Скифы в остроконечных шапках

Глава XI Встреча в степи

Всадник скакал по посевам, не разбирая дороги. Плеть со свистом резала воздух. Взмыленный конь мчался быстрее ветра. Увидев двух скифов, расположившихся с лепёшками на траве, всадник крикнул: «Ловите своих коней! Спасайтесь!» Он крикнул по-скифски, потому что сам был скиф из оседлых земледельцев, живших вблизи от Понта. Сидевшие на траве проводили всадника настороженным взглядом, но с места не двинулись.

Всадник на взмыленном, в розовой пене коне ворвался в селение и помчался среди домов.

— Сатархи идут! — крикнул он, не замедляя бега коня.

— Близко?

— Полдня перехода!

Всадник умчался, оставив после себя тот страх, что сметает людей, как ветер песчинки. Селение вмиг поднялось, и подъехавшему Арзаку пришлось остановить Белонога, чтобы пропустить повозки с детьми и пожитками, верховых и пеших с узлами в руках. Все спешили покинуть опасное место.

— Поворачивай в Ольвию, чужеземец! — закричали ему со всех сторон. — Сатархи идут! Сатархи в полдня перехода!

Арзак махнул рукой на селение, давая понять, что его путь пролегает в той стороне и он не намерен менять дорогу.

— Тебе жизнь не мила или бандитов-сатархов не знаешь? Посевы вытопчут, скот угонят, кого схватят — на смерть уведут.

Сатархов Арзак знал. Даже у скифов, снимавших скальпы с убитых, сатархи считались жестокими. Это племя жило одним разбоем и мало чем отличалось от коварных. прибрежных разбойников тавров. Всех, кого удавалось взять в плен, тавры приносили в жертву своей богине. Тела сбрасывали с утёса, а отрубленные головы выставляли на длинных шестах для охраны домов. Степные разбойники были опасны, но повернуть под защиту Ольвийских стен означало потерю двух дней. Можно ли было позволить такое?

«Проскочу, — решил Арзак. — Степь широка».

До далеко проскакать не пришлось. То ли всадник ошибся, то ли сатархи знали неведомый никому путь. Арзак увидел облако пыли, взмывшее из-под края земли, прежде чем солнце перевалило за полдень. Он быстро свернул и укрылся в ложбине, зажав Белоногу ноздри, чтобы не вздумал заржать.

Сатархи промчались шумно, криком и гиканьем подбадривая себя на разбойный набег. Они пронеслись, и сделалось тихо. Вместе с пылью, осевшей вдали, миновала опасность. Когда разбойное племя вернётся, Арзак будет уже далеко. Скоро его дорога свернёт на север. Земли сатархов уведут их на юг.

«Вперёд, мой конь, через поля и травы!» — как пела, бывало, Миррина своим чистым высоким голосом.

Белоног бежал резво. Под курткой Арзака на ремешке висел амфориск. «Успеешь — успеешь», — выстукивали в дорожной сумке двадцать семь камушков-дней.

Вперёд, Белоног, вперёд! Нет, подожди, замедли бег!

По правую руку Арзак разглядел три удаляющиеся точки. Он приставил ладонь к глазам, закрываясь от солнца. Двигались люди: всадник и двое пеших.

«Должно быть, сатарх гонит пленников, схваченных по пути». Проверяя догадку, Арзак подъехал ближе. Так и есть. Руки пеших скручены за спиной, идут они, спотыкаясь. Но что это! Их одежда — штаны и куртки, на головах остроконечные башлыки!

Скиф всегда помогает скифу. В беде скиф скифу преданный брат. Арзак выхватил из горита стрелу и лук и пустил Белонога вскачь. Оу! Не рассчитал, слишком велико оказалось расстояние. Стрела на излёте ранила лошадь. Всадник остался цел. Пока он выбирался из-под упавшей лошади, Арзак успел домчаться и спрыгнуть на землю. Правой рукой он выхватил акинак, левой бросил пленникам нож. Он не смотрел в их сторону, и без того он знал, что произойдёт. Один из пленников схватит зубами нож, зажмёт между колен остриём вверх, второй — перетрёт о клинок свои путы и освободит товарища. Приём известный, не сегодня придуманный. Но что они медлят, даже голоса не подают? Его акинак успел три раза скреститься с мечом противника. Много ударов ему не выдержать, жеребёнку не одолеть трёхлетку-коня. Арзак побежал по кругу, увёртываясь и петляя, как заяц. Сатарх нагонял. Арзак услыхал злое дыхание с присвистом, ощутил занесённый над головою меч… Ух! Пленники, наконец, очнулись. Бросились сатарху под ноги. Через первого сатарх перепрыгнул, второй его сбил, как ловко пущенная дубинка. Сатарх упал. Меч врезался в землю и зазвенел, отдавая земле свою смертоносную силу.

Всё произошло так быстро, что, обернувшись, Арзак не сразу понял, почему пленники катаются по земле. Но увидев, что руки у них ещё связаны, а во рту торчит войлок, он догадался, что они пытаются удержать сатарха тяжестью собственных тел. Одним взмахом перерубил он путы на заведённых за спину руках и сразу приставил клинок к горлу поверженного. Это будет его первый скальп.

— Не убивай, пощади, Арзак, — прозвучал голос Филла.

Клинок замер. Арзак медленно повернул голову. Рядом с ним, потирая затёкшие руки и очищая от войлока рот, стояли Ксанф и Филл. Трудно было поверить собственным глазам!

— Ксанф, Филл! Как вы здесь очутились? Почему в скифской одежде? Мне и в голову не пришло, что это вы!

— Не убивай, пощади, Арзак, — повторил Филл. — Свяжем его по рукам и ногам, и как решат боги.

— Он бы убил.

— Пусть. Он разбойник и варвар. Ты — художник. Не убивай.

Ксанф думал, как Филл. Он молча собрал обрывки ремней и затянул тугие узлы на руках и ногах са-тарха.

— Теперь скорее отсюда, — сказал он, справившись.

Арзак подобрал свой нож, Ксанф выдернул меч, и все трое бросились к Бе-лоногу.

Во время рукопашной схватки коня оставляли в стороне, чтобы противник не изловчился перерубить ему жилы.

— Смотрите, вот повезло! — крикнул Филл и поймал волочившийся повод. — Лошадка с испугу, должно быть, упала, царапина пустяковая. Приложим лист подорожника — мигом всё заживёт.

Речь шла о лошади сатарха. Она давно поднялась и спокойно щипала траву неподалёку от Белонога.

— Повезло. Лошадь крепкая, — сказал Арзак, подходя с Белоногом. — Без труда вас до Ольвии довезёт. Только стороной езжайте, чтобы с сатархами не столкнуться. Дважды от одной беды не спастись, это даже младенцы знают.

— Ты ничего не понял, — изумлённо протянул Филл. — Ты ничего не понял или в своём медвежьем упрямстве не хочешь понять. — Филл схватил Арзака за куртку, мешая прыгнуть в седло.

— Ты думаешь, мы уехали, не простившись, потому что плохо воспитаны? Ты думаешь, мы ради игры приобрели скифское платье и, обрядившись в штаны, ждали тебя у дороги?

— Зачем вы всё это сделали? — спросил ошеломлённый Арзак.

— Для того, чтобы помочь тебе вызволить сестру. Вот для чего. Без нас — ты один, вместе — нас трое.

— Нет, — сказал Арзак. — Степь опасна.

— Правда твоя, плен мы уже испытали и без тебя бы погибли. Но будь справедлив. Ты мог бы заметить, что мы не трусы и бросились на сатарха, как только пришёл момент. А если с ножом не справились, так потому что рты были забиты кляпами. Иди, прыгай в седло, скачи на своём Белоноге. Но знай, я побегу рядом, держась за его хвост, и буду бежать, пока хватит сил.

Филл посмотрел на Арзака яростным взглядом, и Арзак понял: сделает, как говорит.

— Ксанф, из вас двоих ты рассудительней, уговори Филла.

— Всё решено, Арзак, — сказал Ксанф. — Мы обязаны тебе жизнью, понимаешь, жизнью. К тому же мы надеемся отыскать…

— Отыскать мою невесту с волосами цвета пшеницы, — перебил друга Филл. — Слышишь, Медведь, сам Ксанф сказал, что всё решено.

Филл с места прыгнул на спину добытой в бою лошадки.

— Слезай, — сказал Арзак, сдавшись. — Мы с тобой поедем на Белоноге. Тавра отдадим Ксанфу.

Правильней было новую лошадку назвать Сатархом, но ведь сатархи мало чем отличались от тавров, а слово «тавр» было короче.

— Слушаюсь, предводитель! — Оттолкнувшись, Филл птицей перелетел в седло Белонога.

— Филл замечательный наездник, — сказал Ксанф в ответ на удивлённый взгляд, каким Арзак проводил смелый прыжок. — Он и по-эллински — без седла, и по скифски — в седле многих обскачет.

— «Вперёд, мой конь, через поля и травы», — запел Филл, как только тронулись в путь. Он сидел за спиной Арзака, на самом краю седельной подушки и думал, что степь похожа на море и что в волнах травы, как в настоящих волнах, можно утонуть.

— В степи много табунов, — сказал Арзак, — скоро заарканим тебе собственного коня.

— Конечно, заарканим. А правда, Медведь, как будет прекрасно, если все, кто потерял друг друга, встретятся снова?

— Одатис называет меня Арзак-окс — «Добрый Медведь», — сказал Арзак вместо ответа и, помолчав, добавил: — Пой. Хорошая это песня про мчащегося коня.

Ни Филл, ни Арзак не знали, что в семи днях перехода на север тоже звучала песня Эллады.

Глава XII Песня Миррины

пела Миррина.

Она начала петь, едва, покинув ночную стоянку, кибитка тронулась в путь. Песня утонула в криках и воплях, в звоне и клёкоте бубенцов. Но в кибитку из белого войлока песня проникла, и знакомый печальный напев обрадовал свернувшуюся в углу Одатис. Одатис села, прижалась щекой к войлоку.

— Пой, пой ещё, — прошептала она так тихо, что не услышала даже Гунда.

Миррина шла возле высоких, в рост человека, колёс, удивляясь, что мысль о песне не пришла в голову раньше. Вот он способ, который она искала. Песня передаст девочке весть о настое. Слова этой песни были Одатис известны, она знала их смысл, и если твердить их всё время, Одатис поймёт.

— «Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой…»

Лишь бы Гунда не заподозрила хитрости. Если догадается, запретит петь на чужом языке, Миррина изменила мотив, с печального перешла на весёлый, потом снова вернулась к печальному. Но наполнялся ли голос слезами, или звучал в нём смех, слова повторялись одни и те же: «Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой. Сладко ли, горько ли — счастье придёт».

— Ты поняла, дочка? — подняв голову, спросила Миррина по-скифски. Сколько раз за эти дни она кляла себя, что не обучила Одатис, подобно Арзаку, эллинскому языку. — Поняла?

— Поняла, мата, — донеслось сверху.

Бежавший возле кибитки Лохмат весело взвизгнул.

«Всё ли поняла? Выпьет ли залпом горький настой, когда придёт время?» В том, что Арзак добудет настой, Миррина не сомневалась.

— Всё поняла, дочка, о чём в песне пелось?

— Молчи, не отвечай, девчонка, и ты замолчи, рабыня! — крикнула Гунда. — Без конца повторяю, чтобы молчали.

Царская жена сидела в проёме кибитки на стопке овечьих шкур. Ей было слышно каждое слово.

— Подойди, — приказала она замолчавшей Миррине.

Миррина приблизилась.

— Ты, верно, колдунья, — сказала Гунда. — Твое колдовское пение утешило девчонку. Всё лежала, словно зверёк, а тут распрямилась, всхлипывать перестала. Чем заворожила, колдунья?

Голос у царской жены был высокий и резкий. Слова она выговаривала отрывисто, вкладывая в каждое злость.

— Я не колдунья, — сказала Миррина.

— Как есть колдунья. Пёс и тот перестал скулить. Заколдуй и меня, колдунья, заговори на сердце кручину-тоску.

— Я не колдунья, — повторила Миррина. — Просто девочка любит песни. Ты тоже их любишь, иначе зачем тебе понадобилась Одатис. Зачем тебе несмышлёная Одатис, царица?

Ответа Миррина не дождалась, Гунда молчала, смотрела вдаль.

— Отпусти Одатис, царица, — сказала Миррина, — взамен забери меня. Я знаю много прекрасных песен, и если ты веришь, что души усопших способны петь, я буду в царстве теней петь для тебя неустанно. Смилуйся, отпусти Одатис. Она едва начала жить. Отпусти, заклинаю тебя твоими богами — Папаем, Табити.

— Привет тебе, Гунда! Радуйся, ты идёшь за царём! — закричали примчавшиеся дружинники. Акинаки взлетели вверх.

Красные капли крови брызнули на траву. — Слава супруге царя! Слава Гунде! В жизни и смерти она рядом с Савлием! — прокричав, что положено, дружина подалась к вороной четвёрке, тащившей нарядную повозку, изукрашенную золотыми фигурными бляшками.

— Нет, — бросила сверху Гунда. — Я пойду за Савли-ем, девчонка пойдёт за мной. Так я хочу. Другого разговора не будет.

Поймав по лучику солнца, блеснуло десять колец. Пухлые ладони оторвались от колен и ударили одна о другую.

— Коня для рабыни-гречанки, — приказала супруга царя.

Перед Мирриной тотчас очутилась пегая гривастая невысокая лошадка. Ездить верхом, в седле из двух кожаных подушек, скреплённых ремнями, Миррина умела не хуже любой скифской женщины.

— Благодарю, царица, ты добрее, чем кажешься, — сказала Миррина, взбираясь в седло.

Начернённые брови сдвинулись под золотым венцом.

— Глупая, думаешь, сбитые ноги твои пожалела? — с усмешкой сказала Гунда. — Как бы не так. Мне никого не жалко. А ты — рабыня, хуже лохматого пса, что бежит за кибиткой. Прикажу, и ты на четвереньках припустишься, да ещё залаешь при этом.

Миррина прикрыла глаза, чтобы гнев не прорвался наружу. «Молчи, — приказала она себе. — Вытерпи ради Одатис».

Гунда на гнев рабыни внимания не обратила.

— Я приказала тебе ехать рядом с собой, чтобы слушать сказки, — сказала она как ни в чём не бывало. — Снизу слова плохо идут. Для того коня дала, чтобы слышать. Сказывай.

— Что ж, царица, слушай… Я расскажу… Есть много хороших и поучительных историй. В них действуют эллины, но события происходят на берегах Понта… Земли тебе хорошо известны, — сбивчиво начала Миррина. Трудно было прийти в себя после перенесённого оскорбления. Но вскоре голос окреп и сделался ровным. Зазвучал рассказ о делах стародавних и чудесных.

— Слушай, царица, про царя Атаманта и про всё, что случилось. Женой Атаманта была Нефела — женщина-«облако», и было у царской четы двое детей — сын по имени Фрике и маленькая дочь Гелла. Супруги жили счастливо, но потом Нефела-облако удалилась на небо и Атамант женился второй раз. В жёны он взял женщину злую, злее не было во всей Элладе, и мачеха стала преследовать Фрикса и Геллу. То не велит их кормить, то перед царём оклевещет. Вскоре и вовсе из дома прогнала. Пришлось бедным сиротам жить среди пастухов и в игры играть с овцами, да баранами, да собаками, овец сторожившими.

— Невидаль, — перебила Гунда. — Я тоже среди овец росла..

— Был ли в твоём стаде баран с золотым руном?

— Золотую шкуру видеть не приходилось.

— А Фриксу и Гелле пришлось: всё руно, до последней шерстинки, чистым золотом переливалось. Полюбили сироты золоторунного барана, и баран к ним привязался, всюду за ними ходил. Куда Фрике с Геллой — туда и он. И вот однажды, когда никого из пастухов не оказалось рядом, баран вдруг заговорил. «Фрике и Гелла, — сказал он человечьим голосом. — По просьбе Нефелы я спустился с золотых облаков, чтобы спасти вас от злой мачехи. Злодейка ищет вашей смерти, уже посланы слуги-убийцы». — «Что же нам делать?» — в страхе вскричали дети. «Скорее садитесь ко мне на спину. Ты, Фрике, держись за рога, а ты, маленькая Гелла, садись позади брата и крепко обхвати его за шею». Слышишь, что я говорю, Одатис, доверься во всём брату, он непременно вызволит тебя из беды.

— Какая Одатис? Ты, рабыня, сказывай, да не заговаривайся.

— Прости, царица, спутала имена. Геллой звали маленькую сестрёнку Фрикса. И повела эта Гелла себя неправильно. Сначала всё ладно шло. Дети послушались златорунного, сели верхом, и баран помчался по горам и долинам, пока не достиг синего моря. Но и здесь посланец Нефелы привал не устроил, с разбега бросился в синие волны и поплыл. Заиграли волны, запенились. Любо им царских детей качать. Только руки у Геллы вдруг онемели. «Ах, устала я, братец, держаться». — «Потерпи немного, маленькая сестрёнка». — «Нет больше сил». — «Смотри, видна уже Азия. Ещё немного, и мы у цели». — «Прощай, милый брат». Слабые руки разжались, девочка скрылась в синих волнах. С той поры синее море стали звать Геллеспонтом[10]. Море Геллы значит это слово на языке эллинов.

— Девчонка утонула, с мальчонкой что сталось?

— Фрике спасся, царица. Златорунный вынес его на берег.

— Кончилась, что ли, история?

— Истории никогда не кончаются. Из одной вытекает другая, как из речки ручей.

— Всё равно, в другой раз доскажешь. Вон опять ошалевшие дружинники несутся пыль поднимать да вопить.

— Слава тебе, супруга Савлия! Радуйся! Радуйся! Оу-о!

— Царь! Царь! — завопили и запрыгали гадатели в шкурах мехом наружу. Подняли трезвон привязанные к рукам бубенцы.

— Оу! — затянул растянувшийся по степи змей с чешуйками из кибиток и всадников — не виделось им конца.

У-у! — подхватил пролетавший над степью ветер.

У-у-у! — закачалась трава.

— Радуйся, Гунда! Ты уходишь вместе с царём!

Акинаки вспороли воздух, и дружина умчалась к вороной четвёрке, спеша занять место около Савлия. Но ни один из дружинников не посмел обогнать или подъехать близко к коренастому широкоплечему всаднику, вросшему в кожаное седло горделиво выступавшего серого скакуна. Неожиданно всадник сам повернулся к отцовской дружине. Едва заметным движением повода он заставил коня описать половину круга и, приподнявшись в седле, крикнул негромко, властно:

— Царь! Савлий!

— Савлий! — завопила в ответ дружина и снова умчалась в степь. Только комья земли брызнули из-под копыт.

Возле царской повозки сделалось пусто.

— Отец, — сказал Иданфирс, нагнувшись над навощённым телом. — Я поклялся богиней огня Табити, самой нерушимой из всех наших клятв, что твоё последнее кочевание свершится, как должно. Я выполню клятву. Не гневайся и не насылай беду на народ из-за того, что воины покинут твою повозку и я сам окажусь вдали.

Тьмы войска явились, чтобы отнять у нас степи, небо и ветер, и глаза мои заливает ярость. Бой будет смертным. Знай и прости своих воинов за то, что они оставят тебя. Но не окажется сын вдалеке, когда отец уходит под землю. И когда ты, отец, будешь спускаться в жилище Вечности, я буду рядом и провожу тебя, как должно.

С этого дня змей, ползший за царской повозкой, заметно уменьшился. Чешуйки его поредели, но не умолкли крики и звон.

— Оу-о! — гудело по-прежнему за вороной четвёркой.

— Савлий! Савлий! — вопила дружина. — Радуйся, Гунда! Оу-о! Радуйся! Ты идешь вслед за царём!

— Царь! Царь! — вызванивали бубенцы на жезлах гадателей.

Заслыша шум приближающейся повозки, в кочевьях вытаскивали из котлов с ручками-оберегами куски проваренного в пряностях мяса и разливали в чаши вино. Для Савлия наполнялся оправленный в золото дорогой ритон, к навощённым губам подносились лепёшки, сыр-иппака, перья зелёного молодого лука.

Когда пир кончался и царь отправлялся в путь, кочевья, как и раньше, пустели. На месте оставались лишь женщины с ребятишками да дряхлые старики. Мужчины, даже подростки, уезжали все до единого. Только дороги их расходились надвое. Мальчонки, не носившие копий, отправлялись за Савлием. Остальные, с утроенным запасом стрел в горите у пояса, уезжали в другую сторону, чтобы, составив отряды, пополнить войско. У скифов армии не было. Все скифы-мужчины становились воинами, когда приходила война.

Поредел хвост кибиток и всадников, тянувшийся за четвёркой чёрных, как ночь, лошадей. Из воинов, кроме отряда дружинников Савлия, никого не осталось. Днём дружина сновала растревоженным роем и испускала громкие вопли, ночью с ещё большим усердием сторожила кибитку жены своего царя и другое его имущество, сложенное в большую шестиколёсную кибитку.

И по-прежнему рядом с чёрной четвёркой, прямо держась в седле, ехал широкоплечий всадник в остроконечной шапке, с гривной на шее, с браслетами на обнажённых ниже локтя руках. Конь под всадником был другой, хоть и серый, но не мышиного цвета, как раньше.

— Трус, — прошептала женщина, убранная как на пир.

Она сидела в проёме белой кибитки. Пухлые пальцы впились в колени. Чёрные без блеска глаза через головы всадников уставились в ненавистную спину, затянутую в простую, без шитья и меховой опушки, куртку.

— Все воины биться ушли, один сын старшей жены остался. Трус и есть. Эй, рабыня! — крикнула Гунда, не поворачивая головы. — Хватит петь-распевать. Сказывай дальше свои истории.

— Как угодно, царица, — откликнулась Миррина. Но прежде, чем подъехать, она довела до конца свою песню:

Глава XIII Царь царей принимает ванну

В короткий срок Иданфирс собрал пятидесятитысячное войско. Ядро сбили всадники, вооружённые луками, копьями и мечами. Подвластные земледельческие племена составили пехоту. Оружие пехотинцев — дротики с наконечниками, острее змеиного жала, и короткие обоюдоострые мечи.

Пятьдесят тысяч воинов встали против несметных полчищ. На каждого скифа приходилось без малого полторы сотни противников. Но скифы защищали свою свободу и верили, что победа достанется им. В победе не сомневался самый последний бедняк, не имевший ни шлема, ни панциря и защищённый лишь деревянным щитом, обтянутым толстой, грубой выделки кожей.

— С нами Таргитай, — говорили скифы друг другу. — Его силой натянуты наши луки. Золотая пантера хранит нас от вражеских стрел. Её сбросил священный Меч прямо на щит Иданфирса, когда Иданфирс, закляв стрелу, нацелился в небо.

Среди скифов распространился слух, что Папай наделил Иданфирса способностью находиться сразу во многих местах. Воины, прибывшие из дальних кочевий, клялись покровительницами очага, что Иданфирс по-прежнему сопровождает отца на его пути к жилищу Вечности, что серый конь не удаляется от вороной четвёрки. Но при этом разве скифы не видели Иданфирса впереди головного отряда?

Щит «Золотой пантеры» сверкал в левой руке молодого царя, когда отряд встретился с персами.

Действия разворачивались по плану, выработанному в священном месте Меча. Скифская конница, завидя персов, с громкими криками набрасывалась на врага. Летели копья, стрелы резали воздух — атака напоминала смерч. Внезапно всё утихло: ни криков, ни лязга мечей. Лавина откатывалась и успевала исчезнуть прежде, чем к персам подходило подкрепление. Преследуя яростного и неуловимого противника, персидское войско уходило всё дальше в степь. Бескрайний простор затягивал, словно болото без дна. Продвижение затрудняли пожары. Отступая, скифы сжигали траву, оставляя коней без корма. Людям тоже приходилось трудно. Обоз, казавшийся неистощимым, заметно скудел. Скифы стали показываться реже, в бой не вступали и исчезали бесследно, как только персы бросались в погоню. То жалили осами, теперь превратились в ускользающих угрей.

От приподнятого настроения, с каким начинали поход, не осталось даже следа. Дарий сделался мрачным.

На рассвете дозор увидел чёрные точки, перемещавшиеся вдали. Они исчезли вместе с белёсым туманом. Но едва солнечный шар выплыл на небо, персы обнаружили скифов у самого лагеря. В четырёх перелётах стрелы стоял построенный клином конный отряд и не срывался с места.

— Тахмаспада! Мардоний! — вскричал Гобрий, бросаясь к осёдланному коню.

— На коней! — крикнули названные военачальники.

Воины взлетели в сёдла. Лошади с места рванули вскачь. Два отборных отряда во главе с самим Копьеносцем помчались навстречу врагу. Схватиться, услышать длинный свист стрел, лязг клинков, жаркий храп лошадей, грызущих друг друга в пылу сражения. Встретить врага лицом к лицу!

— Тахмаспада, цепью по левую руку. Мардоний, цепью по правую! — крикнул Гобрий на скаку, не оглядываясь.

Конница на ходу перестроилась, помчалась полукольцом, готовым сжаться.

Уничтожить врага-невидимку, закончить поход по сожжённой земле с заваленными колодцами!

На этот раз скифы от боя не уходили. Клин словно врос в траву. Кони стояли, не шевелясь, всадники с луками на изготовку замерли в сёдлах. В первых коротких рядах были воины в шлемах и панцирях, вооружённые секирами и мечами. Длинные задние ряды составляла однообразная масса людей в войлочных остроконечных шапках и куртках, стянутых защитными кожаными поясами с бронзовыми пластинами, рядами нашитыми на кожу.

Гобрий поднял над головой копьё. Сейчас он подаст команду к атаке. Вдруг степь разорвал страшный гортанный крик. Треснуло небо и грянул гром. Клин рассыпался на три части. Вперёд, направо, налево рванулись орущие всадники. Чёрным дождём хлынули стрелы. Копья затмили солнце.

Персидская конница дрогнула. Раненые и убитые упали в траву, к копытам своих коней.

— Вперёд! Скифов меньше, чем нас! Скифы боятся ближнего боя! — кричали Мардоний и Тах-маспада.

Но было поздно. Недолгое замешательство оказалось достаточным, чтобы скифы успели повернуть послушных коней. Клин уходил. Быстроногие кони, едва касаясь земли, уносили легко вооружённых всадников.

— Догнать! Догнать!

Гобрий, Мардоний и Тахмаспада вылетели вперёд. Отряды бросились следом.

Неистовой была погоня. Дрожала степь от топота конских копыт. Ветер свистел в ушах, и трава, как скошенная, ложилась на землю. Клин становился всё меньше и меньше. Расстояние между ним и преследователями увеличивалось с каждой сотней шагов. Последнее, что увидели персы, был ручеёк, неожиданно вынырнувший из-за кустов. Скифские кони перескочили через него, не замедляя бега. Когда же персы достигли обрывистых склонов, переправа через ручей не понадобилась. На всём обозримом степном пространстве не было ни души. Скифы исчезли, словно ушли в подземные норы, известные только им. Пришлось ни с чем возвращаться в лагерь, оставив убитых лежать в траве.

— Государь, — сказал Гобрий, входя в царский шатёр и тяжело опускаясь на плохо гнувшееся от старой раны колено, — мы гоняемся за ветром в поле.

— Воду хватаем пальцами, — проверещал Бэс.

Карлик сидел на краю огромной бронзовой ванны. Короткими ручками он держался за край. Ножки удобно устроились на головах выпуклых бронзовых человечков, несущих по стенкам ванны дань повелителю стран. В руках человечков были кувшины, слоновьи рога, благовонные смолы, звериные шкуры, золото.

В ванне раздался всплеск. Карлик скатился на пол.

— Ой-ой-ой, — захныкал он жалобно. — Мой повелитель сбросил меня. Он принимает ванну, словно находится в Сузах, а не в диких степях, а меня прогнал от воды. Меня прогнали, я бедный скиф в остроконечной шапке!

Бэс дёрнул воображаемые поводья и поскакал вокруг ванны. Он ржал, топал ножками и покачивался, подражая скифу в седле.

Никто не рассмеялся. Военачальники были хмуры.

— Они исчезли, Гобрий? — раздался из ванны глухой низкий голос царя царей.

— Как вихрь, государь.

— Щит «Золотой пантеры» был при отряде?

— Не разглядел, государь, против солнца скакали.

«Золотая пантера» преследовала царя царей, как неотвязная лихорадка. Дарий обещал титулы, чины и золото тому, кто схватит Иданфирса живым или мёртвым или хотя бы добудет щит «Золотой пантеры».

— Прежде всё было иначе, Гобрий, — зазвучал снова голос из ванны. — Я говорил тебе: «Иди и разбей элами-тян». Ты шёл, и Элам становился моим. Я говорил тебе: «Пригни шею заносчивому Египту», и не было нужды повторять тебе дважды.

— Царь царей, скифы неуловимы. Они знают все тропы и находят лощины там, где мы видим ровную степь.

Дарий словно не слышал.

— Не сокрушил ли я мятежную Парфию? — продолжал звучать низкий тяжёлый голос. — Разве осталась армия у Вавилонии после того как я переправился через Тигр? Кто не был убит на суше, тот утонул в реке. Я наложил ярмо на вероломную Лидию. Перед моим мечом дрожала Бактрия. Моё копьё уничтожило девятнадцать армий вместе с их крепостями. Я захватил в плен девять царей.

Милостью Ахурамазды, великого бога, золото их государств переправилось в персидские кладовые. Скажи, Ви-дарна, разбивший Мидийское государство, почему ты не можешь разбить непокорную Скифию и бросить к моим ногам их царя?

— Мы брали крепости, царь царей, — ответил начальник «бессмертных». — Мы воевали с армиями, защищавшими города и селения, стоявшие на одном месте. У скифов нет крепостей. Домами им служат кибитки на скрипучих колёсах, их богатство — блеющий и мычащий скот. Скифы не привязаны к месту и уходят вместе с имуществом, не неся никаких потерь.

— Что же, персы, мы не справимся с диким врагом, сильным быстрым конём и разящей стрелой? — донеслось из ванны.

— Ты прошёл по этой земле, государь, — счёл нужным вмещаться Отан. — Ты глубоко вонзил меч в горло Скифии. Носящие остроконечные шапки не осмеливаются оказывать тебе сопротивление. Они прячутся в землю, как мыши или сурки. Скифия по праву должна считаться твоей, повелитель стран.

— Я Дарий, сын Гистаспа. Я не ворую победу. Я добываю её мечом.

В шатре стало тихо. Замерли слуги, сновавшие вокруг ванны. Карлик Бэс прижал ладошки к щекам и втянул голову в плечи. Всем своим видом насмешник выразил страх. Но не до шуток было Отану. Желая успокоить царя, вазир растревожил его самолюбие. Теперь приходилось ждать вспышку неукротимого гнева.

Дарий любил повторять, что злость самый плохой советник, но когда на него находил приступ ярости, мудрые наставления забывались. Царь царей делался страшным.

К счастью, на этот раз буря не разразилась. В шатёр вошёл дежурный начальник охраны и торопливо приблизился к вазиру.

— Государь, царь царей! — воскликнул Отан, выслушав донесение. — В знак изъявления покорности вождь невров просит принять дары. Его пастухи пригнали в лагерь огромное стадо. Невры ненавидят скифов и рады отдаться под защиту твоего могущества, государь.

— Наконец поедим мяса, — пропищал Бэс и, ухватившись за головы бронзовых данников, по-обезьяньи ловко взобрался на ванну. На этот раз его никто не согнал.

— Сделай милость, Отан, — проговорил миролюбиво Дарий, — прикажи привести старшего из пастухов.

До самой смерти вспоминал потом невр, как нашла на него оторопь, когда он понял, что голос, звучащий в огромном вытянутом котле, это и есть царь персов Дарий.

— Повелитель стран принимает ванну, — объявил ему важный, в расшитом платье, высокого роста человек.

— Повелитель стран соскребает грязь, — пропищал маленький.

Бронзовые человечки — с локоток — оберегали стенки котла, а один из них исхитрился живым обернуться и взгромоздиться на край. Сидел на чане, пищал и болтал недомерками-ножками.

— Угу, — промычал невр, плохо справляясь с увиденным.

Жители степей от грязи освобождались иначе. На три шеста натягивался шерстяной войлок — получался шалаш. Внутри устанавливали котёл с водой, но человека в воде не топили, а бросали раскалённые докрасна камни. То-то жар и пар поднимался, то-то становилось хорошо и для тела приятно.

— Передай своему вождю, что его приношения приняты, что Дарий благодарит, — прозвучало из ванны. — Вождю мы отправим ответные дары. Тебя же, отважный пастух, я награждаю кубками.

В руках ошеломлённого невра оказались два кубка невиданной красоты. В правой руке, точно солнце, сверкал кубок из золота. В левой руке полной луной светился кубок из серебра.

— Скажи, пастух, ты можешь встретиться с царём Иданфирсом? — спросил бронзовый голос.

— Смогу, коли нужно. Отчего не смочь?

— Если ты сделаешь это, то оба кубка наполнятся золотыми кольцами и браслетами. Постарайся для меня — не прогадаешь.

— Сделаю, великий царь персов, приказывай.

— Найди Иданфирса и скажи ему от моего имени такие слова: «Чудак! Зачем ты всё время убегаешь, хотя тебе предоставлен выбор? Если ты считаешь себя в состоянии противиться моей силе, то остановись, прекрати своё скитание и сразись со мной. Если же признаёшь себя слишком слабым, тогда тебе следует также оставить бегство и, неся в дар своему владыке землю и воду, вступить с ним в переговоры». Скажи Иданфирсу всё это, пастух, после чего возвращайся с ответом и получишь обещанное.

В ванне замолкло. Пастух покинул шатёр.

Глава XIV Пожар

Степь горела. Весь день пришлось ехать по выжженной, без единой травинки, земле. Арзака это не удивило. В весеннюю сушь разведённый не на месте костёр легко оборачивался пожаром. «Ничего, кони крепкие, выдержат», — подумал Арзак.

Каждый имел теперь собственного коня. Под Филлом выплясывала небольшая лошадка, прозванная в память прежнего хозяина Тавром. Для Ксанфа заарканили приземистого гнедого. Гнедко достался осёдланным, в упряжке. К седельным подушкам была приторочена сумка с запасами. В ней нашлись даже вино и ритон из воловьего рога, оправленный в бронзу. Филл немедленно привязал ритон к своему поясу.

— Что для таких скакунов день без еды? — сказал Арзак и похлопал по шее верного Белонога.

Но когда через один переход под копытами вновь зашуршал серый пепел, стало ясно, что траву выжигали с умыслом. Арзак покосился на Ксанфа с Филлом: догадались ли? Ксанф сидел в седле, как всегда, прямо. Филл держался расслабленно, слегка отвалившись назад, вывернув ступни ног вовнутрь. Тревоги на лицах Арзак не увидел. И Ксанф и Филл казались спокойными.

— Война, — произнёс Арзак коротко.

— Как узнал? — лениво откликнулся Филл, словно спрашивал о пустяках, не стоивших внимания.

— Траву выжигают. Грозный знак.

— Такой ли уж грозный? Отец говорил: «Степные народы или кочуют, или из-за пастбищ воюют». Отец ходил далеко на север, его товары по Борисфену до самых порогов поднимались. Он и царя вашего знал, того, что умер, привозил его жёнам эллинские украшения, благовония и крашенные пурпуром ткани.

— Если траву выжигают, значит большая война, — сказал Арзак. — Тебе и Ксанфу надо вернуться.

— Нет! — сказал Филл и выпрямился в седле.

— Да, — сказал Арзак. — Война и смерть в одной упряжке ходят. Вы вернётесь, потому что на дорогах войны вам места нет.

— Это так. Но без тебя нас двое, с тобой — мы впятером. Ты один троих таких, как я, свободно заменишь.

— Филл прав, — вступил в разговор Ксанф. — В беду мы скорей попадём без тебя, чем с тобой. Тебе степь дом, мы здесь впервые, поэтому и сатарху в руки попались.

— Правильно. Ты знаешь степь, Добрый Медведь, и мы проскользнём за тобой, как твои тени. Одна тень пошире, другая — тонкая. Совсем тоненькая, неприметная тень.

— Перестань дурачиться, Филл, — остановил друга Ксанф. — Вспомни, что при любых обстоятельствах тени молчат.

— Я особая тень. Я тень, двигающаяся наоборот.

Филл рывком перевернулся и вытянул вверх ноги.

— «Несись, мой Тавр, через поля и травы», — пропел он, стоя на голове. — А трав-то для Тавра как раз и нет.

— Речка шумит, — сказал Арзак, вслушиваясь в степь.

— У нашего Медведя глаз орла и слух кошки! — Филл, как ни в чём не бывало, снова сидел на войлоке, заменявшем седло.

— Раз вода, значит и травка на берегах уцелела, кони подкормятся, — сказал Ксанф.

Ни Филл, ни Ксанф всплеска воды не услышали, просто за время пути они научились верить каждому слову Арзака. Он и на этот раз не ошибся. Речка скоро открылась. Но трава на её берегах оказалась выщипанной до корней; сползавшие в воду кусты были обглоданы дочиста, торчали одни толстые ветки.

— Конный отряд прошёл, — предположил Ксанф.

Арзак кивнул головой.

— Бедные Тавр, Белоног и Гнедко, — грустно сказал Филл. — Им придётся поужинать одной водичкой. Или давай, Арзак, себе наловим рыбёшки, коняшкам дадим лепёшки. И складно, и ладно будет. Что, предводитель, скажешь?

— Нет, Филл, рыбу поймаем — лепёшки всё равно побережём. Кто знает, как долго придётся по опалине ехать.

Ночь прошла у реки. Во время дневного перехода попалась нетронутая огнём лужайка. Кони, фыркая, жадно щипали припорошённую пеплом траву. К исходу дня опалина ушла на восход.

— Прощай, злая война! — крикнул Филл. — Разошлись наши дороги! Больше не встретимся!

«Должно быть, меланхлены на савроматов пошли, — подумал Арзак. — Или будины с меланхленами бьются». Скифов он исключил. От Истра до Танаиса напасть на грозное племя царских скифов не осмелится ни один народ. И сами скифы сейчас войны не развяжут: когда провожают царя к жилищу Вечности, не до битв. О покорителе стран, Дарии, сыне Гистаспа, Арзак никогда не слышал.

Гоняясь за неуловимым врагом, персы всё дальше уходили от Истра. Напрасно оставленная на мосту охрана, развязывая узелки, поджидала вестей от Дария. Гонцы с победными донесениями не появлялись. Вообще никаких вестей не поступало.

Унылая, как дом, в котором все умерли, сожжённая и безлюдная степь затягивала персидское войско. Скифы шли впереди на день перехода. Ни сократить расстояние, ни навязать скифам бой персам не удавалось..

Шла война — но знала ли история подобный способ её ведения?

Противник отступал — но назовут ли потомки победой бессмысленное продвижение по опустошённой земле? О такой ли добыче, как брошенные без присмотра овцы, мечтали воины, переправляясь через быстротекущий Истр? Нет, речи велись о крылатых драконах, стерегущих несметные богатства скифских царей.

Царь царей был мрачнее грозовой тучи.

По стране савроматов прошли, теряя воинов и лошадей. В стране будинов сделалось легче. Сожжённая степь сменилась кустарниками и перелесками. Воины немало дивились, обнаружив белые в чёрных штрихах деревья с корой прозрачной и нежной, как шёлк. Её можно было отрывать длинными лентами.

— У тебя соколиный глаз, Гобрий, видишь на горизонте чёрную точку? — спросил Дарий, выезжая на открытое место.

По правую руку повелителя стран, как всегда, находился вазир, по левую — Копьеносец. Следом ехал Ви-дарна со своими «бессмертными».

— Вижу и дивлюсь, государь, — ответил Гобрий.

— Что тебя удивляет?

— Точка раздвигается вширь и поднимается вверх. Это не отряд. Это селение или крепость, возведённая на холме.

— Слава Ахурамазде! Наконец! — обрадованно воскликнул Дарий и хлестнул своего скакуна.

— Остановись, государь! Прикажи выслать разведку! — закричали Отан и Гобрий, догоняя царя царей.

Дарий остановился за полтора перелёта от оборонных стен. Теперь они были видны отчётливо.

— Ваша правда, мои верные благодетели, — сказал царь царей, наматывая на руку поводья. — Надо выслать разведку. Каменная броня зубчатых крепостей, которые мы брали яростным штурмом, устрашала нас меньше, чем эта ловушка из брёвен.

— Укрепление возведено хотя и из дерева, однако по всем правилам военного искусства, — сказал Гобрий. — Взгляни, государь: вал, стены, ручей, подающий воду, — всё на месте. Ров по низу пустить — и тот не забыли. Склон крутой. Верно, многим пришлось погибнуть, не добравшись до стен, поднимаясь, они служили хорошей мишенью защитникам города.

Дул ветер. Облака, похожие на клочья шерсти, вползли на небо и затемнили солнце. В неярком свете бревенчатая крепость казалась тяжёлой, мрачной, почти неприступной.

— Первый город на нашем пути, — задумчиво произнёс Дарий.

Ему виделся штурм, он обдумывал план атаки.

— Город пуст, — доложила вернувшаяся разведка. — Люди покинули город недавно: зола в очагах не успела остыть. Скот угнан, не осталось даже собак. В хозяйственных ямах пусто, если не считать зёрен пшеницы, присохших к глиняной обмазке ям.

Неважная досталась добыча. Но врытые в землю хижины с соломенными, на два ската, кровлями всё же лучше, чем гарь, или болотная дымка, или скифская конница, неуловимая, как мираж.

Дарий и его окружение расположились в просторном вытянутом доме. Слуги прикрыли ковром глинобитный пол, разложили подушки, внесли высокое кресло царя царей и зажгли бронзовые светильники. Стало светло. Обнажились чёрные, покрытые копотью стены.

— Должно быть, здесь проживал важный вождь со своей дружиной, и местные жители называли эту лачугу «дворцом», — сказал Дарий, презрительно усмехнувшись.

«Благодетели» и «сотрапезники» расхохотались. Достаточно вспомнить собственные дома в Сузах, не говоря о чуде-дворце повелителя стран, чтобы стало понятно, как мало название «дворец» подходило к тёмной, с низким потолком и без окон постройке. Царские конюшни — и те нарядней.

— Скажи, царь царей, а как по-твоему местные жители называли это? — спросил карлик Бэс. Он встал на носки и протянул Дарию глиняную форму для отливки оленя.

В Египте маленькие пальцы Бэса оплетали золотой проволокой цветную эмаль и низали узорчатые бисерные ожерелья. Толк в красивом Бэс знал. Но и Дарий в своих руках воина подержал немало искусных изделий, поступавших в Сузский дворец из покорённых стран. Царь царей умел оценить смелые линии и выразительный силуэт.

— Скорее всего, этот вдавленный в глину олень совершает прыжок через пропасть, — сказал он, принимая от карлика форму. — Копыта сложены вместе, голова и шея сильно вытянуты вперёд. Развесистые рога настолько красивы, что напоминают волны критских орнаментов. Где ты сыскал это чудо?

— Возле плавильных печей, — сказал карлик. — В западной части города, на берегу ручья расположилось литейное производство с горнами, наковальнями и другими приспособлениями.

— Ты вовремя показал форму, и твой урок справедлив, малыш. Нельзя с пренебрежением относиться к народу, который уже не раз удивил нас изделиями своих мастеров.

Но назовём ли мы это жилище «хижиной» или почтительно поименуем «дворцом», так или иначе, впервые за много дней мы выспимся под надёжной крышей.

Повелитель стран снова ошибся. Надёжность крыши оказалась обманчивой. Едва сморил сон, раздался истошный крик: «Горим!»

Огонь занялся одновременно во многих местах. Пламя, сглатывая солому, перекидывалось с кровли на кровлю. Пытаться тушить было бессмысленно, хорошо что успели вырваться из огненного кольца, стрелявшего кроваво-красными головешками. Установить причину пожара не удалось. Ночная стража призывала в свидетели Ахурамазду, что ни человек, ни зверь к городским стенам не приближались. Ночевавшие в городе клялись тем же великим именем, что костра ни один из них не разводил.

— Скифский Папай метнул огонь с неба, — зло сказал Дарий.

Отъехав на полперелёта стрелы, он придержал коня и обернулся.

То, что недавно было городом, превратилось в огненный столб. Пламя рвалось к ночному небу. Красные языки слизывали черноту, рассыпая тысячи искр. А на самом верху огненного столба плясала, и веселилась злобно, и прыгала по остриям метавшихся языков огромная багря-но-золотая пантера.

Дарий прикрыл ладонью глаза, чтобы избавиться от наваждения. Пантера преследовала его, словно злой рок.

В течение нескольких дней продвигались вслепую. Скифы не показывались. Высланные вперёд разведчики не возвращались. Зато явился пастух, отправленный к Идан-фирсу. Его-то никто не ждал.

— Кругом ни людей, ни дорог! Как тебе удалось разыскать моё войско? — воскликнул Дарий, когда невр предстал перед ним.

— Ветер разносит вести. Откуда гарь принесёт, откуда овечий дух, откуда — конский. Где гарь — там войну ищи.

— Царя Иданфирса тем же путём нашёл?

— Иданфирса чего искать? Его место известное.

— Где он? Скорей говори, пастух!

— Царь Савлий в последнее кочеванье отправился. Где ещё Иданфирсу быть, если не рядом с отцом? Сын отца до самой могилы сопроводить обязан, иначе нельзя. Л Иданфирс сын жалостливый, — растроганно сказал пастух, — от жалости к отцу он и сам поседел. Со спины поглядеть — широкий и крепкий, а с лица — как есть, старый дед.

— Не пойму, о чём ты толкуешь. Передал ли мои слова?

— Передал, великий царь, все твои слова передал.

— Что Иданфирс ответил?

— В обмен на твои слова царь Иданфирс прислал тебе много других. — Пастух закрыл глаза и заговорил медленно, подражая чужому голосу: — «Моё положение таково, царь Дарий! Я и прежде никогда не бежал из-за страха перед кем-либо и теперь убегаю не от тебя, а поступаю так же, как обычно в мирное время. Если вы желаете во что бы то ни стало сражаться с нами, то вот у нас есть отеческие могилы. Найдите их и попробуйте разрушить, и тогда узнаете, станем ли мы сражаться за эти могилы или нет. Но до тех пор, пока нам не заблагорассудится, мы не вступим в бой с вами. Это я сказал о сражении. Владыками же моими я признаю только Папая и Табити. Тебе же вместо даров — земли и воды — я пошлю другие дары, которые ты заслуживаешь. А за то, что ты назвал себя моим владыкой, ты мне ещё дорого заплатишь!»[11]

Пастух перевёл дыхание, видно радуясь, что сбросил тяжкую ношу слов, которую нёс в своей памяти.

Брови Дария гневно сомкнулись.

— Скажи, пастух, — вмешался Отан, — где ты встретил царя Иданфирса и куда он держал путь?

Кто из живущих в степи, к какому бы племени ни принадлежал, выдаст тайну царских жилищ Вечности? Месть мёртвой руки страшнее всего другого.

— Там, — кивнул пастух на закат, хотя Савлия увозили на север и пастух это знал, сам оттуда только вернулся.

— Пастух! — взревел Дарий. — Мы видели Иданфирса там! — царь царей указал на восток.

— Так всё от того, великий царь, что Иданфирс по воле Папая может сразу во многих местах находиться. Степь это знает.

— Ветер разнёс?

— И ветер, и люди. — Пастух достал из дорожной сумки два кубка и протянул Дарию, ожидая награды.

— Дать что обещано! И чтобы духа вруна не было в лагере!

Глава XV Камень и щит

Дарий напрасно решил, что пастух его обманул. Пастух рассказал всё, как было. Одно утаил — направление, в котором двигался Савлий. Так про то говорить не следовало. Про мёртвых чем меньше болтаешь, тем спокойнее живёшь.

Оу! Хорошо провожали скифы царя. Вопли висели, как белый туман над болотом. Капли крови горели цветами в зелёной траве. Всадников и кибиток не счесть — по всей степи растянулись.

Пастух дождался, когда молодцы, сновавшие возле Савлия, ринулись в степь, и поравнял своего Булатку с важным всадником, крепко сидевшим на сером коне. Сперва пастух людей расспросил, какой из себя царь Иданфирс. «Роста не так, чтобы большого, — сказали ему, — из себя крепкий, плечи широкие, спина прямая». — «Молод ли?» — «Лет ему не считали, одно сказать можно — для воина в самый раз. Да тебе, невр, на что?» — «Поручение есть». — «Поезжай вперёд, сразу увидишь. Царь Иданфирс бок о бок с вороной упряжкой едет. Конь под ним серый в богатой сбруе — не ошибёшься».

Пастух так и сделал, всадника отыскал. Плечи у всадника были широкие, спина — не обхватишь. Борода и волосы оказались, правда, седыми, а в остальном — всё, как люди описывали.

— Дозволь слово молвить, царь Иданфирс, — сказал пастух.

— Говори, невр.

— Встретился я в степи с царём персов Дарием.

О том, что он стадо царю персов пригнал, пастух на всякий случай умолчал. Зачем без толку болтать?

— Так, встретились. Дальше что было?

— Дальше царь Дарий слова произнёс и велел их тебе отвезти как можно скорее, потом с твоими назад вернуться.

Пастух все слова передал. Ему слова для ответа вручили, и он поехал разыскивать персов. Вспоминая седую бороду и белые волосы, торчавшие из-под башлыка, он сокрушался: «Люди сказывали, воин в расцвете, а вышло, что старый дед».

Мог ли догадаться пришлый, чужого племени человек о том, что не каждому скифу было известно? Многие продолжали считать, что рядом с вороной четвёркой ехал царь Иданфирс. На самом деле это был его дядя по матери, родной брат старшей жены Савлия.

«Порода одна, башлык нахлобучил, со спины не поймёшь, — думала обвешанная золотом Гунда. Даже она не сразу сообразила, что Иданфирс вместо себя оставил возле повозки дядю. — Все они крепкие, словно дубы с корнями. На земле стоят — с места не сдвинешь, на коня взобрались — вросли в седло. Старшая жена старухой стала, в засохшую кору превратилась, а на самого Савлия могла узду накинуть. Умела старая ему печёнку клевать не хуже орла, что летал на Кавказский хребет».

— Эй, рабыня! — крикнула Гунда. — Как звали того, что людям огонь добыл, а боги его за это цепями к нашим горам приковали орлу на растерзание? Печень орёл клевал.

— Прометей — имя гордого титана, не пожелавшего унизиться перед самим Зевсом, — сказала Миррина, подъехав.

— Правильно сделали, что приковали, нечего против Папая идти. Его воля превыше всего, превыше человеческой.

— Против Зевса, царица.

— Папай ли, Зевс — всё равно царь богов, так же молнии с неба на землю мечет. Сказывай, что ещё на скифской земле происходило, какие такие истории приключались?

— Изволь, царица. Про златорунного барана помнишь?

— Чего там помнить? Его для Папая зарезали, шкуру на дереве укрепили и огненного змея стеречь поставили.

— Благодарственная жертва была принесена Зевсу, не Папаю.

— Если на ваших землях — то Зевсу, на наших — Папаю. Барану-то всё едино было, для кого его в жертву зарезали. Сказывай дальше, что с золотой шкурой случилось?

— Рассказ пойдёт о царе Пелии и о племяннике его Ясоне. Пелию было предсказано, что Ясон отнимет у него власть и воссядет на царство, вот Пелий и задумал избавиться от опасного родича. «Отправляйся, милый племянник, в Колхиду и привези золотое руно», — так сказал Пелий. Ясон задумался. Каждому в Греции было известно, что руно сторожит дракон. Ни днём ни ночью он не смыкает глаз.

— Огненный змей вроде наших дружинников, я — как руно, — сказала Гунда и коротко рассмеялась. Золотые цепочки дрогнули на полных, с наведённым румянцем щеках.

Миррина от жалости отвернулась.

— Чего морду воротишь, рабыня? Сказывай знай.

За время пути Миррина притерпелась к грубым окрикам. Разве можно в полную силу сердиться на обречённую?

— Пелий приказал, и Ясону пришлось повиноваться, — стала она рассказывать. — Корабельный мастер по имени Арго построил славный корабль с высокой мачтой и белым парусом. Корабль в честь мастера «Арго» назвали. Потом Ясон стал скликать аргонавтов — тех, кто на «Арго» в Колхиду[12] отправится. Много героев откликнулось на его зов. Явился даже Геракл. Он шёл, и земля дрожала под тяжёлой стопой.

— Сказывают, когда он на нашу землю ступил, то след в камень вдавился длиной в два локтя.

— А когда Геракл на палубу «Арго» вступил, то доски погнулись, — сказала Миррина и повела повествование дальше: — Едва заря расцветила небо, якорь был поднят, вёсла взлетели двумя крылами, и «Арго» чайкой помчался по вспененным волнам. Каждому аргонавту было определено место на скамье у вёсел. Один Орфей сидел на носу корабля. Его пальцы перебирали струны, он пел, и от сладостных звуков стихали бурные волны и зачарованные рабы поднимались с морского дна.

— И ты меня зачаруй, колдунья, заговори тоску.

— Я не колдунья, царица, а петь сколько угодно могу, хотя и не так прекрасно, как пел Орфей. Возьми меня вместо Одатис.

— Тьфу, привязалась, как лихорадка. Сказывай дальше.

— Подвигов без числа совершили герои. Обо всём рассказать времени не хватит. «Арго» достиг берегов Фракии, где бурный Истр выходит в море свирепыми рукавами.

— Широкая, знать, река. Сказывают, персы длинный мост перекинули, чтобы на нас войной идти, да той же дорогой с битыми мордами назад уберутся. Запомнят скифские степи и Понт.

— Так и будет, царица, — сказала Миррина. — А в те времена каждого, кто входил в Понт, подстерегали каменные Семплигады. Теперь-то они стоят, как положено скалам, а тогда сходились и расходились непрестанно. И стоило живому существу оказаться между ними, тут же расплющивали его, как огромные жернова. Аргонавты на хитрость пошли: выпустили сначала голубя. Полетел голубок, двинулись с двух сторон Семплигады. Море вспенилось и небо дрогнуло, когда скалы столкнулись. Да не успели они раздробить быстрокрылую птицу, вырвали пёрышко из хвоста и разошлись ни с чем. Аргонавты только и ждали, когда скалы расступятся. Взметнулись лёгкие вёсла. Чайкой помчался «Арго» и выскочил невредим. Руль на корме успели задеть Семплигады, другой добычи им не досталось. С той поры смертоносные скалы стали навеки недвижны. Открылась дорога в Понт эллинским кораблям. Вот какой подвиг совершили аргонавты по пути в Колхиду. Да про все геройства рассказать времени не хватит.

— Думаешь, персы время нам сократят? — спросила вдруг Гунда. От её внимания не укрылось, что Миррина два раза произнесла: «Рассказать времени не хватит».

— Как сократят, царица? Ещё двадцать два дня!

Стражники на мосту через быстротекущий Истр развязывали узелки, Арзак вёл счёт, выбрасывая серые камушки, Миррина вырезала зарубки на деревянном гребне. Зарубка — день.

— Ишь, сосчитала, — с усмешкой произнесла Гунда. — А персы со своим царём Дарием возьмут да счёт спутают. Двадцать деньков себе отнимут, два нам на потеху оставят.

Миррине сделалось страшно. Она ждала Арзака дней через пять или шесть. Ей было известно, что царь Иданфирс увёл персов в земли буддинов, и путь через степь свободен. Помехи она не предвидела.

— Царица, как могут персы сократить наши дни?

— Не твоего ума дело. Сказывай, что дальше произошло.

— Что ж, слушай, коли желание есть. — Миррина откашлялась, от волнения у неё сорвался голос. — «Арго» прибыл в Колхиду и бросил якорь. Аргонавты отправились в царский дворец. Был этот дворец прекраснее всех других, хоть весь мир обойди, второго такого не встретишь. Сам Гефест его строил. Вокруг пышный сад раскинулся и четыре источника протекали. В одном источнике молодое вино играло, в другом молоко пенилось, третий бил ключевой водой, в четвёртом мед разливался.

— Царица, — прервала Миррина рассказ, — позволь передать Одатис горшочек мёда. Тебе не в ущерб, а ей утешение.

Миррина достала из сумки маленький амфориск с двумя ручками и высоким горлом. Она предполагала, что снотворный настой будет налит в похожий, и хотела приучить Гунду к виду сосудика, чтобы потом передать настой без помех.

— Держи при себе свои колдовские зелья или корми ими пса, — сказала Гунда со злостью.

— Я не колдунья, царица. Это обычный мёд.

— Сказано, ничего девчонке не передашь, и дело с концом. Продолжай про баранью шкуру. Заполучил её этот герой?

— Ценой великого подвига заполучил, царица. Царь Колхиды сказал Ясону: «Я отдам тебе руно, чужеземец. Только раньше запряги медноногих быков, дышащих пламенем, вспаши поле бога войны, засей драконьими зубьями и собери урожай. Не простой урожай. Из каждого зуба воин в латах и шлеме поднимется, вот с ними и справься. Исполнишь всё это — руно твоё». Смело Ясон вскинул голову: «Выполню, что велишь, но и ты не забудь обещание».

Привели медноногих быков. Страшные. Ноздри пламенем пышут, из-под копыт искры несутся, крутые рога воздух секут…

Сколько раз эти истории Миррина рассказывала Арзаку. Вечерами, когда наступал конец работе, они, оставив Одатис и Старика, вдвоём уходили в степь. Там, на приволье Миррина разматывала длинную нить повествования, а Арзак протягивал руки к всходившей луне и говорил: «Смотри, показался «Арго».

«Где сейчас Арзак? Скоро ли будет рядом? Везёт ли настой?» — думала Миррина. При мысли о том, что Арзак видел Ликамба, её сердце тоскливо сжималось.

— Арзак, давай сосчитаем камушки, — сказал Филл.

— Двадцать два, знаю без счёта, — ответил Арзак. — Вдруг вышла ошибка и камушков меньше?

— Я не ошибся, Филл. Через пять или шесть дней мы догоним кибитку, и Одатис выпьет сонное зелье.

— Ты придумал, как передать амфору? Кто-нибудь поможет?

Каждый раз, когда Филл начинал разговор о настое, Арзаку делалось не по себе. Филл что-то выпытывал. Его слова имели два смысла. Второй смысл был тёмный. И сейчас, когда кони скакали рядом, голова к голове, Арзак решился.

— Филл, — сказал он, — ты спрятал вопрос и носишь его, как камень в праще. Будет плохо, если камень вылетит неожиданно и попадёт мне в спину.

— Почему мы никого не встречаем? — спросил Филл. — Куда подевались люди, стада? Отец любил повторять, что в скифских степях столько овец, сколько на небе звёзд. «Богатые овцами пастбища скифов и есть золотое руно, манившее греков в дальние земли», — так говорил отец.

— Ты не хочешь задать свой вопрос?

— Не хочу, Арзак. Потому что, если вопрос — это камень в праще, то молчание — это твой щит. Ты упрям, словно тебя породила скала. Ты отразишь моё слово молчанием. Куда же всё-таки делись стада и люди?

— На летние пастбища подались.

— Зачем, разве здесь плохая трава?

Арзак не ответил. Он повернулся к восходу и приставил ладони к глазам. Ксанф и Филл сделали то же.

Прямо на них, рассыпавшись цепью, мчался конный отряд.

— Куда прикажешь скакать, предводитель, вперёд, назад, в сторону? — сказал быстро Филл.

— Поздно, — ответил Арзак. — Они нас заметили и, если поскачем, выпустят стрелы.

— На таком расстоянии промахнутся.

— Это скифы. Наши воины бьют без промаха.

Глава XVI Дороги пересеклись

Отряд в пятьдесят человек окружил их плотным кольцом.

— Вот те на, — процедил предводитель сквозь зубы.

Он въехал в круг, и Арзак узнал Иданфирса. Даже конь под ним был тот же, серого мышиного цвета.

«Почему он здесь со своей дружиной, почему не около Савлия?» — пронеслась тревожная мысль.

— Скакали за воинами, поймали детишек. Откуда — куда путь держите? — спросил всадник на сером коне.

— Во всём тебе удачи, царь Иданфирс, — сказал Арзак. — Был я в городе по прозванию «Счастливая», путь держу к северу, чтобы проводить в последний шатёр твоего отца, царя Савлия.

— Придётся поспешить, если хочешь увидеть, как царь Савлий будет спускаться под землю. А кто эти чужеземцы и для чего они обрядились в наши одежды?

— Чужеземцы — жители Ольвии. Ксанф и Филл.

Услышав свои имена, Ксанф и Филл поклонились. Иданфирс на приветствие не ответил.

— Отец Филла много раз приезжал с товарами в наши степи, — поспешил добавить Арзак, — он привозил шёлк и браслеты для твоей почтенной матери и для младших жён. Царь Савлий его жаловал. Когда Ксанф и Филл узнали, что царь Савлий отправился в последнее кочевание, в их сердцах загорелось желание проводить его до самого места, как это делают скифы, и вот они сняли свои одежды и обрядились в наши. Дозволь чужеземцам проводить твоего отца, царь Иданфирс.

— Дозволяю, — сказал Иданфирс равнодушно. Он думал о чём-то другом. — И пусть поспешат. К полной луне всё будет кончено.

— Нет, нет! Ты ошибся, царь Иданфирс! Сорок дней истекут через двадцать два дня, а до полной луны — всего десять.

— Персы дни отобрали. Мы уводили их к восходу, сколько могли. Теперь они на закат повернули. Того и гляди помешают спокойному кочеванию царя Савлия, если не поторопимся.

— Какие персы? Они же в Азии!

— Неужто не знаешь, что Дарий большую войну в степь привёл? — нетерпеливо спросил предводитель дружины Палакк. Он в толк не мог взять, для чего Иданфирс теряет время на разговоры с мальчонкой, не стоившим ломаного акинака.

— Не знаю. Траву палёную видел, думал, савроматы с соседями бьются или меланхлены.

Ксанф и Филл не понимали, о чём идёт речь, и с тревогой переводили взгляд с Арзака на Иданфирса.

— Персы, война, осталось всего десять дней, — быстро сказал Арзак на языке эллинов.

— Вон оно что, — протянул Иданфирс. — Вспомнил. Я видел тебя, когда Старик приходил выпрашивать внучку. Рядом была рабыня-гречанка. Верно, она тебя научила перекидывать наши слова на греческие?

— Это так, царь Иданфирс, она научила. В тот день я думал, ты не глядишь в нашу сторону, а ты запомнил.

— Как зовут тебя? — спросил Иданфирс. Он словно не замечал, что дружина изнывает от нетерпения.

— Моё имя — Арзак.

— Сильное имя, — сказал Иданфирс. — Хорошо называться Медведем. Вот что, Медведь, внук Старика, я поручу тебе важное дело. Исполнишь — награжу золотом или в дружину возьму, когда подрастёшь. Довольно ли будет?

Дружинники расхохотались, Иданфирс нахмурился, и смех затих.

— Благодарю тебя, царь Иданфирс. Только я не дружинник — кузнец. Когда стану мастером, буду ковать для твоей дружины акинаки и копья. Поручение я исполню без всяких наград. Как только царь Савлий закончит своё кочевание и уйдёт в шатёр Вечности…

— Война не ждёт, — перебил Иданфирс. — Поручение исполнишь немедля, прямо отсюда отправишься к персам.

Арзак побледнел, и все это увидели.

— Струсил мальчонка! — сказал Палакк насмешливо.

— Никогда трусом не был! — вскричал Арзак. — Я — скиф, и если война — я воин. Давай своё поручение, царь!

— Молодец! Вот это по-нашему! — закричали дружинники и снова расхохотались. Кони под ними заплясали, готовые с места пуститься вскачь.

— Слушай, Арзак, внук Старика, — сказал Иданфирс спокойно и строго, как говорят с равными. — Грозный враг пришёл в наши степи, и мы должны его одолеть. Дарий думает, что скифы сдаются, если уходят Ът боя. Чтобы его разуверить, передай ему наши подарки. Со всей земли собирали.

Иданфирс сделал знак. Дружина снова расхохоталась, и Палакк, смеясь вместе с другими, протянул Арзаку плетёную корзинку, клетку и пучок связанных вместе стрел.

— Понял, Медведь, внук Старика? — спросил Иданфирс.

— Понял, царь Иданфирс. И почему дружина смеётся, теперь тоже понял. Подарки передам, будь уверен.

— Персы в трёх переходах. Как завидишь посты, принимайся кричать: «Дары от царя Иданфирса». Если не поймут, кричи на языке эллинов. Оттого и посылаю тебя, что в войске Дария этот язык многие понимают.

Царь Иданфирс хорошо знал, что скифы и персы говорят почти одинаково. Им не надо перекидывать слова с одного языка на другой, чтобы понять друг друга, но ему захотелось отправить послом не воина, как собирался вначале, а простого мальчонку. Пусть захлебнётся злостью назвавший себя царём царей.

— Если вернёшься живым, — сказал Иданфирс Арзаку, — проси любую награду. Только сестру не проси. Тут помочь ничем не могу — над волей мёртвых нет моей власти.

Мышиного цвета конь рванулся вперёд. Сверкнула молнией золотая пантера на круглом щите.

— Чужеземцы могут ехать за нами! Привал у второй балки! — крикнул на скаку Иданфирс, и дружина умчалась.

— Три дня туда, три дня обратно… Савлий за это время уйдёт вперёд… Одатис погибла, — прошептал Арзак.

Он достал из дорожной сумки пригоршню одинаковых серых камушков и один за другим стал бросать их на землю.

— Остановись! Что ты делаешь! — закричали Ксанф и Филл, словно Арзак выбрасывал что-то очень важное.

— Одатис погибла, — прошептал Арзак и распрямил ладонь с десятью оставшимися камушками.

— Говори, что случилось? Кто этот важный скиф? Почему ты швыряешься «днями»? — набросился на Арзака Филл.

— Я взялся выполнить важное поручение. Оно будет стоить мне жизни, но в степи пришла война и, значит, я теперь воин.

— Каждый эллин на твоём месте поступил бы, как ты, — произнёс Ксанф торжественно.

— Ксанф прав. Он забыл лишь добавить, что каждый эллин на нашем месте возьмётся доставить Одатис настой.

Сказано было Филлом, но Арзак поднял глаза на Ксанфа.

— Это правда, вы отвезёте зелье?

— Конечно, Арзак, — сказал Ксанф. — Само собой разумеется.

Арзак Ксанфу верил. Ксанф был надёжным и основательным. Филл напоминал вёрткую золотую проволоку, идущую на браслеты и гривны. Ксанф казался железным бруском, заготовленным для акинака. Арзак снял с шеи висевший на ремешке амфориск и положил драгоценный сосуд в большие ладони Ксанфа.

Филл чуть нахмурился.

— Научи, предводитель, как нам действовать, — сказал он, разглядывая даль.

— Догоните Иданфирса с дружиной; их привал у второй балки. С ними до места доедете. Кибитку царской жены распознать легко, Гунда у всех на виду сидит — платье в блёстках, на голове золотой венец. Рядом с кибиткой едет или идёт высокая нестарая женщина.

От Арзака не укрылось, что при этих словах Ксанф и Филл переглянулись. Что ж, не в первый раз.

— Эту женщину вы также узнаете, — твёрдо сказал он. — У неё на правой щеке широкий выпуклый шрам. Что она скажет, то и делайте. Без её слова ничего не предпринимайте.

— Скажет? Разве мы поймём?

— Поймёте.

— Как зовут эту женщину?

Вопросы задавал один Ксанф. Филл молчал.

— Она сама назовёт имя, если захочет. Одатис зовёт её «мата» — мама. Она ей, как мать, мне — как старшая сестра.

— Теперь последнее, предводитель, — сказал Филл. — Договоримся о месте встречи. Где будем ждать тебя?

— Через три перехода по правую руку от вас потянется Борисфен. Где бы вы ни отбили Одатис, пробирайтесь к реке и спрячьтесь среди валунов. Возвращаться я буду вдоль берега. Вы увидите меня и окликнете. Если пройдёт десять дней и я не появлюсь, отправляйтесь в Ольвию. Одатис нельзя находиться в степи, возьмите её с собой к Ли-камбу.

— Вот и всё, — помедлив, добавил Арзак. — Пусть помогут Папай и Зевс. Прощайте. Скачите вслед за дружиной. Опасности нет. Перед скифским царём степь ковром расстилается.

— До встречи, Арзак! Прощай!

Белоног поскакал на восход. Тавр и Гнедко помчались на север.

Кого-то дороги соединили, кого-то врозь развели. Пастуха, что к Дарию с овцами был отправлен, а потом чужие слова с места на место возил, дороги привели в родные неврские земли. Пол-луны он их не видел.

Когда пастух рассказал, какими словами обменялись Дарий и Иданфирс, вождь невров призвал своего первого гадателя. Без его советов юный правитель решений не принимал.

— Да пошлют тебе боги власть над всей степью, — сказал гадатель, входя в шатёр и прикрывая полог. Хитрый старик хорошо знал, какие сны посещают его повелителя.

— Сто лет жизни, — прозвучал небрежный ответ.

Вождь лежал в ворохе белых пушистых шкур, подложив под голову разукрашенные татуировкой руки.

— Твой зов встретил меня у входа в шатёр, — сказал гадатель и потряс гремушками, отгоняя злых духов.

— Люди не сунутся, духов прогнал, говори без опаски, — прошептал он, садясь на пятки у изголовья.

— Растолкуй мне загадку, седобородый, — лениво протянул вождь. — Всем известно, что Иданфирс со своей «Золотой пантерой» находится при войске, а пастух богами клянётся, что видел его возле Савлиевой повозки. Как такое понять? Неужели Папай в самом деле одарил скифа способностью быть разом и там и тут?

Гадатель протянул между пальцами узкие берестяные полоски, закрутил берёсту жгутом, выпрямил.

— Говорить?

— Говори.

— Папай одарил Иданфирса выносливым конём. Его конь проглатывает расстояния, как ласточка мошкару. Иданфирс при войске со щитом «Золотой пантеры» бросается на отряды Дария, потом удирает. Куда? Это знают люди, идущие за Савлием. Они видят царя Иданфирса рядом с чёрной четвёркой, им кажется, что он здесь всё время.

— Вот и я его вижу, — забормотал вдруг гадатель сипло. — Он едет важно и прямо. Ох, какой важный. На сером коне едет. Спина прямая, на голове башлык. Бороду вижу. Седая борода, совсем белая, белая как снег, белая как пена, белая, белая… — бормотание сделалось невнятным, как речь человека, нанюхавшегося пахучего дыма конопляного семени.

Вождь подождал, пока гадатель утихнет.

— Хорошо ты видишь, да плохо, — сказал он с усмешкой. — Борода у Иданфирса без седины. Луна не обновилась, как я с ним возле Меча встречался, вряд ли за это время он успел поседеть и в старика превратиться.

— Белую видел как снег, как пена, белую, белую…

— Ладно, не думай о бороде, а то снова закатишься. Лучше послушай мои мысли и дай совет. А мысли мои вот о чём. Самое сильное племя в степи — царские скифы, потом савроматы, потом мы. Сильнее нас никого больше нет.

— Ты забыл о будинах, — сказал гадатель, сощурив близко посаженные глаза. Он догадался, куда клонит вождь.

— Будины в лесной полосе. Их дело землю сохой ковырять, степи им не нужны. Да если бы и нужны были? Они со скифами в одной упряжке идут — Дарий им всем поубавит спеси. Тогда невры — первые. Плохо я говорю?

Глаза гадателя закатились под веки. На впалых щеках задвигались разводы татуировки.

— Хорошая мысль, хорошая мысль, — забормотал он сипло. — Хорошая мысль, да плохая, — сказал он обычным голосом.

— Чем не по нраву пришлась? — спросил юный вождь.

Он уже не лежал, а сидел, утонув в шкурах и обхватив руками торчавшие вверх острые колени.

— Тем не по нраву, что Дарий разделается со скифами и за нас примется. Забудет, что мы овец ему пригоняли. Вот если бы оказать царю Азии другую услугу…

Гадатель вскочил, завертелся, кругами пошёл по шатру. Закружились тесёмки, разноцветные лоскутки, гремушки и другая пёстрая мелочь, нашитая на волчьи шкуры, из которых состояла одежда гадателя. Загремели связки волчьих клыков, свисавшие с шеи, — невры вели свой род от грозного волка. Загремели браслеты.

— Голова Иданфирса, голова Иданфирса, — прорывался сквозь звон сиплый шёпот.

— Дарию нужно бросить голову Иданфирса, — сказал гадатель спокойно и сел на прежнее место.

— Это без гадания ясно, научи, как сделать.

— Дело простое. Пастуха и я расспросил, не ты один. Он говорит, что за Савлием лишь старые идут да мальчонки. Из воинов один Иданфирс и дружинники Савлия. Если выслать отряд человек в двести, Иданфирсу не вырваться.

— Твой совет — разгромить кочевание Савлия?

— Тьфу, тьфу! Беда, не тронь вождя, иди на меня. Тьфу! Тьфу! Плохое слово вождь вымолвил. Беда — на меня! — гадатель три раза сплюнул через левое плечо и погремел бубенцами.

— Ты зачем такое подумал? — сказал он, успокаиваясь. — Пусть Савлий на место прибудет, пусть спокойно сойдёт в юрту Вечности. А когда Иданфирс в обратный путь тронется…

— Хорошая мысль, да плохая. Как день узнаем, когда он обратно поедет? Как угадаем, какую дорогу выберет?

— Хорошая мысль. Плохого нет. Не надо угадывать, не надо знать. Отряд загодя прибудет, спрячется за грядой у реки. Камни высокие. Валуны с гору. Валун чёрный, валун серый. Волной омытые, песком обтёртые. Трава на камнях не растёт, пена клочьями прорывается. — На сиплое бормотание гадатель не перешёл, сказал спокойно: — Разведчики пусть на стойбище Вечности проберутся. Там и ждут.

— Говорю, мысль плохая, — нетерпеливо сказал вождь. — Кто отважится? К юртам Вечности подойдёшь, а оттуда мертвец вниз головой, ногами вверх выскочит и с собой под землю утащит! Нет, гадатель, охотников мы не сыщем, ни силой не заставим, ни золотом.

Гадатель молча развязал висевший на шее мешочек в ярких тесёмках и высыпал на ладонь что-то светлое, похожее на мелко наструганный рог.

— Быть не может! — воскликнул вождь. Он даже привстал со своих мягких шкур.

— Через верного человека достал, — сказал довольный гадатель. — Когда Савлия в путь снаряжали, мыли да стригли, человек этот обрезки ногтей собрал и мне за золото продал.

— Что ж до сих пор молчал? С такой защитой любой самый жалкий трус на кладбище двинется.

Люди степей верили, что покойники выходят из могил и бродят по кладбищам вверх ногами, разыскивая живых. Но и живые могут иметь над мёртвыми власть. Стоит возле кургана спалить обрезки ногтей недавно умершего вождя — покойник не шелохнётся.

— Ещё бы. Сам двинусь, — сказал гадатель. — А молчал оттого, что нужды не было говорить. Пришла нужда, и сказал. Иданфирсу конец. Дарий тебя над степью царём поставит.

— Поставит. Скорей давай думать, кого к Дарию гонцом посылать, какие слова царю Азии говорить.

Глава XVII Дары царя Иданфирса

Царь царей, повелитель стран, прибыл посол от скифов. Он просит милостивого дозволения предстать перед твоим величеством, — доложил «бессмертный», дежуривший у шатра.

Военачальники радостно переглянулись. Конец бесславной войне, надменный скиф изъявляет покорность!

Дарий помедлил с ответом, словно не ждал этого дня, как праздника.

— Я приму его после полудня, — сказал он.

После полудня в царском шатре собрался цвет Персидской державы. «Благодетели», «сотрапезники», «входящие без доклада» и «взирающие на своего царя» стояли вперемешку с «носителями права» и суровыми воинами, возглавлявшими походы в Египет, Элам, Вавилонию, Мидию. Все взоры были устремлены к резному креслу, заменявшему Дарию во время походов трон.

Повелитель стран сидел неподвижно и прямо. Его ладони покоились на подлокотниках, под ногами была расшитая бисером кожаная подушка. Шерстяное синее платье тяжёлыми складками падало на золотые сандалии. Вдоль подола бежали расшитые золотом львы. Лев — зверь победы и воинской ярости — скалил зубы на ножнах кинжала. Лев поднимался на задние лапы на золотой тиаре, венчавшей мужественное лицо повелителя стран. Под тиарой, закрывая лоб до бровей, лежали недвижные завитки чёрных с проседью волос. Прямая борода спускалась на грудь десятью рядами одинаково завитых неподвижных колец. Всё в облике Дария выглядело величественным и неподвижным. Глаза бесстрастно смотрели поверх голов вельмож и военачальников.

По правую руку от трона высилась мощная фигура Гобрия. В его руках было копьё с золотым наконечником. Слева стоял Луконосец Аспафин — один из шести «благодетелей». Луконосец держал высокий сильно изогнутый лук.

По знаку Отана слуги подняли полог. Засверкали медные шлемы, зазвенело начищенное оружие. Десять «бессмертных» ввели посла. Он шёл, затерявшись среди рослых воинов в блестящих доспехах. Дойдя до середины, «бессмертные» расступились, и посол остался один.

— Клянусь мечом, нелепей фигуры не видел, — шепнул один вельможа другому.

— Куртка, шапка. Какой безобразный наряд.

— Плохи дела Иданфирса, если его послы одеты так бедно.

По шатру пробежал приглушённый смешок. Короткая куртка и потёртые на коленях кожаные штаны выглядели слишком убого среди узорчатых тканей и дорогого оружия. Но самого посла его скромный наряд, видимо, не смутил. Он смело сделал три шага к трону, снял надвинутую на лоб остроконечную шапку, поклонился и быстро выпрямился, откинув назад прямые русые волосы. В тот же момент улыбки сменились возгласами изумления. В руках Аспафина зазвенел лук. Вазир, не веря глазам, подался вперёд.

Нет, не подвели глаза мудрого советника, и не случайно задрожала рука отважного Луконосца.

Посередине шатра стоял мальчонка, которому вряд ли исполнилось четырнадцать лет! Иданфирс прислал к повелителю стран неоперившегося юнца. Большую наглость трудно было представить! Скифский царь бросал оскорбление.

Гобрий взялся за рукоять кинжала. По первому знаку царя царей он пригвоздит посла Иданфирса к земле. Но Дарий знака не подал. Он сидел так неподвижно, что был похож на собственное изваяние, установленное после Египетского похода.

Мальчонка тем временем приблизился к трону.

— Здравствуй, великий царь персов. Здравствуй в этой жизни и в той, — прозвучал в шатре высокий мальчишеский голос. — Пусть в твоих руках всегда пребывает сила. Пусть не затупится меч, не споткнётся любимый конь.

— Ты осмелился, назвать повелителя стран и владыку земель просто царём? — прервал мальчонку опомнившийся вазир.

— Разве в моих словах прозвучала неправда?

— Милостью бога Ахурамазды великий Дарий, сын Гистаспа, является царём Персии, Элама, Вавилонии, Ассирии, Египта, Лидии, Мидии и всех Восточных земель вплоть до Гандхары. Он единственный повелитель гор и равнин по ту и по эту сторону моря, по ту и по эту сторону пустыни.

— Прости, великий царь многих стран, я не знал, что твоему народу требуется столько земли. Скифы довольствуются степью. — Отвечая, мальчонка смотрел прямо на Дария, и от этого всё, что он говорил, звучало дерзко.

— Тебя прислал царь Иданфирс? — глухо выговорил Дарий.

— Скифский царь Иданфирс велел передать тебе, великий царь многих стран, знаки скифской земли.

Мальчонка достал из кожаного мешка, подвешенного к поясу, клетку и небольшую корзинку, не торопясь отстегнул горит, извлёк оттуда пучок перевязанных стрел. Всё это он положил на ковёр перед троном.

Бэс немедленно оказался рядом.

— Пять, — сказал он, пересчитав стрелы, и вдруг защёлкал по-птичьи, запищал, заквакал.

— Трр-тцы-тцы, уи-уи, ква-ке-кес! — понеслось по шатру.

— Что такое? — воскликнул Отан.

— Царь Иданфирс прислал тебе, повелитель многих земель и стран, пять стрел, птицу, мышь и лягушку. — Сказав так, мальчонка заносчиво вскинул голову.

— Вот это дары Иданфирса? — Отан указал рукой на ковёр.

— Да.

— Что твой царь велел передать на словах?

— Царь Иданфирс сказал: «Персы поймут значение наших даров». Других слов царь Иданфирс не добавил.

— Разгадай загадку, мудрый вазир, ква-ке-кес, уи-уи. — Бэс пищал, и квакал, и прыгал вокруг посла. Вдруг на запястье мальчишеской крепкой руки карлик увидел браслет. По концам золотого обруча, запрокинув рога, мчались навстречу друг другу олени. Их бег-полёт казался неудержимым.

— Скифская работа? — спросил Бэс шёпотом.

— Первый во всей степи мастер делал. Я у него обучаюсь.

— Я тоже был ювелиром.

Бэс уселся, у ног посла, превратившись в маленький пёстрый холмик, и приготовился слушать.

Отан и Дарий молчали. Первым заговорил начальник «бессмертных» Видарна. По его мнению, всё было просто.

— Загадка проста, — сказал он. — Скифы своими дарами хотят сказать, что перед нашими стрелами они ничтожны, как лягушки и мыши, и беспомощны, как птицы, угодившие в западню.

— Вряд ли «бессмертный» прав, — сказал Луконо-сец. — Если бы речь шла о наших стрелах, то скифы послали бы наши — с железными наконечниками, а не свои — с медными. Моё мнение, повелитель стран, что знаки раскрываются так. Мышь живёт в земле и питается её плодами. Мышь — это земля. Обитательница озёр и болот лягушка означает воду. Конь летит по степи, как птица в небе. Стрелы и птица — это скифская конница. Всё вместе выходит, что скифы отказываются от сопротивления и в знак покорности кладут к ногам повелителя стран землю и воду. Впрочем, как ни толкуй, — победа наша.

Слова Луконосца повисли в воздухе, слишком они оказались лёгкими. Все, кто был в шатре, это почувствовали.

Дарий смотрел прямо перед собой, Отан уставился под ноги. Тогда заговорил Гобрий.

— Аспафин разъяснил нам тёмный смысл скифских даров. Хотелось бы верить благоприятному толкованию, а веры нет. — Гобрий задыхался. Копьеносца душила ярость. — Скорее дары говорят другое, обидное нам: «Если вы, персы, как птицы не улетите в небо, или как мыши не зароетесь в землю, или как лягушки не поскачете в болото, то не вернётесь назад, поражённые этими стрелами»[13]. Так ли, посол, растолковал я знаки?

— Так.

В шатре сделалось тихо, и вдруг словно грянул и раскатился гром. Все сорвались с места, проталкиваясь к трону; со всех сторон понеслись гневные крики.

— В бой, в бой! Оружие с нами!

— Уничтожим скифскую землю! Перебьём всех до единого!

— Сотрём саму память о Скифии! В бой, в бой!

— Уходи, — шепнул Бэс мальчонке-послу.

— Казнить посла лютой казнью! — закричал кто-то.

Но посла в шатре не было. Он исчез на глазах, как не раз исчезала в степи скифская конница.

— Вернуть! — приказал Дарий.

Он произнёс короткое слово тихо и страшно. «Бессмертные» рассыпались по лагерю, оглядывая и ощупывая всё, где мог бы спрятаться человек. Были осмотрены все шатры, вверх дном перевёрнут обоз. Была осмотрена каждая пядь земли. Куда мог скрыться мальчонка, не успевший покинуть лагерь? Проказливому карлику, выскочившему из шатра раньше «бессмертных», пришлась по душе поднявшаяся суматоха. Он взобрался на ванну, сохнувшую за шатрам. Маленькие ножки упёрлись в головы бронзовых данников. Ручки то вскидывались над головой, то ударяли одна о другую.

— Скиф превратился в лягушку — ква-ква! Скиф обернулся птицей! Эй, «бессмертные», где ваши луки! Перестреляйте всех ласточек в небе! Мышь! Мышь!

Бэс кричал и кривлялся всё время, пока велись поиски, потом по головам данников спустился вниз и вернулся в шатёр. В шатре находились теперь лишь высшие военачальники. Вместе с Дарием они разрабатывали план дальнейшего продвижения войск.

— Им помогают местные боги, они окутывают их туманом и делают невидимыми для человеческих глаз, — задумчиво произнёс Дарий, когда ему доложили, что мальчонка исчез.

— Ничего, стрелы и копья пробьются сквозь этот туман, — зло отозвался Гобрий. Он места себе не находил от ярости.

Был отдан приказ тронуться в путь до зари. Лагерь затих. Бодрствовали лишь Дарий с военачальниками, сторожевые посты, да карлику не спалось. Он снова вскарабкался на край бронзовой ванны, только на этот раз тихо, чтобы не привлечь внимания «бессмертных», охранявших вход в царский шатёр.

— Держи, — прошептал Бэс, едва раздвигая губы. — Платье поверх куртки надень, волосы под шлем спрячь.

В ванне послышалась возня.

— Тише. Готов, что ли?

— Готов.

Перемахнув через высокую стенку, кто-то мягко спрыгнул на землю.

— Как кошка, — прошептал Бэс. — Если остановят, говори: «Бэс идёт». Пароль: «Быстротекущий Истр», ответ: «Шестьдесят узелков». Запомнишь? И говори, как я, тонким голосом.

— Пусть боги за твою доброту снова сделают тебя мастером, и возьми браслеты. — В руках говорившего зазвенело золото.

— Оставь при себе. Помни пароль: «Быстротекущий Истр».

— Помню. Прощай.

Фигура в длинном до пят наряде растаяла в темноте. Бэс обогнул шатёр и, откинув полог, вошёл вовнутрь. Дарий с военачальниками продолжали держать совет. Фитили, горевшие в бронзовых светильниках, освещали усталые бледные лица.

— Теперь наш черёд, — пробормотал карлик.

Он поднял с ковра не прибранные корзинку и клетку и заспешил к выходу, торопясь, чтобы его не остановили.

— Куда потащил чужое? — крикнул вдогонку Дарий.

— Будь спокоен, великий царь, темницы я тебе возвращу, только пленников выпущу на свободу.

Дарий в гневе вскочил.

— Так это ты, недомерка-карлик, помог мальчонке уйти?

— Благодари богов, царь царей, что недомерка Бэс удержал великана Дария от убийства ребёнка, — прокричал Бэс с порога. Он поднял над головой клетку и выломал прутья — птица взвилась в воздух. Он опустил на землю корзинку, Опрокинул набок — лягушка и мышь юркнули по сторонам.