Скоморошины

Про лешего

/1. Раз охотник шел лесом и привели его собаки к норе, а в нору-то эту Леший девицу затащил. Вот он подошел к норе и кричит (охотник-то):

– Кто там?

– Человек.

– Какой человек?

– Такой же как ты.

– Вылазяй сюда!

– Нельзя, – говорит, – мне: я вся ободранная. Кинь одежу – я вылезу.

Охотник кинул в нору свою одежу, девка и вышла из норы. (Лешаго в то время в норе не было.)

(Записано в Симбирске)

/2. Леший проигранных крыс целое стадо гнал и подгоняет к кабаку; (а лешие на крыс и зайцов играют в карты, все равно как мы на деньги); подогнал и кричит целовальнику:

– Отпирай, подай вина!

Тот сперва не дал, потому поздняя ночь была; (они ночью перегоняют). Леший взял, приподнял кабак за угол, кричит:

– Давай четверть водки!

Тот испугался, поставил ему. Леший одним духом выпил и деньги отдал, кабак опять как надо поставил и погнал крыс дальше.

Нашински мужики не однова в лесу лешего видали, как в ночное ездили. Он месячные ночи больно любит: сидит, старик старый, на пеньке, лапти поковыриват, да на месяц поглядыват. Как месяц за тучку забежит, темно ему, знашь, – он поднимет голову-то да глухо таково:

– Свети, све-тило, – говорит.

В одном лесу глухое озеро было. В озере водяной жил, а в лесу – леший, и жили они дружно, с уговором друг друга не трогать. Леший выходил к озеру с водяным разговоры разговаривать.

Вдруг лиха беда попутала: раз вышел из лесу медведь и давай из озера воду пить. Сом увидал да в рыло ему и вцепился. Медведь вытащил сома на берег, загрыз его и сам помер.

С той поры леший раздружился с водяным и перевел лес выше в гору, а озеро в степи осталось.

Леший проигранных крыс целое стадо гнал и подгоняет к кабаку (а лешие на крыс и зайцов играют в карты, все равно как мы на деньги). Подогнал и кричит целовальнику:

– Отпирай, подай вина!

Тот сперва не дал, потому поздняя ночь была (они ночью перегоняют). Леший взял, приподнял кабак за угол, кричит:

– Давай четверть водки!

Тот испугался, поставил ему. Леший одним духом выпил и деньги отдал, кабак опять как надо поставил и погнал крыс дальше.

В одной деревни жил был старик. У его был сын и три доцери. Вот старик стал умирать и говорит сыну: «Везди благословляю тебя ездить, а только не езди вот на этот остров, а если поедешь, то себи худо сделашь». Ну старик и умер. Вот сын этот и стал ездить, а только все хоцетце ему сходить на этот остров. Затым он не вытерпел и пошел. Приходит на остров и видит, што на острову дерутце два лесовика. Как его только увидели, так бросили дратце и схватили его. Ну он и стал им молитце, штобы спустили его. Лесовики эты ему отвецяют: «Если ты отдашь нам свою старшу сестру, дак мы тебя и спустим, а не дашь, дак тут тебе и смерть». Ну, этому мужику нецего делать он и согласился. А лесовики ему и говорят: «Как придешь домой, дак пошли сестру в лес за ягодами, а мы тут ю и возьмем». Ну, вот этот мужик приходит домой, а самому уж так скуцно. Ну сестры его спрашивают: «Отцего ты, братец, такой пецяльной?» А он им и говорит: «Ну, цего мне пецялитця, а вот поди-ко сходи сестра по ягоды, штото ягод захотелось». Ну старша сестра и отправилась. Цють только зашла в лес, как ю схватили двенадцеть медведей. Ну, ладно. Вот мало-ли много проходит времени, опять этому мужику захотелось сходить на остров. Он и пошел. Опеть приходит и видит: на острову дерутце два лесовика. Опеть его схватили и говорят: «Отдай нам свою среднюю сестру, а если не отдашь, тут тебе и смерть». Ну мужику нецего делать, согласился. А лесовики ему говорят: «Как придешь домой, дак пошли сестру на берег за водой, мы ю тут и возьмем». Ну, мужик пошел домой, ды говорит средней сестре: «Сходи-ко принеси свежей воды напитце». Сестра и пошла и цють только пришла на берег, как с озера выплыло двенадцеть ершей, да оны ю схватили. Вот проходит сколько-то времени. Мужику опеть захотелось сходить на остров. Он и пошел. И опеть его схватили два лесовика, велели ему отдать им свою младшу сестру. И велели, как придет домой, послать сестру выпахать ступени. Мужик так и сделал. Цють только вышла сестра его на ступени, как ю схватили двенадцеть лебедей ды унесли. После этого мужик был на острову, еще раз. Приходит и видит на острову дерутце два лесовика и делят дви находки: шапку невидимку и кота бархота, ему велели разделить. Он взял камень, ды бросил. Пока лесовики бегали за камнем, он эты находки унес. Ну, ладно. Вот проходит опеть видно много времени. И захотелось этому мужику повидать своих сестер. Вот он шел, шел, приходит в лес. Видит в лесу стоит избушка на курьих ножках, в лес лицом, а сюды воронцом. Мужик и говорит: «Избушка, избушка, повернись сюды лицом, а туды воронцом». Избушка и повернулась. Мужик приходит в избушку и видит сидит баба Яга, лен прядет, а титьки на воронцы держит. Ну она ему и говорит: «Куды, добрый целовек, идешь?» – «А иду, говорит, вот так и так». И рассказал ей все про своих сестер. Иду, говорит, повидать их. Ну старуха эта его накормила, напоила и спать положила. Утром дала ему клубок. Мужик поблагодарил, да и пошел вслед за клубоцком. Шел, шел, видит дом, зашел в дом, там сидит его старша сестра. Ну, сестра обрадовалась, угостила его, ды говорит: «Вот, што, братец, скоро придут сюды двенадцеть медведей, пои знай, полюбят ли оны или нет, если не полюбят, дак могут тебя съись». Ну, этот мужик надел шапку невидимку да сел в угол. Вот вдруг раздался шум, приходят двенадцеть медведей. Оставили свои шкуры на ступенях, ды стали удалыми молодцями, да пришли в избу. Пришли ды говорят этой девки: «Отцего здись руським духом пахне?» – «Ну, цего, по Руси бегали, руського духу нахватались, оттого и здись пахне. Што есь новаго на Руси?» – «А вот были мы в твоей деревни, у твоего брата в доми окна забиты досками, ды двери запецятаны, пои знай, куды он ушел». Эта девка и говорит: «А што, если бы он сюды пришел, приняли бы вы его?» – «Мы бы его за гостя приняли». Ну, этот мужик снял шапку невидимку, ды говорит: «А вот я здись!» Ну его эты молодцы нацяли угощать, вытопили байну, ды спать положили. На утро мужик этот встал, простился с има да пошел дальше. А сестра то, как он стал уходить дала ему клоцек медвежей шерсти. «Посли, говорит, пригодитце». Ну, мужик и пошел. Шел, шел, видит стоит дом. Он зашел в дом и видит, там сидит его средняя сестра. Ну она его угостила тут, ды и говорит: «Вот што, братец, ты теперь уйди, а то скоро придут двенадцеть ершей, пои знай, полюбят ли оны, али нет». Ну, мужик этот одел шапку невидимку, ды сел в угол. Приходят двенадцеть ершей, скинули свои шкурья на ступенях, да стали добрыми молодцами. Приходят в избу да говорят: «Што тут руським духом пахнет?» А эта девка и говорит: «Ну, по Руси бегали, руського духа нахватались, оттого и пахнет». Эта девка и спрашиват: «А не видали, по Руси плаваюци, моего брата?» Ерши и говорят: «У его в деревни окна заколоцены, да двири запецятаны, не знаем куды он ушел». А девка и спрашиват: «А если бы он здесь был, приняли ли бы его?» Ерши говорят: «Мы бы его за гостя приняли». Мужик сейцясь снял шапку невидимку да говорит: «А вот и я здись!» Ну, его тут угостили дак, што мужик до того наелся, што уж усрался. А сестра ему дала ершовых колюцьев. Так же мужик пришел вслед за клубоцком и к младшей сестры и тут его двенадцеть лебедей приняли. А как он запоходил, сестра дала ему лебежьих перьев. Ну, вот мужик этот и пошел опеть за клубком и пришел в друго государство. Ну, там некоторо время пожил и принравился королевской доцери. Та и взявла его себи в мужья. Ну, вот оны и повенцялись. А король ему на другой день и говорит: «Вот зять мой любезной, позволяю я теби по всим кабакам и лавкам в моем царстви ходить, а только не ходи ты в эту лавку. А если пойдешь, горе себи большо полуцишь». Ну мужик и стал ходить по кабакам и по лавкам и затем ему захотелось сходить в эту лавку, в котору ему не велел ходить тесь. Он и пошел. Приходит и видит в лавки на одной только волосинки висит Кощей Бессмертный. Этот мужик цють только до его дотронулся, как волосинка сорвалась, Кощей убежал, ды схватил этого мужика жену, ды унес в свой дворец. Мужик приходит домой, а король ему и говорит: «Я теби не велел ходить в эту лавку, а ты пошел, да выпустил Кощея, а он и унес мою любимую доць, а твою жену; если ты не найдешь, я тебя смерью казню». Ну, мужику нецего делать, взял кота-бархата, шапку-невидимку, скатерть-самобранку спустил впереди себя клубоцек ды пошел. Приходит в лес, и видит в лесу стоит дворец, приходит в этот дворец и видит – там сидит его жена. Она ему крепко обрадовалась, а сама ему и говорит: «Вот што, муженек, уходи ты отсюда, да скорее, а то сейцас придет Кощей, он тебя убьет». Ну, мужик и говорит: «Я одену шапку невидимку, а ты как придет, спроси: где его смерть». Одел шапку невидимку и сел в угол. Приходит Кощей, пообедал, да лег спать, а эту королевну заставил у себя на голови искать. Ну, королевна и стала искать, а сама и спрашиват: «Скажи мне, гди твоя смерть?» Кощей и говорит: «Моя смерть у барана в дыры». Сам поспал, да опеть и ушел. Ну, мужик этот и королевна взяли барана, убили его, вызолотили ему рога, да повесили его среди избы. Вот приходит Кошей, увидел барана, ды говорит: «Это што тако?» А королевна ему и говорит: «Это я твою душеньку так уладила». Кощей засмеялся и говорит: «Нет, моя смерть не у барана в дыре, а есь на море на окияне остров, на том острову есь камень, под тым камнем заец, в зайце утка, в утки яйцо, а в том яйце моя смерть». Ну, вот Кощей поел, поспал, ды ушел. Мужик этот выстал ды пошел к морю-окияну. Приходит к морю и не знат, как ему это море переплыть. А кот-бархот ему и говорит: «Садись на меня, я тебя перевезу». Мужик сел, ды кот-бархот его привез к острову. Мужик вышел на остров, видит камень. Он поднял этот камень, оттуда и выскочил заец, ды убежал. Мужик сейцяс взял медвежью шерсть, котору ему дала сестра ды и сожгал ю. Сейцяс из леса выскоцили двенадцеть медведей, догнали зайця, ды принесли его мужику. Мужик разорвал заеця, из его выскоцила утка, ды улетела. Мужик сожгал лебежьи перья. Сейцяс прилетели двенадцеть лебедей, схватили утку, заклевали ю, и с утки выпало в море яйцо. Мужик сожгал ершовьи колюхи и двенадцеть ершей принесли ему яйцо. Вот он сел на кота переплыл море, ды приходит к Кощею. А Кощей уж не здоров лежит. Цють только пришел мужик, он бросился на его, а мужик бросил яйцо, ды сломал его. Кощей пал и умер. Мужик взял свою жену ды стал жить да поживать.

Схватились дома, нету девок. Искать, да искать. Не нашли. Пошли на Лексу, на скит к колдуньи. Колдунья отколдовать скоро не могла, так 12 ден там у лесовика выжили. Так только им пищи и было: заячья да беличья говядина. И до того девки истощали, что краше в гроб кладут. Как колдунья то отведала, лесовой взял их на плечи да к реке и принес. А река то как от ихняго дома до огорода. Он взял одну за ухо да и перекинул, за мочку хватил и перервал. А старшу на доске отправил… в карбасе переняли. Две недели лежали, не могли ни есть, ни пить…

з) Ягоды на Яньострове брали. Девушки от меня и ушли. Вдруг зашумело в орге, да как будто сватья Маланья рыцит: «Вставай, пошли!» Вздрогнула я, никого нету, а рыцять не смею. Давай еще ягоды брать. Вдруг опять: «Да пошли!» Вижу он будто женщина, бурак в руке.

Ой до того напугал меня Шишко, дак ажно дрожь на сердце, кровь сменилась в лице.

Было с мужем двоима на Выг-реке косили. А ельник эдакой большущий и морошки много порато. Вечером я говорю: «Гаврила, вари ужин, а я наберу морошки». – «Да поди же, говорит, я сварю, долго ли варить кашу крупяную». Я и вышла за морошкой. Побрала морошки в чашку да и будя брать, время место сбавить. Рыцю: «Гаврила, где ты?» А Гаврила: «Подь к избушке». А меня в лес потянуло. А Гаврило услыхал, что не ладно рыцю и свел меня к избушке. Только спать повалились, вдруг по фатерке рапсонуло, да собачка лает: тяк, тяк. Покойник Гаврило не побоялся, три раза выстрелил, поебушился и все пропало. После 11 годов ходила косить, никогда не видала.

а) Мы ходили в лесях. Пала погода, большая погода. Мы стрелили оленя, я к нему. Вижу батюшка стоит, оперся на ружье. Подхожу, смотрю, ни батюшки, ни оленя, видно так прикохло. Заводит темница и я маленько не толкую куда пойти. Хожу, рыцю: «Батюшка, батюшка». А погодища родилась великая. Вижу будто отец идет и со псом и зарыцал, будто свой отец. Тут, вижу, с островинки выстал отец и зарыцал, а другой то словно протаял, провалился.

б) Шли мы в лес, вижу стоит мужик большой, глаза светлые. «Ты, мужик, говорю когдашний?» – «А я говорит вчерашний». – «А какой ты говорю большой, коли вчерашний». – «А у меня сын годовой, а побольше тебя головой». Побаяли, побаяли, отец что-то смешное сказал. Он захлопал в долоши и побежал, засмеялся.

в) В лесях ходючи на всякую штуку попадешь. Он попужать то может. Ночью не всегда сразу к фатерке попадешь, идной раз верст на пять ошибешься. Иду я раз один зимником. Нет фатерки и нет. И тут сзади меня кто-то ка-ак побежит, да захлопает в ладоши. Я его матюгом, он и убежал. Боится матюга.

г) А то раз собрались у избушки. Он и начал собак пужать да рыть. Мы вышли из фатерки, да и зачали его матюгать… Идной раз и страшно: как это гугай то в лесу рыцит, и собака лесовая лает. Налетит это гугай к фатерке да на березу. Страшно.

д) Понесли хлеб в лес. А солнце уж село. Дяинька и рыцит: «Филип, Филип, иди ужинать!» А тут река, да ельник угрю-юмый! Из этого-то ельника выходит мужик высокий, глаза светлые, собачка на веревке. Пала дяинька на земь. А он то над ней свистит, да галит, да в долоши клещет. Пришел Филипп, а она чуть жива. Привел ее в избушку да и ну ругать, что после солнца рыцит.

е) Мой батюшка полесовал по путикам. А бор то све-етлый был! Видит мужик: идет впереди Василий с парнем. Батюшка и рыцит: «Василий, Василий, дожди меня». А они идут будто не слышат, сами с собой советуют и смеются. Он их догонят, а они все впереди. Перекрестился он и вспомнил, что праздник был Казанской Божией Матери. Это ему Бог показал, что в праздник нельзя полесовать.

ж) Девчонки ушли в лес по ягоды, да что-то долго домой не шли. А мать и сказала: «Черт вас не унесет, ягодницы». Девочки вышли на лядинку, вдруг он и показался со своими детками. Говорит им: «Пойдемте, девки, со мной». Они приняли его за деда и пошли вслед. И повел их лесом, где на плечи вздымет, где спустит. Они как молитву сотворили, а он им: «Девки, чего вы ебушитесь? Не ебушитесь!» И привел их в свой дом, к своим ребятам, человек восемь семейства. Ребята черные, худые, некрасивые.

Набивается мужик в строк и некто его не берет. Говорит мужик: «Хоть-бы меня лесной взял». Не много время идет мужик с базара, а навстречу ему другой мужик: «Поряжаешься?» – Поряжаюсь. – И вспомнил, что говорил про лесного и сказал: «Погоди, я к попу схожу». Сходил мужик к попу, списал молитвенник, приходит наниматься. «Пойдем», говорит лесной, схватил мужика за крошки и потащил; тащил, тащил, у мужика колпачок слетел. «Стой, говорит мужик, у меня шапочка спала». – Мы убежали, говорит лесной, сто верст пока ты говорил. – Доносит лесной мужика до дому; легли спать. В полночь хлесть по стене батогом: «Айда на службу». Лесной отвечает: «Хорошо». Утром встали: «Пойдем на службу», говорит лесной мужику, и строшного с собой. Пошли, приходят к озеру. Глядят, из озера летят каменья по кулю: шурят их черти в лесных; лесные выдергивают громатныя елки из земли и хлещут ими по озеру. Воевали, воевали, черти одолевать стали. «Што ты, строшной, глядишь? Нас одолевают». Строшной выдернул из кормана молитвенник, стал махать им, а черти розсыпались, как дождь. «Хорош, молодец строшной, молодец, давай домой пойдем». Пошли домой, а хозяин строшным не нахвалится. – «Чего тебе нужно в награду?» – Ничего мне не надо, отправьте меня домой. – Дали строшному старого сивого мерина, наделили, сел строшной и поехал по указанной дороге. Доежжат до избы, привезал мерина ко столбу, сам входит в избу. Выходит мужик из избы, а у крыльца, у столба стоит седой-преседой старик. «Откуда ты, дедушка, взялса?» – Спасибо тебе, дитетко, это ты на мне приехал. Взят я был маленькой лесным, оборотил он меня в коня, и всю жизнь я у него пробыл. Пришол ты, отдал он меня тебе, вот и вывел ты меня, и сам ты вышол в Россею умереть. Спасибо, дитетко. – И пришли строшной и старик домой вместе.

Лешой живет в лесах, живет в большой избе. Изба укрыта кожами, лешой ходит всегда в оболочке: в желтом зипуне, опоясан, в красной шапке, молодой, без бороды. Это скорее человек, живет лешней, ходит с собакой, женат, имеет детей. Рассказывают такую историю:

Идет мужичек по лесу и дошол до большого топучего болота, и видит: утонул в болоте большая лумпа (громадной, большой). И говорит большая лумпа: «Мужичек, иди к моей хозяйке и скажи: „небольшая-то-ли де лумпа на большом болоте со зверем (с сохатым) да с медведем утонул“. Пошол мужик по указанной дороге. Приходит к большому дому, входит, сидит жена на лавке, спрашивает: „Зачем пришел, мужичек?“ Он сказал, как велел ему лешой. Жена бросилась, отворила, и побежала, а потом приносит – она медведя, лешой зверя. Мужика за то угостили, а на прощанье отодрал от своего кафтана рукав. Дак мужик сшил из этого рукава кафтан до пять да колпаков.

В Неноксе жила старуха на веках, Савиха. Пошла она за ягодами и заблудилась. Пришол мужик: «Бабка, што плачешь?» – А заблудилась, дитятко, дом не знаю с которой стороны. – «Пойдем, я выведу на дорогу». Старуха и пошла. Шла, шла: «Што этта лес-от больше стал? Ты не дальше-ле меня ведешь?» Вывел на чисто место, дом стоит большой; старуха говорит: «Дедюшка, куды ты меня увел? Этта дом-то незнакомой?» – Пойдем, бабка, отдохнем, дак я тебя домой сведу. – Завел в избу, зыбка веснет. «На, жонка, я тебе няньку привел». Жонка у лешаго была русска, тоже уведена, уташшона. Старуха и стала жить, и обжилась; три года прожила и стоснулась. Жонка зажалела. «Ты так не уйдешь, от нас, а не ешь нашего хлеба, скажи, што не могу ись». Старуха и не стала; сутки и други и третьи не ест. Жонка мужа и заругала: «Каку ты эку няньку привел, не лешого не жрет и водичча не умет, отнеси ей домой». Лешой взял на плечи старуху, посадил да и потащил. Притащил, ко старухину двору бросил, весь костыченко прирвал, едва и старик узнал старуху. Вот она и рассказывала, что у лешаго жить хорошо, всего наносит, да только скушно: один дом, невесело.

а) В Неноксы шол Петр Коковин по Солоному ручью, искать коня. Ему встретилса Павел Васильевич Непытаев с уздами, на солнце блестят. Павел Петру и говорит: «Куда пошол?» – Коня искать, натти не могу. – Павел и захохотал: «Ха, ха, коня не можот натти!» А на самом деле Павел Васильевич некуда не ходил.

б) На Кобелихах, за десять верст от Неноксы, на пожнях была изба. Покойник Иван Чудинов ходил рябов промышлять, и в избушку ночевать пришол. Когда ночь пристыгла (он ничего не боялса) его в этой избушке несколько раз за ноги к дверям сдернуло. Он поматерялса, поматерялса, да не вытерпел и ушол под зарод спать. Тут и ночь проспал.

в) Сюземский старик, Николай Кузьмин промышлял рыбу в Островастом озере и хотел в избе спать… Не дало, выжило: ходит, гремит по крыши. Выйдет Николай с трубой (с берестом с горящим), засветит; три раза выходил, потом все-таки не мог спать и под зарод спать ушол.

г) Из Куи о море, на Зимном берегу, лешой унес будто бы девушку в Зимну Золотицу, за тридцать верст. Ехал какой-то из Золотицы на оленях, она ревит, он ей взял и привез домой. Старухи замечают, скажет кто: «Уведи тя лешой!» И уведет.

д) За четыре версты от посаду (от Неноксы) у моря, на ямах (на реке) стоял карбас с солью. Павел Коковин караулил карбас. Кто-то по грязи идет, тяпаится: тяп, тяп, тяп. Павел его спросил: «Кто идет?» Тот молчит; он еще спросил, до трех раз. Тот все молчит; Павел и матюгнулся: «Кой кур идет, не откликаится?» Лешой пошол и захохотал: «Ха, ха, ха, кой кур идет не откликаится! Кой кур идет не откликаится!» Паша в каюту ускочил, одеялом закуталса, а голос тут все, как и есть.

Поп сеял репу, хто-то испугал его кобылу, кобыла убежала и борону приломала. Поп побежал за кобылой и говорит: «Возьми лешой и репу всю! Кобыла убежала да и бороны жалко». Осенью репа выросла хорошая, поп пришол репу рвать, а лешой пришол и говорит: «Што ты, поп, ведь ты мне отдал репу-то. Я все лето воду носил, да поливал». – А я все лето молебны пел, да Бога просил. – А попадья и услышала. «О чем вы спорите?» Лешой и говорит: – Да, вот, отдал мне репу, а теперь обратно берет. – А попадья говорит: «Вот что я вам скажу: вы приежайте завтре на зверях, которой у которого зверя не узнат, того и репа». На завтре леший едет, только огорода хрестить. А поп говорит: «Ишь ты, лешой как на льви едет». А лешой на льви и ехал. «Ну, уж ты, поп, говорит лешой, не дал доехать, да и зверя узнал». А поп приехал на попадьи. Попадья волосы роспустила, сделала хвостом, а в ж… стеколко вставила, вперед ж… и идет, поп верхом сидит. Лешой пришол, смотрит и не можот узнать. Рогов нет, головы не видно, глаз один и рот вдоль. «Ну, поп, не знай какой зверь». Поп говорит: «Это зверь одноглазой». Лешой и говорит: «Ну, репа твоя».

Я пошол полесовать, день был туманной (сонча не было). Межу тем нашол рябчиков стадо и учал их промышлять и промышлять не стало даватча, ружье не полетело. Я учал поматерно ругатча. День этот прошол, я нечего не попромышлял и вышол я к озеру своему в десять часов вечера, в потемках в глухих. И после эфтого быванья наклал папиросу, и пошол домой. Ну, отошол я от этого места, где курил, и мне целовеком показалось, заместо рябов. Он и спросил меня: «Каково промышлял?» А я ему ответил поматерно. «Когда ты сегодни не промышлял и вперед тебе промысла не будет», ответил он на мое слово. Он стал меня звать с собой. «Пойдем со мной, я видел рябов довольно». На эфтот конеч я ему опять ответил поматерно, да наконеч того взял, стрелил на испашку (через плечо свое назад). Он заграял, да и потерялса.

У лешого жонка с Руси была, обжилась, робенка принесла, надо бабка нажить. Лешой и побежал наживать. «Жонка с Руси, дак мне и бабку наживи руску», говорит жонка. Бабка по бабкам ходит, он и пришол к ей. «Бабка обабь». Ей и потащил и притащил к жонки, бабить. Бабка-то и говорит: «Дак из чего мыть-то?» – А наживу, найду посуды. – Полетел за ведром в тот дом откуда бабка, и взял подойник у снох, снохи не благословясь поставили. И притащил. Бабка смотрит, подойник будто ее. Она рубешок и зарубила. Она оммыла да и поставила посудину. «Обирай, куда знашь». Он и унес. Жонка и говорит: «Он тебя росщитывать будет, будет тебе дават серебро, ты все говори: „первой, первой, первой“. Как скажешь „другой“, он давать боле не будет». Он и стал ей росщитывать, она все говорит: «Первой, первой, первой». И девать стало некуда, и в корман наклала и за пазухи, он все дават. Тогда она и сказала: «другой», он и перестал давать. «Тащи меня домой теперь». Он и потащил старуху, дома и оставил. Старуха и посмотрела подойника, рубежок тут и есь. Она на снох и заругалась: «Ой вы, безпутни! Все делайте не благословясь, лешой подойник сносил свою жонку обмывать».

Девка годов так тринадцати в Троицын день по Тамице шла по улицы, немножко до церквей не дошла и вдруг пропала. Нету и нету – догадались, што лешой увел. Начели молебны петь. Ей петь ден не было, каждой день по утру молебны служили. На шестой день старик один пошол огород городить версты за три, девка на его пожне цветочки рвет. Увидела старика и в сторону побежала. Он ее закликал: «Феня, Феня». А она прочь от его. Она пока через огороды выставала, он проворной старик, ей и захватил. Привел к матери – ничего некому не скажот, не допытаишься. Теперь жива, жонкой за мужиком одним.

Вечеринку мы сидели у старика. Девицы складыню задумали сделать. А старик и пришепнул им живу овцю у суседа унести. Тут проворны девки были, зашли в хлев без огня, овце шапку наложили, штобы не блеяла и унесли к хозяину, он и освежил ей ноцью. Утром хозяйка встает, овец много было, все белы, одна черна, той и нету. А у ей муж в карты играл и вино пил, она на его и сказала: «Это ты ночью овцу увез, в карты проиграл?» – Нет, зернышком виноват (зерно носил продавал), а овцю не трогал. – Все мужика клеплет. Так и закончилось дело. На утро старик овцю и сварили. Сын у старика, годов деветнадцати, на утро у него удить пошол на море, где переметы стоят. Удил да был, все видели, да не в свою сторону, в Кянску сторону и пошол. На удьбе люди были, кричат: «Мишко Мишко, ты не туды идешь, там суха вода-та». Порыцяли, порыцяли, да и бросили, думают: так пошол. А Мишко так и потерялса. Его пошли искать, молебны служить, да так ничего не подействовало. О конец заговенья Филипова он потерялса, на весну самоедята приехали, одна самоедка его бралась искать в христовску ночь; в ту пору, когда под замок (с крестным ходом) идут, всякой покойной, всякой пропашшой к родительскому двору придет и повалитця ко крыльцу. (Нужно што бы через порог в это время три раза перешагнула девица или жонка в цвету, в кровях). Нехто не нашолса, побоялись: «сами себя вить уходим», побоялись. Да через петнадцать годов в Кянды один (с лешим то знаетця) говорит: «Я знаю Зотова, у лешого-то живет». Он жене своей скажот, а жена этта и запофаркиват, до родителей и дошло. Машка сбегат и попроведат в Кянды к мужику. Он и говорит: «Он живет от Кянды на полуволоке в стороне, в лесу, не видно фатеры, и у его четверо детей, борода большая уж. Тебе надь, дак я тебя свожу». – Я домой схожу, у отца спрошу, тогда с им. – Домой ушла, к мужу: «Пойдем сына смотреть: мужик находитця, знать где живет». Старик говорит: – Куда ты с има? (у его еще три сына). Пусть там живет в лесу, с лешовкой. – Так и оступился. В тот год Святой дождались, старик ушол в церковь, а старуха сидела дома. Когда пошли под замок (крутом церквы) в избы-то так и брякнуло. Обижалса, што не пошли его посмотреть.

На другой день Троицы, в Духов день соку ись ходили парнишки, а петнадцети годов Тихон был. Драли, драли (сосны) ели, ели, домой запоходили, робята в одну сторону, а Тихон в другу, будто его брат привидился: «Пойдем, Тихонко, домой, робята не в ту сторону пошли». Шол, да шол за братом, да и потерялса, захохотал. А Тихон без ума, сам не знат, как в избушке в лесной очудилса. «И вижу, жонка да робята незнакомы, очумел я и засудил „Не знай как заблу-дилса?“ Жонка ему и отвечат: – Нет, ты не заблудилса, а тебя лешой унес. – А жонка сама унесена. „Он когда придет, будет чествовать тебя едой, а ты не ешь“. А Тихон и спросил: – А худо разве тебе жить то? – „А худо; так-то жить-то и нечего, да хто с огнем ходит не благословясь, да искрину уронит, дак лешому вера (охота) пожар сделать, он и заставлят роздувать. Тежело в то время, теперь я больше не роздуваю, робятишки (от лешаго и бабы) пособляют“. Налетел сам-то лешой, ись заводят, да и его чоствоват, а Тихон и говорит: „Я сытой“. И не сел. А жона и говорит лешому: „Што сам-то не садисся? – Я сытой, я, говорит, у женщин, котора молоко не благословесь выцидит, я все выпью; я напилса, сытой. Потом я хоркону в крынки-то, они полны и сделаются, поедят мою хорхоту. – Лешой улетит да прилетит, да жона говорит лешому: «Снеси, эку беду принес, хлеба не есь, отнеси, брось на старо место“. Лешой жону и послушал, его схватил и потащил. Парень в избе был, все помнил, а тут все забыл. Да к морю, на Нульницкой наволок, его продольничихи увидели. Сколько дней не ел, ослабел, лежит в траве, не может пошевелиться. Его взяли и вывели в Тамицу.

Девушка придумала кудесить против Крешшенья и положила себе кусочик на уголок, а другой кусочик на другой уголок, богосужоного чествовала. Не благословесь в сени сходила, двери не благословесь перезаперла, штобы лешому затти льзя. И села на уголок, стала и говорит: «Богосуженой мой, поди ужинать со мной». Села и глаза закрыла. Сени застукали, сапоги стукают, слышит – идет; в избу идет, зашол в избу, крекнул и прошол середка избы; видит: пиджак, кафтан норвецького сукна, кушак поперецьной шолковой. Он кушак отвезал сейчас от себя, да в переднем углу на спичу и повесил, и шапку снял на спичу и весит. Как шапку-то клал на спичу, девича и перекрестилась, глаза отворила, а уж негде некого и нет, а кушак-от осталса на спице, веснет. Девица высмотрела его всего, в сундук и убрала. А у мужика и кушак потерялса, она и помалчиват; кабы ей любой был, дак она бы сказала подружкам. Через сколько времени мужик посваталса, ей и не хотелось, а родители отдали, тогда она мужу кушакот и показала.

Близ города Олонца в Ильин день был я в гостях у соседа и угостились, возвращались с товарищем. Попросили перевести за реку в лодке. Нужно было идти три версты берегом до запани, где плотили бревна. Когда вышли из лодки, сели закурить на лужочке; когда я закурил, облокотился на руку и задремал. Вдруг меня толкает кто-то. Я открыл глаза, стоит олончан Нифантьев – кореляк, он же был наш подрядчик; говорит мне: «Нужно итить». Я встал и пошол за ним. Он уходит от реки в лес, я за ним вслед и товарищ за мной и кричит: «Не ладно идешь, Коротких». Я сказал что «Ладно». Он и вправду подумал, что ладно. Пробежали верст около двух. Я отстал от Нифантьева, сел закурил на колодину. Приходит товарищ, садится рядом, покурили он и говорит: «Ну, пойдем». Я спрашиваю: «А где же Нифантьев? – Нифантьев мальчишко на харчевой, а старик в городе (Олонце). – „Да ведь я же сейчас шол за ним“. А товарищ мой никого не видал. Долго ходили по горам, по болотам, часов около пяти, вышли на дорогу близ Андрусовского монастыря, оттуда пришли в деревню Ильинское и там ночевали, а утром отправились.

Лет петнадцеть назад два солдата деревни Анцифоровской Марьинской волости (Димитрий Ильин и Яков Филимонов) рубили в лесу бревна на Тельмозере, накануне крещенья. Не захотели идти домой, остались в лесной избушке ночевать. Когда легли спать, Филимонов начел росказывать Ильину о Петербурге. Ильин никогда не бывал в Петербурге. Ильин сказал: «Хоть раз бы побывать в Петербурге». Проснулись утром рано, захотели пить чай, Ильин и пошол с ведром и топором за водой на озеро. Когда он вышол на озеро, видит бежит пара лошадей в санях и с колокольчиком. Подъезжают ближе, а в санях едет бывший становой пристав Смирнов. Смирнов сказал: «Садись, Ильин, я провезу вас». Ильин сел, поехали и скоро очудились в Петербурге. Смирнов оставил Ильина на Неве и велел дожидаться, когда выйдет крестный ход. Ильин стоял и смотрел; когда кончилось освящение воды, подъежает опять Смирнов, спросил Ильина: «Не хочешь ли поесть?» Ильин не отказался. Тогда Смирнов подал ему французскую булку, тот не стал ее есть, а сунул в пазуху. Когда побежали к Тельмоозеру, Ильин вышол с извощика и зашол в избушку. Товарищ и спрашивает у него: «Где был?» – В Петербурге. – Тот стал смеяться. Тогда Ильин росказал, как росположен Петербург, а потом вынул из-за пазухи и показал французскую булку.

Вас. Мих. рассказал еще случай, бывший у них в дому. У них была белая лошадь. Однажды пришли в конюшну, а лошадь в яслях для сена лежит на спине, ногами кверху и уж чуть жива, ни взад, ни вперед пошевелиться не может, только ногами дрыгает. Попробовали вытащить лошадь кверху, на сеновал. Куда! и подступиться нельзя. Пришлось выпиливать из яслей палки и только тогда еле-еле лошадь вытащили. Как она и попасть туда могла только? Конечно, лешой или домовой заволокли.

Бабушка рассказывала про своева отца:

Отец мой был портной. Осенью ходил он по деревням, шил хрестьянску одежду. Только работал он по ночам, а днем уберетца в лес под сено и спит, потому что боялся набора. А тогда была солдаччина хвастовшиной: хто бы только попал, стар или молод, брали в солдаты и везли с собой.

Раз он лег спать под сено близ большой дороги. А ножницы были у нево за опояской. Когда он уснул, сено роспинал и образовался на воле. По дороге ехал чиновнок с емщиком и говорит:

– Емщик, что тут такое?

Емщик соскочил с козел, посмотрел:

– Барин, здесь человек.

– Тасчи ево сюда, повезем в солдаты!

Посадили ево в повозку рядом с барином и поехали.

А барин был табасчик. Спичек в то време не было есчо. Когда доедут до деревни, и в каждой деревне барин посылал своева емщика роскурить трубку. В одной деревне емщик ушол роскурить трубку; а пойманный мужичок и говорит:

– Барин, позвольте мне вылезти помочицца?

– Поди, но только за телегу держись, далеко не ходи!

– Слушаюсь, барин.

Когда он вылез, а барин уже отпустил ево держать. Мужик отвернулся и говорит:

– Вот што взеть то у меня! (показал ему кулак) и сам побежал в лес. Барин плюнул только и сказал:

– А, с…н сын, убежал!

Мужичок шол лесом и заблудился. Сутки через трои вышел на поляну и услышал шум. Думал, што какой-нибудь барин имает мужика в солдаты. Подумал про себя: «лутше итти в солдаты, чем помирать с голоду в лесу!»

Подходит ближе, а на той поляне было огромное озеро.

И увидял: деруцца черти с лешим. Оне делили корову, которую утром баба проганивала в поле и говорила:

– Лешой бы тебя унес, – говорит, – черти бы порвали!

Лешой говорит:

– Мне сулена корова. А черти говорят:

– Нам, – и подняли драчу.

Черти бросают из озера камнями, а лешой вырывает из корень деревья и бросает им в озеро.

Так как лешой был один, а чертей много, они ево чуть не убили; он даже лежал.

Этот мужик подходит ближе. Лешой и говорит:

– Мужичок, скажи мне: Бог помочь!

– Бог помошь!

– Милости просим, мужичок!

Тогда все черти ускакали в воду и не стали бросать каменьями. (Оне боятся Бога-то, а лешой ет не боитца; ему нужно сысторонь штобы сказали: «Бог помочь!»). Тогда леший соскочил, вырвал огромные деревья, зарывал все озеро, што черти тут все и погибли.

Тогда лешой говорит:

– Ну, мужичок, спасибо тебе за это! Я тебя вынесу на дорогу. Тебя возьмут начальство и увезут в солдаты. Ты не бегай от солдатства: прослужишь ты только три года, я тебе дам чистую отставку. Через три года ты приедешь в Москву; на другой день по приехде выйди на улицу и смотри, как будут топицца печи. Изо всей печей дым пойдет в одну сторону, а из моей напротив ветру.

Мужик вышол на большую дорогу, немного пошол, ево поцмали и увезли в солдаты. Служит он год, другой и третей. Думает: «Наверно, меня омманули», – так как от Москвы был очень далеко. Вдруг ихной отряд потребовали в Москву. Приезжают, солдат и подумал: «И в самом деле, не правда ли? Дай-ка схожу посмотрю». Вышол на улицу, смотрит: изо всех печей дым идет в одну сторону, а из одной печи напротив ветра. «Што будет, зайду!»

Заходит в комнату, денщик спрашивает:

– Што нужно, служивой?

– Да вот, заблудился в городу и не знаю, как найти свою чась.

(Он даже ему и соврал: не затем пришол, да не смеет говорить-то). Из другой комнаты выходит генерал в эполетах и говорит:

– А, здорово, знакомой! Ты пришол за отставкой? Но у меня не готова, приходи завтре утром! Забери весь свой багаж, отставка тебе будет готова.

На другой день солдатик приходит совсем уже готовый в дорогу. Генерал вышол, подает ему отставку как есь правильно.

– Ну, пойдем, служивой, я тебя провожу немного.

Вышли за ворота.

– Ну, служивой, имайся мне за крошки!

Солдат поймался, а генерал и пошол так скоро, што реки и речки даже перешагивал. Дошли до лесу. Солдат смотрит: оне идут уже выше лесу; он лешим опять сделался, несет ево. Одной елкой сдернуло у нево фуражку. Минуты через две он и говорит:

– Ваше Превосходительство, у меня фуражку сдернуло.

– Экой ты дурак! Што ты раньше не говорил? Мы теперь уже тысячу верст отошли от нее!

Через несколько минут он ссадил ево у ворот своева дома.

– Не беспокойся, служивой! Фуражку я тебе занесу, когда придетца по пути!

Сутки через трои ночью стучит в окошко.

– Эй, служивой, дома ли? – Што вам?

– Я фуражку тебе принес.

И подал ее в окно.

В одной деревне жил богатой мужик. Он построил новой дом, а к нему в дом повадился ходить ночевать лешой. Нельзя стало мужику жить в дому. Он перешол во старой, а новой все топил дом, штобы не выстывало.

Дожили до осени. Шол солдатик со службы. Он попросился у етова мужика переночевать. Хозяин пустил, ужиной накормил и увел в новую избу ночевать. Думает, што солдат, быть может, чево знает от такой штуки.

Когда солдат пришол в избу и расположился на печку спать; только мужик ушол, – вдруг зашумел ветер, так што вся изба задрожжала. Отворились двери и в избу вошол мужичок среднева роста, в белом чажелке.

– А, служивой здесь есь?

– Есть. Выспросился начевать.

– Ну и хорошо, я тожо ночевать пришол. Пускай мы с тобой кое-што приталакаем!

Пришел мужичок кверху и сел на печку, а служивой принес лучину огня и засветил.

– Ну што, служивой, табачок нюхаешь?

– Нюхаю.

– А у меня как раз табак вышол весь. Пожалуста, одолжите мне вашево табачку!

– С удовольствием, што ж?

И солдат подал свою берестяную тавлинку. Мужичок в одну ноздрю нюхнул, а в другую было нечево: он уж табатерку выколачивать.

– Ох, как вы, дядюшка, больно нюхаите! Мне и самому ничево не осталось!

– Ты, – говорит, – Знаешь, служивой, кто я такой?

– Да уж какой леший нюхает пусчее тебя?!

– Это я самой и есь!

Тогда солдат спрашиват:

– Ну што вы, помираете или нет когда-небудь?

– Мы некогда не помираем, а только мы ходим по лесам, по домам, если попадетца под ноги игла – как ступим на иглу, так и помрем.

– А как же ваши телеса убирают? Ведь вы велики?

Тогда леший сказал:

– Запрегай хоть петнадцеть лошадей и некогда нас не вывезти! И привежи курицу и петуха на мочалко, пугни их, они и уташшат; а ветер дунет и нечево и не будет.

Легли они спать. Солдату не спитца. Через несколько минут зажок он опять лучину, смотрит, а леший уснул: сам лежит на печи, а ноги на подлатях, у стены.

Солдат вынимает из кармана бумажку игол, взял молоток и давай ему заколачивать в пяты иглы. Леший стал помирать и ростягатца, так што стены затресчели.

Утром приходит хозяин.

– Ну што, служивой, каково ночевал?

– Да хорошо твой наслег! Смотри какой лешой лежит!

Хозяин обрадовался, што солдат ухаял лешова; думает:

«Только выбросить и все, боле ходить не будет!» Солдат собрался и ушол.

Мужик выломал простенки из окон, привел трех меринов, привезал веревки (за лешова-та), запрег лошадей и давай понужать. Постромки рвутца, а он и с места не пошевелитца.

Тогда подумал мужик: «Ведь солдат ево ухаял, он можот и убрать». Запрег телегу и поехал за солдатом.

Настиг в поле и говорит:

– Ей, служивой, поедем ко мне, убери ево! Сколько возьмешь с меня?

– Сто рублей.

Мужик посадил солдата в телегу и поехал домой.

Солдат поймал курицу и петуха и привезал мочалком за лешова. А мужики над ним смеютца. «Три мерина не могли вывезти, а он курицу и петуха привязыват!» Когда солдат все приготовил, – пугнул курицу и петуха, – они полетели и вытасшили на улицу лешова. Ветер дунул, нечево и не стало.

(Мы катаем валешки, так бабы домогаюччя: «Расскажи-ко, катанщик, сказочку!» – «Вот, бабушка, мол, не сказка, а быль»):

Я катать раньше не умел валешки те. Ходили, ходили мы с Гришкой нехто нам не дает катать валешки. Идем Черноським селом – один с колодкам, а другой с лучкем и с битком; поп увидел в окошко нас и пригаркал:

– Што вы, – говорит, – катаньщики?

– Катаньщики.

– Вы можете ли скатать войлок мне?

– Как не можом.

– А где жо станите катать?

– Батюшка, мол, на куфне-то неловко так в бане у вас хорошо, можно в бане.

Шерсти навесил полпуда и ушли в баню. Розбили шерсть и думаем: постилаха у нас мала (для валешков невелика, ведь, постилаха), а войлок большой; надо бы выпросить нам половик или чево-нибудь, да мы не сообразили. Я подумал, подумал чево постилать на постилаху и увидел на куфьне шабур весиччя. Принес шабур, нашил на постилаху и давай катать. Катали, катали, шабур вкатали в войлок. (Бабы <слушательницы> спрашиваэт: «Ой, как этот шабур от добывали оттуда!»). Вкатали шабур и думаем: «Чево делать станем мы? Поп увидит – за шабур надо платить и за войлок». Подумали: давай убежим! Бежеть неудобно вороськи – можут поймать и забрать снась нашу. И порешили на том: сходить к батюшку.

Выдумались, будто мы спорим: я с лучкем и с битком, а он с колодкам побежим. Он спорить, што «я тебя сустигу», а я «не сустикчи!» Пришли к попу и говорим:

– Батюшко, мы выдумались водки напиччя.

– Как, – говорит, – водки напиччя? Чево у вас выходит, какое дело?

– А вот он говорит: с лучкем я тебя поймаю, с котомкой бежет. А я ще не поймать меня.

Колонули по рукам и пошли за ворота: у меня котомка за плечам, а у нево лучек на плече. Поп в окошко гледит:

– Маленький не поддавайсь, не поддавайсь!

А поп от любитель до водки-то сам был; думал, што и ему попадет. Вот я и побежал. «Маленький, убирась скорее!»

А у нас уговорка была: «как станешь набегать меня, ты (задней-то) приупади – и я отбегу вперед». Так и убежали из виду вон – от попа. Там неизвестно у попа чево и было после.

А ходня – итти волоком из села. Думаем сами себе: «Ще за лешой, нехто нам валешки не дает катать! Хоть бы лешой дал валешки-то скатать-то!» И вдрук выходит из-за стороны лешой. И спрашивает нас:

– Куцы, ребята?

– Валешки ходим, катаем, да нихто не дает нам.

– Дак пойдемте ко мне катать.

Мы узнали ще это лешой вышол, нас зовет.

– Садитесь, – говорит, – мне за крошки!

Поймались, он и понес нас. Идет ходко, только вершины мелькают. Мы поглядываем – за крошкам-то сидим.

Принес в избушку, шерсти сразу велел старушке (а у нево, должно быть, матка) принести. Она навесила полпуда и мы начали бить. А он сам обратно ушол; не живет дома, за своим делом похаживат (шерсти подсобироват, можот). Набили шерсть и заслали, и давай юксить, закатали валешки. Надо начевать нам. Оба в валешок от улезли, да там и спим. По утру стали и давай стирать их.

Выстирали валешки; а у нас колодки-то едакой нетутка по ево ногам. Пошли в лес, коргу выкопали и принесли. Забили ету коргу, высушили валешки. Добыли коргу, валешки теперь готовы.

Лешой приходит сейчас накладыват валешки мерять. Обул валешки и заплесал:

– Ладны, ладны, ладны!

Спрашиват нас:

– Много ли за роботу возьмите?

– Сами знаете, сколько положите.

– По пятерке на человека будет ли вам?

Мы обрадели и спрашивам:

– Кака будем отцель выбираччя-то домой-то?

(Старухи спрашивают: «А чево вы ели-то у лешова? Он, ведь, не съест?» – «А чево? свежих пшенисников принесла, несъиманова молока преснова – вот только этим и покормили». – «Где», – говорит, – «это вот берет он?» – «Вот где берет. А вот, бабочки, не благословесь хлебеч ет да молочке-то оставляите, – он то и уносит». – «Ой, правда, правда!»).

Накормили нас. За крошки поймались и понес на ту жо дорогу. Вынес на дорогу и отпустил, а сам ушол. Пошли, табачкю закурили и песенку запели (денежки есь).

Раз – это дело было великим постом – я ходил за лыком, да и заблудился в лесу. Ходил, ходил, и уже наступила ночь, а выйти никак не могу. Услышал кто-то кричит: «Свети, светило!» Я подхожу и вижу: сидит на клепине леший и ковыряет лапоть. А когда луну закроет облоком, он и кричит:

– Свети, светило!

Я взял здоровую хворостину, подошел потихонькю. Когда он закричал «Свети, светило!», я взял, да и вытянул его по крыльцам. Как он соскочит, да и ходу, а сам кричит: «Не свети, не свети!» Он думает: месяц-то его и дернул.

Это не знаю, правда ли, нет ли?

Жили в одной деревне муж и жена, оба молодые. Баба перед жнивом родила перваго робеночка. Когда наступило жниво, стали они ходить жать на ниву, а нива была версты за три от деревни. Повесят робеночка над кустом, а сами жнут. Вот раз как-то на «пабеде» мужик с бабой расхлопотались. Мужик молчит и баба тоже. «Не пойду домой», – думает баба, – «пока ен жнет». Мужик жнет до вечера и баба с ним. Только стало стемнятце; мужик не стерпел и говорит:

– Ступай домой, пора обряжатце.

Она серп на плечо, да и покатила, а робеночка в зыбки и забыла. Мужик видел это, да подумал, што она нарошно оставила робенка.

– Ну, – говорит, – пущай, и я не возьму, сбегат из дому. Ен пожал, пожал, да как надо домой иттить, и ен пошел, не взял тоже робеночка.

Пришел домой. Баба убралась и ужинать собрала. Вот как стали они ужинать, баба сглянула на пустой очеп и скрикнула:

– Э, Господи! Да где же это робеночек?

– А где забыла, там и есть, – отвечает муж.

– Да я забыла, а ты што же?

– Нет, ты не забыла, а на зло оставила, хотела, штоб я принес. Да не бывать тебе большухой надо мной!

Баба взвыла и просит мужа итти вместе за им (вишь боитце – нива-то была за три версты от деревни).

– Нет, – говорит мужик, – Пущай до утра. Поутру придешь, и робеночек там, не надо и носить. Баба пошла одна – нешто мать оставит! Приходит она к нивы, а ставше нянька к этой зыбке с лес наровень, качает и приговаривает:

– Бай-бай, дитятко! Бай-бай, милое! Матушко забыло, а батюшко оставил! Бай-бай, дитятко! Бай-бай милое! Матушко забыло, а батюшко оставил!

Ну, как ей подойтить? Подошла эдак сторонкой и говорит:

– Куманек, кормилец! Отдай ты мне робеночка!

А ен отбежал, захлопал в ладоши и закричал:

– Ха-ха, ха-ха, ха-ха, ха! Шел, да шел, да кумушку нашел.

Гулко таково бежит по лесу, да все кричит:

– Ха-ха, ха-ха, ха-ха, ха! Шел, да шел, да кумушку нашел!

Вишь, любо ему стало, што кумыньком назвала.

Баба схватила робенка да опрометью из лесу.

У одного мужичка был сын, вот и не знает, кому его в ученье отдать; подумал, да отдал его дедушку лесовому в науку. У лесоваго было три дочки; вот он и говорит:

– Перва дочушка, истопи избушку калено-накалено. Она истопила, дед и бросил мальчика в печь – там он всяко вертелся. Дед вынул его из печки и спрашивает:

– Чего знаешь ли?

– Нет, ничего не знаю, – ответил мальчик.

– Другая дочушка, истопи избушку калено-накалено.

Она истопила, дед опять бросил мальчика в печь, тот всяко там перевертелся и веретенцем-то, опять вынул его и спрашивает:

– Ну, теперь научился ли чему?

– Ничего не знаю.

– Третья дочушка, истопи избушку калено-накалено.

Она истопила, дед опять бросил мальчика в печь, тот всяко там перевертелся и веретенцем-то, опять вынул его и спрашивает:

– Ну, теперь научился ли чему?

– Больше твоего знаю, дедушка, – ответил мальчик.

Ученье окончено, дед и заказал батьку, чтобы он приходил за сыном. Отец пришол, а дед ему и сказал:

– Приходи завтра.

А мальчик и говорит:

– Дедушко, я пойду, провожу тятьку.

А по дороге и наказывает:

– Вот, что, тятька, когда ты завтра придешь, то дед наведет двенадцать соплеватых парней, и все они будут вынимать платочки из левых карманов, а я выну из праваго кармана.

На завтра по приходе отца, дед вывел двенадцать соплеватых парней, и батько узнал сына по примете, сказанной заранее. Ну, делать нечего, пришлось лесовому отпустить парня из науки. Пошол батько с сыном домой, а на толчее сидит ворона и грает во все горло. Отец и говорит:

– Ты много теперь знаешь, так скажи мне, о чем ворна каркает?

– Ах, тятя, тятя, я бы тебе сказал, да ты осердишься.

– Ах ты, кормилец, я три года яичка не съедал – все берег тебя выкупить.

– Ну так слушай, тятя: ворона на своем языке каркает о том, что мне когда-то придется ноги водою мыть, а тебе достанется эту воду пить.

Отец на него прогневался, а сын ему и говорит:

– Если ты на меня осердился, тятя, так веди меня продавать жеребчиком, выручай деньги, только с обратью не продавай.

Отец свел жеребчика на ярморку продавать – где ни взялся этот дед учитель и покупает жеребчика. «Что возьмешь за жеребчика?»

А отец и говорит:

– Сто рублей, только обратку назад.

Дед отдал деньги и взял коня. Отец пошол и заплакал и про себя говорит:

– Сына отдал, а деньги взял.

Обернулся назад, а сын бежит к нему:

– Что, тятька, полно ли денег?

– Не хуже бы еще, кормилец, еще.

– Ну так я опять обернусь жеребчиком, веди продавай.

Как свел отец жеребчика на ярмарку, где ни взялся, дед опять покупает:

– Дорог ли твой жеребчик?

– Давай сто рублей.

Ну, продал, обратки не вырядил – дед не отдает ему. Спорили, спорили, отец и говорит:

– Делать нечего, моя вина.

Пошол домой и заплакал:

– Экой я глупой и неразумный, до старости дожил, а ума не нажил: деньги-то проживешь, а сына-то не наживешь.

Повернулся назад – не бежит ли назад сынок – нет, не видать. Лесовой же дед гонял да гонял жеребчика – всего спарил – одной шерстинки не осталось сухой, подогнал к своему дому, привязал к крыльцу, а сам сел обедать; раз хлебнет, да и глядит в окошко. Идет царева дочь на родник за водой, а жеребчик и говорит:

– Вылей на меня ведерко воды, царевна, очень я сопрел. Она вылила на него, а конь обратился рыбкой ершом, да и бух в родник, а дед оборотился щукой, да и за ним. Щука хотела схватить ерша, да ерш показался ей костоватым, да вдруг и оборотился кольцом и скакнул в ведро царевой дочки. Она надела кольцо на руку и днем носит кольцо, а ночью спит с молодцом. Дед про это узнал и пошол к цареву дому играть. Царю игра больно полюбилась, зазвал его в свой дворец и говорит:

– Выиграй и разведи, что есть в моем доме и в моем царстве новаго.

А дед играет и разводит:

– Твоя дочь днем играет кольцом, а ночью спит с молодцом.

Этот молодец, который сидит на руке кольцом и шепчет царевой дочери:

– Отец будет у тебя просить кольцо, так ты не отдавай меня, а если будет приступать непомерно, то ты возьми изругайся и брось кольцо на пол, оно и рассыплется на пять частей, одна частичка подкатится тебе под ногу, а ты возьми и приступи.

Ну так и сделалось, а дед обернулся петухом и склевал остальныя частички и остался ни с чем, а молодец обвенчался с царской дочерью. Спустя много времени отец приходит и попрошать; сын подал ему милостыню и спрашивает:

– Ты, дедушко, откуда?

– Дальний, кормилец.

– Так ночуй у нас.

Старик остался ночевать и лег на печку, да ночью гораздо и сопрел и вышел остудиться, а в сенях стоит вода, он взял этой водицы и попил. Встали поутру, а сын его и спрашивает:

– Ты, дедушко, ходил ночью до ветру и попил воды в сенях?

Старик отвечал:

– Верно, кормилец.

– Ну так, дедушко, ты мне отец, а я тебе сын, я в этой воде ноги мыл, а ты пил. Помнишь, когда шол я из ученья от дедки лесоваго, а ворона каркала, я тебе это предсказал, а ты прогневался: ну, одним словом, ты мне отец, а я тебе сын, оставайся у меня жить, я тебя допою и докормлю и кость твою похороню.

Так вот сколь умен и мудрен лесовой дедушко: захочешь – всему научит, а прозеваешь – кожу слупит.

Про водяного

/1. В одном лесу глухое озеро было. В озере Водяной жил, а в лесу Леший, и жили они дружно с уговором друг друга не трогать. Леший выходил к озеру с Водяным разговоры разговаривать. Вдруг лиха беда попутала: раз вышел из лесу медведь и давай из озера воду пить; сом увидал да в рыло ему и вцепился. Медведь вытащил сома на берег, загрыз его и сам помер. С той поры Леший раздружился с Водяным и перевел лес выше в гору, а озеро в степи осталось.

(Записано в Симбирске)

/2. Одному мельнику сильно везло: он Водяному душу на срок продал и все ему с той поры удавалось. Воду ли где остановить, поломать ли у кого на мельнице, все, бывало, к нему. Он по этой части знахарь был. Изошел срок, приходит к нему Водяной за душей.

– Давай душу!

И мешок кожаный принес.

– Полезай!

– Да я не умею. Покажи мне!

Водяной с дуру и влез в мешок. Мельник, не будь глуп, гайтаном шейным его сверху и завязал, да перекрестил. Так Водяной и остался в мешке.

(Записано от Г. Н. Потанина в Симбирске)

/3. Один парень купался, да и нырнул. Как нырнул, так и угодил прямо в дверь и очутился в палатах Водяного. Тот его у себя задержал, говорит:

– Живи здесь!

Ну, парню уйти некуда – он и стал у него жить. Водяной его пряниками, сластями кормил. И заскучал парень; стал проситься домой, на побывку. Водяной говорит:

– Хорошо, только поцелуй у меня коленку!

(Значит, если бы он ее поцеловал, то вернулся бы беспременно назад). Парень, не будь глуп, взял, начертил ногтем на руке крест, да за место коленки к нему и приложился. Как только поцеловал, схватил его кто-то за ноги и выбросил из воды прямо к его избе. Вернулся он домой: жена рада, все в удивлении. Пропадал он три года, а ему за три дня показалось. Он все рассказал; позвали попа. Стал поп над ним псалтырь читать, отчитывать его. Только стал отчитывать, приподнялся у избы угол и полетела у парня вся нечистая изо рта: стал он как ни в чем не бывало. А поцелуй он коленку у Водяного, быть бы ему опять под водой.

(Записано в Симбирске)

/4. Один мельник с Водяным знался и отлучался по ночам. Вот работники и подсмотри, да и спроси:

– Куда ходишь?

– Да в воду спать.

– Возьми меня!

– Изволь, только пальцем ни на что не указывай.

– Ладно.

Пошли в воду; работник подушку захватил. Идут словно не водой, а в погреб какой. Работник смотрит, а кругом рыбы многое множество. Вот и видит он кривую щуку. Он возьми и в остальный-то глаз ей пальцем и ткни.

– Что, – говорит, – тебе одноглазой жить?

Как ткнул, так и залила вода со всех сторон: на силу выплыл.

(Записано в Симбирске)

/5. На реке Свияге, под кручей, у села Сельги есть Чортов омут. Большущие сазаны в нем клевали, фунтов в двадцать слишком. Что у рыбак лес перервали, удилищ переломали – пересчитать нельзя. Этот Чортов омут любил один мельник с ближней мельницы. Рассказывали про него, что он с водяными знается и с лешими. После обеда он всегда отдыхал на дне Чортова омута. Возьмет рогожку, да свой чапан, зайдет на середину омута и в нем потонет. Засыпки и набойщики сами видели с лодки, как их мельник спит на дне, так как бы все равно дома. Выспится – наружу вылезет. Не любил он рыбак, которые в этом омуте рыбу ловили, и часто над ними подшучивал. Он знался с водяными и они ему помогали такия шутки итмачивать, что не приведи Бог их видеть. С одним башмачником вот какая притча приключилась: Перед Спасом отработался он, снес товар в лавку, пришел домой и сел обедать. Пришли знакомые:

– Пойдем, – говорят, – с ночевой сазанчиков поудить под Сельгу, в Чортов омут, или в другое место – на Липову Яму; а то махнем в Лаишевку, водочки купим, время проведем.

Тот согласился. Порешили идти в Чортов омут. Пришли, закинули лески – нет клеву, да и плоно. Дождались ночи; вдруг слышат: удилища в воду хлоп, хлоп! Подбежали: сазаны! Товарищам-то покрупнее достались, а башмачнику помельче. Вот он сидит над лесками, сидит и поджидает лову, а ночь ясная такая! Взглянул на пойму, видит: человек не человек, чорт не чорт, а сам водяной бегает по острову, что за рекой, за белой лошадью с арканом. Горбоносый, старый старик, волосы до пят, всклочены, бородища по пояс, глаза так и искрятся, словно звезды: то затухнут, то опять загорятся. Сам такой грязный, зеленый, волосы как бадяга! Башмачник со страху обмер, лески из рук выпустил, вздохнуть боится. Лошадь у Водяного хорошая, так и кружит по острову, лягается, задом взметывает, а Водяной так и жарит за ней. Бегала, бегала лошадь-то, да вдруг махить в середину омута, в самую глубь, и Водяной – за ней. Только треск пошел. Башмачник как крикнет недаровым матом и тут же памяти лишился. После опомнился – товарищи-то и рассказывают, что он в воду упал, из омута его они вытащили, а после как он на берегу-то лежал, им разные страхи мерещились (все мельник пугал: недаром он с Водяным дружил). Сидели, сидели, вдруг слышат: кто-то веслами плещет; глянули на воду: плывет обрубок не обрубок, а словно гроб, легонько на воде покачивается. Плывет все ближе… Глядят: в самом деле гроб, и крышка стоит заместо паруса. Встает из гроба в саване мертвец, да прямо на них и правит. Они уж ползком, на карачках до стоянки-то доползли, взглянули на реку: крышка над мертвецом захлопнулась, а гроб в воду пошел. С той поры как Водяной пошутил, полно в Чортов омут ходить за сазанами.

(Сообщено М. И. Извощиковым)

Вот ты, Павел Николаевич (говорили мне на Шуй-наволоке), думаешь, что на воде люди погибают больше от своей вины. А мы тебе заподлинно сказываем, что дело без водяника не обойдется. Хоть бы нашу деревню Середку взять: позапрошлым летом поехали в лодке две девки: одна-то на выданье, а другая-то еще не человековатая. И стала девочка сказки сказывать, как под водой живут водяники в хрустальных палатах. А старшая и говорит:

– Ишь, как у них хорошо: хоть бы одним глазком посмотреть на подводное царство.

И не было ни ветра, ни волны – вдруг заколебалась вода и поднялся черный мужик, волоса у него взъерошенные, ухватил девку за руку и, как она ни билась, стащил ее под воду, только ее и видели.

И все это девочка видела своими глазами.

В одном прекрасном мисти, у отца у матери был единственный сын, был вырощон 25 лет. Надумали его женить, прибрали невесту с своей деревни. Вот хорошо. И женили его, и прошли столы, пиры, как следует; ува-лились они на чесной спокой в отдельной чулан. И приходит к дверям крестовой брат и постучал у дверей. Молодой человек услыхал: «Што за народ?» Отвечал крестовой братец: «Нельзя-ли вытти». Заговорит он и раздумали со своей молодой: «Выдти мне-ка, али нет». Посоветовала ему молодая жена идти: «Это не долго время, – слово дать, а друго взять, этого времени не много». Слиз он с кровати, отворил немножко двери и сдернуло его в сени. По утру приходят будить молодых, молода спит одна. «Где-же у тебя молодой?» – «Увел крестовой брат». Сходили к крестовому брату, там вовсе его нет; обратили внимание в зад; потерялся молодой. Но долго продлилось время: три года молодого ищут, – нет; молода живет при доме у родителей, у чужих. В одно прикрасное время, в холодну осенную ночь приходит к им странный человек; сидят они беседуют и запевают они писню с этим с богоданныим со свекром. Доспрашивал у их проходящий человек: «Што хозяин, дочь ли тебе, али невестка?» Отвечал странному человеку хозяин: «Женщина мне чужа, по закону мне невестка. Был у меня поженен сын – потерялся на первом подлеге и нигде найти не можем; ноне его поминаем». Странный человек отвечал, што «живых поминать не нужно, а нужно их поискать». Взял хозяин смекалу. Поутру угостили страннаго человека хорошо, попросили его со слезами, наказ сделал странный человек, што «Ты хозяин обрати внимание, што за 10 верст отсюдова есть у вас рыболовное озеро, у озера хорошая фатерка, в фатерке печка пекарня; захвати хлеба иди туда, протопи немножко печку и зайди в эфту печку, прикройся заслонкой и свидишь своего сына и справишь дело». Хозяин шел к рыболовному озеру, протопил эфту фатерку и зашел в эфтую печку, прикрылся он заслонкой. Приходит в фатерку сын, на голови несет большой шкуль с разныма кушаньяма, деньщиком живет у хозяина; полагает шкуль на стол, разбирает белую браную скатерть и раскладывает разныя кушанья, графины с разныма водками, вилки, тарелки, ножики; приходят резвый хозяева, два парня молодых, у одного гусли в руках, а у другого гармони; три раза сплясали, три раза протанцявали, сели за стол, у графинов хорошо попили, обратно оны отвалили, остался сын убирать приборы. Отец вышел из печки, поздоровался с сыном: «Здорово, дитятко, пойдем домой». Сын ему отвечат, што «я не по своей охоти, а живу у водяного по неволи; мни домой итти нельзя, если ты идешь со мной, пойдем». Отец с ним идти пожелал. Вышли оны на улицю, приходят оны к озеру, живой воды большой пролубь, сын показал, што мне идти в пролубь надоть, а отец туды идти не посмел, а сын ушел в воду, а отец обратился домой. Спрашиват дома старуха, отвичал отец, «што видел, проводил его до воды». На другой день обращается старуха к эфтому рыболовному озеру, к эфтой фатерки, потопила пекарню и пецку и заходит в эфтую пецку и прикрылась она заслонкой; отворилися двири, является свой сын с большима приборами, полагат прибор на стол, развертывает белую скатерть, вынимает разныя кушанья, графины с разныма водкамы, вилки, тарелки и ножики; являются водяные хозяева, три раза они проплясали, три раза они взыграли в разныя музыки, за стол сели и поили скорым шагом, обратили внимание взад, а сын стал кухню убирать. Старуха с печи долой: «Дитятко, пойдем, домой». – «Мне идти домой нельзя, я не по своей охоты, по неволи; если ты идешь со мной, то я тебя возьму». Вышел сын на улицю, проводила старуха к озеру, к широкой большой пролубы живой воды, у речищу. «Маменька, мне пойти туды». – «А я дитятко не пойду». Обращается старуха домой, а сын в воду. Приходит старуха домой, спрашиват про сына молодая жена: «Видала ли моего мужа?» По третий день обратила внимание жена, обращается к рыболовному озеру, к эфтой лесовой фатерке, протопила пекарню и пецку, заходит в пецку, прикрылась она заслонкой; является муж молодой со всим ядомным прибором, полагает прибор на стол, развязывает белую белобраную скатерть, вынимает графины с водками, вилки и ножики, отворяет двири; три раза проплясали, три раза станцевали, попили и обратили внимание взад. Выходит жена из пецки, роет руки на шею хозяину. «Што жь ты меня покинул». Отвечат тут хозяин, што: «Я не по своей охоти, а живу здесь по неволи, а хорошо мне домой идти нельзя; если ты идешь со мной». – «Пойдем, я от тебя не останусь». Приходят они к берегу, к широкой пролубы, живому уречищу воды, хозяин обращает внимание в воду, а молодая жена вслед за ем. Вдруг всрылась вода – стоит белокаменна палата; заходят они в палату, на кухни живут кухарки, готовят разныя кушанья. Отвечал молодой жены, што «Ты поживи здесь», а сам пошол к сатане. Скучал по ем сатана. «Зачем в Руси долго ходишь?» Увидали тут сынова эфту саму молоду жону, доносят разговор сатане, што он в Руси побыл, привел русскую женщину, которая для нас не годится. Отвечат тут сатана своим любезныим сыновам, што «Выкиньтя молодых на воздух, не сщядитя эфтим лакием». Приступали два сына, выкинули молодых на лед, одного на ту стороны пролубы, а другого на другую. Прославили они Бога, пошли оны домой. Не робкой руки была жена, достала хозяина с воды. Мало люди таких находят жен, было указанное дело и имели они силу и достаток.

В селе Мегры Лодейнополъского уезда рассказывают такое преданье:

Жил богатый мужик. Однажды осенью, ночью, кто-то постучался у него под окном. Богач полдошел к окну и окликнул. Никто не ответил. Богач лег спать, но опять застучало. Богач опять окликнул: опять никого нет. Тогда богач подумал, что его хотят ограбить, снял со стены ружье и зарядил пулей. Когда опять под окном застучало, богач открыл окно и выстрелил, а под окном, как захохочет кто-то! Богач обмер и стал было запирать окно, а чья-то лохматая рука держит ставень. Богач было схватил нож, чтобы руку отрезать, да и увидел под окном рожу: глаза оловянные, лицо черное, изрытое оспою и с рыжими волосами. «Ступай за мной» сказал черт. Богач, делать нечего, вышел; черт схватил его за левую руку и они пошли; пришли к реке, черт и говорит: «Ты накопил бочку с золотом, отдай-ко мне ее. Я ведь помогал наживать тебе золото. А не отдашь в воду брошу». Богач туда, сюда, делать нечего, согласился и черт нырнул в воду. На другую ночь черт постучался под окном, богач вынес бочку с золотом, черт взвалил бочку на плечо и понес. Принесли бочку на берег реки, черт спустился в реку, вытащил оттуда железные цепи, обмотал бочку и спустил и ее в воду. Потом опять вынырнул, подал мужику горсть золота и сказал: «Это тебе за верность мне; да, смотри, не болтай»… А богач пришел домой и запил с горя. Долго он никому ничего не говорил, но однажды взял да проболтался по пьяному делу одному приятелю. Вот однажды пошел он с этим приятелем, а навстречу ему мужик, будто знакомый и зовет в гости. Мужички согласились и пошли. Шли долго, вдруг приятель зевнул и перекрестился и видит, что он бредет по колена в воде, а бывший богач еще глубже и наконец скрылся под водой. На другой день бывшего богача нашли на берегу реки мертвого обмотанного цепями, с пустой бочкою на шее. Богача тут же на берегу и похоронили. И вот рассказывают, что в полночь на могиле богача бывает спор о золоте. Богач упрекает черта в том, что после угощения черт обманул его и отпустил домой с пустой бочкой, а золото переложил в другую. Многие пытались достать бочку с золотом из воды, но безуспешно. Один рыбак было вытащил бочку, но черт увидел и утащил рыбака вместе и с лодкой. Часто черта видают на этом месте реки: сидит на камне и расчесывает медным гребнем волосы, а гребень с сажень величиною.

Один крестьянин в Пудожском уезде отправился к светлой заутрене на погост с вечера в субботу. Идти ему надо было мимо озера. Идет он берегом и видит: на другом берегу человек таскает что-то кошелем из воды в лодку. Ударили в колокол на погосте и человек вдруг пропал. Крестьянин обошел озеро, подошел к лодке и видит, что она полна рыбьим клеском. «Не клад-ли?» подумал мужик; набрал клеску полные карманы, захватил мешок и опять пошел на озеро к тому месту, но лодки уже не было. Тогда мужик пошел к заутрене. Воротился домой из церкви, захотел посмотреть свою находку, а вместо рыбьего клеску – серебро. Мужик разбогател. А тот, что сидел в лодке, каждогодно в великую субботу кричит и жалуется на свою пропажу и грозит мужику. Мужик с той поры никогда больше не подходил близко к озеру.

Около Мегры есть небольшое круглое озеро, а посередине островок; на этот островок летом из воды выходят четыре коровы. Крестьяне делали попытки завладеть ими, но только что хотят подойти, как послышится свист, а коровы бросятся в воду. Однажды какой-то крестьянин проходил мимо озера, устал, лег на траву и заснул. Проснулся и видит: пасутся на траве четыре большие бурые коровы. Мужик перекрестился и пошел к ним. И вот озеро заволновалось, хотя ветру и не было; послышался свист и коровы бросились в воду; но мужик все-таки успел двух коров перехватить и пригнал их домой. Коровы эти долго жили у мужика. (Приплод от них будто бы и сейчас живет в Мегре). Две коровы давали мужику по два ведра в день молока, и мужик разбогател. Потом мужик вздумал этих коров зарезать и когда зарезал, мясо и шкуры коров кто-то украл. Мужик подал прошение в суд, обвиняя в краже нескольких вороватых мужиков в деревне. Но однажды осенью, ночью кто-то постучался к мужику. Мужик вышел за ворота и увидал маленького человека в соломенной шляпе и коротком камзоле старинного покроя. Это оказывается был черт. Он сказал, что напрасно мужик тягается из-за коровьих кож с соседями: кожи взял он, черт. Мужик помирился с соседями и прекратил тяжбу.

а) Мужик шел в Неноксу, на мосту, на истоке в Куртяву идти, увидал на мосту сидит чертовка и прикокиват: «Было у меня цветно платье, все отняли, а нынче пойду в воду, по немецку моду, про пестро платье, да про коротки волосы, и больше некогда не выйду и не покажу голосу».

б) Мужик рыбу ловил на Амборских озерах (там где скиты), увидал черта на заязке. Черт сидит, качается и говорит: «Год году хуже, год году хуже, год году хуже». Мужик его веслом и хлопнул. – А этот год тебе хуже всех. – Да и убил.

Ходил за рябчиками, ночью часов в двенадцеть, хотел через реку брести, попадал к лесной избушке; спустился в реку и мне показалса водяной хозяин, и в этой речки мне показалса водяной хозяин, как есь месец пек, пловет прямо на меня, я и в гору выскочил, острашилса. На гору выбрал и ночевал на горы в зароде, в ту ночь не смел брести.

Жил один купец, у него было три дочери. Стал он собираться задальния моря за товарами и спрашивает дочерей что им там купить. Старшая дочь просит купить ей там подвенечное платье, средняя дочь заказывает купить ей зеркальный туалет, а младшая дочь просит привезти ей аленький цветок. Купец отправился в путь, справил свои дела и купил дочерям на платье и туалет, а для младшей дочки все лавки обошол, а аленькаго цветочка не нашел. Собрался домой и задумался, как это я самой любимой дочке подарка не нашел. Ехал он морем, поднялась сильная буря, он испугался, чтобы не потонуть, но буря прибила корабль к берегу небольшаго острова. Он вышел со своего корабля на берег и пошол в лес, немного места прошел и потерял дорожку, и запутался, пошол, не зная куда. Вдруг видит, стоит большой хрустальный дворец, подошол к нему и очутился в красивом саду. Потом вошел во дворец и обошел его весь и ни одного человека не встретил. В комнатах было много невиданных растений и кораллов. Время было не рано и он остался тут ночевать. Стол был приготовлен, а народу нет, он один сел и закусил. Утром проснулся и пошел в сад и увидал тут: растет аленький цветочек, поглядел по сторонам – никого нет – и только что хотел его сорвать, где ни взялся большой страшный старик с зелеными листьями в волосах и говорит ему:

– Я – морской царь, а это мой летний дворец и сад, зачем ты берешь мой самый любимый цветок?

Купец ему объяснил, что он хотел взять цветок для своей любимой дочери. Старик и говорит:

– Отдай мне эту любимую дочку, тогда и бери цветок. Купец согласился отдать ему дочку, взял цветок и пошол.

Увидал хорошую дорогу и корабль никуды не девался. Отвалили от берега и поплыли домой. Приехавши домой отдает дочерям подарки: подвенечное платье, зеркальный туалет, а младшей дочери – аленький цветочик и говорит:

– Сразу я не мог достать этой покупки и больших трудов мне стоило достать этот цвет и сам заплакал. Дочь поблагодарила его и пошла в свою комнату. После этого дочери стали замечать, что у отца какое-то горе, и он его скрывает. Через неделю приходит письмо, что посуленной отдай. Он еще больше запечалился. Любимая дочь нашла это письмо и прочитала. Узнав отцовское горе и сказала:

– Полно тебе, папа, печалится, а лучше дай мне благословение, и я пойду к старику и одна погибну, чем вам всем страдать.

Отец согласился. Стали ее провожать отец и сестры, а матери у нея не было, и только вышли из дому на улицу, вдруг подхватил ветер и унес любимую дочь. Она очутилась в том дворце, где отец обещал ее морскому царю. В комнате стол накрыт, а народу нет, только прислуживает одна девушка с длинными зелеными волосами, а купеческая дочь не может понять от нея ни одного слова. Живет сутки и другая и никого не может увидеть, кроме этой девушки. Однажды слышит где-то музыку и говорит:

– Что же это я слышу за стеной музыку, а кто играет не вижу, хоть бы какое страшилище, я бы и то не испугалась, чем жить в таком неизвестном положении.

Вдруг и слышит за стеной голос:

– Рад бы я выдти показаться, да больно страшен. Купеческая дочь как только этот голос услышала, так со страху и лежала целый день. Пришла в чувство и просит, чтобы он показался ей, чтобы скорее привыкнуть. Захотелось ей в сад погулять, она и вышла, поднимается сильный ветер и является страшный старик. Она на него робко взглянула и небольно испугалась, он ее как добычу повел во дворец и принудил ее жить с ним как жену. Потом она стала звать его на свою родину, а пока купеческая дочь осталась в неволе, но все морской царицей.

У одного мужика было три сына. Выстроил он новый дом и посылает туда старшаго сына ночевать и говорит:

– Какой тебе сон приснится, то скажи мне.

Пошол сын ночевать и утром рассказывает сон, что у них полный двор скотины стоит. Шлет средняго сына ночевать. Тот утром рассказывает, ему снилось, что полные амбары хлеба. Посылает младшаго сына Никитку ночевать. Лежал, лежал он, и приснилось ему, что он ноги вымыл в воде, а отец эту воду выпил. Утром он пришел домой и говорит отцу, что ему ничего не приснилось – он побоялся объяснить такой сон. Отец розсердился и говорит:

– Здобляйся, коли так, в лес.

Пришли в лес, он снял с него одежу и велел сесть в дупло дуба, а сам ушол и оставил его нагова и босова. Случилось тут быть короля сыну за охотой. Слышит, собаки лают не на зверя, он подошол к дубу и говорит:

– Кто тут, вылезай.

– Я не могу выйти, так как я наг и бос.

– Пойдем ко мне жить, я тебя одену.

И поставил его в конюха. Через несколько время королевич уехал в иныя земли сватать себе невесту. Оттуда шлет тебе приказ, чтобы ему выслали шесть человек слуг, в том числе и Никитку. Пошел с товарищами Никитка и дошел до высокой горы, а на ней слышон шум престрашонный. Подходят, а там два бесенка дерутся.

– О чем вы хлопочите? – спрашивает Никитка.

А бесы отвечают:

– О сапогах-скороходах, кому они достанатся.

– Вот я сейчас выстрелю, кто принесет пулю вперед, тому и достанутся сапоги-скороходы.

Бесенки убежали, а Никитка свои сапоги сбросил, а скороходы надел. Пошли дальше, опять слышат шум престрашонный, а это дерутся и спорят два чертенка.

– О чем вы спорите?

– О шапке-невидимке – кому достанется.

Никитка опять предложил выстрелить и принести пулю. Пока чертенки бегали, Никитка надел на себя шапку-невидимку, а свою тут бросил. Наконец, добрались до королевича, а он уже сосватал царевну, только царевна предложила царевичу достать три золотыя волоска у водянова, как ему, так и ей, а то свадьбе не бывать. Королевич запечалился и объяснил Никитке свое затруднительное положение. Никитка, имея у себя чудесныя шапку и сапоги, обещал помочь горю и стал следить за дворцом. Вот царевна со своей служанкой, девкой-чернавкой, сподобились и пошли на озеро, а Никитка за ними, сел за кустик и слушает. Девка-чернавка и закричала:

– Дедушка, дедушка, выйди-ко, я у тебя вошек поищу.

И вылез из озера водяной дед-золотое волосье, шелкова борода. Стала искать вошек в голове и выдернула три золотые волоса, А Никитка подбежал и выхватил, целую горсть; стала она искать в бороде и тоже вытащила три волоска, а Никитка опять выщипнул целую горсть. Водяному деду это не полюбилось, он вырвался от них и бултых в воду. Царевна с девкой-чернавкой пошли домой, а Никитка побежал к королевичу и отдал ему горсть золотых волос. На утро королевич пощел к невесте, она ему показывает три золотые волоска, а он ей – целую горсть. Она удивилась, что столько достать невозможно, что у тебя кто-нибудь хитрует, и я доберусь, и ушла. Ночью подошла с чернавкой к слугам королевича и прямо заподозрила Никитку, и у соннаго отрезала правую полу, а Никитка притворился спящим, а когда они ушли, он у всех товарищей отрезал правыя полы. На утро царевна призывает слуг жениха и спрашивает:

– У кого из вас отрезана правая пола – выходи.

Они все закричали:

– У меня отрезана! У меня отрезана!

Она рассердилась и сказала:

– Уж дознаюсь, кто у вас хитрует.

Ночью опять пришла и отстригнула у Никитки волосьев и сказала:

– Ну, теперь узнаю, кто у них большак.

Никитка не спал и все слышал, и у своих товарищей выстриг волос, и наказал:

– Как завтра вас позовут, так все кричите: я большак!

Царевна на утро их призвала и спрашивает:

– Кто у вас большак – выходи, я осмотрю.

Все слуги закричали:

– Я – большак! Я – большак!

Она осмотрела: у всех выстрижено волос. Она стала в недоумении, призвала королевича-жениха и говорит:

– Ты меня перехитрил, скоро будет наша свадьба.

Свадьбу отпировали, королевич с женой и Никиткой поехали домой. Он Никитке в благодарность дом поставил и все хозяйство. В то же время, братья Никиткины не стали отца кормить и выпихнули его на улицу. Батько и пришол к Никитке жить. Вот, однажды, Никитка вымыл ноги в тазу и эту воду забыл вылить, а батько ночью слез с печки и выпил эту воду. На утро Никитка и говорит:

– Вот, тятинька, ты воду-то из тазу выпил, а я этой водой ноги мыл, это мне и приснилось, когда ты меня посылал ночевать в новый дом, только я тогда не осмелился этот сон тебе сказать.

Старик и остался у Никитки жить, благославляя за доброту своего младшаго сына.

Про русалку

Лет со сто тому назад в Симбирске жил под горой у Спаса Иван Курчавый с отцом и с матерью. Церковь Спаса старинная была и вся расписана по стенам разными житиями. На одном образе была написана царица-красавица: румяная да такая полная и едет она на лебедях – одной рукой правит, в другой ключи держит. Иван Курчавый часто говаривал в хороводе:

– Мне невесту нужно эдаку, как писана царица в лебедях.

А он был красавец, писаный глазок. Голова была вся курчава, а эти волосы как кольца золотыя вились. Белый, румяный, полный, кровь с молоком – одно слово – молодец! А уж бандурист был какой – заслушаешься! Плясовую заиграет – не удержишься! Весь, бывало, хоровод распотрошит. А бывало девушки да молодыя вдовушки сберутся весной в хоровод в белых кисейных рукавах да в стандуплевых или в штофных сарафанах, как лазорев и маков цвет, любо посмотреть!

Недалеко от Курчаваго жила молодая вдова Марина. Год, почитай, она жила с мужем, и, поговаривали, извела его. Суровая была, а красивая: сдобная, чернобровая, черноглазая, лице, что твой фарфор, а румянец во всю щеку так и играл, и играл; и взгляд был пронзительный. Она в хоровод не ходила, а редко, в праздник после обеда выдет за ворота, сядет на завалинку, да издали на хоровод и любуется, да все смотрит и смотрит на Ивана Курчаваго и теперича, если заметит, что котора девушка ему приглянется, так вся и покраснеет, до ушей разгорится, а уж глазами так на него взмахнет – кажись, готова съесть. Такой-то у ней был взгляд: насквозь человека пронзит. Иван Курчавый, бывало, даже побледнеет. Диковинное дело, какие глаза бывают! От инаго глазу захворать даже можно. У меня бабушка хорошо от глазу лечила: почерпнет с молитвой ковшичек чистой воды, положит туда из горнушки холодных углей, прочитает три раза «Богородицу», да нечаянно и спрыснет водой, чтобы у тебя от испугу мурашки по телу забегали – ну, и легче от этого. И глаз глазу рознь бывает: от синаго глаза – холодные угли, как горячие шипят. У нас была золовка Овдотья, так та теленка сглазила: на другой же день околел. И глазищи у ней были серы, ехидны этаки. Ну, вот видишь ли ты, должно быть, Марина этого Ивана Курчаваго любила и ревновала ко всякой девке и бабе, и, поговаривали, что он к ней, Марине, по ночам похоживает и с ней любится. Это отцу с матерью стало известно, и задумали они сына женить, и нашли они ему невесту хорошаго роду и племени и богатых родителев – девицу красивую, степенную. Только что узнала Марина и начала колдовать, и чего только не делала, по розсказам, так индо ушеньки вянут. Вынимала она у невесты и следы, и на кладбище его хоронила, и на соль-то наговаривала с причитанием:

– Боли у раба Божия Ивана сердце обо мне так жарко от печали, как соль эта будет гореть в печи.

Роскалит печку до красна и туда наотмашь и бросит горсть этой соли, а то, слышь, снимет с себя ношну рубашку, обмакнет в пиво или в вино, выжмет, да помоями-то этими и напоит его. Это все не действовало. Она взяла да из восковой свечи вынула светильню, отрезала ленту коленкору и написала на коленкоре:

– Гори сердце у раба Божия Ивана обо мне, как эта свеча горит перед тобою, Пресвятая Богородица!

Да свечку-то у Спаса запрестольной Божьей Матери и поставила. Так эдаким родом она Ивана Курчаваго к себе приворожила, что стал он Марину во сне видеть и только ей грезить. Ну, родителям не хотелось ее себе в невестки брать; боялись Марины, али хотели взять за него девицу. Верно что девицу, потому ее всякий муж по своему карахтеру может переделать, а вдову не перевернешь, все равно, что упряму лошадь. А у Марины знали, что у ней карахтер крутой был, и она старше годами была Ивана Курчаваго и что-что красавица, все-таки вдова, а не девка. Поди ты, что эта Марина с Иваном Курчавым наделала! Беды! На другой день рукобитья приехал он домой от невесты, отпрег лошадь, поставил в конюшню и вошел к себе в избу. Отец с матерью посмотрели на своего Ивана и с диву дались: бледный, помучнел весь, а глазами так страшно ворочает, словно что потерял да ищет. Спросили его:

– Что с тобой, Ванюша?

А он как бросится с хохотом из избы в сени за дверь и давай руками-то все шарить. Отец с матерью перепугались, видят: дело худо, их Иван сбесился, а он с конюшни бросился на сеновал. Они там его и заперли, вскричали соседей, чтоб им помогли его связать, кабы он чего с собой и с ними не поделал. Тут пришли человек пять соседних извощиков и ломовых, и выездных, кое-как стащили с сеновала за руки и за ноги, а он бьется, брыкается, удержать не могут и пять человек. Вот так силища была! Несмотря, что извощики парни дюжи – молодец к молодцу, кажись, по сажени в плечах будет, а он их так на себе и носит. Кое-как связали возжами руки назад, повалили на спину; один стал держать его за руку, другой рукой придавил ему брюхо, а трое стали ноги вязать. Как он плечами-то поднатужился да ахнет – возжи-то, как нитки, хрустнули! Не знают что с ним делать. Случился тут у Курчавых Чувашенин (с хлебом к ним приехал), подошел к извощикам да и говорит:

– Надевай, ребя, на него хомут вон с моей-то потной лошади.

Те рты разинули, молчат.

– Надевай, знай надевай! Небось не тронет! Хозяин-отец! Ищи бабу брюхату, вели ей Ваньку держать за хомут! Смирней будет, все пройдет! Над ним гораздо баба шутила, ишь шайтана в него садила!

И случись тут моя матушка, царство ей небесно, из-за калитки смотрела как Иван Курчавый бесится (а она, слышь, мной беременна была), давай ее упрашивать, чтоб она подержала. Ну, баушка и соседки уговорили ее, чтобы она помогла спасти душу христианскую. Обрядили Ивана Курчавого в хомут с шлеёй, как лошадь; мать стала держать – не шелохнулся даже; появилась у рта пена, отерли. Стал засыпать и захрапел, а Чувашенин все что-то бормотал и заклинал шайтана. Оставили Ивана в хомуте до утра, и спал он до полудня. Проснулся как угорелый и спрашивает:

– Где я?

Сняли с него хомут, вошел он в избу, перекрестился, сел за стол, попросил квасу, напился. Его стали расспрашивать, что с ним случилось, он все и рассказал.

– Еду, – говорит, – от невесты, на Завьяловой горе меня и встретила Марина и говорит: Ванюша, домой что ли едешь? Домой, – говорю. Довези меня, голубчик. Садись, довезу. Кое о чем с ней поговорили насчет себя, и я ее привез с себе домой, да за дверь в конюшню и спрятал, чтобы не видал никто. А потом стал Марину искать, и так и сяк – нет, не могу найти. Дальше что со мной было и не помню. Ивану Курчавому полегчало, зато Марина заболела. Ударит ее, говорили, чертова немочь и лежит Марина без языка, вся бледная и простоволосая, а груди на себе руками так и теребит, рубашку в лоскутки изорвет… Билась, билась, да в день свадьбы Ивана Курчаваго в Волгу и бросилась. Как сумасшедшая выбежала на берег нагишом, косы распущены – и поплыла на середину, да там на дно и опустилась. Искали и неводом и снастями – не могли найти. После слухи пошли, что Марина оборотилась русалкой, да по вечерам и выходит на берег. Сядет на огрудок или на конец плота и все моет голову, да расчесывает свои косы, а сама смотрит в избу, где живет Иван Курчавый с молодой женой. Потом вдруг застонет да заохает жалобно-прежалобно и бросится в воду со всего маху. Многие ее видели, даже слышали как она горько плачет и поет заунывно тихо – индо сердце берет:

Стали про Марину-русалку поговаривать в городе. И Иван Курчавый слышал, что Марина от любви к нему утопилася в Волге, стала русалкой и живет в страшном омуте, где и в бурю и в тиху погоду вода как в котле кипит, белый вал ходит. Ну, будто бы Марина-Русалка с каким-то седым стариком в этом валу и появляются и лодки опрокидывают. Рыбаки поговаривают, будто видели Марину-Русалку на песках против Симбирска. Плывет, кажется, лебедь тихо, выйдет на песок, взмахнет да ударит крыльями и превратится в красавицу бабу и развалится на песке как мертвая. Вечерком многих пугала.

А Ивану Курчавому что-то не жилось с молодой женой, хоть и красавица была, да видно душе не мила. Начал все тосковать и повадился в полночь один одинешенек на бударке ездить к омуту с гуслями, да играть разны песенки. Сам то заплачет, то засвищет, то как лешой захохочет, то затянет заунывную песню, да таким зычным голосом, что она по всей Волге так и разольется:

Ну, слышь, Марина-Русалка вынырнет из воды, бросится в лодку к Ивану Курчавому и давай с ним миловаться да обниматься и хохотать, да так страшно! Ездил, ездил Иван Курчавый в полночь на омут, да так и след его простыл: ни его, ни бандуры не нашли, только весла да лодка у берега. Осталась его молодая жена, стала по мужу плакать да тосковать и раз, слышь, он ночью к ней приходил и сказал:

– Не тужи обо мне, женушка, Мне с Мариной жить на дне Волги-матушки весело: меня полюбил Водяной Волнок, угощат меня разными яствами и питиями и живет он во дворце изумрудном и все просит ему играть на бандуре. Заиграю – он распляшется со всеми женами русалками, а как перестану – остановится. Обещал наградить меня на этом свете: отпустить вместе с Мариною – моей полюбовницей. Никому только ты об этом ни-ни, не сказывай!

После этого видения вдова Ивана Курчаваго вдруг сделалась при смерти больна, да родным и розсказала, что она свого мужа ночью видала. Как рассказала, у ней язык отнялся и тут же дух вон.

(Записано со слов симбирской мещанки Екатерины Григорьевны Извощиковой и сообщено М. И. Извощиковым)

Портной обругал свою жену в неудобный час, послал ее к шутам. Было около полуночи баба вышла по нужде во двор и пропала. Искали день, два, неделю, а баба как в воду канула. По совету добрых людей стали отчитывать, подавать милостыню. Через несколько недель в полночь же, подкатывает к избе телега и что-то с треском сбрасывает. Выходит портной из дому, глядит – это его жена, худая и измученная. На расспросы его и домашних рассказала, что когда муж обругал ее непригожими словами, вышла во двор, окружила ее какая-то невидимая сила и повела со двора вон, привели к реке, ее потянуло в воду и оказалась она в гнезде шутовок. Живут они, как и мы, в избе, стряпают едят, прядут, шьют, одним словом, делают все как и у нас. Живут артелью одни шутовки. По ночам ходят по деревням и заходят в те избы, где за стол садятся не молясь, бросают на стол куски, смеются за едой, не зааминивают окон и дверей. Там они забирают всякую еду к себе, воют по избам в свой час, уводят проклятых детей и больших, которые им поддадутся. Сначала с бабой обращались хорошо, а когда стали молиться и подавать милостыню, то принялись озорничать, морить голодом. Наконец, когда заморили, привезли и бросили к избе.

«Нечистые места» есть около каждой деревни: там водится нечистая сила, которая старается погубить крещеную душу. Такой славой пользуется «Большое болото», около которого видали огни в ночное время, слыхали крики и т. п. По средине болота вроде пруда. Подойти к воде можно только по лавам, положенныи через кочки. Купаться здесь боялись, были несчастные случаи, кого за ногу схватил, кто утонет. Но все же находились смельчаки, которые иногда купались, но надо было избегать полден и темного времени. Раз молодой парень пошел купаться, прошел лавы и видит, что на том берегу сидит голая девка и моет голову. Он задумал ее напугать, обошел кругом болото, близко подкрался к ней и закричал. Девка в воду и больше не появлялась. На кочке остался кусок ноздреватого мыла. Парень сначала думал, что девка утопилась, долго стоял над водой, видел только как вода заходила и долго волновалась. Взял кусок мыла, пошел на деревню, ни у кого такого мыла нет и ничья девка не купалась. А это была шутовка, у ней и одежи-то никакой не было.

Про домового

1898 г. сентябрь. Недавно мне пришлось слышать рассказ о домовом. Молодая баба, уроженка дер. Саломыковой, Фекла Алтухова, рассказала мне случай, бывший с ея невесткой. У этой невестки был трехлетний сын, здоровый, славный мальчик. Однажды ночью мать этого ребенка была разбужена стуком отворяемаго окна. Открыв глаза, она увидала влезающаго в окно «хозяина», то есть домового. По виду он был похож на человека, одет «по-мужицки», на голове у него была огромная шапка, которую он не снял и в избе, а лица нельзя было разглядеть благодаря темноте. Влезши в окно, он подошел к лежанке и лег, вытянувшись во весь рост и низко свесив голову с лежанки. Бедная баба лежала ни жива, ни мертва. Потом, собравшись с духом она начала звать Феклу, когда та проснулась она попросила ее открыть трубу, так как из печи будто бы идет угар. Фекла встала, зажгла лампу. Домовой исчез. Угара в печке не оказалось и невестка призналась Фекле, что она позвала ее потому, что ей было очень уж страшно и рассказала ей о неожиданном посещении «хозяина». Вскоре после этого проишествия сын Феклиной невестки заболел и через несколько времени умер. Появление домового было принято бабами за предсказание смерти ребенка. Фекла сообщала мне еще, что домовой – или «хозяин», или еще «милак» – живет на чердаке – «на потолоке» – но ходит по всему дому и двору и «вещует», то есть является предупредить людей о приближении какого-либо несчастья.

Раньше я слышала, что при переходе в новую избу домового зовут с собой, «зазывают его». Я начала расспрашивать жену школьнаго сторожа.

– Скажи мне, Максимовна, как у вас зазывают домового, когда переходят в новую избу?

Старуха сначала отнеслась недоверчиво к моему любопытству.

– Не знаю, – отвечала она, – я молодая была, когда наши переходили в новую хату, может, старики и звали его как, не слыхала… А что?

– Да мне в Шелковке сказали, что его «зазывают», а я не поверила. Значит, неправда?

– Ды нет, гаворят надо зазывать… (Старуха, видя, что я спрашиваю серьезно, сделалась доверчивее). Вот как совсем перейдуть у новаю хату, да придут у стараю, памолютца Богу и кличут «хозяина»: «Хозяин! Хозяин! От нас нятбивайси, пайдем с нами у новаю жилишшу…» Тах-та штоль, я не знаю…

Максимовна вдруг оживилась:

– Ен вот кого любя, усе кукобя,[221] – заговорила она доверчиво и благодушно. – Лошадей и увесь скот жалея, кормя, лошадям коски заплетая, – так гривы позавьют-ца… Как мы уместя жили,[222] дык раз што было. Мужики, балча,[223] днем паложут лашадям корму, а ночью каму хотьца на гарот иттить? – Дык они днем свяжут визанку саломы, ды на тилегу на двор паложут, а повичерявши,[224] атнясуть лашадям. Вышал раз мой девярь,[225] слухая – хтой-та саломой шумить?

– Хтой-та?

Малчить.

– Мишка!

Малчить.

– Степка!

Малчить.

Пашел ен у хату. А ребята усе у хатя.

Што за казия![226]

– Ребята, вы у хатя?

– У хатя.

– Хто ш эта$7

– Вот, хозяин-то у нас какой! Скатину как любя, сам и корм нося… А вот куго ен не залюбя, дык возьмет, увес весь корм из ясел повыгрибя, да чужим атнисет, а сваи не евши… И бьет их… Усе падохнут.

– А если он не взлюбит какого-нибудь человека, что он делает? – спросила я.

– Да, гаварят, наваливаитца ночью, али шшипя (щиплет). У мине невестка, дык уся у синяках, бала (бывало), ходя. Ды дужа (очень) шшипя, ажно кровь почернея…

– Что же далать, чтобы он не щипал? – опять спросила я.

– Ды хто зная, – отвечала Максимовна, – Ды ана балыматная (легкомысленная, пустая) была, нивеска мая: усе, бала, с салдатами, с палюбовниками… Нехорошая баба, Бох с ей. Туго (оттого) ие хозяин и шшипал.

– А вот у суседей наших «напушшено» было, – начала опять Максимовна, – хтой-то сярдит на их был, ды «изделал».[228] Дык суседка сама видела двоих (домовых): адин у синей рубахе, другой – у красной, да пириметываютца.

– Как это «переметываются», – спросила я.

– Ды тах-та абнимутца, да павалютца абои, а потом ускочут, схватютца, да апять павалютца: играють. Дык у их вся скотина подохла, ничего как есть во дворе не было. Напушшено. Хто слово зная, ды сдурить, а чалэку ат етага плоха.

– А как это, говорят, домовой «вещует»? – снова спросила я.

– Бувая… Мая сяструшка сказывала: как узять ие мужа у солдаты, дык хозяин по ем голосил. Вот завтря иго везть, а нынча ани пашли у клетку спать. Мужик-то выпил – то-то прошшалси со сваими – храпить, а сяструшка только стала дремать и слыша: хтой-та у клетку дверь растворил и лез им по нагах, патам зли стеначки прашел, у галавах астанавилси и начал голосить. Слов не выгаваривая, а тольки голосам: у-у-у, у-у-у… Как вот бабы голосют. А сяструшка мая уробела, баитца мужа пазвать, да усе иго пад бок – толк, толк! А ен храпит, не слыша. Как праснулси ен, а она:

– Ох, Ликсан (Александр)! Што ш ты$7

– А што?

– Ды у нас у галавах штой-та галасило усю ночь…

А раз со мной была оказия, – продолжала разболтавшаяся старушка. – Начивала я у хатя адна как есть – наши были на поля. Задула свет, легла на печь, лежу и слышу: падшел ен к столу, узял са стола ножик – я, знать, забыла прибрать, ды тах-та ножиком:

– Дзы-ынь!.. Дзы-ынь!..

А потом как шварсня (швырнет) ножик наземь! А я лежу ни оторопь мине не взяла, ни што. Тольки думаю, што ш ета$7

– Няставляй ножик на ночь на столе – грех!..

А старик сторож, муж Максимовны, сообщил мне, что он слышал, как «хозяин» прял на приготовленных прялках в то время, когда все спали.

Про кикимору

В одной дистанции стоял кабак на юру близ оврага, и овраг-то обсыпался, так что кабак чуть лепился на овраге. В этом селе были большие базары по понедельникам и пятницам и шла в кабаке большая торговля вином, но ни один целовальник не мог долго усидеть в кабаке: постоянно проторговывался и разорялся. То находили у них недочет в деньгах, а главное дело – большую усышку вина и разсыропку, так что в откупной конторе все этому дивились, и еще тому дивились, что все целовальники рассказывали, как ровно в двенадцать часов кто-то у них вино цедит и, когда зажигали свечку, то видели карбыша, который бег от бочки и скрывался под полом в нору. Откуп кому ни предлагал сымать кабак, все отказывались. Даже даром предлагал кабак, без всякаго залогу, но никто не сымал. Предложили одному пьянице и моту, и несколько раз оштрафованному, и пойманному в приеме краденых вещей. Он был в крайности, потому что промотался. Не имел себе пристанища и ходил из кабака в кабак, а был человек семейный, очень неглупый и отчаянная голова. Он согласился взять кабак, хотя и слышал много страшных рассказов об нем. Кабак стоял заброшен. В первую ночь, когда он поселился в нем, он приготовил сальную свечку, спичек, положил топор на стойку, выпил полштоф вина и лег спать.

– Ну, – говорит, – теперь хоть сам черт приходи, никого не боюсь.

Спустя короткое время он услыхал, что кто-то вино из разливной бочки цедит. Он быстро зажег свечку, взял топор, подошел к бочке, осмотрел ее. Видит, что она не повреждена: печати все на ней целы, а кран заметно полуотворен. Постукал он топором в бочку и по стуку определил, что будто вина меньше, сорвал печати, накинул мерник, видит, что трех с лишком ведер нет. Он удивился и выругался как ему хотелось.

– Чорт, что ли отлил! Покорись мне! Ведь я чертей-то не боюсь: до чертиков-то я раз десять напивался. Не привыкать стать мне вашего брата видеть!

Тут он услыхал под полом треск: стала выворачиваться половица и стало вырастать из-под пола странного вида дерево. Все растет и растет, распространяются ветви, сучья и листы, закрывают почти что весь кабак и склоняются над его головой. Целовальник, собравши что есть силы, взмахнул топором рубить дерево и говорит:

– Ну, так, брат, вот как по-нашему! Я тебе удружу!

В эту минуту топор его как будто во что воткнулся, он не может его сдвинуть и чувствует, что какая-то могучая рука удерживает топор. Целовальник не струсил.

– Пусти, – говорит, – меня! Я знаю, что ты чорт! Пусти! Я все-таки буду рубить!

В это время слышит над своей головой тихий и кроткий голос:

– Послушай, любезный, меня. Не руби ты дерево, это я.

– Да кто ты?

– Я тебе скажу. Ты со мной уживешься, мы будем с тобой друзьями, и ты будешь счастлив.

– Да кто ты? Говори скорей! Пусти топор, я хочу выпить.

– Ну, брат, поднеси и мне.

– Да как я тебе поднесу, когда я тебя не вижу?

– Ты меня никогда и не увидишь, только когда с тобой прощаться буду, может, покажусь.

– Правду ли ты говоришь?

Целовальник почувствовал, что кто-то топор пустил, зашел за стойку, взял штоф вина и хотел из него наливать, голос ему и говорит:

– Послушай, любезный, ты много теперь не пей. Для нас довольно и этого полуштофа. Вон возьми вон этот, у котораго горлышко проверчено, в том, брат, вино-то хорошее, еще не испорчено.

– Да как ты это узнал? Я принимал, все полштофы были целы…

– А ты ходил опускать вино-то мужику-то, тебе нарочно дистаночный его и подменил, чтоб узнать наперед будешь ли ты здесь мошенничать.

Целовальник взял этот полштоф, посмотрел со свечкой на его дно и увидел, что действительно на дне проверчена дыра (чтобы можно было отлить и впустить туда, а после воском залепить).

– Ну, чортова образина, теперь я верю тебе, что ты – чорт.

– А ты не ругайся, мы с тобой будем друзьями, ты угости лучше.

Целовальник налил два стакана, взял свой и выпил, сам скосился и смотрит на другой и видит: стакан поднялся сам собой и так в воздух испрокинулся, как кто его пил, и так сухо, что капли не осталось, только кто-то крякнул.

– Ну, брат, спасибо за угощенье.

– Спасибо-то спасибо, а ты мне розскажи кто ты.

– Я тебе, брат, расскажу, слушай! Я – сын богатых родителей и сын купеческий, проклятый еще в утробе матери, и вот теперь скитаюсь по свету и около тридцати лет не нахожу себе пристанища. Отец меня проклял ни с того, ни с сего, а мать поклялась своей утробой в нечестивом деле (они душу человеческую сгубили, отравили своего роднаго брата, чтобы воспользоваться его богатством). Так вот я кто такой! Теперь дальше слушай! Ты каждый день в двенадцать часов дня и ночи ставь за заслонку по стакану вина и пресную на меду лепешку. Этим я буду кормиться, а ты себе торгуй, не бойся ни поверенных, ни дистаночных, ни подсыльных, а я тебе об них буду говорить; за десять верст ты будешь знать, кто едет и кого подослали, чтоб тебя поймать в разливе вина, а теперь ложись и спи! Только, брат, образов не заводи и молебнов не служи и как я отсюда уйду через год, так и ты уходи, а то худо будет тебе. Слышал?

– Слышал.

– Так и поступай.

Целовальник выпил еще вина и лег. Посмотрел на дерево, оно стало меньше, все ниже и ниже, скрылось под полом и половица опять легла на свое место, как ни в чем не бывало. Целовальник затушил свечу и заснул.

На другой день был базар. Он поутру встал рано и увидал, что у него открылась хорошая торговля, и он, полупьяный, целый день хорошо торговал, ни в чем не обсчитался. К вечеру проверил выручку и смекнул, что торговля шла на удивленье, а что говорил ему проклятый, он это все и исполнил, и с этого дня целовальник стал торговать так хорошо, что все его товарищи стали ему завидовать. Он никогда не попадался ни под какой штраф, несмотря на то, что постоянно продавал вино рассыропленое, и заблаговременно знал кто из дистаночных или поверочных придет к нему его ревизовать. Удивлялись его аккуратности, его ловкости, его честности и больше всего тому, что целовальник, хотя пил вино, но пьян не напивался. Прошел год. Наступила полночь. Целовальник по обыкновению спал на стойке и проснулся. Слышит вдруг голос:

– Ну, прощай, брат, я ухожу. Ты завтра же откажись от кабака и прекрати торговлю!

– Ну что ж. Покажись мне!

– Возьми ведро воды и смотри в него!

Целовальник взял ведро воды, а в другую руку свечку и стал на воду смотреть. Он увидал в ведре свое лицо и с леваго плеча – другое лицо красиваго человека средних лет черноброваго, черноглазаго, а в щеках как будто розовые листочки врезаны.

– Видишь ли?

– Вижу, какой ты красавец.

В это время кто-то вздохнул и раздался голос:

– Не родись ни хорош, ни пригож, а родись счастлив.

Все пропало. В печной трубе раздался страшный вопь и плач. Целовальник все-таки не послушался и на другой день торговал по случаю базарного дня и хотел еще зашибить копейку, но несмотря на то, что в течение года нажил мошенничеством и приемом краденых вещей до двух с лишком тысяч. В этот же день дистаночным был оштрафован на двести пятьдесят рублей, сдал должность и навеки отказался от торговли вином. Перестал пить, купил себе постоялый двор и сделался набожным человеком.

(Записано и сообщено М. И. Извощиковым)

Жили-были двое братьев – один бедный, другой богатый. У беднаго была только одна корова. Богатый раз пришел к бедному: «Убей корову, шкура на базаре пятнадцать рублей, а мясо ни по чем». Бедный обрадовался и убил, мясо оставил себе, а шкуру пошел продавать. За шкуру ему дают полтора да два рубля. В последней лавочке он продал за три рубля, при этом вырядил стакан водки. Купец послал его к своей жене. А у купчихи в это время сидел любовник. Как только бедный отворил дверь, любовник скрылся. Он сказал купчихе, что хозяин велел налить стакан водки. Купчиха налила неполный стакан на палец. Мужик выпил и сказал: «Мне хозяин велел полный налить». Купчиха налила полный, мужик выпил. Вдруг хозяин идет с гостем. Купчиха мужика вместе с любовником посадила в подполье. Купец заказал самовар. Гость напился допьяна и они запели песню. А бедный в подполье и говорит: «Я подхвачу эту песню, эта песня моего родителя-батюшки». Любовник стал просить мужика, чтобы молчал, и дал денег. Между тем гость запел другую песню, эта песня оказалась песней родимой матушки и мужик за молчание опять получил деньги. После второй веселый гость затянул третью песню. Мужик заявил, что это песня его любимая, и что он непременно запоет. Любовник заплатил мужику еще больше за молчание. Голос умолк. Мужик и говорит: «Я есть хочу, пора и выходить до каких пор мы будем сидеть?! Иди проси подушку да ведро смолы». Любовник отворил западню и сказал: «Дай ведро смолы да подушку с перьями». Она дала. Мужик вылил смолу на любовника, обвалял его в перьях и сел верхом на него и вывел его в комнаты. Купец, увидав это, испугался, купчиха говорит мужу: «Разве я тебе неправду говорила, что в подпольи у нас кикиморы живут?! Вот кто у нас и деньги таскает». Отворили дверь, и те выехали на улицу… Мужик слез с кикиморы, толкнул ее и пошел домой и позвал к себе богатого брата. «Смотри, брат, как дороги шкуры-то! Я счету не могу дать деньгам». Богатый пошел и перебил всю свою скотину, мясо оставил про себя, а шкуры повез на базар. Но шкуры совсем сделались дешевы, и он спустил их по полтине за шкуру. Оставшись без скота и без денег, он совсем обеднел и стал хуже, чем его бедный брат жил раньше.

Про банника

/1. Одна девка безстрашная в баню пошла. «Я», – говорит, – «в ней рубаху сошью и назад вернусь». Пришла в баню, углей с собой взяла, а то ведь не видать ничего. Сидит и раздувает их. А полуночное время. Начала наскоро рубаху сметывать, смотрит, а в корчаге уголья маленькие чертенята раздувают и окола нея бегают. Она шьет себе, а они уж кругом обступили и гвоздики в подол вколачивают. Вот она и начала помаленку с себя рубаху спускать с сарафаном, спустила да в сшитой рубахе и выскочила из бани. Наутро взошли в баню, а там от сарафана одни клочья.

/2. Муж с женой в баню пошли. Только муж помылся да и хочет идти, жену кличет, а та не хочет: легла на полок парится. Вдруг у окна чорт закричал по-павлиньему. Муж-то выбежал и вспомнил вдруг про жену, бежит назад, а уж его не пускает нечистый-то. Одну женину шкуру ему в окошко кинул. «Вот», – говорит, – «твоя рожа, а вот – женина кожа!»

/3. Один безстрашный тоже в баню пошел, да долго оттуда и нейдет. Пошли к дверям звать его, а его не пускают. Стали в дверь стучать, а ему только больнее от этого. Зовут его, а он и говорит: «Вот», – говорит, – «мне сейчас гроб делают». И слышат снаружи, что в бане пилят и стругают, и топором стучат. Он кричит: «Вот теперь», – говорит, – «заколачивают». И слышно как гвозди вбивают. Утром вошли, а он мертвый в гробу среди бани.

(Записано в Симбирске)

/4. Стояла у нас на Курмышке (в Симбирске) баня в саду. Осталась после хозяйки умершей дочь-невеста. Все она об матери плакала. И пронесся слух, что мать ей по ночам змеем летает. Прилетит это к полуночи и над трубой разсыплется. Похудела, бедная, изсохла, ни с кем не говорила и все в полдни в баню ходила. Стала за ней ея тетка подсматривать, зачем это Душа в баню ходит. Раз досмотрела и услыхала, что она с матерью-покойницей говорит: «Не скажу, мамынька, никому! Я так рада, что ты ко мне ходишь». Тетка тихонько отошла от бани, а Душа вернулась в горницу такая веселая, только бледная, ни кровинки в лице. «Ты, Дуня, не скрывай», – сказала ей тетка, – «что видишься с матерью в бане». Девка взглянула на нее и закричала недаровым матом: «Ты, проклятая, меня извести хочешь, задушить хочешь!» – «Ты не сердись, Дунюшка, я тебе с матерью видится не запрещаю». Уговаривать ее принялись. Девка вдруг повеселела и все тетке рассказала. Как только она тетке все рассказала, в самую полночь девку в постели мертвой нашли. Пошел слух, что Душу мать убила, и даже сама старуха-обмывальщица говорила, что на груди у Души видела два пятна, словно они нарисованы, точь-в-точь крылья ворона, а это значит мать-то в виде змея прилетала и дочь-то за то убила, что та тетке проговорилась. Сам я этого змея видел, как он Веригиным садом пролетал и над баней розсыпался. После смерти дочери дом и сад остались заброшены, окна в доме заколочены и никто не покупал, а место было хорошее. Все чего-то боялись. Играли раз в саду днем ребятишки и раз, играмши, распустили слух, что в бане видели чертей, банных анчуток, кикиморами что прозываются. Мохнаты, говорят, а голова-то гола, будто у татарчат, стонут… Стон в бане многие соседи слышали, особливо бабы да девки. И пошла про баню дурная молва, и ходить садом ночью бояться (а через сад был ход со втораго Курмышка на первый и на Большую улицу, а Кирпичной-то улицей, знашь, дальше обходить). Прошло с год время, стали о бане забывать. Вдруг оказия случилась, одну девушку выдавали замуж на Курмышке: бедную нишенку за солдатика. На девишник баню истопили, пошли девки с невестой мыться, размывать ей усы, да из бани-то все нагишом и вышли в сад на дорогу и давай безобразничать и беситься: котора пляшет и поет, что есть голоса, похабшину, которы друг на дружке верхом ездиют, хоркают по-меренячьи… Ну, их смирили, перехватали, отпоили молоком парным с медом. Неделю хворали, все жаловались на головную боль. Думали – девки белены объелись, смотрели – нигде не нашли, решили, что это анчутки над ними подыграли. Баста с тех пор эту баню топить. Да на ярмарку кто-то и вздумай ей воспользоваться. Один печник, слышь, кутила был (Бубловым прозывался), сорви голова такой – и пошел в нее первым. Поддал, помотал веник в пару, хвать – с него дождь льет, взглянул, а он в сосульках! Как бросит веник и с полка и хмыль нагишом домой. Прибежал в горницу в чем мать родила без стыда, без совести. «Теперь верю», – говорит, – «у вас черти в бане живут». – «Это тебе попритчилось, видно?» – «Чего попричтилось? Шут с ней и с баней-то вашей!» И рассказал. Сходили за его рубахой и штанами, а они все в лепетки разодраны. Так все и ахнули. С той поры баню забросили, а дом Верегиных, как кто не купит, с год поживет – покойник в семье. А как наступила весна, все видят, то утром, то в полдни, то вечером бегает по саду здоровенная нагая баба. Бросятся с дубьем ее ловить – она убежит в баню. Ищут, ищут – нет! Так года четыре продолжалось. Купил дом плотник, сломал он и дом, и баню, все перебрал, и с того времени как рукой сняло.

(Слышано от симбирского мещанина Ивана Андреевича Извощикова. Сообщено М. И. Извощиковым)

Один устьцылем жил в работниках у пустозеров на Пылемце.[229] Хозяин все ходил в баню один. Работник и спрашивает:

«Ты пошто-ино один ходишь? Возьми меня».

– А ты не забоишся-ле? Ко мне из под полка человек выходит. Ты с ума сойдешь.

«Нет, я не боюсь, не сойду с ума».

– Ну пойдем.

Роботник пошел, стал мытця, а из под полка страшной старик и вылез. Роботник им веники роспарил, оба они и мылись, а потом старик скатился под полок.

Про овинника

Собрались деуки на святки в одну хату на игрище. Собраушись и давай одна одное загоныть. Спорили, спорили. Одна девушкя-сиротка, у ей мачеха была. «Кто», – говорят, – «деуки, сходит в овин за колосником у двенадцать часоу?» – «Да что ж делать?» – сирота эта, – «Я схожу». Ну и пошла. Приходит в овин только за колосник – цап ее за руку! «Стой, девушка, чтой-то на вине сидит?» – «Лен». – «А как это лен работают?» И стала йона ему, шуту, указывать: «Вот придет весна, станут землю пахать, пашут долго-долго… Ну, успашут…тогды заборонуют… боронуют долго-долго… (это она нарочно тянет, чтобы уремя протянуть). Заборонуют, тады лен посеют, тады опять заборонуют… лен растет долго-долго… тогды уремя придет, поспевает лен, станут его брать… берут долго-долго… выберут, составят у бабки… йон долго выстайвается… Свезут тады на вин, смолотят, постелют… йон лежит долго-долго… уложится… подымут йго, поставят у кукишки, йон сохнет долго-долго… Потом его посодют на вин, начнут мять долго-долго… потом трепать… треплют долго-долго… (йона это усе время проводит); помочут на мычке… мочут долго-долго… а потом прясть начнут; соснуют кросна, выткут кросна, наделают холстин, выбелют, белют долго-долго… Тады рубашки станут шить, шьют долго-долго…» – «Полно тебе говорить! Пойдем!» – «Нет, погоди! Что ж я с тобой пойду? Я теперь не бодра, надо мне прежде набодриться». – «А что ж тебе бодриться?» – «Надо мне перво наперво самая хорошая рубашка». Йон ей подает рубашку. «А теперь надо мне хороший сарахван». Йон ей дает сарахван. «Теперь надо мне хорошую подпояску». Йон ей пояс подау. «Погоди, теперь надо хороший платок». Принес. «Надо и другой…» Йон и другой принес. «Теперь же мне надо полсапожки». Йон подает. «Девушка, иди за мене замуж!» – «Тогда мне надо перстень хороший». Йон несет. «А теперь мне надо сережки хорошие…» Покуль йон сережки разыскау, петух и запеу. Пришла сирота домоу, колосник узяуши, деуки еще в избе сидят. Мачеха и кричит: «Дура! А пришла барыней! Заутра моя дочка пойдет». На другой вечер дочка ейная собирается. «Иди, иди, эта дура да прийшла, ты прийдешь лучше ея». Прийшла в овин одна, овин открыла, а ее за руку – цап! «Стой, девушка, пойдешь ли за мене замуж?» – «Пойду». – «Чтой-то на вине сидит?» – «Да лен!» – «Как же йго работать?» – «Да как же? Успашут, посеют, выберут, помолотят, постелют, помнут. Потреплют, срядут, соткут». Наговорила поскорей, зараз усе. «Пойдешь за мене замуж?» – «Да!» – «А что тебе надо-то?» – «Рубашку, сарахван, подпояску, платок, полсапожки, чулки, перстень, сережки». Опять усе зараз сказала. Взяу, повеу ее шут, у пролубь засадиу уверх нагами. Пришла матка, а йона у пролуби сидит, залилась. Увеу ее, значит, шут.

Про черта

Идет бедный молодец. Тридцать лет прожил и все не женат, и думает себе: «Ах, да хоть бы меня чорт женил!» Вот является перед ним чорт Гришка.

– А что тебе, добрый молодец, чего нужно?

– Да вот жениться хочу.

– Айда, я тебя женю.

И пошли с ним. Чорт Гришка и говорит:

– Ступай домой, вари пиво и чего у тебя нет, скажи только: Ах, где-то мой братец Гришка?

Пришел молодец домой; у не было матери и подумать с ним некому, а жениться хочется. Посидел, да и думает:

– Где-то мой братец Гришка?

– Я, брат, здесь!

– Хочу пиво варить, да не из чего.

Гришка солоду несет, муки везет. Солоду принес и муки привез, наварили пива, сделали всем диво. Гришка и говорит:

– Айда ка, брат, в омут за невестой!

Подводит братец Гришка к темному омуту и говорит:

– Садись на меня и мырнем!

Бултых! Сидит красная девица. Гришка и говорит:

– Возьми-ка, брат, красную девицу, прокляненую. Когда в баню мать пошла, тогда дочку прокляла. Садись на меня, я тебя женю!

Вот он подхватил девушку, сел на Гришку да и поехал. Приехал на вольный свет, красну девицу привез. Красная девица из хорошего была дома, утомленая, прокляненая, а чорт ее из воды взял и молодчику отдал. Их обвенчали, к молодому в дом помчали. У молодаго дома нет ничего и сказал молодой:

– А где-то мой братец Гришка?

– Я здесь.

– Братец, гостей подчивать нечем.

Гришка пошел, от богатого мужика всего принес: и чашки, и плошки, и шалфетки на столе. Пришли женки из богатого дому глядеть; одна и говорит:

– Ах, невестка, да шалфетка то моя!

Вот Гришка на брусу сидит и говорит:

– А вот это не беда, что шалфетка-то твоя, да и дочка-то твоя. Ты в баньку ту пошла и дочку прокляла, а сама без памяти домой побрела. Это твоя дочка. Она больно молодушка, обрадовалась, за молодых больно хваталась.

– А что ты, – говорит молодица, – добрый молодец, где ты эту шалфетку взял, а невесту где украл?

– Я не украл, а мне брат Гришка дал.

А брат Гришка на брусу сидит, он и в трубочку курит.

– А что, тетенька, о чем болишь, о чем заботишься? Ведь шалфетка то твоя, и блюдья ти твое, и стаканчики твое, да и дочь-то твоя! Она из воды прибрела. Как ты в баню-то пошла, дочь то прокляла, еще она маненька была.

Вот она слезами залилась, за доченьку схваталась. Доченька испугалась, от матери убежала, к мужу подбежала.

– Ох муж, мой муж, я не знаю, как быть и кого мне любить: не знай мамыньку, не знай тебя.

Отвечает молодец:

– А где Гришка, братец мой?

Сидит Гришка на брусу, он и трубку курит.

– Я здесь. А вот будь твоя жена!

Тут и теща-то была, и рюмочки пила, свою дочку пропила. Будет, брат, да и прощай! Живи, не тужи!»

(Абрам Новопольцев)

Мужик у чорта денег просил; ну тот дал взаймы.

– Когда же отдашь?

– Да я тебе душу отдам.

– Когда же к тебе придти?

– Да через три года.

Пришел чорт через три года.

– Ну, давай, мужик, душу!

– Погоди, дай, пообедаю.

Пообедал.

– Ну, как же будем душу вынимать?

– Она сама выйдет, погоди.

Вылез из-за стола, потянулся, да как п……

– На, лови!

Чорт руки растопырил и диву дался – что это у него за душа: вкруг носу вьется, а в руки не дается.

– Ну, у меня другой, – говорит, – нет. Ступай!

(Абрам Новопольцев)

Стоял солдат на часах и захотелось ему на родине побывать.

– Хоть бы, – говорит, – чорт меня туда снес!

А он тут как тут.

– Ты, – говорит, – меня звал?

– Звал.

– Изволь, – говорит, – давай в обмен душу!

– А как же я службу брошу, как с часов сойду?

– Да я за тебя постою.

Решили так, что солдат год на родине проживет, а чорт все время прослужит на службе.

– Ну, скидывай!

Солдат все с себя скинул и не успел опомниться, как дома очутился. А чорт на часах стоит. Подходит генерал и видит, что все у него по форме, одно нет: не крест на крест ремни на груди, и все на одном плече.

– Это что?

Чорт и так и сяк, не может надеть. Тот его в зубы, а после – порку. И пороли чорта каждый день. Так – хороший солдат всем, а ремни все на одном плече.

– Что с этим солдатом, – говорит начальство, – сделалось? Никуда теперь не годится, а прежде все было в исправности.

Пороли чорта весь год. Изошел год, приходит солдат сменять чорта. Тот и про душу забыл: как завидел, все с себя долой.

– Ну вас, – говорит, – с вашей и службой-то солдатской! Как вы это терпите?

И убежал.

(Записано от П. С. Полуэктова, в Симбирске)

Жил был кузнец, молодой парень, и работать был горазд, и водочку любил выпивать, и деньги мог добывать. Как придет в кузницу, положит на наковальню уголь, ударит молотком и говорит:

– Хлоп, да чорта в лоб!

Кажний день все хлоп чорта в лоб: весь ему разбил. Так чорту досадно, что хочется ему кузнеца поймать. Вот у кузнеца детей не было, он взял, да ему мальчишку и привел, и отдал ему в дети. Рос он (чертенок-то) не по дням, а по часам и вырос большой. Кузнец его поит, кормит, как роднаго; а все как ни придет, все уголь на наковальню кладет, все хлоп чорта в лоб. Вот этот чертенок такой стал мастер, лучше отца. Еще подъезжает сейчас к кузнице дьявыл на тройке и привез старелаго самаго, чуть ползат, дьявыла. Тащит его в кузницу переделывать молодым.

– Переделай, – говорит, – мне этого старика молодым! Сколько хочешь бери!

– Нет, я не могу.

Сын и говорит:

– Тятенька, я могу.

Сейчас велел отцу привезти кадушку воды. Кузнец привез. Сын ввалил дьявыла в горн, раскалил его как огненнаго, ввалил на наковальню и начал молотком дуть. Жарил, жарил, бултых его в кадушку! Лезет он оттоль такой-то молодчина!

Сатана денег им несколько дал и увез молодаго назад. Сын и говорит:

– Что, тятенька, выучился старых молодыми переделывать?

– Не мудрено, сынок.

– Я пойду, – говорит сын, – на базар. Если привезут опять стараго дьявыла, ты его переделай.

Ушел из кузницы и пропал. На тройке опять дьявыл летит, везет стареущаго дьявыла.

– Переделай, кузнец его! Одного переделали, переделай и мого. Бери что хочешь!

Кузнец сам дьявыла тащить не может, разогрел пудовку углей и говорит:

– Тащи его в горн!

Дьявыл втащил и брякнул его в горн. Дьявыл зеват: его жжет. Кузнец сожег дьявыла и кости прямо в кадушку. Дожидались, дожидались, а он оттоль не вылезат. Набегло дьявылов и несколько; подхватили кузнеца и потащили, да и говорят:

– А, топерь-то ты нам попался! Вот топерь не станешь говорить: хлоп чорта в лоб!

Взяли его и бултых в воду. И утонул кузнец.

(Абрам Новопольцев)

Бог человека по своему образу и подобию создал, и чорт тоже захотел сделать: написал и вдунул свой дух. Выскочил козел рогатый – чорт его испугался и попятился от козла. С тех пор он и боится его. Вот почему в конюшнях козля держат, и на коноводных тоже, где бывало пар до ста лошадей, всегда козла держали. Он – чортов двойник.

(Записано от П. С. Полуэктова, в Симбирске)

У чертей старшие есть и младшие. Первые приказания отдают, а вторые исполняют. Вот раз чертенку дали приказ пакость какую-то сделать, а он и не исполнил. Ну, ему сейчас под железные прутья должно воротиться. Испугался он и давай Бога молить:

– Господи, коли ты меня от железных прутьев избавишь, никогда пакостничать не буду!

Бог его и не оставил: спрятал чертенка в церкви, под плащаницу. Черти его и не могли найти, бросили искать. Стал после этого чорт ангелом и возрадовались и на небе, и на земле.

(Записано в Симбирске)

Не в котором царстве, не в котором государстве, именно в том, в котором мы не живем, жил был царь, а у этого царя были сын да дочь: сын – Иван-царевич, дочь – Марья-царевна. И был у этого царя круг (кругом) дворца прекраснейший сад; в этом саду беседка, а у беседки стоял на часах один солдатик очень красивый собой. Приходила в этот сад прогуливаться одна енеральская дочь. Влюбилась она в этого солдатика; постоянно придет к нему, посидит, поразговаривает и отправится домой. Царь это дело сметил, приходит к солдату и говорит: – Слушай, служивый! должно быть, тебя любит эта енеральша? – Точно так, ваше царское величество, у нас с нею любовь происходит третий год.

Однажды царь прогуливался в саду и явилась тут енеральша. Захотелось царю склонить ее к себе в любовницы, но она ни на что не соглашается. Царь разсердился на нее и говорит: – Ах ты, подлая! солдату…! – Как! я солдату…? – Сейчас отправилась к солдату, приходит и говорит ему: – Что же, служивый, вы какими словами похволяетесь, будто я вам…? Солдат очень испугался, да от робости и сказал: – Да как же не…? Конечно…! – Ну так хорошо! Сейчас отправилась домой и обсказала своему родителю. Тот приказал посадить солдата в темницу. А была в него давно влюблена Марья-царевна, но не могла найти способа с ним сблизиться. Теперь же нашла легчайший способ: сделала к солдату подземный ход и стала ходить каждый день. Солдату отлично стало жить, только что не на воле.

Вот вздумалось царю женить своего сына. Стали свататься за тридевять земель в тридесятое царство к Настасье прекрасной и та была согласна идти за царевича с тем только, чтобы он отгадал одну загадку. Прислала она в чемодане саблю и нужно было отгадать: в котором конце носок и в котором рукоятка.

Приходит Марья-царевна к солдату и обсказывает ему об этом деле. Солдат говорит ей: простая штука отгадать: опустите чемодан в молоко; в котором конце руковятка, тот и повернется кверху, так и отпишите, будет верно. Опустили чемодан в молоко, – верно сбылось по-солдатову. Отписали туда обратно. И присылают опять оттуда 12-ть голубей, и нужно узнать который из них старший; голуби были сизые.

Марья-царевна приходит к солдату и говорит ему: опять пришла загадка: 12-ть голубей и нужно узнать, который из них старший. Солдат отвечает: насыплите пшеницы и пустите голубей; все голуби будут клевать, а один меньше; он будет ходить да ворковать круг их, так вы его и заметьте; будет верно. Заметили голубя, отправили обратно, вдруг оттуда письмо, чтобы сам Иван-царевич приезжал. Иван-царевич собрался в путь и отправился. – Приходит Марья-царевна к солдату и говорит: – У нас отправился далеко братец Иван. Отвечает ей солдат:

– Ежели меня не будет там, так ему не воротиться домой. – Ах! как же так! поезжай туда, я тебя отсюда выпущу…

Вышел содат из темницы. Дала ему Марья-царевна денег на дорогу; солдат купил себе приличное платье, пошел по кабакам и набрал себе 12-ти пьяниц. Пьяницы и говорят: – Что прикажите, хозяи, делать?

– Что делать? ничего, только вино пить.

– Ах, брат, житье важное!

Отправились в путь дорогу. Много ли, мало ли отошли они места, только солдат увидал: дерутся на дороге два чертенка, делят после деда-прадеда шляпу-невидимку и не могут разделить. Солдат подошел к ним и говорит: полноте вам драться, давайте я вам разделю. – Раздели, брат, пожалуйста! Солдат взял ружье, зарядил порохом. – Вот я хлопну, так бегите; который этих порошинок больше насбирает, того и шляпа – Хлопнул из ружья, черти побежали. Надел он шляпу-невидимку, пошел к пьяницам и хлопнул одного шляпой. Пьяницы начали драться. Солдат снял шляпу. – Ребята, что вы, тише! Пьяницы начали друг на дружку жаловаться:

– Он мне дал оплеуху! – Другой: он мне дал оплеуху, вот и драться стали. Солдат угостил их водкой.

Пошли дале. Опять на дороге деруться два чертенка. Солдат подошел к ним. – Об чем, ребята, деретесь? – Делим скатерку-самоварку, два года не можем разделить. – Давайте, я разделю. – Раздели, брат, пожалуста. Опять солдат зарядил ружье, хлопнул из него. – Ну, ступайте, бегите, сбирайте эти порошки, который скоряе сосбирает, того и скатерть. Черти убежали, солдат взял скатерку и ушел к своим товарищам. Раскинули скатерку. Всего стало довольно и водки и кушанья.

Опять пошли вперед. Идут дорогой и опять солдат видит: деруться два чертенка. Подходит к ним. – Об чем, ребята, деретесь? Вот делим после деда-прадеда ковер-самолет, три года не можем разделить. Солдат зарядил ружье, хлопнул из него. – Бегите скорее, собирайте эти порошки, который скоряй сосбирает, того и ковер. Черти убежали, а солдат взял ковер-самолет и отправился к своим товарищам. Угостивши их, раскинул ковер. Сели они, полетели подобно из лука стреле пущенной, сразу преставились в то царство, где была Настасья прекрасная, и спустились в сад. – Еще Ивана-царевича и слуху не было. Солдат и говорит своим товарищам: – Слушайте, ребята, будут вас спрашивать, так вы отвечайте, каждый про себя, я большой-набольшой. Вдруг из дворца увидали, что прилетел жених на ковре по воздуху; сказали Настасьи прекрасной, та пошла встречать и говорит своим придворным: однако, хитер жених! – Приходят туда и видят: все пьяны. Начали спрашивать: кто из вас большой? Все в один голос отваечают: я большой-набольшой! так и не могла ничего добиться. Настасья прекрасная приказала принять их во дворец: потом сама я узнаю, кто из них старшой!

Пьяницы пришли во дворец, начали там пировать, а Настасья прекрасная приказала постлать в комнату одну перину. Пьяницы уснули кто где, а солдат лег на перину. Вдруг ночью приходит Настасья прекрасная, взяла и отсригнула у солдата угол у жулетки, а сама ушла.

Солдат, проснувшись и заметив это дело, взял у всех отстриг углы у жулеток. Утром приходит Настасья прекрасная и спрашивает: кто, господа у вас большой? Пьяницы все в один голос отвечают: я большой, я большой! Подходит она к солдату. – Вот он над вами большой! Тут пьяницы ее спросили: почему вы замечаете? – Я вечор вот угол отстригла от жулетки. Пьяницы посмотрели: также и у них нет углов. – Нет, это не правда; вот и у нас углов нет. Настасья прекрасная видит: толку нет, приказала их прогнать в шею.

Солдат с пьяницами отправился в город и нанял квартиру. Вдруг приехал Иван-царевич. Началась пушечная пальба, по всему городу стало известно, что приехал настоящий жених. Настасья прекрасная собралась и пошла встречать со всем своим прислугам. Встретили Ивана-царевича, прияли во дворец и начали водить его по комнатам. Привели его в одну комнату, в которой между окон была решетка вроде копий, а на кажном копье человечья голова. Вот и говорит Настасья Ивану-царевичу: «Иван-царевич! вы две загадки отгадали, так я согласна идти за вас замуж, только с тем, что сошьете вы мне платье под венец такое точно, какое и я сошью, чтобы материя одна была, ширина одна и длина и к завтрашнему утру чтобы было готово».

Иван-царевич пошел по портным, по портнихам, только его дураком называют: почем мы знаем, какое она сошьет! – Идет он городом со своим адъютантом; попадается им на встречу старуха. – Что баушка, не знаешь ли какой нибудь портнихи или портнаго хорошаго? – Нет, родимые не знаю; сходите, вот недавно приехали какиие то пьяницы, спросите у них, они народ дошлый, небось и знают. – Иван-царевич отправился на квартиру к пьяницам, приходит туда, а там песни, пляска, драка, что такое и сочиняется! И спрошал у них: послушайте, господа! кто из вас большой! Все отвечают: я большой и я большой! Царевич посмотрел и отправился обратно, вдруг солдат выбегает за ним. – Вам что угодно, Иван-царевич? – Вот, что брат, земляк, не можете ли пожалуйста сошить платье: какое царевна шьет, такое и мне нужно. Всех, обошел портных, никто не берется. – Что ж, я возмусь и сделаю, только подпишите треть царства. Царевич переговорил со своим адъютантом – Ну хорошо, с нашей стороны будет готово, только пожалуйста изготовьте к завтрашнему утру. Царевич отправился к себе на квартиру, а солдат надел шляпу невидимку и пошел во дворец. Пришел туда, где платье шилось, только что его кончили. Солдат сидит, вдруг является Настасья прекрасная. И приказала одной фрелине надеть. Та надела и прошла по полу. – Ну где ему дураку сошить такое платье! Фрелина сняла платье, положила в сундук, а Настасья прекрасная ушла. По уходу ея, солдат взял платье себе под пазуху и опять сел. – Через несколько времени хватились платья, а его нет; опять взяли скроили по той же мерке из той же материи и давай шить скорей; сразу кончили. – Солдат отправился домой. Утром является царевич и спрашивает: что, изготовили? – У меня готово, как у вас? – У нас тоже. – Ну, так пожалуйте документ, Царевич подал документ, а солдат ему платье. – Ступай, неси, только не кажи ей, пускай она наперед свое покажет.

Царевич пришел к Настасье прекрасной.

– Ну что же, изготовили?

– У меня готово.

– Так покажите. – Нет, вы наперед покажите, потом и я покажу. – Царевна надела платье и прошла по полу. – Ну вот у нас какое! Царевич вынул свое – точно такое же. – Ну, Иван-царевич хитер, только кто у тебя хитричает? Еще сделай мне башмаки, такие же, какие и я сделаю. Иван-царевич отвечает: ну хорошо, приготовлю.

Распростившись с Настасьей прекрасной, отправился опять с адъютантом по сапожным мастерам, но ни один не берется. – Черт ее знает, какие она сошьет! Адъютант говорит царевичу: пойдем-ка опять к пьяницам. Приходят к пьяницам, спрашивают большого, – все в один голос: я большой, я большой! Солдат выходит опять к Ивану-царевичу.

– Что вам Иван-царевич, нужно? – Да вот что: нужны башмаки, не можете-ли пожалуйста сделать? – Отчего, могу, только треть царства отпишите; приносите утре (завтра) документ – и получите башмаки.

Царевич отправился на квартиру; солдат пошел во дворец. Приходит туда, там башмаки совсем сделали, поставили на шкап. Солдат взял их и отправился. Там после него хватились башмаков – нет. Что же такое? Не чорт ли у нас уносит? давай опять кроить и шить новые; сразу изготовили.

Царевич приходит утром, приносит солдату документ на треть царства, отдает, а солдат ему вручает башмаки.

– Ступай, неси, только не кажи, наперед пускай она свои покажет.

Приходит царевич во дворец. – Изготовили ли? – У нас готово. – Ну так покажите-ка! – Нет, вы свои наперед покажите. Царевна вынула из шкапа башмаки. – Ну вот у нас какие! – Иван-царевич вывязал из платка и подал свои башмаки. Царевна посмотрела и сказала: – Ну хитер Иван-царевич, только не знаю, кто у тебя хитричает. Ну, теперь когда сделал башмаки, сделай то, что я сделаю в сегодняшную ночь.

Царевич пошел и задумался очень тяжко; и говорит своему адъютанту: ну тепериче куда пойдем? – Пойдем опять к пьяницам, они не помогут ли?

Приходят туда. Вышел к ним солдат.

– Что вам требуется, Иван-царевич?

– Да вот что Настасья прекрасная приказала сделать в сегодняшную ночь то, что она сделает; не может ли как нибудь устроить? – Отчего не могу, только пожалуйте документ на треть царства, приходите утре.

Царевич отправился на квартиру, а солдат во дворец, Только подходит ко дворцу и видит: стоит тройка коней; и выводят Настасью прекрасную завязанную платком. Фрелины с причетами садят ее в карету, и солдат с ней сел. Кучер повез неизвестно и куда, только подъехали к морю, где стояла шлюпка. Настасья прекрасная вышла, села в шлюпку, и солдат сел тоже, поехала на остров, который недалеко был от берегу; приехала на остров, села и давай причитать. – Ах, друг мой, выйди, простися со мною в последний раз. Вдруг море заволновалось и вышел оттуда водяной царь, с нею поздоровался, также прослезился. – Ну, прощай моя дорогая любовница, не видаться нам будет никогда! Царь лег к ней на колени, она начала у него искать в голове и выдернула золотой волосок. Солдат захватил за волосье, целую горсть вырвал. Царевна посидела со своим любовником, простилась, села в шлюпку и поехала. Солдат также сел с нею. Вдруг видить: плывут в море два селезня. Царевна поймала одного, а другого солдат схватил, вышли они на берег, сели в карету и поехали домой.

Встретили царевну фрелины. Входит она в залу в веселом виде и солдат вошел с нею, опустила селезня и приказала убрать как можно лучше. Взяли селезня, начали унизывать разными лоскуточками; солдат тоже стал украшать своего. Те убравши селезня, опустили на пол; солдат посмотрел: у него хуже убран селезень; взявши своего опустил, ихняго взял, завязал в платок и отправился домой.

Утром рано является царевич. – Ну что, брат сделали? – Сделал. На тебе селезня и горсть золотого волоса, а мне пожалуйте документ. Царевич отдал документ и пошел во дворец. Встретила его Настасья прекрасная. – Ну, Иван-царевич, сделал ты то, что я сделала? – Я не знаю, покажите наперед, что вы сделали. Царевна приказала опустить селезня. – Ну, у вас есть-ли такая штука? – Царевич развязал узел и опустил своего селезня, гораздо превосходнее ихняго. – Ну хитер Иван-царевич, не знаю только, кто у тебя хитричяет. Потом вынимает из кармана золотой волосок. – Ну, у вас есть-ли такая штука? – Иван-царевич вынял и подал целую горсть волосья. – Ну, Иван-царевич это последняя тебе моя загадка, так давай, собирайся как можно скорее, поедем в твое царство венчаться. Царевич сразу в поход изготовился и отправился. А солдат не торопится домой, знай кутит со своими товарищам, много прокутил времени после них потом сказал: – Ну, друзья, и нам пора отправляться. – Расчитались за квартиру честно-благородно, вышли за город, сели на ковер самолет и сразу представились в свое царство, еще Ивана-царевича и в слухах нет. Тут солдат наградил всех пьяниц деньгами; те отправились по питейным домам: еще не все там были забраны пьяницы; увидались со своим друзьям. Те и спрашивают: – Что брат, где пропадал, тебя не видать было? – Не говори брат, были в таком месте – черт знает, где и были!

Солдат в это время опять нарядился в солдатское платье и сел в темницу. Приходит Марья-царевна и спрашивает: благополучно ли съездил и про брата тоже.

Приезжает Иван-царевич. Встретили его с пушечною пальбою и так как к свадьбе все было готово, то на другой день и обвенчались. От царя вышел милостливый манифест, чтобы всех пленных из заключенных мест ослободить, а про солдата совсем забыли.

Марья-царевна и говорит своему отцу: – Дрожайщий родитель! Что же вы всех пленных ослободили, а есть один солдатик заключен в темнице, – что же ему милости нет?

– Ох дрожайшая дочь! Ладно, что напомянула, а то я совсем про него забыл.

Сейчас приказ вышел: ослободить солдата. А Марья-царевна заранее сказала ему: когда выйдешь на волю, являлся бы на свадьбу. – Солдат по выходе оделся как можно лучше и отправился во дворец на свадьбу. Принят он был в лучшем виде, наипаче от Марьи-царевны. Отошло венчание, съехались гости, и пошел пир на весь мир. Как распировались, солдат подходит к царю и подает ему три документа. Царь прочитавши про себя, обратился ко всем посетителям своего дому и начал читать вслух. Прочитавши все документы, проводил свадьбу. После свадьбы призывает к себе сына.

– Ну сын мой любезный, вы отправляйтесь в то царство к своей супруге, здесь тебе не принадлежит ничего, потому что ты сам подписал три трети царства.

Царевич отправился с Настасьей прекрасной в ее царство, а старый царь отдал Марью-царевну замуж за солдата. Солдат стал жить да поживать, царством управлять.[230]

Жили были мужик да баба. Жили они богато, только детей у них не было, а детей иметь им очень хотелось. Вот баба и пошла к колдуну и разсказала про свое горе и просила помочь ей чем нибудь. Колдун и дал ей два корешка и сказал: съешь эти корешки в полночь с мягким хлебом и станешь беременна. Баба съела корешки и вскоре действительно забеременела.

Как-то мужику понадобилось ехать в город и баба осталась в доме одна. Наступил вечер. Бабе стало страшно одной, она и пошла к соседям, чтобы позвать кого нибудь ночевать к себе, но никого не могла найти. Делать было нечего, вернулась домой и легла на печь. В полночь у ней родился ребенок. Она спеленала его и положила к себе на колени. И видит: ребенок смотрит на нее так, словно съесть хочет. Испугалась она, положила ребенка в зыбку, а сама стала молиться Богу. Вдруг слышит, кто-то постучался у окна. Баба обрадовалась и спрашивает: кто там? – Странник. Баба побежала отпирать. Странник вошел в избу и улез на печь. За ним улезла и баба и спряталась за него. И видит она: выскочил ребенок из зыбки и тоже лезет на печь и говорит: я тебя съем! Но старик перекрестил его и ударил по голове. Ребенка не стало, а – на полу очутились два корешка. Старик взял корешки, сжег их на огне и пошел вон из избы.

В одной деревне жил муж с женой и дожили они до глубочающей бедности: больше стало жить нечем. И говорит мужик бабе: ну, баба, я пойду поряжусь к богатому мужику в работники. Пошел и порядился, взял задатку 15 руб. и скоро прожил эти деньги, пошел порядился к другому и у другого взял 15 руб., и эти прожил, пошел к третьему и у третьяго порядился, взял 15 руб. и эти прожил.

И пришлось мужику сходить к обедне. Пришли и те мужики богатые в церковь. Жили они между собой дружно и завели разговор; один другому начал сказывать: вот что, братцы, я этта (недавно) порядил работника какого, да вон он стоит! – Да как же, и я его порядил! Третий: и у меня порядился! Поговорили мужики промеж себя, работнику ничего не сказали, а он слышал ихние разговоры, приходит домой и говорит своей жене: ну баба, я теперь пойду и поряжусь работать к чорту.

Пошел в лес и попадается ему чорт навстречу, спрашивает: куда мужик пошел? Отвечает ему мужик: в лес дрова рубить. – Так вот что: порядись ко мне в работники. Мужик отвечает ему: с удовольствием, очень рад. – Так приходи завтра в такое-то место, об цене нечего разговаривать, я ценой не обижу.

Пришел мужик к чорту работать. Чорт напоил его водкой. – Ну ступай, ложись спать, у меня ни один работник до троих суток не работает. – Вот прожил мужик трои сутки; на четвертыя встал его хозяин по утру рано, разбудил работника: ну-ка, работник, пойдем в лес, нужно срубить три осины толщиной вершков в 16-ть, длиною шести сотен и сделать через реку лавы.

Вот взяли по топору и пошли в лес; у чорта топор был весом фунтов в 30-ть. Пришли в лес и начали рубить осину; чорт как начал хвостать – сразу половину пересек, а мужик не может и корки сбить. Срубили они осину, очистили прутья, нужно тащить ее. Чорт и говорит своему работнику: ну, брат, давай, потащим осину на реку; взял под комель, а мужик не дает ему, говорит: отойди, чахоточный, прочь, где тебе унести, ступай, берись под вершину. – Делать нечего, чорт пошел к вершине, поднял вершину и давай подбираться. Мужик кричит: молодец хозяин, давай еще маленько! – Чорт поднадал (подвинул на себя), осину всю и поднял. Мужик влепил топор в осину, сам сел на комель. – Ну, хозяин, пошел! – Чорт попер осину, до того, что пристал (устал). – Ну, казак, давай отдохнем! – Ну, какой тебе отдых, давай, тащи, урод! Делать нечего, не хочется чорту поддаться мужику, пошли опять вперед. Притащили осину на реку. Чорт и говорит работнику: ну, казак, давай, кидай! – Нет, хозяин, стой, дай перебраться, у нас с тобой не на одном плече. И свернулся мужик с комля. – Ну, хозяин, кидай! – Чорт бросил осину и сам свалился. – Что же ты, хозяин? – Я пристал, ступай ты обедай, а я отдохну здесь, Мужик приходит обедать и спрашивает его чертовка: что, брат, где оставил хозяина? – Он, чахоточный, притащил бревно, свалился, на реке лежит, поди только не околеет.

Работник пообедал и лег спать на повети в сани. Чорт пришел домой и жалуется своей хозяйке: ну, баба! вот так работник! Я то ли не едрен, он меня втрое едренее, надо его ужо ночью убить, а то жить нам будет плохо.

Мужик выслушал чортовы разговоры, дожил до вечера, поужинал, пошел спать. В сани положил ступу и окутал тулупом, а сам лег на сено. Вот чорт встал ночью, взял сорок пудов палицу и пошел бить казака. Подошел к саням и брякнул по ступе так сильно, что ступа прискочила ударилась в верх стропила. Чорт с радостью пошел к себе в избу и говорит своей жене: ну, баба, так треснул казака, нани (даже) он вверх вылетел. А казак, вставши утром рано, пошел преспокойно в избу. Чорт увидал казака, очень испугался и говорит ему: что, казак, не знаешь, что так шибко треснуло вечор на дворе? А казак отвечает: тебя надавало с хорошей-то постройкой, – должно быть лопнула стропила.

И говорит чорт своей жене: ну, жена, давай уедем из дому вон, пускай здесь живет работник один. Забрали они все деньги – он в один мешок, а чертовка в другой. А казак к чорту в мешок и залез. Потащил чорт мешок; казак разрезал мешок и видит, что чорт тащит ихним полем и стал говорить: стой, брат, хозяин, тебе от меня не уйти! – В испуге чорт не понял того, что мужик сидит в мешке и бросил мешок. – Давай, баба, кидай и ты! И чертовка бросила свой мешок и побежали неизвестно куда. Мужик, взявши мешки с деньгами, притащил домой и первое его было дело – заплатить долг богатым мужикам, потом завелся хозяйством и стал жить в лучшем виде, а чорт к мужику не показался ногой.

В одной деревне чорт все воровал скотину. Вот и порядился такой пастух, что уж не даст чорту украсть что нибудь, порядился на три дня по сту рублей на день. – Выгоняет он в первый раз скотину, чорт и выходит из озерка. – Пастух! давай, говорить, мне самолучшую корову! – А пастух говорит: нет еще, погоди, не дам! – А ты что делаешь? спрашивает чорт пастуха. Пастух говорит: вью веревки. – На что веревки? – А море морщить, да вас чертей в одно место корчить. Чорт сейчас и бросился в озерко, там пересказал своему дедушке: ох, говорит, какой теперь стал пастух, не дает мне и скотины-то! Он веревки вьет, хочет море морщить, да нас чертей в одно место корчить. – Дедушка подумал да и говорит: видно удалый пастух! иди-ка с ним врядки (бегать взапуски, причем линия бега обоих должны быть параллельны) побегай.

Вышел чорт из озерка и говорит пастуху: давай врядки бегать! – А пастух отвечает: охота мне врядки бегать! у меня есть младен двух ден, и тот тебя обгонит А где же он? – А вот пойдем, так укажу. – А пастух знал заячье лежище (логовище) в одном кусте и привел чорта к лежищу. – Вот лезь в куст, он выскочит так и бегай с ним врядки! – Чорт сунулся в куст, выгнал зайца и зачал бегать. Только заяц бегает как попало, туды да сюда, а чорт кричит: врядки, врядки!

Опять чорт пошел к своему дедушку и стал разсказывать: ой, дедушка, говорит, у него есть младен двух ден, и тот меня обогнал, а сам он со мной еще и не бегал. Нам бы такого порядить в работники, так чтобы он нам и наделал! – Так иди, поряжай, не порядится-ли?

Вышел чорт на берег, а пастух тут и стоит. – Пастух, порядись к нам в работники, говорит чорт. – Порядите. – И порядился к чорту за 300 руб. на год. Оставалось ему еще два дня в пастухах прожить, и уговорились они с чортом заранее, что чорт выйдет на берег встретить.

На четвертый день приходит пастух, чорт его и встретил и повел лесом. Привел на место и пошли они на другой день дерево рубить. Пришли к толстущей осине. Стал чорт рубить осину и живо срубил. И спрашивает чорт: всю ли вдруг нести или мелким потащим? – Всю вдруг унесем, говорит пастух. Навалил он на чорта комель, а сам держится сзади за пруточки. Тащит да тащит чорт, так что в поту весь. Оглянется на работника и спрашивает: что не устал? – Нет, не устал. – А я так сильно устал. – Иди под комель, а я стану под вершину. – А я не знаю здесь дороги, так давай повернемся, ты иди под вершиной вперед. Навалило на чорта всю осину, а сам сел на комель.

Не дотащили осину, бросили и пошли оба домой. Пришли и говорит чорт своему дедушке: ой дедушка, это нам не работник, он меня замает: я в поту тащу, а он все идет в леготе; надо его разсчитать, а нет, так зарезать.

Пастух это слышал, положил на свою кровать корыто и закрыл его, а сам лег под кровать. Чорт ножик наточил, бежит и начал корыто резать, а пастух под кроватью хрипит, будто он зарезан.

Ушел чорт в избу, а работник и идет к нему. Старый чорт и говорит; нам тебя не надо, разсчитаем тебя. Разсчитали его, отдали деньги за весь год, пастух и пошел. Пошел только не знает, как из лесу выйти, заблудился совсем. Трои сутки блудился, увидал дуплю (полое дерево), влез на нее, чтобы посмотреть, не видно ли где жила (жилое место) и провалился в дуплю. – Просидел он тут трое суток, не евши, и думает, что уж смерть.

Вдруг слышит: народ круг (около, вокруг) дупли заговорил. Какой-то мужик подошел да и колонул по дупле обухом. А пастух и забучал, будто что улей. Мужик и давай рубить дуплю, подрубил дуплю, а пастух как закричит; ох ты! мой дом рубить! я тебе дам, постой-ка! Мужик испугался и – унеси Господи! а коней тройку тут и оставил. Пастух вылез, сел на коней и поехал домой.

(Записано со слов крестьянина Кадниковскаго у. Замошской волости Ник. Васильянова)

Жил был мужик, пошол он к озеру деньги хитростью наживать. Сел к озеру и давай веревку из конопельца скать. Бес выходит из озера: «Че делаешь?» – А веревку ску. «Зачем?» – Озеро лажу моржить. – «Не моржи мужик, я тебе куцю денег дам». – Тащы давай. – Мужик шапоньку снял, дыру вырвал в ей и щапочьку над ямой устроил, Бес тащыть денег подолом. «Давай, сыпь деньги». Бес высыпал, деньги в яму ушли, шапка неполна. «Бежи, другой подол тащи». Опеть побежал бес – в яму боле не ушло, шапка наполнилась. Бесу стало деньги жаль. «Давай мужик палицу вверх метать, хто выше высьвиснеть тому и деньги». – Тащы давай. – Притащил бес палицу. «Мечи мужик». – Нет, ты мечи. – Бес свиснул, высоко палича улетела. Бес мужика наряжат, мужик паличу шевелить не можот. «Обожди, говорит мужик, облако пройдет я на небо заброшу». Бес говорит: – Ради Бога, мужик, не мечи, меня дедко бранить станет. – Утащил бес палицу в озеро, вышол и говорит: «Станем на санках волочиться, хто доле песню споет, тому и деньги». Мужик согласился. Шишко санки притенул. Бес говорит: «Я седу на сани, ты мужик потени». Мужик потенул, беса поволок. Мужик волок беса, волок, не пристал, у беса были коротка песня. Мужик сел, бес поволок, мужик поет: «Вот люди, да вот люли»… Пел, пел, беса пристановил, бес говорит: «Ну, мужик, твои люли меня укацяли». Опять деньги мужику доставаютца. Бес деньги жалеет-бы. Бес говорит: «Давай мужик березу кулаком тыкать, которой проткнет, тому и деньги». Пока бес таскал санки к дедку, мужик нашол в березе – сук выпал, прикрыл берестом. Бес прибежал, мужик по готовой дыры и проткнул, а бес стал тыкать не мог. Бес говорит: «Давай, мужик, пойдем в вашу деревню». Мужик собрал деньги в подол, пошли. У реки стоят две лодки. Бес надел их на ноги, мужик спрашиват: «Это што делать?» – А это моего дедка коты». – Пошли дальше, стоит баенка; мужик спрашиват: «Што стоит?» – Моего дедки шапка. – Взял да и наложил на голову. Идут в деревню, в деревне огни горят. Бес спросил: «Што светит?» – Бесов выживают. – Бес испугался, побежал упал и до смерти убилса.

Однажды мужик на озере рыбу ловил, рыба не попадалась, он и подумал: «Хотъ-бы черт мне дал рыбы-то!» Подумал и пошел домой. На дороге попался ему человек и говорит: «Что ты, мужик, думал?» – Ничего я не думал. – «Как ничего не думал? Вспомни-ко хорошенько». Тогда мужик вспомнил свою думу на озере, и говорит: – Я подумал: хоть-бы черт мне дал рыбы-то!» – «Это хорошо, а что от добра дашь?» – Рад-бы что угодно дать, да нет ничего, есть только чорный бык, я бы и того отдал. – «А обманешь?» – Нет не обманю. – «Хорошо, веди завтра быка». Назавтрие, по утру встал мужик, вспомнил о вчерашнем, и жаль ему стало быка, и думает: «Дако, я пойду на хитрость: возьму худую веревку и привяжу к лесине». И как вздумал, так и сделал; пошел к озеру и привязал веревку за лесину, и пошел осматривать свои ловушки. Рыбы попало очень много. Выходит из озера черт и говорит: «Вот тебе рыба, а где же бык?» – Быка я привязал к лесине. – Пришли к дереву, за дерево одна веревка привязана; мужик и говорит: «Эх, брат, бык-то оторвался!» – Давай, делать нечего, смотри приведи завтра. – Мужик обрадел, снес рыбу домой, и назавтрие опять пошел на озеро, и опять привязал худой обрывок веревки за дерево и пошел смотреть ловушек. И опять увидел, что рыбы много, обрадовался и пошел было домой, а черт опять выходить из озера и просит быка. Мужик говорит, что бык опять оторвался. Тогда говорит черт мужику. «Смотри мужик, не обманывай, приведи суленаго быка, а не то тебе худо от меня будет». Приходит на третий день и видит мужик, что медведь на другом берегу озера кидается в воду и плывет, а черт выходит из озера и требует быка. Догадливый – мужик отвечает черту: «Быка-то я привел, да он опять оторвался, вишь вон плывет по озеру – хватай его скорее!» Тогда черт подбегает к берегу и хватает медведя, но одолеть не может. Выходит из озера другой черт и двольни (так) медведя ухаживают. Тогда первый черт приходит к мужику и говорит: «Ну брат, како у тебя бык-то, я один и справиться с ним не мог, а если-бы не пришел ко мне на помочь мой дедко, он меня уходил-бы; да он и дедушко-то моего так копытом стягнул, что чуть и глаз не выстягнул».

Досюль мужик полесовау, захотелось ити ему в лесовую фатерку; на ниделю пошоу, взяу хлеб с собой. Вот он день ходиу, попауся ему ребок подпорчоный (гнус-мышь-подпортиу), захотелось ему поджарить. Пришоу к ночи в фатерку, рябка поджарить захотелось. Он его варит, чорт пихается в фатерку. «Ну, что, мужик, варишь?» – «Реба своево». – «А дай-ко мни ложку попробовать ухи», чорт скае это. Ну он и попробовау. «Ах, как уха хороша! Ты своего ряба варишь?» мужик сказау, что своево. «Ну, а какая уха хорошая, дай ко мни нож, я своево вырублю реба». Он и вырубиу. Стало ему тошно больне. А этот чорт пошоу в ледину, закричау во весь…(все горло). Ну, мужик видит, что беда, взяу собрауся совсем, давай домой ити ночью. Домой пришоу, баба блины пекет. «Что ты, мужик, шоу на ниделю полесовать, а сам сичас огворотиуся?» Ну мужик скаэ: – «Ну, баба, беда случилась, – так и так», говорит. Ну потом баба говорит: «Ну, мужик, одень мои платья, а я твои одену. Ты пеки блины, а я свалюс в постелю». Ну чорт и пришоу, мужик блины пекет. «Что, тетка, говорит, дома-ли твой муж?» говорит. – «Дома». – «Как же он заставиу моево парня ряб вырубить?» – «О, скае, как у моего мужика, скае, ряб вырублен!» скаэ. «Поди-ко, говорит, зажги огня, поглядим у нео» (баба лежит, так чого…). Ну и пришли, посмотрели. «О, скаже, у мого сына по корешку вырублено, а у твого мужа логом взято». Чорт плюнуу и пошоу, ен его оставиу.

(Записана в с. Кондопоге Петрозаводского уезда от Феофана Алексеева Пормакова (Бирина) 63-хлет)

Была у мужыка лихаа баба, на лихую жонку попау. Ну и ен не може никак от ей сбыть, никак не може перевесть. Ходиу, ходиу ен день в лесях и приходит вецером домой и вьет веревку. Ена говорить: «Куды ты, говорит, муж, веревку вьешь?» – «Ой ты, баба, говорит, я ведь клад нашоу», говорит. Кошель сыскау и походит в утри. «Возьми, ска, меня». – «Нет, не возьму, ска, куды тебя». – «Нет, ска, пойду», говорит. «Ну, ступай, говорит, пойдем». Ен кошель за плеца да и веревку сенную положиу в кошель, и ены приходять к эхтой норы. И ен вяже веревку круг себя. Она говорит: «Ты куды веревку вяжешь?» – «Да, ска, по деньги надо опустить». Она, ска: «Куды ты, я сама пойду, тебя не спущу», скаже. И ен взяу веревку да ю и спустиу туды в нору-ту в эфту. Ена как сошла туды, так он слухаат, она с чертом дратця стала. Там писк, вереск и веревку трясет, избави Господи. Ен и потянуу оттуда: часика два ена там воевала с йим. Как потянет, ажно идет оттуль черт с рогама. А ен взяу да устрашиуся и назад стау опускать, «Вот говорит, ска, не спускай, сделай милость, што хочешь, я тебе сделаю на век свой дружбу не забуду, а збав ты меня от лихой бабы, не спускай туды-ка». И ен его и вытащиу оттуль. Ен скаже: «Ну, поди за мной вслед теперь». Ну, и ены приходят в богатый дом. И ен говорит церт: «Я пойду, говорит на вышку, заберусь на ночь, буду ноць там ломотить (покою не давать), а ты коудуном найдись; пойди ночевать в тот дом. Ну а, ска, придешь как, говорит на вышку, проси, говорит, ты сто рублей денег с хозяэв тых, а я пойду, говорит, на вышку, а ты придь да скажи: „я пришоу, ты вон пошоу“. Ну, и усмирилос и тихо, смерно стало, боуше не шумит, и ему деньги отдали за это за коудосьво, што ен збавиу от беды. И ен говорит: – „Я аще пойду свыше этого к купьцю, я аще буду, говорит так же, ты опеть найдись коудуном“. И ен опеть так же это дело делаат: гремит, што думают хоромы розворотятця. Ну, и ен опеть пришоу так же. „Дядюшка, говорит, не знаешь-ли цего-нибудь, спокою не дае нисколько, однако хоромы розвороцяэ“. Ему опеть сто рублей дали, и ен опеть пришоу на вышку, опеть ска: „я пришоу, ты вон пошоу“. Ен говорит: „Ты больше за мной не ходи, двисти рублей наградили“. И ен опеть шоу в другое место, ломотит ноцьку и другу там, спокою не дае хрещоным. Ен больше… его и просят, он не смеэ ити тудыкова. Ну и потом говорит: „Возми што тиби надо, говорит, только збав от этой беды, третью ноць спокою не имеам“. Ну и ен на достатках боитця, хоть боитця, а пошоу к нему на вышках тудыкова. Он приходит на вышку, а ен кулак заносит на его. „Ты зацим, говорит, сюда приходишь?“ надо его ударить (заносит руку-то)… А он говорит: „Смотри, говорит, деветь баб пришло таких, котораа одна тебя с норы выгнала, а таких деветь пришло“. Он ска: „О, батюшко, я уйду из граду вон и сы слыху вон уйду, только не допусти до меня этых баб лихих“, говорит. И ен ушоу сы слыху вон.

(Записана там же, от той же)

Досюль жыу молодец в бедности и пошоу место искать. Ну, шоу, шоу, пришоу к одной фатерки. Ну, заходит в фатерку, тут живет одна вдова. Ну, «стой, тетенька, скае, нельзя ли ночевать?» – «Ну, можно, скае, можно, голубчик, ночовать». Ну, потом ночовау, утором походит. «Так куда, скае, ты добрый молодец, походишь?» – «Ну, а я, скае, похожу, место ищу, нельзя-ли в пастухи или куда-нибудь придатця». Ну, а она говорит: «Наймись ко мни в пастухи». Ну, он наняуся к этой вдовы в пастухи, утром пошоу с коровамы в лес. Ну, она и говорит: «Ну, пастушок, скае, по всему лесу гоняй, вот в эту ледину не гоняй». А он этот день и не согнау, а на другой день на эту ледину и пригнау коров. Пригнау коров, потом сеу на клочек (мягкий бугорок), потом выняу у него тут хлеба из кошаля, потом печеночку (репа испечона) стау йисть, а другую на камушок положиу. Вдруг приходит человек такой, што с лес долиной. – «Как ты, скае, смеу на эту ледину пригнать коров?» Хватиу, взяу камень с зени. «Вот, скае, как я камень прижму в пясь (сплющу в пясти), так и тебя также, скае, схвачу и скотину всю съем». А этот пастушок хватиу печеночку с камня. «Вот, скае, я тебя прижму, што и сок побежит (а он думает – нечиста эта сила была, што этот камушок значит). Потом эта нечиста сила одумауся: „Нет, видно, этот порнее меня, я только камень сжау в одно место, а он совсем отменито сделау, у него и сок побежау“. Ну, этот чорт говорит: „Што, пастушок, поди ко мне в роботники“. – „Пожалуй, скаже, наймусь, ну только, скае мни надо скота согнать к хозейки, день понорови, а потом, скае, приду“. Ну, он согнау скота к хозяйки, и хозяйке говорит: „Ну, хозяюшка, уволь меня, говорит, скотина одна твоя ходить буде, и нихто не тронет скотины“, Ну, он пошоу. „Ну, ладно, скае, пастушок, если так сделау, то спасибо тиби“. Там ему розсчиталась из жалования, сколько там ряжено было, так рощиталась вполни. Ну, этот приходит на эту ледину пастушок к хозяину. Ну, этот чорт и дожидаат его тут. Ну, и порядились с ним на триста рублей в год служить и пошли. – „Ну. пойдем, скае, за мной“, чорт говорит. Ну, шли, шли маленько место. Потом роботник говорит: „Что, хозяин, скае, надо дров, скае, понарубить по дороге в печку домой, што нам даром ити“. Ну, а чорт говорит: „Ну, а как же мы нарубим, у нас нет ни топора, ничого, ну как же мы нарубим?“ – А роботник говорит: „Ах ты, хозяин, возьмем эту толстую сосну, ты возьми в охапку за вершину за сосну, и я также поймаю, свалим ее с корнямы и потащим домой“. Ну, хозяин захватиу за сосну а роботник зачал гокать (гукать – другие), и свалили. Ну, свалили, надо нести, значит, домой дрова по пути с сучьямы и кореньямы. Што, роботничок, ты под вершинку станешь нести на плечах?» А роботник говорит: «Нет, скае, я под комель стану, а ты под середку, скае, стань, а я понесу комель». Ну, этот хозяин подняу сосну на плече. «Ну, давай, скае, роботник». А он скае: «Ты назад не подглядывай, хозяин». А роботник сеу на этот комелек, песни и поет (сеу на комель). Ну, нес, нес и потом принес уже к фатерке, своей и живленью. Ну, и роботник скрычау: «Ронь, хозяин» (рой эту осину с плеча). Он кинуу соснищо цельнее: «будет дров». Ну, приходят в фатерку, там старуха одна в фатерки. Ну, хозяйка там их накормила, и хозяин хозяйки говорит: – «Ну, хозяйка, скае, старуха, на роботника мы попали, переведет он нас, потому што я вершинку нес дровины, а он комель несет и песни поет». – «Ну ладно, делать нечего, скае, уж такого наняу, так что-же заведешь». Ну, утром (тую ночь, значит, ночевали, проспали) посылают его на пашню пахать. Ну, роботнику назначили, што есть тиби вот эстолько, запаши и домой. Ну, он борозду-дви оставляет, так махау, махау и до обеда кончиу подряд. Ну, приходит к фатерки да и слушаэт, у дверей слушаэт. Оны говорят со старухой: «Надо, как хошь, перевесь роботника, а то нам беда, скаже». Он и мах в фатерку эту; он и двери знаэшь отвориу. «Ну, што роботник?» хозяин спрашиваеэ. «Ну, што, роботник, запахау?» скае. – «Запахау. Што ты мало дела дау мени, скае, што-же без дела буду ноньче ходить поудня». – «Ну, сядь пообедай, скае, а потом отдохнешь». – «Ну, ладно давай обедать», скае. Ну, он пообедау, и послали его спать в сени «Спать, скае, пойди в сени, роботник, там полог есь, там тиби лучше, скае, тут жарко в фатерки». Ну, он шоу спать, бытто спит, а сам сеу гди-нибудь в уголок и слушаэт (и ни в пологу), што говорят там хозяэва. Ну, а этот хозяин говорит хозяйки: «Ну, што, скае, нам нужно уйти с этого места, а то он нас переведет, пущай один остаетця тут». Согласились уйти. «Котомочки давай, сложим в котомки припасы тиби одну и мни, по котомки обым». Ну, сложили котомки, старуха говорит: «Ну, старик, пойдем на двор (в нужник) до ветра». – «И то, отправимся». Потом они ушли на двор, а этот роботник вывернууся с заугоука и сеу в котомку, который себи старик наладиу (которую старику нести). Ну, оны со двора пришли. «Ну, старичек, давай-же пойдем, пока, скае, спит так». Ну, котомки за плеци, да и марш в дорогу. Старик схватиу котомку за плеци и старуха также, вместях и пошли, значит. Ну, шли, шли… дорогой и уж устали, значит. Ну, старушка скае: «Сядем, старик, хошь отдохнем маленько». Ну, и он старик говорит: «Давай сядем». Только начали садитця, он и говорит: «Што за отдох», скае. Он и думаэ, знаешь, в след бежыт, встали и пустились бежать. «Што за беда, скае; не уйдешь от него». Потом шли, шли ну и роботник видит, што они устали, пускай отдохнут. Ну, сели, потом сняли с плеч, клали в сторонку, там, вишь, закусили или нет, не знаю, и свалились. Этот роботник с котомки и – выходит вон, быдто к ним пришоу, и говорит: «Вставайтя, пойдемтя опеть вперед». Оны испугались, давай, делать нечего, выстлали опеть и давай ити. Шли, шли, и он сзади тихонько идет, видит, што они устали, одва идут. Подходят, стала и ночь заломитця. Приходят в место такое – яма большая, досюль выкопана, смолу, видно, курили. Оны круг ямы и розвалились спать. Ну, выдумка у старухи и старика такая: «Ну, положим его на край около ямы, а самы подальше». Его пехнуть ладят ночью. Ну, роботник и лег, не отпераэтця роботник, на крайчик и лег. Ну, а потом, когда оны заснули, он шоу с этого места, сам в середку лег, а старуха на крайчик сделалась, старуху подвинуу на крайчик и стау старика будить. «Старичок, старичок, тоунем, скае, роботника» (по старушьи говорит). Встали и тоунули старуху. Ну, этот роботник вскочиу и говорит: «Куды ты нонь старуху клау, я тебя докажу, скае, под суд все ровно отдам» (там, видно, суда были). Ну, а он ему все денег не отдавау триста рублей, за который быу ряжен. «Ну, ладно, скае, отдам под суд». – «Ну вот, скае, роботник, я тебе дам триста рублей, роботничок, не подавай, не подавай никуды, вот тебе жалование триста рублей за поугода». А он ощо просит за поугода, ну, значит, за уважение, штобы не сказать. Ну, он и согласиуся этот хозяин, отдау шессот рублей. Ну, потом, значит, роспростились с этим чортом, он в своэ место пошоу, а чорт остауся, и потом заходит к этой вдовы, где прежде коров пасти нанявши быу. Приходи к этой вдовы и спрашиват: «Што, тетушка, смерно ли ходит у тебя скотина после этого пастуха, смерноли ходи?» – «Ну, спаси Господи и помилуй, ни одна шерстинка не потерялась» (а раньше кажный день пропадала). Эта удовка еще его денег наградила и отправила. И сказка кончилась.

В Саратовской губернии у одного несчастнаго священника в одну темную осенную ноць в 12 цясов случилось и по покоям и на кухни стук и гром, и шум. Зашли к нему нецистые духи и просят у его одну любезную доцерь. Звали доцерь Александрой. И перепал несцястный священник и – не знат, што с дьяволами поделать. И отказал их до второй ноци и припал он Господу Богу и усердно со своима молитвами и, именно, к Николе Чудотворцу. Никола Цюдотворец вложил ему сцясливый мысль: «Если явятся к теби диаволи и дай им задачу, цего оны справить не могут». На вторую ноць и обращаются диаволи и безпокоят эфтого священника: «Дай нам доцерь Александру». – «Если вы к свету можете состроить божественную церковь, тогда я вам дам доцерь». Выводит их священник на улицю, отводит им такое место и занимаются они за работу. Дело двигается к полуноци, а церковь у них сработана до потолка. Священник на этот слуцяй перепал, што оны задацю справят. Взял послал попадью к суседу и выпросил живого петуха и принял петуха кабайтать (чикутать). К свету ближе петух запел. Священник обрадовался, у них храм не достроен. Так и у них и осталась задаця не дострянана, а доць Александра осталась у своих родителей и попугали его нецистые духи. И крепко он благодорил Миколу Угодника и тым он сбыл от диавола.

Жила была старуха, был у ней сын Андрей. Андрей стал говорить: «Чего же я, мамка, живу и выживу, надо мне какой нинаесть промысел искать»? Она ему говорит: «Че ино, дитятко, где начеешь роботу натти»? Пошол Андрей роботу искать, походил несколько, доходит до озера, до озера не доходит – на липе висит цертенок. Цертенок говорит Андрею: «Спусти меня, я тебе много добра сделаю». Спехнул Андрей цертенка, пошли они вместе к озеру. Говорит цертенок Андрею: «Мой тятька будет набивать тебе денег, ты денег не бери, кольче проси». Подошли они к озеру, из озера вышол черт и в награду денег дават, Андрей кольче просит. Вот кольче дал черт Андрею. Дал кольче, пошол Андрей с кольцем и думает сам себе: «Што в этом кольце есть»? На кольче десять шшерубчиков (в роде гвоздиков). Отвернул Андрей шшерубчик, из кольца вышли три молодца. Позатем он еще четыре шшерубчика отвернул, вышли всего двенадцать человек. Заставил он молодцев каменну стену через проежжу дорогу класть. Склали они каменну стену. Едет обвоз. Ямщики спрашивают: «Кто стену склад»? И стали Андрею молиться, чтобы убрал. «Сколько с лошади дадите? По полтине не жалко»? – Сделай милость, возьми, только убери стену. – Велел роскидать молодцам стену, проехали ямщики. Собрал он деньги и думат: «Что же я с едакими деньгами домой пойду»? Пошол Андрей еще денег зарабливать. Пришол в город; поряжает купец мост клась, Андрей порядился. Как только к ночи дело, заставил он своих молодцов роботать; к утру готово, просит утром рощет. Проехал раз десять на лошади купец для пробы и отдал Андрею сто тысяч. Принажил Андрей денег, домой пошол. Пошол домой, являет матери: «Одному мне жить скука». Пошла мать свататься к дьячку. Приходит старуха, спрашивает дьячек: «Зачем, ты, бабушка»? – Я добрым делом, сватовством: у меня женишок, у тебя невеста. – «Это бабушка, слов нет, я отдам, да у вас домик худой». Ушла старуха домой. «Что же, Андреюшко, где же нам с этаким человеком схватываться: дом-де у нас плохой». – Че делать, мамка, ложись спи. – В ночь отвернул Иван шесть шшерубчиков, выпустил молодцов, и отворотили они ему за ночь дом. На другой вечер посылает опять свататься мать Андрей. Пришла бабушка. – «Что нужно, бабушка»? – Я добрым делом, сватовством: у меня женишок, у тебя невеста. – «Это, бабушка, слов нет, отчего не отдать, да ходить грязно: пусть будет от моего дому до вашего каменный мост». В ночь своротили молодцы каменной мост. Вечером опять посылает старуху свататься. Пришла старуха, спрашивает дьячек: «Зачем ты, бабушка»? – Я добрым делом, сватовством: у меня жених, у тебя невеста. – «Это, бабушка, слов нет, отчего не отдать, да в церковь грязно ходить: пусь будет от моего дому в одни двери мост, а от вашей в другие». Заставил Андрей и это сделать молодчиков; своротили ночью молодчики эти мосты. На четвертый вечер посылает опять свататься мать Андрей. Пришла бабушка, спрашивает дьячек: «Зачем ты, бабушка»? – Я добрым делом, сватовством: у меня жених, у тебя невеста. – «Это бабушка, слов нет, отчего не отдать, да только что надо три пары коней вороных с каретымя». Ушла старуха домой. «Что-же Андреюшко, где-же нам с этим человеком схватываться: коней-де три пары вороных с каретымя надо». – Че делать, мамка, ложись спать. – В ночь отвернул Андрей шесть шшерубчиков, выпустил молодцов. Купили молодчики ночью и коней на базаре. Вечером опять пошла свататься, приходит она, спрашивает дьячек: «Зачем бабушка»? – Я добрым делом, сватовством: у меня женишок, у тебя невеста. – «Ну, ладно, бабушка, подите, поежайте ко мне во дворец». Приехали, столовали, приехали, обвенчали; поехали к зятю в гости. И я там был, водку-пиво пил.

(Записана в Чердынском у., Пермской г. нар. Вишере, в д. Сыпучих, в 1900 г.)

1. Портной с семи лет пошол портничати. Он и на господ шыл, и на духовенство шыл, вылевал хорошо лопотъ. Около семнадчати лет, пришлося у купчя шить ему. У купчя шьет, а он бездетной, купеч. Жена была беременна первым брюхом. При ем и родила девочкю (по вашему сказать; а по нашому, по-крестьянски-то, все мальчиком мы зовем, девку и парня).

Родила, а видно в утробе-то поругалася, чорту посулила ее (кохда она ее носила в утробе). Чорт лежит под ей, щебы ее унести. Мальчик спрышшот (счишот) топерече, а портной: «здраствуй младенечь!» скажет. Не привелось топеречя чорту унести, докаме портной шил у ево.

Как портной ушол, мальчик спрышшот, опуту не знал отечь-мать (сказать: «здраствуй!»). Чорт взял, унес. Подвернул ему омменка чорт.

2. Етот омменок топерече не могут ничем не накормить, не напоить; по семи короваев хлеба съедал, от семи коров молоко прихлебывал.

Потом, мучился етот купечь и задумал свяшенника попросить, ште ето за штука за едака. Привез свешшенника:

«Батюшко, ето што у меня за чудо?!» – «Это, говорит: – у тебя не раб, а ето у тебя омменок». – «Так чево жо, батюшко, с им делати?» – «Давай, говорит: – кипети котел воды, неси корыто; я тебе покажу, говорит: – все».

Скипетил воды, положил в корыто. Он (священник) стал молитву читать; тот стал, этот младенечь, котлеть (чернеть). – «Лей, – говоорит: – давай воду не ево!» – Заварили тепере, – зделалася головешка. – «Вот, смотри, – говорит, – што у тебя было!» – Так и жил етот купечь, опеть без детей будто как.

3. Проходит тепере тому времю двадчать три года. Портной задумал жониччя. Де не посватает, нигде не дают ему. (Уж он бездомовой был, ни дому, ниче у нево). Нашло на ево горе. – «Эка моя бесчасная голова! Нихто мне невесту не дает», говорит.

Идет путем, задумался. – «Чорт кабы, – говорит: – отдал, так и то бы взял!» – Чорт явился ему: «Ну што, об чем думаешь? Пойдем ко мне!» – Довел до озера чорт ево, велел глаза пришшурити; зделался у чорта в комнате. У ево двенадчеть дочерей; одинадчеть своих, да двенадчатая купчевна (которая унесена-то).

«Ну, хорошо, сватаччя не време, – говорит (чорт): – я тебе опитимью наложу, а сам в Москву схожу. – Сшей-жо, говорит: – ты мне малахай (это башлык, а по-ихному малахай) из семи овчин!» – Принес, положил семь овчин, сам отправился в путь, куда ему надлежит. – «А мотри, – говорит: – через три часа дома буду я! В три часа щебы успей все ето!»

4. Сидит, думает; не знает, ще и делать тепере тутока етот портной. Вышла купчевна: «Ты ще, – говорит: – не шьешь? Ведь он, – говорит: – скоро придет!» – «Я, – говорит: – не знай, ще и делать еттака. Я не за етим явился, – говорит: – я женицця пришол. Подешь ли ты за меня?» – «Возьмешь, так скажу, – говорит: – все, ще надо делать».

Выбрала она из 7 овчин старишную большую овчину, 6 свернула, бросила. – «Вот, – бает: – есшо из одные малахай-от выйдет, он в тебе есшо копаеччя». – Окрестила ему, очертовала, как кроит тепериче. – «Так закрой и шей».

И почал роботать и сработал малахай. Тольке успел сработать, на крючек повесить, – чорт явился. – «Што, портной, сработал малахай?» – «Да, говорит: – сработал». – Как взял, наложил, и удивился жо, што малахай ладен.

«Топере можом сватаччя, – говорит: – колды исполнил мою просьбу». – А ему (черту) охота отдать-то своя (дочь), щебы и он ево был, портно’ет. – «А сватаччя, – говорит: – дело не скоро пройдет есшо».

5. Наряжает тепериче воронами этих дочерей всех 12 и выпускает в окошко погулять всех в сад. Садяччя 11 дочерей в кучю, а двенадчата по-дробну, на отдельной сучечек. – «Ну, угадывай жо, – говорит: – которая твоя невеста!» – «А вон! – говорит: – Вон ета сидит одна-та собой, дак вон эта». – На купчевну-ту угадал. – «А, портной, ты не ошибаешша-жо!» говорит.

Приказал слететь всемя. Слетели с саду. Переперил их голубичями, иным перьем, и опять выпускает на сад. – «Ну, портной, пойдем, говорит: – топере! В ту ли уметишь тепере? В одну как уметишь три раз, так твоя и будет; а есь как ошибешша, нет тебе невесты!» – Вышол, указал: – «Вон, – говорит: – вон ета!» – И опять она подробну сидит. – «Молодечъ, портной! Не ошибаешша!» говорит.

Слетели эти в комоту (?). Переперивает их косаточькями, в третий раз – «Ну, топере, портной, пойдем в последний раз! Угадаешь, твоя будет. Ну, котора твоя?» – «А вон! – говорит: – вон ета, котора пошшоктывает, поговаривает. Так вот, – говорит: – ета» – Удивился чорт, руками схлопал. – «Ну, топере твоя!» говорит. – Он, видишь, угадал три раз.

6. «Ну, хорошо, портной, сосватаччя сосваталися, а мотри жо, выстрой жо о семи этажов палату, штобы опоместиться встемя. Скупи местность, скупи дом, выстрой все, тогда и приезжай по невесту. А дам я тебе строк только-ся на один месячь».

Портной и голову повесил: денег нет, а круто надо ето все изворотиччя, толку де не будет нечево! – «Што, портной, голову повесил?» – «Да чем мне устроить? В один месячь и деньги большие надо, – говорит: – а у меня нет!» – «Ну, пойдем, – говорит: – со мной!»

Взял малахай чорт, повел портнова с собой. Привел в подвал. – «Держи малахай за уши!» – Он держит малахай, и он (чорт) навалил ему полной малахай казны. – «Ну, будет ли устроить?» – «Я считаю, што будет – все ето устроить и свалба провести». – Вывел он ево на волю с деньгами. Етот портной идет; мимодучи закупает хоромы, закупает лес. Местность откупил в селе, роботчих наредил, и почели дом строити. В один месячь все поспело топериче.

И сказал чорт ему, ще «приезжай за невестой (будто как поезд) на 12 парах». – Наредил поезжан, нанел всех с конями и поехал за невестой. Где стретился первой раз, думал про невесту, тут жо чорт ево и стретил, в том жо месте.

Скочил на козла, догнал до озера, скричел: «Прикройте глаза!» – Как прикрыли глаза, в ограде и зделалися у чорта. Выводит невесту, за стол садит. Пошли столы; потчует, поит топере.

«Ну жо, только успейте под венечь стати, готовьтеся: мы сейчас жо едем в гости к вам. А мотри жо, поить станешь, так мне подноси вина кандею полведерную, а поезду – четвертную! Опомешшайтесь на шести парах весь поезд, а шеш пар оставляйте так!» – На шеш пар топере купеческова имения и выгрузил ему. (Он пока дочь-то держал, так купця-та всево раззорил). Вот тепериче с именьем и поехал портной – и с именьем, и с невестой.

7. Отправил (чорт) их к веньчю от себя. Время подходит, – сам поехал со своим гостьми к им, по вечеру. Приехали от венчя; все комоты накрыли столы, дожидают гостей. Вдрук гости накрыли; и кончя нет лезет; ихней братии че наехало! Опоместил портной всех по местам, и пошол пир. Половики подносят вино кандеями (водка прежде из бочек-то чидилася). Време прошло до двенадчатова часу полночи – и вдрук как растаяли; ни канителъства, нечево не было, живо все убралися.

Чорт и говорит ему (стал провожати ево портной): «Ну, есшо ‘спомнишь ты тестя, так выручу из беды! А тебе, – говорит: – худо будет!»

8. Пришло време. Пошли на базар портной с хозяюшкой. Пришли к лафке к купчю; а тот жо самой купечь, от которова унесена дочи; он тесть самой находитца, будто как родной-от портному-ту. Подошол к лафке, он (купечь) признал на нем одежу – дипломат ето, шубы свои (Чорт все у ево переносил, пока у нево дочь жила). – «Истрял я, – говорит: – все свое имение, а признал вора. Нашол на тебе, – ты, – говорит: настояшшой ворот видно и есь!»

Заявил (купец) на суд на ево. Видит (портной), што ему дело узко приходит, – ‘спомнил: «Ох, где-то у меня старой тесть. Пособил бы мне, батюшко! Вывел бы из напасти!»

Вдрук я(е)вляеччя чорт топериче на суд. – «Как вы, – говорит: – судить ево можите? За што ево судить? Он не причинен ничем! Точно ще, верно, ще твое, купечь, ето имение, дак твоя жо и дочи за им! Я ее кормил у тебя 23 года, от тебя все именье переносил». – Он не признает, купечъ, ничево етова. – «Дурак, – говорит: – ты, купечь! Поздраствуйся, да возьми на госьти: ведь твое дите-то. Когда етот портной жил у тебя малолетком, когда твоя жена родила девочкю, – я лежал под ей. Помнишь, как омменок тебе был подвернен!..» – Чорт’от и загородил тут ево всемя словами. – «Не дам, господа, судить ево: он ничем не причинен! Свою голову положу, да не дам судить!» – Принуждал чорт купчя: «Поздраствуйтесь! Имей своими детьми».

Купечь одумал сам себя, на том и решился. Поздраствовался, поплакали. И повел к себе на госьти етот купечь портнова. Портной к себе опосля на гости тестя с тешшой. И вывел купечь етова портнова в купчи первой гильдии; ошшо приданова дал.

/1. Кузнечь имел промысел – кузничю. Он ковал, а денег у ево на пропитание не было. Все нужное имел себе с промыслом со своим. А держал в кузниче во своей икону – Божьей облик, и картину – дьявола. Богу помоличчя, а счаны соймет – ж. ой дьяволу поклониччя; насмехался над бесом. Дьявол сердился на ево топере и грозился: «Погоди, я тебе ету штукину отведу всю!»

Потом пришол дьявол к нему человечьим обликом, в роботники редиччя. – «Плохо ты куешь, кузнечь, говорит: – денег не можешь заработать! Кабы ты меня подредил, дак обогател бы!» – А он тому и рад. – «Редись, – говорит: – я рад товарисшу».

Поредился, там на какой чене зделалися, и роботать стал. Так вылевает, роботает, ще все удивляюччя. Приманку сделал народу сильную. Денно и нощно теперичя народу было и шкатулку теперичя стал держать в кузниче: деньги валили во шкатулку. Удивился етот хозяин своему работнику: «Екова мне Господи послал роботника, ще не могу я и с деньгам сладиччя, не успеваем получеть деньги».

/2. Далее и более – време стало приходити до строку. Бес бесов подговорил тепере, ще «придите старыми стариками, с серпами (а время было летное) в кузничю».

Два беса пришли стары ростарые. Етот роботник и говорит: «Ох вы, дедушки, стары жо больно, – говорит: – желаите ли перековаччя изо стариков на молоччеф?» – «Кабы ека, – говорит: – милось была, так не пожалели бы мы и денег, старось завесила шипко. Што бы, – говорит: – ты взял нас переработать на молоччеф?» – «А возьму, – говорит: – по двести рублей с человека». – А другой говорит: «Ежели бы ты переработал, так я бы, – говорит: – и три ста не пожалел, только ще бы был молоччем». Согласилися на етом.

Давай он их переработывать. Припасает уголья, всево; над хозяином распорежается, так тот только успевай поскакивать. Сечас топере напасли все. Розделися старики. Роботьник и кричит: «Ну, хозяин, не робей! Как я, – говорит: – в клешни заберу, в горно закачу, так кали как можно боле, меси их!» – Схватал роботник старика, в горно закатал и кричит, што «дуй, дуй! больше ничево!»

Роскалил етова старика, выдернули на наковальну, ходили-ходили, – такова молоччя выходили, што топеря на одной ноге и скачет. Выскочил из кузничи. – «Ну, смотри жо, – говорит: – хозяин, вот как работают! – говорит: – А твоя што робота!»

Потом за другова. Опеть так жо калить. Опеть роскалили, давай ковать – и выковали опеть молоччя. Этот молодечь выскочил, поскокиват на одной ножке.

Получил он топеричя петьсот рублей; хозяину тут жо во шкатулку спусьтил: «Поминай меня, какой я был работник! А сейчас жо россчет подай. Я пошол вперед». – На другой день россчет сделали. Он не отпускал было роботника, да нет: – «Мне, – говорит: – вперед есь, боле и твоево дожидают меня!» – Получил и отвалил. – «Ну, прошшай, – говорит: – дядюшка! А свиданье ошшо с тобой мне будет».

/3. Сошол етот роботник. Хозяин остался без роботника. Пришли православные старички серпы зубити; худые, тресуччя сами, старые. – «Ох, дедушки, вы, – говорит: – худы жо! Вы слышали ли: мы двух старичков на молоччев перековали?» – «Да, говорит: – ета публика прошла, – говорит: – верно». – «Желайте ли, – говорит: – так я вас переработаю?» – «Кабы милость бы была, так не пожалели мы бы денег». – «Да, сработаю». – Народу много собралося в кузниче, окольнова. Глядят етот народ, ште такая штука: кузнечь до чево дошол – што старикоф на молоччеф перековывать.

Согласились эти старики. – «Што бы ты взял?» – «А по сту рублей, боле не возьму. У меня денег топере есь». – Приказал роздеччя старику. Старик роздеваеччя. Сейчас в горно старика. Жок, жок, жок, всево изжок, на наковальну выдернул, чучькал, чучькал, всево исчучкал, – ничево нет. – «Ах, ошибся, – говорит: – чево-нибудь в закалке».

Давай другова утоваривати. А надо выправиччя уж ему. Сговорил етова старика, другова; ада опеть в горно. Сожок ево всево, исчучкал.

/4. Заявил народ топеря: «Мотрите, ребята, его какая мода – народ жегчи? Ето слыхано ли?» – говорит. Доложили суду теперечя; приезжает становой, забирает етова человека, кузнечя. Потом забрали етова кузнечя, сковали в железа, погнали по етапу – там куды ево.

Попадает дьявол во стречу – тот, которой в роботниках жил. – «А што, дядюшка, ты куда это правишся?» – «Ой, молчи ты, детинушка! Я без тебя двух стариков ковал, да не вылилося у меня ничево». – «Так ты и думаешь, што у тебя выльеччя против меня?!.. А ето тебе из-за того показана форма: Богу-то молись, да и дьявола-та не гневи!»

Он втопоры и догадался, што бес жил у ево.

/1. Прежде, видишь, 20-летняя была служба, 25 лет. Как отслужит свою службу солдат, дадут ему пашпорт – и ступай на свою родину. Прежде ведь пароходов етих не было.

Идет солдат так; в слободу входит. Застигает ево темна ночь. Просицца ночевать, – нехто ево не пускает. Идет сиротка, живет в келейке: «Пойдем, служивой, я сохраню от темной ночи тебя!»

Приходит в келейку. Эта сиротка покормила ево обедом, услала постелю для нево.

А в етой слободе богатая богатина. Ну солдат так, как служил 25 лет, но не видал негде – не у господ, не у купечества едакова строенья: устроен дом и очень сукрашен. – «Што, 25 лет отслужил я, не видал едако сокрашенья! Хто жо у вас, хозяюшка, – говорит: – проживает этта? купец али помешшык?» – «Нет, – говорит: – кресьянин, только большой капитал имеет». – «25 лет я прослужил, не видал – по всей нашой державе нет едакова сукрашенья». – «А хорошо, – говорит: – сукрашенье, служивой, у ево, только жить, – говорит: – нельзя». – «А почему так?» – «А нечистой дух, – говорит: – пушшон в дом». – «Што жо, – говорит: – нечистой дух разе невозможно выжить?» – «О, – говорит: – служивой, три дохтура находились и расписывалися своей жизьей, – говорит: – штобы не искаться в ей, а богач, – говорит: – расписывается половиной количества изо всево имушчества».

Етот солдат говорит: «Ето не может быть, што нечистому духу даться крешшеному человеку!» – «Нет, говорит: – служивой! Трех дохтуров, – говорит: – ростерзали бесы».

Потом ета сиротка солдата уклала спать, сама к етому богачу: «Вот у нас находитца такой-то человек, ночует у меня, што можот ваш дом использовать». – На ответ ей богач и говорит: «Есь солдатов засерь-то!» говорит. Потом, одумавши, богач: «Да, дохтура по наукам пользуют, а у салдата можот приходилося в 25 лет с нечистым духом спорити?»

/2. Стает утром богач, приходит в ету келейкю. Солдат стал, умылся, Богу помолился. Богач и спрашивает ево: «Слыхом уверяетца, служивой, што мог бы ты мой дом использовать?» – «А што у тебя такое в дому?» – «Вот глушенесь ночи набьетца нечистова духу, заведут игру, даже стены дрожат». – «Это все, я думаю, пустяшно вашо дело, што нечистой дух не выжить из дому». – «А ты, служивой, можешь ли в своей голове росписатця?» – «А што моя голова? разе больно дорога? Пашпорт со мной: где умру, тут и похоронят!»

«Вот, служивой, я росписываю: половинно количество изо своева имушчества отдаю, если ты можошь мой дом использовать». – Этот богач взял етова солдата, повел к себе. Послал богач повестки становому приставу, што «при становом приставе распишися, салдат, о своей голове». – А богач росписался о своем имуществе: половина количества салдату. Ну, салдат росписался и богач росписалися.

/3. Приходит ночь темная. Солдат винну припорцию – в тот карман бутылку спустил, в другой – и пошол в ето зало. В етом зали розгуливатца – в ту комнату зайдет: хорошо, в другую: есшо лучше; на том деване полежит, на другом.

Как приходит полночь, нечистой дух лезет в эти зала. Атаман сел во стул. Солдат выходит из другова зала, стопал ногой: «Роспро… в… м…, нечистый дух! Хто вам приказал в ету залу ходить?» Атаманишшо: «Растерзать етова солдата!» – Солдат: «Нет, я растерзацца не дам!» – «А почему?» – «А хто хитрее зделает в етом дому, тот и оставайся! Если ваши хитрости хитрее, я отынь до веку не заглену в етот дом; если мои хитрости хитрее, вы штобы отынь до веку не заглядывайте!»

/4. Потом бесы зачали все ка(о)меди приставляти. У бесов испрошли все комеди. – «Давай, солдат, преставляй ты: у нас все вышли!»

Солдат взял напарью, – роскрашоной краской роскрашена, – зачал стену вертеть. Провертел стену до половины: «Давай вот, поместитесь все 12 человек в ету дыру!» – Все лезут, пишшат-вишшат. Один был бес храмой, у солдата милости просит, а солдат етова беса под ж… пихает: «Лесь, растак твою мать, поди ж… и ты!»

Он взял с себя крест, крестом оградил ету дыру. Атаман стал солдата просити: «Выпусти нас обратно! мы отынь до веку не заглянем в етот дом! А ты, солдат, не ходи только к нам на Круглов остров!»

Потом солдат розградил обратно, выпустил етих бесов из дыры. Эти бесы побежали из верхнова етажу по лестницам. А солдат етих бесов зачал под ж… пинать ногою, што «отынь до веку не заглядывайте в етот дом!»

Становой пристав половинное количество вчего имушчества у етова богаца солдату отписал и – штобы занимать любое зало, где солдату пондравитца.

Утром вставши до другой ночи, берет солдат сысторон понятых и хозяина, и некакой другу ночь не зделалось не игры, не шума, не грома – ничево не зделалось. Богачь по ночь, по две, по три (караулил?), нечево не стало слыху.

/5. Етот солдат живет год, и два, и три. Жить очень хорошо, а только бабы нет. Приходит к етому богачу: «Што, дядя? Я придумал женицца». – «Это хорошее дело! От нас невеста неотобьетца, хоть у купца, хоть у помешчыка, хоть у попа – у нас капиталу хватит. Где желаешь сватать невесту?» – Солдат говорит: «Которая меня сиротка счастьем нашла, ее возьму!» – «Ах, по нашому именью, она живет бедно». – «А нет, она меня счастьем нашла! Ее возьму». – Ну, и женился на етой на сиротке.

/6. Живет год, и два, и три. Приходит лето. И говорит: «Старуха, пойдем за грибам!» – «Да куды ты, – говорит: – за грибам-то итти?» – «Да вон, – говорит: – лес-от». – А старуха ему и говорит: «Этта, – говорит: – все какое-то мленье в лесу-ту». – «Какое-то мленье произвели! Ничево не признаю!»

А бесы бегают по етому самому Круглову острову, етова солдата припознали. Потом атаману сказывают, што «Солдат, – говорит: – у нас на Круглом острову».

Сделалась сильная (буря?), ветер, так – дерево на корню стоит, а вершиной по земле хлешшот. А солдат оградил дерево и стал под ето дерево и стоит. – «Ты што, солдат? Заклятье дал, штобы к нам на Круглов остров не ходить!» – Атаманишшо приказывает растерзать етова солдата. Солдат привиняется, што «Виноват я; не знал, што ето Круглов остров… Ну, дайте мне со старухой простицца». – «А где твоя старуха?» – Побежали бесы, притасшыли ету старуху. Старуха испугалась. – «Ну што, старуха? Давай простимся!..» (Конец сказки неприличен. Бесы испугались раскрашенной напарьи и оставили солдата в покое)

Был келейшик. Нечистые духи просили у нево места. Он не дает места. – «Пусти хоть кол вколотить». – Он не мок от них отбарабаччя; вколотили они кол.

Келейшык вышол рас не благословесь, видит: на горе кузничя, старых на молодых переделывают. Просиччя у них, переделать и ево. – «Не крестись!» говорит (в горн’от ево класть-то начали). – Он перекрестился, – один кол остался.

Жил-был старик, да такой горькой пьяница, что и сказать нельзя. Вот забрался он как-то в кабак, упился зелена вина и поплелся во хмелю домой, а путь-то лежал через реку, подошел к реке, не стал долго думать, скинул с себя сапоги, повесил на шею и побрел по воде. Только дошел до средины – спотыкнулся о камень, упал в воду, да и поминай как звали!

Остался у него сын Петруша. Видит Петруша, что отец пропал без вести, потужил, поплакал, отслужил за упокой души панихиду и принялся хозяйничать. Раз в воскресный день пошел он в церковь богу помолиться. Идет себе по дороге, а впереди его тащится баба: шла-шла, спотыкнулась о камешек и заругалась:

– Кой черт тебя под ноги сует!

Петруша услыхал такие речи и говорит:

– Здорово, тетка! Куды путь держишь?

– В церковь, родимый, богу молиться.

– Как же тебе не грешно: идешь в церковь богу молиться, а поминаешь нечистого! Сама спотыкнулась, да на черта сваливаешь…

Ну, отслушал он обедню и пошел домой. Шел-шел, и вдруг откуда ни возьмись – стал перед ним молодец, поклонился и говорит:

– Спасибо тебе, Петруша, на добром слове!

– Кто ты таков и за что благодарствуешь? – спрашивает Петруша.

– Я дьявол, а тебе благодарствую за то, что как спотыкнулась баба да облаяла меня понапрасну, так ты замолвил за меня доброе слово.

И начал просить:

– Побывай-де, Петруша, ко мне в гости. Я тебя во как награжу! И серебром и златом, всем наделю!

– Хорошо, – говорит Петруша, – побываю.

Дьявол рассказал ему про дорогу и пропал в одну минуту, а Петруша воротился домой.

На другой день собрался Петруша в гости к дьяволу. Шел-шел, целых три дня шел, и пришел в большой лес, дремучий да темный – и неба не видать! А в том лесу стоял богатый дворец. Вот он вошел во дворец, и увидела его красная девица – выкрадена была нечистыми из одного села, – увидела его и спрашивает:

– Зачем пожаловал сюда, доброй молодец? Здесь черти живут, они тебя в клочки разорвут.

Петруша рассказал ей, как и зачем попал в этот дворец.

– Ну, смотри же, – говорит ему красна девица, – станет давать тебе дьявол золото и серебро – ты ничего не бери, а проси, чтоб подарил тебе того самого ледащего коня, на котором нечистые дрова и воду возят. Этот конь – твой отец. Как шел он из кабака пьяной да упал в воду, черти тотчас подхватили его, сделали своей лошадью да и возят теперь на нем дрова и воду!

Тут пришел тот самый молодец, что звал Петрушу в гости, и принялся угощать его всякими напитками и наедками. Пришло время отправляться Петруше домой.

– Пойдем, – сказал ему дьявол, – я наделю тебя деньгами и славной лошадью, живо до дому доедешь.

– Ничего мне не нужно, – отвечал Петруша, – а коли хочешь дарить – подари ту ледащую клячонку, на которой у вас дрова и воду возят.

– Куда тебе эта кляча! Скоро ли на ней до дому доберешься, она того и смотри околеет!

– Все равно, подари. Окромя ее, другой не возьму!

Отдал ему дьявол худую клячонку. Петруша взял и повел ее за узду. Только за ворота, а навстречу ему красная девица:

– Что, достал лошадь?

– Достал.

– Ну, доброй молодец, как придешь под свою деревню – сними с себя крест, очерти кругом этой лошади три раза и повесь ей крест на голову.

Петруша поклонился и отправился в путь. Пришел под свою деревню – и сделал все, что научила его эта девица: снял с себя медный крест, очертил кругом лошади три раза и повесил ей крест на голову. И вдруг лошади не стало, а на месте ее стоял перед Петрушей родной его отец. Посмотрел сын на отца, залился горючими слезами и повел его в свою избу. Старик-ат три дня жил без говору, языком не владал. Ну, после стали они себе жить во всяком добре и счастии. Старик совсем позабыл про пьянство и до самого последнего дня ни капли вина не пил.

На Толвуе пропал муж у жены. Долго она понапрасну его отыскивала. И вот сжалился над нею сусед и указал ей такого колдуна, больше которого никто не мог отыскать ее мужа. Стала она просить колдуна о своем деле, а тот и говорит ей:

– Да что Иван-то Васильевич тебя ко мне посылает: он твоего мужа лучше меня отыскать может.

Пала баба в ноги к Ивану Васильевичу и упросила его пособить ее горю. Накануне Иванова дня отправились они оба к Ишь-горе и пришли туда в полуночную пору. Колдун научил бабу, что ей нужно делать, и остался сам внизу, а она поднялась вверх на гору – и видит большое село. Была темная ночь, а стал белый день; конца нет строению. На улицах пляски и игрища, расставлены столы, на столах яствам и питьям счету нет.

Как завидели черти чужую женщину, окружили ее со всех сторон и стали у ней выспрашивать:

– Зачем пришла к нам?

– Я-де мужа разыскиваю.

– Ну, – говорят, – ладно, так разыскивай: только держи ухо востро.

Стали рядами целые их тысячи: платья у всех одноличные, точно с одного плеча; нельзя их различить одного от другого ни по волосу, ни по голосу, ни по взгляду, ни по выступке. И никак бы не могла баба признать между ними мужа, да на счастье вспомнила наказ соседа. У всех платье застегнуто с левой стороны и нет ни кровинки в лице, а у мужа правая пола вверху, а кровь на щеках так и играет. Как узнала она мужа, ее честью отпустили с ним домой. И пока они шли до суседа, не спускала с рук руки мужа.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мужицок-лесницок; он ходив лесовать недалеко и бив дици немного. Вот он и говорит сам сибе:

– Надо сходить подальше, можоть (быть) побью побольше.

Отправивсе по один день подальше и бьет всяково звиря много и слышит в одной стороне и крик, и рев, но не смев тово дни пойти туды. На второй день опеть-жо идет в ту сторону лесовать и тожо бьет всяково звиря ощо тово больше и чиет тот-жо крик и рев в той стороне; он опеть не смев туды идти, так оставив. Вот и на третий день идет туды-жо и тожо бьет всяково звиря много и опеть слышит рев и крик; расположивсе: што будет – схожу, што там такое. Приходит к этому месту и видит: дерутце лев-звирь и чорт. Вот этот левзвирь и давай просить мужичка, чтоб подсобив эттово чорта убить. И чорт просит мужицька-лесницька, штобы подсобив лева-звиря убить. Мужик думает сам сибе: «Не знаю, которово и убить?

Если чорта убить, то лев-звирь съест меня, а лева-звиря убить – чорт помучит, помуцит, да живо-жо оставит», – и решив льва убить. Вот он взяв свое ружье, зарядив ево покрипце и убив лева-звиря. Этот чорт и говорит:

– Цем-жо я буду тебя, мужицок, награждать? Здесь наградить мне нечцем, – пойдем-жо, друг, домой, – там я награжу тебя цем нибудь!

Приходят оне к чорту, бросает этот чорт шкуру лева-звиря о пол и говорит своему отцю:

– Ах, батюшко! Сколько я не ходив, а все-таки лева-звиря погубив!..

– Ах, дитя! – говорит отец, – где тибе лева-звиря погубить?

– Да вот мне, батюшко, мужицок-лесовицок помог убить, я не знаю, цем-жо ево и наградить?

– А вот што, дитя! – говорит старшой чорт, – Есть у нас серебряное кольце, с руки на руку переложить – выскочат 12 молодцей, що угодно, то и сделают, отдадим ему, пусть он повисит под правую пазуху.

– Но этово, – говорит малой чорт, – мало ему; вот што, друг, пойдем к цярю, у цяря есть много пастушков, пасут стада и делают утраты во всякий день много, и порядись ты у этово цяря пасти скота и будешь пасти постоянно сохранно и жалованье он тибе положит большое.

Приходит к цярю и говорит мужицок на этих пастухов, што «Вы, вот, ходите и много утраты делаете, а я буду ходить сохранно!» Вот ево цярь этот и порядив в пастухи и рядив ему сто рублев в лето; он и став ходить сохранно. Этих, старых пастухов цярь посадив в тюрьму, им стало бедко на новово пастуха; и выходят цярские дети погулять к острогу, вот эти острожники и говорят:

– Эй вы, цярские дити! Подьте-тко сюды, цево нибудь скажем про вашево новаво пастуха.

Дити подошли, они говорят:

– Ваш молодой (новой) пастух похваляетце достать из-за тридевять земель, из-за тридесять морей, из тридесятово цярства от бабки от довгоноски внуцьку Олену, прекрасну девицю.

Вот дити пришли домой и сказали своему отцю. Доживают до вецера, пригоняет пастушок скота сохранно, и призывает ево цярь на-лице и говорит ему таковы слова:

– Ну, вот што, молодець, достань мне сей-жо ноци невесту от бабки довгоноски внуцьку, Олену прекрасную, не достанешь – голова долой!

Вот пастушок заплакав горьким горюцим слезами и вышев из цярства, да сам сибе и говорит:

– Эх, кабы на эту пору, на это времецько, да старопрежний друг-чорт!

А он тут и есть.

– О цом, говорит, друг плацошь?

– Да вот так и так, говорит, цярь службу накинув.

– Однако, какую?

– Да приказав достать из-за тридевять земель, из-за тридесять морей, из тридесятово цярства Олену, прекрасну девицю, взамуж.

– Эх, друг! – говорит чорт, – это нам не служба, а службишка. Садись за плеци!

Вот он сев за плеци к чорту, и потащились. Несет ево чорт и говорит таковы слова:

– Вот што, друг! Придем мы с тобой туды, а мне в дом зайти неприступно; в этот дом ты пойдешь все равно, што поло; у ворот стоят цясовые, но я напущу на их сон, все равно, што мертвые будут. Когда в первую комнату взойдешь – спит простонародье; во вторую комнату взойдешь – спят солдаты; в третью комнату взойдешь – спят господа офицеры, и на всех я напущу мертвой сон; в цетвертую комнату взойдешь – спит она, прекрасная Олена; заверни ты ее с постелькой всей и тащи по ком хоцешь, хоть по народу, не кто не пробудитце.

Мужик так и сделав; прошов три комнаты, взошов в цетвертую, взяв ее с периной и потащив скорее, а все спят как мертвые; приносит на улицю, садитце к чорту за плеци и потащились к цярю. Приходит он к цярю и кладет ее в прихожую. Эта девиця по утру встает и говорит сама сибе:

– Ах, Боже мой! гле же я теперь лежу? у цяря в прихожей …

Вот приходит цярь к ней и говорит:

– Што-жо, Олена, прекрасная девиця, идешь-ли взамужество за меня?

– Ах, ваше цярское величество! отцево-жо я нейду за вас, только есть-ли у вас винцельное платье?

– Как-жо, говорит, нет у нас платья?

Вот он отвел ей комнату с платьем; она день выбирает, другой и третий и не могла по уму прибрать платья.

– Ну, говорит, ваше цярское величество, когды умили меня достать, так умийте и мое винцельное платье достать!

Вот этово пастушка цярь опеть призывает к сибе на-лице и посылает опеть туда-жо за платьем.

– Представь-жо, говорит, к утру, а не представишь – голова с плець долой!

Пастух выходит из царства и плацет тово тошняя.

– Ах, говорит, кабы на эту пору, да на это времяцько, да старопрежной друт-чорт!

Он тут и есть.

– О цом друг плацешь? – говорит.

– Да вот цярь опеть службу накинув: приказав достать платье винцельное.

– Ну, говорит чорт, эта служба ницево-таки служба! Но, давай постараемся, можот достанем.

Вот пастушок сев к нему за плеци, и потащились опеть. Несет ево чорт и говорит:

– Вот што, друг, это платье у ней в каменном соборе и в алтаре под престолом. Вот мы когды придем к этому собору, у этово собора (есть) каменная ограда и лежит тут обломков кирпицю много, ты бери один которой поматеряя; в этом соборе будет совершатце служба, ты взойди в собор и встань за пецьку, а мне идти туды неприступно. Вот я обвернусь златорогой ланью, буду вокруг собора бегать и служба остановитце, пойдут меня ловить и выйдут из собора все, останетце один монах, да и тот станет в окно смотрить. Вот ты (в это время) из-за пецьки выйди и этим кирпицем в тиме ево ударь и сними с ево монашеское платье и надинь на себя; тогды и возьми это платье из-под престола, выходи вон и лови меня, я тибе половлюсь.

Вот приносит ево чорт к этому собору, – тоцьно, што в соборе служба идет, и взяв он кирпиць, которой поматеряя, заходит в собор и встает за пецьку, штобы некто не видав ево. А чорт обвернувсе златорогой ланью и став бегать вокруг собору. Певцие увидали эту лань и остановили службу, друг по дружке и вышли все; оставсе один монах и тот смотрит в окно. Вот этот мужицок выходит из-за пецьки, этим кирпицом и зашиб монаха, сняв с ево монашеское платье и надев на себя; потом достав подвинецьное платье из-под престола, сунув ево за пазуху, выходит вон и ловит эту лань. А люди ему и говорят:

– Эх, монах! где тибе поймать эту лань? – есть полутше тебя, да не могут половить!..

Он одно: пробираетце к ней да дружелюбит, а эта лань подвигаетце к нему да лащитце. Поймав эту лань и сев на ее. Народ крицит:

– Монах, вались! не то увезет тебя – а он держитце да думает, как бы скоряя уехать. Выехали на заполье, сняв с себя монашеское платье, повесив на кол, а сам сев к другу за плеци, и потащились опеть.

Приходит пастушок к цярю и кладет это платье в прихожую. По утру встает Олена, прекрасная девиця, и говорит:

– Ах, Боже мой! Где мое платье было, а топерь у царя в прихожой лежит.

Приходит к ней цярь.

– Ну, што-жо, говорит, Олена прекрасная девиця, идешь-ли за меня взамуж топерь?

– Отцево нейду, говорит, ваше цярское величество, но есть-ли у вас винцельные кони и карета?

– Как-жо, говорит, у нас нет коней и кореты?

Вот он отвел ей конюшну, другу и третью; она день выбирает, другой выбирает и третий, – не могла по уму прибрать не коней, не кореты, и говорит опеть цярю:

– Когда умили ваше цярское величество меня достать, умили и мое подвинцельное платье достать, так умийте-жо и моих тройку коней и корету достать!

Вот цярь опеть своево пастуха призывает и наказ наказывает, штобы к утру достать тройку коней и корету, а не то – голова с плець долой! Выходит пастушок из цярства и плацот ишо тово тошняя, да и говорит:

– Эх, кабы на эту пору, на это времецько старопрежний друг-чорт!

А он тут и есть.

– О цом, говорит, друг плацошь?

Он сказав, што так и так, царь службу накинув опеть.

– Какую-жо службу накинув?

– Приказав, говорит, тройку коней винцельных достать и корету.

– Ага, говорит, – да это служба! Ну, да все-таки пойдем, можот достанем.

Вот и потащились добры молодци опеть. Эти кони и корета были у ней в синем море под каменной плитой. Приходят к синю-морю, чорт посылает этово мужицька в лафку купить две свици воску ярово. Мужицек принес две свици воско-яровых; одну свицю затеплив сибе, а другую товарищу. Чорт и говорит ему:

– Вот што, друг! когда вся свиця изгорит, а меня из моря все-т нет, то и ты валейся в воду, и тибе не жира! – сказав это и укурнув в море. Этот мужицок и давай ходить по берегу и дожидает своево товарища. Вот у ево половина свици сгорела, а чорта все нет; вот ужо и немножко стает, – ево все нет; и став он уж к нокотку прилипать свицюшку и заплакав горькими да горючими (слезами):

– Видно и мне не жира, думает…

Вдруг по морю волна заходила, – это чорт и идет на тройке; выехав на берег и вскрицяв:

– Успевай садитце, друг, скоряя!

Мужицек успев вскоцить ему в карету, и понеслись добры молодци: где у дома угол захватят – угол проць, где у церквей прихватят угла – главы покривятця. Вот чорт и говорит своему другу:

– Вот што, друг! ни доидем до цярства, ты их тпрруукни, а то все ваше цярство разнесем.

Не доехали оне до цярства, мужик и крикнув (лошадям) «тпррру!» – кони остановились…Вот оне доехали до цяря. Мужицек-пастушок вышов из кореты, привел этих коней к столбу тоценому и привязав к кольцю золоценому, надавав пшеници белоярыя и заходит к цярю в палаты, и дает знать государю, што привел таких-то коней. Царь призывает Олену, прекрасную девицю, на лице к сибе:

– Ну, што-жо, Олена, прекрасная девиця! Идешь-ли топерь за меня взамуж?

– Отцево-жо, говорит, нейду, ваше цярское величество, – коли вы умили меня достать, и мое винцельное платье, и моих коней с коретой, ну, так ищо у этово своево верново слуги отрубите голову, – тогда я за вас иду взамуж.

– Нет, девиця Олена, не подымаютце у меня руки срубить головы ево, – сказав ей цярь.

Вот она взяла саблю и срубила голову самому цярю и взяла этово пастушка за ушка и поцеловала ево во уста:

– Пусть-жо ты мой муж, а я твоя жона!

Вот он и сев на цярство. Вот ево старопрежний друг чорт и приходит (к нему) да говорит:

– Ах, друг! Сев на цярство, да не на руки куделя…

Мужицек день прожив, наступила ноць, ложитце с молодой жоной спать… Эта бабка довгоноска изозналасе там, што ее внуцька увезена и за цяря взамуж отдана, и отпустила она своей силы три корабля, штобы это цярство все пленить, головней покатить, и цяря опалить. Старопрежной друг чорт приходит к нему и колотитце:

– Ах, друг, – говорит, – спишь, да свою голову проспишь!

Вот он встав, в свою подзорную трубку поглядев (и видит:) идет морем три корабля силы; он взяв это кольцо из-под правой пазушки, с руки на руку переложив и выскоцили двенадцеть молодцей:

– Цево угодно, ваше цярское величество? – говорят.

– А вот что, братци, – говорит он, – эту силу всю разбить и по воде разметать!

Вот эти молодци и пошли по морю, все равно как по земле, и всю силу разбили и по воде разметали, и приходят на прежнее место. Переночевали ноць, как ницево и не было; наступает день, живут (молодые) преспокойно; наступает опеть вечер и, как только-што спать легли, эта бабка довгоноска отпустила шесть кораблей силы, надо ей цярство покорить. Вот старопрежний друг чорт опеть колотитце и говорит такие слова:

– Эх, друг, спишь, да свою голову проспишь!

Цярь встает, в подзорную трубку поглядев (и видит:) идет шесть кораблей силы и тово ближе. Он торопесь кольцо с руки на руку переложив, выскочили 12 молодцей.

– Цево изволите, ваше цярское величество?

– Надо, братци, эту силу всю розбить и по воде разметать!

Вот оне эту силу разбили и по воде разметали и воротились на старое место. Переноцевали (молодые) ноцьку, как нецево не бывало, живут и день преспокойно, наступила третья ноць. Вот бабка довгоноска отправила 12 кораблей силы и сама в легкой лодоцке поехала: надо ей узнать, куда сила девается. А старопрежний друг чорт опеть приходит и колотитце:

– Эх, друг, спишь, да голову проспишь! – крикнув.

Царь встав, в подзорную трубку поглядев: идут 12 кораблей силы, а сзади идет и сама бабка довгоноска в легкой лодоцьке. Он кольце с руки на руку переложив, – выскочило 12-ть молодцей:

– Цево изволите, ваше цярское величество?

– А вот што, братци, – говорит, – надо эту силу разбить, и по воде разметать, а бабку довгоноску в гости созвать.

Оне эту силу всю разбили, по воде разметали, а бабку довгоноску в гости созвали. Вот зять ее молодой стал угощать всякими напитками, в том цисле и сам напивсе, сделавсе оцень пьян и лег спать.

– Как-жо ты у моия бабушки силу губив?

– А своей, – говорит, – русской храбростью.

– Врешь, што нибудь да есть у тебя?

Он с пьяна то и сказав, што «У меня под правой пазушкой на шовковой лентоцьке есть серебряное кольце, – с руки на руку переложу, выскочит 12-ть молодцей, што надо, то и сделают». Вот и заснув. А жона ево возьмет да это колце и срежот и выйдет с этой бабкой вон. Бабка возьмет это кольце с руки на руку переложила, – выскочило 12-ть молодцей:

– Цево изволите, бабка довгоноска? – спросили те.

– Это царство, – говорит, – все покорить, попленить, головней покатить и цяря опалить!

Вдруг это цярство и загорело, головней все покатило и самово цяря опалило. Эта бабка со соей внуцькой села в лодку да и обратилась в свое место. Вот старопрежной друг чорт и приходит к своему товарищу и говорит:

– Ах, друг! Я тибе говорил, што не на руки куделя…

Взял ево, посадив на плеци и унес домой. Принес домой и говорит своему отцю:

– Ах, батюшко! У меня што над другом-то сделалось – всево опалило!

– А вот што, дитя, слезай-ко в подполье, у меня есть там кувшинцик о двенадцати рыльцях – принеси.

Чорт этот кувшинцик достав и став лецить своево товарища, и вылецив, тот сделавсе ищо лутше прежнево; вот и говорит ему:

– А, што, друг, не желаешь-ли своей жоны повидать?

А он отвицеет:

– Эх, друг! Да где-жо мне теперь своя жона повидать?

– Да ежели желаешь, – говорит чорт, – так садись за плеци, сицяс посмотрим.

Вот он тут сев за плеци и потащилисе добры молодцы. Дорогой и говорит чорт ему:

– Вот что, друг! Оне топерь с дорожки в бане моютце, а в баню мне зайти тут можно; возьми-жо ты свою саблю и встань в передбанье, а жона твоя из бани пойдет, ты не тронь ее, а бабка пойдет, то как только она в двери голову покажет, я с зади немножко подпехну, – ты не зевай, руби ей голову саблей. Приходят добры молодцы к этой бане, как есть оне с дороги моютце в ней; чорт и забравсе в баню к ним, а мужицек встав в передбанье. Вот выходит жона ево из бани, сунула в двери голову и говорит своей бабке довгоноске:

– Ах, бабушка! Русским духом пахнет!

– Што ты, дитя, – отвицеет бабка, – какой здись русский дух? Ты жила там, – тибе все русский дух и цюетце…

Вот жона и ушла из бани; бабка одна осталась в бане. Вот и она покатилась водой и пошла вон; во двери только-што голову показала, чорт с зади немножко попехнув, а мужицек и отсек ей голову, взяв за нос и бросив в море; на ногу встав, другую раздернув и тожо в море бросив. Пришов он к своей молодой жоне, берет ее за руку и отправляютце в свою местность, и построив он опеть свое цярство ищо лутше прежнево, и став он со своей жоной жить да цярствовать, тем и сказка концеетце!..

(Вельский у. Зап. со слов Матушкина. 90-ые годы)

Жили были старик со старухой, у них был один сын Иван. Этот Иван вздумал вить веревки. Пришел на берег реки и вьет веревки. Вдруг из воды вышел чертенок и спрашивает:

– Чево, Иван, делаешь?

Иван сказал:

– Веревки вью, стану море моршить, да вас чертей корчить.

Чертенок сказал:

– Что тебе надо за это? – и пошел чертенок к старшему чертенку спрашивать. Старший велел:

– Перво побегайте с Иваном.

А Иван сказал:

– У меня есть маленький сивенький старичек, так ты с им побегай наперво.

На то время выскочил из кустов заяц и побежал, чертенок и кричит:

– Ой, ой, нет не угонится.

Чертенок и думает, за стариком сивым не угонится, а за молодым Иваном нечего и думать; этот чертенок испугался и убежал опять к старшему и рассказал старшему.

– Ну, ступай, покидайте палки.

Этот чертенок принес палку толстую и большую и кинул палку высоко. Иван сказал:

– Ты низко кинул, а я кину из виду вон.

Чертенок думает, что и правду кинет высоко, испугался и убежал. Пришел к старшему и сказал; старший сказал:

– Сходи и поборитесь и узнай силу.

Когда пришел к Ивану, чертенок и говорит:

– Давай боротся.

Иван сказал:

– Мне не стоит марать руки, а у меня есть дед семидесяти пяти лет, так ты хоть с ним-то справься.

В то время из лесу вышел медведь. Этот чертенок и схватился. Медведь все его изуродовал. Чертенок говорит старшему, когда пришел от медведя:

– Больше не пойду к Ивану.

Старший сказал:

– Сходи, что надо еще Ивану.

Чертенок пришел, а Иван тем времянем выкопал яму, свою шляпу изорвал и разтянул по яме, чертенок и говорит:

– Иван, моря не морши и нас чертей не корчи, что надо, то и бери.

Иван сказал:

– Вот эту шляпу наноси полную золота.

Этот чертенок обрадел, стал носить мешком золото, носит, носит, и подачи нет, и говорит Ивану:

– Какая у тебя большая шляпа-та!

Иван сказал:

– Ничего не велика.

Чертенок полную яму наносил золота и принес колечко и говорит:

– Вот тебе еще подарок, когда тебе что надо, все тебе будет, только с руки на руку перенадень.

Иван взял колечко, распрощались, чертенок ушел, Иван золото увез домой. Иван и говорит своей матери:

– Сходи сватом к царю, – а у царя было (так) дочь, звали Марьей, – не отдаст-ли за меня.

Мать пришла к царю и говорит:

– Царь, великий государь, отдай за моего Ванюшку свою дочь Марью, у его денег не меньше твоего.

Царь и говорит:

– Пусть сделает дом точно такой, как у меня, чтобы сегодня ночьей, вутре я выйду на бавхон, чтобы видно было его дом.

Мать когда пришла домой и заплакала и разсказала Ивану. Иван и говорит:

– Не тужи, утро вечера мудреняе.

Мать отстала плакать и легла спать, а Ванюшка вышел на улицу, с руки на руку перенадел колечко, вдруг пришло страшно народу и стали работать, к утру дом лучше царева сделали. Мать Ивана утром встала, смотрит – все не по старому, и пошла мать к царю, пришла к царю и говорит:

– Вот, царь, экой хитрой у меня Ванюшка, в одну ночь экой дом заворотил.

Царь сказал:

– Пусть в одну ночь церковь сделает.

Еще пуще запечалилась, пришла домой, сказала Ванюшке. Иван сказал:

– Не тужи.

Вышел ночьей на улицу, перенадел с руки на руку колечко, вдруг сделалась церковь и зазвонили и царя разбудили. Мать пришла к царю и говорит:

– Вот, царь, великий государь, все сделано, отдай твою Машеньку.

– Можно отдать, только с тем, чтоб от вашего дому до моего дворца были мосты хрустальные и сукнам устланы, а по ним чтобы ходила карета-самоката и всякия птицы пели.

Мать испугалась и заплакала и пошла домой, пришла домой и разсказала Ивану. Он и говорит:

– Утро вечера мудреняе, не тужи.

Когда легли спать, вышел на улицу, перенадел колечко, вдруг стали мосты хрустальные и сукном устланные и карета-самоката до самого дворца царского, и всякия птицы поют, и отдал царь за Ивана Машеньку.

Не долго после свадьбы пожили, Машенька у Ивана все выпытала, как все он устроил. Когда он уснул и положил колечко под подушку, эта Машенька колечко взяла и с руки на руку перекинула, выскочило несколько молодцов:

– Снесите меня за тридевять земель, в пятидесятое царство; – когда ее снесли и у Иванушка ничего и не стало. Когда Иван пробудился, то все стало худое, и заплакал и пошел к тестю:

– Машеньки, – говорит, – нет, не знаю, куда и девалась; – царь испугался, не знают, куда и девалась Машенька. Иванушка сходил к кузнецу, сковал три костыля и испек три просвиры и пошел разыскивать Машеньку. Долго он шел, подходит к избушке, пришел в избушку, лежит баба-яга из угла в угол и нос в потолок, когда Иван заходит в избу, и кричит баба-яга:

– Фу, фу, фу, русскаго духа слыхом не слыхала и видом не видала, а сам ко мне на дом пришел, съем-погублю, на белый свет не опущу.

– Ишь, старая чертовка, не сердись, не ерись, а напой, накорми.

Эта старуха напоила, накормила и стала спрашивать:

– Куда пошел и куда правишься?

О(н) ей:

– Свою Машеньку розыскиваю.

Она ему говорит:

– Ой, дитятко, трудно тебе до нее доступить, она у моей старшей сестры живет, она чему порадела, и житье-то, житье ей худое, идти-то назад нельзя, все с моим племянницам ходит.

Она дала ему скатертку-самолетку. Он пока до ее шел, так железную трость исподпирал и просвиру изглодал, и подходит к избушке, и идет в избушку, лежит баба-яга, из угла в угол и нос в потолок и говорит баба-яга:

– Русскаго духа видом не видала и слыхом не слыхала, а сам ко мне на дом пришел, съем-погублю, на белый свет не опущу.

Ванюшка и говорит:

– Ишь, старая чертовка, ты бы с дорожки напоила, накормила.

Эта старуха встала, Ванюшку напоила и накормила, стала спрашивать:

– Откуда и куда путь-дорогу держишь?

Ванюшка бавшке обсказал все, как и как стала. Бавшка Ванюшку пожалела и дала ему меч-складенец, и говорит:

– Твоя Машенька живет у старшей сестры моей, – она его подняла, и распростилась. Ванюша пошел, долго он шел и опять просвиру изглодал и трость изподпирал; вдруг подходит к избушке, заходит Иван в избушку, лежит баба-яга из угла в угол и нос в потолок, когда зашел в избу:

– Фу, фу, фу, русскаго духа слыхом не слыхала и видом не видала, сам русский дух ко мне на дом зашел, съем-погублю, на белый свет не опущу.

Он говорит:

– Старая чертовка, ты бы не торопилась со своей поежой, а ты бы дорожнаго человека напоила и накормила и добро поучила.

Сейчас старуха соскочила, напоила и накормила Иванушка и стала спрашивать:

– Откуда и куда путь держишь?..

Он все разсказал, как что было. Старуха пожалела и сказала:

– Трудно тебе будет до ее доступить, она живет у старшей моей сестры, отсюда не далеко.

– Ну ладно, – говорит старуха, – скоро твоя Машенька придет в голове искать, а ты лезь под кровать к ей в сундук и посиди в сундуке.

Когда Иванушка залез в сундук, вдруг пришла Машенька к старухе, и Ванюшка слышит. Машенька стала у бавшки в голове искать, бавшка и спрашивает:

– Что же бы ты, Машенька, поглядела ли бы на своего Ванюшеньку?

– Поглядела бы, хоть одним глазком да взглянула бы.

А Ванюшка сидит и слушает.

Машенька от бавшки уж ушла, Ванюшка вышел из сундука. Бавшка научила Ванюшку, что:

– Иди в сад и продавай меч-складенец, – и дала клубочик, – потом, на другой день, клубочик станут покупать мои племянницы, а ты с тем продавай, чтобы ночь спать с Машенькой, также складенец и скатертку.

Пришел в сад, разсклал на скатертку меч-складенец и клубочик; пришли покупать и купили за то, что Ванюшке надобно с Машенькой ночь проспать. Они взяли Машеньку, напоили до пьяна и повалили спать. Ванюшка будил да плакал, что:

– Марья-царевна, как я до тебя доступал, три просвиры изглодал и три трости железные изподпирал, а ночь прошла.

Те девки пришли и его прогонили. Когда Иван ушел от них опять в сад, выложил скатертку-самолетку и клубочик, пришли эти девки, клубочик купили с тем, что ему с Машенькой ночь проспать. Оне Машеньку опять пьяную напоили и спать повалили и булавкам у Машеньки платье к постеле приколотили, и Иванушко опять лег с Машенькой, а Машенька опять пьяная, он будил да плакал, разбудить не мог. Опять ночь прошла, Иванушка опять прогнали, а Машенька когда разбудилась, стала допытыватся. Этот Ванюшка опять в саду скатертку последнюю продавать, и пришли девки покупать скатертку, и продав Ванюшка за то, чтобы ночь с Машенькой спать. Когда Машеньку стали поить, то она будто пьет, а сама в рукав льет, она притворилась пьяная и повалили с Ванюшкой спать. Ванюшка заплакал и говорит:

– Как я до тебя доступал, три просвиры изглодал и три трости железные изподпирал, – как вдруг одна слеза попала Машеньке на лицо, она пробудилась, сразу воровски вышли и кольцо с руки на руку перекинули и оказались дома, и у Ванюшки дом опять стал хороший. Царь увидел, что и мосты хрустальные и сукном устланные и бегает карета-самоката, царь обрадел, сел на карету и приехал к зятю и дочери, и сделали пир на весь мир.

(Кадниковский у. 1907 г.)

Про покойников

Досюль играл молодец с девицей три года, и выдали эту девицу за другого молодца. Выдали в одну деревню, а за него не дали. Она жила с мужем с ним три года. Потом сделалась нездорова, стала у ней глотка больна. Потом ее похоронили – она померла.

Она жила в земле шесть недель, потом она в земле поправилась и выстала из земли ночью и пришла к своему мужу. Ее там муж не пустил. Пришла она к отцу да к матери – и отец и мать ее в избу не пустили в ночное время. Пришла она к крестной матери – и крестная мать не пустила.

И она опомнилась:

– Пойду я к старопрежнему парочке, не пустит ли он. И пришла она против окошка. Он сидит у окна, пишет, и она <…> подавалась в окно. Он работника разбудил и пошел за ней с топорами. Работник, как увидел, пошел назад домой: испугался, что съест. А она парочке старопрежней:

– Мой парочка, возьми меня, я тебя не трону.

Он к ней пришел, ее обнял, а она ему сказала:

– Ты меня горазно не прижимай, мои косточки належались.

Он взял ее в фатеру, замкнул в сенях на горнице и держал ее восемь недель там и не показывал никому, одевал и кормил.

Потом пошли они в церковь с тем парочкой. Пришли они в церковь, и все на нее смотрят: отец и мать, и муж, и крестна. Мать говорит:

– Это будто моя дочка стоит.

Все они переговариваются между дружком, и она услыхала. И вышли они из церкви на крыльцо, отсюда матери она говорит:

– Я ваша есть. Помните, как я в такую-то ночь к вам ходила, вы меня не пустили. Потом я пошла к старопрежнему парочке, он меня и взял, и кормил, и поил восемь недель, и одевал.

И присудили ей: за старого мужа не отдали ее назад, а с парочкой повенчали, который взял ее ночью.

Тут моя сказка, тут моя повесть, дайте хлеба поесть. В городе я была, мед пила, а рот кривой, а чашка с дырой, а в рот не попало.

Была девица, от родителей осталась одна и созналася с бурлаком с хорошим, слюбилася с ним. Девица даваться стала к деде да дединке, ей жить негде:

– Возьмите меня, подберите.

Они ей говорят:

– Покинь дружбу, дак мы тебя и возьмем.

Она сказала:

– Покину, возьмите только.

Они и взяли ее, а она дружбы не покинула, втай где на вечеринке сойдется. И до того доходила и долюбилися, что и в люди вышло, а дедя и дединка поругиваться стали. А молодец занемог да скоропостижно и помер. Дедя и дединка говорят:

– Слава богу, теперь с им знаться не будет.

Она ходит на вечериночку, а все по ем тоскует, все в уме держит. На вечериночку придет, да с вечериночки все с подругами порозь, ладит идти на могилу. И сходит, поревит. Придет и спать повалится, а он к ней и приходить стал. Люди не видят, а она говорит с ним. Стала весела эдака, он говорит ей:

– Я умер, да не взаболь. Сряжайся взамуж за меня.

До того дело дошло, что она платье наладила, отдала тючок подруге и говорит:

– Я сегодня взамуж пойду.

А подруга и говорит:

– Что ты, ведь его нет живого.

– Нет, он ожил.

– А пошто люди не видали никто?

Пришли с подругой на вечеринку, опять его и видать, а подруги не видят. Тут сговорились они, он и говорит ей:

– Я пойду домой, а ты приходи к моей фатерке, из фатерки пойдем венчаться.

Она пришла в его фатерку, а он лежит покоен в савану, свечка горит, образ, она тут и сробела. Тут и самой смерть пришла.

Поутру ставают дедина с дединкой – нет племянницы: «Где, где, где?» – не знают, где и взять. Подруга та и сказывает, что она взамуж сряжалася за досельного любовника. Платье посмотрели – нету. Дедя и пошел на могилку, а она на его могиле лежит мертва, а платье по крестам разлеплено.

Про клады

Жили мы тогда в Онисимове. А ведь около Онисимова, сам знаешь, крутая гора, прекрутая, к Ветлуге-то. Тут есть маленький лесок. Пошел я этак раз – лет десять мне было – в лесок этот грибы собирать. Хожу, шатаюсь по косогору-то, где гриб, где два сорву.

Пришлось проходить мне около ключа. Вот и покажись мне, братец ты мой, стоит бы в косогоре-то сундук, как раз на ручье на самом, окован железом весь, около аршина ширины и аршина полтора в длину, весь обтыкан по сторонам костями, большущими костями, не знаю – чьими, так вот и торчат по бокам-то. Поиспугался я тут, да ничего. Мороз по коже подирает, а смотрю.

Вдруг покажись мне тут свиное рыло; оскалила зубы эта свинья и смотрит на меня, изо рта вода. Оторопь взяла меня тут, сам не свой сделался, волосы дыбом на голове. Взглянул на рыло-то, – ей, да унеси-ко оттуда, господи, что есть прыти домой. Прибегаю домой – на мне лица нет. Что, спрашивают, с тобой? Я в слезы. Едва-едва успокоился и рассказал, в чем дело.

На другой день ходили с крестным оба осматривать то место, но и места-то уж не нашли, ничего похожего даже нет.

Недалеко от Чердаклов (Самарская губерния, Ставропольский уезд) есть дуб. Под ним лежит клад.

Вот раз мужики пошли его рыть, ружье на всякий случай взяли. Пришли. Видят – около дуба (с полуночи) ходят черные кошки кругом. Стали они смотреть – глаз отвести не могут. Закружилась у них голова – и попадали мужики наземь. Очнулись, хотели рыть, а кошки опять хороводиться пошли, то влево, то вправо. Так и бросили: страшно стало. Говорят, что на этом дубе повесился тот, кто клад зарыл.

В Саратовской губернии, в Кузнецком уезде, возле села Елюзани, клад есть: в озеро на цепях бочки с золотом опущены. Тут прежде разбойники жили и оставили все награбленное добро в озере, а для того чтобы никто не узнал, куда они дели золото, сносили его в воду по ключу: по нем и от озера шли и к озеру. Озеро почти все теперь илом занесло, и клад никому еще не дался.

Раз человек десять пошли клад рыть, в лес. С ними и свяжись один шутник. Дорогой он поотстал, а те вперед целиком пшеницей идут, тропу проложили. Он сзади шел да колосья через тропу-то и связал. Вот они пришли к месту, стали рыть, а он в стороне притаился да стонет. Те и стали переговариваться:

– Ты это?

– Нет.

– Кто-то стонет будто…

Он как заревет – они и давай бог ноги!

Побежали тропой-то, как до завязи добегут – грох об землю! Задние набегут – да через передних-то грох! Обеспамятели со страху: насилу домой пришли. А тот хохочет сидит. Уж после они его, как узнали, ругали-ругали…

В поле мужики у нас работали. Вдруг видят: баба стоит– с рогами – клад это самый и был. Стоят они и смотрят, а подойти сами не смеют.

Так она и рассыпалась тут же на их глазах, пока они глядели. И стала тут груда камней. И до сей поры лежит, говорят… Не умели зачурать, значит.

Про святых и библейских персонажей

<…> По досюльному окиян-морю плавало два гоголя: один бел гоголь, а другой черен гоголь. И тыми двумя гоголями плавали сам господь-вседержитель и сатана. По божию повелению, по богородицыну благословению, сатана выздынул со дна моря горсть земли. Из той горсти господь-то сотворил ровные места и путистые поля, а сатана наделал непроходимых пропастей, щильев и высоких гор. И ударил господь молотком в камень и создал силы небесные. Ударил сатана в камень молотком и создал свое воинство. И пошла между воинствами великая война: поначалу одолевала было рать сатаны, но под конец взяла верх сила небесная. И сверзил Михайла-архангел с небеси сатанино воинство, и попадало оно на землю в разные места: которые пали в леса, стали лесовиками, которые в воду – водяниками, которые в дом – домовиками, иные упали в бани и сделались баенниками, иные во дворах – дворовиками, а иные в ригах – ригачниками.

Давным-давно в времена незапамятные, когда людей еще было мало на свете, все хлебные растения, как-то: рожь, ячмень, пшеница и другие – родились такими колосистыми, что колос был в длину всего стебля, от макушки до земли, и такими полновесными, что несколько таких колосьев только что в подъем для одной руки человеческой. Много и теперь ленивых жниц, а тогда все женщины были лентяйки, живши в довольстве, как сыр в масле, притом их было не много, а всего родилось в изобилии.

Вышли раз в то время женщины жать такую колосистую и полновесную рожь и стали роптать на бога, что он родит рожь с такими колосьями, которые и тяжелы, и простираются в длину всего стебля, как бы только для того, чтобы они мучились, когда и в руку-то забирать такие усатистые и увесистые колосья неудобно и тяжело, а носить снопы и возить в гумны совсем не под силу.

Бог, услышавши такой ропот, решил стрясти все колосья и оставить одни стебли. Но в то время, когда он приступил к этому делу, в поле находилась собака. Смекнувши, что если очистится весь колос, то хлеба вовсе не будет, она завыла жалобно, прося бога оставить хотя небольшую часть колоса на их собачью долю. И бог внял собачьему вою и, сжалившись, очистил не весь колос, а оставил его на верху стебля настолько, насколько он родится и теперь. И так люди теперь питаются не своею долею хлеба, а собачьею.

Када-то пришел Христос в худой нищенской одеже на мельницу и стал просить у мельника святую милостыньку. Мельник осерчал:

– Ступай, ступай отселева с богом! Много вас таскается, всех не накормишь! – так-таки ничего и не дал.

На ту пору случись – мужичок привез на мельницу смолоть небольшой мешок ржи, увидал нищего и сжалился:

– Подь сюды, я тебе дам.

И стал отсыпать ему из мешка хлеб-ат. Отсыпал почитай с целую мерку, а нищий все свою кису подставляет.

– Что, али еще отсыпать?

– Да, коли будет ваша милость!

– Ну, пожалуй!

Отсыпал еще с мерку, а нищий все-таки подставляет свою кису. Отсыпал ему мужичок и в третий раз, и осталось у него у самого зерна так самая малость.

– Вот дурак! Сколько отдал, – думает мельник, – да я еще за помол возьму. Что ж ему-то останется?

Ну, хорошо. Взял он у мужика рожь, засыпал и стал молоть. Смотрит: уж много прошло времени, а мука все сыпится да сыпится! Что за диво! Всего зерна-то было с четверть, а муки намололось четвертей двадцать, да и еще осталось, что молоть: мука себе все сыпится да сыпится… Мужик не знал, куды и собирать-то!

Жил да был мужичок. Жил он больно бедно, ничего у него не было, и хлебушка на год не хватало. Этот мужичок был для странников и для нищих очень милосердным: когда к нему приходили странники и нищие, он никогда не отказывал в Христовом подаянии, завсегда их принимал на ночлег, ухаживал за ними и делил с ними пополам свою скудную пищу.

Вот, ходили два странника: один – Иисус Христос, а другой – Николай-чудотворец. И они часто заходили к этому мужичку, ночевали у него и полюбили всей душой этого мужичка. И вот Николай-чудотворец стал просить у Иисуса Христа, чтобы этому мужику дать богатство. Иисус Христос не отказал Николаю-чудотворцу:

– Ты, – говорит, – теплый молитвенник и ходатай перед богом, и как тебе отказать?

Однако не советовал Николаю:

– Что, – говорит, – из этого человека выйдет?

А все-таки согласился. И мужичок с каждым годом стал все больше богатеть и богатеть: и хлеба у него вырастет больше другого, и скотинки прибавится. И он стал форменным богачом.

И вот опять пошли странствовать Иисус Христос с Николаем-чудотворцем. И зашли посмотреть, что из этого мужичка вышло? Пришли и опять зашли к нему. Мужичок их и не пустил сразу, как сперва, и только после настойчивых просьб странников пустил их с условием, что они пойдут завтра молотить.

Когда странники легли спать, тогда, ночью, хозяин уделал и насадил овин и пошел сушить овин. Когда высушил, тогда приходит и зовет странников молотить. Те не соглашаются, говорят, что надо им с дорожки отдохнуть. Он рассердился и одного странника, с краю, набил. А с краю-то лежал Иисус Христос. И говорит мужик:

– После приду и другого также налуплю!

Походил там около овина, посмотрел и опять идет будить странников. А тем временем, когда он ходил, Иисус Христос с Николаем-чудотворцем переменился местами и лег к стенке. Тот приходит и опять будит их. Они опять не встают. Мужик рассердился и набил, да опять Иисуса же Христа.

И третий раз то же случилось, и тоже Иисусу Христу досталось.

После третьего разу странники встали и пошли молотить. Каким-то чудом все у них – и зерно отделялось, и мякина, и пелёва, и все: не надо было перевеивать (на веялке). Мужичок, видя таких даровых работников, попросил их остаться и обещал хорошо платить им за работу. Те не согласились. А когда пошли, так сказали:

– Этак же молоти, через огонь, как и мы!

На другой же день мужик захотел попробовать: как это так «молотить через огонь»? Взял, вывез из кладух весь хлеб и хотел в один день весь измолотить. Когда он зажег – так же, как делали Иисус Христос и Николай-чудотворец, – тогда у него весь хлеб сгорел. Головешки перетащило на его дом и всё спалило.

И мужик остался еще беднее, чем был прежде.

Это было. Да вот один человек жил со своей женой. Жена была набожна и была благоразумна. Там мужичок жил богато и потом по пьянству все деньги пропил. Плохо ему зажилось.

Однажды он пришел в кабак. Весь день просидит, денег нет, а выпить охота. Так пошел, запечалился: денег нет, продать нечего.

– Кто бы, – говорит, – денег дал, дак жену бы продал бы.

Потом идет дорогой и встречает человека.

– Што, – говорит, – думал?

– А думал, – говорит, – надыть сказать по правде, кто денег дал бы, так я свою жену бы продал.

– Дам, – говорит, – только приведи жену на такое-то число. Поутру вставай на зоре, веди жену.

По указанну им в такое-то место. Он сказал:

– Где ты деньги возьмешь?

– Я тебе, – говорит, – выкопаю клад, что денег страшно много, – говорит.

Вот живут. Жена и такого дела не знает, что он так ее продал. Потом срок истек. Потом надоть вести жену на указанно место.

– Пойдем, – говорит, – жена, в одном месте есть у нас за полянками клад большой. А без тебя, – говорит, – не дается. И мы, – говорит, – получим его, много денег получим, ты сама видишь, так как нам живется плохо. Тогда будем жить хорошо.

Потом жена пошла. Хорошо, идет муж и жена за им. Такой жены кроткой жалко стало. Ну, что ж делать?

При пути была церковь, храм божий. Вот она мужу объяснила:

– Супруг, – говорит, – я схожу в церковь помолиться, а ты обожди минуточку.

Он говорит:

– Иди.

Она зашла в храм и усердно поклонилась пресвятой богородице. Молилась и плакала, да в слезах она и заснула. Потом сжалилась пресвятая богородица над женщиной, обофор на себя накинула и пошла.

Потом муж стоит, дожидается жены и дождался – думает, что жена. И пошли, где указанно место, а духа злобы еще нет. Вдруг подынулась страшная буря: начало лес ломить. И вот прилетает дух.

– Привел, – говорит, – жену.

Он в испуге молчал. Потом быстро подскочил, думает, что жена его, и она осенила его благодей. Он отскочил от нее на много стадий.

– Ах ты, – говорит, – подлец! Ты не жену свою привел, а ты привел мати Иисуса Назарея.

Итак, это дело узнав, дух и так быстро подскочил к мужику с яростью. И потом пресвятая богородица мужика защитила, и так что свой обофор подняла, и так что дух злобы подскочил на несколько стадий, и земля разверзлась, и сделалась ущелина, подземелье. В ету яму он ввернулся и пропал. Потом и скрылась пресвятая богородица в тот момент.

Потом мужик понял, что защитила жену пресвятая богородица. Тогда мужик усердно замолился о своем прегрешении. Да пошел мимо церкви, жена выходит из церкви, так что он в испуге ничего жене не сказал. И пошли они домой и стали жить и усердно трудиться и повели благочестивую жисть. Распутную жисть мужик бросил <…>. Тем и кончилось…

Иисус Христос после распятия сошел во ад и всех оттуда вывел, окромя одного Соломона Премудрого.

– Ты, – сказал ему Христос, – сам выйди своими мудростями!

И остался Соломон один в аду. Как ему выйти из аду? Думал-думал да и стал вить завертку. Подходит к нему маленький чертенок да и спрашивает, на что вьет он веревку без конца.

– Много будешь знать, – отвечал Соломон, – будешь старше деда своего, сатаны. Увидишь, на что!

Свил Соломон завертку да и стал размерять ею в аду. Чертенок опять стал у него спрашивать, на что он ад размеряет?

– Вот тут монастырь поставлю, – говорит Соломон Премудрый. – Вот тут церковь соборную.

Чертенок испугался, бегом побежал и рассказал все деду своему, сатане, а сатана взял да и выгнал из аду Соломона Премудрого.

Раз в осеннюю пору увязил мужик воз на дороге. Знамо, какие у нас дороги, а тут еще случилось осенью – так и говорить нечего! Мимо идет Касьян-угодник. Мужик не узнал его и давай просить:

– Помоги, родимой, воз вытащить!

– Поди ты! – сказал ему Касьян-угодник. – Есть мне когда с вами валяндаться! – Да и пошел своею дорогою.

Немного спустя идет тут же Никола-угодник.

– Батюшка, – завопил опять мужик, – батюшка! Помоги мне воз вытащить. – Никола-угодник и помог ему.

Вот пришли Касьян-угодник и Никола-угодник к богу в рай.

– Где ты был, Касьян-угодник? – спросил бог.

– Я был на земле, – отвечал тот, – прилучилось мне идти мимо мужика, у которого воз завяз. Он просил меня: помоги, говорит, воз вытащить. Да я не стал марать райского платья.

– Ну, а ты где так выпачкался? – спросил бог у Николы-угодника.

– Я был на земле, шел по той же дороге и помог мужику вытащить воз, – отвечал Никола-угодник.

– Слушай, Касьян! – сказал тогда бог. – Не помог ты мужику – за то будут тебе через три года служить молебны. А тебе, Никола-угодник, за то, что помог мужику воз вытащить, – будут служить молебны два раза в год.

С тех пор так и сделалось: Касьяну в високосный только год служат молебны, а Николе два раза в год.

Ехал раз мужик лесом. Дело днем было, летом. Только вдруг видит: на овцу волк кинулся.

Овца испугалась, кинулась под телегу. Волк испугался, убежал.

Мужик взял овцу и повез с собой, проехал сажен пять от того места, стало ни зги не видно – темная ночь. Он диву дался. Ехал, ехал и сам не знает куда.

Вдруг видит огонек.

– А, – думает, – это, видно, гуртовщики. Хоть у них спрошу, куда ехать.

Подъезжает и видит – костер разложен, а кругом волки сидят и с ними сам Егорий Храбрый. А один волк сидит в сторонке да зубами щелкает.

Говорит мужик, что, мол, так и так, заплутался, не знаю, где дорогу найти. Егорий ему и говорит:

– Зачем, – говорит, – у волка овцу отнял?

– Да она, – говорит мужик, – ко мне бросилась. Мне ее жаль стало.

– А чем же волки-то кормиться будут? Вот эти, видишь, сытые лежат, а этот голодный, зубами щелкает. Я их кормлю; все довольны, только один жалуется. Брось ему овцу, тогда укажу дорогу. Ведь эта овца была волку обречена, так чего ты ее отнял?

Мужик взял и бросил волкам овцу. Как только бросил, стал опять ясный день, и дорогу домой нашел.

Когда-то одна баба не почла матушку Пятницу и начала прядиво мыкать да вертеть. Пропряла она до обеда, и вдруг сон на нее нашел – такой могучий сон! Уснула она, вдруг отворилась дверь, и входит, вишь, матушка Пятница воочью всем, в белом шушуне, да сердитая такая! И шмыг прямо к бабе, что пряла-то. Набрала в горсть кастрики с пола, какая отлетала-то от мочек, и ну посыпать ей глаза, и ну посыпать! Посыпала да и была такова: поминай как звали! Ничего и не молвила, сердешная. Та баба как проснулась, так и взвыла благим матом от глаз, и не ведая, от чего они заболели. Другие бабы сидят в ужасьи и учали вопить:

– Ух ты окаянная! Заслужила казнь лютую от матушки Пятницы!

И сказали ей все, что было.

Та баба слушала-слушала и ну просить:

– Матушка Пятница! Взмилуйся мне, помилуй меня, грешную. Поставлю тебе свечку и другу-недругу закажу обижать тебя, матушка!

И что ж ты думаешь? Ночью, вишь, опять приходила она и выбила из глаз у той бабы костру-то, и она опять встала.

Грех великий обижать матушку Пятницу – прядиво мыкать да прясть!