Часть вторая

1. Снова в родной деревне


Деревня, неделю назад изгнавшая нас как отъявленных хулиганов, семь дней спустя прикинулась любящей матушкой.

— Гляньте-ка! А вот и наши герои! — воскликнул пан Лоудим, выходивший из здания национального комитета как раз в тот момент, когда мы гурьбой вываливались из автобуса. — О вас тут прекрасно отзываются, — проговорил он, делая ударение на слове «прекрасно», но прозвучало это совсем в другом смысле, не то что во время памятного допроса, учиненного нам после яичной баталии.

Выражение его заросшего щетиной лица было такое, к какому мы давно привыкли — простодушное и несколько удивленное. Казалось, он в любой момент готов заговорить о чем угодно, но скорее всего — о своих любимых оленях. Он был столяр и лесник, так что всегда спешил. То в деревню — чинить мебель, окна или двери, а то в лес — выслеживать лису, оленя, а порой и кабана. Однажды он пришел к нам в школу и рассказал, как надо охотиться на лису и дичь; правда, потом мы узнали, что все это он вычитал в книжках, а сам лису и в глаза не видел, разве что чучело. После этого он у нас больше не показывался.

Теперь его мучило любопытство. Ему было крайне удивительно, как это нам удалось без потерь, без единой царапины выйти из всех приключений: по слухам, в нас стрелял опасный преступник, а в лесной сторожке мы подверглись нападению целой вооруженной банды. Сперва мы никак не могли разобрать — то ли он издевается, то ли у него просто фантазия разыгралась. Мы переглянулись: как быть — то ли оставить его в неведении, пусть прославляет нас и дальше, или же прямо сказать: «Пан Лоудим, все это — бабьи сплетни, и добрая половина тут — чистая выдумка».

Я предпочел последнее и увидел, что мы нисколечко не упали в его глазах. Он понимающе и как-то грустно кивнул и добавил:

— Ну да, бабьи толки. Люди вечно раздуют, из комара верблюда сделают.

Вскоре мы сами убедились, что старое избитое присловье по-прежнему верно, даже в эпоху атомной энергии, как бы выразился наш директор. Стоило нам отступить от здания национального комитета и перейти по мосту через речушку, отделявшую нас от родительских домов, как из дома Тонды выскочила его бабушка.

— Пресвятая богородица! — уже издали запричитала она, устремившись нам навстречу так быстро, насколько ей позволяли больные ноги и длинные юбки. — Да что же это они с тобой сделали, голубчик ты мой золотой! Под пули преступников и динерсантов послали бедняжку. Вы только посмотрите — исхудал весь! Ну, покажи, покажи, куда тебя ранило, сердешный ты мой! Господи, воля твоя!

Тонда от удивления вытаращил глаза и позволил ей осмотреть себя, как цыпленка, а бабуля вращала его туда-сюда, как на вертеле, отыскивая раны, нанесенные «динерсантами». Наконец Тонда не вытерпел и взорвался:

— Да перестань ты, бабуля, ничего с нами такого не случилось! Откуда ты взяла?

Бабушка, остолбенев, подозрительно покосилась на Тонду и на нас.

— Совсем ничего? — не поверила она.

— Ничего, — подтвердил Тонда, и мы все тоже замотали головой и тоже подтвердили:

— Да, конечно, ничего такого с нами не было.

— Не надо мне лгать, я и сама не слепая, вижу — вас за эту неделю словно подменили. На вас только поглядеть, так… так…

Мы невольно оглядели себя, проверяя, что же она в нас такого нашла, но не обнаружили ничего ненормального.

Тондова бабушка так и не смогла подыскать для нашей внешности подходящего слова, и тут ее «сердешный» внук, которого истерзали «динерсанты», откровенно признался:

— Это, наверно, от голода, бабушка. Так хочется чего-нибудь вкусненького…

Бабушка заменила «динерсантов» на «гладоморов».

— Так, значит, они тебя голодом морили, негодяи! — воскликнула она, повернувшись к зданию национального комитета. — Неделю целую детей не кормить и травить динерсантами, как можно! Нет, вы только поглядите, какие же они тощие, кожа да кости. Тоничек, золотко мое, пойдем, я тебя накормлю.

У Тонды мгновенно разрумянились щеки, и он, не попрощавшись, ринулся к дому. А бабушка всплеснула руками и, погладив Алену по щечке — «Ах ты бедняжечка!», — поспешила следом за внуком.

Мы двинулись дальше, рассуждая о том, что вообще-то заботливая бабушка — это хорошо, но иногда это сущее наказание. Думали мы и о том, откуда идут такие невероятные слухи, и сошлись во мнении, что источником их мог быть Аленин дядюшка из Винтиц, который помогал нам выселять кастеляна Клабана. Ведь мы только с ним делились переживаниями, и только его рассказ мог дать пищу слухам, которые разрослись как снежный ком. И пока этот ком докатился из Винтиц до Градиште, на него налипло столько сору, что мы от изумления только хлопали глазами, слушая про свои подвиги.

2. Я уже не ребенок

У себя дома я причитаний, слава богу, не услышал, мои предки в общем люди разумные, но и они в то, что я жив и здоров, поверили, только когда я скинул с себя все до трусов и склонился над умывальником. Словно незримо кружа вокруг меня, они обследовали мой торс так, будто это редчайшая скульптура Мысльбека, изображение которой висит у нас в школе. Убедившись, что испытания, выпавшие мне на долю, я перенес без урона для себя и что уши и шею исправно отмываю без напоминаний, как прежде, каждый высказался насчет моего пребывания в замке в присущей ему манере.

— Сдается, эта неделя кое в чем пошла ему на пользу, — заметил отец.

— А вы не голодали? — озабоченно спросила мама. — И где же вы спите? А еду готовите сами? А как по ночам — не холодно? — выспрашивала она в таком темпе, что с ответом мне пришлось подождать, пока из материнского сердца не излились все тревоги.

Брат молчал: все это время он провел в военных лагерях и славно служил отчизне, как выражается наш директор.

Пришлось мне живописать наши приключения. Я честно начал с первых стуков в замковые ворота и закончил повествование нашим маршем к автобусной станции. Мама во время моего рассказа то и дело качала от удивления головой, а отец пытливо поглядывал на меня, иногда спрашивая: «А ты не привираешь?»

Я не забыл упомянуть, каким образом и сколько старых книг и журналов мы выкинули с чердака. Когда я закончил, мама сказала:

— Столько дел за одну неделю! Теперь уж их могли бы оставить дома, ты не находишь, отец? Сходи-ка в комитет и скажи, что детей наказали — и довольно.

От неожиданности у меня перехватило дыхание, и я с испугом уставился на отца.

— Как это… Да нет же, мы должны туда вернуться… Мы обязаны там еще… все починить… привести в порядок, — заикаясь выпалил я.

Отец, отвернувшись к окну, молча смотрел в сад. И поглаживал тыльной стороной руки по подбородку, как делал всегда, если должен был принять серьезное решение.

— Но ведь это просто безответственно — посылать детей бог знает куда. Где так опасно, — среди гробовой тишины произнесла мама.

«А птичник? Папа, ну скажи хоть что-нибудь!» — свистело и шипело у меня где-то внутри, и, наверное, в эту минуту от нетерпения я на несколько сантиметров приподнялся на стуле. Но выкрикнуть все это вслух не осмелился, потому что никто ни о чем меня не спрашивал, а вмешиваться в разговор родителей у нас не позволялось.

— Кто знает, в какую еще ловушку их там заманят, — снова заговорила мама. — Да я от страха глаз не сомкну.

— Ну что же, — вздохнул папа, побарабанил пальцами по подоконнику и отошел от окна. Остановился передо мною. — Ну что же? Сам заварил кашу, сам теперь и расхлебывай. Небось никто там тебя не укусит.

Я изо всех сил старался сдержаться, чтоб от радости не броситься к нему на шею. Отец взглянул на маму.

— Пусть понемногу привыкает к самостоятельности, он уже большой.

— Да ведь он еще ребенок, — возразила мама. — И если ты настоящий отец, то постараешься, чтоб он остался дома.

— А я не желаю! — воскликнул я. — Не хочу я сидеть дома, и я уже не ребенок!

Отец легонько шлепнул меня по затылку.

— Не ори, — сухо сказал он, а потом добавил: — Иди-ка прогуляйся!

3. Аленка пропала

Я медленно плелся по тополиной аллее, что тянулась до самого вокзала, где в одном из новых домов жила Аленка. Разные чувства смешались в моей душе. Стоило подумать о маме, как меня одолевала жалость, а когда вспоминалось, какими словами неделю назад выпроваживал меня из дома отец, я снова кипел от возмущения. А кроме жалости и упрямства, я сознавал, как мне снова хочется вместе со своей компанией уйти куда-нибудь в заброшенные края, где можно полагаться только на себя, где никто не посмеет отнекиваться — завтра, дескать, не смогу, родители не отпустят. Мне хотелось, чтобы в этом огромном мире у нас образовался свой собственный, маленький мирок, где мы были бы и судьями, и советчиками, и командирами. Рассуждая так, я вовсе сбрасывал со счетов Станду. Наверное, оттого, что он никогда не подчеркивал своего превосходства, хотя был и старше нас, и умнее, и опытнее.

Подойдя к Аленкиному дому, я обнаружил, что ее родители сидят под окном на лавочке, проводя субботний вечер так же, как это принято и в нашей семье. Мать штопала, а отец читал газеты. Над его головой вились облачка табачного дыма, через распахнутое окно кухни доносился голос радиодиктора, а на гребне крыши распевал черный дрозд. Этакая семейная идиллия, которая меня не раздражала только в одном случае — если у меня с собой интересная книга. Однако для полноты картины недоставало одной особы.

— Добрый вечер! — поздоровался я прямо через калитку. — Аленка дома?

Пани Ванькова вздрогнула и оторвалась от шитья. Рядом с ней зашелестела газета, и с правой стороны выплыла трубка.

— Алена уехала в замок Винтице, — буркнул пан Ванек и снова исчез за разворотом «Руде право».

— Да ведь это же Лойзик! — воскликнула пани Ванькова. — Лойзик Шульц!

Газета в руках пана Ванека держалась по-прежнему стойко и прямо, а из-за нее доносилось какое-то равнодушное бормотание.

— Ну да, и я ему сказал, что Алены нету дома.

— Папочка, да ведь это он швырялся кооперативными яйцами, — зашептала Аленина мама.

— Никаких яиц нам не требуется, — заворчал пан Ванек. — У тебя что, собственные куры не несутся?

— Господи! — всплеснула руками его супруга, швырнула дырявый носок на стол и с испуганным лицом подбежала к калитке. — А где Алена? Что с ней?

Я глядел на нее и ничего не понимал.

— Ничего. Но где Алена, я не знаю. Разве она не дома?

— Дома? — простонала пани Ванькова. — Мы ее уж неделю не видели!

— Понятно, — кивнул я, хотя понятного ничего не было, скорее, все было подозрительно. — Мы только сегодня в три часа дня вернулись домой. И Аленка тоже.

После этого сообщения даже пан Ванек оторвался от захватывающего чтения свежих новостей. Швырнув полотнище газеты на кувшин с пивом и груду носков, он оторвался от скамейки и очутился возле калитки — довольно резво для своих внушительных габаритов. Я не заставил себя упрашивать и тут же вывалил все события последних часов.

— В три? — задумался пан Ванек, усиленно крутя мизинцем в ухе. — Слышишь, мамочка, в три часа! Это тебе ничего не говорит? А чем же, собственно, мы были заняты в это время? Что-то скверное творится у меня с памятью, — пожаловался он.

— Да ведь мы были у тети Ружены! — воскликнула пани Ванькова. Очевидно, память служила ей по-прежнему безотказно. — Часы дяде Рудольфу в починку отнесли.

— Верно, — кивнул Аленин папа, пыхнул трубкой и мастерски плюнул через забор. — А вернулись в четвертом часу, когда проехал поезд из Пльзени.

— Значит, девочка сюда не приходила, — внесла свои уточнения его супруга и покачала головой; в глазах у нее застыл ужас.

Я пожал плечами.

— Может, она вам навстречу направилась?

— Нет, тогда мы бы встретились, к дяде Рудольфу ведет только одна дорога. Другого моста через речку у нас пока нет.

— А может, она решила сократить путь и переправилась через речку, — высказал я еще одно предположение.

Оно показалось мне наиболее правдоподобным. Но произносить его вслух мне не следовало. В материнском сердце такие вероятности рождают самые тяжелые предчувствия.

— Могла ведь и утонуть! — всхлипнула пани Ванькова, заламывая руки, как если бы Алена задумала переплыть Ла-Манш.

— Не дури, мамочка, — сухо оборвал ее пан Ванек и запыхтел трубкой, словно паровоз с тяжеловесным составом. — Ей тут же в голову самые мрачные мысли приходят, — извиняясь, пояснил он мне, и я серьезно кивнул ему — именно так следует разговаривать мужчине с мужчиной.

— Хорошо, но что же с ней тогда? Где она, куда подевалась? — Пани Ванькова утерла слезинку и шумно втянула воздух носом.

Это была бы первая и последняя слеза, оросившая в этот вечер газон ее палисадника, потому что разъяснение загадки уже спускалось по лестнице, прислоненной к слуховому окну. Алена неслышно сползала вниз, знаками упрашивая меня не испортить ей эффекта воскресения из мертвых. Она осторожно подкрадывалась к забору за спинами своих предков, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить озабоченное выражение лица. Пани Ванькова уже готова была высказать очередное глубокомысленное соображение, но тут неожиданно протянулись две руки и ее покрасневшие от слез глаза прикрыли две ладошки.

— Девочка моя! — воскликнула пани со вздохом облегчения и, ликуя, обернулась к дочери.

— Ну, я так и знал. — Пан Ванек выпустил облако дыма и отечески пожурил Алену. — И где же это ты шлялась?

После этой трогательной встречи распахнулась, наконец, калитка и для меня, и тогда Алена объяснила тайну своего загадочного исчезновения, причем так естественно, что у матери поднялась икота, а у отца погасла трубка.

Дело было так: дотащившись по раскаленному шоссе до дома, Алена обнаружила на двери замок; тогда она, не долго думая, влезла на чердак — следом за кошкой, поиграла с ней, и ее сморил сон. Она спала бы и дальше, если бы не разбудил встревоженный возглас матери.

Эту главу я завершаю таким назиданием: лезть на чердак следом за кошкой можно лишь в том случае, если ты перед этим хорошенько выспался. Иначе доставишь предкам ненужные хлопоты.

4. Оправдывает ли себя сражение куриными яйцами?

Воскресное время ушло на несколько мероприятий. С утра мы осмотрели нашу будку в Градце, потом искупались в пруду; все это сопровождалось рассказами о приключениях в замке, вызывавшими у слушателей нескрываемую зависть. Предложения отправиться с нами в замок Ламберт сыпались со всех сторон. Кое-кто из мальчишек и девчонок даже пытался к нам подлизаться. Ярда Шимек и Карел Врзал, которые полгода назад предали нашу команду — она показалась им недостаточно дикой и суровой, — приставали к нам всю дорогу от пруда до деревни, канюча, чтоб мы приняли их обратно.

— Таких субчиков не берем, — отрезал Мишка и прямо, без обиняков напомнил, как они относились к нам прежде. — Кто хочет жить в глуши, тот должен быть храбрым и иметь крепкие нервы. Да и что вы за последнее время совершили необычного?

— Спустились по веревке с Серой скалы в Кнежском лесу, — похвастался Ярда Шимек.

— Пха! — Тонда презрительно оттопырил губы. — Всего-то! В замке нам приходилось спускаться по веревке с закрытыми глазами и на одной руке.

— Бахвал! — крикнул Карел Врзал и набросился на Тонду с кулаками. — Хотел бы я на это посмотреть, свиная бочка!

Я не успел вмешаться, как они уже катались по дороге. Ярда Шимек ринулся было на помощь приятелю, но Мишка скоренько скрутил ему за спиной руки и пригрозил:

— Не суйся куда не следует, а то получишь! Пусть они сами разберутся, тогда увидим, кто настоящий дикарь.

Я не знал, что предпринять. Тонда был очень чувствителен, когда намекали на его толщину, и неудивительно, что ему захотелось ответить на оскорбление. Алена прыгала вокруг бойцов, словно дикая Бара, и как сумасшедшая «болела» за Тонду, так что в какой-то момент мне почудилось, что про нас опять пойдет худая молва как о хулиганах. Я оглядел дорогу — к счастью, поблизости никого не было. Вцепившись друг в друга, как цепные псы, забияки перекатывались из одной канавы в другую. И я должен признать, что только счастливая случайность помогла Тонде одержать победу.

В пылу борьбы они докатились до песчаной обочины, песок обвалился, и соперники с шумом рухнули в узкий, но довольно глубокий ров. Карелу не повезло — он очутился внизу, так что шестьдесят Тондиных килограммов завалили его сорок, как лавина.

— Кто здесь свиная бочка? — спросил победитель.

— Ты, — стоял на своем потерпевший поражение и получил пощечину.

— А ну, повтори! — потребовал Тонда.

— Ты! — завопил Карел и получил вторую пощечину.

— Трус! — взвизгнул Ярда Шимек и, поскольку руки все еще были скручены у него за спиной, принялся пинать Мишку по ногам.

Взревев от боли, тот дал ему коленом под зад. Ярда ласточкой перелетел через ров и распластался на ржаном поле. Выскочив, он снова с диким ревом бросился на Мишку, который уже успел принять стойку боксера.

Но тут послышался рев машины, и новая стычка, не успев разгореться, прекратилась. В мгновение ока мы преобразились в «прогулочную» группу, принялись выжимать свои мокрые плавки — словом, прикинулись этакими невинными овечками, как выражается наш классный руководитель, расследуя очередную проказу. Наше преображение оказалось как нельзя более своевременным, потому что в приближавшейся светло-зеленой автомашине я разглядел председателя национального комитета товарища Рабаса. Машина с мягким шорохом пронеслась мимо, водитель равнодушно оглядел нашу компанию, но вдруг посерьезнел и нажал на тормоз. Тонда с Карелом деликатно отступили на задний план и быстренько смахнули с одежды следы недавней стычки. Товарищ Рабас опустил ветровое стекло и, выглянув из окошка, широко улыбнулся:

— Привет, изгои! А ну-ка покажитесь, дайте посмотреть, как выглядят градиштьские детективы.

Выстроившись около машины, мы с неохотою позволили ему осмотреть нас. Председатель, ткнув меня пальцем в живот, заметил многозначительно:

— Ну как, понял, что бросаться кооперативными яйцами — дело невыгодное?

Я пожал плечами и носком кеда чертил на асфальте кружки. Не хотелось мне еще раз приносить повинную на глазах у Ярды и Карела. Мучительную тишину нарушил Мишка.

— А нам там понравилось, — задиристо заявил он. — Это лучше, чем три пионерлагеря, вместе взятые.

Председатель удивленно поднял брови.

— Ах ты, комар тебя забодай! Вы только посмотрите на них! Значит, надо опасаться, что перед следующими каникулами они окончательно разнесут птичник!

Алена хихикнула:

— Не бойтесь, товарищ председатель, через год мы школу уже кончим!

— Ну разве что, — с добродушной серьезностью проговорил Рабас. — А то у нас запущенных замков в запасе нет.

— Жалко, — влез в разговор Ярда Шимек, — мы с Карелом взялись бы навести в них порядок.

— Охотно верю, — согласно кивнул товарищ Рабас. — Всем молодым людям Градиште вдруг захотелось переселиться в замок Ламберт. Вчера ко мне в приемную нагрянули целые делегации грешников. Я не поспевал выслушивать, сколько дурачеств за последние недели у нас совершено. Каждый грешник исповедовался мне, как в костеле, и для отпущения грехов умолял сослать его в замок Ламберт. А перед самым обеденным перерывом ко мне привели семилетнего Рудлу Коржана, так он, говорят, у тракториста целую цистерну солярки выпустил. Я прочитал ему нотацию, а когда кончил, он вдруг и спрашивает: «А меня вы тоже отошлете в замок?» Я всерьез подумываю оставить вас с сегодняшнего дня дома — боюсь, как бы какой-нибудь балбес, любитель приключений, не спалил нам зернохранилище.

От его последних слов ноги у нас пристыли к асфальту, хотя солнце и жарило почем зря. Мы еще не успели опомниться и вымолить продления «наказания», как товарищ Рабас нажал на газ, на прощание сказав:

— Знаете что, загляните-ка ко мне вечерком, потолкуем. Собственно, я не понял, чем вы там целую неделю занимались. Со вчерашнего дня вся деревня гудит от новостей — кто знает, сколько в них правды! Соберемся у меня, к примеру, часов в шесть, ладно?

Обрадовавшись, мы усердно закивали головами и помахали вслед отъехавшей «эмбечке». Мы и сами не заметили, как одолели остаток пути, потому что пришлось всю дорогу отбиваться от приставаний Ярды и Карела, которые снова набивались к нам в компанию.

Когда же Тонда с Мишкой начали не на шутку задираться, я приказал им свернуть на тропку за деревней.

— Вы слышали, что сказал председатель насчет замка, вот и оставьте нас в покое, — заявил я обоим приставалам. — Прежде вы нас знать не желали, так вот и забудьте.

— Заберитесь на Серую скалу и играйте там в индейцев, — съязвил Тонда.

Карел Врзал погрозил ему кулаком:

— Вы еще о нас услышите, воображалы!

— Катитесь куда подальше! — крикнул им вслед Мишка.

— Да хватит вам! — недовольно буркнул я. — А то и впрямь похоже, будто мы задаемся.

Молча приближались мы к деревне, а у меня в мозгу ворочались разные соображения насчет нашего «изгнания», которое за неделю обернулось завидным назначением.

5. Двойник Швабинского проявляет любопытство

Визит к товарищу Рабасу ознаменовался для нас «приварком» в виде клубники со сливками и заверением, что, по крайней мере, еще неделю мы проведем в замке. Распрощавшись с хозяином в самом прекрасном настроении, мы задержались на углу деревенской площади и долго обсуждали состоявшийся разговор — пока из дома Тонды не вышла бабушка и не подняла шум, клича внука:

— Тониче-ек… Тониче-ек… Иди кушать!

Тонда припустил домой, а мы сошлись во мнении, что им двигало не только желание утихомирить расходившуюся бабушку, но и уничтожить все лакомства и сласти, которые она в честь его прибытия припасла в кладовке. Потом и наша троица разлетелась по домам, где нас ждали постели и крепкий сон, без тревог и сомнений, без опасений, что на следующей неделе мы не попадем в замок Ламберт. Мы договорились упросить Станду, чтобы уже с понедельника начать расчищать бассейн вокруг фонтана и тем самым достичь вершин блаженства. Разве можно считать удачным лето, если ты ни разу не искупался?

Никому из нас и в голову не приходило, что замок — это, собственно, место ссылки, где мы отбываем наказание. Если место нам по душе, то стоит ли рассуждать, как мы там очутились — добровольно или по принуждению.

На Градиште опустились летние сумерки, их спокойствия не нарушали ни выстрелы сигналки, ни молнии, ни грохот падающих лестниц. Я уже приготовился выслушать кучу поучений, упреждений и добрых советов, которыми перед любой отлучкой напутствовала меня мама; советов и наставлений всегда было столько, что, когда она высказывала последние пожелания, я уже начисто забывал о всех предыдущих.

Значительно дольше я запоминал отцовский тычок в спину и глухое напоминание: «Не ставь себя в неловкое положение». В нем заключались десятки назиданий, которые в надлежащий момент мне не худо было и вспомнить. Конечно, не всегда это удавалось, как вам уже известно из истории о нашей яичной баталии.

Однако мои представления о предстоящем воскресном вечере оказались совершенно ошибочными. События развивались совсем не так, как я ожидал, и спокойная ночь для меня наступила много позже полуночи. В кухне у нас сидел какой-то старик — у него были белые, как дым, волосы и седая бородка клинышком, так что мне сразу вспомнилась фотография художника, висевшая у нас в коридоре школы. «Швабинский», — пробормотал я про себя, чтобы убедиться, что мне не изменяет память. Но папа подтолкнул меня к деду и сказал:

— Это пан Рихтр из Винтиц, он когда-то служил у графа Ламберта. Пришел узнать, как вам понравился замок. Расскажи, как там теперь.

— Да что вы, что вы! — замахал руками старик. — Просто шел мимо, дай, думаю, загляну к Лойзику, коли уж он теперь хозяин замка. Хе-хе-хе…

— Ха-ха-ха, — рассмеялся и я из чистого приличия.

Выйдя на середину кухни, я растерялся и не знал, куда девать руки. Засунул их в карманы и тут же получил от мамы толчок в спину.

— Покойный граф обожал красивые вещи, — картаво проговорил седовласый дед и высморкался в огромный носовой платок. — Великолепные были вещи, а после войны все исчезло. Вы бы видели эту роскошь — часы, вазы, а фарфор… О-о-о! — Он мечтательно вздохнул и прикрыл глаза.

— А мы спим на золоченых графских кроватях, — небрежно бросил я, рассчитывая произвести соответствующее впечатление.

— Что там кровати! Всего-навсего сусальное золото, — фыркнул пан Рихтр, бородой напоминавший художника Макса Швабинского. — Там было настоящее золото! А какие картины! Рафаэль, Дюрер, Моне, Сезанн, гравюры Рембрандта… В замковой часовне висел великий Брандль! — Уставясь в пустоту, он смотрел как будто сквозь меня и шептал: — Сокровищница, клад…

— В нашей комнате висит огромный рыцарь на коне, — сказал я и поднял руку к потолку, показывая, каких размеров картина. — Метра два, а то и выше.

Старик не имел понятия о подобных шедеврах и пренебрежительно махнул рукой:

— Мазня! Пачкотня все это. Более или менее стоящие вещи граф в конце войны переправил в Баварию. Это потеря, очень большая потеря! — И он выразительно постучал палкой об пол.

— Не выпьете еще чашечку чая? — нарушив неловкое молчание, предложила мама.

— Спасибо, — поблагодарил двойник Швабинского, в знак отказа разведя пальцы правой руки. — Графиня с дочерьми, рыцари, графы, а? — снова обратился ко мне старик. — А больше вы ничего там не видели?

Я отрицательно замотал головой.

— Вот то-то и оно. В сорок пятом граф все ценное увез с собой в Баварию. Я помогал ему при транспортировке… Понимаете, каково мне пришлось, а? — И он тяжело вздохнул, теперь уже обращаясь к моему отцу.

— Действительно, потеря невозместимая, — согласился отец. — Ведь картины можно бы выставить в Пражской национальной галерее.

Старик грустно покачал головой, а потом ткнул меня ручкой своей клюки:

— Значит, с завтрашнего дня снова хозяйничаете в замке, да? А может, уже нынче? Понимаю ваше нетерпение…

— Лучше и не напоминайте, пан Рихтр, — вмешалась мама. — От волнений голова идет кругом, сон бежит, лучше сидел бы он дома и никуда не ходил.

— А чего вы боитесь? — рассмеялся бородач. — Они же там не одни, с ними взрослый человек. И даже вроде не один, а, Лойзик?

— Станда с Иваной, — подтвердил я.

— Вот видите, какой заботой их окружили. — Все беды моих родителей старик разводил одним взмахом руки. Он оскалил в улыбке редкие зубы. — Значит, сейчас вы бросили замок без присмотра? А если его тем временем расхитят? — пошутил он и снова ткнул меня клюкой в грудь. — И когда же вы туда едете, завтра?

— Рано утром, — кивнул я.

— Все или кто-то остался?

— Нет, все вместе. Станда с Иваной поехали к ее родственникам, а мы — сюда. Выспимся и вернемся автобусом в замок. Автобус отправляется в половине восьмого. А Станда, скорее всего, приедет на мотоцикле.

Я, должно быть, надоел своими уточнениями, и любопытство седовласого деда иссякло. Он поднялся, церемонно поблагодарил за чай и прием, мама в свою очередь поблагодарила его за приятный визит, а папа пригласил:

— Приходите еще как-нибудь поболтать. На улице совсем стемнело.

Мама пошла стелить постели и приготовить мне белье на будущую неделю, отец закурил и принялся расхаживать по кухне. Я сидел за столом, жевал хлеб с творогом, и перед глазами у меня стояло багровое лицо с белоснежным ежиком волос. Этот старик мог спокойно выдавать себя за брата Макса Швабинского. Не потому только, что был похож на него как две капли воды, но и потому, с каким воодушевлением рассуждал о живописи.

— Папа, — спросил я, — а он художник?

— Какой там художник! — рассмеялся отец. — С чего это ты взял?

— Да ведь он так говорил о сокровищах живописи, а потом — у него такая внешность…

— Внешность? — отец удивленно поднял брови. — Какая такая внешность?

— Ну, как у Макса Швабинского, разве нет? Чешский художник и график. У нас в школе его портрет в рамке висит.

— А знаешь, ты прав! — воскликнул отец и в задумчивости сунул кончик пальца в рот. — Да, старый Рихтр и Швабинский, смотри-ка! А ты наблюдателен, как я погляжу!

Я скромно наклонился над очередной краюхой, намазанной творожной массой, скрывая радость и удовольствие, какую доставила мне папина похвала. Отец перестал кружить по комнате и подсел к столу.

— А больше ты ничего не приметил? — неожиданно спросил он, приглушив голос.

Я в растерянности взглянул ему в лицо. А отец, словно прочитав мои мысли, пояснил, улыбнувшись:

— Тебе не показалось, что этот Швабинский чересчур любопытен?

Я проглотил кусок и кивнул.

— Да, довольно любопытен. Только наш классный говорит, что в старости все становятся любопытными, как дети, вот я и решил… Да и вы с мамой тоже небось сказали бы, что теперь мне повсюду мерещатся мошенники.

— Не сказали бы, — покачал головой отец. — Эти его расспросы у меня из головы не выходят. Если бы кто другой, я бы тоже отмахнулся и решил — просто любопытный старикашка. А Рихтр до конца войны служил в замке, что-то там реставрировал, он мастер по столярной части и отличный слесарь, он знал обо всем, что там творилось. Возможно…

Отец не закончил и задумался.

— Что он нарочно завел разговор о картинах? — спросил я.

— Ну, конечно, — отозвался отец и тут же запнулся. — Всем известно, что он любит живопись. И даже сам малюет пейзажики и сбывает их в Винтицах, здесь, в Градиште, и по всей округе.

— Чего же он тогда картины с рыцарями и графами ругал: пачкотня, мол, это? Сам-то он что, лучше рисует?

— Едва ли, — рассмеялся отец. — Но все-таки отчего это он так настойчиво выспрашивал, остался ли сегодня кто-нибудь в замке?!

— Верно! — Я выскочил из-за стола.

— А ты ему так прямо все и выложил, — посетовал отец. — Я уж и знаки тебе делал, чтобы ты притормозил малость, да где там… Так и шпарил, как таблицу умножения.

Взглянув в зеркало, висевшее над умывальником, я увидел свое багровое от смущения лицо.

— Что же теперь делать? — заикаясь проговорил я. — А если он туда заберется и что-нибудь утащит?

— А что?

— Ну, не знаю, может, у него там спрятано… Может, те же самые картины?

— Картина — не перстенек. Разве вы не осмотрели замок как следует?

Я поколебался, в голове пронеслись воспоминания о наших хождениях по пустынному замку, которые мы предприняли в пятницу и в субботу.

— По-моему, осмотрели все, — ответил я. — А ну как где-нибудь в стене тайник, как на втором этаже, где господин Гильфе хранил чемоданы?

— Вот уж не знаю, — сказал отец. — Все может быть.

Я набросил на себя куртку.

— Я к ребятам.

— Погоди. — Отец ухватил меня за руку. — Ни к каким ребятам ты не пойдешь, это не ребячьи заботы.

— Папа! — с упреком воскликнул я.

— Ну согласись, четырнадцать — это еще не возраст для настоящих сыщиков. Только не вздумай обижаться. У меня еще живы довольно грустные впечатления от твоей компании. Без провожатых, как ты сам понимаешь, я вас не отпущу, тем более сейчас, ночью.

Я повесил голову и чуть не разревелся. Отец подтолкнул меня локтем в бок.

— Нечего вешать нос. Если бы я не придумал выхода, я бы вообще об этом речи не заводил. Оденься и беги к Карасам. Станда должен быть у председателя кооператива, по крайней мере, вечером он тут проезжал на своем мотоцикле. Ведь у него красная «двухсотпятидесятка»?

— Точно! — вскричал я и выкатился из дома.

6. Скорей обратно!

Пан Карас сидел под фонарем на крыльце и разговаривал с псом Лупеном. Лупену речи эти были не особенно по душе: он то и дело мотал головой, отчего длинные висящие уши били его по морде. Но вполне возможно, что это он разгонял мух.

Мирная их беседа меня в данный момент не занимала, а разглядев, что сидят они вдвоем, я испытал глубокое разочарование. Но все же постучал в запертые ворота.

— Пан Карас, нет ли у вас Станды?

На дворе словно грянул хор, в котором приняли участие и хозяин и собака. Лупен наскакивал на меня, председатель орал на него, а я пытался перекричать председателя. Некоторое время спустя мы все-таки поняли друг друга. Но сперва пришлось ответить на вопросы типа: «Как дела, яичный шериф?» или: «А вас там еще не посещали привидения?» — и тому подобные глупости, но зато я, между прочим, узнал, что Станда — в кооперативной мастерской, чинит мотоцикл.

Станда как раз собирал разбросанные по земле инструменты. Когда я выложил ему свои догадки и опасения, связанные со старым Рихтром, смахивающим на художника Швабинского, он сперва скептически улыбался. Но когда я подкрепил свои подозрения сходными впечатлениями отца, он посерьезнел.

А потом все покатилось очень быстро.

Мама со слезами, не уставая меня поучать, собрала мою походную сумку, отец выдал «на дорожку» свое обычное краткое, увесистое наставление, и Иванин мотоцикл умчал нас во тьму, взяв направление на Винтице. Но поехали мы не обычным путем. На полдороге Станда свернул вправо на полевую тропку, и наша «двухсотпятидесятка» поползла наверх в сторону леса, очертания которого на фоне ночного неба вырисовывались черным резным кружевом. Каменистый подъем остался позади, и мы въехали на мягкую, поросшую мхом, почти неприметную стежку. Проехав по ней несколько сот метров, Станда заглушил мотор, погасил передний рефлектор, заднюю сигнальную лампочку и вынул из кармана маленькую батарейку. Дальше мы двинулись пешком, я впереди — как осмотрительный факельщик, а Станда сзади — он толкал мотоцикл.

Я считал, что наш ночной марш-бросок закончится у калитки замкового парка, — таким образом мы избежали бы столкновения с возможным наблюдателем неподалеку от главного входа. Но Станда продумал путь нашего продвижения более тщательно; следует признать, что это оказалось очень кстати: как выразился бы мой отец, Станда нюхом чуял дальнейшее развитие событий. Хотя из-за этого наше пребывание в замке малость осложнилось, но об этом рассказ еще впереди.

В свете восходящей луны, рассеявшем ночную тьму, передо мной неожиданно возникла знакомая базальтовая скала с лужайкой и лесная сторожка у ее подножия. Места, вошедшие в анналы нашей жизни в замке в качестве «поля боя» между моей компанией и Стандой как свидетели успешно проведенного экзамена на отвагу. Я не преминул напомнить об этом Станде даже в теперешней исключительной ситуации.

— У меня до сих пор на лбу и на носу отметины, — прогудел он, ставя мотоцикл как раз на ту площадку, где несколько дней назад мы сбили его с ног. — Да вы и без того уже испортили мне настроение, когда попытались одни улизнуть из замка.

Пока мы шепотом обменивались впечатлениями о недавнем ночном приключении, Станда вынул из кожаной сумки под седлом висячий замок и с силой нажал дверь лесной сторожки — после этого ее можно было запереть. Потом мы неслышными шагами, осторожно направились к замку.

Когда мы пересекали небольшую долину, поросшую кустиками земляники, мне пришла на память наша встреча с паном Гильфе, и я непроизвольно произнес:

— Две тысячи каугумми.

— Тесс, — зашипел Станда и больно стиснул мне плечо. Прижавшись губами к моему уху, он прошептал: — Тут кто-то есть!

Мы остановились как вкопанные, словно вросли в землю; несколько минут протекли в полном оцепенении, но вскоре где-то неподалеку, впереди нас, сдавленно кашлянули. Мы медленно, сантиметр за сантиметром, продвигались вперед и, прежде чем сделать новый шаг, носком кеды проверяли, нет ли сухих веточек, чтобы их треск не выдал нашего присутствия. Трудно определить, как долго мы подкрадывались к замку, — в таком состоянии ощущение времени теряется. Тяжелый мешок за спиной оттягивал мне плечи. Страх, как бы не споткнуться в последний момент, тоже давал себя знать. От напряжения я весь сжался, по лицу градом катился пот. Как только за редкими деревьями показались озаренные светом луны очертания замка, меня охватила дрожь. Заросли кустарника в конце леса были такими густыми, что последние метры нам пришлось проползти по-пластунски. Так мы очутились метрах в десяти от замковой ограды. Через просветы между бузиной и переплетениями терновника можно было все-таки кое-что разглядеть. Перед коваными воротами замка вырисовывалась чья-то темная фигура. На фоне освещенной лунным светом ограды я по некоторым характерным признакам тут же установил личность ночного наблюдателя. Шляпа с широкими полями, перекрученная спиралью трость и, главное, острая серебристая бородка… Сомнений у меня не оставалось. Перевернув руку Станды ладонью вверх, я начертил на ней: «РИХТР». «ДА», — написал в ответ Станда и крепко ухватил меня за локоть. Тесно прижавшись друг к другу, мы лежали довольно долго, наверное больше получаса. Бородатый знаток картинной галереи замка за все это время ни на секунду не изменил своего положения. Переступал с ноги на ногу, плевал в носовой платок, зажатый в ладони, и не сводил глаз с фасада замка, сиявшего за чугунной оградой. Ночные шорохи перед оградой его ничуть не волновали, он прислушивался лишь к признакам жизни за оградой. Не услышав ничего подозрительного, он оставил свой наблюдательный пост и, шаркая, поплелся вдоль замковой стены, нащупывая путь кончиком трости.



Еще некоторое время мы прятались за кустами и, сообразовываясь с расстоянием, мысленно подсчитывали, сколько шагов он должен проделать до центральной аллеи замка. Мы уже поднимались с земли, решившись перебраться в нашу резиденцию, как вдруг ночную тишину разорвал звук мотора. Звук доносился откуда-то снизу — очевидно, машина стояла там, где проезжая дорога пересекает окружное шоссе и где неделю тому назад мы со Стандой держали первый военный совет. Машина некоторое время пофыркала, потом стук мотора стал стихать, пока не затерялся вдали.

— Пошли! — вполголоса сказал Станда и показал ключом на ворота замка.

Осторожности ради, стараясь не нарушать тишину, мы внимательно осмотрели окрестности бывшего ламбертовского гнезда. Но, кроме нетопырей, неуклюже метавшихся в ночном воздухе, да мышей, с писком шнырявших в траве, никто больше о себе знать не давал.

Мы тихо проскользнули внутрь здания. От толстых замковых стен повеяло холодом, у меня застучали зубы, и тут я вспомнил, что на мне только майка и трусы, да и те мокрые от пота. От вида темной комнаты с тремя пустыми постелями спокойствия не прибавилось. Сердце тоскливо сжалось, и захотелось побыстрее вернуться к Станде. Высыпав содержимое рюкзака на Тондину постель, я отыскал в куче белья фланелевую рубашку и спортивные брюки, натянул на себя и понесся к Станде. У него в комнате ярко полыхала электрическая плитка, а сам он втихомолку возился у стола.

— Заварим крепкого чая, и тогда спать очень долго не захочется, — объяснил он, ставя на плитку кружку с водой.

Отхлебывая из стаканов ароматный индийский напиток, мы подробно обсудили план действий.

7. У Станды — крепкая голова

В опустелой комнате кастеляна Клабана каждый звук усиливался стократно. Поэтому я глядел на освещенную луной часть парка, замерев у кухонного окна. Во многом все было так же, как в первый вечер, и перед мысленным моим взором вновь пронеслись минувшие события. Воображение работало безотказно, в ушах как будто снова прозвучал испуганный вскрик пана Гильфе, грохот падающей лестницы, а потом я заново пережил тихую радость и даже злорадное чувство, когда по грядкам, где произрастала кольраби, разбежались кролики пани кастелянши. Если бы столкновение с чересчур любознательным паном Рихтром не вызвало нового нервного напряжения, я бы выбросил из головы потомков графа Ламберта и никогда больше о них не вспоминал. А сейчас я никак не мог отключиться от назойливых мыслей о том, какая существует связь между приключениями прошлой недели и сегодняшними, а может, и завтрашними событиями.

На случай всяких неожиданностей мы распределили роли следующим образом: Станда берет на себя наблюдение за главной, фасадной частью замка и парадным входом, а я сторожу противоположную сторону и отмечаю любой шорох у черной лестницы, которая с наблюдательного пункта Станды никак не просматривается. От одной площадки до другой мы протянули бечевку, которую Станда окрестил «беспроволочным телеграфом». На обоих ее концах были сделаны петли, мы надели их себе на запястья, таким манером можно было сообщать друг другу новости даже через несколько комнат и длинный коридор. Резкий рывок означал точку, медленное натягивание — тире. Пять резких рывков, следовавших подряд, нужно было расценивать как сигнал «Скорее ко мне!».

На всякий случай я сунул в карман сигнальный пистолет, но использовать его я мог, только если на меня нежданно-негаданно нападут. Станда подготовил и фотоаппарат со вспышкой, мы уже по опыту знали, что первооткрывателей истины не всегда признают сразу, хотя в конце концов тайное все равно становится явным.

Время бежало неслышно, без особых происшествий миновала полночь — время появления духов; стоячие часы пробили половину первого. Часы тоже некогда принадлежали графу, но они были испорчены, и только на прошлой неделе Станда буквально за два часа починил их. В половине первого начал функционировать наш «беспроволочный телеграф».

— Ну как у тебя?

— Ничего, — ответил я.

— Не боязно? — выпытывал командир.

— Нет, — коротко телеграфировал я, а Станда выразил свое удовлетворение своим обычным «бон», что означало «хорошо».

Наверное, было без четверти час, и тут через распахнутые двери бывшей кухни кастеляна я расслышал тихий шорох, донесшийся с черного хода. Словно кто-то тоненько, слабенько постукивал металлом о металл, и не успел я составить в уме текст сообщения Станде, как в замок вставили ключ и со щелчком повернули его два раза. Потом послышался едва различимый скрип дверей, и снова дважды щелкнули ключом.

Все произошло так стремительно и внезапно, что я чуть было не поддался панике. При первом повороте ключа я сообщил Станде: «Что-то шуршит у двери», но дальнейшее поведение незнакомого пришельца заставило меня подхватить стул и смыться из кухни кастеляна.

Я попал в бывшую жилую комнату, вторые двери из нее вели в коридор бельэтажа; мысли мои скакали как оглашенные. Что делать? Бежать вниз за Стандой или спрятаться тут и ждать дальнейшего развития событий? А может, выстрелить из пистолета? И лишь бечевка, которая во время моего бегства из кухни запуталась у меня под ногами, подсказала мне самое разумное решение. Трясущимися руками я начал подтягивать валявшийся на полу «провод» и, почувствовав, что он натянулся, сделал пять рывков подряд, призывая Станду на помощь.



Между тем кто-то осторожно поднимался по лестнице, рассохшееся дерево издавало пронзительный визг, и этот визг заставил незваного гостя замедлить шаги. Ступеньки поскрипывали с небольшими, в несколько секунд, интервалами, и это позволило Станде подскочить ко мне, прежде чем ночной пришелец вступил в кухню. Молча стянув бечевку с моей руки, Станда быстро толкнул меня к большому каменному камину.

Мы влезли в черное отверстие и прижались к его боковым стенкам. Камин был весьма просторен, здесь могла бы поместиться вся моя компания. Еще несколько раз скрипнули деревянные ступени, а потом в дверях блеснул сноп голубоватого света. Войдя в кухню, пришелец направил луч фонарика на распахнутые двери бывшей гостиной. Подошел к дверному проему. Вжавшись в холодные боковушки камина, мы совсем уже слились с ними в одно целое.



Голубоватый свет описал по голым стенам круг, и в помещении снова зазвучали вкрадчивые, но отчетливо различимые шаги. В эту минуту я не видел ничего, кроме вспышек фонаря, но мне все равно представлялась сгорбленная фигура в широкополой шляпе и развевающемся плаще. И я уже приготовился по условному сигналу Станды произнести: «Добрый вечер, пан Рихтр, что вы ищете здесь?»

Станда, однако, знака не подавал, а то, что я увидел в следующий момент, никак не сообразовывалось с моими ожиданиями. Покружив по комнате, незнакомец остановился почти у самого камина, повернувшись к нам спиной. Свет фонарика, хлестнув по его ногам, стремительно взвился вверх. Этот взблеск вывел меня из оцепенения, я попытался повернуть голову, чтобы хоть краем глаза взглянуть на фигуру таинственного посетителя. Он оказался вдвое выше старого Рихтра, двойника Швабинского. Я различил резиновые сапоги, плотно облегавшие ноги, вельветовые брюки. Это была последняя подробность, отмеченная мною, потому что в этот момент по всему дому раздался троекратный поворот ключа в огромном замке парадного входа. Гулкое эхо разнесло эти звуки по всему замку, и сквозь открытые двери они долетели даже сюда, к нам. Человек вздрогнул, голубоватый свет фонаря спустился с потолка на пол и исчез. Несколько неровных шагов — и человек замер. Снова прогромыхал замок, теперь уже у дверей черного входа, его шум, резкий, отчетливый, был слышен уже сам по себе, безо всякого эха. Человек в резиновых сапогах отпрянул в сторону и скрылся за дверью, ведущей в коридор бельэтажа.

Никто нам не командовал: «За ним!», но мы вместе сорвались со своих мест. Оба одновременно ринулись к входному отверстию камина, и в тот же миг — ба-бах! — раздался стук, как если бы столкнулись два упрямых барана. Однако Стандина башка была куда крупнее моей, да и тело его придало ей соответствующую инерцию — из глаз моих посыпались искры, и я почти без сознания свалился в углу камина.

— Че-ерт! — прошипел Станда и выскочил из камина в комнату. Словно в полусне, я двинулся за ним и пробежал по коридору к парадному входу. Станду я настиг на первом этаже, около раскрытого окна, обращенного в сторону огорода пани Клабановой. Он привел меня в чувство, шлепнув по спине, и одной рукой подсадил на подоконник.

— Тот драпанул через забор, но тут должен быть кто-то еще. Бери сигналку и бегом вокруг замка, забирай все время вправо. Если кого встретишь, стреляй. Я приду на помощь.

Спихнув меня с подоконника, он выскочил следом за мной и метнулся влево. Не распрямляясь, я нащупал в кармане сигналку и, зажав ее в руке, помчался вокруг замка. И только свернул за угол, как слева от куста, росшего неподалеку, отделилась чья-то согбенная фигура и всей тяжестью навалилась на меня. Я рухнул наземь, но последним усилием воли нажал курок сигналки и в исступлении открыл пальбу. Тяжесть мгновенно свалилась с моих плеч, и я услышал, как Станда со всех ног несется ко мне.

— Что с тобой? — задыхаясь, выдавил он и помог мне подняться.

— Здесь… тут… кто-то прыгнул мне на спину, — лепетал я. Станда вытащил из кармана фонарик и зажег его. Обшарил лучом вокруг, погасил свет и предусмотрительно спрятался за угол. Высунув голову так, чтобы можно было видеть другую сторону замка, он как-то странно заквохтал, а потом я услышал его прерывистый, с трудом сдерживаемый смех.

— Поди-ка! — Ухватив меня за руку, он поставил меня перед собой и посветил фонарем.

У стены, высунув длинный язык и выпучив глаза, сидел Бояр, немецкая овчарка кастеляна. Подскочив, он прижался ко мне и зарылся головой в мои колени.

— Ах ты глупышка! — попенял я ему и потрепал по загривку. — Второй раз пугаешь меня!

— Теперь нам от него не избавиться, — вздохнул Станда.

Мы возвращались в замок, а пес на радостях все время лез нам под ноги.

— Да сгинь ты куда-нибудь! — ворчал Станда, но в голосе его звучали, скорее, дружеские нотки.

У нас были веские основания считать Бояра главным виновником нашей неудачи, и мы выложили ему все как есть. Да только где там, разве собаку переубедишь!

Станда отпер главный вход и оставил ключ в замке. И поскольку скрывать наше присутствие уже не имело смысла, он зажег свет в коридоре и в графских покоях. С души у меня сразу спала тоска, сжимавшая сердце в истекший отрезок ночи. Но когда мы оглядели друг друга при ярком свете, ноги у нас подкосились. Я пялил глаза на своего визави, как на черномазое чудище, и с не меньшим удивлением Станда, осклабившись, глядел на меня. Обменявшись впечатлениями насчет нашего внешнего вида, мы расхохотались. Побывав в камине, мы превратились в пятнистых страшилищ: на лицах выделялись лишь белки глаз да ярко-красные губы. Разница состояла в одном: у Станды черным-черна была правая половина тела, а левая цветом кожи все-таки напоминала европейцев, у меня же — наоборот. Мы настолько чисто вытерли сажу с обеих сторон камина, что теперь она сваливалась с нас хлопьями. Бояр тоже проявил недовольство нашим видом. Сидя в стороне, он обеспокоенно тявкал, переводя взгляд с одного на другого. Следующие полчаса мы провели у корыта с горячей водой, довольно быстро согрев ее с помощью кипятильника Иваны. Хотя мы драили кожу чуть ли не железной теркой, лицо и руки у нас все равно остались бледно-серого цвета.

На востоке уже блеснул первый рассветный луч, но Станда решил, что все-таки стоит прилечь и немного соснуть. Заснуть мне мешал Бояр, он все время обнюхивал содержимое моего ранца, разложенное на постели Тонды, так что пришлось пожертвовать одним маминым шницелем, а остальные запасы спрятать между створками окон. После этого овчар уселся возле моей постели, положил морду на подушку и, довольный, засопел мне в ухо. Я запустил пальцы в его густую шерсть, мысли в моей голове смешались, и вскоре меня поглотил сон.

8. Мишка завидует, а Бояр ворует

Утром я проснулся от назойливой мухи. Она разгуливала у меня по подбородку и под носом, шныряла вокруг ноздрей и умудрилась заползти даже в ухо. Мне никак не хотелось раскрывать глаза — веки, отяжелевшие после долгого ночного бдения, не разлипались. Я попробовал отогнать муху, дул на нее, фыркал, но эта приставала оказывалась уже на другом месте. Я решил подкараулить, когда она усядется на подбородок, и — хлоп! — вслепую шлепнул рукой, но внезапно ладонь наткнулась на неожиданное препятствие, и раздался оглушительный хохот.

Я открыл глаза и увидел вокруг себя улыбающиеся лица Иваны, Алены и Мишки. Тонда, зажав в кулаке булку, кашлял в платок и молотил Станду по спине.

Я подскочил.

— Вы уже здесь?

— Ну да, — осклабился Мишка. — Уже полдня дрова носим, а ты их тут пилишь. Погляди, сколько под тобою опилок, вагон! — хохотал он.

— А который час?

— Одиннадцать, — ответила Ивана. — Скоро уже и обед готов.

Я выскочил из постели, бросив на Станду испепеляющий взгляд. Мне так хотелось встретить первый автобус и, увидев ребят, оглушить их нашими новыми похождениями и загадками про старика Рихтра и ночного визитера в резиновых сапогах. И Станда лишил меня такого удовольствия!

— Чего же ты меня не разбудил? — упрекнул я.

— Подросткам полагается спать не менее восьми часов. — Станда с комической серьезностью поднял палец, и тут же его рот растянулся в улыбке. — Да ведь без тебя ничего не произошло, вот разве работы на твою долю достанется поменьше, но за неделю наверстаешь!

— Да расскажите вы наконец, что тут опять случилось! — приставала Алена. — Мы сгораем от любопытства. Вот уж и правда — детектив с продолжениями!

Я снова покосился на нашего руководителя, но он, как назло, исчез из комнаты вместе с Иваной.

— А он вам ничего не рассказывал? — недоверчиво спросил я, пристально изучая выражение лиц моих товарищей.

— Да нет же, — заворчал Тонда, не переставая уплетать булку. Мишка подхватил:

— Сам ты небось это все еще и во сне посмотрел, а мы тут жди, когда ты встать соизволишь. Не понимаешь разве, как нам не терпится узнать, что тут опять без нас произошло!

В последних словах чувствовался укор, но я не успел на него ответить.

— Ой, какое у тебя левое ухо грязное! Отчего это? — допытывалась Алена и, послюнив палец, провела им по моему затылку. — Ой, вроде как сажа! И такому грязному Станда разрешил лечь спать?

— Ты бы посмотрела на его уши! — Оправдываясь, я сделал жест в сторону Станды и принялся описывать наши ночные приключения.

Они настолько увлекли ребят, что те не обратили внимания на старого Бояра, а тот, войдя в комнату, принялся обнюхивать их ранцы. Ввинтившись мордой в самый объемистый, он уже в следующую секунду мчался обратно к двери с батоном сухой туристской колбасы в зубах. Я даже ахнуть не успел.

— Уй-я-а-а! — взвыл Тонда и бросился в погоню.

На какое-то время мы все превратились в загонщиков и рычали, как индейцы на тропе войны.

А Бояр с нами играл. Носился по огороду из стороны в сторону. Выждет, пока кто-нибудь подойдет поближе и, наклонив голову, прорвется вперед. Да при этом еще с ног собьет, чаще всего в траве оказывался Тонда. Но все равно он не оставлял преследований — наоборот, чем дальше, тем больше злился, так что игра и забава грозили превратиться в яростную схватку. Станда какое-то время наблюдал за нами, но, когда Тонда поднял с земли камень, он, неожиданно преградив Бояру путь, резко крикнул:

— Фу, Бояр, фу!

Бояр остановился, прижал уши к голове, перестал вилять хвостом и аккуратно положил свою добычу на газон. Потом, виновато поглядывая на Станду, отошел в сторону. А Станда поднял колбасу, протянул ее взбешенному Тонде. Повернувшись к Бояру, он произнес внушительную проповедь о том, как должен вести себя порядочный пес. Бояр весь съежился от пережитого позора, и, если бы не сочувствие Алены — она перебила Станду, — пес прямо-таки провалился бы сквозь землю. Его раскаяние было так велико, что растрогало даже разгневанного Тонду. Вытащив карманный нож, он отрезал довольно большой, не меньше ста граммов, кусок колбасы и покрутил им перед носом Бояра.

Однако Станда был неумолим.

— Ничего он не получит, — твердо сказал он. — Не хватало еще за воровство поощрять, баловать старого дурня. Такой интеллигентный пес, а ворует! — возмущался он.

— Наверное, перенял от кастеляна, — заметила Алена, которая не могла даже мышонка обидеть, а уж о собаке и говорить нечего.

Станда открыл было рот, чтобы возразить, но дальнейшему обсуждению собачьей провинности помешала Ивана.

— Обедать! — позвала она, высунувшись из окна гостиной.

Мы гурьбой побежали в замок за полотенцами и мылом, потому что каждому приему еды предшествовала приятная процедура в виде брызганья и плесканья в ручейке. На сей раз она прошла под строгим надзором Станды, так что даже несмываемую печную сажу мне пришлось оттереть.

9. Станда недоволен

После обеда мы, как обычно, улеглись в траве под раскидистыми ветками серебристых елей, и разговор, естественно, завертелся вокруг загадочного ночного посетителя.

— На ногах у него были черные резиновые сапоги, — утверждал я и снова мысленно представил себе, как около камина остановился человек в таких сапогах.

— Допустим, — отозвался Станда. — А не было ли на них чего приметного?

Я еще раз покопался в памяти, но, кроме того, что в сапоги были засунуты вельветовые брюки, ничего приметного не вспомнил. Впрочем, и в этом ничего особенного не было, потому что в деревне так одеваются все.

— На правом сапоге с наружной стороны, — тут Станда приложил палец к бабке, — была заплатка. Небольшой такой красный кружок, ну, знаешь, какой на грудь прилепляют. Вот такой же был у него где-то возле бабки.

— Да, но Лойза говорил, что сапоги были черные, — возразила Алена.

— Значит, под рукой не оказалось заплаты нужного цвета, — рассмеялся Станда. — Расхожие сапоги, люди об их красоте не заботятся. А для нас это обернулось удачей — иначе в темноте я бы ее не приметил.

— Стало быть, нам нужно разыскивать человека в сапогах с заплаткой — красным кружком где-то у правой бабки, — с важным видом произнес Тонда, а Мишка не пропустил случая съехидничать.

— Однако ты стал наблюдателен, как я погляжу. Наверное, с тех пор, как Бояр у тебя колбаску слямзил.

Тонда хотел треснуть его по затылку, но Мишка, верно угадав намерения обидчивого приятеля, вовремя наклонил голову. И кулак Тонды, пролетев мимо цели, со всего маху уткнулся в ближайшее препятствие, которым оказался нос Станды. Наш командир ахнул от неожиданности, покраснел, и, не будь рядом Иваны, которая примиряюще погладила его по плечу, друзьям не избежать бы приличной взбучки. А теперь внезапно принятое решение распространялось уже на всех. Поднявшись, Станда приказал:

— Хватит валяться, пора за дело, из комнаты первого этажа нужно вынести все барахло. И от кастеляна тоже. Складывайте в одну кучу, завтра приедет грузовик.

Через чугунные ворота он вышел из парка, запер вход и скрылся в лесу.

— Станда не выспался и потому такой мрачный, — сказала Ивана. — Таинственные посещения очень его тревожат. Может, вам лучше уехать отсюда, пока ничего не стряслось?

— И не подумаю! — ощетинился Мишка. — Нам полагается месяц наказания, и мы его отбудем!

— Тебе хорошо, ты ни за что не отвечаешь, а Станда только и думает, как бы с вами чего не случилось. Кто его знает, что понадобилось здесь этому незнакомцу и как он повел бы себя, попадись ему кто под руку.

— Я бы не испугался, — выхвалялся Тонда и широко расставил указательный и средний пальцы. — Ткнул бы пальцами ему в глаза, то-то бы он завопил!

— Да ты бы ему и до подбородка не достал, — охладила Тондин пыл Алена. — Разве что встав на цыпочки.

— Задирать нос да бахвалиться будете дома. А пока вы в замке, не усложняйте Станде жизнь, — посоветовала Ивана. — Ведь он и в самом деле может вас домой отослать.

— Да мы же ничего такого не сделали! — обиженно заметил Мишка. — Виноват я, что Станде от Тонды вместо меня досталось?

— А ты поменьше задирайся! — упрекнул я Мишку. — Если бы досталось тебе, ты наверняка дал бы сдачи.

— Если бы да кабы, — отрезал Миша. — Не важничай, шериф. Сам небось вечно ухитряешься от работы увильнуть, а мы вместо тебя вкалывай! Так что нечего нам проповеди читать, учить, как себя вести!

— Да что это вдруг на вас нашло? — удивилась Ивана. — Ни с того ни с сего начинаете счеты сводить, упрекаете друг друга в том, что прежде все как должное принимали, а теперь друг на друга обижаетесь.

— А почему на всякое дело Станда берет с собой только Лойзу? Вот и вчера вечером! — в сердцах выкрикнул Миша.

— Просто Лойза не такой сумасброд, как ты. — Указательным пальцем Ивана мазнула Мишку по носу. — Чуть что, тут же в драку… К тому же Лойза ваш бригадир и замещает Станду. Ведь с этим вы все были согласны, не так ли?

— Ну да, — кивнул Тонда, вынимая из кармана помятую булочку. — И я совсем не против. И Алена тоже. Правда, Аленка?

Мишка промолчал.

— Еще бы она была против своего обожателя!

— Ну, кончайте! — повысила голос Ивана, увидев, что я двинулся на Мишку. — Пора за работу!

Хочешь не хочешь, а пришлось отправляться в замок, но спор наш остался неразрешенным.

Увлеченные перебранкой, мы не заметили, что Бояр исчез.

10. Еще один вор на горизонте

— Лойза! Лойза-а-а! — раздался голос Станды как раз в то время, когда мы расчищали завалы в кастеляновой кладовке и укладывали в большие картонные коробки бутылки, разбитые банки из-под компотов и варенья, пустые консервные жестянки, чтобы вынести их во двор. Но поскольку ни одна емкость еще не была заполнена, я сделал вид, что ничего не слышу, и подбирал осколки стекла, рассыпанные по всему полу.

— Лойза, Станда зовет, — заметил Тонда, полагая, наверное, что я ни с того ни с сего вдруг оглох.

— Да слышу, — буркнул я. — Только мне никаких поблажек не надо, пусть Мишка идет. На меня не рассчитывайте, больше я вам не командир, назначайте Мишку.

— Ты чего это? — выдавил из себя Тонда. — Смотри-ка, он не будет! Да мы против тебя ничего не имеем.

— Все равно, — ответил я. — Мне расхотелось.

— Ну, это уж глупость. Мишка тебя разозлил, а ты уже на всех надулся, — возмутился Тонда.

— Я ведь и не напрашивался, вы сами год назад избрали меня шерифом в Градиште. А вчера вечером со Стандой поехал я, потому что к нам заходил старый Рихтр. Если бы он к кому-нибудь из вас зашел, со Стандой поехал бы тот, кто его видел.

— Само собой! — воскликнул Тонда.

— Выходит, не само собой, — ответил я. — Кто-то думает иначе.

— Ну, тогда пусть каждый выскажется! Ставлю на голосование, кому быть шерифом — тебе или Мишке, тогда все будет ясно.

— Поступай как знаешь. — Я пожал плечами и пнул ногой жестянку, которая с грохотом откатилась к стене.

Тонда сделал серьезное и важное лицо.

— Кто за Лойзу? — спросил он, сразу поднимая руку. Мишка повернулся к Алене и ядовито съехидничал:

— Поднимай руку и ты, пускай Лойза успокоится!

Алена показала ему язык.

— Я не могу голосовать за своего обожателя.

Тонда беспомощно огляделся, и взгляд его остановился на мне.

— Ну, продолжай. Один голос — за меня, а теперь — кто за Мишку? — так я поставил вопрос и тут же поднял руку.

— Что это за парламент? — послышалось от дверей. — Я думал, вы работаете не покладая рук, а у вас тут собрание!

— Шерифа избираем, — бесстрашно пояснила Алена. — Лойза сложил полномочия.

— Неужели? — удивился Станда. — А вы не могли бы отложить выборы хотя бы до вечера? А то у нас прибавилось хлопот, — сказал он, обращаясь ко мне. — Из лесной сторожки кто-то увел мотоцикл.

— Это те, из курятника! — вырвалось у меня. Станда развел руками.

— Сбил замок и скрылся.

— Ну, поздравляю, — сказал Тонда, засунув в рот всю булку. — Что теперь будем делать?

— Одним нам ничего не найти, — рассудил Станда. — Кто знает, где его носит. Нужно сообщить в органы госбезопасности, может, дорожный контроль задержит мотоцикл. — И он повернулся, собираясь уйти. — А ваши проблемы подождут до вечера, теперь у меня не тем голова занята. Мне бы только хотелось, чтобы Лойза еще раз сходил к сторожке, может, там остались какие-нибудь следы, полезные для сотрудников органов госбезопасности. А впрочем, если он уже сложил полномочия, пусть пойдет кто-нибудь еще.

— Я пойду! — вызвалась Алена.

— Пойдет Миша, — решил Станда, делая тому знак рукой. — Пошли, я выдам тебе новый замок.

Миша, переминаясь с ноги на ногу, покосился на меня.

— Я… — неуверенно начал он, но Станда твердо повторил:

— Я сказал!

И они ушли.

11. Мишку сажают в муравейник

— Слушай, Лойза, — обратилась ко мне Алена спустя полчаса, когда большая часть хлама из кастеляновой квартиры перекочевала во двор, — тебе не кажется, что Мишки слишком долго нет?

— Нет, не кажется, — отрезал я, хотя длительное Мишкино отсутствие и мне показалось подозрительным. — Может, он пошел по следу.

— Госбез небось в восторг придет, увидев, как он там все вытоптал, — тоном знатока заявил Тонда. — Вот когда у нас курятник обокрали и бабушка там все вверх дном перевернула, сотрудник ей так и сказал: «Вы, бабушка, все нам испортили».

— Это уж Мишке видней, — отозвался я. — Станда наверняка ему объяснил, как действовать.

Мы снова принялись перетаскивать пустые бутылки и разное барахло, а Мишка все не возвращался. В конце концов Алена упросила меня пойти и высказать свои опасения Станде, но того уже не было — Станда отправился автобусом в райцентр сообщить о краже мотоцикла. Наконец Ивана разрешила мне сходить поглядеть, где Мишка, но категорически отказала в этой экспедиции Алене с Тондой.

— Станда велел сегодня обязательно вычистить квартиру Клабана. Так что поднатужьтесь. Лойза, отправляйся за Мишей, пусть он тоже идет вам на подмогу. Но только не ссориться.

— Будьте спокойны, — пообещал я и пустился в путь. Машинально, по привычке я обследовал свои карманы и остался доволен: там был нож, моток веревки, носовой платок и спички.

Шел я не торопясь, в надежде, что Мишка вот-вот появится мне навстречу. Но скоро уже должна была показаться сторожка, и я невольно прибавил шагу. Растерянность моя росла с каждым шагом. Неподалеку от скалы я остановился и присмотрелся. Мне померещилось, что в лесу раздаются голоса, но не в той стороне, где лесная сторожка. «Может, Мишке встретился знакомый и расспрашивает про жизнь в замке?» — подумал я и успокоился.

Подойдя к сараю с кормушкой, я увидел, что на петлях висит новый замок — бесспорное доказательство того, что Мишка тут был. Наклонив голову, я снова прислушался, и снова мне почудились звуки, похожие на человеческие голоса. Они доносились откуда-то со стороны тропинки, что вела к шоссе.

Случайно опустив глаза, я увидел на земле какой-то маленький красный предмет. Нагнулся и подобрал с мясом вырванную пуговицу, из которой торчали обрывки ниток. Трава вокруг была примята, а вся земля истоптана. Приглядевшись еще внимательнее, я заметил две борозды, протянувшиеся от просеки, где стояла сторожка, к росшим поблизости деревам. Посмотрев еще раз на пуговицу с обрывком материи, я вспомнил Мишкину рубашку в красную и серую клетку. Цвет найденного мною лоскутка был немножко другой, чуть поярче, но я сообразил, что под пуговицей материя выгорает не так быстро, сохраняя свой первоначальный цвет.

Из леса снова донесся чей-то голос и прерывистый смех. Такое беззаботное веселье отвлекало меня от возникших было опасений, но все-таки я решил сохранять прежнюю осторожность. Следы, оставленные у сторожки, говорили о том, что здесь произошла стычка, а то и драка, а борозды мог оставить предмет, который волочили по земле. Борозды шли рядом, близко друг от друга. Это могли быть следы от каблуков. Или Мишкиных сандалий.

Я двигался по лесу, соблюдая предельную осторожность, перебегая от дерева к дереву и прячась за могучими стволами. Через несколько десятков метров я оказался возле молодого ельника, откуда до меня донеслись громко произнесенные слова:

— До смерти не забудешь… ха-ха…

— Шли сюда Тонду, чтобы…

Я приник к земле. И, работая локтями и коленями, ужом пополз в лес, к месту, откуда доносились голоса. С каждым метром голоса казались мне все более знакомыми, а приблизившись на двадцать шагов, я убедился, что насмешки и угрозы выкрикивают Ярда Шимек и Карел Врзал, те самые, что в воскресенье пообещали нам на прощание: «Вы еще о нас услышите, воображалы!»

Они таки сдержали свое слово, их голоса я различал более чем отчетливо, и Мишка, конечно, тоже все это выслушал.



И слушать ему приходилось в весьма неудобной позе. Продираясь сквозь травянистые заросли, я испытал, как больно царапают руки и ноги кусты ежевики, как жжется крапива. Однако все-таки прополз вперед, туда, откуда можно было незаметно обозреть просеку.

— Мы так тебе распишем фасад — не отличить от Зулукафра, — снова пригрозил Карел Врзал, что-то размешивая в жестяной коробочке.

А Ярда Шимек прибавил, злорадно усмехаясь:

— Можешь им доложить, что мы тебя произвели в вождя «Голубых рож»!

Мишка слушал их насмешки, и глаза его метали громы и молнии. Он был привязан к стволу одинокой сосны, а во рту торчал цветастый платок, так что в бессильной ярости он мог лишь глухо рычать. Оба его неприятеля прямо лопались от смеха.

— Ну как, покусывают? — усмехнулся Ярда Шимек, и по коже у меня пробежал мороз.

Мишка стоял ногами в муравейнике, прямо на куче еловых игл, и по ногам его тучами ползли огромные муравьи. Я прикусил губу, чтобы не закричать от гнева, и принялся соображать с такой скоростью, на какую только был способен.

У меня было две возможности: либо неожиданно напасть на этих двоих, либо хитро отвлечь их и сперва освободить Мишку. В первом случае я оказался бы один против двоих и не мог быть вполне уверен, что и схватка не закончится поражением и я не окажусь в одном муравейнике с Мишкой. Во втором случае все зависело от того, удастся ли мне выдумать отвлекающий маневр.

Что бы такое придумать? Из содержимого моих карманов для такого маневра ничего не годилось, разве что спички. Но отвлекать хулиганов огнем я посчитал делом рискованным. Разводить костер в густом лесу так же бессмысленно, как поджаривать сардельки возле стога сена. В отчаянии я оглядел окрестности. А что, если взять немножко левее? Там груда камней, несколько дырявых, покрытых ржавчиной жестянок и куски серой бумаги — остались, наверное, после неряшливых туристов. Швырнув камнем в сторону леса, мальчишек можно отвлечь от Мишки. Есть, правда, риск угодить в слишком близко расположенное дерево. Да и до Мишки отсюда все-таки далековато. А его в этой ситуации следовало развязать как можно быстрее, тогда нас было бы двое против двоих. Значит, нужно подобраться к нему как можно ближе, а тревогу поднять где-нибудь в другом месте.

Нащупав в кармане моток бечевки, я снова окинул взглядом кучу камней и жестянок. Совсем рядом недруги осыпали Мишку градом угроз и насмешек, и у меня созрел план. Зацепив конец веревки за обломок скалы, я укрепил ее узлом и на две нижние ветки молодой ели положил камень. Потом под эту ель перетаскал все жестянки, что валялись вокруг. Составил из них пирамиду, как на полигоне. Потом не торопясь, с большой осторожностью пополз в обход просеки, разматывая веревку и больше всего заботясь о том, чтобы она лежала как можно свободнее, не запуталась меж стволами и не зацепилась бы за ветви. Весь в царапинах, с саднящей болью на незащищенных местах, я переполз-таки на противоположную сторону просеки. Мне нельзя было выдать себя раньше времени, и я опасался, что веревки не хватит, мне не удастся дотянуть ее до нового укрытия и камень сорвется раньше, чем я успею подбежать к Мишке.



Наконец я подобрался к старой ели, насколько это было возможно, и залег в густом подлеске. Мальчишки готовились произвести над Мишкой еще одну экзекуцию. Размахивая у него перед носом жестянкой, они предвкушали, как сделают из него предводителя «Голубых рож». Мишка рычал все отчаяннее, и я решился. Зажав в правой руке раскрытый карманный нож, левой я подтянул к себе веревку, пока она не стала как струна. Потом резко дернул, и в лесу, на противоположном краю просеки, что-то обрушилось. Камень, свалившись на жестянки, произвел ужасающий грохот. Карел с Ярдой на мгновение оцепенели, а потом через лужайку опрометью кинулись в лес. Выскочив из лесной поросли, я одним прыжком очутился возле Мишки. Крученая бельевая веревка, вспоротая острием ножа, распалась на несколько частей, удивленный Мишка рухнул наземь. Я тут же помог ему подняться и чуть ли не насильно затянул в глубь ельника.

— У меня уже нет сил драться, — зашипел я ему в ухо. — Беги к замку!

Поколебавшись, он все-таки побежал. Наверное, силенок у него тоже оставалось маловато. Между тем Ярда и Карел, сообразив, что их провели, ринулись было следом за нами, но вблизи замка смелость им изменила.

— Не воображайте, что мы оставим вас в покое! — кричал Ярда Шимек, а Карел Врзал подвывал:

— Только мокрое место останется, графята паршивые!

Но тут за нами захлопнулась кованая калитка парка, я запер ее на ключ, и мы оба рухнули на траву. Мишка тут же вытряхнул рыжих муравьев из носков и сандалий и подул на опухшие, искусанные ноги. Я вытащил из рук и ног занозы и послюнявил обожженную крапивой кожу. Мы зашагали к замку, хоть я и знал, что работать сегодня больше не смогу.

12. Прогуливаться и приглядываться

Если не вспоминать о процедурах, которым Ивана подвергла наши жалкие тела, вечер понедельника прошел, можно считать, вполне удачно. Но еще до темноты нам обоим, Мишке и мне, пришлось пережить самые настоящие муки ада. Все царапины, и уколы, и укусы надо было тщательно промыть водой, а потом Ивана нещадно протерла их раствором спирта. Это все равно что погрузиться в таз с расплавленным свинцом; мы оба мужественно скрывали набегавшие на глаза слезы, шипели, словно клубок змей, и вспоминали Карела с Ярдой такими недобрыми словами, что, если бы их услышала наша учительница чешского языка, с ней приключился бы обморок. Однако Ивана, как сестра милосердия, осталась всей операцией очень довольна и вовсе не принимала наше чертыхание в расчет. Только Станда время от времени бурчал:

— Спокойнее, ребята, хоть при Алене не выражайтесь так грубо!

Аленка хоть и покраснела, как пион, но выслушала наш ругательный дуэт до конца. Тонда тоже пытался поддержать нас каким-нибудь сильным выражением, но у него это звучало малоубедительно, потому что его крепкие словечки не имели под собой непосредственного переживания.

Когда мы выговорились, Ивана подняла наше настроение жареным шницелем из белых грибов, который мой папа путает с телячьим и, съев его на ужин, приговаривает: «Вот это было вкусно, душенька» — и целует маму в обе щеки. В этом отношении я, наверное, уродился в папу, по крайней мере, я поцеловал Иване руку, а она схватилась за голову и объявила, что ей в жизни еще никто не целовал руки.

После ужина мы собрались в гостиной вокруг стола, и Станда постучал по его крышке согнутым пальцем, призывая к порядку.

— Открываю заседание вашей бригады, — произнес он, сделав строгое лицо. — Пункт первый: перевыборы вашего командира. Пункт второй: программа на завтра. Пункт третий: вопросы и ответы. Согласны?

Мишка решительно поднял руку.

— Предлагаю пункт первый с повестки дня снять. Командир у нас есть, и другого мы не хотим.

Станда кивнул и обвел нас всех взглядом.

— Других предложений нет?

Алена с Тондой отрицательно замотали головами, и пункт первый был снят. Я ощутил при этом прилив какой-то особенной теплоты, но, возможно, это было следствием Иваниного лечения водным раствором спирта.

— Пункт второй: программа на завтра, — произнес Станда. — Слушайте меня внимательно. Пока что все наши происшествия обходились благополучно. Немножко напряжения, усталости, шутки — вот и все, ничего плохого ни с кем из нас не случилось.

— Ну да, не случилось! — отозвался Мишка. — Вы только поглядите, на кого я похож. А это ничего, что ноги у меня как пневматические шины? — Он хотел было задрать техасы, чтобы показать, как его отделали лесные муравьи, но икры у него так раздулись, что ему с трудом удалось поднять брючины на пятнадцать сантиметров.

— До утра опадут, — успокоил его Станда. — Главное, не пролилась кровь и почти все целы. В конце концов, обычное у мальчишек дело.

— Дикость это, а не дело, — уязвленно поправил его Мишка.

— Ах, пардон, разумеется, дикость, — проговорил Станда, разыграв раскаяние. — Но теперь позвольте мне сказать о вещах действительно серьезных. Что касается завтрашнего дня, то я предлагаю следующую программу: утром после завтрака вы принесете из леса дров и наберете грибов для картофельного супа. В девять отправитесь в деревню на разведку. Разделитесь по двое и будете прогуливаться по улицам Винтиц и приглядываться. Это значит, во-первых, запоминать всех взрослых крепких мужчин, в особенности тех, кто обут в резиновые сапоги. Примета: красная заплата на правой бабке. Во-вторых, строго следить, нет ли на красных «двухсотпятидесятках» номера КТ10-12. Не забудьте, что номер могли и сменить. Примета: немного приплюснутое левое крыло. Ясно?

Тонда, вынув изо рта палец, с сомнением сказал:

— Вы и вправду думаете, что все так и станут у нас перед носом по деревне расхаживать, а мотоциклы у тротуара оставлять?

Мишка поднял глаза к потолку и уже намеревался дать Тонде понять, что тот задает преглупые вопросы, но Станда жестом руки опередил его.

— Вопрос правильный, — сказал он. — Конечно, не будут, поэтому необходимо вести себя тактично… А может… как городские шалопаи. Посудите сами — сено уже свезено, а жатва еще не началась. Где в такое время собирается вместе больше всего мужчин?

— В трактире, — вступила в разговор Алена, заслужив Стандину признательность.

— Умница, — удовлетворенно кивнул он. — В трактире или на кооперативном дворе, в мастерской или в канцелярии. Вы можете всюду побывать и понаблюдать. Ну, а что касается мотоцикла, то обойдите парами деревенские дома и поспрашивайте, не продадут ли вам пяток свеженьких яиц.

— Уй, — пискнула Алена, — опять яйца!

— По крайней мере, не забудете, как вы сюда попали, — рассмеялся Станда. — Но ближе к делу. Пока один будет вести переговоры с хозяйкой, другой быстро оценит ситуацию во дворе, под сараем, а если удастся, то и в риге. Вот на всякий случай деньги, хотя сейчас вам все равно никто ничего не продаст. Куры в эту пору не несутся — жара. В трактире купите себе лимонада и приглядитесь к гостям. Прежде чем выйти из замка, захватите с собой веревку от блока. Отнесете ее в кооперативную мастерскую. Там вам скажут, чтобы вы передали ее во двор кооперативной усадьбы, я и в самом деле одолжил ее у кладовщика. По дороге не забудьте заглянуть в контору, спросите, не требуется ли сено, а то вы могли бы накосить в замковом парке. Больше ничего советовать не стану, у вас и у самих голова на плечах.

— А вы выдумщик, — удивленно сказала Алена. — Так-то мы попадем всюду, куда нужно.

— Цель оправдывает средства, — улыбнулся Станда. — У нас за спиной творится нечто непонятное, и кто его знает, с какими целями. Так что приходится вовремя предпринять меры защиты, а для этого выведать как можно больше. Но только, пожалуйста, не затевайте ссор и не стремитесь к приключениям любой ценой.

Мишка перестал дуть на опухшие ступни и поднял голову.

— По-моему, искать мотоцикл — понапрасну время тратить. Это явно дело рук Ярды Шимека и Карела Врзала.

— Нет, не верю, — сказал я. — Вор на месте преступления долго не задерживается. Не могли они украсть мотоцикл и два часа с ним в лесу возиться.

— Может, они рассчитывали, что мы его искать пойдем, — предположил Мишка.

— А откуда им знать, что он наш? — неожиданно задал совершенно логичный вопрос Тонда.

— Я согласен с Лойзой, — отозвался Станда. — Хоть мы с ними дружбу не водим, но зачем же сразу считать их жуликами? Нас скорее должен бы заинтересовать другой вопрос: а что понадобилось ночному гостю в квартире Клабана?

— И почему он так долго шарил фонарем по потолку? — недоумевал я.

— И откуда у него ключ, — дополнила Алена.

— А вот это и впрямь загадка! — отозвалась Ивана, которая до сих пор молча сидела под люстрой, перелистывая поваренную книгу. — Может, на потолке редкая живопись?

— Чепуха какая-то, — сказал Станда, — обыкновенный резной потолок, такие всегда делали в господских домах. И резьба не такая уж совершенная. Я бы тут никакой загадки не искал — просто ему нужно было освободить себе руки, вот он и сунул фонарик в нагрудный карман. Тот и светил все время вверх.

— А зачем ему были нужны обе свободные руки? — спросил Мишка.

— Вот это, дружок, я и сам очень хотел бы понять, — ответил Станда. — И еще больше мне хотелось бы узнать: кто это ломился к нам ночью?

— Хр-р-р-фью-фью, — послышалось вдруг: это Тонду сморил сон. Станда поднялся.

— По постелям! Да, чтоб не забыть, завтра после обеда нужно подготовить в первом этаже помещение для маляров. Вытащить из стен все скобы и гвозди, вынуть и аккуратно сложить внутренние рамы, на пол насыпать опилок, я заказал на лесопилке фуру. А теперь все спать, завтра у нас тяжелый день!

Мы дотащили сонного Тонду до постели и сами тоже забрались под одеяла. Разговаривать больше не хотелось. День выдался трудный, полный разных событий, и мы были рады тому, что опустилась ночь и можно спокойно уснуть.

13. Пан Рихтр снова проявляет любопытство

Утро вторника прошло точно в соответствии с планом Станды. Для того чтобы осмотреть деревню, долго распределяться не пришлось: через Винтице проходило шоссе, естественно делившее деревню на две равные части. Мишке с Тондой выпало зайти в трактир и контору кооператива, а мы с Аленой направились в мастерскую. Уже в воротах на нас взъелся какой-то человек в спецовке. Пока я сбивчиво толковал ему о веревке, которую нам одолжили, Алена за его спиной проскользнула в мастерскую. Человек в спецовке, разглядев веревку, перекинул ее через плечо.

— Ладно, договорились, — сказал он, — можете это оставить.

Но я попросил расписку, что веревку мы отдали ему, и человек в спецовке швырнул мне ее обратно, заворчав:

— А коли тебе расписка нужна, здесь тебе делать нечего. Ступай в усадьбу, к кладовщику!

Меж тем, никем не замеченная, вернулась Алена и, пока мы шли к усадьбе, сообщила мне, что в мастерской пусто.

— Только два мотоцикла, но Иваниной «двухсотпятидесятки» не оказалось. Ее бы я узнала сразу.

Кладовщик, пожилой общительный дядечка, долго выводил букву за буквой и расспрашивал про наше житье. Я оставил Алену, пусть расскажет историю нашего недельного пребывания в замке, а сам провел осмотр всех сараев, складских помещений и конюшен. Но результат был равен нулю — нигде ни души, не то что верзилы в резиновых сапогах. Мотоциклов тоже никаких.

Мы вышли со двора и, усевшись на кучу кирпича, убеждали друг друга, что такая разведка — пустой номер. А ведь нам предстояло еще обойти дома, спрашивая про яйца. Об этом нам и думать было противно: все, что так или иначе связано с курами, напоминало нам о роковой баталии на птичнике. Поскучнев, мы брели вдоль домов и случайно заглянули за одну калитку, где бегало множество кур. Вход в дом, как у всех старых построек, находился с противоположной стороны. Во дворе мы заметили маленькую пристройку, мазанную известью и раскрашенную цветными полосами. На земле стояла деревянная бочка, заляпанная белилами, и несколько жестянок с разными красками.

— Ай-яй, да тут ремонт, — заметила Алена и, подхватив меня под руку, потащила прочь. — Пойдем-ка отсюда, маляры — народ дотошный.

Но не успели мы скрыться за углом, как из двери дома вышел старик, и тут уж я прирос к земле как вкопанный.

— Чего вам здесь понадобилось? Зачем это вы, а? Да это не ты ли, Лойзик?! Вот так встреча! Меня проведать пришел? Жалко, ремонт у нас, не готовы мы визиты принимать, особенно когда господа… хи… хи… хи…

— Так мы лучше в другой раз, пан Рихтр. Мы в деревню ходили, вот я про вас и вспомнил…

Двойник Швабинского перебил меня:

— Хороший мальчик, молодец, что нанес мне ответный визит. Очень благородно с твоей стороны. А девочка тоже из замка, да?

— Да, это Алена, — сказал я. — Алена Ванькова из Градиште.

— Ну и как вы там? Мне все интересно, ведь я там целую жизнь провел. До сих пор часто хожу к замку и вспоминаю…

— А вы пришли бы к нам в гости, — пригласил я, надеясь, что после его экскурсии по замку мы сможем обнаружить то, что пока оставалось тайной. — Эту неделю еще мы хозяйничаем, а потом замок под санаторий отведут.

Старик обрадованно всплеснул руками:

— А знаешь, я приду. Благодарю за приглашение, непременно приду на вас поглядеть.

Из дома вышел парнишка чуть постарше нас. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это помощник маляра, — его холщовый балахон был весь забрызган красками. Нагнувшись над жестянками, он размешивал какую-то краску и искоса на нас поглядывал.

Пан Рихтр снова принялся восхвалять былую красоту замка, описывал великолепие покоев, в которых мы теперь размещались, и вдруг спросил:

— Теперь, надеюсь, никто уж не мешает вам спать? Ведь молодой Ламберт далеко. — Он сделал комическую гримасу. — Чужеземцы больше не ставят лестницы у вас под окнами?

— Да что вы, какие чужеземцы! — с готовностью ответила Алена. — Там теперь все в порядке, только работать много приходится. Сегодня мы как убитые спали. Правда, Лойза?

— Правда, я даже не заметил, как уснул, — кивнул я и убедительности ради добавил: — Спал даже лучше, чем дома в воскресенье.

Бородатый дед кивнул, и я заметил, как морщинки у его глаз расправились.

— В деревне поговаривают, будто в воскресенье ночью возле замка стреляли, — заметил он.

Лицо его стало каменным, и он уставился мне прямо в глаза. Я ответил, тоже не моргнув глазом:

— Станда говорил, будто какие-то градиштьские ребята в индейцев играли. Мы вчера вернулись к себе, а на дверях написано: «Горе вам, белые скунсы!»

Лицо старичка снова просветлело.

— А я думал, в замок жулики забрались, — сказал он, виновато постукав себя по лбу. Наверное, хотел дать понять, что голова уже не та.

Но я знал, что, несмотря на старость, пан Рихтр соображает отлично, и весьма самоуверенным тоном сказал:

— Да что вы, пан Рихтр, туда никому не попасть! Система замков очень сложная, отмычкой их не возьмешь.

Бородач кивнул и перевел речь на другое:

— Пойти поглядеть, что в доме, там маляры работают, пора, наверное, приготовить им что-нибудь перекусить. Но вас я к себе не приглашаю, еще испачкаетесь.

— Да и нам домой пора, а то Станда рассердится, — проговорила Алена, приготовясь идти. — Простите, у вас случайно яиц не найдется? — добавила она.

— Яиц? — удивился старик, но, когда мы произнесли затверженную фразу насчет трудностей в снабжении замковой кухни, он открыл воротца риги и осмотрел куриные гнезда. — Это все, — сказал он, вернувшись, и протянул шесть белоснежных яиц. — Куры нынче плохо несутся, очень жарко.

Этого нам было достаточно.

Мы успели оглядеть и ригу, и сарай, но мотоцикла нигде не обнаружили. Алена отсчитала пану Рихтру шесть крон, и мы ушли. Удалившись от дома метра на два, Алена в восторге шлепнула меня по спине.

— А здорово ты притворяешься! Он все как есть проглотил.

— Ты так считаешь? — усомнился я. — Этот дедок не такой дурак, каким прикидывается. Главное, пусть думает, что нам ничего не известно о ночном верзиле в резиновых сапогах.

— Нет, ты здорово все разыграл. Первый класс! — снова восхитилась Алена. — И хотя мы ничего нового не узнали, по-моему, этот визит не прошел зря.

И знаете, она оказалась права.

14. Алена кричит, а мотоцикл скрывается из вида

В Винтице почти в каждом доме собака. По пути к трактиру, где мы условились встретиться с Тондой и Мишкой, мы смогли заглянуть всего-навсего в два дома. Туда, где за воротами не бесилась ощетинившаяся жучка и не скалил зубы овчар.

Из одного двора нас прогнала ворчливая бабка, она решила, что мы покупаем яйца для перепродажи.

— Мы свою норму еще в мае сдали, — буркнула она, закрывая калитку. — Сами не могут выманить, так детей посылают! — сказала она кому-то в доме и в сердцах хлопнула кухонной дверью.

Мы быстро осмотрели двор с постройками и пошли дальше.

— Так искать пропажу никакого толку, — сказал я. — Ты только представь себе: отворяет нам двери верзила, на нем вельветовые брюки и резиновые сапоги. Что бы ты сделала?

— Конечно, глупости, — Алена мотнула головой. — Уж если мы его у старого Рихтра не обнаружили, то теперь вряд ли где отыщем.

— Тебе, видно, наскучило по деревне бродить, а? — спросил я и по ее губам догадался, что прав.

А когда нас прогнали еще из одного дома, то и мне эти визиты осточертели, я устремился прямо к трактиру. Но тут за спиной у нас послышался пронзительный свист, и мы, разом повернувшись, увидели, что за нами, дико размахивая руками, бежит какой-то маленький человечек. Я узнал в нем помощника маляра, который так пристально нас изучал, кидая косые взгляды, когда мы были во дворе у Рихтра.

— Смотри, он что-то хочет нам сказать, — простодушно заметила Алена.

Поравнявшись с нами, парнишка молча показал, чтобы мы свернули в ближайший переулок, и, оглядевшись, сам потянул нас туда.

— Привет, — выговорил он, с трудом отдышавшись. — Я Франта, — добавил он, все еще задыхаясь, протянул нам руку и быстро начал: — Если не ошибаюсь, вы из замка, да? Отлично, мы завтра придем к вам белить.

— Ага, — отозвался я, сделав вид, что для нас это новость.

— Так вот, с нами придет еще один человек. Он сговорился с нашим главным. — Франта огляделся и зашептал: — Пятьсот монет обещал, если его проведут. Я слышал через окно, как они договаривались, и подумал, что вам неплохо бы об этом знать. Пять сотен крон за одно посещение замка — это кое-что значит.

— Ты молодец, — похвалил я Франту и пожал ему руку. — Скажи, а как он выглядит, этот человек? Или погоди, лучше я его сам опишу. Верзила двух метров ростом, носит вельветовые брюки и черные резиновые сапоги. Так?

Наш новый знакомец непонимающе вытаращил на меня глаза:

— Вовсе нет. Не верзила. Скорей, наоборот. Коротышка с усиками, ходит в джинсах, носит ботинки на толстой подошве, чтобы казаться повыше. Я уж на что невелик и то ему до бровей достаю. Даже без подставки, — подчеркнул он.

Наверное, вид у меня был очень озадаченный, потому что, немного помолчав, он потряс меня за плечо:

— Да что с тобой? Ты его знаешь?

Я отрицательно покачал головой и объяснил, почему он удивил меня своим описанием этого человека.

— Так это ошибка, — сказал Франта. — Наш не больше ста пятидесяти сантиметров ростом. Да, чуть не позабыл, торгует картинами, сегодня утром у старика Рихтра несколько пейзажей купил. За пятнадцать сотен, сам видел. А может, это его агент, кто их разберет.

— Вскружил ты нам голову своими сообщениями, — сказала Алена. — Сперва появляется какой-то верзила, потом исчезает мотоцикл а теперь еще один бандит к нам в гости собирается… Как, по-твоему, чего ему у нас надо? — спросила она, обращаясь ко мне. — Картины красть?

— Там увидим, — ответил я. — Теперь мы предупреждены, и его легко будет схватить. Спасибо Франте, дело теперь в шляпе.

Франта отмахнулся: чего уж там, предупредить нас — это его долг, — и вместе с нами не спеша пошел по улице.

— Ты заговорила о пропаже мотоцикла, — вернулся он к начатому разговору. — Может, я вам помогу. Мы ведь все время по домам ходим. Как он выглядит?

— Обычно, — отозвался я. — Обыкновенная «двухсотпятидесятка», красная.

— Вроде вон той, у трактира, видишь, на нее как раз какой-то бородач садится. — Алена сделала жест в сторону трактира.

— Конечно, вижу, там никакой другой и нет, — кивнул Франта.

— Вот его номер на всякий случай. — Я пошарил в кармане и протянул Франте листок с опознавательными знаками.

— Здорово! — сказал Франта и по складам прочитал: — «КА-ТЕ-10-12». — И, посмотрев еще раз в сторону трактира, с восхитительным спокойствием произнес: — Но по-моему, у той каталки как раз такой знак.

— Брось шутки шутить, дело действительно серьезное. Кому-то надо было украсть мотоцикл из лесной сторожки, — обиженно проговорил я и без особого интереса посмотрел, куда показывал Франта.

Но Алена уже подняла гвалт, как торговка, у которой из-под носа унесли товар.

— Во-о-о-р! Держите его! — кричала она на всю деревню и, сунув Франте сетку с яйцами, стрелой полетела вперед.

Прошло несколько секунд, прежде чем я поверил в неожиданный поворот дела; помню только — наш новый друг стряхивал с пальцев растекшиеся белки и желтки, а я уже летел со всех ног за Аленой.

У мотоцикла Иваны зажигание работало безотказно. Мы добежали до того места, где он стоял, но там висело лишь облачко голубоватого дыма. Мы помчались дальше — посмотреть, куда он повернет: налево, к райцентру, или направо, в Градиште?

Добежав на последнем дыхании до перекрестка, мы увидели — мотоцикл двигается по середине шоссе, прямо к замку Ламберт. И тут силы окончательно оставили нас.

15. Урок рыбацкой латыни

В этот день мы обедали чуть ли не целый час. Сперва Ивана решила, что кнедлики из творога и земляники не удались, но потом поняла, что мы не столько едим, сколько никак не можем наговориться, и позвала на помощь Станду. Тот попытался нас утихомирить, но это не помогло, и тогда он отослал Алену, которая тараторила больше всех, обедать в спальню, Мишку в парк, а меня на второй этаж. За столом остался сидеть один Тонда и был очень доволен, потому что миска с кнедликами стояла у него под носом. После такого разгона наша компания закончила обед молниеносно, если не считать Тонды. Мы за две минуты облизали тарелки, передали их Иване и развалились на траве. Вскоре выбрался из кухни и Тонда и с видом ублаготворенного бегемота свалился на газон. Все обстоятельства нашей утренней вылазки были ясны.

«Двухсотпятидесятка» Иваны возвратилась в замок так же спокойно, как и исчезла из лесной сторожки. Предполагаемый жулик оказался окружным лесником Нетрефой; в понедельник он обходил с утра лесные сараюшки и сеновалы, подготавливая их под хранение зимнего корма для зверья. Маленький замок, вдетый Стандой в петли, он посчитал чьей-то шалостью, потому что сторожка никогда не запиралась. Он легко сбил замок, а обнаружив мотоцикл, завел его и уехал в полесье. Решив подождать, не объявится ли хозяин, поставил его в гараж и пошел пить пиво. К счастью, в трактире он повстречал председателя кооператива Караса, которому история с мотоциклом показалась подозрительной, и он сам пошел поглядеть на него. Сразу же признав «двухсотпятидесятку», которую Станда чинил у него в мастерской, он послал лесника в замок Ламберт. Но тот прособирался до самого вечера и только потом, отоспавшись, в самом радужном настроении с утра покатил в Винтице. Сначала завернул в трактирчик, где заказал себе четыре шпекачки с луком, две кружки пива и пачку «Спарты». К еде и напиткам Тонда проявлял особое внимание, он мог бы перечислить завтраки всех клиентов, посетивших это заведение. А вот самое главное — что лесник приехал на нашем мотоцикле — от него ускользнуло.

Мишка тоже не приметил лесника, он следил за парочкой, развлекавшейся в дальнем углу зала. Пока мы с Аленой совершали обход «важных объектов» деревни, они сидели в трактире и надувались лимонадом, опустошая бутылку за бутылкой. Прикончив седьмую, они заказали восьмую; тут главный официант начал уже подозрительно на них коситься, но стоило Мише выложить на стол десять крон, выданных на покупку яиц, как он перестал обращать на них внимание. Когда же Мишка потребовал девятую, а потом десятую бутылочку, официант непонимающе покачал головой и попытался сострить:

— Черт побери, ребята, вы пьете, как сапожники. Как бы вы у меня тут драку не затеяли!



Конечно, он и не подозревал, что в эту минуту у ребят все в горле пересохло от напряжения. Их внимание и слух были обращены на парочку в углу. Один — двухметровый гигант в серых вельветовых брюках. И хотя на ногах у него не было черных сапог, как Мишке и Тонде хотелось бы, но зато на полу около стола валялся полотняный тюк, по бесформенному виду которого можно было заключить, что там лежат сапоги. Рядом валялся еще один футляр — собственно, длинный чехол, сшитый из сурового полотна, откуда выглядывали концы упрятанной в него удочки.

Второй был по меньшей мере на голову ниже, одет в выцветшую гимнастерку и холщовые штаны, засунутые, как нарочно, в черные резиновые сапоги. Миша попробовал представить их на ногах гиганта, но сразу же отказался от таких попыток, поскольку лапы верзилы были на добрых пять сантиметров длиннее. И стал внимательно слушать, о чем эти двое рассуждают.



Собственно, это был затянувшийся почти на два часа чешско-немецкий и немецко-чешский экскурс в латинскую терминологию, касающуюся рыбной ловли. Тонда запомнил из нее только разные предписания насчет приготовления форели, карпов, окуней и угрей, а в памяти Мишки застряли немецкие слова: щука, например, по-немецки будет Hecht, пестряга — Forelle, а угорь — Aal. Потом они наблюдали, как один рыболов-любитель показывал другому размеры былых удачных уловов. Но тут широкоплечий гигант оказался недосягаем; при размахе его рук все демонстрируемые образцы производили колоссальное впечатление. Любая из пойманных рыб представала в его изображении молодой акулой, а у соседа, сколько он ни тщился, такого не получалось.

Миша с Тондой пытались выудить из этого разговора хоть какие-нибудь сведения о могучем гиганте, но, кроме разных рыбацких и гастрономических выражений на искаженном чешском или на плохом немецком языке — в зависимости от того, кто в данный момент подделывался, — так ничего и не разузнали. А когда неподалеку раздался вопль Алены, все посетители высыпали на улицу, чтоб поглазеть на жулика, который не боится красть среди белого дня. Конечно, Алена не слышала улюлюканья ротозеев, так же, как и я, мчавшийся за нею, не глядя по сторонам, так что обществу ничего не оставалось, как наградить нас титулами «ошалевшие хулиганы» и разойтись. Миша тактично подождал, когда клиенты возвратятся к своим пивным кружкам, заплатил за лимонадное угощение и, прихватив Тонду, устремился за нами. Разложив по полочкам происшествие предыдущих дней и результаты утренней разведки, Станда подвел такой итог.

— Ясно, что кому-то хочется незамеченным проникнуть в замок и что-то здесь найти, — сказал он и тут же назвал первого, на кого падает подозрение. — Прежде всего это старый Рихтр. В воскресенье мы видели, как он бродил вокруг замка. Однако ночью тут появился еще один тип — бородатый верзила в черных резиновых сапогах. Скорее всего, у «бороды» есть пособник, которого он снабдил ключом от черного хода. Не надо забывать, что Рихтр был в замке чем-то вроде реставратора и мог сохранить ключи от любых дверей. Любопытно, что здесь искал верзила? Если бы не Бояр, который как раз в воскресенье проник в замок, мы уже знали бы это. Теперь нужно готовиться к новым приключениям. Одна попытка у дедушки сорвалась, и он попытается предпринять следующую. Очень важную вещь сообщил Франта: завтра вместе с малярами в замок придет низенький мужчина, который дал мастеру взятку. Ясно, что мастер будет ему содействовать и поручать работу там, где тому захочется. Мы все должны за ними наблюдать, а главное, не терять связи с Франтой, он-то без труда проникает куда угодно. А вам мозолить глаза не следует, это может показаться назойливостью. Впрочем, кому где быть, мы определим вечером.

Тут Станда взглянул на Мишку.

— Но чтобы вы снова не перессорились, устроим жеребьевку. Каждый сам вытянет себе бумажку с обозначением поста, где он должен дежурить с утра до вечера.

— А что, этот верзила, этот немец, нас больше не интересует?

— Им я займусь сам, — сказал Станда. — Сначала выясню, что к чему, а там поглядим. У меня такое предчувствие, что он хотел бы продолжить дело, начатое молодым Ламбертом.

— Так ведь шкатулку уже вынули, — напомнил Тонда.

— А откуда известно, что его интересовал только этот ящик? И что именно этот ящик он искал?

— Справедливо, — согласилась Алена. — Значит, завтра нас наверняка ожидает какая-нибудь неожиданность.

Однако неожиданность ждала нас еще сегодня. Она была уже на пороге.

16. Казан-Бояр покидает нас навсегда

Чугунные створы главных ворот замка заскрипели, и на замковом подворье появился бывший кастелян Клабан. Его приход так нас удивил, что мы разом вскочили — а ну как он снова разразится громоподобной бранью из-за того, что мы развалились на газоне? И только некоторое время спустя до нас дошло, что роли переменились и пан Клабан теперь не более чем обыкновенный посетитель.

К нашему великому изумлению, он так себя и держал. Нам показалось даже, что переселение из замка в деревню благотворно сказалось на его поведении: остановившись посреди подворья, он снял шапку и громко с нами поздоровался. И мы, все еще под впечатлением от его внезапного появления, тоже громко поздоровались с ним, а Станда встал ему навстречу и, протянув руки, сказал:

— Приветствую вас, пан Клабан. Вы пришли взглянуть на наше житье-бытье?

Бывший кастелян часто-часто заморгал, прокашлялся и, отведя глаза в сторону, сказал:

— У меня пес пропал.

Мы переглянулись. Станда повернулся ко мне. Я пожал плечами. Последний раз мы видели Бояра в понедельник после обеда, и с тех пор он в замке не показывался.

— Утром в понедельник он поджидал нас здесь, — ответил пану Клабану Станда.

По вполне понятным соображениям он умолчал о ночных событиях, иначе он мог проговориться, что с воскресенья на понедельник мы были в замке. А как подсказывал наш прошлый опыт, знать об этом кастеляну было ни к чему.

Клабан прокашлялся еще раз.

— Слыхал я, будто ночью в воскресенье тут стреляли, вот и подумал…

— Ерунда, — оборвал его Станда. — Какие-то парнишки играли в разбойников, наверное, и из сигналки хлопали. К Бояру это никакого отношения не имеет, в понедельник до обеда он все время тут крутился. Так ведь, Лойза?

— Да и после обеда тоже с нами под деревьями валялся, — добавил я. — А потом куда-то сгинул. Ивана послала нас убираться в комнатах, и больше мы его не видели. Думали, он у вас.

Старый Клабан покачал головой.

— Нет его с воскресенья. Я подумал, что вечером пес удерет в замок, но решил, что вы, наигравшись, отошлете его назад.

— Да мы его и не задерживали, — немного задетый, ответил я.

— Но ведь и не прогоняли, — возразил кастелян. — А могли бы подумать, что я его хвачусь.

Тут в разговор вступила Алена. Подчеркнуто называя овчара нашим именем, она сказала:

— Казан чувствовал здесь себя как дома, он нас любил, зачем же нам его прогонять?

Клабан побагровел, на висках вздулись толстые жилы.

— Я его хозяин! — взорвался он и собирался продолжать, но Станда вовремя вмешался и спросил, сохраняя ледяное спокойствие:

— Вы верите или не верите нам, что овчарки здесь нет? Ведь не думаете же вы, что мы ее где-нибудь прячем?

— Я не говорил, что прячете…

— Но в мыслях держали, — договорил Станда. — В конце концов, мы не имеем ничего против, если вы все осмотрите. Прошу! — Станда сделал широкий жест. — Смотрите повсюду. Или покличьте. Если пес здесь, отзовется.

Нерешительно потоптавшись, бывший кастелян сделал несколько шагов к выходу.

— Боя-ар! — прогремел по всему подворью его бас.

Нам его старания показались совсем неуместными, и, не сдержавшись, мы рассмеялись.

Станда бросил на нас укоризненный взгляд и предупреждающе поднял руку.

Между тем Клабан подошел к запасному входу, поднялся на ступеньки, и по внутренним замковым покоям разнесся его крик:

— Бояр, ко мне!

В ответ — ни шороха. Разъяренный хозяин спустился с лестницы, ворча:

— Чертов пес, и где только он шатается?

Некоторое время мы стояли не двигаясь и ждали, что будет дальше.

Подумав, Клабан нахлобучил кепку чуть не до ушей и собрался уходить.

— В самом деле, куда мог подеваться пес? — сказал Станда. — Нет ли у него еще какого излюбленного местечка? Припомните, а мы поможем вам его отыскать. Его исчезновение у меня из головы нейдет.

Угрюмый кастелян безнадежно махнул рукой.

— Отсюда он никуда надолго не уходил. Было у него местечко под сараем, рядом с прежней конюшней.

— Не хотите туда заглянуть? — предложил Станда.

Бывший кастелян пожал плечами, кашлянул, но потом все-таки шагнул в направлении старого сарая, где, дожидаясь перевозки, валялся всякий мусор, выброшенный из замка. Мы прошли все ветхое строение насквозь, до самых дверей опустевшей конюшни; там в углу сохранился убогий деревянный навес, который прежде мог служить и птичником и собачьей будкой. Заглянув внутрь, мы обмерли.

На клочке старой трухлявой соломы лежал Бояр, раскинув лапы, как бывало, когда он с блаженным урчанием подставлял свою шубу теплым солнечным лучам. Пасть его была приоткрыта, взгляд устремлен куда-то в пустоту, а вокруг морды вились тучи жирных зеленоватых мух.

Первой расплакалась Алена. Наклонившись над мертвым Бояром, она протянула было к нему руки, но Станда схватил ее за плечи и сказал:

— Не нужно, Алена, теперь ему уж никто не поможет.

Мы сгрудились вокруг, и из наших глаз покатились слезы. Если бы не Станда, повторявший, что нельзя касаться дохлого животного руками, мы бы даже поссорились, кому первому напоследок погладить Бояра. Алена подняла с земли дощечку и попробовала ею отогнать назойливых мух, которые тучами вились над собакой. Но мухи со злобным жужжанием снова и снова возвращались к насиженному месту. Бывший кастелян вдруг раздраженно заговорил:

— Черт побери, что же мне теперь с этой падалью делать? — И плюнул чуть ли не на шкуру Бояра.

Я подскочил к нему так быстро, что Станда еле успел вытянуть руку и загородить мне дорогу.

— Не извольте беспокоиться, — холодно произнес он. — Дети похоронят его тут же, в парке.

Клабан отступил на шаг, на лице его выразилось удовлетворение.

— Ну, тогда прощайте, — сказал он, резко повернулся и испарился из сарая.

А мы остались и долго еще слышали отзвук его шагов. На душе было очень тяжело.

Алена погрозила кулаком вслед удалявшемуся кастеляну.

— Все равно это он до смерти замучил Казана, — проговорила она, и по ее щекам снова покатились слезы.

— Да нет, — примирительно сказал Станда. — Бояр был уже не молод, он свою жизнь прожил. Наверное, пес привык к замку, но подох не из-за того, что пришлось переселяться. Просто пришло время, похоже, с ним случился удар.

— Если бы дед оставил его у нас, этого наверняка бы не произошло, — сказал Миша.

— Если бы да кабы, — проворчал Станда, обнимая нас за плечи. — Пойдемте устроим Бояру последнее прибежище, которое ему еще послужит.

Мы похоронили Бояра в левом углу парка, под раскидистой плакучей ивой. На стволе повесили дощечку с такой надписью:

ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕН НАШ ВЕРНЫЙ ДРУГ ОВЧАРКА БОЯР-КАЗАН.

Потом долго обсуждали, как подписаться. Решение предложил Станда.

— Послушайте, ребята, дощечку мы, конечно, можем повесить, почему бы и нет. Но скоро нас здесь не будет, в замок приедут другие люди, которые о Бояре и знать не знают. Возьмут да и сбросят ее. А если не сломают люди, то это сделают дождь и ветер. По-моему, дружеские чувства и добрые воспоминания нужно записывать не на памятных досках, а хранить в сердце. У вашей компании еще нет имени. Что, если вы придумаете себе имя, которое постоянно напоминало бы вам о дружбе с четвероногим товарищем? Ну, к примеру — Волчата.

Мы с восторгом приняли это предложение и тут же придумали для каждого прозвище. Я стал Большим волком, Алена — Быстроножкой, Мишка согласился на Дикого волка, а Тонду мы назвали Толстым волком.

И на дощечке, повешенной над последним прибежищем Бояра, подписались: градиштьские волчата.

17. С Бояром, оказывается, не так-то все просто

К вечеру нам привезли целый грузовик опилок, так что еще до ужина пришлось изрядно попотеть. Свернув потертые дорожки, что покрывали лестницы и часть коридора на первом этаже, мы вытащили их во двор и бросили на газон. Станда роздал нам ореховые прутья, и вскоре по всему замковому подворью разнеслась пулеметная дробь ударов — это мы выколачивали из ковров многолетнюю пыль.

На сей раз за работой следила Ивана, направляя наши усилия. Приходилось поминутно перестилать дорожки на другое место, грязи из них сыпалось пропасть, весь газон словно мукой припорошило. Но наш шумовой оркестр заслужил-таки признание.

— А все же они стали почище! — удовлетворилась Ивана, и я вспомнил, что такими же словами заключает противопыльные операции мама, когда после долгих уговоров папа находит время выбить ковры.

Между тем Станда разыскал где-то старые мешки, набил их опилками и, закинув на плечи, поднимался на второй этаж замка. Мы искоса наблюдали за ним и в восторге толкались локтями — ведь после каждого его похода от всей кучи опилок исчезала по крайней мере пятая часть, а когда мы кончили стегать прутьями ковровые дорожки, Станда, взяв метлу, уже подметал двор.

Теперь нам предстояла третья задача — ровным слоем рассыпать опилки по полу, чтобы брызги известки и красок не попали на паркет. И это задание мы выполнили успешно.

Станда не переставал удивляться, откуда это вдруг в нас такая основательность. Ну, прежде всего каждый успел приобрести кое-какой опыт у себя дома, когда приходилось помогать родителям убираться после ремонта, а поскольку здесь вся уборка после малярных работ должна была лечь на нас, то вот мы и старались заранее ее облегчить.

Опилки мы рассыпали до самого обеда. За работой снова зашел разговор о походе в деревню, но больше всего мы говорили о Бояре, с которым так внезапно и навсегда разлучились.

— А я все равно не верю, что он умер от удара, — сказала Алена, когда мы на минутку сели передохнуть на ступеньках лестницы. — Вспомните хотя бы, как он носился с Тондиной колбасой. Никакой хвори не было заметно.

— Ты у нас умница, да только удар наступает неожиданно, — возразил я. — Паралич предсказать невозможно. Ни с того ни с сего хвать — и конец. Остановка сердца.

— А что, если мы тоже виноваты? — вдруг заговорил Тонда. — Не нужно было так его гонять из-за какой-то колбасы. Может, он ослаб — и сердце не выдержало.

Мы смолкли. Во-первых, нас поразила доброта и сердечность Толстого волка, а во-вторых, приходилось признать, что в его соображениях есть доля правды.

— Скажи на милость, и ты нисколечко не пожалел бы о той колбаске? — спросил Миша. — Ведь там чуть не кило было!

— Н-да! — задумчиво проговорил Тонда. — Колбаса была туристская, пять двадцать за сто граммов, но ведь ее всегда купить можно. А вот Бояра уже ни за какие деньги не вернешь.

Мы снова помолчали, потому что Тонда сейчас проявил себя с какой-то другой, совсем неожиданной стороны. Недаром о толстяках говорят, что у них доброе сердце, по Тонде это было заметно уже в его четырнадцать лет.

Однако Алена никак не желала отступаться от своих подозрений.

— А по-моему, Бояра отравили, — убежденно произнесла она. — Все-таки просто так, ни с того ни с сего, он бы не подох.

— Тебе любой ценой еще одну детективную историю подай, да? — ухмыльнулся Мишка.

— Не хочешь — не слушай, — оборвала его Алена.

— Что же мне теперь — уши себе обрезать? — едко парировал Дикий волк.

— Да просто отсядь подальше! — воскликнула Алена.

Словесная перебранка грозила вот-вот перейти в рукопашную.

— Не ссориться! — словно специально прозвучало откуда-то сверху, и на лестнице возникла фигура Станды.

«Вроде бы он только что вниз спускался, а вот, поди-ка, наверху оказался, — мелькнуло у меня в голове. — Наверное, вышел из замка и на первый этаж по другой лестнице вернулся, через комнату кастеляна». И еще я подумал, что Станда, наверное, слышал все, о чем мы болтали, и мне сделалось не по себе. Зачем ему, собственно, подслушивать?

— Мне не хотелось вас огорчать, — снова заговорил Станда, — но все-таки лучше, если вы узнаете правду. Аленка правильно предполагает: пса отравили.

Быстроножка восхитилась собственной догадливостью, а мы взбежали вверх по лестнице и со всех сторон обступили Станду.

— Кто? Зачем? Когда? Чем? — посыпались вопросы, лица наши пылали гневом.

— А не замешан ли тут Клабан? — спросил я. — Уж очень легко он пережил смерть Бояра, мне даже показалось, что он был рад от него избавиться.

— Не знаю. — Станда пожал плечами. — Трудно сказать, ведь Клабан мог и другим способом от него избавиться. Как-никак хозяин. А если бы захотел из мести обвинить в гибели собаки нас, то сразу же поднял бы страшный шум. Но промолчал. По-моему, он просто обрадовался, что мы избавили его от хлопот. Он ведь обещал бывшему садовнику не бросать собаку, пока та не подохнет. А теперь он от своих обязательств свободен и может вместо овчарки завести поросенка.

— Звучит убедительно, — с серьезным и важным видом согласилась Алена, потому что Станда подтвердил ее догадку.

— Разве мы сможем доказать, что Бояра отравили? — выразил сомнение Дикий волк.

— А кому ты хочешь это доказывать? — задал встречный вопрос Станда. — В данный момент лучше, если про это будем знать только мы и вести себя так, будто ничего не подозреваем. Ясно, что здесь появился еще НЕКТО. И этот НЕКТО через ограду набросал на навес, под которым укрывался Бояр, куски отравленного мяса. Два из них застряли во мху на досках навеса.

Станда вынул из кармана жестяную коробочку из-под крема для загара и снял крышку. Внутри лежали два зеленых кусочка, потерявшие цвет мяса.

— Не дотрагиваться! — громко предупредил Станда, стоило Мише протянуть руку. — Можно только понюхать, да и то осторожно, носом в коробку не суйтесь!

Алена наклонилась над коробочкой и понюхала.

— Фу, вонь какая! — поморщилась она.

Один за другим мы убедились, что пахнет гнилым мясом.

— Так пахнет отравленное мясо? — недоверчиво спросил Миша.

Станда покачал головой и захлопнул крышку коробочки.

— Нет, так резко и противно пахнет гнилым мясом. Но, кроме запаха гнили, человек с хорошим обонянием уловит еще и другой, послабее. — Станда выжидающе смотрел на нас, переводя взгляд с одного на другого. — Ну, никто ничего не унюхал?

Толстый волк, поморгав, несмело поднял руку.

— По-моему… — начал он и тут же замолчал, как бы подыскивая точное слово. — Мне показалось, будто пахнет так, когда расколешь сливовую или абрикосовую косточку.

— Вот видите, — довольно улыбнулся Станда. — Знатоку всегда виднее. Запах специфический, это цианистый калий. В книгах можно прочесть, что так пахнет горький миндаль.

— Цианистый калий! — воскликнула Алена. — Да ведь это страшный яд.

Станда кивнул и начал развивать еще одну вполне вероятную версию:

— А теперь подумайте, держит ли обыкновенный смертный из Винтиц дома такое. А если бы и держал, то разве пошел бы сюда, в замок, когда каждому известно, что Бояр не наш и забегает сюда случайно?

— Ясно, — влез я в его рассуждения. — Бояра отравил тот, кто считал, что пес сторожит замок. Видел он его только ночью с воскресенья на понедельник или вчера утром, так что подозрение падает на…

— Верзилу в вельветовых брюках и черных сапогах. — На этот раз Станда не мог лишить себя удовольствия подвести итог. — Логически выходит так. А кроме того, можно заключить, что он готовился предпринять еще одну вылазку. Из опасения, что пес может его выдать, отравил Бояра.

— Эх, жаль, что я этого болтливого рыболова бутылкой по башке не трахнул! — вырвалось у Дикого волка. — Кто же еще мог отравить нашего пса!

— Успокойтесь, — сказал Станда. — Теперь следует рассуждать трезво, с ясной головой, взвешивая все доводы «за» и «против». И непременно на сытый желудок, — весело добавил он. — Двигаем на кухню!

18. Все тайное становится явным

Жеребьевка, определившая посты на завтрашний день, прошла без особых затруднений, потому что на этот раз «даму» Алену в расчет не принимали. Ее задачу Станда объяснил еще до жеребьевки: поскольку число едоков, начиная с завтрашнего дня, возрастало, Алена должна помогать Иване на кухне. Прибегая к разным хитростям, Алена попыталась от этого поста отвертеться; вид у нее был очень жалкий.

Поддерживал ее один Тонда: ему было безразлично, какое задание получит он сам. Работа на кухне никак не противоречила его интересам — напротив, под руками были все горшки и сковородки с едой. Но Станда понимал, что при таком раскладе Иване пришлось бы постоянно следить за Толстым волком, чтобы от готового обеда вообще что-нибудь уцелело, и поэтому он настоял на своем — так пост на кухне достался Алене.

— Ничего страшного, включишь репродуктор и будешь слушать песенки, — злорадствуя, утешал ее Мишка и тут же схлопотал носком кеда по ноге.

Станда разложил на столе три сложенные вчетверо бумажки. Мы разобрали их в алфавитном порядке, и таким образом завтрашние дежурства были распределены. Я вытянул пост у фасада замка и на подворье, где были сложены материалы маляров и поэтому требовалось самое пристальное внимание.

— Если кто пронесет какую-нибудь емкость и сунет в машину, непременно обследуй содержимое, — напомнил Станда. — Кража возможна только таким путем.

Тонде выпало охранять заднюю часть замка и огород кастелянши. В этом месте каменная ограда отдалена от здания только на шесть-семь метров, и ловкий человек легко мог выбросить какую-либо вещь прямо из окна — в гущу деревьев, росших за стеной. И наконец, Мишке досталась роль адъютанта Станды, после чего он даже подрос вроде, стал казаться выше чуть ли не на десять сантиметров. Наконец-то ему повезло и он мог считать себя главнее всех остальных.

Мы прошли по коридорам к нашим графским постелям, и Толстый волк доверительно шепнул мне:

— Жаль, что окна из кухни не выходят на противоположную сторону. А то я насовсем отрезан от целого света.

— А главное, от еды, правда? — рассмеялся я. — Не волнуйся, я тебе через Алену что-нибудь подкину.

Тонда с признательностью пожал мне руку и в приподнятом настроении юркнул под одеяло. Я последовал его примеру, свернувшись в клубочек. Последнее, что я услышал, была песенка, которую довольный Мишка мурлыкал себе под нос.

На этом вечер для меня закончился. Я уснул без задних ног, как выразился бы мой папа.

Однако крепкий сон мой неожиданно прервали. Кто-то сильно тряс меня за плечи, и я, сбросив с себя сонную одурь, увидел над собой Мишкину голову и только тогда сообразил, где я.

— Проснись же! — гудел мне в ухо Дикий волк. — Там кто-то есть!

— Что-о-о? — спросонья заорал я, и Мишка прикрыл мне рот ладонью.

— Не реви, осел! — зашипел он. — Наверху кто-то бродит!

Я подскочил машинально, как ванька-встанька, и сел, свесив ноги на краю постели.

— Нужно разбудить Станду, — сказал я, начав соображать, и неуверенно встал на ноги.

Миша повалил меня на постель.

— Возьмем его сами! Ничего! Неужели так все время и будем за Стандину спину прятаться?

Я ущипнул себя за икру, и сон исчез. Заработало сознание.

— Да, но у нас с собой ничего нет, — зашептал я. — А если это настоящий бандит? Тот, кто отравил Бояра! Кто пускает в ход яд, носит при себе и другое оружие!

— Не пугай! — решительно проговорил Дикий волк. Но его слова заглушил Тондин храп. — У нас есть чугунная кочерга, треснем по башке — и порядок. Захватим с собой одеяло и устроим ему темную, если станет куражиться.

Пускаться в рискованное предприятие без Станды мне не особенно хотелось, но отступить — значит упасть в Мишкиных глазах. Мы выползли в коридор, временами прислушиваясь к осторожным шагам. То и дело оглядываясь, мы медленно двинулись к входу на лестницу. Мы двигались медленно-медленно, ведь все ковровые дорожки, заглушавшие звук шагов, мы утром сами вынесли и сложили в гостиной.

Мы одолели уже ступенек пять, когда почти неразличимые шаги стали слышнее: кто-то шел от левого крыла к центру зала. Мы застыли на месте, но шум шагов неотвратимо приближался, и мы снова соскользнули вниз. Ситуация складывалась как неделю назад, когда на том же самом месте я, схватив Толстого волка, заорал: «Руки вверх!» Только сегодня в руках вместо сигнального пистолета я держал одеяло, а им разве что малых детишек пугать.

Но в исключительных ситуациях любая идея хороша. Молниеносно развернув одеяло, я крепко зажал два конца, чтобы в нужный момент набросить его на голову таинственному посетителю. Момент этот приближался неотвратимо. Я чувствовал, что ладони у меня вспотели, а лицо обдает жаром Мишкиного дыхания. Ногу больно сдавливал витой конец единственного нашего оружия — чугунной кочерги.

Незнакомец спускался вниз как-то странно, прерывистым шагом. Он повернул уже на последний марш лестницы, я вздрогнул, напрягся и несмело поднял одеяло за концы. Как только нога незнакомца коснулась предпоследней ступени, я выскочил из-за угла и набросил одеяло на темный высокий силуэт.

Дикий волк повис на чьей-то шее, вцепившись в нее так неожиданно и цепко, что фигура, содрогнувшись, опустилась на пол. В ту же секунду что-то с грохотом покатилось по лестнице.

— Станда-а! — победно, на все здание заорал Мишка и всем телом навалился на упавшего, скрытого под нашим одеялом. — Поймали! Станда! Иди быстрей!

Я успел еще зажать чьи-то брыкающиеся ноги и тут услышал, как над нами загремел чей-то сердитый голос:

— Ну что за глупости, ребята! Вы ее задушите! Да отпусти, тебе говорят, это же Ивана!

Станда за волосы поднял нас с пола. Одеяло приподнялось, под ним что-то пискнуло, и в ночных сумерках возникла Ивана. Одной рукой она держалась за лоб, а другую прижимала к разбитой коленке.



Тут в коридоре вспыхнула лампочка, и из-за дверей дальней спальни послышался испуганный окрик Алены:

— Ребята, это вы? Что с вами?

— Да ничего, — с тоской произнес Станда.

Оттолкнув меня в сторону, он нагнулся — на полу валялось несколько полотен и деревянных рамочек. Одно из полотен перевернулось, и на нем показалось множество разноцветных пятен.

— Святая мадонна, у меня на лбу здоровенная шишка, — простонала Ивана и, прихрамывая, заковыляла к себе.

Провожала ее Алена, которая тут же начала искать широкий плоский нож.

Из центральных покоев выкатился сонный и ничего не понимающий Тонда; дотащившись шаркающим шагом до нас, он уставился на сидевшего на корточках Станду.

— Вино, ветчина, — загадочно произнес он, трижды прищелкнув языком, и спросил, обращаясь к Дикому волку: — Почему у тебя в руках кочерга?

— Угощать ротозеев, — ответил я, а Мишка, покрутив загнутым концом кочерги у него под носом, не преминул съязвить:

— Это для тех, кто, не успев продрать глаза, только о еде и думает!

Станда распрямился и смерил меня и Мишку красноречивым взглядом.

— Сейчас же положите все на место, а не то я сам заверну вас в одеяло и угощу кочергой, — сухо приказал он. — А потом соберитесь в гостиной, я вам кое-что покажу, — добавил он, отставляя рамочки и полотна в сторону.

На одном полотне я заметил бокал с искрящимся вином и розовый окорок. Рядом огромный блестящий нож и еще что-то ярко-желтое — наверное, кружочки лимона, но это я уже как следует не разглядел. Сложив рамки вместе, Станда пошел в кухню. Я удивленно взглянул на Мишу, который почесывал концом кочерги за ухом.

— Всего-навсего какие-то картинки, — пожав плечами, сказал он. — И чего делать из них тайну?

— Слушай, умник, — быстро проговорил я, — а ты их здесь прежде видел? Может, это как раз те самые, за которыми верзила в вельветовых штанах гоняется?

Дикий волк хотел было пренебрежительно отмахнуться, но рука замерла на полпути.

— Пожалуй, — удивленно признался он. — А что, если как раз их и караулит тот фальшивый маляр, что работает у старого Рихтра? Но где их Станда нашел? Здесь натюрморта с ветчиной не висело, одни графы да генералы…

— Вот видишь, а ты сразу на меня нападать — только, дескать, и думаешь, что о жратве, — вдруг поднял голос протеста обиженный Тонда. — А я эту картинку первый увидел.

— Я всегда говорил, что у тебя душа нараспашку, — съязвил Мишка. — Ты всегда прежде всего жратву видишь, даже на картинке.

— Да хватит вам, — сказал я и бросил одеяло на постель. — Пошли в гостиную, авось что-нибудь прояснится.

19. Горит! Гори-и-т!

Что тут рассказывать, у нас просто глаза на лоб полезли. Станда разложил на столах семь полотен, не вставленных в рамки; с первого же взгляда было ясно, что они принадлежат разным художникам. Тут я впервые на оригиналах произведений убедился в том, что нам вдалбливал в школе директор — серые, сумеречные тона на картинах старых мастеров и яркий блеск в живописи ранних модернистов. Имена художников сразу напомнили мне о визите старого Рихтра к нам в Градиште — Рафаэль, Брандль, Дюрер, Моне, Сезанн, а кроме того, Коро и Ван Гог.

Станда брал в руки каждое полотно с такой бережностью, как будто это хрупкие елочные игрушки.

— Счастье еще, что во время вашего нападения с ними ничего не случилось. А то уж и не знаю, что бы я с вами сделал, в порошок бы стер.

— А как же я? — отозвалась Ивана, отнимая от синяка мокрый носовой платок. — Посмотрите, что со мной! А голова — точно улей!

— Боже мой! — вырвалось у меня при взгляде на ее багровую, уже начинавшую синеть шишку. — Нет, серьезно, Ивана, мы совсем не хотели!

— Только не извиняйтесь, словами шишки не разгладишь! — Станда хлопнул меня по плечу.

Дикий волк насупился.

— А почему вы из этих картин тайну сделали? Откуда нам было знать, кто там ночью наверху шебуршит? А если бы там взаправдашний вор оказался? — Мишка подтянул спортивные брюки и, оскорбленный, отвернулся.

— Где меня найти, вы знали, — твердо возразил Станда. — Не требуется большого ума, чтобы перейти из одного помещения в другое. Вы бы сразу увидели, что там меня нет, постель пуста. И не натворили бы глупостей. Так ведь нет, вам в герои хотелось, вот в чем дело!

— С вашей стороны это тоже нехорошо — найти тайник и скрыть от нас, — с укором проговорила Алена. — Выходит, Лойза с Мишей отплатили вам за недоверие, и теперь вы квиты!

Станда с удивлением посмотрел на Алену.

— Ишь нашлась адвокатка! Ты еще скажи, что вся эта ночная кутерьма на совести у нас с Иваной.

— Точно! — ответил вместо Алены Мишка.

— Смотри у меня! — пригрозил ему Станда. — Впрочем, лучше я расскажу, как все получилось, на душе спокойней будет. Мы действительно обнаружили тайник с картинами, это факт. И решили вам ничего не говорить, иначе назавтра вы бы утратили необходимую бдительность. Это тоже факт. Собственно, ниоткуда не следует, что мы обнаружили именно то, что разыскивают недомерок с усиками или старый Рихтр, хотя это в высшей степени вероятно. Но мы и сейчас не скажем, где отыскали эти полотна. Баста. Разговоры закончены, идем спать.

Мы молча направились к дверям, но, прежде чем выйти в коридор, Ивана удивленно заметила:

— Посмотрите, ребята, какой ясный сегодня месяц.

Станда, оторвавшись от стола, на котором он складывал картины взглянул в окно и быстро выпрямился.

— Это не месяц! — крикнул он. — Это какое-то желтое зарево.

Тонда ближе всех оказался у окна, он подскочил и, всплеснув руками, заорал:

— Горит! На опушке леса пожар!

Мы кинулись к окну и увидели языки пламени, от которых высоко в небо поднимались снопы искр.

— Скорей! — Станда, растолкав нас, уже сбегал вниз. — Захватите веники, ведра, совки, а под сараем — заступ, топор и пилу. Скорей, пока пламя не перекинулось на лес!

Мы выскочили из замка и прямо через парк помчались к калитке в ограде. Ивана повернула ключ, и мы высыпали на тропинку. Левее, в кустах шиповника и терновника, метрах в четырех от края леса, с треском и шипением полыхала куча хвои, оставшаяся после очередного прореживания леса. Пожар еще не захватил ближайшие деревья, но по земле с одного пучка сухой травы на другой ползли языки огня, подбираясь к кромке леса.

Пока Станда торопливо углублял заступом защитные рвы вдоль стоявших поблизости деревьев, мы мокрыми вениками сбивали пламя в траве. От полыхавшей груды на нас дышало страшным жаром, приходилось поминутно отбегать в сторону, чтобы чуть-чуть остыть.

Ивана ведрами таскала из ручья воду и выливала ее прямо на груду горящих сосновых веток, рассыпавших бенгальские огни. Казалось, залитый потоками воды огонь уменьшается, но пламя снова и снова пробивалось откуда-то изнутри, взвиваясь все выше, а теплый воздух бросал в темное небо столбы огненных искр.

— Лойза! — крикнул мне Станда, не прекращая работы. — Лойза, беги в замок и запри там двери! Живее, черт возьми!

Отбросив веник, я прямо через цветник устремился к главному зданию. «Негодяй, какой негодяй! — мелькнуло у меня. — Если так воспользоваться пожаром…» Мне не хотелось и думать о последствиях такой неосмотрительности. Запыхавшись, я подскочил к главному входу и помчался по коридору. Ключ торчал в дверях изнутри так, как мы оставили его, выбегая тушить пожар. Я попробовал дышать спокойнее и прислушался, нет ли какого движения в доме. Всюду было тихо, и это меня обрадовало. Но, дотронувшись до ручки, чтобы закрыть дверь, почувствовал сильный порыв ветра. «Откуда сквозняк? — удивился я. — Ведь в последнее время мы запираем на ночь все окна…»

Бросив взгляд на вход в наши комнаты, я увидел, что у Иваны все распахнуто настежь. Добежав до конца коридора, я остановился в дверях, как святой Ян Непомуцкий перед градиштьской часовней. Створки окна были раскрыты, горшки с цветами валялись на полу. Похоже, кто-то торопился покинуть замок. Повернувшись, я влетел в кухню, потом рысью помчался в гостиную. И, взглянув на пустые столы, снова застыл как вкопанный.

Коллекция картин, взятая Стандой из неизвестного тайника, исчезла!

20. «Вы тоже слезайте, уважаемый», — приглашает Станда

Нужно было идти спать, но последние события разогнали сон начисто.

— Как глупо нас купили! — повторял Мишка, колотя себя кулаком по лбу. — Такая простая ловушка, а мы попались в нее, как слепыши!

Было ясно как день, что ночью за нами кто-то наблюдал и ждал случая пробраться в замок. Кроме бандита, отравившего Бояра, никто этого сделать не мог. С этим все согласились единодушно.

— Пожар он все равно устроил бы, — сказал я. — Ему нужно было выманить нас из замка, чтобы попасть внутрь раньше того усатого карлика, знакомца старого Рихтра. Ни в каком другом случае он не рискнул бы развести огонь, который очень легко мог перекинуться в лес. Тогда уж он наверняка угодил бы под арест.

Ивана взглянула на меня из-под платка, которым обвязала разбитый лоб, и вздохнула.

— Между прочим, ваше нападение здорово облегчило ему задачу. Он не только рассчитал, где лучше всего развести костер, чтобы мы его заметили, но и через окно гостиной видел картины. Ему просто повезло!

— Чего вы опять все на нас сваливаете? — снова раскипятился Мишка. — Если бы вы со Стандой, вместо того чтоб заводить тайны, еще вчера предупредили нас о находке, до этого бы не дошло. Мы-то ведь вам во всем доверяем, только вспомните — когда мы готовили вылазку в лачугу, мы же этого не утаили. А вы тут же все выложили Станде, — добавил он с укоризной.

— Теперь поздно сводить счеты, уже ничего не поправишь, — отозвался я. — Картины исчезли, жулик тоже. Это факт, и спорами делу не поможешь. Если Станде не удастся задержать бандита, больше мы их не увидим. А куда он поехал?

— В районное отделение уголовного розыска, — ответила Ивана. — Теперь с игрой в шпионов покончено, нужно учесть, что у похитителя машина и он попытается удрать. А если это иностранец, как утверждают Тонда с Мишей, то он наверняка уже на пути к границе, а тогда — прости-прощай картины.

— Конечно, он иностранец, — подтвердил Мишка. — Мы слушали несколько часов подряд, как он говорил, его тарабарщина с чешским языком и рядом не лежала. Правда, даже если он добрался до границы, то таможенники проведут досмотр и картины найдутся. Разве не так? Такие полотна в карманы не запрячешь.

— Не будь наивным, — улыбнулась Ивана. — Украденную картину из рамы всегда вынимают, а полотно кладут под сиденье, а может, еще куда. В машине тайников сколько угодно. Не забудьте, что сейчас этих самых иностранцев на границе — пруд пруди, досмотры производятся порой формально, особенно если таможенники заблаговременно не получат авизо.

— Чего не получат? — переспросил Тонда.

— Ну что-то вроде сигнала, предупреждения, — пояснила Ивана. — Это итальянское слово.

— А мы не можем дать таможенникам авизо, а? — спросила Алена.

— Возможно, они его уже получили, — согласно кивнула Ивана. — Поэтому Станда в милицию и поехал, у них там налажена связь с пограничными пунктами. Опознавательный знак машины у нас есть, его Станда узнал сразу же, как только вы возвратились из деревни.

— Значит, можно спать спокойно, — решил я. — Девяносто девять из ста, что его поймают.

Ивана, поморщившись, распрямила больную ногу и поднялась.

— Пока у нас нет полной уверенности, что похититель именно тот, кого мы имели в виду. А что, если кто-нибудь другой?

— Не пугайте, черт возьми, — отмахнулся Мишка. — Во всяком случае, это не усатик, усатик придет к нам завтра вместе с маляром.

— Ну, это станет ясно, только если завтра он тут объявится, — уточнила Ивана, задержавшись в дверях. — Впрочем, какое же завтра, когда сегодня! Вы знаете, что уже половина третьего? Аленка, пойдем, нужно хоть немного поспать. И вы, мальчики, тоже, и чтоб тихо!

Кругом воцарилась тишина. Мне в голову полезли разные мысли, но прежде чем я успел сделать хоть какие-нибудь разумные умозаключения, усталость свалила меня.

Было половина седьмого, когда Станда разбудил нас словами присловия: «Кто рано встает, тому бог подает». Нам никто ничего не подал, мы едва доползли до ручья, чтоб умыться.

Но после умывания сонной одури как не бывало. К утру выпала роса, и стоило только нам босыми ногами ступить на мокрую холодную траву — усталость как рукой сняло. Иване даже пришлось гнать нас от воды, и, если бы не Тондино ненасытное брюхо, мы плескались бы в воде все утро. Но Толстый волк «раскололся» первым, отдав предпочтение булочкам с сыром и литровой бутылке молока, так что нам пришлось последовать его примеру. И едва мы проглотили последний кусок, как у входа загудел маленький грузовичок, который мы видели во дворе старого Рихтра.

В замок вторглись маляры. Вел их длинный худой мужчина лет пятидесяти, в шляпе, словно вылепленной из извести и каолина; из-за руля выскочил человек помоложе, в плоском крапчатом берете, а потом из кабины вылез наш старый знакомец, который нам еще ни разу не попался, «карлик с усиками». Выглядел он в точности так, как обрисовал его подручный малярного мастера Франта. Выбравшись из кузова, Франта взглядом дал нам понять, чтоб мы вели себя так, будто вовсе с ним не знакомы.

Естественно, все наше внимание мы обратили на невеликого ростом худощавого человечка с усиками, лет приблизительно тридцати, который тут же устремился за главным распорядителем работ. Станда сделал нам неприметный знак рукой — пора занять посты, — и следующий день нашего пребывания (собственно, заключения) начался.

Как оказалось, мне даже не надо было двигаться с места, поскольку я должен был наблюдать за тем, что происходит у главной части замка, причем маляры со своими материалами остановились неподалеку от окна кухни. Алена поставила ведро с картошкой под окном, я немного помог ей ее почистить, но больше мы занимались болтовней, так что первый час после приезда маляров мы провели как обычно.

В девятом часу из замка вышел Франта; остановившись неподалеку, он принялся размешивать известку в большой посудине. Потом подставил два ведра и поглядел на меня.

— Эй, приятель, не поможешь мне процедить? — обратился он ко мне, надевая на ведра сито.

— Ну конечно! — согласился я и направился к нему.

Мы подняли посудину и потихоньку стали выливать ее содержимое в ведра.

— Усатый сейчас в каминной, это наверху, напротив лестницы, — зашептал Франта. — Остальным малярам приказано быть в противоположном конце коридора, наверное, он просил оставить его одного.

— Понятно, — тихо отозвался я. — Туда же влезал и верзила в сапогах и вельветовых брюках. Это ведь комната с резным деревянным потолком?

— Да. Я незаметно заглянул туда — он стоял посреди комнаты, уставившись в потолок. И даже не шевельнулся.

— Понятно, — зашептал я, поглядев на окна верхнего этажа. — Потолок полый, и там что-то спрятано.

Про себя я подумал, что там что-то было спрятано, но Станда с Иваной, скорее всего, все уже забрали.

— Слушай, если не боишься рискнуть, полезай в камин, но будь осторожен. Я завесил его старьем, чтобы не забрызгать мелом, там он тебя не увидит.

— Хорошо, только как туда попасть?

— Сделаем так. Он послал меня за лопаткой и гипсом. Я вроде как позабыл об этом поручении, он рассердится, обругает меня и пойдет сам. — Высунув кончик языка, Франта задумался. — Я понесу ведра с побелкой, а ты следуй осторожно за мной. Спрячься где-нибудь за занавесью и, как только карлик помчится вниз, полезай в камин. В общем, это не сложно, а?

План был предельно прост, и я ни секунды не колебался. Франта поднимался вверх с тяжелыми ведрами известки в руках, громко топал и пыхтел, а я шел за ним следом и за его спиной добрался до кухни бывшего кастеляна. Спрятавшись за дверь, ждал, что будет дальше.

— Лопатку и гипс принес? — спросил карлик высоким срывающимся голосом.

— Ай, не сердитесь, но спешно нужна была побелка, и я совсем про вашу просьбу забыл. Я сбегаю, только вот ведра отнесу, ладно?

— Ну и шляпа! — пропищал карлик с усиками. — Где только у тебя голова? — И он, не раздумывая, помчался вниз.

Все вышло именно так, как мы и ждали. В мгновение ока я очутился в камине, увешанном старыми тряпками, и согнулся в его нише. Меленькие дырочки в мешковине позволяли довольно хорошо разглядеть, что происходит в комнате, а когда человечек с усиками возвратился, я мог проследить за каждым его движением.

Сначала было ужас как скучно. Он приготовил гипс, а потом начал замазывать лопаткой дырки, оставшиеся от гвоздей и скоб. По временам он останавливался, украдкой поглядывал на потолок, потом выглянул в коридор и снова продолжал замазывать дырки. Время шло, а ничего существенного не происходило. В какой-то момент мне послышался около замка голос Станды, и я испугался, как бы он не принялся меня разыскивать. Мне даже показалось, будто меня окликнули по имени, но потом все стихло. Усатый заделал еще несколько отверстий, оставшихся после Клабана, и поставил жестянку с побелкой на пол. Потом вдруг перебежал от одних дверей к другим, прислушался и рванулся за стремянкой; быстро поставил ее в центр комнаты и ловко взобрался наверх. Вынув из нагрудного кармана полотняного пиджака отвертку, он нашел на потолке нужное место и начал ею вращать. С необычайным проворством вывинтил четыре болта и подхватил квадрат деревянной доски, упавшей ему в руки. Растерявшись, он оглянулся на двери и снова прислушался, отер рукавом пот со лба и перевел дух. Потом засунул руку в отверстие и стал шарить там; дышал он при этом так взволнованно и тяжело, что его прерывистое сипение разносилось по всей комнате.



Не стану утверждать, что в эти минуты на душе у меня было совсем спокойно, но и волновался я не так сильно, как в воскресенье ночью. Я был почти уверен, что усатый роется там, откуда давно все унесено; мне только очень хотелось увидеть его разочарованную физиономию. Но вместо этого я услышал его голос.

— А-а-у-й-у, — неожиданно завизжал он и так резко дернулся на стремянке, что стукнулся макушкой о потолок. — Р-ра-а-а-и-и, — рычал он, в отчаянии дергая из стороны в сторону рукой, засунутой в отверстие.

Стремянка под ним раскачивалась, и тут я выскочил из камина. В тот же самый момент в дверях показались люди: слева малярный мастер с Франтой, а на лестнице напротив возник Станда. Он улыбался во весь рот, некоторое время глядел на усатика, раскачивавшегося на стремянке, потом, раскрыв перочинный нож, вскочил к нему на лестницу. Влез в потолочную дыру и моментально высвободил руку усатого. Сжав ее в своих ладонях, он сдернул с пальцев визжавшего карлика какую-то дощечку и сбросил ее вниз на паркет. Усатик сунул средний и указательный пальцы в рот и глухо заскулил. Станда спустился с лестницы и предложил:

— Вы тоже слезайте, уважаемый, поговорим. Кстати, к нам пожаловали сейчас редкие гости — из уголовного розыска. Они вас поджидают.

Усатик на трясущихся ногах поплелся вон из замка, а я поднял с земли дощечку с проволочным прямоугольником. Это была самая обыкновенная мышеловка.

21. Отбой, графы!

Таких мышеловок в потолочном отверстии оказалось целых пять. Станда установил их ночью, прикрепив веревками к балкам; он рассчитывал, что вор попадет рукой хотя бы в одну из них. Расчет оказался верным. Карлику с усиками пришлось постараться, чтобы удержать в пальцах ручку, которой он подписывал протокол, составленный во время его допроса сотрудником органов госбезопасности. Никто из нас записи допроса не читал, но Станда без всяких упрашиваний пересказал нам все, что в нем было интересного. А от себя передал рассказ двойника художника Швабинского, старого пана Рихтра, — и вот еще одна тайна замка оказалась раскрытой.

— Все началось с приезда иностранца, — начал Станда. — Некогда он служил у Ламберта счетоводом, а в сорок пятом бежал вместе с графской семьей в Западную Германию.

Распаковав тюки, Ламберты обнаружили, что нескольких небольших картин не хватает, однако фронт уже придвинулся к нашим краям, и предпринимать расследование было поздно. Ламберты о своих потерях не вспоминали. Старый граф скончался, а молодые ничего не знали, ни о чем не имели понятия. Только счетовод ни о чем не позабыл. Как только появилась возможность путешествовать, он под видом туриста приехал в Винтице и прямым ходом направился к старому Рихтру. Собственно, пан Рихтр — единственный из тех, кто помогал семейству графа укладывать имущество, и только он мог знать о картинах. И он о них знал. Долгие годы ждал он случая проникнуть в замок — столько же, сколько и этот удачливый счетовод. Но в комнате, где Рихтр спрятал картины, жил Клабан, так что случай подвернулся только теперь, в воскресенье, когда замок пустовал. Старый Рихтр сперва разведал обстановку, а потом здесь и появился счетовод Клейнбауэр, наш незнакомец в вельветовых брюках и черных сапогах, выдававший себя за рыболова-любителя. О том, что картины им украсть не удалось, рассказывать нечего, это происходило у нас с Лойзой на глазах.

Однако старик не сдавался, он разработал новый план, посвятив в него своего коротышку племянника, отпетого шалопая, который никогда трудами праведными не жил. Но и Клейнбауэр на всякий случай имел свой собственный план, наверное не слишком-то доверяя усатику. Он-то и отравил Бояра, полагая, что мы держим его, чтобы пес стерег замок. Он и пожар устроил, чтобы выманить нас из замка.

— А сколько же этот счетовод пообещал старому Рихтру за картины? — полюбопытствовала Ивана.

— Что-то около пятидесяти тысяч, — ответил Станда, а Тонда вздохнул:

— Бог мой! Да ведь это целая кондитерская!

— Нет, вы слышали?! — возмутился Мишка. — Ему сразу вспоминается жратва!

Станда рассмеялся:

— Пусть каждый переведет эту сумму на что ему хочется. Но не подумайте, что пятьдесят тысяч — это полная стоимость картин. Полная их стоимость полмиллиона, если не больше.

— Уй-юй! — удивленно присвистнула Алена.

— А иностранца-то все-таки поймали? — спросил Миша.

— Да, он даже до границы не успел добраться.

— Так что все кончилось хорошо, — подвела итог Ивана.

— Все, да не все, — возразила Алена. — Мы ведь потеряли Бояра. Жалко, что его с нами больше не будет.

Станда погасил сигарету о камень и поднялся с газона.

— С этой минуты и до последнего дня у вас одна забота — трудиться. Начнем помаленьку освобождать от хлама нижние помещения, чтоб маляры с бельэтажа спустились прямо вниз. Потом передвинем мебель в коридор, а ночку-другую поспим на тюфяках. Пойдем и на это. Может, кто хочет еще о чем-нибудь спросить? — Он обвел нас всех взглядом.

Мы один за другим, по очереди, отрицательно покачали головами.

— Значит, отбой, графы! — скомандовал Станда и направился к замку.

За ним двинулись все остальные: Большой волк, Дикий волк, Быстроножка и Толстый волк.

Ивана посмотрела нам вслед, а потом повернулась и пошла в огород пани Клабановой нарвать петрушки для супа.

Приближался полдень.


Загрузка...