Сколько весит твоя жизнь

1

Сначала убили Марию. Потом Мерседес и Кончиту. Потом Вторую Кончиту, ту, которая красилась в рыжий цвет.

Когда в один день пропали Эсмеральда и Анна-Мария, Диана купила пистолет. Было немного страшно, что ей ничего не продадут, выгонят, скажут: нечего женщине играть в мужские игрушки… Но не выгнали. Правда, парень, который дал ей выбрать оружие по руке, насмешливо кривил губы и откровенно пялился на её грудь, явно интересуясь ею больше, чем тем, что именно выберет эта странная девица. Ну да всё равно.

Диана каждый вечер ездила за город, на фабрику, где шила джинсы, сшивала левые штанины, сотни левых штанин. Готовила ужин, торопливо переодевалась и бежала на автобус, старую дребезжащую колымагу, так и норовившую заглохнуть в каком-нибудь отчаянно неудобном месте.

Конечно, Диане нужен был пистолет. Как же иначе?

Другие женщины боялись заводить себе оружие.

— Зачем? — говорила Лаура. — Когда Розу изнасиловали, а потом долго били доской по голове, она потеряла сознание, а ночью, оклемавшись, выползла из ямы и добралась до дома. Если бы при ней был пистолет, её бы просто застрелили. Для чего мне носить при себе то, из чего меня наверняка убьют, э?

— Это бессмысленно, — вторила ей рассудительная Алисия. — Женщина, которая умеет стрелять достаточно хорошо, не похожа на жертву, на неё и так не нападут. Разве что если увидят оружие — чтобы отнять.

Их слова были умными и правильными, но Диана не могла больше выходить на улицу, зная, что она беспомощна перед убийцами. Просто не могла, и всё тут. Её парализовывал страх, ноги становились будто чугунными, и она начинала тихонько подвывать. Так, подвывая, и добиралась до автобуса, и всю дорогу чуть слышно скулила, сжавшись в комок. Жертва как она есть. Кусок мяса. Странно, что её не изнасиловали и не убили в первый же день.

Такую себя, почти обезумевшую от ужаса, Диана ненавидела и презирала. Когда человек превращается в трясущееся животное, он теряет право на жизнь. Поэтому она купила пистолет.

Его тяжесть в кармане придавала уверенности. Теперь Диана могла просто идти по улице, как раньше. Как будто она вовсе не садилась в автобус и не ехала за город — той дорогой, которая для многих становилась последней. Ведь теперь у Дианы было оружие. Настоящее, действительно способное её защитить. Какие бы пудовые кулаки ни отрастил себе тот недоносок, который насилует и убивает женщин, ему не переспорить пистолет.

С оружием Диане ничего не было страшно. До тех пор, пока автобус не остановился посреди разбитого шоссе, уже за городом, но до фабрики ещё ехать и ехать, и водитель, мужик с густыми чёрными бровями и огромным колыхающимся животом, не вышел из своей кабинки и не пошёл по салону. Он деловито рассматривал вжавшихся в жёсткие кресла женщин, будто картошку выбирал, и наконец ухватил одну под локоть и рывком поднял на ноги. Она тихонько пискнула, и водила решительно поволок её к дверям автобуса.

Все понимали, что происходит. Женщины, на которых падал выбор, вели себя по-разному; кто-то кричал и отбивался, кто-то звал на помощь, кто-то пытался выцарапать насильнику глаза, кто-то, как эта малышка, испуганно замирал. А остальные отводили взгляд, делали вид, что ничего не случилось, — потому что никто не мог ничего сделать. Когда-то одну из женщин попыталась защитить её сестра — убили обеих. Дурочке, которая попыталась уговорить насильника оставить жертву в покое, выбили пять зубов и сломали нос и верхнюю челюсть. От мужчин не было спасения.

Ни у кого кроме Дианы. Ведь в её кармане лежал пистолет, и она судорожно сжимала его враз похолодевшими пальцами.

Надо было встать, достать пистолет, направить его на этого ублюдка и ровным, спокойным голосом сказать: «Оставь её в покое!». Она может. Она сильная, ведь у неё есть пистолет. Она способна продырявить эту жирную тушу в трёх, пяти, восьми местах! Она не промахнётся, туша слишком здоровая. И не может ничего противопоставить пистолету.

Надо было встать, достать пистолет…

Толстяк вытащил свою жертву на улицу и куда-то пошёл с ней, а Диана всё сидела, держа руки в карманах и вцепившись холодными пальцами в тяжёлую рукоять.

Ублюдок вернулся быстро, наверное, передал девчонку своим дружкам. Залез на своё место снаружи, с трудом протиснулся в маленькую водительскую дверь. Автобус поехал дальше, а внутри Дианы снова поселился страх.

У неё был пистолет, но он не помог. Ведь она ничего не сделала. Пистолеты не выпрыгивают из карманов, не орут громовым голосом: «А ну, прекрати, засранец!» и не стреляют без промаха сами. Она должна была действовать, но она побоялась. Потому что в её дурацкой бабьей башке неповоротливый жирдяй, неспособный пробежать стометровку, оказался сильнее ствола только из-за того, что ствол должна была держать женская рука.

Диана продолжала ездить с пистолетом, просто потому что жалко было его выбрасывать, но теперь точно знала: он не защитит. Пустая трата денег, как многое в её жизни.

Женщина ни на что путное не способна. Она знала это всегда, просто пыталась пореже вспоминать. В конце концов, именно она зарабатывала деньги и кормила семью, именно она готовила еду, шила одежду, бегала к родителям, жившим за два квартала. Её Мигель тоже работал, но это было так, временно, платили мало — он просто помогал на стройке. Штат каменщиков там уже был заполнен, и его взяли только разнорабочим. Поэтому основные деньги в семье были от Дианы. От её ночных смен на фабрике. Из-за этого она чувствовала себя нужной и, дура такая, возомнила, будто бы чего-то стоит.

Но она не стоила ничего. Даже вытащить пистолет и потянуть на себя спусковой крючок, это же так просто, — но она не смогла. Бесполезное создание.

Когда очередной водитель, с сонными глазами и перебитым носом, выбрал её, она даже не удивилась. Судорожно вцепилась рукой в пистолет, не вынимая его из кармана, — больше боялась, что он найдёт этот пистолет, отберёт и, возможно, её же и застрелит, как и пророчила Алисия. Или Лаура, она не помнила точно. Теперь это было неважно.

Её толкали вперёд, и она шла. Точно так же до неё шла Мария, и Кончита, и Вторая Кончита, и Мерседес, и Эсмеральда, и Анна-Мария, и ещё многие. Извечный женский путь, который кончается в яме.

Водитель передал её своим друзьям, и Диана в ужасе узнала других водителей. Это были не просто бандиты, которым добропорядочные парни, крутившие баранку, платили дань; нет, это они сами так отдыхали после тяжёлого трудового дня. Неспешно, лениво, будто неохотно, раздевали женщину, крутили её, словно куклу, прилаживая поудобнее, и с тяжким усталым вздохом начинали трахать. А потом убивали.

Диана наблюдала за происходящим как бы со стороны; это не её, а Кончиту или Эсмеральду сейчас раздевали и ставили в удобную позу. В конце концов, с ними ведь происходило то же самое. Диана думала не о них, не об этих потных, противных мужиках, а о том, что было в самом деле важно.

Что она не явится на смену и её, возможно, за это уволят.

Что если найдут пистолет, ей конец.

Что Мигель две недели просил суп с говядиной, а она так и не приготовила.

Пистолет не нашли. Он так и остался в кармане платья и сейчас лежал в куче тряпья, которое стянули с неё. Диану вертели так и сяк, толстяк с колыхающимся брюхом долго пытался придать ей такую позу, чтобы брюхо не мешало, но наконец ему удалось.

Он ужасно смердел — немытым телом, потной рубашкой. Очень хотелось спихнуть его с себя, но Диана понимала, что это бессмысленно. Он должен допыхтеть своё, иначе всё равно же залезет снова.

Она должна дотерпеть. Конец близко.

Уже было совсем темно, когда вдруг раздался топот, и чей-то голос закричал:

— Эй, братки, помогите! Мой гроб опять заглох! Выручайте, если я рейс не доеду, меня начальство со свету сживёт!

Мужчины засуетились, стали подниматься на ноги.

— Твой гроб спасёт только печь, в которой его переплавят, — пропыхтел толстяк над самым ухом Дианы. — Ладно, сейчас поможем, что ж с тобой делать.

Её бросили на землю. Через неё переступали ноги — она насчитала шесть. Какое-то время она ждала, а потом вдруг поняла: они ушли. Помогать товарищу, у которого заглох автобус. А значит, у неё есть немного времени.

Зачем она это делала, не мог бы ответить, наверное, даже Господь. Но Диана доползла до своей сваленной в кучу одежды, подобрала её и стала ползти вперёд. Что там, впереди, она толком не знала, но это не имело значения. Она жива, её мучители ушли, надо пользоваться моментом.

Автобус, отчаянно чихая, пропылил совсем недалеко от неё. Значит, она доползла почти до самой дороги. Ночь; как она будет добираться домой посреди ночи? Кто остановится, чтобы подобрать её?

Диана огляделась, всматриваясь в темноту. Совсем рядом был небольшой заросший кустами овражек — очень похожий на те, в которых находили мёртвых женщин. Что ж, вполне подходящее место для неё. Она заползла туда, свернулась клубочком и не то заснула, не то отрубилась.

Утром её разбудило солнце. Здесь оно было жестоким, а Диана лежала без одежды, и только кусты защищали её от жары. Она попыталась поскорее одеться, но при малейшем движении тело пронзила боль, — и Диана вспомнила.

Теперь всё было иначе. Не отстранённо, как тогда, а очень живо и по-настоящему. Её словно бы снова трогали чужие руки, раздвигали ей ноги, вертели её, будто тряпичную куклу, и очень хотелось кричать, выпуская наружу страх и боль. Сейчас Диана помнила всё: лица, запахи, короткие реплики, которыми обменивались водители; даже как лежал хворост в костре.

Медленно, через силу она оделась, выбралась из оврага и пошла к шоссе. Надо идти домой. Надо в полицию: она — одна из немногих оставшихся в живых, она видела лица и может их опознать, надо остановить это. Неважно, что хочется выть, расцарапывая себе лицо, или попросту лечь и сдохнуть; надо идти.

Мимо пропылил автобус — Диана шарахнулась от него. Идти пешком, конечно, долго, но…

Автобус остановился, дал задний ход, поравнялся с ней и открыл дверь.

— Эй, красавица! — крикнул из своей кабины какой-то совсем незнакомый водитель. — Залезай скорее, чего ты по жаре без шляпы топаешь?

Диана посмотрела на лицо, которое не видела никогда раньше. Совсем молодой ещё, наверное, недавно работает. Знает или нет? Ищут ли её? Сказали ли другим водителям, как она выглядит?

В автобусе сидели люди, много людей. Водитель сидел и ждал, не закрывая дверь. И Диана решилась. Всё так же медленно — тело пока слушалось плохо — поднялась по нагретым ступенькам, оплатила проезд и пошла назад, где было несколько пустых мест.

Съёжиться на сидении и затихнуть было неожиданно очень приятно. Как будто на какое-то время весь мир оставил её в покое, время остановилось, и Диана зависла в пустоте, где не было совсем-совсем ничего.

Это и есть рай? Если да, то очень важно остаток жизни жить праведно.

Автобус трясло на плохой дороге, тело отзывалось болью, не давая Диане совсем уплыть. Вокруг дремали женщины, возвращавшиеся домой с ночной смены — той самой, на которую Диана не пришла.

В полицейском участке было жарко, шумно и совершенно нечем дышать. В общем, самый обычный рабочий день, ничем не отличающийся от других. Хуан Рамирес обмахивался протоколами, пытаясь хоть немного облегчить себе жизнь. Помогало не сильно. Ужасно хотелось пива, но он твёрдо знал, что оно даст только временное облегчение, и потому держался.

Очередная дурочка зашла в участок, и Хуан тяжко вздохнул. Опять надо будет выслушивать путаную повесть о мытарствах идиотки, оставившей кошелёк на видном месте или принявшей вопли тёлочки, которую хорошо трахают, за предсмертные крики жертвы кровавого убийства. Собачья работа, собачья.

Дурочка тряслась и мяла в руках край своего грязного платья. Ну конечно, ей её беда кажется такой серьёзной, прямо ух, сейчас вся полиция забегает и вертолёты залетают.

— Что у вас случилось, сеньора? — строго спросил Хуан. Нельзя дать ей разнюниться, а то будет тут рыдать бестолково, и всё.

— Меня изнасиловали, — пролепетала она, и Хуан понял, что сегодня просто плохой день. Просто. Плохой. День. Это надо пережить.

Сначала явилась шлюха жаловаться, что один из клиентов стянул у неё кошелёк. Ещё бы в сексуальных домогательствах его обвинила. Потом — мать многодетного семейства, у которой якобы пропали серёжки. Пока она рассказывала об этом событии, её отпрыски стянули бутылку с водой, два заявления и конфету, так что Хуан решительно заявил ей, чтобы искала серёжки у них в желудках и не отнимала у него время. Потом турист-гринго, не в состоянии связать по-испански пару слов, втолковывал ему, что когда он вылез за пределы туристической зоны, его немедленно ограбили некие молодые люди, примет которых он не запомнил, но очень хочет, чтобы полиция их нашла. Видимо, телепатически. А теперь это.

Хуан окинул женщину взглядом.

— Фабрика? — спросил устало. Она кивнула. — Ночная смена, да? Я так и знал. Чего ты выделываешься вообще, а? Прогуляла смену с любовником, а теперь надо как-то оправдаться, чтобы не выгнали? Что ты мне голову морочишь? Изнасиловали её. Кому ты нужна тебя насиловать, а? Заигрывала, поди, с мужиком на ночь глядя, а потом решила, что он тебя недостаточно дорогим ужином угостил, знаем мы эти ваши изнасилования. Нет уж, я тебя перед твоим мужем отмазывать не стану, ясно тебе? И перед фабрикой тоже. Хочешь трахаться — трахайся, но тратить время на поиски мужика, которому ты дала, и потом ещё и пытаться его посадить за то, что клюнул на твои сиськи, никто не станет, поняла?

— Трое, — совсем тихо сказала она, — их было трое.

— Послушай, — сказал Хуан уже помягче, — я тебя даже понимаю. Сначала связалась, потом подумала — ой, что же я делаю, что на работе скажут, что муж скажет. Тем более трое, это как-то не по-христиански, приличные женщины не дают троим сразу. Но давай подумаем, как умные люди. Изнасилование — это тяжкое преступление. Насиловать втроём — это значит, у тебя есть как минимум два свидетеля помимо самой жертвы, и если они на тебя обидятся за что-нибудь, запросто могут сговориться и сказать, что они тут ни при чём, проходили мимо и видели, как он совершает преступление, пытались отбить бедняжку, но не вышло. Это риск, понимаешь? Никто на него не пойдёт, во-первых. Во-вторых, зачем кого-то насиловать, если шлюхи на шоссе дают за тридцать песо? И в-третьих, ты пойми, тебя это не спасёт. Преступление тяжкое, расследовать будут всерьёз. Никто не станет сажать мужика только потому, что ты что-то там бормочешь про него. Будут искать доказательства, понимаешь? И найдут. Выяснят всё, что между вами произошло на самом деле. Как ты им улыбалась, как соглашалась идти с ними, как давала себя обнимать. И именно это узнает твой муж, и на работе твоей тоже узнают, что ты по своей воле вместо работы пошла на блядки. И это не будут обычные сплетни, это будут установленные следствием факты, подкреплённые доказательствами, ты понимаешь? Ты не отвертишься. Будет только хуже.

Само собой, она разревелась. Эти бабы всегда такие: когда объяснишь ей, что её уловки видишь насквозь и они дурацкие, начинают рыдать. На жалость давят или сами себя жалеют, кто их знает. Хуан вздохнул, встал, принёс ей стакан воды. Она благодарно кивнула, выпила, чуть успокоилась. Пробормотала извинения, встала и пошла.

Хуан посмотрел на часы. Проклятый рабочий день и не думал заканчиваться. Наоборот, он, можно сказать, только начался. Что там дальше по расписанию, кража телефона и двух бургеров из бардачка? Чем думают все эти граждане, и думают ли вообще?

Бормоча себе под нос проклятия, Хуан втиснулся в кресло и развернул буритос.