сидел медвежонок под березой, рассказывал шепотом самому себе свою сказку, а медведь Спиридон спрашивал с макушки Маняшина кургана:

— Так кто же еще хочет испытать свое счастье?

С первого ряда приподнялся медведь Иван:

— Может, все-таки позволите мне выступить.

— Но у тебя же всего одна сказка, дедушка Иван?

— Одна.

— А выступать надо с тремя. Ты же знаешь?

— Знаю.

— Так как же мы тебя с одной сказкой выпустим? Тогда и другие запросятся.

— А вы им не давайте слова, вот они и не запросятся. А мне дайте, я ведь вон какую даль шел. И назад идти буду- Да к тому же дома меня медведица дожидается.

— Ну что делать будем, братцы?

И посыпались голоса:

— Да пусть расскажет старик, жалко, что ли.

— А что? Верно, пусть расскажет. Неважно, что у него одна сказка. Может, она самая лучшая. Да и времени займет немного.

— Пусть расскажет, и сделаем перерыв, — сказала черепаха Кири-Бум.

— Ну что ж, выходи, дедушка Иван, рассказывай, — сказал медведь Спиридон.

Опираясь на посошок, медведь Иван взошел на макушку кургана, поглядел на сверток с пирогом, облизнул губы, подумал: «Уж дали бы мне, старику, его без всяких сказок». И вдруг встрепенулся, грудь старенькую расправил, проскрипел чуть слышным изношенным голосишком:

— Слушайте мою сказку.

— Громче говори, дедушка Иван, — послышалось снизу.

А медведь Иван махнул лапой:

— Было время — громко говорил, а теперь говорю, как могу.

Постоял, покашлял.

И не торопясь повел рассказ свой:

«Вспомнила медведица Матрена, что она давно уже не навещала подругу свою — медведицу Авдотью. Собралась и пошла к ней. Слаба, говорят, Авдотья стала. Пока жива, проститься надо. Приоткрыла дверь в берлогу. Спросила:

— Можно к тебе, Авдотьюшка?

— Кто это здесь? — приподняла медведица Авдотья голову с подушки.

Глядит на Матрену и не узнает ее — совсем ослабела глазами. Видит — темнеется что-то у порога, что — разобрать не может.

— Да кто же это? Поближе подойдите. Не разглядеть издали.

Подошла Матрена. Присела на пенек у кровати.

— Я это — Матрена. Подруга твоя.

— Чего? — приставила Авдотья лапу к уху.

— Здравствуй, говорю, Авдотьюшка.

— Чего?

И на ухо туга Авдотья стала. Кричит ей Матрена, во всю мочь медвежью кричит, берлога даже шатается, а Авдотья чуть слышит.

— Что нового в роще? — спрашивает.

— Все новое, — кричит ей на ухо Матрена. — Брата женила. Сама замуж собираюсь.

— Чего? Погромче кричи. Не слышу.

— Замуж, говорю, собираюсь, — ревет на всю рощу Матрена.

— За кого же?

— Секрет.

— Чего?

— Секрет, говорю. Не разболтаешь?

— А когда я твои секреты выбалтывала?

— Это верно, — согласилась Матрена. — Никогда. За медведя Аввакума замуж иду.

— За кого?

— Медведь Аввакум на мне женится.

— А он что ж, свататься приходил?

— Нет пока, но жду. Намекал в прошлую субботу. Скучно, говорит, одному жить. Ну я и поняла его. Готовлюсь к свадьбе. Только ты не говори никому.

— Кому говорить, — вздохнула Авдотья, — ко мне-то ведь и не ходит никто Ну, будь здорова, Авдотьюшка, — поднялась медведица Матрена, а медведица Авдотья приложила лапу к уху, кричит:

— Чего?

— Прощай, говорю, домой пора. Вдруг придет Аввакум свататься, а меня нет. Где, скажет’ была? Обида может выйти. Пойду я.

И пошла.

А на другой день все уже в роще знали, что медведь Аввакум женится на медведице Матрене. И пошли к медведю звери со всех концов рощи.

— Поздравляем тебя, Аввакум. Говорят, женишься ты. Медведицу Матрену в жены берешь. Что ж медведица она хорошая.

— Кто вам сказал? — взревел медведь Аввакум. — Вы поглядите на меня, какой из меня жених.

Стар я для женитьбы. Хожу чуть. Я уж одной ногой в могиле стою.

— Не знаем, но Матрена к свадьбе готовится. К Авдотье ходила, радостью с ней делилась: замуж, говорит, за медведя Аввакума выхожу.

Одни уходили, другие приходили. Покоя не стало медведю Аввакуму, впору хоть берлогу меняй. Встретил он медведицу Матрену у речки и высказал ей обиду:

— Зачем ты, Матрена, сплетню обо мне плетешь? Когда это я на тебе жениться собирался? Да и какие мы с тобой жених с невестой. Нам уж с тобой о смерти, а не о свадьбе думать надо.

Со стыда сгорела медведица Матрена. Пришла к Авдотье и ну выговаривать ей:

— Ты зачем секрет мой выдала?

— Чего? — кричит Авдотья.

— Зачем, говорю, секрет мой выдала? — ревет ей на ухо Матрена, а берлога дрожмя дрожит, и слышно, как далеко по роще эхо катится и повторяет Матренины слова:

«...Секрет мой выдала?»

— Да чего ты меня за плечи-то трясешь? — отстранилась от Матрены Авдотья. — Никому я секретов твоих не выдавала.

И по выцветшим глазам ее видела Матрена: правду говорит Авдотья.

— Кто же тогда выдал его?

— Чего?

— Кто секрет мой выдал, говорю? — рявкнула на ухо Авдотье медведица Матрена, и слышно стало: катится по роще эхо, несет голос Матрены:

«Кто секрет мой выдал?»

— Откуда мне знать, — сказала Авдотья. — Не был у меня никто. Я никому не говорила.

Лежала медведица Авдотья в постели, сидела возле нее Матрена, и думали они об одном и том же: кто все-таки выдал секрет» Последние слова медведя Ивана уже никто не слышал — все смеялись. Медведица Авдотья моргала подслеповатыми глазками, не понимала: почему это все на нее смотрят и смеются. И почему Матрена такая грустная стала. Толкнула подругу в плечо:

— Что он сказал, Матренушка?

И закричала ей в ответ медведица Матрена:

— Он сказал, что ты глухая тетеря.

— Он сам пень старый! — возмутилась медведица Авдотья.

И опять все схватились за животы. А Бурундучок сутулился на сосне, глядел на всех хмуро и пожимал плечами:

— И чего смеются? Ведь не смешно же, совсем не смешно.

В четвертом ряду ворчал медведь Михайло:

— Сколько шуму подняли из-за одного пирога тыквой. Ну было бы их хотя бы пять.

На горькой осине горько вздохнула Сорока:

— Эх!

И даже прослезилась: такое творится вокруг, а никому не расскажешь — все это и без нее видят. И махнула крылом:

— Да что же это я сама себя мучаю? Если- некому все это рассказать, то и слушать незачем.

И улетела домой.

Волк Рыжий Загривок кусал когти, не обращая никакого внимания на то, что творится вокруг. Думал, как ему от суда избавиться. Ведь засудят теперь его, изгонят из родной рощи.

Медведь Иван все стоял и горбился на кургане глядел на сверток с пирогом и облизывал губы. Медведь Спиридон положил ему на плечо лапу, сказал хрипло:

— Слезай, дед Иван, с кургана. Не будет тебе пирога.

— Это почему же?

— Потому что ты обидел старую больную медведицу, перед всеми ее ка смех поднял. Нехорошо это.

Черепаха Кири-Бум подняла лапу и объявила перерыв.