Сколько стоит песня

ВЫХОДНОЙ ДЕНЬ

Дом отдыха раскинулся в лесу, жидкие зимние облака цеплялись за пики елей, котельная работала на совесть, в номерах стояла духота, окна были распахнуты навстречу сугробам, радужные синицы влетали в комнаты и воровали сигареты, и шел снег, и вчера весь день шел снег, и все давно уже стало белой сказкой, а снег все шел, и сказки все прибавлялось, лес справлял безмолвный праздник фантазии, праздник равных — потому что и хилая ветка, исковерканная придорожной судьбой, и могучая ель, унизанная царственно красными шишками, были одинаково прекрасны.

После завтрака все устремились к лыжам. От криков и смеха вздрогнули придавленные снегом деревья, кинулись по дуплам зимне-седые белки. Но в такую погоду нельзя было двигаться шумной компанией. Безмолвно падающий снег требовал тишины.

Он пошел один.

Кем-то проложенная лыжня вела к вершине холма. Вершина. Остановка. Мглисто-синие лесные дали. Белая долина реки, белое небо. Напевает синица. И одна, и другая. Стремительный спуск, белый воздух. Мощные толчки сердца, как толчки надолго заведенного мотора. Мысли кратки, как точки.

Выходной. Отлично. Чьи-то следы. Лиса. Ружье бы. Нет, не надо. Увидеть. Хотя бы хвост. Белый снег и рыжий хвост. Смешно. Зато красиво. Не надо ружья. Нужны отступления. Не все потреба. Есть другое. Стоп. Нет лыжни.

То есть лыжня продолжалась впереди метра на три, но дальше ее не было. Дальше во все стороны лежал нетронутый снег.

— Что за черт, — пробормотал он, оглядываясь и для чего-то щуря глаза, — Эй, куда вы девались?

Неслышно падал снег, медленно падал снег, падал снег.

— Эй! — крикнул он. — Какого черта!

Снег, один снег, тихий снег.

— Взгреть за такие штучки, — не очень уверенно пообещал он. Сверху засмеялись. Негромко, чуть слышнее снега.

— Что вы там делаете? — спросил он.

— Ем, — ответила девушка.

Он ощутил невыносимый приступ голода.

— Э-э… Да, что вы едите, черт возьми?

— Хлеб. С горчицей.

Ну, конечно, сейчас самое лучшее — черный хлеб с горчицей.

— Хотите? — спросила девушка.

Он никогда не понимал, зачем спрашивать об очевидных вещах. Девушка засмеялась.

— Я, конечно, извиняюсь, но почему вы на дереве?

— Тут вкуснее.

Ну, разумеется. Только такой тупица, как он, может задать подобный вопрос. Разве не яснее ясного, что хлеб с горчицей может быть оценен по достоинству только на дереве?

Льдистый стук березы, горячее усилие срабатывающих мышц. Черт, какой же ловкости эта девушка. И как она ухитрилась поднять лыжи — ее лыжи покоятся поперек березовых ветвей. И вообще говоря, все это довольно нелепо. Но разве не таким же нелепым было и желание не убивать лисицу, а только увидеть среди снегов ее огненный хвост? Опять этот изъедающий анализ, игра слов, болезнь века. Когда был мальчишкой, не вопрошал, есть ли смысл в разодранных штанах. Тогда лез до вершины, терялся, как в океане, в зеленой листве, качался на гибком суку, над ухом дружелюбно шумел шмель, грудь распирало отчаянным восторгом, — какой был в этом смысл? Не знаю, не знаю, как обстояло насчет смысла, но это было жуткое счастье, и материнский подзатыльник из-за рваных штанов был лишь отнятой копейкой по сравнению с несметными богатствами вершин.

Она протянула ему хлеб. Он взял. Полыхнуло ощущение давно оставленного в стране детства восторга. Значит, не навсегда утеряны вершины.

Молчали. Слушали, как падает снег. Снег слышно, если он крупный и садится на шапку около уха. Похоже на шепот, на полслова, на неоконченность, на чей-то недолетевший призыв, и хочется знать, хочется знать, что же он говорит, и снова полслова, и снова неоконченность, а знать хочется, а знать хочется, и все слушаешь, а снег идет, а снег идет…

Девушка вдруг сбросила вниз лыжи и спрыгнула. Пока он выбирался из сугроба, она как ветер унеслась прочь.

Он долго возился с креплением, чертыхался. И догнал ее только часа через два.

Она увидела его и приветственно помахала палкой. Остановилась у крутого спуска. Блеснули в улыбке зубы. Оттолкнулась, полетела.

«Черт подери, не меньше первого разряда», — подумал он. Удержал заскользившие лыжи, сел на краю склона.

Девушка кричала что-то снизу, махала красными варежками. Он не отзывался. Тогда она стала подниматься вверх. Споткнулась и, лежа на лыжах и смеясь, скатилась вниз, и опять стала подниматься.

— Что же вы? — крикнула она еще издали.

— Вы меня загнали. Я взмок, как лошадь.

Она засмеялась и стала кидать в него снегом. Он все сидел и понимал, что глупо вот так сидеть, что никакого смысла вот так сидеть. Крепкий снежок хрустнул на щеке. Он застонал и вскочил. Ничего себе сила в нежных ручках. Ну, ладно же.

Она увертывалась, смеялась.

Как она смеется, думал он. Словно удерживает себя от радости. Или боится кого-то разбудить. А я, подумал он. Я совсем не смеюсь, только глупая улыбка на сытой физиономии, хотел бы взглянуть со стороны — глупость, факт. И зачем, зачем все это. Уже пропустили обед.

Она вдруг перестала смеяться, бросила к ногам приготовленный снежок. Посмотрела вокруг, один сугроб ей понравился, она села в него.

— Устала. Давайте посидим.

Мяла еловую ветку, покусывала крохотные почки.

— Смолой как пахнет. И снегом. На обед мы опоздали.

При чем тут обед, подумал он. Ни при чем, подумала она, просто идет время, просто кончается день. Выходной день, подумал он, у меня давно не было выходного дня. Выходной день, подумала она, только выходной день. Кто ты, подумал он. А ты кто, подумала она. Кто мы. Можно спросить об этом, но можно ли ответить. И зачем отвечать, если у нас только выходной день. Но я не хочу уходить. И я не хочу уходить. Мне кажется, я знаю тебя давно. И мне кажется. А почему ты смеялась так осторожно, а почему ты только улыбался. Я знаю все, и я знаю, мы пришли поздно. Но я не хочу уходить, я тоже, посмотри на меня, посмотри, а посмотри какой снег, белый снег, белый снег, неслышный снег, я запомню этот снег, холодный снег, какой холодный снег, нелепость, я не хочу уходить, мне холодно, мне холодно, а время надает, время давит, сейчас конец, ничего не будет, зачем ты плачешь, мне холодно, какая нелепость, какая нелепость, как бьется сердце, почему не встретились раньше, почему только выходной, у тебя замерзли руки, мне жарко, мне больно, где же ты была, где же ты был, а посмотри какой снег, а глаза, какие у тебя отчаянные глаза, а у тебя, я тебя теряю, я теряю, что же это, закричать бы, тише, тише, я теряю, тише, я поцелую, поцелуй меня, пусть растает снег, белый снег, белый снег…

— Как ты провел вчерашний выходной, мой дорогой? Ходил на лыжах? Тебе это полезно, ты начал полнеть, ты не следишь за своей внешностью. Ты что-то сказал? Ах, ничего не сказал, на тебя это похоже. Кстати, завтра у тебя свободный вечер, мы идем на Шульженко. Как — терпеть не можешь? Зачем такие крайности, она так передает чувства. Пожалуйста, не спорь, не даешь мне сказать ни слова. Почему ты надеваешь этот костюм, он всем надоел, надень черный с искоркой. Ах, да, мой дорогой, ты помнишь, какой у нас вчера был день? Годовщина нашей свадьбы, мама прислала телеграмму. Ничего, мы отметим этот день сегодня. Снег? Ну, и что? Зимой это естественно.

— Как ты провела выходной, дорогая? То есть я хочу сказать, хорошо ли ты отдохнула. То есть я уверен, что хорошо, но все-таки. То есть я не то, чтобы уверен, но надеюсь. То есть, конечно, надеяться глупо, но могу же я пожелать… Почему не вилять, разве я виляю? То есть неужели так похоже, что виляю? Я и так говорю прямо, ты меня знаешь, я никогда… То есть я купил еще одного щенка. Доберман-пинчер, такого чрезвычайного оттенка, мать медалистка, отец… Что ты сказала? Какой белый снег? Да, да, очень белый, совершенно белый. То есть, а каким же ему быть?