Сказочное наказание

1. Тонда собирается нести яйца

Ах, градиштьский птичник, здорово нам из-за тебя досталось!

Только таким вздохом можно начать рассказ о последней неделе нашего вынужденного пребывания в замке Ламберт. Ночи теперь проходили спокойно, дни тоже, и, хотя какое-то время мы еще жили воспоминаниями о недавних приключениях, все-таки на нас медленно, но верно наваливались будни.

Вы не поверите, как похорошел старый замок, когда за его отделку принялась бригада первоклассных мастеров. Правда, ходить за ними по пятам с мокрой тряпкой в руках и подтирать на паркете капельки краски с оконных рам, дверей и стен — это такая каторга, что даже представить себе невозможно. Два раза нам пришлось работать далеко за полночь, потому что побелка и штукатурные работы были закончены, а если известка засохнет, то, чтоб ее оттереть, усилий понадобится вдвое больше.

Идиллия первых десяти дней, проведенных в замке, канула в прошлое. Только теперь мне стало понятно, почему отец невообразимо долго обсуждает с мамой, пора делать ремонт в доме или можно еще подождать, и всякий раз повторяет: «Лучше два раза переехать, чем один раз сделать ремонт». Но дома у нас водопровод, газовая плита и горячая вода под рукой, а тут за каждой каплей нужно сперва сходить на колонку, потом принести в кухню, согреть в печке и уж потом разнести по всем покоям. Четыре дня спустя, когда мы после опостылевшей нам работы — уборки первого этажа — перебрались в бельэтаж, сетуя на свою горькую судьбину, Станда, естественно, напомнил про нашу «яичную баталию» на птичнике.

— Да я бы лучше сам эти двести яиц снес и еще кудахтал бы после каждого, чем все время по полу с тряпкой в руках елозить! — в сердцах бросил Тонда.

Мишка тут же с готовностью объяснил, что в таком случае ему пришлось бы еще клевать зерно, сидеть всю ночь на насесте, а на рассвете гонять по двору, глотая дождевых червей, потому что Тонда — известный мясоед. Превращение Толстого волка в кудахтающую курицу нам так понравилось, что мы поминутно поддразнивали его, спрашивая, не снес ли он яичко.

Тонда очень расстроился. Он пытался не замечать наших шуточек, но его просто распирало от ярости. А когда Мишка, серьезно наморщив лоб, осведомился, не хочет ли он проглотить немножко мела, чтобы скорлупа у яичек была покрепче, Толстый волк взвыл, схватил мокрую тряпку и бросился на Дикого волка. Тот, ничего не ожидая, заскользил по паркету к двери, где на большой скорости врезался Станде в бок. Большой начальник, не сходя с места, обратился в огромную юлу и удерживался на ногах, размахивая руками, как ветряная мельница крыльями. Мишка тем временем проехался через всю комнату, оставив на засыпанном опилками полу чистую блестящую полосу.

Станда еще какое-то время танцевал нечто вроде казачка или польки, а когда тело его вновь обрело вертикальное положение, раскрыл было рот, чтоб извергнуть громы и молнии. Но тут Дикого и Толстого волков от разноса спасло — хотите верьте, хотите нет — само министерство культуры!

— Станда, скорее сюда! — послышался с улицы голос Иваны. — К нам несется какой-то ломовоз!

Смерив осыпанного опилками Мишку уничтожающим взглядом, Большой начальник рассек воздух руками, показывая, как забивают дичь, и выбежал в коридор. Мы взялись за работу, и Тонда тоже, правда не удержавшись от грозного обещания:

— Все равно я вам этого не прощу, вы… трусы!

Алена дружески подтолкнула его локтем:

— Да брось, Толстенький, не сердись, это ведь шутка!

— Ну конечно, как шутить, так обязательно надо мною, — пожаловался Тонда уже более спокойно.

— А ты тоже подшучивай над нами, — посоветовал я. — Ничего, мы выдержим, не бойся.

— А если я не умею! — Толстый волк беспомощно развел руками. В комнате воцарилась тишина, и к нам донеслись голоса двух незнакомых мужчин, разговаривавших во дворе. Мы недолго испытывали муки совести.

— Ивана крикнула, что сюда кто-то на грузовике едет, — припомнила Алена. — Наверное, снова какой-нибудь пан Гильфе.

— Ерунда, — отозвался Мишка. — Там говорят по-чешски.

— Пан Гильфе тоже говорит по-чешски, — возразил я, и тут же память выдала мне одну фразу из нашего с ним разговора: «Та самок принадлежал мой папенка. Я там народился, и, как фойна коньец, мы туда nach Deutschland».

— Пф-ф-ф! — прыснула со смеху Алена, а за ней громко расхохотались и Тонда с Мишкой.

— А у вас здесь весело, — вдруг раздалось у нас за спиной.

В дверях показался высокий человек с черной густой бородой; сопровождал его щупленький старичок в черной широкополой шляпе. А за ними стояли, таинственно улыбаясь, Ивана и Станда.

— Так это они? — снова заговорил бородатый великан, кончиками пальцев поправив узелок галстука. — Совсем не похоже, чтоб они могли раздавить кучу яиц.

«Ай-яй-яй, опять за прежнее», — подумал я.

Алена, отерев тыльной стороной ладони потный лоб, за всех нас благовоспитанно поздоровалась:

— Добрый день.

Тощий старичок, приподняв шляпу, кивнул нам в знак приветствия.

— И уж никоим образом не похожи на сыщиков, — произнес он, несколько пришепетывая. — Мальчики здоровенькие, словно бычки, а девочка — настоящий розанчик!

— Привет! — поздоровался с нами его спутник, который был по крайней мере на полметра выше старичка. — Привет, графы! — И он обошел всех нас, пожимая нам руки.

— Граф Лойза.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся бородач и левой рукой обнял меня за шею. — Доктор Баворка, — представился он и подал руку Алене. — А это профессор Никодим. С вашего позволения мы немного погостим в замке.

— Позволяем не мы, — ответил я и вопросительно поглядел на Станду.

— Все уже договорено, — объяснил Станда. — К нам с визитом приехали сотрудники министерства культуры.

— Удивительно, но факт, — добавила Ивана многозначительно.

2. Отвага — редкое качество

— Кхе-кхе, — откашлялся долговязый посланник министерства, готовясь произнести речь. — Как вам, конечно, известно, молодые люди, благодаря вашему вмешательству республике удалось сохранить большие ценности.

Мы приготовились с учтивым вниманием выслушать весь доклад. Наверное, он это понял, потому что вдруг махнул рукой и совсем по-дружески улыбнулся.

— Словом, вы напомнили нам, что под Винтицами тоже есть замок, в котором хранились настоящие сокровища. Несколько картин стоимостью около миллиона, да будет вам известно. Молодые господа Ламберты выкрали их во время войны из квартир убитых евреев и патриотов, если бы не этот… как его…

— Рихтр, — подсказал Станда.

— Не будь этого пана Рихтра, который в сорок пятом году, воспользовавшись суматохой, царившей во время переселения, припрятал их, мы бы этих картин никогда не увидели. И не будь вас, разумеется. — Он пальцем обвел в воздухе кружок. — Это прежде всего ваша заслуга, что их вовремя задержали. — Он с поклоном повернулся к Иване. — Будьте любезны, барышня.

Наша хозяйка подала ему небольшой изящный «дипломат», который до сих пор прятала за спиной.

Доктор Баворка одним махом расстегнул блестящую молнию, пошарил на дне папки и вынул из нее четыре продолговатые, обтянутые зеленым бархатом коробочки. Первую он передал Алене, пожав ей при этом руку так, что она ойкнула.

— Это всего лишь скромное вознаграждение, скорее — сувенир, но, может быть, тебе понравится. И спасибо за отвагу, теперь это редкость, особенно когда нужно просто сделать доброе дело.

Смущенная Быстроножка мялась, переступая с ноги на ногу.

— Да почему же я… Это скорее Станда с Иваной и Лойза с Мишкой… и Тонда.

— На всех хватит, — сказал элегантный бородач, вручая по коробочке и нам.

Столпившись посреди разбросанных опилок и грязных ведер, мы беспомощно, в полной растерянности смотрели друг на друга. Из опыта различных торжественных собраний, в которых участвовал наш пионерский отряд со своей культурной программой, мы помнили, что кто-то из награжденных должен выступить и сказать ответное слово. В нашем случае эта обязанность ложилась на меня, хотя оратор из меня не так чтобы очень. Скорее всего, и тут я уродился в отца.

— Вы даже не взглянете на подарки? — удивилась Ивана, вызволив нас из плена мучительных раздумий.

Само собой, мы все, как один, открыли крышки зеленоватых коробочек и остолбенели.

В коробочках лежали позолоченные часы с механическим заводом и обозначением даты. Станда тут же заявил, что эту торжественную минуту нужно увековечить, и все общество перебралось на подворье замка, где наш вождь и запечатлел нас на фоне министерской «Татры». Потом у себя в гостиной мы устроили «небольшой второй завтрак», как выразилась Ивана, но в наших условиях это было просто царское угощение, состоявшее из ветчины с яйцом, маринованных огурчиков и цветной капусты. Толстый волк не знал, куда глядеть: то ли на часы, то ли на заставленный яствами стол. И принял соломоново решение — положил раскрытую коробочку на тарелку и, не сводя с нее глаз, набивал себе брюхо вкусной едой.

Бородатый представитель министерства, стряхнув носовым платком крошки с бороды, поблагодарил за угощение и, взглянув на часы, поднялся.

— Профессора Никодима мы на время оставим у вас, — сказал он, положив руку на плечо седовласому старцу. — Это наш лучший знаток старинных мастеров, он с удовольствием посмотрит всю живопись, сохранившуюся в замке. Может, без всяких результатов, но может, и… — Он не договорил.

— Да тут одни графы, графини да генералы, — сказал я. — И еще рыцарь на коне.

— Дело не в том, что изображено, а чья это работа, — ответил сотрудник министерства. — Профессор Никодим разберется.

Он попрощался с нами, сел в свою «Татру-603», а мы проводили его до самой дороги, выбежав за ворота, и махали до тех пор, пока машина не вывернула на шоссе, ведущее к Винтицам. Чемоданы профессора и все картины, собранные в одной из отремонтированных комнат, мы с помощью Станды принесли в комнату второго этажа, которую когда-то занимал пан Гильфе. Если я не ошибаюсь, картин было двадцать три. Да еще четыре, самые большие, мы оставили на прежнем месте, потому что, бегло осмотрев их, профессор махнул рукой и объявил, что не стоят они того, чтобы с ними возиться.

До наступления вечера оставалось еще четыре часа, а в бельэтаже были не убраны две комнаты. Мы решили, что сегодня одну, по крайней мере, мы еще осилим, но радость, доставленная неожиданным визитом, удвоила наши силы, и в восьмом часу мы ворвались в кухню к Иване с ликующим воплем: «Порядок!»

Еще до захода солнца мы вдоволь набарахтались в бассейне с фонтаном, который, благодаря нашим со Стандой стараниям, превратился во вполне пристойное место для купания — вода там прогревалась солнцем. Устроившись в коридоре на тюфяках, Тонда произнес последнюю фразу, чем и завершил этот вечер:

— Ну и денек выдался!

И в том, с какой интонацией это было сказано, чувствовалось полное Тондино удовлетворение.

3. За грибами, психи!

Станда предрекал, как вы помните, что после раскрытия тайны замковой живописи нас до конца пребывания ждет одна только работа, ее немало! По-своему он был прав, потому что только ему была известна точная разверстка работ, которые следовало выполнить за месяц, и только он мог подсчитать, что времени у нас, в общем-то, должно хватить.

Он недооценил лишь нашу неимоверную активность и инициативу, как любит повторять у нас классный, если кто-нибудь на уроке то и дело поднимает руку. Но наступило время субботнего второго завтрака, и мы — так уж повелось! — захватив ломтики сыра и кружки с чаем, устроились под серебристыми елями. Станда разложил на коленях свои бумаги.

— Итак, молодые люди, — сказал он и поднял вверх листок, чтобы привлечь к себе внимание, — сегодня мы выполнили последнее из заданий, которые определили нам в комитете. Замок отремонтирован, мебель расставлена, остальное — забота мастеровых, они придут сюда после первого августа. Я думаю, что…

Мы не дали ему договорить. В один миг его окружили скачущие и улюлюкающие голодранцы, которые, держа в одной руке надкусанные ломтики сыра, а в другой — расплескивающийся чай, исполнили победный танец. Какое-то время он наблюдал наше буйство, но, когда топочущий Тонда обрызгал бумаги горячим чаем, прогудел повелительно:

— Кончайте, психи! Извольте сесть, я еще не договорил!

Потребовалось немало усилий, чтобы унять необузданные страсти, как наш директор именует классный галдеж.

— Я думаю, — повторил Станда, повысив голос и заглушив последние наши выкрики, — что теперь пора решить, что делать дальше. Собственно, у нас две возможности — или ехать в Гра…

— Нет! — заорали мы на весь парк, так что Станда заткнул уши.

— Хорошо, хорошо, значит, домой не поедем…

— Ура-а-а! — Наш вопль взлетел к самому небу.

— Но бездельничать всю неделю — не пойдет!

Сразу наступила тишина. Неужели Станда выдумал еще какую-нибудь работу?

— Слушайте! Все, что нам положено было сделать, мы проделали, честь вам и хвала. Заставлять вас работать еще я не имею права, это обсуждению не подлежит.

«Это он подсказывает нам правильное решение, — подумал я. — Или мы добровольно возьмемся за новую работу, или — шагом марш! — направление Градиште».

— Нет уж, говорите прямо, что у вас на уме, — вдруг предложил Мишка, изобразив на лице муку.

Станда рассмеялся:

— Прямо так прямо. Я подумал, что мы могли бы насушить грибов для столовки или продать их, а деньги положить в вашу пионерскую копилку. Дошло до меня также, что вы хотели организовать водную секцию, а денег на каноэ нет. Что если…

— Здорово! — воскликнул Мишка и затрубил в пустой стакан. — Водная секция — внимание! К торжественному спуску каноэ на воду — направо! Как мы его назовем?

— Овчарка Казан! — крикнула Алена, как будто лодка уже была спущена на воду.

— А может, лучше отдать грибы в школьную столовую? — несмело предложил Тонда. — Зимой картофельный суп с грибами вполне…

— Нет, Толстяк, хватит, — миролюбиво произнес Мишка, — мы тебя знаем, ты больше всего заботишься о своем пузе, в каноэ тебе и не влезть, но теперь тебе придется на все сто подчиниться команде. Ясно?!

Последнее слово Мишки прозвучало уже как угроза, и Толстый волк поспешил согласиться, и только безвозвратно исчезающий вдали призрак картофельной похлебки с грибами заставил его шмыгнуть носом.

— Значит, договорились, — подвел итог Станда и собрал свои бумаги. — С утра в понедельник начнем, до обеда подготовим грибы для сушки, а после обеда будем предаваться лени. Да, не хочет ли кто в воскресенье навестить домашних?

Встретиться с родными мечтали только Быстроножка и Толстый волк. Алена — чтоб утешить и успокоить мамочку, а Тонду, без сомнения, манила богатая бабушкина кладовка. После обеда мы проводили их до остановки, передали кое-какие поручения нашим близким и наказали, чтоб они, бога ради, не проговорились председателю Рабасу о том, что у нас уже все сделано.

Солнце палило нещадно, так что мы с Мишкой выплескали из бассейна всю воду. Станда со своими фотоядами удалился в темную комнату, а Ивана предпочла устроиться на газоне. «Вот невезенье, вечно приходится на кухне сидеть», — сетовала наша хозяюшка, подставляя лицо солнечным лучам. Вдоволь набрызгавшись, мы улеглись рядом с нею и позволили солнцу поджаривать наши тела. Оно стояло очень высоко, немилосердно опаляя все вокруг.

4. Неужто еще один незнакомец?!

Когда я проснулся, солнце было на полпути к закату. Меня словно сварили и зажарили одновременно, тело заливал обильный пот, а во рту все пересохло, как в Сахаре. Ивана с Мишкой еще отдыхали, поэтому я осторожно встал и поплелся к замку, где для утоления жажды всегда стоял кувшин с отваром из яблочной кожуры. Наполнив кружку золотисто-желтым напитком, я устроился в комнате Иваны — она была самая прохладная. Через окно виднелись затененная часть овощных грядок, могучий пояс ограды и край леса, обожженный солнцем. Красноватые ветви искривленных сосен светились меж серо-зеленых пучков игольника, над которым дрожало белесоватое небо. Всюду было тихо-тихо.

Рассматривая окружающий пейзаж, я подумал, что не мешало бы опять залезть в бассейн — смыть с себя лень и оцепенение. Вдруг мне показалось, что из ветвей самой высокой сосны сверкнули два ослепительных луча. Я стал глядеть туда и вскоре убедился, что в кроне сосны то возникают, то исчезают две светящиеся точки. Дальнейшее наблюдение подтвердило, что ветви в том месте раздвинуты и чем-то затенены, прикрыты. И тут до меня дошло: на сосне сидит кто-то и в бинокль рассматривает наш замок.

По едва заметному отражению я понял, что бинокль направлен в одну точку; я попытался быстренько перебрать в уме все достопримечательности нашего замка, из-за которых стоило бы залезть с биноклем на дерево. Но на память не приходило ничего стоящего внимания, пока шорох на втором этаже не напомнил мне о профессоре Никодиме, который в своей комнате смывал пыль с портретов графов, графинь и генералов. Неужели кому-то (еще один незнакомец?) взбрело в голову таким странным способом проявить интерес к его работе. Мне это показалось маловероятным, но все-таки подозрительным, ведь отблески стекол бинокля виднелись как раз на таком уровне, где их прицельной мишенью могло быть только здание замка.

Поставив кружку на подоконник, я выбежал на раскаленное подворье. Ивана с Мишкой по-прежнему неподвижно лежали на траве, и я засомневался: посвятить их в новую тайну либо действовать одному, на свой собственный страх и риск? Я представил себе, как Ивана сердится спросонья: вот, мол, опять кто-то сходит с ума, — и это решило исход дела.

Выскользнув из замка, я захлопнул за собой чугунные ворота и повернул вправо, по направлению к купе раскидистых сосен.

Перебегая от дерева к дереву, я потихоньку приближался к искривленной сосне, служившей пристанищем неизвестному наблюдателю.

Ориентироваться было трудно, потому что сосну заслоняла от меня молодая еловая поросль, и только по близости замковой ограды можно было судить, что направление выбрано правильно. Я был метрах в двадцати от намеченной цели, как впереди что-то рухнуло, а потом послышалось глухое чертыхание. Я отполз подальше, под ветки ближайшей елочки, и замер в высокой траве. Шаги, неровные, запинающиеся, приближались.

И вот совсем близко от моего укрытия прошел, прихрамывая, мужчина в светлых полотняных брюках и зеленоватом вязаном жилете. Временами он останавливался, тер ладонью пострадавшее при падении колено и что-то неразборчиво бормотал. Он миновал небольшую просеку, и тут я мельком увидел его лицо. Мужчина лет тридцати, над переносицей — сросшиеся густые брови, длинные, каштанового цвета полубаки. Под сжатой в кулак левой рукой болтался на ремне бинокль. Подождав, пока не стихнет хруст раздавленных веточек, я выбрался из укрытия под елкой.

Это лицо я где-то видел! Прикрыв веки, я прокрутил в уме кадры нашей жизни за последние дни. Этого лица на них я не обнаружил. Осторожно подошел к тому месту, которое незнакомый наблюдатель только что покинул, и посмотрел вверх, на раскидистую крону сосны. Ее ветви так и манили забраться наверх выбрать местечко, откуда удобнее смотреть на замок.

Замок лежал передо мною как на ладони, во всей своей красе. Через распахнутые окна можно было видеть чисто выбеленные комнаты, я даже отыскал взглядом собственную постель с деревянным зубчатым изголовьем. В комнате над нашей спальней, неподалеку от окна, сидел профессор Никодим в огромной широкополой шляпе и осторожно обстукивал молоточком рамку картины, уперев ее в колени. Тук-тук-тук — улавливал мой слух, и я убедился, что можно и без бинокля определить, чем он занят. Соскользнув с дерева, я в задумчивости побрел обратно в замок. Если бы не то обстоятельство, что лицо наблюдателя показалось мне страшно знакомым, я бы махнул на все рукой и поспешил окунуться в бассейн. Но тут…

Подойдя к воротам, я сунул руку меж прутьев изгороди и отодвинул предохранитель задвижки. Ворота со скрипом раздвинулись и снова закрылись. Очутившись во дворе, я почувствовал, что голова моя пылает, но совсем не от жаркого летнего солнца. Я направился было к газону — поделиться своими тревогами с Иваной и Мишкой, но там их не было. И вообще весь первый этаж словно вымер. Лишь из каморки возле бывшей инспекторской слышался легкий шорох, и поэтому я тоже перешел на шепот:

— Станда, это вы здесь? Можно войти?

В дверях загремел ключ, и в коридор высунулась голова нашего командира. Болезненно прищурившись, он отступил, пропуская меня внутрь.

— Быстрее, а то у меня снимки в фиксаже.

Я влез в каморку и, ничего не видя, застыл на месте. В глубине мерцала полоска зеленовато-желтого света, но, для того чтобы двигаться, этого было мало.

— Сейчас привыкнешь, — проговорил Станда, — после света глаза должны привыкнуть к темноте. Что это ты обо мне вспомнил? Скучно стало, да?

— Да нет, — ответил я. — Скорее, опять какая-то загадка.

— Брось, пожалуйста, — вяло и без всякого интереса промямлил Станда, возвращаясь к своему занятию. — А ты, часом, на солнце не перегрелся?

— Может, и перегрелся, но загадка никакого отношения к солнцу не имеет. Я сейчас видел парня, который рассматривал в бинокль наш замок. Сидел на сосне и глазел на комнату профессора.

Силуэт Стандиной фигуры распрямился, и я увидел рядом с собой его позеленевшее лицо.

— А ты не фантазируешь? — недоверчиво спросил он.

— Честное слово, — поклялся я и выложил все, что пережил в последний час.

Станда слушал меня молча, потом пинцетом вынул из фиксажа несколько фотографий, бросил их в бачок с водой и зажег свет. Мы оба на мгновение заслонили глаза ладонями.

— Мне эти загадки поперек горла, — проговорил Станда и выловил из чана отливающую блеском мокрую увеличенную фотографию. — Ты говоришь, лет тридцать? Значит, на мальчишескую выходку не похоже…

Подойдя поближе, я заглянул Станде через плечо. У него на ладони лежал снимок нашей торжественной встречи на фоне министерской «Татры-603». Оглядев одно за другим наши сияющие довольством лица, я хотел отпустить какую-то шуточку насчет объемистого Тондиного брюха, но тут взгляд мой упал на лицо водителя роскошной машины.

— Вот он! — воскликнул я. — Этот тип с биноклем!

— Ты что, спятил? — вздрогнул Станда. — Да ведь это шофер министерства.

— Нет, это он, он, — твердил я, тыча пальцем в фотографию.

Станда тут же шлепнул меня по рукам.

— Погоди, дай просохнуть. Может, при дневном свете она будет совсем другая.

Я хотел было снова возразить, но тут из коридора донесся крик. Кричали несколько человек. Станда бросил фотографию в бак и резко распахнул дверь. За дверью стояли Ивана, Мишка и — Алена!

5. Я им покажу муравьев!

В жизни часто бывает так: сделаешь доброе дело, и это почему-либо обернется тебе боком. Эту мудрость я усвоил не из книг, а познал на собственном горьком опыте. А если точнее, на Аленином.

Оказалось, что, когда Быстроножка добралась на винтицкой трясогузке до Градиште и осчастливила матушку своим появлением, пани Ванькова вдруг спохватилась, что у нее нет дрожжей, а хотелось бы испечь сдобную булку. Алена, как примерная дочь, тут же вызвалась сбегать в кооперативный магазин, чем и заслужила родительскую похвалу. И если вы считаете, что субботним утром дрожжей нигде не продают, то ошибаетесь. Продавщица живет в Градиште и с пониманием относится к рассеянным хозяюшкам. Увидев Алену, она рассыпалась в любезностях, потому что ей очень хотелось узнать самые свежие новости о нашей жизни в замке: тогда на воскресных посиделках первенство среди товарок было бы ей обеспечено.

Быстроножке скрывать было нечего, и она выложила все как есть. И заслужила восхищение не только от заведующей кооперацией, но и от ее сына Влади, который сделал Алене знак, чтоб она подождала его на улице.

Владя Турек, известный у нас под прозвищем Владя-кооператор, увлекался Аленой с тех пор, как она помогла ему разрешить «математические» проблемы. Дело в том, что его матушка вбила себе в голову, что воспитает из Влади преемника. При Владиных успехах, которые наш классный оценивал на тройку, а иногда и на двойку, замысел этот выглядел весьма смелым. Однако за последнюю четверть Владе удалось с помощью Быстроножки добиться более высоких оценок и учиться на четыре и пять. В свидетельстве об окончании восьмилетки у него стояла желанная пятерка, обведенная красным кружком, и пани Туркова вздохнула с облегчением. Спокойнее стала жизнь и у нашего классного, потому что теперь он мог ходить за покупками, не опасаясь бесконечных сетований несчастной продавщицы.

Но я отнюдь не собирался ехать за семь верст киселя хлебать, как выражается мой отец, когда рассказчик отклоняется от темы. Так вот, Владя-кооператор проговорился своей наставнице по математике, что по чистой случайности (а как же еще!) прослышал, как Ярда Шимек и Карел Врзал держали военный совет, собираясь в новый поход против «дурацких графов», живущих в замке Ламберт. И что месть за изгнание из компании они назначили на ночь с субботы на воскресенье. Возмездие будет таким ужасным, что мы посинеем с ног до головы. Было ли это образное выражение или на самом деле друзья собирались выкрасить нас в синий цвет, Владя точно не знал, но обратил внимание, что два дня назад они закупили в магазине у его матери пять бутылочек краски для печатей. А немного позднее он услышал еще, как они шушукаются о тайнике в лесной сторожке, но опять-таки не смог понять, о какой сторожке идет речь.

Быстроножка тотчас смекнула, в чем дело, мигом отнесла дрожжи домой, попрощалась с удивленными предками и — скок-поскок! — отшагала пять километров до Винтиц.

Не успела Алена досказать, а Мишка уже закипел от ярости. Лицо у него сделалось кровожадным.

— Я им попомню муравьев!

— Тайник мы уже отыскали, — отозвалась Ивана. — Он был в куче листьев за сторожкой, но там оказалась только одна бутылочка, пузатенькая такая, с широким горлом.

— Ее мы уже оприходовали, — добавил Мишка. — Эх, привяжем субчиков к дереву и разделаем под орех с головы до ног.

— Очень примитивно, — отозвался Станда. — Увидев, что краски нет, они отложат месть и придут в другой раз, когда вы их не ждете. Пусть они даже не подозревают, что мы о чем-то знаем, пусть начнут действовать, вот тут-то мы и схватим их за руку. Я бы прежде всего выяснил, с какой целью они заготовили так много краски.

— Да ведь это яснее ясного! — сказал я. — Они хотят вылить ее в наш бассейн.

— Как же мне это сразу в голову не пришло? — Ивана звучно хлопнула себя по лбу. — Ну конечно, поэтому их веселило, как мы посинеем с головы до ног.

Мишка презрительно надул губы:

— Дурачье! Не полезу же я в такой бассейн, где чернильная вода, я ведь не дальтоник.

— А я знаю! — вдруг вскрикнула Алена и покрутила пальцем у нас под носом. — Они совсем не такие дураки, как считает Мишка. В тайнике у них хранилась такая круглая свинцовая палочка. Там мы ее и оставили, потому как не поняли, зачем она. А сейчас я вам все продемонстрирую, дайте-ка мне эту бутылочку с краской.

Ивана вышла на лестницу и принесла низенькую, но довольно толстенькую бутылочку, похожую на большую чернильницу.

— Смотрите и удивляйтесь, — сказала Алена и поставила бутылочку на ладонь. — Вот они снимают пробку, кладут сверху толстую свинцовую дощечку и осторожно опускают бутылочку на дно бассейна. Ничего не произойдет до тех пор, пока кто-нибудь из нас не бултыхнется в воду и не перевернет бутылочку. Один миг — и мы как черника.

— Вот это да! — Я не мог скрыть своего восхищения, хотя это была выдумка наших врагов.

Станда погладил Алену по волосам.

— Какая умница наша Алена! Сразу видно, насчет проказ вы мастера. Но и работать умеете, — поспешил он добавить, увидев, что мы надулись. — А теперь нужно успеть подготовиться к их приходу. Прежде всего сейчас же водворить бутылочку на место. Разумеется, налив в нее простой подкрашенной воды и добавив крахмалу, — тогда никто и не заметит, что краска стала жидкой. Далее — под сараем лежат два ручных насоса. Пусть Лойза с Аленой проверят, исправны ли эти насосы, они очень нам пригодятся. Наконец, подыщите себе подходящее укрытие, поближе к опушке леса, но и не слишком далеко от калитки. Когда все будет сделано, я скажу, как действовать дальше.

Пока Станда заменял краску для печатей подсиненной крахмальной водой, мы с Аленой вытащили из-под сарая два насоса, а Дикий волк с помощью Иваны принялся маскировать укрытие неподалеку от калитки.

Потом Алена с Мишкой побежали водворить бутылочку на прежнее место, откуда они ее похитили часа полтора назад. Проглотив ужин, мы поспешили в парк, под купу серебристых елей, на очередной военный совет.

6. Станда — светлая голова

Солнце давно уже село, но было все еще душно, и нас со всех сторон донимали комары. Мы — Станда, Алена и я, — тесно прижавшись, притаились меж трех декоративных кустов можжевельника. Рядом, но за оградой, спрятались Ивана с Мишкой.

Было около одиннадцати, когда у калитки раздался какой-то шум и что-то звякнуло о кованую решетку.

— Эй! Поосторожнее, а то чуть бутылочку у меня из рук не выбил, — послышался сердитый шепот Ярды Шимека.

Скрипнула калитка. Как я ни пялил глаза, но так ничего и не увидел. Кругом — кромешная тьма, так что только по звуку можно было определить, что пришельцы взбираются по стене. Два раза что-то бабахнуло, потом наступила тишина, и опять раздались шаги, уже неподалеку от можжевеловых кустов. Я догадался, что гости направляются к фонтану.

Левой рукой я на ощупь проверил, на месте ли коробочка из-под мармелада, а правой провел по шлангу и нащупал ручку насоса. Прошло всего несколько секунд, но мне они показались чуть ли не часом. Наконец близко от нас снова зашуршала трава и послышалось тихое хихикание. Потом оно раздалось где-то у нас над головой, а шаги протопали дальше, к выходу из парка. Звякнула чугунная решетка калитки, и в тот же миг из рук Станды вырвался сноп света.

Мы с Аленой выпрямились, я надавил ногой на опорную доску насоса, и из Алениных ладоней вырвалась серебристо-фиолетовая струя, точно нацеленная в спину одного из незваных гостей. В ту же секунду с другой стороны таким же мощным душем встретили и второго пришельца, угодив ему прямо в живот. Вместо того чтобы соскочить и укрыться в траве, они перекувырнулись через калитку, но зацепились шортами за острые концы решетки. Теперь уже мы поливали их водой с двух сторон, с удовлетворением наблюдая, как фигуры наших неприятелей окрашиваются в фиолетовый цвет.

На дне мармеладной коробочки оставалась лишь самая малость несмываемой краски, насос всасывал уже один воздух, когда послышался треск, как будто мама распорола старую юбку. Это Ярда с Карелом вверили себя спасительному прикрытию высокой травы и на четвереньках уползли в лес.

Мы хохотали чуть ли не до полуночи. Станда вытащил из бассейна бутылочку с фиолетовым крахмалом, Алена и Мишка оттерли с ладоней темные пятна, оставшиеся после шланга, и мы отправились в объятия Морфея. Устроившись в постели, Дикий волк посетовал:

— Жаль, что мы облили их синькой только с одной стороны. Вот это был бы раскрас: стали бы еще разноцветнее.

— Эх, умница, да мы бы тогда друг друга окатили, — отозвался я. — Не думай, Станда рассчитал все до последней мелочи.

— Точно, — согласился Мишка и добавил признательно: — Станда — светлая голова, ничего не скажешь.

— А ты сомневался, — пробормотал я, а дальше уже ничего не помню.

7. На горизонте — Толстая торпеда

Примчавшись в понедельник утренним автобусом, Тонда поднял гвалт от самых ворот:

— У меня такая новость! Кто хочет услышать самую настоящую сенсацию?

Увешанный рюкзаками, с сумками в руках, он пыхтел, поднимаясь в горку.

Мы только что расправились в лесочке с завтраком и с любопытством разглядывали кругленькую фигурку Тонды, волочившего через двор свой тяжкий груз.

— Наверное, кооператив обобрал, никак не меньше, — заметил Мишка, почесав свой лохматый затылок. — А вам приходилось когда-нибудь видеть четырнадцатилетнего хомяка? Если не доводилось, вот полюбуйтесь на этот редкостный экземпляр!

Алена, дослушав его до конца, фыркнула в кружку с кофе, а Станда, закусив губу, принялся искать что-то в траве.

Толстый волк добрался до нас и, кряхтя и охая, начал избавляться от поклажи.

— Нет, такого вы… фуу… — Один рюкзак брякнулся наземь. — Еще не видели… уфф… — Тонда сбросил с плеч второй рюкзак. — Ха-ха-ха, так себя размалевать, ха-ха-ха!

— Ну, ты даешь, пфф! — ответила Алена. — Я думала, в нашем социалистическом обществе со спекуляцией уже покончено, а выходит…

— Это случайно, — защищался Тонда, отирая пот со лба, — так уж вышло, но, если хотите знать, все эти тюки вовсе не мои.

— Ничего себе случайно, — заметил Мишка.

— А ты вообще заткнись. Самый большой рюкзак передали именно для тебя, это чтоб всем было ясно, — осадил Мишку Тонда. — И вообще, без меня вы бы все тут пропали. — Тонда покосился и в мою сторону. — Чего только я не придумывал, доказывая, что на вас ни единой царапины. А твоя мама говорила… говорила, что… — Он не знал, как закончить фразу, чтобы было не обидно.

— Премного тебе благодарен. — Прижав руку к сердцу, я поклонился Тонде и подтащил к себе «мой» вещмешок. — Моя мама иногда любит поговорить о блудном сыне, — добавил я, прибегнув к лексике любителя древней литературы.

— Вот-вот. — Тонда махнул рукой. — «Да что же там делает мой ребеночек! — простонал он жалостливым голосом. — Неужели наше золотко уж никогда не отпустят из этого логова домой? Я от тревог сна лишилась…»

Кровь прихлынула к моим щекам, и я вскочил. Но Станда вцепился мне в ногу, повалил обратно на землю и положил руку мне на плечо. Только благодаря этому Толстый волк смог и Алене передать кучу подарков от родных и домашних.

— Еще и на тебя носильщиком работать, — ворчал он. — Едем вместе домой — и вдруг как сгинула… Что это на тебя накатило? С чего это ты от своих так скоро драпанула? В автобусе надо мной все смеялись, спрашивали, не на Северный ли полюс я собрался с эдакими тюками…

— Да-а-а, — протянула Быстроножка и произнесла что-то насчет скуки и занудства, видно догадавшись, что о нашем ночном происшествии Тонде еще ничего не известно.

Толстый волк скинул с плеч лямку последнего рюкзака и нагнулся, чтоб поднять свою сумку. Но на прежнем месте ее не оказалось: колыхаясь из стороны в сторону, она отползла приблизительно на метр.

— Кроха, я сейчас, сейчас, — забормотал Тонда, нагнулся, дернул молнию, и из сумки, радостно повизгивая, вывалилась псина.

Историю этой собачки стоит рассказать.

Тондины родичи получили ее в дар от какого-то дядюшки, который с полной корзиной объезжал своих родственников и одарял их щеночками, потому что у него не хватало духу их утопить. Но дядюшка этот не просто развозил щенят, от него можно было ждать гостинца и после убоя свиньи, поэтому всюду, куда бы он ни приходил, ему удавалось всучить песика или сучку.

Так прижился в Градиште черно-белый щенок величиной со смятое в комок полотенце, который своей неуклюжестью и крошечным ростом напоминал скорее заводную игрушку, чем настоящую собаку. Бабушка Тонды рассудила так: раз сам такой маленький, то пусть и имя будет подходящее, — и окрестила псинку Крошкой. В младенческом возрасте щен спал с Тондой в одной постели и, так же как и Тонда, сильней всего привязался к бабушке: у нее всегда оказывалось под рукой что-нибудь вкусненькое — и для внука, и для пса. И как-то так получилось, что за два года игрушечный щенок превратился в чудовище цилиндрической формы на кривых ножках; школьники прозвали его Толстой торпедой, а Тонду еще долгое время спустя кликали Крошкой.

И вот теперь эта псина, смахивающая на пеструю полуметровую колбаску, каталась по графским газонам, визжа от радости. Вообще-то мы — Мишка, я и Алена — собак обожаем, но это создание с лопухами вместо ушей, с ногами кривыми, как колесо, и с хвостом, напоминавшим откушенную сигару, ни малейшего восторга у нас не вызвало. Станда тоже разглядывал Толстую торпеду с удивлением и от растерянности не мог сообразить, какими же словами приветствовать нового обитателя замка. Из оцепенения нас вывел голос мужчины, кричавшего от ворот:

— Алло, вам телеграмма! Здесь проживает пан… пан профессор Никодим?

За решеткой поблескивали оранжевые почтальонские петлички, а сквозь ее кованые прутья просунулась рука с телеграфным бланком. Станда побежал к воротам.

Стоя на коленях в траве, Тонда что-то нежно говорил своему пестро-цветному вальку. Наверное, наше молчание затянулось, потому что, повернув к нам голову, он робко спросил:

— Разве вы… не рады, что у нас снова будет пес?

Мишка вздохнул и далеко послал плевок с невидимой жвачкой.

— Если это и есть та сенсация, о которой ты орал уже от ворот, то должен тебе сразу сказать, что меня она не заинтересовала.

— Да нет же, я не про то, — смутился Тонда и положил Толстую торпеду к себе на колени. — Вы ни за что не догадаетесь… Представьте… Ярда Шимек и Карел Врзал за субботу сделались фиолетовыми!

— Что ты говоришь? — подивилась Алена, толкнув меня локтем. — Что же это с ними? Или заболели?

— Нет, какая там болезнь! Просто были на гулянке и перевернулись вместе с лодкой где-то внизу красильни.

— Брось, придумай что-нибудь поумнее, — серьезно посоветовал я. — Кататься на лодке около красильни, да еще в такое время, когда спускают сточные воды, — такое только дураку может в голову взбрести. Конечно, Ярда с Карелом кретины, но дураков ты из них не делай. Да из нас тоже, понятно?

Тонда разволновался:

— Но ведь я не дальтоник! Они вчера утром часа три в пруду оттирались. На глазах почти у всей деревни, и все видели, что они фиолетовые, и теперь к ним так и обращаются: «Эй, вы, фиалки!» Не иначе.

— Да ведь не о том разговор, фиолетовые они или нет…

— До сих пор фиолетовые, — продолжал Толстый волк. — Им даже скипидарное мыло не помогло.

Мишка заржал, как лошадь, и в восторге бил себя по ляжкам. Алена уже дрожала от нетерпеливого желания поскорее вывести Тонду из неведения.

— Давай поспорим, что не купались они у красильни, — предложила Алена пари, но, увидев ошарашенное выражение его лица, кивнула в сторону парковой калитки: — Пошли, поглядишь, что это за красильня!

Часть стены с обеих сторон, трава и отдельные кусты все еще сохраняли густо-фиолетовый оттенок. Тонда осмотрелся вокруг, увидел шланги и бутылочку со свинцовым грузом и, совсем позабыв про Толстую торпеду, путавшуюся у него под ногами, возопил вне себя от восторга:

— Вот сенсация так сенсация!

В этот момент из замка вышел профессор Никодим, сопровождаемый Стандой. Они шли к нам. На голове у профессора была черная широкополая шляпа, на левом плече — темный болоньевый плащ, а в руке — черный чемоданчик.

— Хорошенько сторожите тут, детективы! — произнес он деланно-строгим тоном и поднял костлявый палец.

Станда разъяснил ситуацию:

— Пана профессора вызывают в Прагу, но он еще сюда вернется.

— С радостью, — отозвался старый художник, — я на самом деле буду рад сюда вернуться, мне очень здесь нравится.

И он оглядел парк.

«Он ведь всего раза два выходил из замка, — пронеслось у меня в голове. — И если бы не тюкал своим молоточком, мы совсем бы про него позабыли».

Профессор Никодим пожал всем руки, и Станда проводил его за ворота. В последнюю минуту Ивана выбежала из замка с пакетом в руке и что-то крикнула профессору про забытый завтрак, напомнив тем самым, что и нам пора подкрепиться.

8. «Что вы здесь делаете?» — спросил Станда

Километрах в двух от замка начинался смешанный лес, где даже в жаркое лето было прохладно. Каких только грибов не росло там! И подосиновики, и маслята, и боровички, а главное — множество душистых белых грибов с темно-коричневыми шляпками. Это несколько осложняло нашу жизнь: Станда решил, что стоит сушить каждый вид отдельно, чтобы заработать больше денег. Ивана, взглянув на эту красоту, взбунтовалась и объявила, что ей надоело квохтать на кухне, как курица. Натянув техасы и рубашку Станды, она сунула в корзинку перочинный нож и превратилась в завзятую грибницу. Через два дня весь пол был устлан бумагой, на которую мы ссыпали наш грибной улов; весь замок благоухал, словно грибная лавка.

В среду пополудни мы с полными кошелками и корзинами вернулись в замок, и Ивана пообещала быстро приготовить горячий обед. Теперь она сама убедилась, что в лесу голод пробуждается очень скоро: уже около половины одиннадцатого от хлеба с поджаренными яйцами остались одни крошки. С этой минуты Тонда всю дорогу умолял нас поспешить и первым толкнулся в калитку с фиолетовыми подтеками. И не успели мы его догнать, как услышали истошный крик:

— Воры-ы-ы! Идите быстрей, кто-то забрался в замок!

— Опять на него накатило, — заворчал Станда, но все-таки пошел быстрее.

Мы обогнали его и помчались к замку, насколько позволяла это сделать тяжелая ноша. Сгрудившись вокруг взволнованно галдевшего Тонды, мы собственными глазами увидели: главные ворота в замке распахнуты настежь.

— А мы не забыли их запереть? — Ивана попробовала найти объяснение этому факту, но Станда покачал головой, отгоняя от ворот Толстую торпеду.

— Пусть Лойза с Мишей быстренько обегут замок и посмотрят, не выскочил ли кто-нибудь из окна. — Открывая калитку, Станда на ходу давал распоряжения. — Тонда, ты с Иваной пойдешь ко второму входу, а Алена — со мной. Грибы оставьте здесь — и по местам!

Через несколько секунд у всех входов в замок стояли дозоры. Перескочив единым махом две грядки, Мишка поспешил к ограде, откуда можно было обозреть весь ряд замковых окон. Взглянув на распахнутое окно профессорской комнаты, он дико замахал руками. В несколько прыжков я очутился около него и тоже стал смотреть вверх. В комнате стояла какая-то женщина; держа в руках одно из полотен, она внимательно его разглядывала. Вскоре рядом с ней показалась голова Станды.

— Что вы здесь делаете? — громко спросил наш командир, так что мы отчетливо различали каждое его слово. — Как вы попали в замок?

Женщина поставила картину на раскрытый штатив, нацепила очки, пальцем поправила толстую оправу, прижав ее к переносице. Казалось, она шевелит губами, но до нас не доносилось ни звука. Потом она порылась где-то и протянула Станде бумагу.

— Пошли, — предложил Мишка, — теперь через окно никто не выскочит.

Тондино чудовище, которое он научил вести себя очень осторожно, тихо поскуливая, катилось нам навстречу.

— Что-нибудь нашли? — спросила Ивана, и мы выложили ей результаты наших наблюдений. — Женщина? — удивилась она и, снедаемая любопытством, не теряя времени, устремилась в главные двери.

Мы поднимались на первый этаж, но уже на середине лестницы услышали звук приближавшихся шагов. Остановившись на площадке, мы увидели Станду, который спускался вместе с какой-то незнакомкой и очень серьезной Быстроножкой.

Станда представил нам очкастую посетительницу, художницу из академии, заместительницу профессора Никодима Марту Томашкову. Она протянула нам руку, но Мишка бесцеремонно поинтересовался:

— А как вы попали в замок?

— Мы уже объяснились, — быстро ответил Станда и строго поглядел на Дикого волка. — Профессор забыл отдать нам ключи и вот передал их со своей заместительницей.

Художница прикинулась смиренной овечкой.

— Вы должны извинить меня за то, что я так грубо вторглась к вам, но у нас с профессором было мало времени. Он очень спешил на аэродром, там передал мне ключи и улетел в Берлин. Я решила, что замок заперт, открыла и вошла. Надеюсь, документы мои в порядке? — спросила она, обратившись к Станде.

— Конечно, конечно, — подтвердил наш командир, подталкивая нас, чтоб мы спускались вниз. — Значит, теперь мы познакомились и можно снова вернуться к своим трудам.

Мы побрели к калитке за кошелками.

— И все-таки мне это странно, — сказала Ивана Станде. — К чему нам эти картины? Ты ведь хотел договориться в районе, чтобы их отсюда забрали. Тогда можно было бы жить спокойно.

— Знаешь, я все-таки не мальчишка, — рассердился Станда. — Разумеется, я просил об этом в районе, но у них в хранилище нету места, а потом, как они уверяли, эти картины ни малейшей ценности не представляют. Скорей бы уж кончалась эта неделя, а там пускай их охраняет кто угодно.

Ивана замерла.

— По-твоему, там все-таки есть ценные вещи?

Станда какое-то время молча глядел вдаль.

— Кто знает, — пожал он плечами. — Когда профессор ужинал у нас в воскресенье, я заглянул к нему в комнату, и мне показалось, что на мольберте стоит картина, которой я раньше не видел. Но вполне может быть, мне это только показалось, — огорчился он, заметив, что я стою рядом и тоже слушаю. — Это я говорю не затем, чтобы вы придумали еще какую-нибудь историю, понял, Лойза? Пока все в порядке, и у нас нет оснований относиться к художнице с подозрением.

— Ясно, — сказал я, подходя ближе. — Но может, стоит еще раз пересчитать все картины и посмотреть, есть ли среди них та, которую вы видели на мольберте? Скажите этой художнице, что теперь и ей тоже нужно подписать тот перечень картин, что подписал профессор, — и порядок.

— Хитрец! — оценил мою выдумку Станда и подтолкнул нас к выходу.

Навстречу шли Мишка, Алена и Тонда, нагруженные корзинами и кошелками с нашей утренней добычей.

С этого дня Ивана стала готовить обед около двух часов дня.

9. Толстый волк собирает грибы, а у Мишки — на голове шишка

Перед ужином Тонда ходил прогуливать свою Толстуху. Как правило, он исчезал с утра, даже не пытаясь найти себе какого-либо попутчика. Никто бы на это и не согласился, потому что показываться с такой животиной — только людей смешить. В отличие от Тонды, который, несмотря на известную всем прожорливость и хорошую упитанность, работал не меньше, чем я или Мишка, и вовсе не был склонен к лени, его Толстая торпеда вечно валялась в траве. И если не дрыхла, то глодала какую-нибудь кость или рылась в мусорной куче. И вот однажды это собачье посмешище слонялось вблизи мышиной норы, в то время как серенькая мышка кралась в дом. И когда Толстая торпеда кинулась следом, наблюдавшим могло показаться, что это паровой валек гонится за лисой.

Тонда, разумеется, не давал свою Крошку в обиду. Выгуливал ее, как директор нашей школы свою колли Диану, и мы просто терялись в догадках, где наш друг болтается целыми часами со своим метисом.

Даже для среды он не сделал исключения, хотя мы съели сырные палочки с компотом где-то около трех часов, да еще добрый час чистили, резали и раскладывали грибы. Поплескавшись в бассейне, Тонда кликнул дремавшую Торпеду и умотал из замка. Алена пошла посоветоваться с Иваной, а мы с Мишкой растянулись на траве.

Вскоре мне это надоело, и просто ради разнообразия, а отнюдь не из любопытства я пошел посмотреть, куда это Тонда направился. Но на тропинке, ведущей к винтицкому шоссе, уже никого не было. И если бы Крошка не подал голос, я бы вернулся восвояси. Повизгивание доносилось с левого, лесистого берега, куда нельзя было попасть иначе чем через сосновый лес позади замка, притом нужно было все время идти лесом. «Отчего это Тонда не ходит через калитку, а кружит вокруг замковых стен?» — спрашивал я себя. И тут чья-то рука хлопнула меня по спине.

— Гав! — гавкнул Мишка и огляделся. — Ты чего здесь вынюхиваешь?

— Да ничего, просто так, — ответил я. — Хотел узнать, куда это Тонда свою псину гулять выводит, и теперь вот удивляюсь.

Я рассказал Мишке, что мне удалось разузнать, но он только пожал плечами:

— Ну и что? Идти ведь все равно куда, времени много. Сам понимаешь, в деревню с этим страшилищем не сунешься: винтицкие мальчишки не дадут и шагу ступить — подымут на смех.

— Но изо дня в день шататься по два часа — это на Тонду не похоже, — возразил я.

— Ну, займись расследованием, — предложил Мишка. — Может, он с девочками гуляет.

— И берет с собой Толстую торпеду? Хотелось бы мне посмотреть на девчонку, которая при виде этой ходячей колбасы от него не убежит.

Мы пошли по следу. К счастью, Крошка все время выказывала беспокойство, мы поминутно слышали ее визг. Тонда успокаивал ее, уговаривая на разный манер, и Мишка чуть не задыхался от смеха. Миновав скалу и лесную сторожку, мы минут двадцать перебегали от дерева к дереву, гоняясь за неутомимым туристом и его псом. И только в маленькой лощинке, разделенной извилистым ручейком, догнали их и вовремя спрятались за елями. Толстый волк, вынув из кармана нож и тряпочную сумку, занялся сбором грибов!

— Нет, держите меня! — шепнул Мишка. — Утреннего сбора ему мало!

Мы наблюдали за грибником-фанатиком, размышляя о причинах такого прилежания, как выразился бы наш классный руководитель. К нашему огорчению, Толстая торпеда, не проявив надлежащего интереса к хозяйскому почину, принялась обнюхивать окрестности и обнаружила наше укрытие. Она тут же залилась лаем, и, не будь Мишка наготове — он успел выгрести из кармана завалявшиеся карамельки, — мы были бы разоблачены. А так нам удалось с помощью конфеток отвлечь внимание пса, и тут я снова убедился, что Крошка — продажная душа и за жалкое угощение готова забыть о главнейших обязанностях всякого приличного пса.

Мишка дал мне понять, что конфет у него больше нету, и, пока Толстая торпеда дробила зубами розовые леденцы с малиновым ароматом, мы перебежали на противоположную сторону лощины. Буквально через несколько минут Тондина сумка наполнилась грибами. Окликнув собаку, он двинулся в обратный путь, мимо скалы и лесной сторожки. У деревянного склада кормов для серн и зайцев Тонда остановился, сунул руку в карман и, к нашему изумлению, открыл висячий замок. Через распахнутые двери даже на расстоянии нескольких метров на нас пахнуло запахом сушеных грибов, а затем мы увидели, как на ровном слое сена белеют расстеленные листы бумаги.

— Нет, он спятил, — прошептал Мишка, — никогда бы не подумал, что Тонда такой фанат.

В сложившейся ситуации просто невозможно было не сыграть с толстяком какую-нибудь шутку. Встав с обеих сторон сторожки, мы по условленному знаку подскочили к двери, прижали ее, а в петли замка воткнули сучок. Крошка при этом едва не лишилась носа, потому что даже при своих слабых умственных способностях отреагировала на шум и сделала попытку выскользнуть из сторожки.

— Гав-гав-гав — донеслось с сеновала, а Толстый волк принялся так сильно трясти дверь, что вся сторожка задрожала. Мы дали ему побушевать, сохранив на некоторое время инкогнито. Но по крикам, доносившимся из сторожки, поняли, что Тонда обвиняет в случившемся не нас, а «фиалок» — Карела Врзала и Ярду Шимека.

— Вот погодите, попадетесь к нашим в руки! — угрожал он с такой яростью, что ему изменял голос. — Тогда не то что фиолетовыми — синими сделаетесь, мерзавцы!

Мишка, зажав нос пальцами, проговорил приглушенным голосом:

— Не очень-то хвастай, поросенок! Если хочешь уйти отсюда подобру-поздорову, собери все грибы и поставь у двери.

— И не подумаю! — возмутился Тонда, а вместе с ним и его псина.

— Дело твое, — промычал Мишка. — Но запомни: не соберешь — не выпустим.

Несколько минут было тихо — очевидно, Толстый волк вел жестокую борьбу с самим собой, решая судьбу своего тайного клада.

— Ну, так и быть, — вскоре послышалось изнутри, и в сторожке зашуршала бумага, на которой сушились грибы. — Я отдам, но когда-нибудь вы за это поплатитесь, злодеи!

В его голосе звучало такое отчаяние, что нам разонравилось шутить, но Мишка решил доиграть комедию до конца.

— Я приоткрою дверь, а ты выставь сумку, — приказал он Тонде. — Все собрал?

— Все, — буркнул несчастный Толстый волк и провел рукой по дощатой стене.

Мишка осторожно вынул сук из петель и приоткрыл дверь на ширину ступни.

— Мало, — заметил Тонда. — Сумка в такую щелку не пролезет.

— Вот это усердие! — сказал Миша и вынул ногу, которую держал между стеной и дверью.

И тут Тонда навалился на дверь всей своей тяжестью, створка двери сорвалась с петель и остановилась, со всего маху ударившись об наши головы. Из глаз у нас посыпались искры, мы ткнулись носом в землю, а мимо протопал Тонда, и из-за скалы донеслось гавканье Крошки.

— У меня на лбу шишка, — захныкал Мишка и кончиками пальцев ощупал лоб.

Я повторил его жест и нашел, что у меня или голова крепче, чем у Мишки, или удар пришелся по мне с меньшей силой, чем по нему.

Дикий волк протянул мне раскрытый перочинный нож и подставил голову.

— Ну-ка, приложи! — с душераздирающим воплем приказал он. — Чтоб в замке не вздумали насмешничать!

— Круто он обошелся с нами! — заметил я, прикладывая холодную сталь лезвия к его лбу.

— А-у-у! — взвыл Мишка, и на этом наша забава окончилась.

10. Каждое злодейство должно быть раскрыто

Ротмистра Еничека мы никак не ждали. Он появился раньше, чем взволнованный Тонда успел изобразить нам кошмарное происшествие в лесной сторожке, которое — в его изложении — напоминало сцену ограбления почтовой кареты профессиональными бандитами. Дружески улыбаясь, милиционер вошел к нам в гостиную и пожелал приятного аппетита. После того как Ивана дважды пригласила его поесть с нами, он сел за стол. Наша хозяюшка проворно положила ему на тарелку картошки, колбасы с яйцами, пододвинула вазочку с красной свеклой, и ротмистру пришлось ослабить ремень. Наверное, идя сюда, он здорово проголодался, потому что работал вилкой с таким же усердием, как и Тонда. И вдруг перестал есть, подцепил ломтик свеклы и покрутил ее перед глазами.

— Странно, — медленно произнес он, — цветом она напоминает мне двух мальчиков из Градиште. Те вернулись в воскресенье домой такие же вот, как эта свекла.

Станда, отведя глаза от тарелки, бросил на нас предостерегающий взгляд. «Ай-яй-яй, — подумал я. — милиция расследует причины внезапного преображения Ярды Шимека и Карела Врзала».

— Просто не знаю, чего только не творят нынешние дети! — сказал милиционер, обращаясь к Иване. — Возвращаются в один прекрасный день домой раскрашенные с ног до головы и всё сваливают на сточные воды красильной фабрики.

Ивана молча кивнула и украдкой взглянула на Станду. Тот, сосредоточенно жуя картошку, приготовленную по-французски, несколько невнятно произнес:

— С ними проблем много, товарищ ротмистр, я бы мог вам тоже такого порассказать…

— Вы серьезно? — изумился Еничек. — Вам тоже что-нибудь известно об этой парочке?

Станда непонимающе наморщил лоб.

— О ком? О какой парочке? Вы имеете в виду наших?

Милиционер прикинулся удивленным.

— Ваших? Да вроде нет. В данном случае я никого из вас не имею в виду, так ведь, Лойза?

Он глядел мне прямо в глаза, и я почувствовал, что меня со всех сторон обдает невыносимым жаром.

— Лойза, у тебя картошка падает, — заметила Ивана, давая мне повод опустить голову и отвести взгляд.

— Представьте, каковы фантазеры! — не унимался ротмистр. — Выдумать, будто в реку около красильни свалились!

— Несчастный случай, — заметил Станда. — Случиться всякое может.

— Может, и всякое, — кивнул милиционер, — но только в этом городе уже восемь лет никакой красильни нет, ее давно под фруктовый склад переоборудовали. — Он наклонился к Мишке: — Ты слышал о красильне в нашей округе?

Мишка сохранял поразительное спокойствие. Заглотав ужин, он вытер рукой рот и дерзко бросил:

— А может, красильня здесь, в замке, просто вы ее еще не нашли.

Милиционер покраснел, лицо его на мгновение окаменело. Станда поспешил вмешаться:

— Не болтай глупостей, Миша. Наверно, дело серьезное. — Станда повернулся к ротмистру. — А вы не могли бы рассказать нам об этом поподробнее, ведь пока вы больше сами слушаете, чем нам рассказываете.

— Серьезно? Вот уж никак не предполагал, — удивлялся ротмистр Еничек. — Мне только любопытно знать, что это за краска такая, после чего они стали такие ярко… ярко… ну… — повернулся он к Тонде.

— …фиолетовые, — сказал Толстый волк.

— Да? — удивился милиционер. — А откуда ты знаешь, что они стали фиолетовые? Ни о чем таком речь не заходила.

— Так я их в воскресенье собственными глазами в Градиште видел, — спокойно пояснил Тонда и так же бесстрастно и естественно добавил: — Два с лишним часа в пруду отмывались, но все напрасно. Краска для печатей даже скипидарным мылом не смывается.

Лицо ротмистра вдруг просияло:

— Ты сказал — краска для печатей, а?

— Вот балбес! — вырвалось у Иваны, а Станда под столом пнул Толстого волка по ноге. И, вручая нашу судьбу ротмистру, развел руками.

— Все-таки прищучили вы нас! — с грустью признал Станда и закурил сигарету, хотя обычно в зале никогда из принципа не курил.

Ротмистр Еничек серьезно кивнул и назидательно поднял вверх палец:

— Всякое злодейство должно быть раскрыто, вы не думайте.

— Не надо считать это злодейством, — возразила Ивана. — Они затеяли шалость, а мы отплатили им тем же манером.

— Знаю, — сказал милиционер, — беру свои слова обратно, я не хотел вас обидеть. Мы взяли мальчишек в оборот, и они вскоре признались во всем, чего я даже не подозревал. — Он ткнул пальцем в Дикого волка. — Как я вижу, лесные муравьи тебя не совсем сожрали, кое-что осталось?

Мишка покраснел и надулся.

— П-хе, я выдерживал кое-что и похлеще. Через два дня ноги опали, а вот они недели две фиолетовыми походят!

Ротмистр рассмеялся от всей души:

— У меня проблемы именно с их родичами. Вы раскрасили мальчишкам штаны и рубашки, да так, что ни одна химчистка не отчистит. Папаши требуют возместить убытки.

— Справедливо, — не раздумывая, согласился Станда. — Шутка этого стоила. Мы тут, по крайней мере, на сто пятьдесят шортов заработали.

Ивана начала убирать со стола, и в комнате снова воцарилось хорошее настроение. Тонде захотелось во что бы то ни стало рассказать ротмистру и об утреннем происшествии у лесной сторожки и тем дорисовать характер беспутных градиштьских «фиалок», но мне все-таки удалось отговорить его: что хорошего, если он учинит нам еще один допрос.

— У меня к вам одно дельце, друзья, — снова заговорил ротмистр. — Собственно, оно меня сюда и привело.

Станда умолчал о нашей забаве с Толстым волком, только рукой махнул, а Алена быстро шепнула мне:

— Наверное, опять какую-нибудь ловушку расставит, вот увидишь!

Но ловушек милиционер больше не расставлял. Ротмистр Еничек рассказал, что в районе объявилась шайка грабителей — они крадут картины в часовнях, костелах и картинных галереях.

— Их трое. — Он поднял три пальца правой руки. — Двое мужчин и одна женщина. Довольно молодые — лет примерно около двадцати, — сказал он и вынул из кожаной сумки записную книжечку.

Отыскал нужную страницу и ознакомил нас со словесными портретами разыскиваемых жуликов. Но мы никого не признали. Я насторожился, только когда он перечислил приметы молодой женщины, рост и круглая физиономия которой напоминали мне внешность нашей новой художницы-реставраторши, но, так как милиционер упомянул о длинных светлых волосах и ничего не сказал об очках, я перестал о ней думать.

— Я знаю, у вас осталось всего несколько дней, но все-таки не выпускайте этих разбойников из виду, никогда ведь не знаешь… — сказал товарищ Еничек, повернувшись к Станде. — Хотя вряд ли они к вам заглянут. Здесь для них, по-видимому, ничего интересного не осталось?

— Как знать, — усомнился Станда, — но, чтобы меж нами не было секретов, должен вам сказать, что к нам пожаловала молодая дама. Какая-то реставраторша из пражской галереи, Марта Томашкова.

Ротмистр насторожился и хотел было задать следующий вопрос.

— Документы у нее в порядке, — добавил Станда и рассказал Еничеку о визите профессора.

Милиционер, немножко помедлив, кивнул головой.

— И все-таки мне хотелось бы на нее взглянуть, — сказал он, вставая из-за стола. — Это возможно?

— Разумеется, — ответил Станда, и они оба пошли на второй этаж. Тишина в гостиной стояла недолго. Алена сказала, что ей эта художница в толстых очках все равно не нравится, Ивана тут же поддержала ее, никто из нас не смог толком объяснить, почему с самого начала Томашкова не пришлась ко двору, как выразился бы мой отец, а он никогда не полагается на первое впечатление.

Тогда наша хозяйка взяла тряпку, несколько раз провела ею по поверхности стола и перевела разговор на другое.

— У тебя что-то лоб красный, — заметила она, обратясь к Мишке, который сидел прямо под лампой. — Тебя никто не укусил?

Дикий волк принялся ощупывать голову, а я попытался спасти положение.

— Он сегодня в бассейне шуровал и налетел лбом на стенку, — объяснил я, а про себя ужаснулся: ведь мой-то лоб тоже не лучше!

Такое объяснение Ивану удовлетворило, но чрезвычайно взбудоражило Тонду — он уже не мог удержаться, чтоб не похвастаться своим утренним приключением.

— Хотелось бы мне на тех «фиалок» сейчас поглядеть, — хвастливо заявил он, — небось у них вместо носа теперь раздавленный шампиньон, а лоб — что переспелый арбуз.

И Тонда со всеми подробностями — и не без прикрас! — расписал происшествие в лесной сторожке, найдя в Иване с Аленой благодарных слушательниц. Миша несколько раз порывался опровергнуть наиболее беспардонные измышления, но я всякий раз успевал его вовремя осадить, пихнув под столом ногой. В конце концов я готов был признать, что Тонда — фанат, потому и выкраивал свободную минутку, чтоб собирать и сушить для школьной столовой грибы. И хотя Алена съязвила — это, мол, чтобы к поварихе подлизаться, тогда десяток кнедликов, а то и побольше ему обеспечены, — но даже после этого Тонда не упал в моих глазах. Мне захотелось попросить у него прощения за утреннее выслеживание, но, не договорившись с Мишкой, этого делать было нельзя. А Мишка — тот ни за что на свете не пожелал бы «унизиться» перед Тондой. Так вот и вышло, что за градиштьскими «фиалками» оказался еще один должок, который они в ближайшее время должны были выплатить. Дебаты были прерваны приходом ротмистра Еничека и Станды. По выражению их лиц ничего нельзя было угадать. Милиционер простился с нами, а в дверях обернулся к Станде:

— Документы эти я проверю с утра и сразу дам знать, чтоб вы не беспокоились. Доброй ночи!

Он открыл двери, и в коридор излился поток света. А мне показалось, что за шкафом мелькнула бежевая кофточка. «Подслушивала», — мелькнула мысль. Но, кроме меня, никто ничего не заметил, так что свое предположение я пока что оставил при себе.

11. Опять крадут?!

Скажите, случалось с вами такое: вот вы проснулись среди ночи и чувствуете — в это мгновение вокруг вас что-то происходит? Со мной такое бывало не раз: все в тебе тут же напрягается, сонной расслабленности как не бывало и ты весь слух и внимание. Словно внутри радиопередатчик, который даже ночью фиксирует все, что творится вокруг, и в решающий момент подает сигнал. Мой отец говорит, что причина этого — обостренные нервы или острое переживание, которое регистрируется мозгом и в нужный момент воздействует на сознание. Все последующее зависит от случая или от стечения обстоятельств.

Вы, наверное, скажете: а стоит ли ломать над этим голову?

Факт остается фактом: ночью со среды на четверг я вскочил бодрый и свежий как огурчик. И у меня тотчас возникло ощущение, что вокруг что-то происходит или должно произойти; на всякий случай я прислушался. Конечно, в старинном замке всегда полно каких-то звуков и шорохов, но наверняка такое можно пережить и у себя дома, когда в комнате воцаряется тишина, — и вдруг треснет дерево полки или звякнет стаканчик в секретере, из крана выкатится несколько капель воды и так далее. Но все это можно объяснить сразу. Книги своей тяжестью давят на доски, дерево — в зависимости от влажности воздуха — расширяется или сжимается; в секретере что-то положили на бокалы, неощутимый толчок — и это «что-то» свалилось; в изгибе водопроводного крана скопилось несколько капелек воды, и, подталкивая одна другую, они скатились в умывальник.

Вот и тут: когда вы слышите у себя над головой чьи-то тихие шаги, это означает только, что над вами кто-то ходит, стараясь быть очень осторожным. Я взглянул на светящийся циферблат министерских часов, они показывали четвертый час ночи. Вскоре еле различимые шаги перестали кружить по комнате и направились в сторону коридора. Тут уж я не стал рассуждать, не страдает ли наша молодая художница бессонницей, а быстренько натянул майку и шорты. Приоткрыв двери, ведущие в коридор, прислушался, что будет дальше. На какой-то миг мне показалось, что в замке опять все затихло, но спустя некоторое время у входа в замок что-то звякнуло и легонько заскрипело.

Эти звуки свидетельствовали только об одном: кто-то решился тайно улизнуть из замка. Взяв тенниски в руки, я, словно дух замка, прокрался в коридор и в три секунды очутился у тяжелых двустворчатых дубовых дверей. Они остались полуоткрыты, достаточно было сделать щель чуть больше и просунуть в нее голову, чтобы услышать звяканье щеколды кованых ворот.

Я ни секунды не сомневался в том, что преследую пражскую реставраторшу, так неожиданно у нас появившуюся. Без труда обнаружил, куда она держит путь, потому что, выскочив за ворота, она забыла об осторожности и припустилась бегом. Прошелестела травой на тропинке, ведущей к сосновому лесу, и торопливо засеменила по лесной опушке, вдоль южной части ограды, мимо сосны, которая в воскресенье послужила наблюдательным пунктом министерскому шоферу. Потом реставраторша свернула на лесную тропку и скрылась во тьме. Мне пришлось останавливаться и по слуху проверять, не потерял ли я след. Ориентироваться мне помогали шорохи: нет-нет да и хрустнет у нее под ногами ветка, а то сама заденет на ходу сухие листья кустарника. Как долго продолжалось это блуждание в темноте, не знаю, но по расстоянию я прошел километра два. Я могу на глаз довольно точно определять расстояние, на это у меня талант, что во время наших турпоходов признает даже наш классный руководитель.

Тучи, предвещавшие в последнее время бурю, временами рассеивались. В одно из таких просветлений я достиг опушки леса и ясно увидел впереди фигуру женщины, бежавшей к дому, очертания которого уже вырисовывались неподалеку. В одной руке она несла чемоданчик, в другой — плащ и какую-то доску квадратной формы. Приникнув к траве, я пополз за ней не раз испытанным способом — по-пластунски. Когда путь мне преградил забор, я прижался к его планкам и застыл. До дачи оставалось метров десять, на таком расстоянии можно кое-что расслышать, а при свете луны — и увидеть. Подойдя к окошку, художница тихонько постучала по стеклу. После третьего стука отливавшая серебряным блеском поверхность стекла потемнела, кто-то что-то тихо сказал, и из окна высунулась чья-то фигура. Послышался взволнованный шепот, после чего пара немедля направилась к опушке леса; мне не оставалось ничего другого, как, обдирая локти и колени о молодые побеги ежевики, ползти следом. Устроившись у подножия невысокого холма, я стал слушать, о чем идет разговор на его вершине.

Женщина со вздохом опустилась на траву, и тот, кто стоял рядом с нею, по-видимому, молодой мужчина, набросил плащ ей на плечи.

— Не могла я там оставаться, — прошептала наша реставраторша. — Вчера мне устроили проверку органы госбезопасности, и я услышала, что они хотят отдать мои документы на экспертизу.

— Дьявольская работа! — буркнул ее партнер, чиркнув зажигалкой.

Прежде чем он закурил, я успел убедиться, с кем имею честь, как говорит мой папа. Молодым человеком оказался шофер министерской «Татры-603», он же таинственный незнакомец, наблюдавший за тем, что происходит в комнате профессора.

— Но здесь тебе оставаться нельзя, это же яснее ясного, — сказал он. — Во-первых, сразу найдут, а во-вторых, сама знаешь, пока профессор…

— Ясно, — прервала его молодая дама и тоже закурила. — В Прагу мне теперь тоже нельзя, поеду-ка я в Рыбнице, к тетке.

— А я-то надеялся, что тебе удастся уломать профессора, — заметил министерский шофер.

— Будто сам не знаешь, какой у старикана норов. У него на это дело взгляды со времен Марии-Терезии, — сказала художница, но ее приятель нетерпеливо возразил:

— Так все тянется и тянется, а мы все ждем да ждем. В конце концов не останется ничего другого, как действовать на свой страх и риск. Прыгнуть, как в воду, а там ищи-свищи.

Женщина легла на траву, пуская дым в изменчивое небо — оно то темнело, то снова светлело. Пламенеющий кончик сигареты пыхнул несколько раз, прежде чем женщина ответила:

— Успокойся. Кое-что я тебе все-таки принесла — поднять настроение.

Ощупав возле себя траву, она подняла темный квадрат доски. Я разглядел, что доска завернута в газету и перевязана веревкой, — значит, близок рассвет.

— Портрет! — воскликнул министерский шофер и поцеловал реставраторшу в щеку. — Тебе все-таки удалось забрать его у профессора?

Они бросились друг другу в объятия, а я не стал ждать больше ничего. Верхушки дерев странно побагровели, а это означало, что солнце вот-вот выкатится на небосвод. Я повернул обратно; сделав обходный маневр, дополз на четвереньках до леса, до знакомых сосен, а там рысью помчался в замок. Все свидетельствовало о том, что ротмистр Еничек не зря разыскивает жуликов, промышляющих грабежом картинных галерей.

Поспешая по лесной тропке, я приводил в порядок свои мысли. Шоферу известно, что профессор ищет в замке редкую картину, он наблюдал за его работой в бинокль и наверняка что-то пронюхал. Его сообщница каким-то загадочным образом достала фальшивые документы, забрала у профессора ключи и пожаловала к нам в замок. Но какую роль в этом обмане играл профессор Никодим? Мне не хотелось верить, что этот интеллигентный старый человек как-то связан с компанией жуликов…

Я еще не добрался до замка, а тучи уже унесло куда-то к югу, небо расчистилось, и на востоке взошло дневное светило. Последние сотни метров я пробежал рысью и незаметно проскользнул в ворота замка незадолго перед тем, как окончательно рассвело.

Лежа в постели, я снова мысленно пережил всю последовательность событий, раздумывая, не следует ли без промедления разбудить Станду? Но уговорил себя, что не следует: картина у шофера на даче, а лжереставраторшу милиция схватит и в Рыбницах. Удовлетворенный тем, что знаю больше других, я уснул.

12. Станда объясняется со мной

Утро началось необычно. Алена выдернула меня за руку из графской постели и зашептала:

— А тут еще один реставратор объявился! Говорит, его послал профессор!

Я протер глаза, и все мне показалось совершенно логично.

— Ну да, значит, это третий из их группы, — произнес я, натягивая самое необходимое из одежды.

— Как третий? — удивилась Быстроножка.

— Ротмистр говорил о трех жуликах, которые крадут картины, разве не так? — произнес я с глубочайшей убежденностью, меж тем как Алена по-прежнему смотрела на меня несколько неуверенно.

— Ты думаешь, что реставраторша входит в воровскую шайку? А кто еще?

Этот вопрос разогнал мой сон окончательно. Ну конечно, Алена даже предположить не может, что произошло этой ночью, сказал я сам себе и только махнул рукой, как человек, которому много чего известно:

— Все узнаешь, не беспокойся.

На дворе, неподалеку от лестницы, стоял Станда, а напротив него какой-то широкоплечий мужчина, по возрасту да и фигурой напоминавший моего отца. Его, по-видимому, совсем не интересовало, как он одет, казалось, он собрался на воскресник: сунул ноги в кеды, натянул старые полотняные брюки и выцветшую гимнастерку, на плечи набросил коричневатую потертую куртку. Рюкзак, лежавший около ног, тоже служил ему не первый год.

Станда, скорее всего, не мог решить, как ему поступать: тотчас нокаутировать нежданного гостя и запереть где-нибудь в каморке или сразу, без разговоров, отвести в отделение. Тонда и Мишка прислонились к чугунной решетке ворот, вид у них был неприступный и выражал решимость. Очевидно, они исполняли данный им приказ. Ивана держалась за раму двери бокового входа, сжимая в руке большой кухонный нож. Человек, выдававший себя за реставратора, наверное, почувствовал, что его визит не вызвал ни малейшего восторга, и схватился за рюкзак.

— Если вы не хотите меня принять, то так и скажите, — произнес он глубоким, даже красивым басом. — Мне велено идти в Винтицкий замок, я и пошел. Не мог же я знать, кстати это или некстати, в конце концов, я не отдыхать приехал, а работать.

— Да, разумеется, — кивал Станда и уже в который раз развернул сложенный лист бумаги. — Вы говорите, что вас сюда послал профессор Никодим?

— Он сам лично разговаривал со мной по телефону, — раздраженно ответил мужчина. — У профессора какое-то совещание в Берлине, и он там задержится. Мне нужно было взять ключи от замка у него дома, но я не застал его экономку. — Рассердившись, новый реставратор повысил голос: — Не лучше ли все это записать на магнитофон, чтоб мне не пришлось повторять в четвертый раз?

— Будьте добры, уважаемый товарищ, имейте терпение, я не имею права пускать в замок всех, кому заблагорассудится, — холодно ответил Станда и повернулся. В дверях он увидел меня и, втолкнув обратно в коридор, прошептал: — Беги наверх и зови сюда эту художницу…

— Но… — попытался было возразить я.

— Не теряй времени и — бегом марш! — непривычно резко приказал Станда.

Но я отказался выполнять его приказ.

— Чего мне бежать, если там никого нет? Реставраторша ночью исчезла.

Станда пронзил меня взглядом. Притянув к себе, уцепился за пояс брюк согнутым указательным пальцем и не сводил с меня глаз.

— Как исчезла? Ты видел, что она убежала?

Я кивнул, покосившись на его волосатые руки.

— А почему не разбудил меня? Нет, я с тобой поговорю, поговорю, ты… ты… — Он не докончил. Оттолкнув меня, кивнул испуганной Аленке: — Передай Иване, пусть садится на мотоцикл и едет к Еничеку. А этого парня я чем-нибудь отвлеку.

Быстроножка выскочила во двор, а Станда бросил косой взгляд на меня.

— Беги наверх и посмотри, не осталось ли чего после этой реставраторши. Живенько приберись, я сейчас приведу его туда.

Я взмыл вверх по лестнице и поспешил в комнату, где после пана Гильфе, обретавшегося там без прописки, обитали самые удивительные жильцы. В комнате была образцовая чистота. Постель застелена как дома, после маминой уборки, на столе только кипятильник и чистый кувшин, на полу ни пылинки. В шкафу рабочий халат профессора, под окном — его огромный чемодан. Кроме картин, ровным рядом стоявших у стены, комната ничем не отличалась от других.

В коридоре раздались шаги, послышались негромкие слова, и Станда распахнул двери.

— Пожалуйста, — пригласил он мужчину с потертым рюкзаком.

— Профессор оставил здесь чемодан и халат, — сказал я, взглянув на Станду. — Все остальное в порядке.

— Действительно, — посетитель с благодарностью кивнул мне головой. — Порядок здесь образцовый, поздравляю.

Станда показал на ряд прислоненных к стене картин.

— Вот эта живопись. Я думаю, вам лучше всего будет сейчас же осмотреть их, чтобы разом покончить со всеми формальностями. Вот реестр профессора Никодима, вполне достаточно подвести под ним черту и расписаться.

— С удовольствием, — произнес реставратор глубоким басом. Станда развернул инвентарный лист на столе. Но прежде чем приступить к пересчету картин, Станда сказал, обращаясь ко мне:

— Ты можешь быть свободен.

Уходить мне совсем не хотелось, я охотно подождал бы, когда Станда обнаружит, что одной картины уже нет. Но Станда не пожелал доставить мне это удовольствие.

— Ну, ну, беги! — Взяв меня за плечи, он подвел меня к двери и вытолкнул в коридор. — И советую подольше не попадаться мне на глаза, — прошипел он.

Я медленно спускался на первый этаж и про себя злорадствовал: «Ничего, тебе еще придется меня послушать, когда обнаружится, что одной картины нет».

13. Быстроножка рыдает в чулане

Алена вся извелась, дожидаясь меня перед замком.

— Ну что? — бросилась она мне навстречу.

— Да ничего, — ответил я, но холодность Станды все еще не давала мне покоя. — Там они, наверху.

От ворот донесся голос Тонды:

— Да не бойтесь вы ничего, у нас тут еще Крошка есть. Только крикни, и пес вцепится этому мошеннику в ногу.

Мишка молча выплюнул жвачку в дорожную пыль, и все мы с состраданием посмотрели на Толстую торпеду. Она лежала в траве, как туго набитая колбаса, и дрыхла. Что ей еще оставалось?

— С чего это Станда на тебя взъелся? — выпытывала Алена. — Ты правда знал, что художница смылась?

— Разве я виноват, что проснулся ночью именно в тот момент, когда эта тетка драпала из замка? Подними я шум, она удрала бы и затаилась. А так я хоть к ее сообщнику дорогу узнал. К тому же я знаю, где картина, которую она украла.

— Боже милостивый! — ужаснулась Алена. — А Станде об этом известно?

Я отрицательно покачал головой.

— Он выгнал меня и велел на глаза ему не попадаться.

— Какая-то у вас с ним нынче напряженка, — подвела итог Алена, а Ивана, садившаяся в это время на свою «двухсотпятидесятку», крикнула нам:

— Что это вы там промеж себя шушукаетесь?

Мишка с Тондой навострили уши. И если бы не приказ Станды, запретившего им покидать пост у главных ворот, они давно бы уже присоединились к разговору. Но я решил никого больше не извещать о своей размолвке с Большим начальником. Мы с Аленой обошли вокруг замка и расположились под кустом сирени недалеко от ограды.

— Теперь, наверное, Станда бросился на поиски картины под номером тридцать два, — заметил я, не испытывая уже никакой радости от своей осведомленности.

Я рассказал Быстроножке, как все произошло. Она подтвердила мои опасения:

— Конечно, Станда тебе этого не простит, ты ведь выслеживал ее на свой страх и риск. А главное, ты сегодня с утра не доложил ему о краже.

Я молчал. При мысли о том, что меня ждет под самый конец нашего пребывания в замке, всякая охота говорить пропала.

— Только бы нам удалось картину обратно заполучить! — рассуждала Алена. — Наверное, Станде больше всего неприятно, как он перед ротмистром осрамился. Мы ведь всегда вовремя раскрывали разные безобразия, а теперь, когда Еничек нас заранее предупредил, воровка сбежала у нас прямо из-под носа.

— Ты думаешь, что…

— Семь бед — один ответ… Если ты знаешь, куда они спрятали картину, не попробовать ли для разнообразия выкрасть ее обратно? — предложила Алена.

Я встал и не колеблясь побежал к ограде замка.

— Рискнем!

Я подсадил Алену на стену, забрался вслед за ней по ветвям, и вскоре мы неслись по лесной тропинке к даче министерского шофера. Мы были примерно на полпути к цели, когда из лесной чащи послышался тихий свист. Словно по команде, мы плюхнулись на землю.

Свистевшим грибником был не кто иной, как водитель «Татры-603», что на прошлой неделе привезла нам профессора Никодима. К счастью, он удалялся в глубь леса. Как только его рулады стихли вдали, мы оставили укрытие и помчались дальше. Теперь перед нами стояли две задачи: как можно быстрее добраться до дачи и каким-то образом в нее проникнуть.

Казалось, все получается так, как мы задумали. Окошко комнаты, из которого ночью высунулся владелец домика, встречая бессовестную художницу, было распахнуто настежь.

Перепрыгнув через заборчик, короткими перебежками мы добрались до окна. Кругом стояла прямо-таки торжественная тишина, поэтому мы не спеша выпрямились и заглянули в комнату.

— Я сейчас влезу, — шепотом сказала Алена. — А ты карауль и, если что, лай по-собачьи.

— Идет, — согласился я. Собачьему тявканью я подражал мастерски. — Главное, ищи картину в узкой раме. Может, ее еще не развернули и она так и стоит перевязанная веревкой.

— Ясно, — кивнула Алена и с моей помощью взобралась на подоконник. Немножко побродив по комнате, она высунулась из окна: — Здесь ничего похожего нет, пойду посмотрю в доме.

Дверь со страшным визгом открылась, и Алена исчезла. Я оглядел местность вокруг дачи — казалось, все спокойно. Нигде ни души, как сказала бы моя мать. Но вдруг…

— Попалась, воровка! — загремел в доме мощный голос, и застигнутая врасплох Быстроножка вскрикнула.

— Теперь, значит, в домах промышляешь, дрянь ты эдакая! — выругался кто-то и внезапно перешел на визг: — А-а-а-й, паршивка, так ты кусаться и царапаться! Ах ты воровка!..

— Сами вы воры! — вопила Алена. — Отдавайте украденную картину, разбойники! А-а-а-а, больно…

Вдруг голос ее стал тише, но все-таки я расслышал:

— Лойза-а-а, беги за Стандой, меня в чулане заперли, беги, Лойза-а-а…

Из дома донесся топот, и какой-то человек ринулся прямо на меня.

Я бросился к лесу, но, как только меня прикрыли деревья, от хижины раздался выстрел из дробовика, обрушивший на меня дождь сосновых иголок.

— Шайка хулиганов, воровской сброд! — неслось мне вслед.

Я мчался в замок. Если бы кто-нибудь засек время, наверняка мне бы засчитали мировой рекорд по бегу на средние дистанции среди школьников.

14. Пана Рихтра мучит совесть

Я влетел во двор замка на такой скорости, что даже Толстая торпеда испугалась и визгливо заскулила.

— Ты что, спятил? — окликнул меня Станда, который сидел на лестничной клетке и, отщипывая от краюхи хлеба, спокойно ел.

Тонда оторвался от кофейника с молоком и спросил:

— Уж не гнались ли за тобой градиштьские «фиалки»?

Мишке не терпелось узнать, куда подевалась Аленка, но я только хлопал глазами и хватал ртом воздух. Спокойно продолжая свой запоздалый завтрак, Станда буркнул что-то о психе, который последнее время совсем заморочил ему голову, и тут наконец я, заикаясь, выдохнул:

— А… Але… Алена за… заперта на даче.

— Хм… Этого следовало ожидать, — хмыкнул Станда, а Толстый волк истолковал мое заикание по-своему.

— Я знал, что эти «фиалки» не дадут нам покоя. Вчера они хотели меня сцапать, только руки у них коротки, правда, Крошка? — Тонда поставил пустую посудину на паркет и бросился прямо к воротам. — Так мы идем их лупить или как?

— По… Подожди, не туда! — крикнул я ему вслед. — Алена на даче у этого ворюги.

— Какого ворюги? — нахмурился Станда.

— Того самого, к которому удрала художница с картиной, — брякнул я, не сообразив, что выдаю тайну. — Бегите же, он там ее, наверное, лупцует…

— Постой, — остановил меня Станда, — ты кричишь, а нам невдомек, в чем дело. Выкладывай все, да лучше по порядку. И смотри не утаи опять чего-нибудь из присущей тебе скромности!

Он сунул мне под нос кулак, и я понял, что надо успокоиться, иначе ничего путного не выйдет.

— Ха, пусть его молчит, — осклабился Мишка. — Вот когда шерифа самого стукнут, тогда ему, может, и понадобится наша компания, только она уже — тю-тю!

— Я сейчас не намерен с тобой ругаться, — отрезал я и стал быстро рассказывать обо всем, что произошло за последние часы. — На этой даче, кроме водителя «Татры», был еще кто-то, — завершил я рассказ о недавних событиях и снова стал настаивать, чтобы все мы немедленно отправились на помощь Алене.

— Это точно, что тетка вынесла ночью картину? — спросил Станда.

— Куда уж точнее! — подтвердил я с полной уверенностью. — Она ведь потом говорила с шофером о портрете, который забрала у профессора.

Станда недоумевающе замотал головой и какое-то мгновение смотрел вдаль.

— Судя по описи, которую мы с профессором составили, ни одной картины вроде бы не пропало, — сказал Станда немного погодя. — Тебе не кажется, что в таком случае рассказ твой звучит весьма фантастично?

Пожав плечами, я сказал, что со зрением и слухом у меня все в порядке и что лучше всего будет, если мы отправимся наконец к даче, освободим Алену, а заодно поищем картину.

— И используем случай нашпиговать себе зады дробью, — добавил Тонда, криво усмехаясь.

По лицу Станды тоже мелькнула улыбка.

Дальнейшие мои мольбы и призывы я произнес про себя. В воротах затарахтел мотоцикл, и Ивана высадила из него ротмистра Еничека. Тот прежде всего поправил портупею и отстегнул кобуру. Потом велел Станде выкладывать все как на духу. Выслушав историю последних часов, молча почесал в затылке.

— Так что вы предлагаете? Проверить сперва нового реставратора или прямо отправиться на дачу?

— Сначала мы должны освободить Алену и спасти портрет! — почти кричал я.

— И вытащить тебя из каши, которую ты сам заварил, так? — дополнил Станда.

При этих словах милиционер важно кивнул.

— Я должен сообщить вам одну новость, — заговорил он. — И эта новость не очень-то согласуется с вашим подозрением. Воровская троица, о которой я вам вчера рассказывал, уже за решеткой. Их взяли сегодня ночью в музее. Не верится мне, что появился кто-то еще, хотя в этом замке всегда найдется чему подивиться.

Ротмистр оказался прав. Только он кончил, как заскрежетали железные ворота и во двор замка вступили наш старый знакомец и недавно попавший в неприятную историю пан Рихтр из Винтиц, двойник художника Швабинского.

— Ну-те, ну-те, с чем пришли? — воскликнул ротмистр Еничек, едва поздоровавшись с нежданным гостем. — Может, вам снова не дают спать старинные картины?

— Ну, стало быть, — протянул бородатый старик, преодолев некоторое замешательство и застегивая полотняный пиджачишко на верхнюю пуговицу. — Ну, стало быть, пан начальник, я видел, как вы мчались на мотоцикле, вот мне и пришло в голову…

— И что же вам пришло в голову? — поинтересовался милиционер. — Надеюсь, что-нибудь приятное?

— Что ж, может, и так, смотря с какой стороны посмотреть. Сидит это дело у меня в голове, и, если вдруг опять что случится, я бы не хотел, чтобы… — Двойник Швабинского замолчал.

— Ну-ну? — подбадривал его ротмистр, разыгрывая роль уверенного в себе хранителя замка, которому уже давно все известно, но он готов выслушать историю еще разок.

— Здесь в замке должна быть еще одна ценная картина — тициановский портрет старого мужчины. Настоящая редкость, гражданин начальник. — Старик Рихтр поднял палец, многозначительно глядя на милиционера и Станду. — Ей почти пятьсот лет, и она в прекрасном состоянии. Незадолго до конца войны она была у меня на реставрации, собственно, я подправлял только раму, которая немножко расклеилась, вот я и…

— Ну хорошо, — прервал его ротмистр, — и что стало с этой картиной? Полагаю, за границу старый граф ее не увез, не так ли?

— Вы абсолютно правы, гражданин начальник, — учтиво подтвердил ценитель и знаток старинной живописи. — В той сумятице, которая тогда началась, кое-что пропало…

— Вашими стараниями, если не ошибаюсь, — заметил блюститель закона и весело взглянул на Станду.

— Гражданин начальник, поверьте, — приложил руку к сердцу двойник Швабинского, — исключительно из любви к искусству, дабы не вывезли за границу все сокровища…

— Ах, оставьте! — махнул рукой ротмистр. — Все-таки у нас с вами разные цели.

Бородатый старик вытащил из кармана брюк огромный носовой платок и звучно высморкался.

— Я только хотел посодействовать сохранению народного достояния, — обиделся он. — Вы снова начнете подозревать меня в нечестности, но поверьте, я пришел в замок с самыми добрыми намерениями…

— Допустим, — согласился милиционер, — но, может быть, вы расскажете об этих намерениях поподробнее?

— Разумеется, — ответил пан Рихтр, поклонившись. — Этот Тициан остался, стало быть, у меня, но фронт приближался, и тогда я… Короче, я спрятал его под другим полотном, совершенно незначительным, и снова поместил в раму.

— Как это спрятали? — спросил ротмистр. — Уточните-ка, как вы это сделали?

— Очень просто, гражданин начальник, — продолжал обладатель белоснежной бородки. — Прибил к раме с Тициановым портретом другое полотно. По-моему, это был портрет графини Кейленрейт, Марии-Вильгельмины.

— Так, — кивнул Еничек и опять бросил взгляд на Станду. — Значит, под портретом графини Койленроу… Как бишь ее там?

Мы прыснули, но пан Рихтр обиженно сказал:

— Графиня Кейленрейт, супруга графа Эжена Ламберта, деда пана Герберта фон Ламберт…

— Пана Гильфе! — вслух уточнил я, и старик, похожий на Швабинского, изумленно поднял брови:

— Как ты сказал?

— Не обращайте внимания, — сказал Станда, наша молодежь сохранила кое-какие воспоминания о графах из рода Ламбертов. — Мне бы сейчас хотелось услышать, пан Рихтр, могли бы вы опознать тот портрет, под которым должна быть работа Тициана?

— Само собой, — сказал старик, и в голосе его прозвучала обида, что кто-то осмеливается усомниться в его профессионализме. — Я этот портрет узнаю с первого взгляда.

— Отлично, — сказал Станда и потянулся к дверной ручке. — Я думаю, мы прямо сейчас в этом и убедимся. Что вы на это скажете, товарищ ротмистр?

Тот кивнул и сунул пальцы за скрипучий ремень.

— Идем!

И мы пошли.

15. Дикий волк воет, а Тонда спит

Между тем новый реставратор устроился на свой лад. Он посиживал у окна на стуле, упершись босыми ногами в стену, и курил трубку. Вынутые из рюкзака вещи были разбросаны по всему столу, на кровати валялась скомканная пижама, на полу в разных углах ботинки.

— О, пардон, — воскликнул он, когда мы ввалились к нему в комнату. — Я позволил себе немножко расслабиться, я не предполагал…

— Нам не хотелось бы вас беспокоить, — сказал Станда с хорошо разыгранной учтивостью, — но мы должны осмотреть картины. Вы, конечно, позволите?

Мужчина забормотал, выражая согласие, и презрительно выпятил вперед бороду.

— Полное барахло, — сказал он, указывая на ряд картин в рамках. — Не понимаю, зачем меня сюда посылали. Ни одна не стоит того, чтобы ее реставрировать. Профессор, правда, предупреждал по телефону, чтобы я не забывал заглядывать под полотна, но я сомневаюсь, чтобы под такой мазней был второй слой. Это, как правило, заметно сразу.

— Вы так считаете? — переспросил ротмистр, немедленно переходя к тому, что его интересовало. — Скажите, вы лично знакомы с профессором Никодимом?

— Разумеется, — ответил реставратор, пристально глядя на милиционера. — Работаем в одном учреждении и, хотя видимся довольно редко, хорошо друг друга знаем. Профессор Никодим наш лучший…

— Да, это нам известно, — неожиданно вступил в разговор Станда и стиснул руку ротмистра. — Думаю, прежде всего попросим осмотреть картины пана Рихтра. Не хотелось бы его задерживать.

Ротмистр Еничек быстро кивнул и позвал старика, чтобы он поискал портрет графини Кейленрейт. Седовласый человек немедленно принялся за работу, перебирая одну картину за другой и внимательно разглядывая каждое полотно.

— Вы что-то ищете? — поинтересовался новый реставратор, но ответа не дождался.

Переходя к третьему десятку картин, пан Рихтр испустил радостный крик.

— Вот она! Взгляните, ничего особенного из себя не представляет, но глаза написаны мастерски. Подтвердите, маэстро, — обратился он к попыхивающему трубкой гостю из Праги, почувствовав, что видит перед собой знатока.

Реставратор равнодушно пожал плечами.

— Допустим, но это все-таки нельзя назвать чудом, достойным картинной галереи.

Взяв картину из рук Рихтра, Станда передал ее заместителю профессора.

— Тем не менее нам бы хотелось, чтобы вы осмотрели этот портрет подробней, — сказал он. — Речь идет не столько о том, что перед нами, сколько о работе, которая может быть под ней.

Реставратор отошел к окну, чтобы на полотно падал свет.

— Очень сомнительно, чтобы портрет этой дамы скрывал что-то другое. Об этом свидетельствует структура холста, на котором он написан.

— Ну, разумеется, — прервал Станда рассуждения специалиста. — Я-то имел в виду другое полотно, которое могло быть закрыто этой как вы выражаетесь, мазней.

Реставратор поднял удивленный взгляд, быстро перевернул картину, и лицо его стало серьезным. Проведя кончиком пальца по серовато-коричневой поверхности, он тщательно ее осмотрел. И, пробормотав: «Любопытно», одним махом смел все со стола, положил картину на столешницу и перочинным ножом выковырнул несколько гвоздиков, которые крепили полотно к раме. — Можно предположить, что здесь была другая картина, — не отрываясь от работы, проговорил он и быстро вынул портрет из толстой, продолговатой рамы. Потом проворно извлек гвоздики, которыми полотно крепилось к раме, и, освободив одну из сторон полотна, спокойно сказал: — Ошибка вышла, граждане. На раме только один холст.

— Быть этого не может! — возопил пан Рихтр, пытаясь вырвать картину у него из рук.

— Один момент, — успокоил его реставратор, забирая картину у старика. — Я не кончил. Сейчас на раме только одно полотно, но еще совсем недавно на нее было натянуто два холста. Нижний кем-то снят, но, судя по тем дырочкам от гвоздей, что остались в раме, ясно, что он здесь был.

— Точно, — подтвердил я, — все так и было.

«Бедняжка Алена, — вдруг пронеслось у меня в голове, — где-то в чулане дрожит от страха. Бог знает, что с ней вытворяет этот негодяй с дробовиком, пока мы разыгрываем здесь детективов. Если бы не Стандино упрямство, мы бы уже вернули картину и освободили Быстроножку».

— Пожалуй, стоит побывать на этой даче, — неожиданно предложил Станда, как будто читая мои мысли.

Ротмистр Еничек кивнул, но с места не двинулся. Морщины на его лбу выдавали усиленную работу мысли. Немного погодя он повернулся к реставратору и почти что приказал:

— Пойдете с нами, вы будете нам очень полезны.

Тот и не подумал отказываться. Спокойно зашнуровав кеды, сунул в карман кисет с табаком и выбил трубку.

— Можно идти. Хотя вы не сказали куда, но я чувствую, что речь идет о каком-то мошенничестве.

Ему не ответили, но каждый наверняка мысленно твердил то же, что и я: «Ты ведь отлично знаешь, что теперь речь пойдет и о тебе тоже!!!»

Старик Рихтр во что бы то ни стало хотел участвовать в нашей экспедиции, но ротмистр Еничек отослал его домой, потому как, заявил он, это поход не для пенсионеров.

— И не для детей. — Еничек ткнул указательным пальцем в Тонду, Мишку и меня. — Ты ведь сам говорил, что у этого человека на даче есть дробовик, — пояснил он, увидев мое раздосадованное лицо. — Каково нам будет смотреть в глаза вашим родителям, если с вами что случится?

— Да что с нами может случиться! — встрял Мишка. — В Лойзу он уже стрелял и только в сосну угодил.

— А вдруг на этот раз он прицелится лучше? — отмахнулся милиционер и обратился к Станде: — В конце концов, отвечаете за них вы, вот вы и скажите. А если они не пообещают ждать вас в замке, заприте на запор двери и ворота.

Станда покачал головой и спокойно сказал:

— К чему? Если они захотят удрать, их и пятью замками не удержишь. Так ведь, Миша?

— Точно, — подтвердил Дикий волк и непримиримо нахмурился.

— Возьмем с собой Крошку, уж она-то справится с этим гадом, — предложил свои услуги Тонда и пододвинул Толстую торпеду носком кеда на обозрение всего общества.

— Мое почтение, — оторопело произнес реставратор, выпустив облако дыма. — Это кто — свинья или собака?

Ротмистр Еничек впервые со дня нашего знакомства от души рассмеялся, Ивана тоже тщетно старалась сохранить на лице серьезность. Только Станду это сравнение не рассмешило.

— Однажды я вас уже просил не осложнять мне жизнь понапрасну. И еще раз прошу об этом, — сказал он, прощаясь с нами. — Дайте мне честное слово, что не удерете отсюда, пока мы не вернемся.

Мы опустили глаза в землю и замерли. Мне было ясно, что препираться со Стандой бесполезно, но я не хотел подавать ему руку первым. Несколько секунд спустя Мишка поднял голову.

— А что нам остается, — вздохнул он и прикоснулся к Стандиной руке, — Честное слово.

Следующим был Тонда и последним я.

Когда за уходившими захлопнулись ворота Дикий волк бросился на траву и отчаянно завыл. Тонда забрался под дерево в тень, обнял Толстую торпеду за шею и прижался к ней, закрыв глаза. Я какое-то время стоял столбом в углу двора, безнадежно уставившись в одну точку. И чуть не плакал.

16. Станды нет, а обманщица под замком

От отца я знаю, что, когда ты чем-нибудь расстроен, не стоит уединяться и погружаться в раздумья.

От себя не убежишь, считает мой отец и всегда, когда он чем-то огорчен, принимается за работу. В тот несчастный день, когда мы, ввиду чрезвычайных событий, остались даже без обеда, мне вспомнилась эта поговорка. Я побрел в замок, взял в кухонном шкафу большие бумажные пакеты, привезенные Стандой со сборного пункта кооператива, и стал насыпать в них сушеные грибы. Нетрудно себе представить, что поначалу я не испытывал от этой работы особого восторга, но, когда вдоль стены выстроился ровненький ряд пузатых кульков, а полы двух первых комнат освободились, этот окаянный суматошный день обрел в моих глазах некий смысл.

Я попытался пристроить к делу Мишку и Тонду — хватит, мол, бессмысленно валяться под деревом, надо как-то отвлечься. Но они не вняли моим призывам. Вот я и усердствовал один, в глубине души надеясь, что Станда оценит мой исключительный трудовой порыв, как выразился бы наш директор, и перестанет меня ругать.

Комнаты пропитались запахом сушеных подберезовиков, маслят, белых и подосиновиков, так что у меня закружилась голова. Но и в этом грибном опьянении я расслышал доносившийся снизу, со двора, звук маленьких шажков, которые засеменили по замку, несколько раз пересекли коридор и после троекратного скрипа дверей затопали вверх на второй этаж. Спрятавшись на всякий случай за распахнутой створкой двери, я прильнул к замочной скважине, получив отличную возможность обозревать больше половины коридора и верхнюю часть лестницы.

Тук-тук-тук — на лестнице, покрытой ковром, шаги звучали приглушенно. И вот в пространстве, ограниченном замочной скважиной, появилась «реставраторша» Марта Томашкова!

— Есть здесь кто-нибудь? Ау!

Я застыл, прильнув к дверному косяку, словно резной ангелок в соборе. Обманщица еще раз повторила свой вопрос и, не получив ответа, затопала к дальней комнате, где обитала прежде. Несколько раз надавила на ручку — дверь не поддалась, тогда в руках «реставраторши» зазвенела связка ключей; один из ключей проскрежетал в замке, и дверь со скрипом отворилась. В эту минуту меня беспокоило только одно: а что, если эта ловкая тетка попытается унести еще одну картину? Решение пришло мгновенно. Вынув из кармана брюк перочинный нож, я открыл штопор и осторожно высунулся в коридор. Незваная гостья уже зашла в комнату и, судя по звуку, который издала металлическая сетка, уселась на кровать. Несколько прыжков — и я одолел две пустые залы, захлопнул за «реставраторшей» дверь и рассчитанным движением накинул затвор на петлю. В считанные доли секунды засунул в петлю перочинный ножик по самый штопор — получился отличный колышек. Все было рассчитано тютелька в тютельку. Задрожи у меня рука хоть самую малость, все было бы кончено — мнимая реставраторша налегла бы на дверь раньше, чем я успел закрепить петлю.

Но она опоздала. Может, на какую-то десятую долю секунды, но мне этого хватило.

— Не валяйте дурака и выпустите меня. — Арестованная забарабанила костяшками пальцев по деревянной филенке. — Я вернулась, чтобы все вам объяснить.

— Объяснять будете следователю, — злорадно отрезал я, ощутив себя героем детективной истории, которую расследует комиссар Мегрэ.

Я отошел к окошку, выходящему во двор, чтобы сообщить последние новости двум засоням — то-то они расстроятся.

— Эй, мальчик! — взывала изнутри ночная похитительница картин. — Немедленно позови сюда вашего воспитателя или кто он там есть…

— Начальник, — ответил я серьезно. — Большой начальник. Сейчас он как раз вместе с представителем органов госбезопасности находится в вашем воровском притоне и вот-вот привезет вашего напарника! — На последнем слове я сделал особое ударение, потому что так было принято почти во всех детективах из тайного собрания моего брата, которое тот хранил на чердаке.

— Боже правый! — зарыдала женщина. — Какого напарника? Ты что, намекаешь на пана Кроца из министерства?

— Я намекаю на водителя «Татры-603», который прячет украденные картины.

— Какие картины? Что ты плетешь, мальчишка? — Пойманная «реставраторша» перестала ныть и перешла на пискливый крик: — Они еще из нас воров сделают, а сами тут бог знает что вытворяют! Отопри немедленно. — Она молотила в дверь кулаками, но освобождения не дождалась.

Я предоставил ей возможность побушевать.

Тонда и Мишка посапывали, развалившись под елью, Толстому волку снились, скорее всего, ветчина или кнедлики со шпиком, потому что он причмокивал во сне, как поросенок градиштьского соседа Маржатки. Лицо Дикого волка было мрачно и брюзгливо, последние события, казалось, проникли и в его сон.

Одна Толстая торпеда выглядела по-прежнему тупо, как всякая тварь, живущая лишь для того, чтобы набить себе брюхо. Она лениво приоткрыла один глаз, но, увидев, что я ничего не принес, опять прикрыла веки. Эта всеобщая леность возмутила меня. Пихнув Мишку и Тонду носком кеда, я выпалил в их заспанные физиономии известие о событии, которое они проспали.

— Глупости, — отмахнулся Мишка, переворачиваясь на другой бок. — Ты нарочно придумываешь себе нервотрепку, чтобы развлечься.

Тонда, к моему удивлению, гораздо быстрее стряхнул с себя сонную одурь.

— Вот и мне в какой-то момент показалось, будто по двору кто-то идет, но я тут же заснул.

— Не верь ему, — бурчал Мишка, уткнувшись носом в цветы, — просто он хочет залучить нас в замок, чтобы мы помогли ему складывать эти поганые грибы.

— Они по воле случая уже сложены, — сказал я. — Двенадцать кульков.

— Вот это да! — пробормотал Мишка и, заткнув уши руками, притворился спящим.

Тонда поднялся с травы и вытер рукавом вспотевший затылок.

— Пойду взгляну на нее. Но если ты нас разыгрываешь, то я…

— Что ты? — спросил я, удивленно подняв брови.

— То я с тобой до понедельника разговаривать не буду, — надул губы Толстый волк и скорчил страшную рожу.

Махнув рукой, я зашагал к замку. Пройдя несколько метров, мы обнаружили под ногами Толстую торпеду, которая с необычайным проворством ковыляла к двери, полагая, видимо, что мы направляемся на кухню. Но по пути у меня родилась одна идея, и я, к удивлению собаки и ее владельца, остановился, не дойдя до дверей.

— Куда ты меня ведешь? — удивился Тонда, когда я повернул направо и мы пошли вдоль здания.

— Посмотрим, что там делается. Все равно из коридора ничего не видно, разве что через замочную скважину, — сказал я и подвел Тонду к тому самому месту у ограды.

Если вы помните, мы с Мишей оттуда однажды уже наблюдали за пронырой-художницей — в тот момент, когда она признавалась Станде, каким способом проникла в замок.

17. «Трубку мира» мы раскуривать не станем

На этот раз перед нами как на ладони оказалась верхняя половина комнаты художницы. Запертая «реставраторша», по всей вероятности, смирилась со своей участью, потому что стояла у окна и красила губы.

— Хочет произвести на Станду впечатление, — прошептал Тонда, увидев, как долго женщина рассматривает себя в настенном зеркале.

— Так он и попался на ее художества! — ответил я. — Для Станды не важно, как человек выглядит, ему надо знать, что у того в душе. А с этой обманщицей он уже столько хлебнул, что ей и килограмм краски не поможет.

— Значит, все правда, — сказал Тонда, и это были последние слова, произнесенные у южной стены замка.

Со стороны двора донесся такой тарарам, что мы вылетели из нашего убежища в ветвях бузины, как вспугнутые воробьи. Мишка орал, будто сражался с целой разбойничьей шайкой, а когда мы на всем ходу завернули за угол здания, в бассейн ухнуло что-то тяжелое. Увидев, что происходит, мы застыли на месте, как если бы на пути выросла бетонная стена. За каменным бордюром нашей крохотной купальни, издавая торжествующие крики, хлопали себя по ляжкам наши старые недруги — Ирка и Слава, беглецы из детдома, главные зачинщики градиштьской яичной баталии. Мишка как раз вынырнул на поверхность и, не успев как следует отплеваться, бросился на стоявших у бассейна обидчиков. Тут мне припомнился его сон, когда он с остервенением колошматил кулаками по краю кровати, отбиваясь от двух хулиганов, вознамерившихся сбросить его в бассейн. Как вы, наверное, помните, проснувшись, он упрекал меня в том, что я и пальцем не шевельнул ради его спасения. И сейчас все происходило точно как во сне, но ни Тонда, ни я вовремя этому не помешали.

Незваные гости, стоя к нам спиной, окунали Дикого волка в воду и держали так, пока он не начинал пускать пузыри. Мишка отбивался и нападал, поднимая вокруг гейзеры воды, а мы с Тондой тем временем быстро, но осторожно приближались к месту сражения. Последние два метра мы преодолели одним прыжком и неожиданно схватили обоих парней за ноги. Мишка, успевший нас заметить еще в разгар битвы, отпрянул в сторону, и все было кончено.

Двор огласился ужасными криками, и наши главные недруги шлепнулись в воду. По купальне пошли страшные волны, и добрая четверть воды хлынула через край на траву. Мишка очень вовремя выскочил из бассейна и, оказавшись на суше, встал в позу беспощадного мстителя. Несколько секунд спустя поверхность воды успокоилась, и посреди бассейна поднялись две жалкие фигуры, по которым вода стекала ручьями.

— Ребята, ребята… может, хватит дурить… — загнусавила та, что повыше ростом, пытаясь вытащить из глаза песчинку. — Мы ведь… хрр… фрт… фу, какой противный вкус у этой воды, мы ведь уже не на тропе войны… хрр… фррт… мы пришли к вам раскурить «трубку мира»…

— Га-а-а! — загоготал Дикий волк. — Бросили меня в бассейн, и, по-вашему, это называется раскурить «трубку мира»?

— Ты мог не трогать нас, — подал голос второй наш враг, — а то, едва мы вошли, сразу начал гоняться за нами по саду, как будто мы тебе невесть что сделали.

— Ха, — усмехнулся Мишка. — А раскоканные яйца и выбитые стекла в птичнике? Бедненькие, больно у вас память короткая!

— Мы будем держать вас в воде, пока ландыши из ушей не вырастут, — пригрозил Тонда, а Толстая торпеда несколько раз тявкнула.

Но оказалось, что собачонка лает не на этих двух кашляющих и фыркающих водяных, а на незнакомого мужчину, появившегося в воротах.

— Слава, что вы делаете в воде? Ирка, марш из бассейна! Знаете ведь, что до конца месяца вам запрещено купаться!

Голос звучал так строго и решительно, что мы не стали препятствовать этим двум водяным выбираться из фонтана.

— Залезть в воду прямо в одежде и башмаках! — ужаснулся пришедший, отчаянно жестикулируя. — Как же вы могли им такое позволить? — строго обратился он ко мне.

Взгляд у него был не менее проницательный, чем у Станды. Склонив голову набок, я честно признался:

— Мы им это не позволяли, мы их туда сбросили.

— Сбросили? А за что? Что еще они вам сделали?

— Ха! — взорвался Мишка. — Они заварили кашу в градиштьском птичнике, а мы должны здесь три недели вкалывать. По сравнению с этим их купание просто курорт!

Мужчина засмеялся и провел рукой по седоватым волосам.

— Я предполагал, что первая ваша встреча примерно этим и кончится. Почему вы не дождались меня внизу, в деревне? — обратился он к худышке, стоявшему рядом со мной.

— Вы с тем товарищем все про урожай да про урожай, нам скучно стало, — ответил детдомовец и украдкой взглянул на меня. — Подумали, что мы тем временем сами с этими ребятами договоримся — и все пойдет как по маслу.

— Ну да, по маслу! — озорно усмехнулся пожилой мужчина. — Вы только поглядите, как оно с вас течет, это масло. Быстро снимайте с себя все и вешайте где-нибудь на солнце. Ребята ведь одолжат вам треники, правда?

Я пожал плечами и оглянулся на остальных. Тонда запротестовал:

— Ну уж нет, сперва мы должны узнать, зачем они сюда пришли. Никакие они нам не желанные гости, а враги!

— Точно, — согласился Мишка, вытряхивая песок из подсыхающих волос. — За то, что мы в Градиште натерпелись, они должны не меньше года голышом ходить.

— Насколько я знаю, в Градиште вашему изгнанию все только завидуют, — высказал свое мнение наставник этой парочки. — Многие ребята и девочки охотно бы оказались на вашем месте.

Что правда, то правда. И я пригласил Ирку и Славу в нашу графскую резиденцию, выдал им из своих запасов сухие треники, развесил их мокрые брюки и рубашки на Иваниной бельевой веревке — все это под Мишкино брюзжание.

— Какая неожиданная забота! — ворчал Дикий волк, прикрепляя прищепками шорты и майку рядом с одеждой своих обидчиков. — Как будто меня не искупали так же, как их.

— Сам виноват, — сказал я. — Нужно было сначала спросить, что им надо, а не гонять по саду.

— Ну конечно, опять из себя умника разыгрываешь, — оборвал меня Мишка. — Хотел бы я знать, что бы ты делал, если бы они ни с того ни с сего появились в замке. Наверное, соорудил бы для начала триумфальную арку, да?

— Будет вам, — примирительно проговорил седовласый мужчина из детского дома и обнял нас за плечи. — Мы шли к вам с самыми лучшими намерениями, а чуть было не приключилась еще одна неприятность. Предоставьте слово мне, я должен внести ясность в ваши отношения.

— Может, сядем, а? — Я показал на газон, радуясь тому, что ссора между мной и Мишкой так быстро прекратилась.

— Пришел я, собственно говоря, к инженеру Михалу, — объяснил воспитатель-богатырь, но, увидев наше недоумение, быстро добавил: — К вашему, стало быть, руководителю, чтобы вам было понятно.

— То есть к Станде? — уточнил Толстый волк и важно добавил: — К Большому начальнику?

Мужчина кивнул и произнес длинную речь, из которой мы узнали, что коллектив детского дома целую неделю работал в колхозе и хочет из своего заработка возместить ущерб, который причинили нам Ирка и Слава.

— За кражи в кооперативе и в гостинице мы уже уплатили, а сейчас я хотел бы договориться с вами, — сказал воспитатель, вынимая деньги из кармана пиджака. Положив на колени три стокроновые бумажки, он разгладил их ребром ладони. — У нас осталось не так уж много, но и не мало. — Он разложил деньги передо мной на траве. — Будете рассчитываться за погром на птичнике, приложите и эти деньги.

Я глянул на разноцветные бумажки — меня словно огнем обожгло. Посмотрел на Мишку и Тонду, но они, уставясь куда-то вдаль, машинально выщипывали травинки на газоне.

— Знаете, — сказал я, собираясь с мыслями, — мы, видите ли… о деньгах вообще речи нет… Станда еще неделю назад говорил, что мы заработали на два разгромленных птичника, а теперь нам хватит и на каноэ.

— Никаких денег мы не возьмем, — присоединился Мишка. — Мы не какие-нибудь там пентюхи, чтобы кто-то расплачивался за наши проделки.

— Эта та часть, на которую вы имеете право, — убеждал нас воспитатель из детского дома. — Ведь яичную баталию начали Ирка и Слава. Они сами в этом признались.

— Начали — не начали, — сказал Мишка и надулся как индюк. — Да им ничего другого не оставалось, как в птичник спрятаться. Не то мы бы им так наподдали, что вы бы их только по росту различили.

— Ах, ты!.. — сжав кулаки, приподнялся с травы долговязый верзила.

— Сиди! — прикрикнул на парня его наставник и, нахмурившись, посмотрел на Мишку. — Любишь ты, брат, прихвастнуть. Неудивительно, что тебе и подраться случается.

— Нас было четверо, а их двое, — быстро вставил я, потому что Мишкина рожа не предвещала ничего хорошего. — Их ждала изрядная трепка — это не для красного словца сказано.

— Да черт вас разберет, — махнул рукой седовласый гость. — Вас, как я погляжу, волнует не ущерб, который вы нанесли, а вопрос престижа. Что, не так?

— Не ущерб, а… — не понял Тонда, но ответа не получил.

От ворот замка послышались шаги, и во двор вошли гуськом шесть человек: Алена, Станда, Ивана, наш новый реставратор, шофер «Татры-603» и ротмистр Еничек, который нес на плече охотничье ружье.

— Привет! — крикнул я и бросился навстречу Быстроножке.

18. Шофер врет, а ротмистр таращит глаза

Для такого большого собрания в нашей временной гостиной стульев не хватало. Поэтому Мишка с Тондой носили из соседних комнат табуретки, а мы со Стандой провожали посетителей из детского дома. В первый и, возможно, в последний раз я подал руку Ирке и Славе, а когда их воспитатель опять стал предлагать деньги, Станда сказал:

— Нет-нет, товарищ, это вы оставьте. Мои ребята скоро возвращаются домой, и все опять войдет в норму, а вот ваши… Ну да вы меня понимаете.

Не знаю, понял ли Станду этот седовласый атлет. Только он еле заметно кивнул и крепко пожал ему руку.

Станда смотрел вслед уходящей троице, пока она не исчезла из виду. Потом обнял меня за шею.

— Эх, ребята, вы даже и не подозреваете, сколько у вас всего есть.

Я до сих пор раздумываю, что бы эта фраза могла означать, но ничего путного мне в голову не приходит. А вам? Но я отвлекся. В замке все общество уже расселось вокруг стола, и не успели мы со Стандой переступить порог гостиной, как ротмистр Еничек поднялся со своего места.

— Все говорит о том, что сегодня в замке совершена еще одна кража. Пропала очень ценная картина работы Тициана. Если кому из собравшихся что-либо известно о ее судьбе, пусть заявит.

Несколько секунд стояла мертвая тишина. Никто даже не шевельнулся, и мне это показалось очень странным.

— Разве вы не нашли ее на даче этого господина? — спросил я, указывая на водителя министерской «Татры».

— Пан Кроц утверждает, что никогда не видел этой картины и что историю про него и барышню Томашкову ты просто придумал, — ответил ротмистр.

— Он врет! — крикнул я. — Я собственными глазами видел, как он взял у нее этот сверток. И еще поцеловал ее за это!

— Детская фантазия безгранична, — спокойно возразил шофер, презрительно сморщив нос. — До тех пор пока органы госбезопасности будут брать в свидетели детей, которые, кстати сказать, и сами обворовывают дома, неизвестно, до чего мы докатимся…

— Вы просто врете! — произнесла Алена внятно, но без особого пыла.

Вероятно, после всех дневных происшествий шоферское вранье уже не могло ее удивить.

Ротмистр покраснел и так сжал обеими руками свой ремень, что даже сморщилась кожа.

— Каждому воздастся по заслугам, будьте уверены, — сурово произнес он. — Я уже послал за товарищами из уголовного розыска, они об этом и позаботятся. Но кое-кого из вас я допрошу сам. Так вот, товарищ инженер будет приводить вас ко мне по очереди. — Ротмистр надел фуражку и пошел к дверям. — Лойза, идем, ты будешь первым.

Усадив меня в Стандиной комнате напротив себя, он предоставил мне возможность рассказать все с самого начала. О том, как ночью совершила побег мнимая реставраторша, о моей экспедиции на дачу и наших с Аленой неудачных поисках пропавшей картины.

— Тот человек, что запер Алену на даче, — отец шофера. Он стрелял в тебя из дробовика, на который у него нет разрешения, — сказал милиционер, когда я кончил.

— Вот видите, оба они мерзавцы, — резко заключил я.

— Отложим такие выводы на потом, когда все выяснится, — заметил с укоризной ротмистр. — Что касается Кроца, то хорошо бы найти какую-нибудь зацепку. Будь у него совесть чиста, он не стал бы утверждать, что вообще не знаком с Томашковой. А ты уверен, что это не мог быть никто другой? Ночью трудно разглядеть лицо.

— Так я ведь его не в первый раз видел, — возразил я и указал на купы искривленных сосен за окном. — Он сидел тогда на сосне и следил за профессором, а потом прошел совсем близко от меня. И дело было днем. Это точно он, товарищ ротмистр. А сегодня ночью он закуривал сигарету, и лицо опять было видно как днем.

Еничек кивнул, но тут же нахмурился:

— Прекрасно, но как это ему доказать?

Не успел он договорить, как на втором этаже что-то стукнуло об пол. Черт, осенило меня, я ведь забыл о «реставраторше»! Счеты с детдомовцами поглотили меня настолько, что шельма художница просто выпала у меня из памяти. Должно быть, физиономия моя в эту минуту просияла, как лампион, потому что ротмистр Еничек спросил:

— Чего это ты так злорадно ухмыляешься?

— Есть свидетельница! — завопил я. — Самая лучшая, какую только можно пожелать, — мнимая реставраторша!

— Ты имеешь в виду Томашкову? — скептически отнесся к моему ликованию милиционер. — Да кто ее знает, где она теперь. Нужно будет поискать в Рыбницах. Только она может нам кое-что прояснить, тут ты прав. А если мы не найдем ее у тетки?

— И напрасно бы проискали, товарищ ротмистр. Она у меня здесь заперта, в замке, — важно заявил я и показал пальцем на потолок.

Блюститель порядка удивленно поднял глаза кверху, готовясь задать вопрос. Но прежде чем он успел открыть рот, я обрушил на него рассказ о всех утренних происшествиях и испытал чувство необыкновенного подъема, когда увидел, что после каждой фразы у него все шире и шире раскрываются глаза.

— Чертов мальчишка, и везет же тебе на удивительные происшествия! — отвел душу ротмистр и поднялся из-за стола. — Мы сходим к ней сейчас же.

И мы пошли.

19. У профессора Никодима есть внучка, а пан Гибш никакой не космонавт

Встреча художницы Томашковой с шофером министерской «Татры», который ни в чем не признавался, получилась прямо как в настоящем детективе. Когда Станда привел его в комнату, где ротмистр производил дознание, «реставраторша» стремительно вскочила со стула, обрадованно воскликнув:

— Гонза, и ты здесь?

Тут ротмистр Еничек, развалившись на графской кушетке, очень любезно произнес:

— Что вы на это скажете, пан Кроц?

С досадой махнув рукой, шофер опустился на пододвинутый стул.

— Я вижу, отпираться не имеет смысла, — сказал он, глядя в пол, но предназначалась эта реплика милиционеру.

Тот, усмехаясь, с ним согласился:

— Совершенно верно, уважаемый, это и впрямь смысла не имеет. Справедливость, которой вы требовали, уже в пути, да-да.

— Вы, наверное, и без меня уже все знаете от Марты… эээ… от барышни Томашковой.

— Мы с удовольствием выслушаем еще разок, правда, Лойзик? — сказал ротмистр, хотя мнимая реставраторша нам вообще еще ничего не рассказывала.

— Может быть, мальчика следует удалить, пан… эээ… поручик. Не принято, чтобы дети присутствовали на допросе.

— Разве? — удивился милиционер. — Наверное, это вам известно по какому-то прошлому опыту? Однако здесь я решаю, кому уйти, а кому остаться, ясно? Этот молодой человек является важным свидетелем по вашему делу, примите это, пожалуйста, к сведению. Договорились?

— Да как вам будет угодно, — пошел на попятную министерский шофер и приготовился рассказывать.

Из его показаний следовало, что с барышней Томашковой они знакомы уже давно. Барышня получила от профессора Никодима задание ехать в замок, вот он и взял отпуск — они хотели встречаться здесь. Но отец шофера, владелец дачи, не хотел, чтобы его сын приводил барышню к себе, поэтому они встречались только изредка — в замок пан Кроц приходить не решался.

Ротмистр Еничек слушал эти небылицы, и улыбка не сходила с его лица. Когда шофер кончил, он добродушно спросил:

— Ни о какой картине вы, само собой, понятия не имеете и с этим паном, который тоже выдает себя за реставратора, разумеется, не знакомы?

— Вы имеете в виду профессора Гибша? — уточнил шофер. — Разумеется, знаком. В каникулы, когда нет занятий в академии, он работает в нашей галерее.

— Это уже кое-что, — воскликнул милиционер с наигранной веселостью. — Но в сговоре вы, конечно, не были?

— В сговоре? — удивился пан Кроц. — О чем нам было сговариваться?

Ротмистр скрестил на груди руки и напустил на себя серьезность.

— Ну конечно, о Тициане, пан Кроц. О чем же еще? Разве не так?

Шофер вскочил со стула и громко заявил протест против обвинения в краже картины.

Художница Томашкова внимательно следила за разговором, несколько раз поднимала руку и приоткрывала рот, прося слова. Но блюститель порядка то ли не придавал этому значения, то ли играл у нее на нервах, как это пишут в некоторых уголовных романах.

Когда же шофер с жаром выкрикнул, что не допустит, чтобы пан… эээ… поручик делал из него вора, она встала и заявила:

— Мне уже терять нечего, товарищ милиционер. Сейчас я вам расскажу, как все было на самом деле.

— Вот и славно! — обрадовался ротмистр Еничек и погрозил пальцем шоферу, который строил барышне Томашковой предупреждающие гримасы.

— Пусть барышня реставраторша говорит, пан Кроц. Может, что-нибудь новенькое узнаем. — Он запнулся и подал мне знак рукой. — Эй, Лойза, сбегай в гостиную за вторым «реставратором», пусть он тоже послушает, что нам поведает сейчас барышня. Его это, несомненно, заинтересует.

Упомянутый субъект, которого министерский шофер назвал профессором Гибшем, спокойно последовал за мной в Стандину спальню и уселся на край постели с довольно равнодушным видом. Он курил трубку и наблюдал, как дым поднимается к потолку, не обращая внимания на сидящих рядом людей, а на шельму художницу посмотрел только тогда, когда раздался ее голос.

— Мартичка?! А вы-то что здесь делаете? Ну, знаете…

— Вы знакомы с этой барышней? — тут же поинтересовался ротмистр.

— Разумеется, — кивнул мужчина с трубкой и, как будто обиженный этим вопросом. Прибавил: — Конечно, я знаком с барышней Томашковой.

— Она ваша коллега? — продолжал выпытывать Еничек.

— Коллега? Что вы имеете в виду?

— Да что я имею в виду… Я вас спрашиваю, барышня Томашкова тоже художница и реставратор?

Профессор Гибш удивленно поднял брови:

— Как вы сказали? Что это, извините, за странный вопрос? Насколько я знаю, Мартичка примерно такая же художница, как я космонавт. По крайней мере, мне не известно, чтобы она переучивалась из пианистки на художницу. Но, может, так оно и есть? — обратился реставратор к женщине, выглядевшей очень несчастной.

— Смотри-ка, вот мы и еще кое-что узнали, — заметил ротмистр Еничек. — Видно, товарищ профессор, вы довольно хорошо знаете барышню Томашкову, правда?

— Еще бы, — кивнул мужчина с трубкой. — Еще бы я не знал внучку профессора Никодима.

— Чью, простите? — изумился милиционер.

— Да, это правда, — вмешалась в разговор барышня Томашкова и поправила рукой волосы. — Позвольте мне наконец сказать, а то я от всего этого с ума сойду.

— Ха-ха-ха, — взорвался смехом реставратор. — Я чувствовал, что произошла какая-то путаница. Вот, значит, почему инженер Михал все время выпытывал у меня, кто я да что я, ведь здесь уже одна реставраторша побывала. Ах, Мартичка, Мартичка, — погрозил он девушке, — вы из меня чуть было обманщика не сделали.

— Буду рад, если этого не произойдет и к концу следствия, — серьезно заключил ротмистр Еничек.

Посмотрев в окно, я обнаружил, что кроны сосен окрасились в оранжево-красный цвет. Приближался вечер.

20. Украсть нельзя, а убежать невозможно

Как гора с плеч, говорит мой отец, когда удается разрешить какой-нибудь сложный вопрос. Но если вы думаете, что Марта Томашкова была какая-нибудь шалунья, вы ошибаетесь. Дайте лучше я об этом сам расскажу.

Честно говоря, о том, что произошло дальше, никто из нашей компании — ни Алена, ни Мишка, ни Тонда, ни я не должны были знать. Ротмистр Еничек решил, что в дальнейшем расследовании будут участвовать только взрослые, и, призвав к себе Станду с Иваной, отослал меня в гостиную.

— Чувствую, здесь сейчас пойдут такие разговоры… Словом, это не для твоих ушей, — объяснил он мне.

Я сделал вид, что мне безразлично, и, вежливо попрощавшись, отправился в гостиную, отметив про себя, что окно Стандиной комнаты открыто. Когда я коротко разъяснил ситуацию, Алена предложила именно то, что было и у меня на уме. Выпрыгнув из окна кухни, мы крадучись обошли замок и прижались спинами к стене у окна Стандиной спальни. Так мы узнали все подробности, о которых Алена потом сказала:

— Барышня Томашкова, должно быть, ужасно влюблена, если решилась на такое.

Но Мишка только задрал нос и презрительно махнул рукой.

Дело было вот в чем: наша милая реставраторша таковою, по сути дела, не являлась, шофер министерской «Татры» тоже был вовсе не шофером, а художником. То есть будущим художником, потому что ему предстоял еще год учебы в Художественной академии.

— Только мы с Мартичкой познакомились, а профессор Никодим уже принялся нам мешать, — рассказывал пан Кроц, а мы от напряжения боялись даже дохнуть. — Он никогда меня особенно не жаловал, потому что я не хотел писать так, как он считал правильным.

— Дедушка говорит о Гонзе, что у его работ нет будущего, — выразила профессорское мнение барышня Томашкова. — А мне его картины нравятся, и некоторым людям тоже.

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал ротмистр, — но только речь сейчас не об этом.

— Но это имеет отношение к делу, — возразил мужчина с дачи. — Если бы старый профессор нам не мешал, ничего подобного не случилось бы. Мы дали друг другу слово, что, как только профессор куда-нибудь уедет, мы поженимся. Мы совершеннолетние, и нечего распоряжаться нашей судьбой.

— Верно, верно, — поддакивал милиционер. — Ну-ну, продолжайте.

— Сначала мы договорились, что встретимся здесь в воскресенье и еще раз попробуем убедить деда, — опять сменила лжешофера барышня Томашкова. — Но на утренний поезд я опоздала, а послеобеденным ехать уже не имело смысла. Потому-то Гонза и наблюдал за дедовым окном, сидя на сосне, где его увидел этот ваш паренек. (Это я, значит!) Он думал, что прозевал меня на станции, вот и хотел каким-то образом проверить, в замке я или нет.

— Послушайте, я что-то в толк не возьму, почему это вы, взрослые люди, так зависите от мнения профессора? — спросил ротмистр Еничек. — Если вы задумали пожениться, вы могли сделать это и без его согласия, ведь вам обоим за двадцать.

— Так-то оно так, — отвечала барышня Томашкова, — но я не хотела поступать наперекор деду. Он заботился обо мне почти с рождения. Мои родители погибли в катастрофе. Теперь вы, вероятно, понимаете, что я не могла отплатить деду черной неблагодарностью.

— Да уж, понимаю, — сказал ротмистр, и его официальный тон вдруг стал совсем дружеским. — У меня такое впечатление, что остальное я мог бы рассказать за вас. На следующий день вы нашли ключи от замка, принадлежавшие деду, взяли у него чистый бланк с печатью, написали себе удостоверение и отправились в Винтице разыгрывать реставраторшу. Я только одного не могу постичь: зачем вы это сделали, почему нельзя было попросту пойти за паном Кроцем на дачу?

— Ничего бы не вышло: его родные меня бы туда не пустили. Они заявили, что мне негоже приходить к ним до того, как профессор примирится с тем, что мы встречаемся.

— Вот оно что! Звучит довольно старомодно, но логично, — одобрил ротмистр Еничек. — Старики еще придерживаются добрых старых обычаев.

В комнате кто-то ворчливо выразил несогласие, а затем зазвучал голос художника Кроца:

— Я делал все, что было в моих силах, лишь бы профессор Никодим перестал твердить, что я не смогу заработать на жизнь. Эту министерскую «Татру» я водил ради денег либо в свободные дни, либо подменял отпускников. Ему же не давала покоя моя живопись. Как-то я писал портрет Марты, и эта головка мне здорово удалась. Коллеги утверждали, что ее можно выставлять. Но профессор обнаружил ее у меня и конфисковал.

Тут ротмистр его перебил:

— Послушайте, а не этот ли портрет барышня Томашкова вчера ночью унесла контрабандой из замка?

— Этот самый, — подтвердил пан Кроц. — Профессор боялся, что мы его где-нибудь выставим и тем посрамим его старомодные взгляды.

— Звучит довольно самоуверенно, вам не кажется? — послышался голос профессора Гибша.

— Возможно. Впрочем, вы мне говорили, товарищ профессор, чтобы я писал так, как пишу. Что у меня сочные картины, — возразил молодой художник.

— Однако, друзья, не устраивайте мне из расследования дискуссионный клуб, — запротестовал ротмистр. — Вернемся к делу. Если подвести все итоги, картина получается некрасивая. Как, по-вашему, барышня Томашкова? И красть ключи, выдавать себя за реставраторшу, бежать среди ночи из замка…

— Но у меня есть смягчающие обстоятельства, — оправдывалась внучка профессора Никодима. — Я вернулась и во всем созналась.

Еничек засмеялся:

— Потому что вам стало ясно, что весь этот маскарад все равно раскроется.

— Теперь-то вроде бы все разъяснилось, а? — спросил пан Кроц. — Или вы хотите еще что-нибудь узнать?

На минуту воцарилась тишина, затем ротмистр внятно и серьезно произнес:

— Да, уважаемые. Я хотел бы знать, куда делся портрет работы Тициана!

Ответа не последовало.

21. Картины нет, а у Станды дела

Поздним вечером, когда уже стемнело, в замок прибыли сотрудники уголовного розыска. На этот раз мы могли только догадываться о том, что они говорят, и не услышали почти ничего. Когда они прощались со Стандой, Иваной и профессором Гибшем, к ним присоединились барышня Томашкова и художник Кроц. Дверца милицейской машины хлопнула, автомобиль осторожно выехал из ворот замка, и его поглотила тьма.

— Боже, как же я есть хочу! — раздался в наступившей тишине голос Тонды, и Станда подтолкнул нас к дверям замка:

— Бегите за полотенцами и мылом. Умоетесь как следует, тогда, пожалуйста, в кухню.

Мы быстренько побрызгались в ручейке за бассейном и через несколько минут ворвались в царство нашей поварихи. Она вознаградила наше почти дневное голодание изрядной порцией картошки, по краям тарелки разложила куски сыра с сардинками, а на сладкое сверх того — блинчики с клубничным джемом. На протяжении всей трапезы никто не проронил ни слова, только время от времени слышалось Тондино блаженное урчание и озабоченные вздохи Станды.

— Станда, вы думаете, этих двоих завтра арестуют? — спросила Алена, когда уже не осталось ничего, что можно разрезать ножом и подцепить на вилку.

— Разумеется, в интеротеле их не разместят, — отозвалась Ивана раньше, чем успел высказаться Станда.

— Подозрение с них еще не снято, — сказал Станда. — Вот составим протокол, тогда будет видно. Пока не найдется тициановский портрет, я, в сущности, подозреваю всех.

— И профессора? — спросил я.

— Профессор Гибш вне подозрений. Он появился в замке после кражи, и документы у него в порядке.

— Я имею в виду профессора Никодима, — поправил я Станду. — Он же имел возможность раньше других обнаружить эту драгоценную картину.

— Имел, — сказал Станда, но было видно, что ему не хочется втягивать в это дело старого художника. — Он так знаменит и репутация его так безупречна, что я бы первым вычеркнул его из списка подозреваемых.

— А если картину нашел и забрал пан Гильфе? — высказал я новое предположение.

— Возможно, — согласился Станда, — но я думаю, что, когда он выезжал из Чехословакии, наши таможенники здорово его потрясли. О нем, конечно, знали и на границе.

— А может, все-таки профессор Никодим что-нибудь знает об этой картине? — снова завел речь Тонда.

Станда махнул рукой и раздраженно шлепнул его по плечу:

— Дайте мне отдохнуть! Только мы в этот замок вошли, как начались проблемы. Как же это я, глупец, не настоял на том, чтобы еще до нашего вселения исполком все отсюда вывез!

— Но, Станда, — укоризненно сказала Ивана, — те картины из тайника в потолке они бы все равно не могли увезти, а о Тициане знал только пан Рихтр. Что же ты злишься? Все это на нас и свалилось, ну и что? Почему тебя нисколько не радует, что мы сберегли такие ценности?

Немного поразмыслив, Большой начальник сказал:

— Наверное, ты права. Хотя я уже подумываю о том, сколько дел накопилось у меня в кооперативе. В понедельник начинается жатва и всякие связанные с ней сложности, а я все еще здесь, вылавливаю похитителей картины. Куда это годится? Если бы я все записал и дал кому-нибудь прочитать, мне бы сказали, что у меня чересчур разыгралась фантазия. Если бы хоть профессор Никодим в Берлин не уезжал.

— Может, и картина эта там, — предположил Мишка.

— Глупости! Ничего подобного я не допускаю! — прикрикнул на него Станда.

— Я читал в одном романе о старом профессоре, который… — не успокаивался Мишка, но Станда не дал ему закончить:

— Который вовремя ложился спать, что и вы сейчас сделаете, — уверенно сказал он и встал из-за стола.

Все шло к тому, что остаток вечера мы проведем в постелях, но тут Ивана позвала Толстого волка, который с ней уже распрощался:

— Тонда, где этот твой барбос? Я для него кое-что оставила.

Тонда вытаращил глаза и быстро перевел взгляд на ноги. Но Толстой торпеды не было ни сзади, ни спереди и вообще нигде в замке. Потом под присмотром Станды мы бродили по темному двору, бороздили мокрую от росы траву и кричали на все четыре стороны:

— Кро-о-ш-ка!.. Кр-о-ошка!

Ни одного повизгивания в ответ. Толстая торпеда исчезла с лица земли. Станда утешал Тонду, обещая, что, когда мы утром проснемся, его песик обязательно будет лежать у дверей замка. Казалось, Толстый волк смирился с этой мыслью.

Однако, когда мы улеглись, с его постели послышалось приглушенное одеялом отрывистое шмыгание. Я немного подумал над тем, что бы такого сказать Тонде хорошего, но в голову ничего не приходило — меня одолевал сон.

22. О бидоне в канаве и доброй бабушке

Утром в пятницу Ивана послала меня в Винтице за молоком. Помахивая бидоном, я плелся вниз к деревне — впервые за все время, что мы прожили в замке, меня там ничего не радовало.

Проснулись мы в таком невеселом, точнее сказать, отвратительном настроении, что, когда передо мной возникли покрасневшие глаза Тонды, я даже обрадовался возможности на какое-то время убраться из этого царства печали.

Толстая торпеда не появлялась, и Станда был мрачнее вчерашнего. Никто из нас не прикипел душой к этому существу с собачьим нравом и поросячьей внешностью, но, глядя на Тондины мучения, мы на каждом шагу взывали: «Кр-о-ошка…» Даже по дороге за молоком я то и дело останавливался и выкрикивал направо и налево это комичное собачье имя. Но голос мой терялся меж листвой деревьев, не находя ответа.

Я купил молока и двинулся в обратный путь, но не успел не то что на шаг, а и двадцати сантиметров пройти в сторону замка, как из здания винтицкой почты вышел почтальон и подозвал меня:

— Эй, паренек, ты, часом, не сверху, не из замка?

Я кивнул, и он тут же вытащил из сумки конверт и лист бумаги. Достал из-за уха карандаш и подал мне.

— У меня для вас заказное из Берлина. Распишись вот там, где «подпись получателя» и забирай письмо — вручишь его пану инженеру. Ну вот, прощай. Спасибо, избавил меня от такого длинного пути.

На белом продолговатом конверте стоял адрес нашего замка. Под ним в скобках было приписано: «Инженеру Станиславу Михалу лично». Перевернув конверт, на том месте, где пишут адрес отправителя, я обнаружил имя профессора Никодима и адрес какой-то берлинской гостиницы.

В надежде, что именно это письмо содержит разгадку тайны тициановского портрета старого мужчины, я помчался в замок. Держа бидон с молоком в одной руке, а письмо в другой, я пробежал мимо винтицкого трактира и завернул за угловой дом, чтобы как можно быстрее попасть на дорогу, уходящую к замку. Но человек предполагает, а трактор располагает, как бы выразился в такой ситуации мой отец. Предвкушая то удивление, которое вызовет в замке письмо из Берлина, я выскочил прямо наперерез трактору, который выезжал из ворот дома и выворачивал на дорогу. Тракторист крутанул руль вправо, благодаря чему сама машина меня не задела, но прицеп на повороте занесло и боком кинуло на меня. В последнее мгновение я выставил вперед руку, меня отшвырнуло в сторону, и я покатился по асфальту.

— Окаянный мальчишка, ох и задал бы я тебе, всыпал бы по первое число! — завопил тракторист, удостоверившись, что я вполне проворно отрываюсь от матери-земли и поднимаюсь на ноги. — Гонятся, что ли, за тобой? Так с чего ты летишь по деревне как угорелый?! — Он повернул меня к себе лицом. — Покажись! Ничего не болит? Нет?! Руки немного ободраны, пусть тебе дома марганцовкой промоют. Дубина ты стоеросовая, а ну как с другой стороны что выехало, серьезная могла бы выйти авария, ведь я всю дорогу перегородил! — Тракторист смачно сплюнул, вскочил в кабину и включил зажигание. — В следующий раз осторожнее на поворотах, балбес!

Прошло еще довольно много времени, пока я пришел в себя и как в полусне принялся искать бидон. Нашел я его в канаве, посреди серо-голубой лужи. Когда я поднял посудину, в ней молока не оказалось и с наперсток. К счастью, у меня в кармане хватало денег, чтобы вернуться в магазин и наполнить бидон снова. Так что я решил повернуть назад. Но не успел я пройти и двух-трех шагов, меня пригвоздило к месту ужасное открытие: у меня нет письма. Куда делось письмо?

Я обшарил место столкновения метр за метром. Вошел во двор и осмотрел землю у ворот по ту сторону заборчика. Совал голову в бетонные трубы, лежащие у переезда, рыскал по канавам — двадцать метров в ту и в другую сторону, — вывернул карманы, вытряс рубашку. Письма нигде не было!

Со двора вышла сгорбленная старушка и некоторое время наблюдала за моей беспомощной суетой. Скорее всего, она подумала, что я потерял деньги на молоко, потому что вынула из кармана фартука смятую пятикроновую бумажку и сунула ее мне в руку.

— На, возьми, паренек, — сказала она и погладила меня по измученному лицу. — Будут деньги, вернешь.

Мне пришлось показать ей полную горсть монет, чтобы она убедилась, что дело совсем не в деньгах. Когда я заспешил к дороге, ведущей в замок, она все еще недоуменно смотрела мне вслед. Немного погодя я оглянулся — старушка медленно прохаживалась около дома, шаря по земле глазами.

О пустом бидоне я уже и думать позабыл. Зато потерянное письмо из Берлина то подгоняло мои мысли, то вдруг осаживало их. В мозгу, как раскаленный шар, перекатывался один вопрос: что на это скажет Станда?

Большой начальник закурил сигарету и глубоко затянулся. До того как он произнес первую фразу, Ивана смочила клочок ваты марганцовкой и тщательно протерла ссадины на моих руках. Напряжение, с которым я ждал первого Стандиного слова, позволило мне почти не обращать внимания на тысячу иголочек, вонзившихся под кожу. Но водопад упреков на мою голову так и не обрушился.

— Письмо нужно найти, — сухо сказал Станда и созвал на совет все население замка, за исключением профессора Гибша.

Ивана на скорую руку намазала нам маслом по краюхе хлеба, и через несколько минут из ворот замка вышла колонна жующих следопытов.

Дорогой Алена сочувственно гладила ссадины на моих руках, а Мишка заметил, что это пустяк по сравнению с тем, что он испытал, когда его посадили в муравейник двое градиштьских «фиалок». Тонда то и дело в отчаянии взывал на все четыре стороны: «Кро-ошка… Кро-ошка!»

Бабушка из дома номер двенадцать в Винтицах в изумлении наблюдала, как кучка подростков, понурив голову, сызнова обшаривала землю у ее домика. Мы обследовали каждый метр почвы, залезли на липу и трясли ее ветки, послюнявили пальцы и попробовали, куда ветер мог унести письмо.

Все напрасно. Немного погодя Станде пришла в голову спасительная мысль.

— Остается единственная возможность — конверт вылетел у Лойзы из рук и упал прямо на прицеп.

— Боже мой! — воскликнул я и трахнул себя кулаком по голове. — Ну конечно, я же держал письмо в руке и ею ударился о платформу!

— Это лишь одна из возможностей, — осторожно уточнил Станда и направился к старушке, которая высовывалась из окна своего домика.

— Бабушка, вы случайно не знаете, куда поехал с вашего двора тот человек на тракторе?

— Сын-то? Матей? Да на скотный двор, куда же ему поутру ехать! Будет возить навоз на Гомоли.

— Ну, пока! — сказал Станда и поблагодарил старушку. — А потом, обращаясь ко мне, добавил: — Искать письмо в куче навоза — этого я бы себе не пожелал.

23. Тракторист удивляется, а Мишке не нравится…

Направляясь к коровнику, мы взяли такой темп, как будто шли на европейский рекорд по марафону. Один Толстый волк все время отставал, потому что на всех кривоногих толстых псов бросался с криком: «Кро-о-ошка!»

На скотный двор мы ввалились, как шайка разбойников, и обступили первую платформу, которая попалась на пути. Мужчина, работавший на автопогрузчике, забыл о своих обязанностях, и ковш с вонючим грузом застыл в воздухе.

— Что здесь происходит? — удивленно проговорил он.

— Вы не видели здесь письма? — выпалил Мишка, а Алена тем временем пыхтела, перелезая через боковую стенку платформы.

— Чего? Письма? — Мужчина оглядел нас одного за другим, неуверенно улыбаясь, словно видел перед собой толпу сумасшедших. — Здесь, товарищи, не почта, а навозная куча, — уверенно заявил он немного погодя, убедившись, что лица у нас нормальные.

— Мы ищем прицеп с трактористом, который примерно полчаса назад выехал из дома номер двенадцать, — коротко и ясно сказал Станда.

— Вы имеете в виду Матея Зоубка? — догадался человек, окруженный рычагами, и махнул рукой куда-то вперед себя. — Вон его экипаж стоит, да и сам он вот-вот явится — за сигаретами побежал.

Посмотрев в указанном направлении, мы увидели у задних ворот зеленый трактор, а за ним — платформу-прицеп, доверху наполненную навозом.

Незаметно подкравшись к мужчине на погрузчике, Ивана спросила его с милой улыбкой:

— Вы не могли бы опять освободить эту платформу?

В глазах тракториста снова мелькнуло опасение, не имеет ли он дело с умалишенными. Но он тут же отогнал его и добродушно сказал:

— Слышите, молодые люди, нет у меня времени шутки шутить, мне платят за центнер, и я должен грузить. Ступайте отсюда, а то я вам этот навоз на спины вывалю!

И стрела погрузчика закружилась над нашими головами. Все невольно попятились, а Мишке не повезло — он споткнулся о бетонное ограждение навозной ямы и шлепнулся в зловонную жижу. Станда успел протянуть ему руку и помочь подняться, но тут у задних ворот зафырчал трактор и прицеп с навозом, покачиваясь, тронулся.

— Подождите! — закричала Ивана и бросилась догонять отбывающий груз.

За ней последовали Тонда, Алена и Станда. Один Мишка беспомощно торчал во дворе коровника и со слезами на глазах обозревал заднюю часть своего тела, где по ляжкам ручейками стекала навозная жижа. Я же колебался между желанием бежать за остальными и долгом перед товарищем. При этом я испытывал примерно то же чувство, что отражалось на Мишкиной физиономии в тот раз на птичнике, когда мне залепили яйцом по лбу. Вот и у меня защекотало под носом, так что пришлось расчихаться, чтобы как-то скрыть смех.

Мужчину с погрузчика уже оставили все страхи по поводу нашей ненормальности, и он, громко хохотнув, дал нам совет:

— Слышьте, мальчуганы, возьмите вон там шланг и поверните кран. Эту жижу нужно побыстрее смыть, а то она в штаны всосется.

Я окатывал Мишкины тылы струей ледяной воды до тех пор, пока он не запротестовал, шевеля посиневшими губами:

— Хо… холо… холо-о-дна-ая… а-а-й… б-р-р…

Повесив свернутый шланг на крючок, мы припустили за Иваной, Стандой и остальными. Дикий волк, желая согреться, бежал так быстро, что все время обгонял меня. И мне ничего не оставалось, как любой ценой не отставать, потому что за ним тянулся хвост такой вони, как от только что унавоженного картофельного поля.

К лесочку, что у Гомоли, мы добрались в ту самую минуту, когда тракторист остановил самосвал и начал ссыпать навоз в кучу у распаханного поля. Все обитатели замка стояли около кузова и с напряжением смотрели на дымящийся навоз, как скворцы, высматривающие дождевых червей.

Как только кузов достиг наивысшей точки и с платформы съехали последние остатки груза, под верхним ее бортом забелел прямоугольник. В сущности, он не белел, потому что уже давно окрасился в золотисто-желтый цвет навоза, но нам показалось, что он сияет.

— Вон он! — вскрикнула Алена и полезла по мягким, дымящимся навозным горам.

— Постой, полоумная! — завопил тракторист и, подав машину от навозной кучи немного вперед, начал опрокидывать кузов.

Мы стояли у его боковой стенки и протягивали руки. Тонда подпрыгнул и, не в силах ждать, повис на бортике, наивно надеясь, что этим он что-нибудь ускорит. Первым дотронулся до письма, разумеется, Станда — ведь он был выше всех и руки у него были самые длинные. Окружив его, мы смотрели на этот не слишком приятно пахнущий конверт прямо как на найденное сокровище.

— То-то посмеюсь, если в нем ничего, кроме привета из Берлина, — сказала Ивана, отчего наше нетерпение только возросло.

Большой начальник раскрыл и без того уже расклеившийся конверт и вынул из него лист бумаги в желто-коричневых пятнах. Мы все склонились над письмом, и, глядя на наши затылки, можно было подумать, что мы откусываем от пирога с запеченной пятикроновой монеткой.

24. Случаи с оладьями

Во дворе замка стояла машина, на которой прибыли сотрудники уголовного розыска, а весь личный состав сидел на газоне, развлекаясь дружеской беседой с профессором Гибшем. Едва они нас завидели, ротмистр Еничек встал, а оба штатских повернули к нам головы. Реставратор запыхтел трубкой и сказал:

— Ну, наконец-то!

Милиционер потряс руки Станде и Иване и потянул носом воздух.

— Вы, верно, кооперативу помогали? — предположил он, поднося ладонь к носу. — От вас просто разит деревней.

— Вы же сами понимаете, — спокойно отвечал Станда, — от агронома не может пахнуть фиалками. Мы с молодыми людьми провели небольшую экскурсию в винтицкий кооператив, — добавил он якобы для ясности.

Один из штатских придвинулся поближе.

— Мы бы хотели еще раз осмотреть ваш замок, если позволите. Ни барышня, ни пан Кроц знать ничего не хотят об этом тициановском портрете. Мы выслушали старого пана Рихтра — тот клянется, что портрет должен быть здесь. Остается еще одна возможность: кто-то спрятал картину тут, в замке.

— Да что вы говорите?! — удивился Станда, разводя руками. — Вы полагаете, что в этом замешан кто-нибудь из нашей команды?

— Ничего такого я не говорил, — возразил мужчина из уголовного розыска, мило улыбаясь. — Насколько нам известно, первым посторонним в замке был профессор Никодим.

В разговор вступил и второй товарищ в штатском:

— Вы сами недавно говорили, товарищ инженер, что как-то заметили в комнате профессора картину, которую до того нигде не видели.

— Верно, — кивнул Станда. — Но это был портрет барышни Томашковой, написанный паном Кроцем. Я его почти сразу узнал вчера на даче.

Сотрудники уголовного розыска переглянулись и на минутку задумались. Наступила тишина, но она продолжалась недолго. Ни с того ни с сего Тонда подпрыгнул чуть ли не на метр, взревел и рванулся вон из круга собравшихся, да так стремительно, что у ротмистра Еничека свалилась фуражка.

— Кро-оошка! — заорал Толстый волк и бросился вперед.

На ступенях у дверей замка метался валёк из мяса и сала, обтянутый собачьей шкурой, на коротких, кривых лапках. Толстая торпеда, пискляво повизгивая, покатилась навстречу своему хозяину и приложила исполинские усилия, пытаясь попасть к нему на руки. Тонда опустился на колени, дал ей себя облизать, как головку сахара, сюсюкая при этом вроде какой-нибудь кумушки над младенцем.

— Эти двое от любви когда-нибудь слопают друг друга, — хмыкнул Мишка.

— В следующий раз лучше присматривай за своим песиком, — сделал ротмистр замечание Тонде. — Вчера вечером он влез к нам в машину, сожрал у поручика ужин, а потом уснул за задним сиденьем. Дежурные всю ночь глаз не сомкнули — этот твой барбос непрерывно скулил под дверью. — Милиционер повернулся к нам, поднял четыре пальца. — За ночь пес умял четыре ломтя хлеба с маслом и колбасой, выпил термос кофе и еще пол-литра пива. Покуда было что жрать, вел себя тихо, но как только у дежурного кончились запасы, заскулил опять — и так до утра. Да, еще слизнул тридцать кусков сахара, которые секретарша держит для кофе. Невероятно, но факт.

Мужчина из розыска, которого Еничек назвал поручиком, с печальной усмешкой добавил:

— Жена дала мне вчера с собой десять картофельных оладьев, мое любимое кушанье. Он их тоже слопал вместе с полиэтиленовым пакетом.

Хотя на наших лицах изображалось возмущение ненасытностью Тондиного пса, но внутри у нас все сотрясалось от хохота. Алена душила приступ смеха тем, что щипала меня за спину, Ивана покусывала костяшку пальца, а Станда, как всегда, когда хотел сохранить серьезность, сосредоточенно раскуривал сигарету.

Счастливое выражение на Тондиной физиономии сменилось виноватым.

В его объятиях резвилась, блаженствуя, Толстая торпеда, а поручик притворно хмурился.

— Но… — пытался что-то высказать Толстый волк. — Но… значит… если… я, вероятно, должен буду заплатить, да?

Поручик замялся и дотронулся подушечкой указательного пальца до кончика носа.

— Как скажет начальник, — ответил он.

— А может, сделаем так: я бы натер картошки, а Ивана испекла бы вам оладьи? — осторожно спросил Тонда.

— Почему же нет, вполне пойдет, — согласился поручик, — но как быть с нашими дежурными? У них съедено больше, чем у меня.

— А может, и они тоже взяли бы лепешек, а? — размышлял Тонда. — Если бы мы послали им — ну, скажем… Как вы сами думаете, сколько?

Работники службы госбезопасности переглянулись и запрокинули головы.

— Десять? — прикинул первый.

— Пятнадцать, — сказал ротмистр Еничек. — И это, если не учитывать тридцати кусочков сахара.

— Тогда, значит, двадцать, — внес поправку поручик. — Так мы возместим и секретаршины убытки.

Тонда опустил Толстую торпеду на землю, вытер тыльной стороной ладони вспотевший нос и повернулся к замку.

— Тогда… тогда я сейчас же иду тереть картошку, — грустно сказал он.

Только за Тондой закрылись двери, двор огласился взрывом хохота. Алена повалилась на траву и как помешанная стала молотить по ней руками, Станда с Иваной стояли обнявшись и хохотали, уткнувшись друг другу в плечо, Мишка паясничал перед Толстой торпедой, а стражи порядка покатывались со смеху. Только профессор Гибш делал вид, что это его не касается, а когда веселье улеглось, тихо сказал:

— Удивляюсь, как вы можете так подшучивать над этим пареньком. Он честный добряк и не заслуживает такого отношения. А вы… — Он обращался ко мне, Алене и Мишке. — Если вы настоящие друзья, то не дадите ему одному крутиться на кухне и придете на помощь.

Как вы думаете, мы пошли? Пошли, только не сразу, потому что сперва хотели узнать, найдется ли портрет Тициана, а потом уже пошли.

И без всяких отговорок.

25. Счастливого пути, графы!

Поручик с шумом выдохнул и набрал в легкие побольше свежего воздуха.

— Это ничего, что бумага так воняет, зато ее содержимое благоухает тысячами гвоздик.

— Вы уже смотрели? Тициан там, за рыцарем? — спросил ротмистр Еничек.

Станда развел руками:

— Когда же мне? Только и разговоров, что про Толстую торпеду и ее прожорливость.

— Про кого? — изумился поручик.

— Так ребята прозвали этого барбоса, — объяснил Станда.

— Ха-ха, Толстая торпеда! — засмеялся поручик и бросил взгляд на Тондиного пса. — Метко сказано, что правда, то правда. Но пойдемте заглянем под этого рыцаря. Держите кулаки, а то как бы опять не вышел конфуз.

Вскоре мы убедились, что профессор Никодим был прав. Никакого конфуза не получилось, потому что за изображением рыцаря в латах, обрамленного толстой позолоченной рамой, действительно находилась картина поменьше, представлявшая собой портрет старого мужчины с бородой.

В приподнятом настроении все отправились в нашу гостиную, профессор Гибш внимательно осмотрел полотно через лупу и дал ожидаемое заключение эксперта: несомненно, перед нами работа итальянского художника Тициана Вечеллио.

— Это означает, что барышня Томашкова и пан Кроц ни в чем не замешаны, — заключила Ивана, и под ее рукой зашипела первая порция картофельных лепешек.

— Ну, без небольшой нотации, наверное, не обойтись, — сказал поручик. — Маленький обман — все равно обман, даже если они никому не хотели причинить вреда. Профессор Никодим, по-видимому, не пришел бы в восторг от своей внучки.

— Мы замолвим за них словечко, — предложила Алена. — Правда, мальчики, мы напишем профессору, чтобы… — Вдруг она замолчала.

— Ну-ну, — подбадривал ее ротмистр Еничек, и Быстроножка покраснела, как помидорчик. — Чтобы что? — приставал милиционер.

— Чтобы они могли пожениться, — выпалила Алена, сделавшись пунцовой.

— Да? — удивился пан Еничек. — А откуда вы знаете, что профессор мешает им пожениться?

— Но ведь барышня Томашкова и пан… — сыпалось из Быстроножки.

Но Станда не дал ей договорить.

— Я рассказал ребятам, почему внучка профессора выдавала себя за реставраторшу, — поспешил вставить он, догадавшись, что во время допроса мы подслушивали под окном.

Ротмистр слегка улыбнулся, погрозил нам пальцем, но ничего не сказал. Когда вся лепешечная затея подошла к концу и мы дули на стертые кончики пальцев, милиционер еще раз подошел к нам.

— Чуть не забыл — наш начальник просил вам передать, что он приглашает вас пятого августа поехать на десять дней в лагерь отдыха, организованный для детей в Татрах. Вы получите и письменное уведомление, но уже и так можете считать, что это премия за вашу помощь по спасению народного достояния. Что вы на это скажете?

Мы ничего не сказали. Мы загалдели. Пол в гостиной содрогался от наших радостных прыжков, поручик и его спутник заткнули уши мизинцами, а Станда взвыл:

— Тихо, черти полосатые, вы же топаете, как стадо буйволов!

Одного ротмистра Еничека наш восторг не вывел из себя. Он спокойно дождался, пока мы успокоимся, и подал нам руку.

— Я с вами не прощаюсь, — сказал он. — Мы еще не раз встретимся в Градиште. Но если на следующей неделе не увидимся, желаю вам хорошо провести время в Татрах. Счастливого пути, графы!

Потом все блюстители порядка получили от Иваны по пакетику свежеподжаренных оладышков, уселись в машину и выехали из ворот замка. Наша компания бежала следом и махала руками. Когда машина набрала скорость, мы вернулись во двор замка и направились к купальне.

Вода была прозрачная и теплая, так что не устояли даже Станда с Иваной.

Только Толстая торпеда неподвижно лежала в траве. И спала.