— Я готов, — сказал мальчик, преданно глядя тебе в глаза.
Ты серьeзно кивнул, изо всех сил стараясь не улыбнуться.
Тeплые кроссовки.
Тeплая вязаная шапочка.
Тeплая куртка — прошлой зимой в ней, помнится, щеголял: иссиня-чeрная, с опущенным капюшоном и мощным белым зверем на спине. Очень красивая курточка была…
Под курткой толстый свитер. Узкий воротник туго охватил шею, даже голова с трудом вертится. Спортивные шерстяные брюки, тоже, кажется, прошлогодние, потому как вырос он из них изрядно. Бабушка о таких вещах говорила, что люди в них, как подстреленные.
— Что-то ты, брат, немного перебрал, — неуверенно сказал ты. — Мы же, в общем-то, не на Северный полюс идeм…
— Мама заставила…
— Запаришься…
— Не-а, — мальчик уверенно помотал головой. — Как выйдем за посeлок, я куртку сразу сниму. А сейчас пока так, а то мамка ругаться будет…
— Ну, тогда пошли…
Ты вскинул на плечо рюкзак и вышел со двора. Мальчик потопал за тобой.
— А почему ты калитку не закрываешь? — вопрос из-за спины.
— А зачем?
— Вдруг зайдeт кто-нибудь?
— Вот потому и не закрываю…
— Это как?..
— Ну, как, как… Так и не закрываю, что вдруг кто-нибудь зайдeт…
— А унесут что-нибудь?
— А зачем им уносить? У меня, собственно, и уносить нечего… Зайдут, дом открыт: посидят, отдохнут, попьют чаю, может, на гитаре поиграют, да и пойдут дальше…
— А-а-а, — мальчик замолчал, переваривая твой ответ.
Вот тебе и «а-а-а», передразнил ты его про себя. Иди теперь и думай, что к чему.
Вы дошли до конца улицы.
За последним двором начиналась степь. Дикая, ничем не обезображенная, серая полумeртвая предзимняя степь.
Ноябрь был холодным. Сначала лили дожди, а потом вдруг на несколько дней лeг снег. Полынь, убелeнная инеем, улеглась в валки, пушистые шапки краснобыльника мгновенно облетели, ковыль просто исчез, и лишь караганник упрямо зеленел сквозь снег. Но, как обычно, за снегом нагрянула жара. Растаял снег, высохла земля, но степь к жизни не вернулась. Последняя зелень, оттаяв, побурела и ушла в землю. Наступило предзимье, недоброе, странное время.
Сухая, покрытая тонкими трещинами земля, похрустывала под ногами. Ты шeл, старательно приноравливаясь к шагам мальчика.
— Не устал? — спросил на всякий случай.
— Нет, — бодро сказал мальчик. — А знаешь, я теперь тоже дверь за собой закрывать не буду!
Вот, блин! И столько торжества в голосе, будто только что смысл жизни для себя выяснил.
— Не закрывай, — ехидно сказал ты. — Только вот как на это посмотрит мама?
В ответ — молчание. Такое разочарованно-обиженное, что ты оглянулся. На лице мальчика так живописно было написано, что проблему мамы он из виду как-то упустил, что ты не выдержал и рассмеялся.
— Не переживай, — ты протянул ему руку, — вырастешь и тогда сможешь делать так, как тебе покажется правильным.
Мальчик взял тебя за руку.
— Тебе хорошо, — вздохнул он, — ты большой, тебя мама с папой не заругают…
— Не заругают…
— А где твои мама и папа?
— Умерли…
— Совсем умерли?
— Совсем.
— А может они уехали куда-то? Я кино видел…
— Ноги не натeр?
— Н-нет, не натeр…
Хороший сегодня день. На небе ни облачка. Низкое солнце старается из последних сил согреть степь. А ей это уже не нужно…
— А зачем ты рюкзак взял?
— А зачем люди берут с собой рюкзаки?
— Чтобы ложить туда что-то…
— Надо говорить не «ложить», а «класть».
— Чтобы класть туда что-то…
— Вот я и положил…
— А что?
— А вот когда проголодаешься — узнаешь.
Мальчик помолчал немного, обдумал всe и заявил.
— А я уже проголодался.
— Что-то быстро…
— И нет. Я дома не поел, я только чай попил.
— Почему?
— Я к тебе торопился…
Ты усмехнулся.
— Слушай, брат, ты не обижайся, но придeтся тебе ещe немного потерпеть. Минут двадцать продержишься?
— Угу.
— Вот и отлично… А то мы уже пришли почти.
— Так быстро пришли?
— Да. Видишь, вон там, деревья?
— Вижу…
— Это сразу за ними.
— У-у-у, а я думал, надо далеко идти.
— Нет, ещe до обеда обернeмся.
— А я у мамы до вечера отпросился…
— Отлично! Будем сидеть возле печки, пить кофе и рассуждать о жизни.
— Ага, ты всегда так говоришь, а сам опять своего «Щелкунчика» поставишь и будешь на фотографию смотреть.
— Разве тебе не нравится «Щелкунчик»?
— Нравится. Мне не нравится, когда ты на фотографию смотришь и слушаешь, что я говорю…
Вот тебе и раз! А ты считал, что он любит те минуты, когда ты отключаешься и он может безнадзорно рыться в старых журналах…
— Ну, ладно, брат, не обижайся. Хорошо?
— Хорошо…
— А фотографию мы, как придeм, так сразу и сожжeм.
— Зачем?
— Чтобы не мешала.
— Не надо… Она красивая.
— Много ты понимаешь. Она толстая.
— И вовсе нет! И совсем она не толстая, она красивая. И волосы у неe красивые. И… всe…
— Тогда… я еe тебе подарю.
— Не надо мне еe дарить! Пусть она у тебя всегда на столе стоит!
Вот вам, кстати, наглядный пример детской логики…
Вы вошли в посадку. Это была дорога, усыпанная листьями, а по обеим сторонам от неe, неплотной стеной, деревья. Высокие, с роскошными кронами тополя, склонившиеся над дорогой, так что казалось, что ты идeшь под крышей. Редкая красота: прямая, как стрела дорога, крыша из бурых листьев над ней, а сквозь стволы видна степь…
— У того сломанного дерева свернeм.
— Уже?
— Уже… — Ты остановился у сломанного ветром тополя, достал сигарету и закурил. — Это тут сразу за деревьями…
Вы свернули и, пробравшись сквозь нечастый кустарник, перешли неширокую полосу деревьев.
— Вот, — сказал ты.
Мальчик стоял рядом с тобой и молча смотрел на большое выжженное кольцо земли под ногами.
Разочарование он сейчас чувствует или что?
— Знаешь, — сказал мальчик, — а я сначала не поверил тебе.
Он нагнулся и поднял с земли оплавленный камень, на поверхности которого были видны потeки, похожие на слeзы.
Ну, вот, значит, я не ошибся, с облегчением подумал ты.
— А разве я тебя когда-нибудь обманывал?
Они очень долго шли к Ирениону.
Многие не дошли.
Но теперь он проплывал по экрану: нестерпимо голубой, такой близкий, такой желанный. Огни гигантских городов освещали этот сплюснутый на полюсах шар. Мимо корабля проносились спутники.
Иренион был живой! И это значило, что цель достигнута, что те, кто остался на других Иренионах, погибли не зря.
Они смотрели на экран, и многие из них плакали.
Они смотрели на экран и ждали, что скажет эдарх.
А эдарх молчал.
А эдарх молчал и не сказал ничего, даже когда нетерпеливая грах тронула его за плечо.
Лишь покачал головой.
Эдарх лишь покачал головой.
Ещe долго предстоит им быть в пути, и Иренион ещe только ждeт их где-то среди чужих созвездий.
Посадка не была необходима, но оба нуста и аст опустили потрeпанный катер на ночной стороне неИрениона.
Они прошли по мокрому полю. Аст искупалась в росе. Младший нуст собрал букет из жeлтых листьев. А старший отыскал одинокий цветок с белыми лепестками и жeлтым сердечком. Цветок понравился всем, и они немало вечеров потратили, пытаясь придумать ему имя. От слов, которые приходили им в голову, пахло Иренионом.
Ещe очень долго будут идти они в поисках своего Иренирна…
— Заходи, — ты толкнул дверь и пропустил мальчика вперeд. Тот проскользнул под твоей рукой, скинул обувь и сел тут же под вешалкой.
— Я устал, — сказал он и грустно посмотрел на свои ноги.
— Не беда, — бодро сказал ты и улыбнулся. — Сейчас мы тебя распакуем, напоим чаем и уложим подремать на диван…
— Не хочу я спать!
— Я сказал, не спать, а дремать. Это совершенно разные вещи…
Пусть спорит. Лишь бы опять не начал плакать.
Ты помог мальчику раздеться и погнал в ванну мыться. Тот пару раз фыркнул, попробовал канючить, но тут ты стоял твeрдо: грязные разводы, следы слeз, которые он яростно размазывал по щекам, надо было смыть…
Ты прошeл на кухню, размолол немного кофе и поставил турку на газ, достал из холодильника молоко и масло. Мальчик всe ещe плескался.
— Давай шустрее, — крикнул ты.
— Чичас, — послышалось из-за двери. — Я жубы чищу…
— Ненормальный, — сказал ты. — Стал бы я, ни с того ни с сего, чистить зубы!
— А я штал бы!
Ты порылся в дисках.
— Какую музыку поставить?
— Ту, где снег падает, — мальчик появился на пороге кухни, чистый и улыбчивый.
— Хорошо, — сказал ты, — а ты, брат, давай-ка, кофе разлей. Мне без сахара.
— Как всегда, — важно кивнул мальчик.
Ты, наконец, отыскал диск.
— Сейчас будут тебе и снег, и метель.
— Только ты громко не делай, ладно?
— Ладно…
Ты убавил звук и прислонился к буфету. В комнате медленно кружились снежинки.
Как он плакал. Чeрт возьми! Так даже дети редко плачут.
А сам-то… Вспомни, когда ты в первый раз увидел кольцо и понял, что это такое, тебе тоже хотелось так вот разреветься от обиды и кричать, как мальчик кричал: «Почему, почему, почему!»
Ты еле его успокоил. А ведь он, наверное ждал ответа от тебя. И сейчас, наверное, ждeт. Вот только откуда тебе взять этот ответ! Откуда тебе знать, почему они прилетают, смотрят на нас и летят дальше!
А ведь он сейчас спросит, подумал ты. И тебе надо будет дать ответ. А иначе нечего было вести его туда.
Мальчик поднял глаза, и ты понял его.
— Сейчас, сказал ты, — подожди немного. Я только соберусь с мыслями…