Скорпион

3. Армия любовников, год 1994

Как правило, осенью открывается новый охотничий сезон для menhanter. И кажется надо радоваться мне, охотнику за скальпами соотечественников, да почему-то хандрю и от скуки смотрю по ТВ отечественный фильмец «Телохранитель». Есть ещё американский — претенциозный и глупый, наш мне больше нравится, хотя тоже сказка для доверчивых взрослых. В жизни все намного прозаичнее, как дождь, моросящий за окном.

Наверное, моя меланхолия именно от этого дождя? Других причин нет. Я умею владеть памятью и не рефлексировать по житейским мелочам, хотя могу иногда себе позволить нырнуть в прореху прошлого. Только зачем? Прошлое не исправить и его нет, будущее нам неведомо, остается только настоящее. А в настоящем: октябрьский холодный дождик, под которым мы обречены жить вечно. Такова наша планида и с этим ничего не поделаешь.

Надо жить в обстоятельствах, которые нам предлагаются. Хотя у меня есть очередная мечта, и я её, к сожалению, не исполню. Хотя где-то прочитал, что все желания исполняются, а если не сбылось, то и желания не было. Значит, если по-настоящему захотеть, каждый может исполнить любое желание, каким бы оно не казалось фантастическим. А если так говорят, значит, оно так и есть на самом деле. Каждый способен воплотить мечту в действительность. Кроме меня. Моя мечта несбыточная. Какая же она? Я хочу прожить, как скорпион в пустыне, триста тридцать три года, чтобы посмотреть на будущее свой родины. Позволю пафос: неужели великая нация обречена на жалкое существование у хлорированной параши мировой цивилизации?

Ненавижу запах хлорки. Помню, как мы, семилетние, прятались в общественном сортире и через щели подглядывали за отвратительными тетками из соседнего базара. Более омерзительного зрелища трудно было придумать. Но мы, дураки, храбрились друг перед другом, не понимая, что едкий запах хлорки навсегда проникает в наши молодые кости, разрушая их природную чистую структуру, навсегда делает нас безвольными свидетелями чужих, церемониальных испражнений.

Звук телефона прерывает мои столь пессимистические рассуждения. Кто это по мою душу? Слышу в трубке напряженный и незнакомый, с картавинкой голос:

— Добрый вечер. Господин Стахов?

— Он, — говорю. — С кем имею честь?

И получаю обстоятельный ответ, что меня беспокоит некто Лазаревич Ирвинг Моисеевич по рекомендации господина Старкова: для меня есть срочная работа.

— У меня отпуск, — говорю. — За свой счет. — И признаюсь. — И дождь: нелетная погода.

— Простите, мне сказали, что вы таки серьезный человек, — обижается собеседник.

— Дорогой Ирвинг Моисеевич, — не выдерживаю я. — Моя работа дорого оплачивается, вам это тоже сообщили?

— Разумеется.

— И какой суммой располагаете? — задаю некорректный вопрос по телефону исключительно для того, чтобы прекратить переговоры: идти под дождь выше моих сил.

— Вы меня неправильно поняли, я представляю интересы клиента.

— Сколько? — хамлю.

— Простите, минуточку, — в трубке мелкие электрические разряды, и я понимаю, что где-то там, в другой жизни, происходит скоропалительное производственное совещание. — Алло? Все зависит от срока поисков.

— Сколько, господа? — раздражаюсь: все-таки не хочется идти под проклятый дождь.

— Миллион.

— Рублей? — брякаю.

Мне ответили с нервным смешком — долларов. Я не удивился, если у кого-то возникли тяжелые, как свинец, проблемы, их надо решать. И по возможности мгновенно и за любые деньги. Хотя миллион вечнозеленых это даже по нашим мошенническим временам резво и резко. Что же эта за проблема, оцененная в столь нескромную сумму?

Моя отличительная черта — любознательность. К тому же у меня есть свои материальные проблемы и лишний «лимончик» в кармане сюртука не помешает.

Все это вместе заставляет меня выбраться из теплой домашней конуры и совершить вихляющую пробежку между луж, отсвечивающих свет мещанских окошек. Дождь сечет по лицу, точно шрапнелью. Прыгаю в подержанный джипик «Гранд чероки» (черный металлик), прикупленный по случаю. Исключительно удобное средство передвижения по столичным проспектам, улицам и переулкам, забитым транспортом. Чувствую себя в нем, как в Т-34, жаль только, что нет крупнокалиберного пулемета на крыше, а так не машина — мечта menhanter.

Поеживающийся от мороси вечерний город искрится рекламой, витринами, светофорами. Мой внедорожник мчится по Садовому — час пик закончился, и основная транспортная артерия свободна, как млечный путь для звездоплавателя.

Естественно, прежде чем пуститься в неведомое странствие я нашел по сотовому телефону полковника Старкова.

— Господин Лазаревич? — удивился он. — А кто это? — Потом вспомнил. Ах, Ирвинг-Ирвинг, знаю-знаю такого козлика.

— И что это?

— Адвокатишко. И довольно известный там.

— Где?

— В верхних эшелонах власти, Алекс, — и поведал о том, что у неизвестного ему клиента господина Лазаревича возникли проблемы ну очень личного порядка.

— То есть?

— Хрен их знает, в подробности не вдавался, — отвечал товарищ. — А в общем — шантаж. Хотят найти какого-то шантажиста, но чтобы доверительно и без скандала. Контора нынче дать таких гарантий не может и я вспомнил о тебя, Стах. А что, какие-то проблемы?

— Пока никаких, — и промолчал: кроме цены.

Миллион долларов — детишкам на молочишко. Если удачно обтяпаю подозрительное дельце отправлю равноценные суммы в американский штат Калифорния и в канадский город Монреаль. В первом случае дочери на потенциальную свадьбу, во втором двухлетнему сыну на игрушки.

Когда-то я был на море, там на жестких и мокрых водорослях случилась скороспелая love story c девушкой по имени Анастасия. Тогда эта история, к сожалению, не могла иметь будущего, остался лишь горький вкус воспоминаний. Анастасия уехала на постоянное место жительство в страну кленового листа и там, как я узнал позднее, родила богатыря в три килограмма шестьсот грамм. Такая вот неожиданная история. И теперь у меня имеется ещё Славик, так юная мама назвала сына: в честь затерявшегося в обширных российских просторах папаши Вячеслава Ивановича.

Черт знает что, Алекс: жизнь твоя не жизнь — анекдотический случай. И ничего пока нельзя сделать, кроме одного: отслеживать судьбы своих детей на расстоянии в десять тысяч миль.

Так что вышеназванная сумма, деленная пополам, будет им кстати. И с этой положительной мыслью я на комфортабельном джиповом танке въезжаю на площадь Белорусского вокзала — здесь должна состоятся наша конфидециальная встреча с господином Лазаревичем. По его словам он прибудет на лимузине марки «Кадиллак севиль STS» цвета светлого беж. Как говорится, жить красиво не запретишь.

Привокзальная часовая луковица утверждала, что я прибыл на четверть часа раньше обговоренного срока. Вот что значит материальный стимул — шучу, конечно. Решаю размяться перед ответственным разговором и, выбравшись из машины, иду по лужам вдоль живого торгового ряда нищих старух и гвардейских молодух, сбывающих с рук залежалые харчи пассажирам дальнего следования: от фальсифицированной водки до пирожков с домашними пушистыми котятами. Из музыкального ларька рвется модный мотивчик — гимн железной дороги: о мальчике, который хочет в Тамбов, ты знаешь чики-чики-чики-чики-та. Возле ларька нетрезво пританцовывают странные фигуранты. Это бомжики, опустившиеся донельзя: нечистоплотные оборвыши с краснознаменными пробойными рожами. Один из них долговязый и похожий на ершик, которым чистят туалетные гнезда, вскинул руку и завыл:

— Командир, дай каких-нибудь денег. На пропитани-и-и-и! Не местные мы — из Адессы-мамы!

— Там море, — вспомнил я.

— Море-море! Ой, какое море, жемчужина у моря! — продемонстрировал рот с металлическими зубами.

— Жемчужина у моря, говоришь, — рассмеялся и вытянул ассигнацию с ржавой подпалиной.

Бомж от неожиданного счастья забыл закрыть рот и туда сеял серебристый дождик. Потом долговязая фигура подпрыгнула в луже и возрадовалась не своим голосом:

— Людок, мой сучок! А у меня денюжка, гуляю я! Вот люди какие не жадные, мамочка моя!

Картонные мокрые залежи у ларька вдруг отворились, точно створки морской раковины, и оттуда явилась новая персона наших печальных дней с битым мелкотравчатым личиком вконец спившийся злыдни.

— Пашечка, денюжки наши, наши денюжки, — плаксиво запела она.

— Мои!

— Наши-и-и!

— На-ка выкуси.

Как говорится, жизнь отбросов общества во всей неприглядной красе. Что делать: каждый сам выбирает путь развития и самосовершенствования. Возможно, эта сладкая парочка, куда счастливее тех, кто сейчас панически мечется в поисках выхода из критического положения и готов выложить за решение вопроса все несметные богатства мира.

Купив сок манго в качестве предмета для условного пароля, возвращаюсь на стоянку и вижу, как там появляется лимузин цвета экзотического напитка. Я поднимаю руку в приветствии, мол, я тот, кто готов решить все ваши проблемы, господа, не жалея живота своего.

— Александр? — адвокат выглядывает из машины и не собирается выходить на мокрый ветер.

— Прошу к моему шалашу, — требую. — Так будет лучше.

— Вы так считаете?

— Я в этом уверен, Ирвинг Моисеевич.

Адвокат мал росточком и с носом, похожим на Горбатый мосток, что у дома Правительства. Человечек подвижен и держит у пуза кожаный саквояж. Я улыбаюсь: приятно иметь дело с ярким представителем своего лукавого народца и интеллигентной профессии.

Мы размещаемся в джипе по той причине, что он оснащен средствами против прослушивания конфиденциальных разговоров, об этом я доверительно сообщаю господину Лазаревичу.

— Что вы говорите? — всплескивает ручками.

— А какие у вас проблемы? — спрашиваю и предупреждаю, что мне необходима вся информация, и правдивая, как на исповеди у святого отца.

— Видите ли, дело весьма деликатное, я бы сказал, щекотливое, адвокатишко принимается копаться в саквояже. — Я бы сказал, дело государственной важности…

— Мне это неинтересно, Ирвинг Моисеевич. Попрошу факты и ничего, кроме фактов.

— Видите ли, — и вытащил из саквояжа очки, которые напялил на горбатенький свой шнобелек, — видите ли…

— Пока ничего не вижу, — рассмеялся от такой беспомощности. Последний раз прошу изложить суть проблемы.

Очевидно, я требовал слишком многого. Мой собеседник сморщился, точно щелкнул зубами ампулу с цианистым калием, потом извлек из макинтоша огромный грязноватый платок и принялся вытирать запотевшие стекла очков и плешь, при этом стыдливо покашливая и подпрыгивая на месте, будто сидел на каленных гвоздях. Я понял, что случай нелегкий и мне самому необходимо расслабиться и получать удовольствие. Что я и сделал, открыв пакет сока, залил его содержимое в пылающий от тихого гнева организм.

Собственно, ничего страшного не происходит, Алекс. Прояви сочувствие к гражданину адвокату. Быть может, его высокопоставленный клиент развязал новую войну на окраине распавшейся империи и теперь они не знают, что делать: то ли просить покаянного прощения, то ли обрабатывать непокоренный кус земли термоядерными зарядами.

— Не желаете, Ирвинг Моисеевич, — протянул пакет сока. — Очень полезно.

— Нет-нет, спасибо.

— Кстати, почему вас зовут Ирвинг? — решил снять напряжение глупым вопросом.

— Ааа, это родитель родной, царство ему небесное, — беспомощно засмущался. — Трудился в американском, так сказать, торгпредстве.

— А вы, значит, пошли по другой стези? — хотел отвлечь нервного собеседника от проблем. — И сколько на круг получается?

— Как?

Я сделал выразительный жест пальцами: many-many. Меня поняли — все зависит от договора с клиентом. А так — известный адвокат получает около трехсот баксов в час.

— Значит, нам не нужно торопиться? — пошутил я.

— Нет-нет, что вы, напротив, — снова занервничал господин Лазаревич. Дело безотлагательное. Промедление смерти подобно.

Я развел руками, пока мы стоим на месте во всех смыслах и напел:

— Мальчик хочет в Тамбов, чики-чики-так. Или не так?

— Да-да, я вас понимаю, — и выудил из саквояжа тоненькую папочку. Вот собрали, так сказать, необходимые материалы на разыскиваемого. Ну того, кого вам надо…

— Я понял, — и протянул руку к папке. — Разрешите полюбопытствовать.

Ничего интересного не обнаружил: цветная фотография молоденького педераста с крашеными баками и несколько страничек, где излагалась биография клиента и прилагались адреса возможного его пребывания.

— Не густо, — вынужден был признать и попросил изложить существо дела.

Внимательно выслушав сбивчивое повествование адвоката, я задал несколько уточняющих вопросов, после чего заявил, что мне необходимо встретиться непосредственно с заказчиком.

— Нет-нет, — запаниковал господин Лазаревич. — Это исключено.

— Почему?

— Потому, что мой клиент, так сказать, доверил лично мне вести все переговоры.

— В противном случае ищите сами, — и махнул рукой на дождливый город. — Найти иголку в стогу сена на основе вашей, простите, Ирвинг Моисеевич, ахинеи?

— Я… я все вам рассказал, — вскричал адвокат.

— Все-все, да с чужих слов, — прервал. — Ситуация пикантная, но вполне разрешимая, если относится к ней серьезно. Решайтесь, господин Лазаревич, посоветовал. — Или вы со мной и получаете не только результат, но и свой гонорар, или…

Я умею убеждать людей: проклиная все на свете, защитник интересов высокопоставленного шалуна, взялся за сотовый телефончик. Разговор с невидимым клиентом напоминал беседу доктора с душевнобольным пациентом, не понимающего, что клистир с хлоркой ему прописан в его же жизненных интересах.

— Михаил Яковлевич, дорогой мой человек, — мучился адвокат. — Я прошу, ради всего святого. Мы имеем дело с очень порядочным специалистом в своей области. — Я млел от таких слов. — Нет-нет, все предельно доверительно, ни одна живая душа-с… — И наконец, закончив треп, с облегчением сообщил, что нас ждут на государственной даче № 6, скрытой в подмосковных сосновых лесах.

Разумеется. Как я и предполагал, ситуация для одного из провинциальных выдвиженцев, кинутых во власть, настолько худая, что он готов душу заложить дьяволу в карминном кушаке.

Из путаного изложения адвоката я понял следующее: Михаил Яковлевич Фиалко питал самые нежные чувства не только к родине, но и к однополым её гражданам. Проще говоря, относился к тем, кто имел нетрадиционную сексуальную ориентацию. Ну а, если выражаться без всяких адвокатских обиняков: был высокопоставленным гомосексуалистом.

— У каждого свои недостатки и свои достоинства, — заметил я на это. Педерастия широко шагает по стране, это теперь известно и младенцам. Почему бы ей не перешагнуть и за кремлевскую стену?

Этот откровенный вопрос вызвал боли в желудке господина Лазаревича не привыкла картавящая плешь к правде жизни и таким же словам и посему страдала:

— Молодой человек, будьте так добры, выбирайте выражения, пожалуйста.

Я засмеялся: это ещё выражаюсь на языке изысканного Монтеня. И только потому, что к этой проблеме отношусь с брезгливым равнодушием. Хотя многие из моих товарищей по оружию смотрят на эту проблему весьма радикально.

Например, полковник Старков однажды признался за бутылкой родной, что будь его воля, он бы очистил столицу в трое суток. Каким образом? Очень просто: надо отловить у фонтана Большого театра десяток педерастов и при всем честном народе вздернуть их на осветительных столбах у мэрии. Если эти меры не возымеют действия: повторить — посадить полусотню «голубых» на колья в строительном котловане на Манежной. С показом шоу-представления на ТВ. Ну, если и это не поможет…

Тут я, помнится, прервал коллегу по общему делу и предложил выпить за прекрасных дам. Они находились рядом и требовали внимания к своим вкусным аппетитным формам. Мы хлопнули водочки и проблема сама собой ушла прочь.

И вот она вернулась. Я чувствую себя проктологом, которому предстоит сложнейшая операция. Предмет оперативного вмешательства вызывает брезгливость, да высокий долг Гиппократа и миллион вечнозеленых… М-да.

Мокрая окраина столицы была грязно-помоечна, пуста и темна, будто все граждане влезли на столбы и вывинтили каждый по лампочке. Джип катил по обморочным улицам, заминированным ненавистью и люмпен-пролетарским желанием все разделить по справедливости. На заднем сидении расположился господин адвокат и его саквояж. Кадиллак с водителем были отправлены на заслуженный отдых. Зачем нам лишние свидетели?

Показывая короткую дорогу, Ирвинг Моисеевич успел признаться, что любит исключительно женский пол. Он был хороший человек и отличный организатор, если сумел найти самый оптимальный вариант для решения данной проблемы. А лучший вариант — это я, menhanter.

По признанию моего спутника, он мечтает умереть здоровым и богатым. И чтобы могила была придавлена мраморным памятником от благодарной супруги и детей. На это я посмеялся: наивный человек, кому мы нужны? Мы нужны только самим себе. Каждому разбираться лишь с самим собой. Потому, что человек умирает один — сам. Это самая трудная работа: быть самим собой.

В деклассированные стаи сбиваются слабые духом, нищие мыслью, больные телом. Распущенность и вседозволенность объединяет тех, кто считает, что разврат должен главенствовать в нашей жизни. Их можно было бы пожалеть, да они проявляют странную агрессивность и спесь: мы — голубых, говорят, кровей, а все остальное есть быдло и есть грязь. Они повсюду захватывают командные высоты (власть, театр, телевидение, кино) и вихляющие вислыми задами певуны исполняют песнь во славу своему движению. Голубые хоругви реют над страной. Не собирается ли Армия любовников в великий поход?

Мой джип уже мчал по скоростной пригородной трассе. Помнится, давно, в другой жизни, когда я выполнял функции телохранителя, мне пришлось стрелять по летним пыльным кустам, где, как показалось, находился подозрительный фигурант с оружием. Потом выяснилось, в кустарник забрела добрая корова.

Эх, было времечко! Поменьше бы старческого маразма, побольше здравомыслия — и был шанс не угодить в выгребную яму будущего. Голосок с картавинкой отвлекает меня от пустых мыслей:

— Скоро поворот, не пропустить бы, Александр. Ни черта не видно.

Вот именно: такое впечатление, что все народонаселение надеялось за новым поворотом увидеть сияющие отроги вечного счастья, а наткнулось на петляющую дорогу с колдобинами в лесной и страшной чаще.

Поворот на государственную дачу «Сосны» № 6 был неприметен, серебристая дождливая шоссейка едва угадывается под светом фар.

Почти сорок лет назад, насколько мне известно, Совет Министров построил для себя маленький коммунизм в одном отдельно взятом уголке родной природы. Сейчас здесь поправляют здоровье работники правительства и Администрации. Власть отдыхает от народа за «линиями Мажино» в виде КПП, поселочка соглядатаев и высоких заборов.

После непродолжительного полета в ночном сыром пространстве нас встречает вышеупомянутый КПП с деревянным домиком и полосатым шлагбаумом. Двое в дождевиках, под которыми прячутся короткоствольные автоматы, сверяют документы с заказанным пропуском. Все в порядке, и мы с адвокатом продолжаем наш путь по уже заповедной зоне. За штакетником мелькают кирпичные миниатюрные замки в стиле эпохи роскошного Ренессанса, их оконные бойницы залиты дождем и лимонадным светом.

— Нам сюда, — наконец адвокат указывает на дачную островерхую постройку, похожую на корму шхуны. — Надеюсь, Александр, вы проявите такт?

Господин Лазаревич так и не понял, с кем имеет дело. Более тактичного человека трудно найти. Такая у меня корректная профессия: прежде чем пустить пулю в лоб врагу, я всегда поинтересуюсь его здоровьем.

Нас встречали — на крылечко вышел объемный телохранитель в рубахе, перехлестнутой ремнями кобуры. Он был молод, из бывших атлетов; узнав адвоката, кивнул. На меня обратил внимание ровно столько, сколько рекомендуется по инструкции.

— Вас ждут, — сказали нам, — в гостиной.

Мы проследовали за охранником по холлу, обитому карельской березой. На его стенах висели картины и гобелены. На полу лежала ворсистая дорожка и наши шаги были неслышны.

Гостиная напоминала гостиничный номер: номенклатурная мягкая мебель, паркетный пол, бронзовая люстра, хрусталь в горке, зеркала. Лишь камин, где уютно пылали поленце, кожаное кресло и резной столик на гнутых ножках отражали потаенное желание хозяина чувствовать себя как дома.

— Михаил Яковлевич, а вот и мы, — нервно хихикнул адвокатишко.

— Очень приятно, — поднимался из кресла седовласый господин Фиалко, знакомый мне своей лицевой вывеской, мелькающей на голубом, прошу прощения, телевизионном экране. — Хотя приятного мало, надо это признать.

Его рукопожатие было слабовольным, как у аристократа голубых кровей. Чувствовалось, что все силы он отдает на служение неблагодарной отчизне.

— Водка, виски, джин, чай, кофе? — сделал гостеприимный жест в никуда. — Садитесь-садитесь, господа.

— Спасибо, на работе не пью, — не был оригинален я, пристраивающийся на кожаном пуфике.

— Михаил Яковлевич, собственно говоря, я ознакомил компетентного, так сказать, товарища с нашим делом, — хлопотал на стуле адвокат, — но, видите ли, специфика…

Хозяин барским движением руки остановил халдея:

— Ирвинг Моисеевич, вас мечтает увидеть Марина. — Улыбнулся мне как родному. — Это моя дочь. — И адвокату. — Будьте добры, воплотите её мечту в жизнь.

— Ба! О чем речь! — воскликнул господин Лазаревич, поспешая из гостиной. — С привеликим удовольствием. Как славно, что Марина Михайловна здесь.

С добродушными улыбками мы проводили аденоидного адвокатишку, чтобы затем обратить взгляды друг на друга. Помолчали, слушая шум ночного дождя. Невидимые напольные часы пробили полночь.

Государственный муж держал себя молодцом. Обличьем он походил на смиренного и печального ослика Ия из популярного мультфильма, только крепко постаревшего. К удару судьбы он отнесся философски, но, очевидно, у него имелись немаловажные причины положительно разрешить проблему.

— Ну-с, молодой человек, как мы построим нашу беседу? — терзался в кресле.

Я сказал, что суть проблемы мне известна, остается ответить нам на несколько основных вопросов, а именно: кому выгодно его шантажировать и какие условия выдвинуты?

— О! Кому это выгодно? — рассмеялся от души. — Вас Александр, кажется? Так вот, Саша, могу сказать лишь одно, любая политическая смерть выгодна всем: от банкира до последнего бомжа. Вы даже не можете себе представить, какая сейчас там, — указал глазами на деревянный потолок, — драчка, выражаясь терминологией Владимира Ильича, не к ночи будет помянут.

Я невнятно отвечал, что примерно представляю. Отнюдь, молодой человек, остановили меня, представить это невозможно: борьба за местечко близ царского проспиртованного Тела такая, что не словом сказать, не пером описать.

— Вы не поверите, Александр, — начал исповедь господин Фиалко, — я был наивным, как дитя, когда попал во властный, понимаешь, эшелон. Думал, политика — удел избранных, тонкая ручная работа. Сам-то до этого чем занимался? Школа, армия, институт, комсомол, потом химическое производство — от мастера до генерального директора. Пятью тысячами командовал, все премудрости одолел, чего Москвы робеть? Оказался в столице, как и многие, в конце восьмидесятых — шли выборы в Верховный Совет, одно место выпало нашему заводу. Так и стал сначала депутатом, потом пошел в Администрацию… Думал, что сумею принести пользу государству. Но увы, мой производственный опыт здесь не подходит. Тут, как в боксе, надо уметь держать удар, вставать после нокдаунов, не выдавать истинных намерений и вдруг — бац, разящий аперкот.

— Простите, Михаил Яковлевич, — устал от спортивных терминов. — Вы, наверное, боксировали в молодости?

— Было дело, — улыбнулся. — Да-да, увлекся.

И продолжил исповедь на заданную тему. Смысл последующих признаний сводился к следующему: создано унитарное государство Кремль. Там нет долговременной политики, люди никого не интересуют, они просто не входят в сферу интересов этого государства. Да и государства-то нет. Власть одного человека. Цинизм, демагогия, предательство, во сто крат превосходящая партийную. Главная задача — спасти себя.

— Чем мы и будем заниматься, — заметил я. — Михаил Яковлевич, все это лирика, давайте перейдем к прозе.

Господин Фиалко шумно вздохнул и я его понимал: одно дело поливать грязью соратников по общему корыту, где плещется жирная кремлевская похлебка с кусками бородинского хлеба, а другое дело признаваться в неприятном грехопадение.

По утверждению моего ночного собеседника, у каждого имеются те или иные недостатки. Его порок не самый уж гадкий — есть гаже, например, предательство.

Чтобы прекратить очередное словоблудие властолюбца, я вытащил из папки фотографию его недавнего любимчика и спросил, где они повстречались впервые.

Да-да, с Ником Маковым они увиделись в Доме кино на какой-то премьере — пригласил режиссер Г.Успенец, вхожий в круг царской семьи. Юноша Ник был по-девичьи пригож и стеснителен, с хорошими физическими данными. Выяснилось, что он умеет играть в большой теннис. И Михаил Яковлевич позвал Николя помахать ракеткой на дачном корте. Играли они по выходным и в конце концов подружились. Поначалу Михаил Яковлевич решил, что юноша приударяет за дочерью Мариной…

— Она ваша родная дочь? — спросил я.

— Александр, это имеет значение?

— Все имеет значение.

— Дочь приемная, — ответил чиновник с легкой слезливой поволокой в глазах. — Так получилось, молодой человек.

Так получилось — удобная отговорка. Хотя в самом факте удочерения ничего нет предосудительного, но, думаю, что господин Фиалко все делал и делает по законам высшей номенклатуры. Верно, партия дала ему задание: жениться и дать стране ребенка. И он ударно выполнил это задание в рекордно короткие сроки, что подсобило совершить головокружительную карьеру. Вообще-то такой скоротечный служебный рост сам по себе вызывает подозрение. У нас не любят умные головы — как говорится, умом Россию не понять. Значит, существует иные способы карьеры.

— А когда вы, Михаил Яковлевич, поняли, что у вас сексуальная, простите, ориентация не та?

Понимание пришло ещё в школе — нравились ломкие женоподобные одноклассники, потом в армии во время несения караульной службы случился первый анально-оральный контакт со старшиной Деменко. После чего воинская служба перешла в разряд приятного времяпрепровождения: рядового Фиалко назначали коптерщиком, повысив постепенно до звания старший сержант.

Потом наступила сложная институтская пора — химфак. Учился студент Михаил хорошо, успешно сдавал экзамены, благодаря взаимопониманию с преподавательским составом, где преобладали мужчины. Скоро был избран комсомольским секретарем всего университета. И пошла писать губерния: райком комсомола, райком партии — пьянки-баньки-гулянки и бесконечные мальчишники. И вовремя остановился, когда понял, что добром все это не кончится. Проявив волю, ушел на химическое производство. И удачно — в стране начались известные события, когда партия себя окончательно, понимаешь, дискредитировала в глазах трудящихся…

Иногда работа menhanter напоминает труд золотодобытчика: в тонне пустой породы нужно найти крупицы драгоценного металла. Господин Фиалко не мог объективно отразить свои отношения с миром, однако я старался не прерывать его, лишь изредка стараясь задавать основополагающие вопросы.

— Здесь, в Москве, кто-то знал о вашем специфическом хобби?

— Знал, — признался после паузы. — Один человек. — И с нажимом. Очень уважаемый человек.

— И кто это?

— Он умер. Год назад. Теперь это не имеет никакого значения.

— И все-таки?

И не получил ответа — что уже действительно не имело значения: информацию о благодетеле, который перетащил молодого генерального директора в белокаменную, нетрудно было установить по другим каналам.

— Проехали, — улыбнулся я. — Перейдем к ближайшему прошлому, Михаил Яковлевич. Сколько продолжались ваши отношения с Маковым? И почему уверены, что он причастен к шантажу.

— Отвечаю на первый вопрос: около полугода. А на второй вопрос тоже имеется конкретный ответ, — поднялся с кресла. — Минуточку, — и вышел вон из гостиной.

Я же решил размяться, покинув насиженное местечко. За окнами во мгле пласталось огромное пространство, где проживали или проживают диковинные люди, предавшие Бога и свою святую душу. Трудно понять, какую колдовскую миссию мы, азиопы, выполняем, находясь в анусе мировой цивилизации. Но ведь выполняем, иначе все не имеет никакого смысла — никакого.

Появление господина Фиалко с портативным магнитофоном прервали мои столь глобальные мысли. Мы вернулись на исходные позиции, и хозяин включил запись, предварительно сообщив, что получил его по фельдъегерской связи.

Я услышал молодой напряженный фальцет (фоном проходил какой-то посторонний «металлический» звук): «Михаил Яковлевич, родной. Надеюсь, эпизод, где мы с тобой главные герои, понравился. Уж прости, если, что не так. Оригинал у нас. Скандала я и мои друзья не хотим, и поэтому обращаемся с просьбой: подать в отставку. О чем рассчитываем услышать скоро, а точнее: в понедельник после полудня. Разумеется, настоящая пленка будет возвращена. На добрую память. От себя добавлю: Мишенька, люди здесь серьезные и шутить не будут. Не держи на меня зла — так получилось. Я тебя люблю».

— Вот таким образом, — беспомощно развел руками господин Фиалко. Отставка? Вы представляете, что это такое в сегодняшней политической ситуации?

— Сейчас началась пятница, — проговорил я, взглянув на часы. Пятница, суббота, воскресенье и понедельник до полудня. Неплохо по времени.

— Вы думаете?

— Когда получена посылочка-то?

— Посылочка? — поначалу не понял, потом ответил, что вчера вечером: фельдъегерской, напомнил, связью.

— О каком эпизоде речь? — спросил я. — Есть возможность его посмотреть?

Эти вопросы необыкновенно смутили высшее должностное лицо, заикаясь, оно поинтересовалось: имеется ли в том такая необходимость?

— Чики-чики-так, — ответил я. — Михаил Яковлевич, мы не в бирюльки играем. — И выказал мнение: первое впечатление такое, что он взят на крючок некой спецслужбой. А это значит, что игра может приобрести взрывоопасный характер.

— Спецслужбой? — помертвел чиновник. — Я так и знал. — Всплеснул руками, как баба. — Боже мой, какой я дурак. Кто ещё может так… так бессовестно действовать? Только они.

— Михаил Яковлевич, нынче спецслужб, как собак недорезанных, попытался успокоить впечатлительного собеседника. — Любой банк подобную службу имеет. Главное определить, кто более всех заинтересован в вашей отставке?

— Нет, это он, это он, — от страха едва не потерял сознание. — Как сразу не догадался. Какой ужас, это какой-то тридцать седьмой, понимаешь, год?

— Вы о ком? — поморщился. Вот не люблю иметь дело с подобными сентиментальными субъектами. У них внутри партикулярная труха да интеллигентская плесень. — Михаил Яковлевич, повторяю вопрос: кто он?

В конце концов после стенаний и проклятий господин Фиалко сознается, кого он имеет ввиду. Я искренне смеюсь: в своем ли вы уме, уважаемый Михаил Яковлевич? Зачем главному телохранителю страны заниматься этим мелким и паскудным дельцем, коли ему достаточно шепнуть Телу на ушко любые нужные слова. Впрочем, этот домысел легко будет мной проверен.

— Да? — не верят мне.

— Лучше скажите, Михаил Яковлевич, — говорю я, — с какими коммерческими структурами вы имели дело? И насколько тесны были ваши контакты, — и уточняю, — деловые.

— Да, вижу, вы компетентный товарищ, — горестно вздыхает. — Надеюсь, вся информация останется в этих стенах.

Я кивком подтверждаю его надежды. И выслушиваю монолог о том, что он, человек у кормила власти, вынужден лоббировать в правительстве некоторые производственные вопросы, связанные с умирающей химической промышленностью. И не только ради живота своего, но исходя из общенациональных интересов. Я внимаю: конечно-конечно, национальные интересы прежде всего, как без этого — без этого никак нельзя, надо блюсти интересы державы и как можно больше выпускать ядовитых феноло-формальдегидных смол и прочих стирол-радон-сульфатов на душу населения. Чтобы потравленный народец наконец понял, что жизнь прекрасна и удивительна, и принимать её надо такой, какая она есть.

Вот откуда у нас, гражданин Фиалко, миллиончик вечнозеленых на защиту личной чести и достоинства. Во времена бескомпромиссной борьбы с расхитителями социалистической собственности вас бы без промедления шлепнули у стеночки, а сегодня вы находитесь под защитой демократических завоеваний. Впрочем, это меня меньше всего интересует. Мы живем по законам текущего времени и поэтому я внимательно слушаю вас, голубого мазурика, а не пускаю в утильсырье.

— То есть, как понимаю, с генералами от Химии вы открыто не конфликтовали?

— Упаси Боже!

— И выполняете все взятые на себя обязательства?

— Безусловно, — смотрит честнейшими глазами.

Я делаю вид, что верю. И как можно не верить такому чистому печальному взору? Но на всякий случай, используя собственный шифр, записываю данные о нескольких фигурантах с генеральскими эполетами, где вместо звездочек блистают кристаллики неизвестной науки красной ртути.

— Что еще? — спрашивает истомленный откровениями хозяин. — Кажется, все?

— А кино?

— Ах, да, — вспоминает. — Право, ничего интересного, Александр.

Я настаиваю — надо, Михаил Яковлевич, надо, исключительно для пользы дела. Ну разве что для пользы дела, обреченно отмахивает рукой в сторону кабинета — там видеоапаратура. Я поднимаюсь с пуфика и вижу: дверь гостиной приоткрывается и на пороге… призрак в легком воздушном пеньюаре. Потом понимаю — это девушка, вполне земная: с распущенными светлыми волосами, с превосходными телесными формами, угадываемые за сквозным шифоном.

— Ты не один, папа, — говорит мягко. — Я пришла сказать тебе спокойной ночи. Ирвинг Моисеевич уже спит в бельэтаже.

— Да-да, мой ангел, — господин Фиалко целует полусонную дочь в лоб. Спи, дружочек, а мы ещё поработаем.

Прелестный призрак исчезает, оставив за собой шлейф дорогих духов и таинственности. Надеюсь, девушка не ведает о скелетах, как выражаются англосаксы, которые висят в шкафах папы?

— Это Марина, — возвращается тот. — Утром я вас познакомлю.

Я иду в кабинет за хозяином, похмыкивая от его оптимизма: до утра ещё надо дожить и вообще неизвестно, где буду через час.

В кабинете нас встречает тишина и тени великих, чьи мысли и гениальные устремления спрессованы в книжных кирпичах с позолоченными корешками. На дубовом письменном столе старинная лампа, которой, похоже, пользовался великий Ильич, изобретший одноименную лампочку. Я присаживаюсь перед телевизором. Господин Фиалко ключиком открывает сейф — извлекает видеокассету.

Пятиминутный эпизод из любительского фильма мне категорически не понравился. Если быть откровенным до конца: более омерзительного зрелища на экране ТВ я не видел в своей непродолжительной и грешной жизни. Неизвестный мне порнограф хорошо владел своей профессией. Это была жесткая непристойная порнография, где помимо известных мне лиц, участие принимали два мальчика-херувимчика лет по тринадцати. Два пьяных в дымину извращенца делали с ними такое, что у меня появилось стойкое желание набить морду великодержавному сановнику.

Проявив волю и понимание, что банальным мордобоем мир не изменить, я после просмотра задал несколько конкретных вопросов: где это происходило и откуда мальчики?

— Не знаю, право, — призналось высокопоставленное животное. — Это все Николя. На День независимости выпили на фуршете, понимаешь, а потом затащил меня на какую-то дачку. Там мы взяли грамм по сто коньячку и я… как с ума сошел, ей-Богу. Эти дети? Ничего не помню, клянусь. Я с такими ни-ни. Не понимаю, как все вышло, честное слово.

А что тут понимать: кто-то работал просто, но эффективно, пристроив влиятельному лицу западню. И тот угодил в нее, как петух[4] в ощип.

И не надо никаких долгосрочных интрижек под кремлевским пыльным ковриком. Достаточно показать три кадра по общенациональному телевидению. Это даже не политическая смерть, это куда хуже — проклятие всему роду. Так что цена в миллион долларов теперь не кажется такой фантастической. Вопрос в другом: нужно ли мне спасать этого растленного шкурника? Схема шантажа не столь сложна, как кажется на первый взгляд. Достаточно выяснить, кому такое кино наиболее выгодно на данный политический момент? Кто заказчик сего малохудожественного произведения, остальное — дело техники.

— Так, Михаил Яковлевич, — говорю несколько вызывающе, — я начинаю заниматься этим неприятным, простите, делом, но с тремя условиями. Первое: мне нужен список всех ваших знакомых, кто общался с Маковым.

— Ну, он юноша общительный, — передернул плечами господин Фиалко. Трудно вспомнить так сразу.

— Вспоминайте, время есть. Второе: сто тысяч баксов наличными в счет будущего гонорара. На мелкие расходы, — и посчитал нужным объяснить. Информация нынче дорого стоит.

— Сто тысяч, — задумался мой собеседник. — Хорошо я закажу в банке. Привезут к десяти утра. И что третье?

— Но это уже после всего, — ответил я, посчитав, что рановато будет половинить обещанный миллион, и выразил желание вздремнуть минут триста.

— Не хотите поужинать?

Я отказался — так поздно не принимаю пищу. На этом наше ночное бдение закончилось. Хозяин вызвал заспанного служивого бесхребетного человечка, который препроводил меня на бельэтаж.

Комнатка для гостей была уютна и функциональна: зашторенное окно, кровать, столик, телевизор. Я лег в постель, стащив только куртку. В незнакомой местности menhanter не должен терять бдительности. И потом — не покидало чувство брезгливости, будто меня перекормили бисквитными пирожными. Ненавижу пирожные, и очень давно.

Дождь слезно скоблил стекло, поскрипывали корабельные сосны, за деревянной стеной храпел аденоидный адвокатишко — все эти мирные звуки убаюкивали. У меня было одно примечательное профессиональное качество: разгадывать во сне жизненные ребусы. Полученная за день информация трансформировалась в мозгах и утром я, отдохнув, мог уже работать по самому оптимальному варианту.

Первое впечатление такое, будто кто-то решил взять господствующую высотку на кремлевском холме. В таких случаях: цель оправдывает любые средства. Любители кинематографа действует грязно, нагло и без лишних сантиментов. Возможно, даже малость потравили дустом господина Фиалко? Почему бы и нет? Кто же это может быть?

Чтобы ответить на этот вопрос и другие, надо сделать следующее: широко кинуть информаторскую сеть — вдруг туда угодит трепыхающаяся рыбеха. Потом побеспокоить полковника Старкова: а если господин педераст прав, и его высокой персоной занимаются люди у Тела. Маловероятный факт, так мелко мои бывшие коллеги не работают. Что еще: узнать, кто на самом деле перетащил перспективного Михаила Яковлевича в столицу? Почему не называет имени своего патрона? Не называет — значит, есть на то свои причины. Какие?.. Интересно, а какие могут возникнуть отношения между мной, приземленным мужланом, и девичьем призраком?.. Имя призрака Марина? Она весьма недурна собой, весьма…

… Просыпаюсь от тишины и утреннего блеклого света. За окном разгуливается новый день, солнце пока в плену деревьев, темных от дождливой ночи. Я слышу далекие голоса — господин Фиалко занимается проблемами дома или заказывает сумму, необходимую для неотложного решения проблемы.

Я потягиваюсь — лежать бы так вечно и не думать о времени, убывающим со скоростью экспресса от станции Жизнь. Увы, надо подниматься, говорю себе, надо, menhanter.

С этой жизнелюбивой директивой вываливаюсь из постели в ванную комнату, привожу себя в порядок и скоро предстаю перед семейством Фиалко и адвокатом, хлебающим горячий кофеек на чистенькой веранде.

— Прошу вас, Саша, — хозяин жестом руки приглашает за стол. — А мы не хотели вас будить. Как спалось? — И, не дождавшись ответа, представляет: Познакомьтесь, Марина, моя дочь, а это Александр, он работает у нас в области страхования.

— Очень приятно, — от ночного призрака ни осталось и следа: девушка современна: макияж и дежурная улыбка, в джинсовом костюме и кроссовках.

Я отвечаю тем же: и мне очень приятно, и следую приглашению составить компанию. Тут же под рукой начинает хихикать Ирвинг Моисеевич:

— Кто рано встает, тому Бог дает.

Я и Марина переглядываемся от единой мысли, что господин Лазаревич чересчур фриволен по утру. У девушки открытое славянское лицо, нос курнос и конопат, вспухшие губы пунцовы от помады. Она мне нравится своей естественностью и молодостью. Не влюбиться бы, menhanter. А такое с тобой иногда случается и часто не ко времени.

— А Марина у нас журналист, — считает нужным сообщить папа.

— Учусь, — уточняет дочь.

— А интересно, Александр, как вы, работник страхования, относитесь к таким милым щелкоперам? — резвится господин Лазаревич.

— Так же как и к адвокатам, — отвечаю. — Я их люблю, как людей из группы риска. Кстати, Ирвинг Моисеевич, а у вас есть страховой полис? Вижу, нет. Ай-яя, а вдруг кирпич…

— А у меня каска, — находчиво отвечает адвокат, — солдатская. И хожу я в серединке улицы.

— А вдруг под колеса машины?

— Отпрыгну.

— Прыгнете, а там строительная яма с кипятком.

— Типун вам на язык, Александр!

То есть наш ранний завтрак проходил в непринужденной и веселой обстановки. Марина смеялась и я чувствовал, что между нами могут возникнуть, скажем так, теплые дружеские отношения.

Когда мы с девушкой остались одни за столом, я развлек её фрагментом из своей прошлой жизни.

Однажды в свои семнадцать я дружил с хорошей девочкой. Она покорила мое сердце тем, что была… нет, не журналисткой, а парашютисткой, кандидатом в мастера спорта. И надо же такому случится, девочка решила проверить нашу дружбу. И уговорила меня взлететь на АН-2, чтобы из него прыгнуть в свободное пространство неба. Надеюсь, отечественные парашюты лучшие в мире, помнится, спросил я. Лучшие, как и все, ответила девочка, не бойся, дурачок, если что, я тебя поймаю. И что же? Я глупо доверился. Каково же было мое изумление, когда увидел, как воздушные потоки уносят орущее и разболтанное тело молодого болвана куда-то в космос. И никто не собирается тому протянуть дружескую руку.

Потом он, в смысле я, понял, что зря так доверился и нужно спасать самого себя. Догадался дернуть за кольцо и шелковый парашют открылся над головой, хотя мог и не открыться. Не успел порадоваться этому, как вдруг случилась земля, о которую и врезался копчиком. Ааа, от боли я гуттаперчево прыгал по летному полю, проклиная свою наивную, чистую и высокую, в прямом смысле этого слова, дружбу. А в результате: её крах и ушибленный копчик.

Мое повествование сопровождалось смехом и выказыванием сочувствия, мол, не после ли этого вы, Александр, решили посвятить жизнь страхованию жизни?

Признаюсь, было приятно находиться в обществе молодой и симпатичной журналисточки (будущей). Заканчивая ленч, я поинтересовался: не желает ли она сочинить очерк о героических буднях страхового агента?

— Надо подумать, — рассмеялась девушка. — Вы мне разрешите, Александр?..

— Что?

— Подумать.

Ни к чему не обязывающий флирт закончился тем, что мы обменялись номерами телефонов, договорившись, что теперь всегда можем выбрать удобное время для создания репортажа о трудных буднях страхового агента.

— Берегите себя, Саша, — попросила на прощание. — И почаще смотрите наверх.

— Наверх? — удивился я. — В каком смысле?

— На небо.

— Зачем?

— Чтобы вовремя увернуться от кирпича.

Она мне понравилась — да и было бы странно иное.

Между тем полукриминальные события развивались своим чередом. К дачному особняку господина Фиалко подкатил банковский броневичок с необходимой суммой в сто тысяч американских манатов. Я был приглашен в гостиную, где мне вручили десять плотных пачек цвета лужайки у Белого дома в штате Вашингтон, что я засвидетельствовал своей подписью, как при получении наличности в банке.

— Думаю эта сумма, Александр, дает мне определенные гарантии, — веско проговорил государственный муж.

— Да уж вы, Саша, — неопределенно добавил адвокат Лазаревич, — обязаны постараться.

Я рассмеялся: господа, не надо лишних слов, слишком много слов, видите, я уже лезу из кожи вон, чтобы получить положительный результат. Мои собеседники решили, что я шучу. Отнюдь. За ночь мой мозг провел определенную аналитическую работу и теперь мне ничего не оставалось, как только шагнуть в лабиринт всевозможных общественно-политических хитросплетений, чтобы, помыкавшись там, найти верный путь, который выведет искателя к искомому призу.

— Михаил Яковлевич, будьте любезны, список, — напомнил я.

— Да-да, я старался вспомнить всех, — передал бумажный листочек. Здесь двенадцать человек. Возможно, кого запамятовал.

Я просмотрел список: да тут сливки политического истеблишмента демократического толка. Ну и прекрасненько — у нас есть богатый выбор. И попросил господина Фиалко крестиком отметить тех, кто имел нестандартную сексуальную ориентацию.

Дальнейшее напоминало дурной анекдот: высокопоставленный шалунишка, натянув очки на нос, проглядел список и со вздохом начертил крупный крест крест напротив всего списка.

— Как? — я опешил от удивления. — Все?

— Точно так, — развел руками. — Веяние, так сказать, времени.

Ну вы, блин, даете, промолчал я.

Да, куда ни посмотришь — рабоче-крестьянская поза высокопоставленных сидалищ, за душой которых нет ничего, кроме единственного желания: быть во власти. Быть рядом с властью. Чтобы власти было всласть. Ради власти можно похерить все романтические заблуждения юности, все чистые помыслы настоящего, все душевные порывы в будущем.

Думается, что, помимо известных нефте-газовых, банковских, алмазных и оружейных группировок имеет место быть вполне сформировавшаяся «голубая группа», четко отслеживающая собственные интересы, ни при каких обстоятельствах не дающая в обиду своих и, наконец, активно привлекающая в команду все новых и новых членов.

Не нарушил ли генерал Фиалко устав Голубой Армии? Возможно, он слишком много внимания и времени уделял гетерсексуальным войскам, собранным из нищего оборванного люда, бесстрашно ходящий каждую ночь в штыковые атаки на крепости, именуемыми прекрасными женскими именами.

Джип мчался по скоростному шоссе — я возвращался в столицу, где продолжались бои местного значения. Первую разведку я решил провести крупными силами сексотов. Естественно, сексот сексоту рознь. У меня имелась надежная и проверенная сеть особей любопытствующих, способных поднять необходимую информацию со дна морского, снять её с заснеженной гималайской маковки, вырвать из мягкого места черта бритого.

После того как начались базарные отношения, Контора, как и многие другие государственные структуры, перешла на самоокупаемость. У всех семьи, дети, тещи, долги и так далее. А где можно нарвать зелени? Правильно, в карманах новых рябушинскихъ, морозовыхъ, мамонтовыхъ и прочих. Вот и приходится многим из моих бывших коллег заниматься коммерческими, скажем так, проблемами.

Оговорив с каждым секретным сотрудником время и место встречи в большом городе, я нашел по телефону полковника Старкова и попросил дать объективку ФСБ на гражданина Фиалко.

— Серьезное что-то, Алекс?

— Так, по мелочи, — ушел от ответа. — На пять копеек.

— Что-то на тебя не похоже, — засомневался боевой товарищ.

Тогда я признался, что познакомился с милой девушкой Мариной, приемной дочерью вышеупомянутого господина. И, кажется, воспылал нешуточной страстью.

— А-а-а, сукин ты кот, — рассмеялся Старков. — Вопросов больше нет.

Такой вот я подлец: прикрылся девушкой, будто щитом. А что делать? Ситуация с её папой настолько нестандартна, что я должен иметь легальное прикрытие. Надеюсь, будущая журналисточка заочно простит мое фрондерство.

Увы, охотник за людишками вынужден в силу специфики своего пограничного со смертью труда переступать через идеалы и принципы, через чужие судьбы и жизни, через сукровичную трупную жижу и любовь. И при этом никому не доверять — никому. Только самому себе и то в счастливые минуты передышки между боями.

Найти молоденькую королеву Николя Макова в десятимиллионном городе практически невозможно. Шанс имеется лишь у профессионала, то бишь у меня. И то при условии, что госпожа-удача соизволит ощериться. Главное, чтобы провокатор и исполнитель чужой воли был жив и здоров. Тогда шанс повышается. Теплый организм оставляет за собой шлейф, по которому его можно без труда обнаружить. Где начинать лучше искать? Разумеется, по месту жительства. Иногда домашняя утварь разыскиваемого может сказать о нем больше, чем он сам.

Ведя беспрестанные телефонные переговоры по проблеме, я приближался к мегаполису. Город задымленным островом плавал в салатовом свете погожего дня. Из-за рыжих пролесок вышагивали новые гигантские кварталы новостроек. Чадили огромные раструбы ТЭЦ. Свалку, над которой кричали степные чайки, утрамбовывали бульдозеры. Потом на это место завезут волжский чернозем и разобьют парк культуры и отдыха — с деревьями и клумбами.

Эх, Россия, все у тебя грандиозное, объемное, исполинское: поля, реки, горы и леса — ни обойти, ни объехать, ни обскакать, ни облететь. Не могут понять иные малые государства, как мы, проживая на таких просторах, протягиваем руку к мировому сообществу, чтобы не протянуть ноги. Велика сия эта загадка русской широкой души, и никому её не постигнуть, даже нам, здесь обитающим. Ну да, ладно, как говорится, кому — пышки, а кому — шишки.

Именно за потенциальными шишками я и спешил в столицу нашей родины. Если некто работает профессионально и основательно, то одними увещевательными беседами по душам не обойтись.

Руководствуясь принципом: если хочешь, чтобы получилось хорошо, делай все сам, я подруливаю джип в район, где прописан гражданин Маков. Не думаю, что он ждет меня на кухне с прохладной бутылочкой родной. И тем не менее надо посмотреть, чтобы понять, чем живет и чем дышит «любовница» господина Фиалко.

Подъехав к разрушающемуся дому эпохи сталинской реконструкции, похожему на расколотый льдами «Челюскин», я задержался в джипе по причине поиска универсальной шведской отмычки, которую мне подарили на день рождения. Кому-то подносят вафельные тортики и апатичные гвоздики, кому-то жалуют арабских скакунов, а мне — пожалуйста, прими, дорогой menhanter, полезную в хозяйстве вещицу.

Найдя наконец универсальную отмычку, я, изображая торгаша юго-восточным ширпотребом, отправился в дом. В его холодном подъезде тянуло могильной плесенью и прошлым благополучием: в нишах прятались улыбчивые нимфы с мраморными животиками и перебирали невидимые струны арф — да здравствует вечная музыка!

Презрев лязгающий капканом лифт, я медленно поднимаюсь по лестнице на третий этаж. Прислушиваюсь — дом жил своим малосодержательным филистерским бытом: полемизировал телевизор, лаяла жирная болонка, жарили серебристую форель, старичок общался вопреки скверной связи с городом Минуссинском.

Замок был некрепким и я легко его открыл, предварительным звонком убедившись, что квартира пуста. В коридоре меня встретил глянцевый перекидной календарь с атлетами, на которых бугрились бицепсы и трицепсы. В комнатах, где были четырехметровые потолки, замечались следы скоропалительных сборов: из открытого шкафа вываливалась требуха одежды несносно-яркого окраса, на стенах спальни, где кособочилось ложе с одеялом из отвратительного голубого атласа, висели лохмотьями театральные афиши, спортивные тренажеры находились в полуразобранном состоянии.

Складывалось впечатление, что господин Маков бежал в панике, предупрежденный о появлении страшного и ужасного охотника. Это становилось, во-первых, интересным. И второе, человек в таком невротическом припадке способен допустить промашку. Ну-ка, что здесь у нас, и я прогуливаюсь по квартире, как сталкер по свалке.

Тот, кто до последнего времени проживал в этой квартире, не отличался чистоплотностью. На кухне нахожу завалявшийся рекламный проспектик, пропагандирующий здоровый дух в здоровом теле. Лоснящаяся бумага в замшевой пыли, адресок и номера телефонов обведены чернильными овальными кружочками. Не занимался ли господин Маков атлетическим шопингом? Сейчас модно посещать подобные заведения. Интересно, какие мышцы тренируют «атлеты» там?

М-да, чувствую, что чем дальше, тем глубже. Более омерзительного дела у тебя, menhanter, не было, это правда. Единственное, что утешает, раньше или позже вся эта невидаль закончится и ты сможешь вернуться в мир нормальных сношений, в смысле отношений.

Я возвращаюсь в джип, пора объезжать оговоренные точки, где меня ждут секретные сотрудники — назовем их X., Y. и Z. О существовании друг друга они, конечно, не знают, но есть в них странная схожесть в фигурах, лицах и одежде. Они люди толпы, они усреднены до статистического горожанина. Их трудно запомнить, как невозможно запомнить уличные урны. Сексоты неуловимы и способны решить любую задачу, входящую в их компетенцию. Я их узнаю исключительно по газете «Правда» в руке — шутка, но в каждой шутке…

Встреча с Х. назначена у кинотеатра «Художественный» — в самом людном местечке столицы. Оставив авто на стоянке Министерства обороны, шагаю на пятачок, где клокочут человеческие страстишки. Продают все, что можно продать, покупают все, что можно купить. В подземном переходе томятся бездельем художники. Ветер продувает Арбат, точно аэродинамическую трубу. Я стою у киноафиши и делаю заинтересованный вид любителя зарубежных фильмов. Секретный сотрудник X. появляется из ниоткуда, из хаотичной воронки бытия, из озябшей толпы.

— Приветствую вас, — шмыгает слабо фиолетовым носом. — Ну и погодка, не так ли?

— Да, — жестом руки приглашаю следовать за собой.

Направляемся в мокрый скверик к памятнику Н.В. Гоголю, который стоит и который «от советского правительства». Там садимся на лавочку, кинув на неё упомянутую газету «Правда», и начинаем обсуждать проблему. Не вдаваясь в тонкости дела, ставлю конкретную задачу: обнаружить объект за трое суток, его вводные данные такие-то, обратить внимание на возможных контактеров (список из четырех человек прилагается), никаких самостоятельных действий не предпринимать, оплата труда — пять тысяч долларов США.

— Вопросы есть?

— Все понятно, — говорит X., получая материалы и денежную пачечку. — Я могу идти?

— Пожалуйста, — остаюсь сидеть на скамейке.

— Простите, — мнется на ногах и не уходит.

— Что? — я крайне удивлен, такого ещё не было: может, сумма гонорара не устраивает?

— Простите, моя газетка, — и тянется к лавочке, где на её ребристых рейках лежит «Правда».

Потом человечек в занюханном макинтоше и с холщовой хозяйственной сумкой, где болталась однодневная плата всем столичным учителям, удалился прочь, а я остался, чеша затылок.

Чудной у нас проживает народец, ей-ей! Такую вот завитушку вывернет хоть стой, хоть падай. А специалист хороший, этот малость сквалыжный Х.

Посмеиваясь, я вернулся к машине. Теперь меня ждет прогулочная поездка к ЦПКиО им. Горького — там у входа, у детской карусельки, должен находиться Y., изображающий заботливого папашу. Я выруливаю джип на Калининский проспект и мчусь в транспортном потоке, потом поворот на Садовое кольцо — и вперед — вперед, menhanter!

Потом мой внедорожник приблизился к Крымскому мосту. Москва-река тянула свои холодные воды, где плавали ржавые баржи, рыбки-мутанты и ветошные утопленники. Осень покрывала Нескучный сад невесомой рыжью. Громадное «Чертово колесо» недвижно мглело во влажном воздухе.

— Приветствую вас, — встретил меня Y. у карусели с верблюдами-слониками-жирафами. — Ну и погодка, не так ли?

— Да, — ответил я и мы совершили неспешную прогулку по заасфальтированной площади, обходя лужи и катающих на роликах детишек.

После нашего содержательного моциона cексот тоже в стандартном стареньком макинтоше, но с красочным полиэтиленовом пакетом растворяется в праздничной толпе. Я же тороплюсь на новую встречу. Она должна произойти у гостиницы «Москва». Мой джип снова погружается в транспортную сель, и я имею возможность произвести несколько телефонных звонков. Первый — в атлетический клуб под романтическим названием «Геракл», второй — в Большой театр, программку которого я обнаружил в квартире моложавого извращенца, третий — полковнику Старкову.

— Есть информация, — говорит он. — Не по телефону. Встречаемся у лошади. Когда?

Я отвечаю: «плюс двадцать один», что означает — через три часа после наших переговоров.

Наконец прибываю к гостинице. Начинает моросить дождь. Провинциальный люд открывает зонтики. Ветер усиливается. Естественно, появившийся из ниоткуда сексот Z., шмыгает слабо сизым носом и проговаривает всю ту же фразу:

— Ну и погодка, не так ли?

Потом он проваливается сквозь землю, а я, переведя дух, уже мчусь в джиповом отсеке в атлетический клуб «Геракл». По телефону мне сообщили: господин Маков является его членом, что дает ему право посещать спортивный зал, бассейн, сауну в любое удобное время. Понятно, что я не надеялся сдернуть молодчика с тренажера «велосипед», расчет был более верный: найти кого-нибудь из его знакомых по совместному увлечению, взять того на прихват и получить по возможности полезную информацию.

То есть такой тотальный сыск предусматривает проверку всех мыслимых и немыслимых версий. Это помогает понять внутреннюю психомоторику объекта. Если надо будет, я и в Большой театр пойду. А почему бы и нет? То, что это мельпоменовское заведение «атлет» посещал, сомнений никаких. А вдруг мы столкнемся в гальюне с зеркалами. И потом — у меня есть прекрасный повод провести вечерок с Мариной. Надеюсь, ей все равно какие балетные танцульки смотреть.

Более того подозреваю, что этим культпоходом дело только начнется. В последние часы я успел узнать много интересного о местах, где горн, выразимся красиво, нижней трубы трубит сбор. Центральные места для однополых — у фонтана перед Большим театром, возле памятника героям Плевны, в Александровском саду — «под звездами» и в туалетах аэровокзала. У каждого пункта своя аура любви.

В сквере у Большого ищут духовного и телесного общения студенты театральных, хореографических училищ и прочих заведений, имеющих отношение к культуре и искусству. Заслуженный работник культуры — сокращенно: ЗАСРАК. Не есть ли это почетное звание — знаком специфической любви? У памятника героям Плевны — место знакомства богатых извращенцев. Что же касается параш аэровокзала, то там случается любовь буквально на лету. Ну и так далее.

Я подозревал, да и знал, что существует некий параллельный мир. Однако не до такой же степени, господа, цвета утренней морской волны. Убогие вы все и весь ваш е`род. Жалкие. Как бы вы ни тешили себя иллюзиями.

Я, например, не развлекаю себя иллюзиями. Я не лучше и не хуже других. Единственное, что меня отличает от многих: я понимаю свое несовершенство. И стараюсь работать над собой. И так, чтобы мой пир духа не портил окружающую среду — среду обитания, все больше похожую на зону, где мы все обречены делать вид, что живем — и живем счастливо.

… Атлетический клуб «Геракл» находился на Краснопресненской набережной — напротив Международного торгового центра имени красного капиталиста Хаммера. Удобно во всех смыслах: потренировал нижние мышцы, перешел дорогу, сыскал платежеспособного клиента с AIDS и никаких проблем.

Меня встретили радушно: мы всегда рады новым членам клуба, только уплатите в кассу пять тысяч баксов за год. Разумеется, платить за атлетическое фу-фу я не стал, чем очень огорчил марципанового менеджера Коcтю. Еще больше он огорчился, когда я начал задавать конкретные вопросы по господину Макову.

— Простите, — сказал менеджер. — А вы из каких органов?

— Из самых внутренних, — и помахал перед чужим носом удостоверением цвета пурпурных потрохов.

— Я должен вызвать управляющего, — на это сказал Костя и, взявшись за телефонную трубку, предложил: не желаю ли я пока ознакомиться с услугами их спортивно-оздоровительного центра?

А почему бы и нет? И в помощь мне передается херувимчик Эдик, и мы с ним идем на звуки лязга металла. В тренажерном зале, выкрашенном в модные кислотные цвета наркотического забытья, атмосфера всеобщего потливого азарта: на всевозможных спортивных снарядах молодые атлеты, у большинства которых выхоленные физии, а в физических движениях уверенность в завтрашнем дне.

— Одни мальчики, — резюмирую я. — А где девочки?

— У нас же мужской клуб, — ответствует Эдик. — По интересам.

Я плюю себе под ноги: интерес понятен — здесь проходят подготовку те, кто скоро пополнит ряды офицерского братства Армии любовников. Сколько подобных мужских клубов по интересам в столице? Черт знает что, такое впечатление, что интенсивно готовятся элитные кадры для захвата власти? Как был кремлевский небосклон не был совершенно залит васильковым цветом. Пока у нас государственный флаг трехцветный. Не случится ли такого, что в одно прекрасное утро граждане великой страны, проснувшись, обнаружат над куполом Администрации голубые хоругви? Армия любовников на марше, и только.

— Прошу вас, — голос херувимчика вывел меня из глубокой задумчивости. — У нас там ещё бассейн, сауна, бар, видеозал.

— Видеозал, как интересно, — сказал я. — Мой любимый мультик «Белоснежка и семь гномов», а твой, Эдичка? «Али-баба и сорок разбойников»?

На этом ознакомительная прогулка закончилась, меня вновь пригласили в дирекцию, где помимо улыбающегося менеджера, появились новые действующие лица: жирновато-лысоватый управляющий Рувим Шапиро и при нем два атлета, выполняющих роль вышибал.

— Мы не даем информацию о наших клиентах, — радостно сообщил самоуверенный донельзя управляющий. — Никому, тем более сотрудникам органов.

Я не люблю, когда со мной разговаривают сидя. Я стою, а некто, считая себя хозяином положения, покачивается в кресле на колесиках и несет вздор. Хотя, может, господин Шапиро решил, что имеет дело с очередным мелкотравчатым вымогателем в партикуляре, и посему особенно церемониться не следует. Я посчитал нужным убедить его в обратном, ударом ноги отправив кресло с жировым брикетом в угол, а остальным приказал лечь на пол и думать о приятном и вечном. Меня послушали: многозарядый «Стечкин» в руках убеждал мгновенно и лучше всех слов.

— Слушай, сионистик, — благодушно предупредил я Шапиро. — У меня времени мало, но пристрелить тебя, пидера, хватит.

Что-что, а умею убеждать строптивцев — добрым и проникновенным словом. Господин управляющий прекрасно понял, что лучше быть живым и богатым, чем кормить собой прожорливую подземную фауну. Он затряс жировыми складками и заявил, что я могу полностью положиться на него. Я посмеялся: пусть кто-нибудь другой это делает, а меня интересует конкретная информация по господину Макову.

— Костя, будь добры, — слабым голосом проговорил Рувимчик. — Посмотри по компьютеру, — и мне с испугом: — Ему можно?..

— Ему все можно, — ответил я. — Но осторожно.

Скоро мой джип уже накручивал километры по столичным проспектам. Предполагаю, что мой визит вежливости запомнился многим — корректностью: ведь я мог случайно кого-нибудь пристрелить. Повезло всем: и тем, кто мог получить пулю в лодыжку, и мне, мечтающему обнаружить гвардии сержанта Армии любовников.

В подобных случаях утверждают: жадность фраера сгубила. Дело в том, что господин Маков оплатил свое желание быть атлетически пригожим по безналичному счету «Оргхимбанка». Конечно, это ещё ничего не значит, но, как говорится, вскрытие покажет. Возможно, именно эта ниточка позволит раскатать весь клубочек. Не слишком ли просто? Как правило, все сложные алгебраические уравнения по прошествию времени оборачиваются примитивным арифметическим действием. Чаще всего вычитанием — вычитанием тех, кто не сумел сдать экзамены на выживание в экстремальных условиях.

Погода снова испортилась: замелочил дождик с серебристым отливом. Я торопился к «лошади» — памятнику Юрию Долгорукому, где основатель столицы гарцевал на коне с многопудовыми яйцами. Это была наша с полковником Старковым загодя обговоренная точка, около которой мы встречались в самом крайнем случае. Обычно, когда в том возникала производственная потребность, мы гуляли по областным полям и лесам с ИЖовками наперевес.

Припарковав джип на стоянке ресторана «Арагви», я направился к его парадному подъезду. В прошлые достопамятные времена эта харчевня являлась главным общепитом для бойцов невидимого фронта — со скидками до пятидесяти процентов. Ныне сюда без чемоданчика с килограммом «деревянных» лучше не приходить.

Пройдя по мраморному малолюдному залу, я поднялся по лестнице на второй этаж, там были номера для конфиденциальных обедов, напичканные антипрослушивающей, выразимся так, аппаратурой. Здесь, как в пустыни Гоби, утверждал Старков. Я смеялся: скорее здесь оазис в пустыне. И оба были правы: можно было отдохнуть и поговорить.

Мой товарищ уже находится в кабинете и тыкает вилкой овощной салат. Жестом приглашает присесть — был пасмурным и скучным, как день, на лице печать бессонной ночи. Я интересуюсь, в чем дело?

— Опять чистка, — отвечает. — Сокращение: режут кадры, суки, по живому.

— Какие проблемы? — и предлагаю. — Иди в mаnhanter.

— В охотники? — задумывается и вздыхает. — Нет, каждому свое. И потом, не хочу бросать своих мальчиков.

— «Мальчиков», — добродушно хмыкаю. — Твоих головорезов поднять, так они мигом эту власть сковырнут, как изюм с калорийной булочки.

— Иди к черту, — в сердцах говорит полковник. — И без тебя тошно.

— Выпей водочки.

— А сам?

— Э, нет, — смеюсь. — Я на коммерческой основе: как потопаешь, так и полопаешь.

— Ишь, коммерсант нашелся, — кислится. — А как что, так сразу к нам.

Я не спорю: справедливое утверждение, однако мы в одном окопе и на одном фронте и должны помогать друг другу, не так ли? И в подтверждение этих слов я бы кинул на стол пачечку импортных ассигнаций, да знаю, этим обижу сотрапезника. Однажды у нас произошла стычка по этому поводу и Старков заявил: он не торгует дружбой. Если бы я не знал полковника, не поверил в пафос слов. Но хорошо знал его, служаку, верно служащему за обглоданную кость.

— Ладно, окопник, слушай меня внимательно, — говорит, раскупоривая графинчик с водочкой, и начинает выдавать бесстрастную информацию о господине Фиалко и его полукриминальных деяниях.

Итак, один из высокопоставленных администраторов при Теле оказался на редкость предприимчивым малым. Пользуясь приятельскими отношениями с членами правительства, он занимался тем, что возвращал долги государства иноземным фирмам, связанным с химической промышленностью и фармацевтикой, возвращал, разумеется, за определенный личный процент. Самое выгодное дельце было обтяпано год назад, во время известных событий, когда возникло иллюзорное двоевластие. Под шумок Михаилу Яковлевичу удалось заработать около двадцати миллионов долларов, которые благополучно обосновались на его личном счете в городе Мюнхене.

— Не много ли? — засомневался я.

— Алекс, там такие цены, — сказал Старков и, поведя глазами на потолок, выпил рюмку. — И он ещё имеет совесть, понимаешь, учить нас жизни.

— Кристально-чистый человек.

— Все они там… как горные хрустали.

Я посмеялся: не пора ли эти самоцветы спрятать в тюремную шкатулочку на долгое сохранение. Нет приказа от хозяина шкатулки, честно признался полковник, а так, никаких проблем.

Вот именно хозяину удобно держать дворовых на коротком поводке, и они, прекрасно осознавая свои грехи, беспрекословно выполняют его любую волю. Так что зря господин Фиалко подозревал, что в его сегодняшних бедах виновата царская опричнина. Взяли бы под ребро без лишних обиняков и вся недолга, и без этой карусели с интрижками под голубыми небесами.

— Да, он такой, — подтвердил Старков. — У них там свой канкан с главным рупором страны.

— С этим капилярно-кумачовым гундосом?

— Именно.

— А Дед знает?

— Он все знает, хотя иногда делает вид, что ничего не знает.

— На хрена ему этот канкан?

— Саша, — проникновенно проговорил полковник. — Ты знаешь о такой системе, как «система сдержек и противовесов». Вижу, знаешь. Тогда какие могут быть вопросы?

Действительно, какие могут быть вопросы. Профессиональный строитель сумел возвести многослойную «пирамиду власти». Играя на интересах конкурирующих сил и структур, интригуя и сталкивая лбами недавних друзей, он сделал личную власть не просто устойчивой, а практически незыблемой. Власть, сцементированная на страхе подданных потерять доходное тепленькое местечко, что может быть надежнее?

Теперь у меня нет никаких сомнений, что грубый наезд на господина Фиалко совершает некое отдельное от государства образование, преследующие свои цели. И это обстоятельство радует, поскольку сражаться в одиночку с самодержавной Системой, конечно, можно, но лучше не нужно.

— Да, — вспомнил я, — а кто перетащил нашего Мишу Яковлевича в столицу? На самом-то деле.

— Ааа, тоже петух ещё тот, — ответил Старков и заглотил очередную рюмку водки. — Из бывших сталинских наркомов по фамилии Тихий. Как он сохранился, ума не приложу. Товарищ Сталин не любил педерастию, это я тебе говорю.

— Нету его, — развел я руками.

— Кого?

— Товарища Сталина.

— Нету, — согласился полковник. — А жаль, он хотел всех этих… на баржи и в море.

— Зачем?

— Как зачем? — ударил кулаком по столу. — Пустить на дно. А что дешево и сердито? Ты против?

— Я против, что ты клюкаешь, как сапожник.

— Ладно тебе, устал я, Алекс, устал. И не от работы — от бессмыслиц. Понимаешь, нет смысла вокруг, нет. А нет смысла, какой тогда смысл всего, а?

— Без комментариев.

И на этом наш дружеский обед завершился. В целях конспирации полковник Старков отправился пешком, не пожелав воспользоваться автомобилем, я же покатил на джипе в скоротечных мыслях о своих последующих действиях.

Дополнительная информация от секретных сотрудников не поступала, следовательно, у меня пока имеется три стези. Первая: нагрянуть в «Оргхимбанк» и взять всех за глотку, но совершать наскок без предварительной подготовки не имеет смысла. Вторая: начать сбор информации по гражданину Тихому, плохо лишь то, что он покойник, а они, как правило, молчуны крепкие. И третий путь — в храм Мельпомены, и не одному, с хорошенькой новой знакомой по имени Марина. Вопрос, правда, в том, чтобы найти её и пригласить на балет «Лебединое озеро». А почему бы и нет — можно ведь совместить приятное с полезным. Посмотрим, чем дышат современные голубые театралюбы, хотя понятно какими испарениями, и познакомимся поближе, я имею ввиду, себя и девушку. Главное, отыскать её, что, впрочем, с помощью телефона не составит никакого труда.

— Привет, — говорю. — Это я, Алекс.

— Какой Алекс? — удивляется девушка.

— В смысле, Саша, который страховой агент, — вспоминаю легенду. Забыла, Марина?

— Такое забыть трудно, — смеется. — Хочешь застраховать мою жизнь?

— Непременно так.

… В Большой театр, где мной от имени господина Фиалко были заказаны билеты, мы опоздали. По причине уважительной. Девушка пригласила меня на квартиру своей бабушки и я не мог отказать себе в удовольствие познакомиться с её настоящей родней. Встретила меня хлопотливая, морщинистая, как гномик, Василиса Павлиновна и принялась кормить пирогами и рассказами о житье-бытье. И пока внучка собиралась в культпоход, бабулька успела изложить всю семейную сагу. Для себя я уяснил, что господин Фиалко женился на женщине с пятилетним ребенком в достославном городе Серове. Когда жена Варвара умерла от рака груди, Михаил Яковлевич благородно удочерил Марину, и даже для её воспитания выписал в Москву её родную бабушку. И для общего удобства прикупил вот «якие хоромы, добрый он человек», чуть ли не расплакалась от чувств Василиса Павлиновна, представляя мне малогабаритную панельную квартирку.

— Хоромы, — согласился я.

— Ой, добры хоромы.

— Хоромы, всем хоромам хоромы.

— Ой, хоромы-хоромы.

— Прекратите, люди, — вмешалась в наш столь содержательный разговор Марина и спросила: не против ли я, если вместе с нами к роднику Большого припадет ещё одна дама?

— Дама? — насторожился.

— Очень приятная дама, — рассмеялась девушка. — Дина Штайн, она дипломат из Германии. И журналистка тоже.

— Под твою ответственность, — передернул плечами. — Еще ославит на весь мир.

— Ну тогда вперед, страховой агент!

Бабулька подслеповато поглядела снизу вверх на меня, затем вздохнула и перекрестила:

— Идить с Богом, детки.

И с этим сердечным благословением мы, великовозрастные дети, помчались на вездеходе туда, где можно было приобщиться к высокому искусству.

Встретив у парадных колонн Большого даму Дину Штайн, похожую на крашеного мопсика, но на шпильках, я направил её и Марину в царственный зал, а сам поспешил в гальюн: сказалось тороватое чаепитие с дорогой Василисой Павлиновной.

Увидев себя, мятого, в зеркалах, решил привести в порядок. Стащил куртку и принялся умываться. Когда плескался, как утка в пруду парка Кузьминки, явился ломкий человек в костюме с алмазными блёсками и в такой же мерзкой феске. Парадным вихляющим ходом и макияжным обличьем он походил на того, кто был в экстренном розыске, то бишь на Макова, и поэтому я без лишних лирических колебаний приставил к его головному убору ствол «Стечкина». Мои действия в зеркальном туалете произвели на популярного эстрадного певца Пенькина (как позже выяснилось) неизгладимое впечатление. Он широко открыл глаза, точно не веря такому безобразию, потом присел от страха и совершил в искрящиеся штанины то, за чем он, собственно, и пришел в это комфортное во всех отношениях место общего пользования.

Убедившись, что произошла ошибка, я шаркнул ногой и посчитал нужным заметить:

— Хотя ты и в феске и певун известный, но совет мой добрый: носи бирочку с Ф.И.О. Понятно, козел? Тогда не будет никаких недоразумений, уверяю, — и поспешил покинуть неприятное общество того, кто своими высокохудожественными устремлениями раздвигал не только сценические горизонты российской песни, но и послушные попки своих слушателей.

С легким скандалом меня запустили в зал с позолоченной геральдикой и тяжелым пурпурным бархатом. Из оркестровой ямы доносились, прошу прощения, чарующие звуки. На сцене уже происходило балетное действо — происходило по своим странным искаженным законам. В слабом свете и в десятом ряду я обнаружил своих милых спутниц. Пройдя по ногам восторженных зрителей, плюхнулся в плюшевое кресло. Марина покосилась и сдержанно улыбнулась, радуясь, очевидно, тому, что я не свалился в оркестровую яму.

Что сказать про балет? Больше всех мне понравился танец маленьких лебедей и то, что я имел возможность осмотреть зал. У многих лица были, как маски, и у меня возникло впечатление, что нахожусь среди манекенов. Естественно, тот, кого я искал, отсутствовал, видимо, по причине уважительной — или спешно улетал из страны, или лежал на мусорной куче.

— Не понравилось, Саша, — спросила Марина во время антракта. Инициатива-то твоя, по какой причине? — смотрела хитро.

— Хотел сделать приятное, — и хотел поцеловать ручку.

— Не ври, — ударила по затылку. — Признавайся нам во всем, или мы с тобой не дружим, да, Дина?

— Да, — ответила та с незаметным акцентом и улыбаясь мне, как Гретхен рыцарю в железных доспехах.

— Признаюсь во всем, — согласился я. — Но прежде выйдем на свежий воздух.

Когда мы втроем сели в автомобиль, Марина потребовала от меня обещанного признания, кто я есть на самом деле? По утверждению девушки, образ затюканного страхового агента никак не складывался в её глазах.

— Да, Дина?

— Да, — отвечала та. — Алекс, вы не страховой агент — вы агент КГБ или как это у вас сейчас называется?

— Нет, страховой агент, — валял ваньку. — И мой образ очень даже складывается.

— Саша, меня тоже учат профессии, — объяснилась Марина. — Ты такой страховой агент, как я топ-модель.

— Жаль, что ты не она, хотя вполне…

— Прекрати, — потребовала. — Как я понимаю, у папы неприятности. И очень большие неприятности.

— Сейчас жизнь такая, неприятная, — передернул плечами. — Марина, лучше будет, если каждый из нас…

— О, прошу меня извинить, — выступила мадам Штайн. — Но я пожалуй, пойду.

— Нет-нет, мы Диночку не отпускаем, — заволновалась Марина.

Короче говоря, мы договорились, что чужеземная любительница нашей «клубнички» приглашается на поздний прощальный ужин при свечах у бабульки Василисы Павлиновны, поскольку она, Дина Штайн, разумеется, завтра убывает на родину.

— И зачем нам этот мопсик, — не выдержал я, когда дама покинула автомобиль. — Нам и так хорошо, вдвоем?

— Она хорошая, — отвечала Марина. — А ты противный и невоспитанный.

— Почему?

— Не умеешь скрывать своих чувств.

— Я не умею? — возмутился. — Еще как умею.

— Не умеешь. Когда я сказала про ужин при свечах… втроем. Тебя, беднягу, перекосило как калитку.

— Какую такую калитку, черт побери! Я же говорю…

Девушка прервала мои вопли — прервала поцелуем, неожиданным и бесконечным. Я попытался оказать посильное сопротивление, увы, сражаться с подобными бесподобными фуксиями могу только в постели и то с их добровольного согласия.

Словом, menhanter потерпел полное фиаско. В том смысле, что поведал настырной будущей журналисточке о нелегких проблемах, задевающих служебные интересы господина Фиалко, которые я, якобы сотрудник ФСБ, обязан защищать. Само собой разумеется, рассказал в том информационном объеме, который посчитал минимальным для компенсации чужого любопытства.

— Значит, мы для начала ищем субъекта неверной половой ориентации? улыбнулась Марина.

— Мы? — хмыкнул от такого нахальства.

— Я тоже хочу вести расследование, свое.

— Марина!

— И я могу тебе помочь.

— Как?

Все оказалось просто — знаменитый журналист Гостюшин, который вел «поток» в МГУ, занимался именно этой проблемой. И даже опубликовал несколько материалов под общим названием «Голубые ели…».

И пока Марина по телефону договорилась с ним о срочной вечерней встречи, я купил бутылку родной, чтобы разговор на малоприятную тему не слишком испортил нам всем настроение.

Проживал действующий журналист в центре, в Козихинском переулке. Дом был старо-московский, добротный, с парадной лестницей и лязгающим современным лифтом.

Дверь открыла девочка лет двенадцати с ангельским выражением на миловидном личике. В её руках пушился кот, на хвосте которого был повязан праздничный бант цвета утренней зари.

— Издевается над животным наша Леночка, — из кухни выходил человек в мятых джинсах и клетчатой рубахе. Лицо его было худощавым и утомленным. Именно такие лица встречаются у журналюг, коим больше всех надо и кто живет сердцем. — Привет, Маринка, — пожал ей руку. И представился мне. Анатолий.

— Па, — влезла под его руку Леночка. — А можно я Мурзика покупаю?

— Брысь, — сказал журналист и пригласил нас в свой кабинетик, находящийся в каморке, где в достопамятные хлебные годы жила прислуга.

Кабинет был забит книгами, газетами и прочей макулатурой. На стенах висели грамоты, фотографии и плакаты. На продавленной кушетке белели исписанные листы. Журналист принялся их собирать, как полевод картофель. На столе мглел экран компьютера. В окне я заметил далекую кремлевскую башню с тлеющей рубиновой звездой.

— Как бы звезды не стали голубыми, — заметил я, опускаясь на кушетку.

— Не должны, больно мужланистая жизнь наша, — улыбнулся Гостюшин и крикнул в щель двери. — Наташенька, щелкни огурчиков дачных, — и посчитал нужным сообщить. — Вот дачку ладим. Ладим-ладим и все не сладим, а огурчики отменные…

— Папа, — раздался пронзительный голос Леночки из дальней комнаты. Анька у меня Мурзика… Мурзик мой! А-а-а!

— Анька, это моя старшая, — крякнул журналист. — Минуточку. — И вышел вон.

Я и Марина переглянулись: кажется, мы не вовремя? Живут люди счастливо, живут своими заботами, а мы им мешаем. Неожиданно в кухне грохнула посуда. Было такое впечатление, что для кота решили срочно пожарить свежемороженую треску.

— Это Наташа, жена, щелкает огурчики, — посчитала нужным объяснить моя спутница. Наверное, чтобы я не волновался понапрасну?

В конце концов домашние хлопоты в семействе Гостюшиных на время прекратились. Девочки отправились стирать Мурзика, полненькая, уютненькая, правда, чуть встревоженная непрошеными гостями жена метнула блюдо с закуской, и мы наконец стали соображать на троих.

По утверждению журналиста, проблема заключалась лишь в том, чтобы найти нужных людей — по телефону. Существует сеть информаторов в «голубом Движение», способных за максимальную цену выдать максимальный результат.

— Сколько? — спросил я.

— А сейчас мы узнаем, — ответил журналист и потянулся к телефонной трубке.

Через несколько минут я распрощался с десятью тысячами долларами распрощался без сожаления. Я хорошо чувствую людей, и журналист мне понравился — он был бесхитростным и умным, в нем чувствовалась сила человека, понимающего основные законы развития нашего больного общества. Он принимал мир таким, каким он был, не питая никаких иллюзий. Нынче редко встретишь незнакомых людей, которым можно верить с первых минут.

Прощались мы друзьями. Растрепанный кот, провожая нас, терся о ногу хозяина. Тот пожелал нам: выйти сухим из воды, как это удалось Мурзику. Мы посмеялись — непременно будем стараться.

— Кажется, нас ещё ждет ужин при свечах, — вспомнил я уже в машине.

— Ой, бедная Диночка, — заволновалась Марина.

— Может того, к черту Диночку, — предложил. — Позвоним и пошлем.

— Это почему, милый?

— Поехали бы ко мне, — выруливал родной джип на проспект. — И потом: зачем беспокоить бабушку. — Указал на луковичку уличных часов.

— Как ты за старость переживаешь, — засмеялась мой спутница. — Нет, Диночка — это святое.

— Ты уверена? — тешил себя надеждой, что это маленькие дамские маневры.

— В чем?

— В том, что для тебя свято — сейчас.

— Саша, — настаивала на своем. — Нас пригласили на ужин, так? Не будем же менять ни своих, ни чужих планов.

— Ну, хорошо, планы партии — планы народа, — согласился я.

— Я тебя обожаю, — и чмокнула в щеку, словно желая удостоверить свои чувства печатью парфюмерного сердечка.

Когда мы приехали в панельную квартирку, нас встречал праздничный ужин. Дама Штайн держала слово и свечи вовсю пылали, как в старом немецком замке. Василиса Павлиновна крестилась и метала на стол пироги и знаменитую настоечку на малине.

Я замалинил рюмашечку одну-другую и почувствовал, как становится хорошо и покойно. Все-таки здорово, что есть нормальный мир нормальных людей, как, например, журналист Гостюшин или мои сотрапезницы. С ними можно говорить обо всем и ни о чем, поглядывать в окно, где дождит ночь, улыбаться той, которая нравится, хранить на щеке сердечко её поцелуя, и ощущать себя почти счастливым.

— Ну ладно, ребята, — сказал я потом, — с вами хорошо, да завтра день тяжелый, пойду, — и поклонился Дине Штайн. — Весьма был рад познакомиться, — и клюнул ручку в пигментных пятнышках. — А вас солнышко любит, — заметил.

— Идите-идите, товарищ боец, — смеялась Марина, — в свой окоп.

— Галантный, как пианино, — проговорила Дина Штайн. — Так, кажется?

— Как рояль, ик, мадам! — и удалился, покачиваясь, вслед за хлопотливой Василисой Павлиновной. — Учите великий и могучий, ферштейн!..

И на этом мое шутовское выступление закончилось — я пал в прохладный окоп своей комнаты и уснул мертвецким сном, и спал без сновидений. Должно быть, кошмары не поспели за мной, и проснулся в прекрасной физической, как говорится, и моральной форме.

Вчера мне удалось забить сваи в основание настоящего Дела голубых и теперь можно было возводить кирпичное здание.

И не ошибся: тот, кто подал первый кирпич, оказался Гостюшин. Вернее от его имени потревожили по домашнему телефону нашу маленькую компанию, сидящую на кухоньке за утреннем чаем с блинами.

— Да-да, я записываю адрес, — говорила Марина по телефону, а я уже находился в коридоре и натягивал куртку.

Моему примеру последовала и девушка после того, как поблагодарила неизвестного информатора за услугу.

— Я не понял? — удивился. — Ты куда это собираешься, красавица моя?

— Я с тобой, — отвечала. — И должна тебе сказать…

— Марина, — прервал её, — и не думай.

— Послушай меня.

— Нет, — рвал замок. — Какой там адрес? И как эта дверь-брень открывается?

И что же? Ровным счетом ничего — Марина предупредила, что адрес я не получу, а металлическая дверь запирается изнутри и я могу не беспокоиться. И ушла на кухню продолжать пить чай с блинами.

О, женщины! Если бы вас не было в природе, как бы скучно и пресно жилось бы всему человечеству. Я заскрипел резцами, однако взял себя в руки и заглянул на кухоньку, щерясь, как гюрза, на хвост которой наступил неосторожный голоногий путник в пустыне Сахара.

— Мариночка, прости, ты меня не так поняла, — повинился. — Дело чрезвычайной серьезности и тебе лучше…

— Я сама знаю, что мне лучше, — отрезала.

— Батюшки, как ты с человеком разговариваешь, — невпопад заволновалась Василиса Павлиновна.

— Бабушка!..

Не знаю, чем бы этот утренний бедлам закончился, да засигналил мой сотовый телефон — пришла информация от секретного сотрудника Х. Пока я принимал её в коридоре и вникал в суть, страсти на кухоньке малость поостыли.

— Ладно, я прощаю на первый раз, — мило улыбнулась Марина. — При условии, что ты меня выслушаешь до конца.

— Готов, — щелкнул каблуками, — слушать.

— И на улице, — открывала дверь. — А лучше в автомобиле.

— А где эта Дина Штайн? — вспомнил о чужеземке. — Надеюсь, её не надо с собой возить?

— Она сама себя отвезет.

— Слава Богу, хоть здесь повезло! — И сдался, разве можно в чем-то переубедить женщину, тем более осваивающую древнейшую профессию — это я про журналистику.

Когда джип выезжал со двора жилого дома, моя спутница наконец сказала то, что она пыталась сказать:

— А наш Николя Маков того…

— Чего того?

Мог и не переспрашивать — ситуация развивалась по банальному стандарту. Можно было предположить, что именно так она будет и раскручиваться: провокатора ликвидируют после выполнения частного поручения. Чаще всего это происходит, когда возникает угроза общему делу. Следовательно, мы на верном пути. «Мы» — поймал себя на этом местоимение и покосился на спутницу, одетую в походно-джинсовый костюмчик на все случаи жизни. Чувствовала себя она превосходно: чистое лицо, такой же взгляд, и такие же помыслы? Не собирается ли царапать репортаж с места событий, насторожился я. И задал закономерный вопрос по этому поводу. Девушка рассмеялась: а почему бы и нет? Все что угодно, только не это, взмолился я. Почему, милый? Я ответил, что для полного счастья меня нужно щелкнуть и поместить фото на первой газетной полосе в качестве бойца невидимого фронта, с которого надо брать пример.

— А что, вы фотогеничны, Александр, — смеялась девушка и казалось, что мы катим не на место происшествия, где нас поджидает холодный синюшный труп, но в подмосковные синие леса на пикничок.

Что там говорить, общество скоренько пообвыкло к повальной криминализации. Такое впечатление, что повсюду идет необъявленная война. В начале боевых действий публика реагировала остро и болезненно. Когда в мусорном подъезде пристрелили ТВ-шоумена, посчитавшего, что он находится под защитой всеобщей любви и популярности, то страна погрузилась в искренний и глубокий траур. Тогда никто не понял, что началась эпоха кровавого передела — эпоха кровавого передела на всех уровнях.

Если раньше утверждали, что от сумы и тюрьмы не зарекайся, то нынче у нас можно не только посадить любого — любого можно уничтожить. Заградительные отряды, как от имени государства, так и от имени мафиозных структур, работают отменно и не покладая рук.

Почему народец привык к убойным сообщениям, слушая их сейчас вполуха и хлебая кислые щи? Причина в одном — срабатывает защитный механизм психики. Человек не в состоянии испытывать постоянное давление внешнего мира, в противном случае можно просто спятить от страха за собственную шкуру. Я знал очень крупных и крутых, выразимся по-современному, бизнесменов, владеющих несметными богатствами нашего азиатского плодородного края, нажитых, разумеется, неправедным трудом. Они ходили хозяевами жизни, охраняемые бесчисленными командами головорезов и новыми государственными законами, разрешающим подозрительную коммерцию. И что же? Когда приходит верная информация, что на него, собственника всего мира, сделан заказ, то есть открыт сезон охоты, то он превращается в мешок с отходами. Правда, сначала человек самонадеянно пытается оказать сопротивление, используя на всю мощь связи и капитал, однако после того, как его бронированный автомобиль обстреливается базуками, бежит из любимой азиатчины на необитаемый, в Бермудском треугольнике смерти, островок, какой успел прикупить по случаю, и возводит вокруг него бетонный укрепрайон Мажино в напрасной надежде сохранить свою бесценную пятикопеечную жизнь. И в конце концов не выдерживает психологического прессинга: и заканчивает свой земной путь или в дурдоме, или в ореховом гробу. Что одно и тоже, по-моему. А все почему? Нарушил правила великого жора и, посчитав себя вселенской мессией, не стал иметь дело с державно-мафиозной властью, утверждающей через своего представителя г-на Лифчика, что делиться надо.

Словом, публика привыкла к громким убийствам, так похожим на развлекательные истерические шоу-представления отечественного ТВ. И с нетерпением ждет чего-то новенького и необыкновенного от криминального мира. Не поэтому ли со мной начинающая журналисточка, которой не дают спокойно спать чужие лавры?

— Нет, — ответила Марина на этот вопрос и призналась, что хочет помочь папе в меру своих возможностей. — Он мне как настоящий отец. И я знаю, что у него неприятности. Я его предупреждала, что Маков человек непорядочный.

— Почему так считала?

— Не знаю. Какой-то он хитрый, манерный.

Конечно же, она не знала или делала вид, что не знает о нестандартной сексуальной ориентации господина Фиалко. Я не спешил ставить её в известность. Зачем? В этом не было никакой необходимости.

Перевалив через чугунный мост, джип покатил по старому промышленному району: дома стояли в копоти и пыли, люди под свинцовым светом нового дня напоминали несовершенных биологических роботов, в сыром воздухе растекалась удушающая безнадега.

Дом, куда нас затащила судьба, стоял почти на железнодорожной насыпи и ход очередного состава или скоротечной электрически сопровождался чувствительной вибрацией всего здания. И тем не менее люди в таких пограничных условиях жили и, видимо, размножались, если судить по прогуливающим с колясками молодым мамам.

— Никогда не буду рожать здесь, — грустно призналась Марина.

Я вздохнул: если и она уедет из страны с моим возможным в перспективе ребеночком, тогда спрашивается на хрена вся эта маета?

Под домом, рядом с железной веткой, наблюдалась привычная для моего глаза производственная суета оперативного-розыскного подразделения МВД. В мокром кустарнике, отгороженном специальной полосатой ленточкой, ходили люди в форме и в гражданском. Поисковая овчарка скалилась, выбросив из пасти розоватый обмылок языка. Зеваки задирали головы наверх: там, на шестом этаже зияла рваная рана окна.

— Полеты наяву, — резюмировал, выбираясь из джипа. — Посиди-ка, в машине.

— Нет, я с тобой, — решительно заявила Марина. — Ехала-ехала, чтобы сидеть?

— Пожалуйста, — и предупредил. — Только после не жаловаться.

Тому, кто несколько секунд птахой парил над землей, повезло: в кустах хранились арматурные плиты, частично битые и ощетинившиеся металлическими прутьями. Именно на эти прутья несчастный и пал, удачно нашпиговав себя. Удачно — поскольку смерть была мгновенной. Не буду оригинальным, труп напоминал мне тряпичную куклу, кинутую ребенком из-за ненадобности. Только мертвая кровь на бетоне и лопнувшая надвое голова с вывалившейся мозговой кашицей… И на этом мне пришлось отвлечься: моя спутница сделала несколько шагов в сторону и перегнулась пополам, чтобы очистить желудок от раннего ленча. К сожалению, я забыл её предупредить о физиологических позывах, могущих возникнуть от такой обыденной картины.

И пока самонадеянная дурочка занималась личными проблемами, я переговорил со следственной группой и уяснил для себя, что полет гражданина Макова случился около шести утра из нехорошей квартиры на шестом этаже. Телефонный сигнал к нам поступил в семь сорок. И что это значит? Предположим, кто-то узнал о наших активных поисках и наведался в гости к Николя, скрывающемуся по причинам понятным. Когда я прослушивал аудикассету с записью голоса шантажиста, то приметил, что фоном проходит посторонний тукающий звук — теперь ясно: это был шум железной дороги. Следовательно, квартира была «засвечена» и о ней знали многие участники нынешней кровавой фиесты.

— Ты как? — интересуюсь у Марины.

— Прости, — говорит она. — Я лучше посижу в машине.

Я полностью удовлетворен: не женское это дело рыться в кровоточащей требухе нашей прекрасной и удивительной повседневности. Я провожаю девушку к джипу, а потом иду в подъезд. Лифт поднимает меня на этаж. На лестничной клетке дежурит молоденький лейтенант, я предъявляю удостоверение сотрудника спецслужбы и заступаю в мирок, пропахший сладковатым неприятным запашком это был запах наркотических химикалий и блуждающей в сумрачном коридоре смерти. По комнатам ходили люди в штатском и фотограф. Я познакомился с капитаном Седовым, который разрешил мне, пришлому, тоже осмотреть место происшествия — в виде исключения.

В гостиной замечались следы неопрятной многодневной пирушки, крепкой нетрадиционной любви и такого же крепкого мордобоя. Под ногами хрустели битые бутылки и оконное стекло. На стене кухни висел глянцевый плакат с мускулистыми атлетами.

Я люблю людей. Во всяком случае, пытаюсь понять их физиологические потребности и желания. Один из многих миллионов мучается мечтами о звездной сыпи на теле мироздания, другой — на фаянсовом унитазе в Ватикане, ну а третий, как в данном случае, обтяпывал свои делишки, трепля на бицепсах и трицепсках клубный пиджак цвета бордо, жрал паюсную икру под водочку и модный кабацкий мотивчик и считал себя хозяином в этой жизни. Не знал провокатор, что жизнь изменчива и быстротекуща, как холодные воды Гольфстрима. Зазевался и тебя уже утаскивает в Марианскую впадину небытия в качестве деликатеса для глубоководных зубастых рыбин.

Выполнившего чужую волю Николя Макова выбросили вон из жизни в прямом смысле этого слова. Неужели он верил, что ему, пешечной мелочи, оставят жизнь в такой смертельно опасной игре?

Я внимательно просмотрел замусоренные ящики кухонного стола, полки, глянул в помойное ведро, вывернул карманы спортивных шароваров, лежащих на полу, покопался в цветочных горшках. Ни-че-го.

Жаль, что трупы, пробитые арматурными стержнями, так неразговорчивы. И жаль, что мечта господина Макова не исполнится уже никогда: он так надеялся закончить свой жизненный путь в батистовой постели в окружении ангелоподобных мальчиков. Что там говорить, не всегда наши мечты исполняются.

Я сел за столик и решил ещё раз прогуляться взглядом по кухне. Это называется шестым чувством: по логике вещей Николя за свой провокационный труд должен был заработать некую сумму. Получать наличными и прятать их под кухонный кафель? Едва ли? От секретного сотрудника Х. пришла информация о том, что героическая четверка высокопоставленных чиновников имеют личные счета в «Оргхимбанке», а также пластиковые карточки на мелкие карманные расходы. А почему бы господину Макову не иметь этот пластик, хотя что это мне даст?.. И тут взгляд остановился на люстре, выполненной в виде декоративной керосиновой лампы, где сбоку замечалась маленькая дверца для фитиля. А что там за дверцей? И, решив утолить любопытство, вскарабкался на стул, вытянулся в полный рост и… вытащил позолоченную пластмассовую пластинку. Буквы утверждали, что это есть кредитная карточка «Оргхимбанка». Без лишних раздумий я спрятал её в карман куртки, поскольку для других эта кредитка не представляла никакого интереса.

— Какой ужас, — сказала Марина, когда я вернулся. — Никогда не думала, что это так гадко.

— Ничего, привыкнешь, — успокоил.

— Саша, ну что ты говоришь!

— Кстати, у нас что-то есть, — продемонстрировал пластик, обнаруженный в декоративной керосинке.

— Что это?

— Не горка ли золотых монет, — предположил. — Или фига пустая. Проверить бы?

— А я знаю магазин, где такими кредитками рассчитываются, — вспомнила моя спутница.

— Хочешь куплю жвачку, родная.

— Мечтаю.

И мы поехали в торговый центр «Гелиос» за жвачкой — там были огромные торговые ряды, заставленные всевозможной праздничной снедью. Конкретно не буду перечислять пищевые продукты, а то голодный народец из пыльных окраин и ультрамариновой глубинки меня неправильно поймет.

Я прогулялся меж этими рядами, как наш кондовый турист из Засрацка по площадям Парижа и, вернувшись к кассам, цапнул из лоточка пачку жевательной резины:

— Вот, — сказал я миленькой продавщице. — Жувачка. — А вот кредитка за жувачку.

— Минуточку, — озадаченно улыбаясь, покосилась на меня, чрезмерно богатенького покупателя. И передала пластик своей коллеге, тоже премиленькой. Та отправилась к какому-то странному аппарату и тиснула туда кредитку.

Результат превзошел все мои ожидания — счет был аннулирован: 00 руб. 00 коп.

— Кажись, банк лопнул, — возмутился я, вытряхивая из кармана мелочь. Вот такие вот дела, девочки, а это за жувачку. Сдачи не надо.

— Счастливо пожевать жувачку, — пожелали мне и я отправился восвояси.

Как говорится: хрустальная мечта о синих островах разбилась о шлакоблочную панель быта. Напрасно Николя Маков тешил себя иллюзиями о райской жизни. И тут никто не виноват, кроме него самого — не надо обманываться, если даже очень хочется.

Я вернулся к скучающей в джипе Марине, передал ей продукт, полезный для зубов по утверждению агрессивной ТВ-рекламы, потом переломил надвое пластик.

— Ноль-ноль рублей, ноль-ноль копеек, — посчитал нужным сообщить.

Девушка пожала плечами — этого стоило ожидать. Тут раздался сигнал сотового телефона и я выслушал сообщение секретного сотрудника Y.: ещё четверка высокопоставленных чиновников держала личные счета в «Оргхимбанке».

Не удивлюсь, если и сексот Z. выдаст похожую информацию. Такое впечатление, что все дороги ведут в этот проклятый банк. Не пора ли познакомиться с его управляющим по известной мне уже фамилии — Тихий? Нет, пока рановато, да и комбинация слишком проста — подозрительно проста. Что-то во всей этой истории меня смущает. Именно некая простота, которая хуже…

Голос Марины прерывает мои размышления на вечные темы:

— Не пора ли нам пообедать, а то от этой жувачки…

— Можно, — сказал я. — Какие будут предложения?

Дальнейшие события привели меня в крайнее изумление. Они были настолько нелепы и трагикомичны, что в моем пересказе происходящее выглядит, как анекдот. Во-первых, девушка выбрала ресторан гостиницы «Балчуг», что само по себе неплохо, если не знать завиральные цены на блюда. Во-вторых, наше прибытие не осталось незамеченным для гостиничных халдеев. И в-третьих, моя спутница вдруг превратилась в светскую львицу и мне пришлось делать вид, что являюсь её телохранителем. И стреляю без предупреждения при малейшем подозрении.

С крайней предупредительностью мы были проведены в зал. Гранит и мраморные колоннады, зеркала и зимний садик с кипарисами, барбарисами и пальмами. Фонтанчик с живыми аллигаторами. Впрочем, крокодилы передохли от нашей хлорированной воды, но все остальное правда.

… В мою рюмку gаrsоn наливал липучую дрянь цвета янтаря. Мы с Мариной, уже сидя за столиком на двоих, ждали, когда этот сатанист в кушаке а ля русс оставит нас.

— Спасибо, — гаркнул я. — Вы свободны.

— Приятного аппетита-с…

Я внимательно осмотрелся: суета, мишура и устрицы в собственном соку, а публика… По привычке я приметил её. Нельзя было сказать, что любители деликатесных рыбных палочек занимали очередь в этот общепит с шести утра, то есть наличествовали свободные места на три четверти зала.

Жующая публика состояла из двух желтых китайских подданных в кимоно, трех корейцев с юга и одного с севера, собирающихся проводить по залу демаркационную полосу. Раскормленная донельзя, шумная семейка Зусманов из земли обетованной. Маленький японец под кипарисом. Хамовитые янки у фонтанчика. Французская парочка после напряженной одноименной любви. Ржущие соплеменники Гете с пенящим пивом. И четверка наших отечественных бандюг в золотых финтифлюшках.

— А почему решила обедать именно здесь? — спросил я, когда понял, что наш обед далеко не случаен.

— Я хочу, чтобы ты переговорил с одним человеком, — призналась.

— Каким человеком?

— Моим женихом, — помедлив, ответила.

— Женихом, — поперхнулся боржоми. — У тебя жених?

— А почему у меня не должно быть его, — улыбнулась с милой издевкой. Я девушка на выданье.

— И кто он?

Не ответила, лишь улыбалась. Я понял, что мне нужно срочно взять тайм-аут. Поклонившись молоденькой чужой невесте, я удалился весь в раздумьях о женском коварстве. Какой ещё к черту жених? Нам так было хорошо общаться. В Большой опять же ходили. На кухоньке пили малиновую настойку. Нет, сколько живу, а понять противоположный пол не могу.

Сделав свое нехитрое дело в клозете, похожем на римский храм искусства, если я верно представляю древний Рим, я чинно поднялся по мраморной лестнице…

Дальнейшие события приняли неожиданный и фантасмагорический оборот. Такое не могло привидится в самом страшном сне руководству зеркального общепита и посетителям его. Дело в том, что, помимо многих положительных качеств, я обладаю ещё одним: фантастическим чутьем на опасность. Это прирожденное чувство и объяснить его словами трудно.

Так вот я заступил на гранитный пол ресторана и тотчас же почувствовал присутствие смерти. Кто, как и почему? Не знаю, но счет шел на три секунды.

Раз — державный метрдотель, халдеи, посетители за столиками.

Два — Марина.

Три — под кипарисом маленький японец поднимается из-за столика и я вижу в его руках странный подозрительный предмет, схожий на авторучку Паркер. Он что, решил взять автограф у моей спутницы, спутав с голивудской прелестницей Sharon Stone? Он делает шаг… И скорее по вдохновению, чем по мысли, моя рука рвет пистолет из кобуры.

Скоротечность ситуации и присутствие свидетелей помешали мне. Хотел прострелить запястье с опасным предметом, да получилось, как всегда: пуля аккуратно влипилась в лоб представителя Дальнего Востока. От столь радикального механического воздействия его череп раскололся, как будто древняя амфора мастера Китомото из страны Заходящего Солнца.

Неприятное зрелище, спорить не приходится. Для тех, кто плотно харчевал московской соляночкой с осетринкой, скабленочкой по-парижски, почками Брошед, холодным поросенком и прочими деликатесами. Может быть, по этой причине жующая публика рухнула на пол, чтобы освободиться от лишних шлаков, как это делали в древнем Риме патриции путем пихания в горло красивых павлиньих перьев.

И все было бы хорошо, одного не учел я, что в ресторане присутствуют нервные бригадиры — представители бандитского среднего класса. И вот они решили, что я киллер и прибыл на стрелку. И открыли ураганный, лучше не скажешь, огонь из «Магнумов-357».

Неплохо, что я знал дикие нравы и успел нырнуть под защиту мраморного фонтанчика. Оттуда я и махнул Марине, которая, кажется, не понимала, что она ест, поскольку держала вилку у рта и очень долго держала — пока трещали выстрелы.

Наконец как апофеоз действия: красиво и звонко рухнула зеркальная стена, погребая семейство Зусманов из земли обетованной, спесивых янки, горлопанящих германцев, французскую парочку, двух побелевших китайцев, подружившихся корейцев и весь обслуживающий персонал.

Потом наступила гробовая тишина, когда боезапас у пошляков закончился. Приспело время переговоров.

— Эй, братва! — загорланил я. — Вы чего?.. — И определил их душевное состояние емким словом, выражающие крайнее мое удивление.

— А ты кто, мужик?

— Так, телохранитель, — упростил общение, — у молодой леди, которая кушает устрицы.

— Ааа, так бы и сказал.

Переговоры присутствующими были выслушаны самым внимательным образом. Когда публика поняла, что пальба по зеркалам отменяется, заштормило так, что возникло желание продолжить выяснение отношений на языке револьверов.

Пока все заполошно орали, я присел за столик и принялся пить боржоми, стараясь привести в чувство девушку — своим спокойствием.

— Все нормально? — спросил я. — Кажется, нам хотели испортить обед.

— Что это все значит, Саша?

— Тебя хотели убить, — ответил я. — Кто, кроме твоего жениха, знал о встрече.

— Никто, — ответила она.

Через час следственной бригадой МУРа все участники праздничного мероприятия были отпущены. Под столиком была обнаружена ручка-пистолет «Стингер». Миленький предмет, удобный для всякого рода покушений и убийств, совершаемых агентами спецслужб.

Из ручки был извлечен патрон Винчестер Super-X.22 Magnum кольцевого воспламенения с полнооболочечной пулей весом 2,59 г. Если бы эта пуля зажила собственной жизнью…

С муровцами из отдела по убийствам я договорился, как профессионал с профессионалами, и после некоторых формальностей мы с Мариной покинули ресторан. Думаю, здесь навсегда запомнят этот обед и наши чаевые.

— Меня хотели убить? — спросила девушка, когда мы сели в джип. — За что?

— Пока не знаю, — признался и попросил ответить на ряд вопросов.

Когда я получил ответы, то понял, что ситуация неожиданно обостряется: в игру вступили новые фигуранты, действия которых предугадать достаточно сложно. После колебаний девушка назвала по имени и фамилии своего молодого жениха.

— Его зовут Андрей, — сказала она. — Мы учимся на одном факультете. Он хороший парень.

— И как его фамилия?

— Тихий, — ответила Марина. — А что? Ты его знаешь?

Я ответил неопределенно и задумался над схемой производственно-родственных уз семейства Тихих. На мой взгляд, она была проста: дедушка Семен Самойлович Тихий, занимающий ответственный пост при советской власти и при победившей демократии, оставил после кончины сыну Аркадию Семеновичу некий капиталец, с помощью которого тот организовал коммерческий банк, обслуживающий голубую элиту. Господин Фиалко тоже стоял у истоков образования этого «Оргхимбанка». Во всяком случае, так выходило по информации сексотов.

Предположим, что Николя Маков выполнил волю господина Тихого-среднего. Но зачем банкиру идти войной на высокопоставленного чиновника? Не поделили прибыль? Или приятелей голубых кровей? В чем причина конфликта?

— И сколько ты знакома с Тихим-младшим? — задал очередной вопрос своей спутнице.

— С Андреем? Года четыре.

— Как понимаю, дружили семьями?

— Да, наверное, — подумала. — Дедушка очень Андрюшу любил. Он даже нас как бы благословил. И мы решили, что через год после смерти Семена Самойловича… — замялась в поисках нужного определения.

— … сочитаетесь браком, — подсказал я.

— Можно и так сказать.

— Кто-то был против?

— Против? — удивилась. — Никто не был против. Все наоборот — рады.

— И твой папа? И отец Андрюши?

— Да. А что? Кого-то подозреваешь?

Я ответил, что у меня такая профессия: никому не верить, даже собственной тени. Сейчас такие времена — времена тотального предательства. На что намекаешь, занервничала девушка. Не намекаю, а спрашиваю, куда звонила жениху и что ему говорила?

— Ты хочешь сказать, что Андрей хотел меня убить? — возмущенно вскричала. — Да, он… он нам хотел помочь.

— Стоп, — проговорил я. — В чем и как помочь?

— В этом деле помочь.

— В каком деле? — и предупредил, заметив её колебания. — Марина, свадьба может и не состояться.

— Что?!

— Или рассказываешь все, или за последствия не отвечаю.

Я всегда утверждал, что в наших женщинах — наша сила. Из-за них, прекрасных и удивительных, начинаются мировые войны и разрушаются империи. Иногда в хорошенькую головку с кудряшками залетит такая вычура, такое измышление, такая фантазия… Короче говоря, девочка и мальчик решили провести самостоятельное расследование, связанное с конфликтом между их отцами. Причина конфликта им неизвестна, но то, что государственный чиновник и коммерческий банкир сцепились не на жизнь, а насмерть, это факт.

— И что же вы нарыли, друзья мои? — не удержался я от саркастического вопроса.

— Папу шантажируют какой-то видеопленкой, так?

— Ну допустим, — проговорил я. — Надеюсь, ты запись не видела?

— Нет, но Андрей сказал, где эта сейчас пленка.

— Когда он это сказал?

— Ну, когда я звонила последний раз.

— Откуда ты звонила?

— Из джипа, когда тебя ждала там, у дома, где Маков… А что?

— Нет, ничего, — отвечаю миролюбиво и прошу назвать адрес, где проживает Тихий-младший.

Для меня все ясно: юная невеста в горячке от увиденного ею нашпигованного трупа ведет по телефону откровенные переговоры с молодым женихом и сообщает тому последние новости. Думаю, не ошибусь, если допущу, что информация достигла чужих ушей. Какого рода эта информация? Если господа пошли на столь радикальное действо в ресторане, то это означает действительно лишь одно: девушке известно местонахождение видеокассеты.

— Как я понимаю, Андрей утащил пленку?

— Да.

— И где же она?

— Он передал Шурику Лонго.

— Когда передал?

— Сегодня утром.

— Зачем? Не проще было передать мне.

— Мы не знали, на кого ты работаешь, — последовал обезоруживающий ответ.

— И что изменилось?

— Ничего. Андрей хотел пообедать, поговорить, чтобы потом… — И запнулась. — Он в опасности?

— Не думаю, родная кровь — это родная кровь, — банально рассуждал я. Скорее у Шурика могут быть проблемы. Кто он у нас и где проживает?

И выяснилось, что будущий геолог Лонго старинный приятель жениха и невесты, обитает в районе Медведково, там у него однокомнатная квартирка, подаренная дедом-профессором на восемнадцатилетние. Я плюнул в сердцах и вывернул рулевое колесо, направляя автомобиль на окраину города. Если я прав в своих выкладках, то в лучшем случае мы обнаружим в квартире погром, в худшем… Слишком много времени прошло, чтобы надеяться на то, что нас встретит на пороге удача.

Ситуация складывается неблагоприятная по двум причинам: в деле замешены огромные деньги и студенты. Значит, ждать хорошего не приходится. Хочешь не хочешь, а надо пристраиваться к новым условиям. [S1]

— Робины Гуды хреновы, — позволяю себе вольность.

— Что?

Окраина встретила нас недостроенными громадными домами-новостройками и тяжелым танковым гулом МКАД. Мы подъехали к жилому массиву, похожему на гавань, где пришвартовались гигантские бело-голубые корабли. На память моя спутница не жаловалась и мы быстро обнаружили нужный дом и нужный подъезд. Там ещё сохранился запах извести и новой жизни. В грузовом лифте поднялись на этаж выше нужного. Девушка удивилась: зачем? Так надо, ответил я, извлекая универсальную отмычку.

— Как в кино, — заметила Марина.

— Там красивая сказка, а здесь пыльная быль, — мы спускались по замусоренной лестнице. — Надеюсь, Шурика нет дома? Он примерный студент?

— Ну как все.

Как я и предполагал, незваные гости уже успели распотрошить холостяцкое логово — только перья из подушки летали да под ногами похрустывали образцы геологической породы. Я осмотрелся вокруг и позволил себе пошутить:

— Могло быть куда хуже.

— Что хуже?

— Догадайся сама, — и предложил посетить геологическое учебное заведение.

Так, начиналась охота за призраком, обладающим видеокассетой в один миллион долларов. Было с чего нервничать. Не люблю дилетантов, не понимающих какой опасности они подвергают себя и окружающих. Они напоминают мне хрюшек, которых перевозят по бушующему морю. Судно дало течь и вот-вот пойдет ко дну, команда в панике, а животным хоть бы хны — хлебают душистые помои. Незнание — сила, это относится и к нашей критической ситуации.

Пока мы на джипе пробивались по столичным загазованным магистралям, забитым субботним транспортом, я попросил Марину набрать номер телефона Тихого-младшего. И если его не изолировали, то сообщить, что пленка у нас.

— Изолировали, это как? — испугалась.

— Это значит, не ликвидировали, — и успокоил как мог. — Причин для этого пока нет.

— О, Господи, — и взялась за сотовый телефончик.

— Если его как бы нет дома, — инструктировал, — передай, что интересующая его статья находится у тебя.

Попробуем передернуть карты. Главное, чтобы нам поверили, если это случится, будет возможность вести свою игру.

— А будьте добры, — приторно проговорила Марина в телефонную трубку, попросите Андрея. Нет дома? Что передать? Скажите, что статья, о которой мы с ним говорили утром, у меня. Да-да, у Марины. Хорошо, перезвоню через полчасика, — и мне. — Мужской голос, такой салдофонский, бр-р-р.

Я снова успокоил девушку: все идет нормальным ходом. Для полного счастья надо перехватить студента Лонго с кассетой, тогда вообще никаких проблем.

Выражаясь строгим языком медицины, я оптимизировал свою спутницу по причине того, что она находилась на грани нервного срыва, это я видел. А женщина в таком состоянии это покрепче термоядерной чушки будет. И поэтому посчитал нужным высказать мысль вслух о том, что никаких самостоятельных действий ни она, ни её друзья не предпринимают, в противном случае я не отвечаю за сохранность их молодых жизней. Увидев расширенные от ужаса зрачки девушки, чертыхнулся: ничего себе, успокоил. Проклятье, вот не люблю я такие разборки: семейные переходящие в общественно-государственные. В этих случаях ожидать можно все, что угодно. Не удивлюсь, если сыночек начнет защищать интересы родного отца, хотя в данном случае навряд ли. По словам Марины, в семействе после смерти Тихого-старшего возник раздрай. По какой причине неизвестно, но Андрей полгода назад находился в ужасном состоянии: начал пить и уходить к наркотикам. Именно тогда Марина решила сделать мужественный шаг и предложила создать семью, что помогло Тихому-младшему выйти из кризиса.

Извечная проблема отцов и детей с примесью полового вопроса. Как я понимаю, сын натурал, а папа, мало того, что страдает противоестественной слабостью к мальчикам, так ещё создал материальный мощный фундамент для поддержки Армии любовников. Все это весьма неприятно для молодого неокрепшего и впечатлительного организма. Хотя не спорю: могу и ошибиться в причинах конфликта.

Здание института геологии напоминало современный бетонно-стеклянный гигантский квадрат, поставленный на попа. Такого количества желающих шагать по широким просторам родины с киркой в руках я никогда не видел, и это несмотря на субботний денек. Мы с Мариной решили действовать по стандартной схеме и отправились в деканат.

Там нам дали сногсшибательную информацию, что группа потока № 2378/45-В, где учится и студент Александр Лонго, отправлена в полном составе сдавать кровь — в целях благородных. Я открыл от удивления рот и забыл его закрыть: какое там к черту благородство, когда по стране гуляет AIDS!

— А никто больше не искал Лонго? — догадался-таки спросить я.

Отчего же не искали, искали: буквально четверть часа назад приходил его родственник, дядя, кажется? На этом наш с Мариной визит в высшее учебное заведение закончилось. Надо ли говорить, что мы бежали к джипу, как студенты от всемогущего AIDS.

— Что теперь будет? — нервничала девушка, прыгая на переднем сидении, как резиновая кукла, поскольку скорость маневрирующего постоянно автомобиля была близка к космической.

Я огрызнулся, будет то, что будет, ничего пока страшного не происходит и поинтересовался, где они обычно встречались с Тихим-младшим. Ночной клуб? Дискотека? Казино?

— В «Арлекино», — вспомнила девушка, — мы там были.

— Прекрасно, детка, — и потребовал, чтобы она назначила встречу жениху именно там: в полночь. — И делай вид, что ничего не знаешь, ничего не понимаешь.

— Это не трудно сделать, я ничего не понимаю, — и, независимо передернув плечами, снова набрала номер телефона.

Трубку поднял молодой жених, хотя у меня не было никаких сомнений: рядом с ним находятся ещё несколько фигурантов весьма мрачного вида. Если примерно реконструировать разговор двух любящих сердец, то смысл заключался в следующем: Тихий — младший согласился встретиться в ночном клубе, попросив принести видеокассету.

— Я Шурику не ту пленку дал, — врал он. — Спутал, ага. Бывает же такое?

— А Шурик так и сказал, — удачно подыграла девушка. — Говорит, Андрюха, чего-то не то…

— А если хочешь, приезжай, — предложил Тихий-младший. — Прямо сейчас, зачем нам вечера ждать?

— Не могу, Андрюша, у меня много дел, — нашлась Марина, и на этом разговор закончился. — А что мы хотим сделать? — спросила у меня и уточнила, — в полночь?

— Это как повернется, — сказал я. — Если вывезет нелегкая, пригласите на свадьбу. Договорились?

— Не знаю будет ли свадьба?

— Будет-будет.

— Издеваешься?

Между тем мы подъезжали к лечебному учреждению, где принимали кровь безвозмездно. У одного из обшарпанных зданий увидели автобусы, привезшие студенческое братство на добровольно-принудительную экзекуцию. Несмотря ни на что молодые люди не унывали и даже где-то в кустах бренчала гитара.

Узнав приятелей Шурика Лонго, Марина поспешила к ним — одна, чтобы не пугать их мной. Я присел на чурбачок, непроизвольно отслеживая общую обстановку. Все слишком просто для тебя, охотник за порнографическими картинками. Не верю, что сейчас явится молодой Шура и выдаст миллион долларов. Так не бывает в жизни — в мифологическом кино сколько хочешь, а вот в нашей суровой действительности. Нет ли у тебя, menhanter, подозрений, что молодые люди, жених да невеста, до конца честны? А если они сами решили заработать малость на медовый месяц, прикрываясь добрыми чувствами к несчастному папе? Непохоже, во всяком случае, Марина подвергалась смертельной опасности в ресторане гостиницы «Балчуг». Чтобы сыграть роль перепуганной девочки нужно обладать даром по крайней мере знаменитой Сары Бернар.

Я не ошибся: Шурик Лонго, сдав молодую кровь на пользу всему обществу, убыл в неизвестном направлении.

— В неизвестном направлении? — переспросил я. — А «дядя» его не искал?

— Не знаю, не спрашивала.

— Спроси, пожалуйста.

— Пожалуйста, — и, посчитав, что я маюсь дурью, вернулась к группе молодых людей.

Если не везет, так не везет. И плохо, что будущий геолог удалился один, а ведь мог уйти с любимой девушкой. Черт, что делать? Неужели потерял квалификацию и не могу найти пустячного студентика, в сумке которого мотается один миллион $. Впрочем, дело уже не в many, хотя в них тоже, дело в принципе. Я должен победить. Победы укрепляют веру в себя. Когда побеждаешь, есть смысл жить. Мой принцип: никаких принципов. Это дзэн-буддистская житейская позиция мне близка.

— Нет, «дядя» не объявлялся, — сообщила Марина.

— Уже легче, — перевел дух. — Тогда предлагаю посидеть и подождать, когда труп врага пронесут мимо нас.

Марина вытянулась лицом: что за бред, друг мой? Я посчитал нужным объяснить, что это китайская поговорка, мной малость перевранная, но по смыслу верная. Если «дядя» имеет место быть, то он должен проявить беспокойство за здоровье «племянника».

Я чувствовал, что финал этой истории близок. Она путана, однако знаю по опыту, что достаточно обнаружить верную ниточку и дернуть за нее, как весь клубочек в мановение ока размотается до самой до сердцевины.

Право, меня всегда находящегося в засаде, удивить трудно — невозможно удивить. Но когда приметил мелькающий в кустах больницы знакомый лимузин цвета манго, не поверил своим глазам. Ба! Господин адвокат Лазаревич, не он ли является душеприказчиком бедного студентика. Он, больше некому. Теперь понятно, кто предупредил об опасности Николя Макова, скоренько удравшего из своей квартиры. Ирвинг Моисеевич, любезнейший, аккомпанирует в четыре руки — знакомая музыка высших сфер.

— А вот и «дядя», — процедил сквозь зубы и повернул ключ зажигания.

— Где? — спросила девушка.

Поскольку господин адвокат находился под защитой двух телохранителей, то я решил действовать стремительно и бесцеремонно. Когда он, маленький и компактный, под присмотром одного из трупоукладчиков отправился к группе молодых людей, я, приоткрыв дверцу со своей стороны, резко утопил педаль газа. И не успел никто глазом моргнуть, как адвокатишко, получив профилактический удар в лоб, был затянут в салон внедорожника. Чтобы закрепить победу, успею выстрелом продырявить колесо лимузина. На этом каскадерский трюк завершается и наш джип вылетает из ворот лечебного учреждения.

— Боже мой, — молвила Марина, оглядываясь на заднее сидение, где возлежал притворщик с шишкой. — Ты его не убил?

Отвечаю: он нам нужен живехоньким, в противном случае, я бы не занимался пустыми интригами и пристрелил бы Моисеича, не отходя от пункта по приему крови. Конечно, быть может, я крепко ошибаюсь и наш знакомый всего-навсего прибыл сдать кровушку, да не верю я в такие случайные совпадения.

Между тем наш нечаянный попутчик разлепил веки и обнаружил себя в плачевном состоянии. Понятно, никому не понравится, когда тебя низвергают с пьедестала и тыкают рожей в лепеху повседневного бытия.

— Вы за это… за это ответите, — всхлипнул горбатеньким носом, не до конца осознавая, кто его стащил с пьедестала сытой и цивилизованной жизни.

— Ирвинг Моисеевич, какими судьбами, — валял ваньку. — Вот так встреча старых друзей. И Марину хорошо знаете, не так ли?

Аденоидному адвокату сделалось дурно — он покрылся испариной и попытался нести оправдательную чушь. Я предупредил, что шутки со мной не проходят и лучше будет, если он, двурушник, повинится во всех грехах.

— Я ничего не знаю, — хлюпал. — Я просто выполняю посторонние просьбы. У меня такая профессия, молодые люди.

— Моисеевич, будь проще, — отмахнулся я. — Добрый телок двух маток сосет.

— Александр, вы неправильно истолковываете мое участие…

— А вы неправильно понимаете свое положение, — и предупредил, что терпение мое не бесконечно.

— Право, я не знаю, — отвечал наш собеседник. — Вы себя ведете, как… как бандит с большой дороги.

Я рассмеялся: такие времена, любезный господин адвокат, мы вынуждены жить в предлагаемых обстоятельствах, не более того. Хотя я веду себя так, как считаю нужным вести. Это тоже моя профессия — быть самим собой. И поэтому задаю главный вопрос: причина конфликта между двумя семействами что они там не поделили? И получил обстоятельный ответ: деньги. Что ещё может быть — деньги и власть.

Мину замедленного действия под нынешнюю ситуацию заложили г.г. Тихий Семен Самойлович и Фиалко Михаил Яковлевич. На их скромные сбережения государственных чиновников, отвечающих за развитие химической промышленности страны, был воздвигнут коммерческий дом «Оргхимбанк». Чтобы не возникали кривотолки, управляющим всем банковским хозяйством был поставлен Аркаша Тихий. Дела шли в гору, банк находился в десятке самых надежных и, казалось, что никакие экономические проблемы не смогут нарушить естественное развитие выгодного дела. Ан нет! Почил в бозе уважаемый Семен Самойлович, как есть почил. Когда проводили в последний путь, выяснилось, что он оставил завещание и какое завещание! Его сын Аркаша и члены Правления взялись за головы: старик явно выжил из ума, указав, что по прошествию года после его кончины, все банковское хозяйство должно перейти под руководство господина Фиалко. При единственном непременном условии: его приемная дочь Марина должна выйти замуж за Андрея Аркадьевича.

— Не так ли, девушка? — вопросил адвокат.

— Бред какой-то, — проговорила Марина. — Такого не может быть? Нет, это что-то, — всплеснула руками. — Это меня так хотят использовать?

— Родная, дело житейское, — попытался успокоить и задал очередной вопрос. — А сам Фиалко знает о завещание?

— Нет, разумеется. Хотя в последнее время о чем-то догадывается. Во всяком случае, высказал желание вернуть из банка свой пай. А пай тот, ой-ей-ей! — причмокнул от удовольствия господин Лазаревич.

Теперь все на своих делах: на полубредовое завещание можно не обращать внимания, в крайнем случае, можно отстрелить молодую невесту, а вот когда из банковского общака выбивают основу основ — денежный мешок.

— А сколько в Правлении банка человек?

— Семь человек, молодой человек, — ответил адвокат и уточнил. — Было.

Само собой разумеется, неожиданный мор напал на членов Правления. За последний год трое закончили свое тленное существование: один утонул на побережье Анталии, второй был передавлен неизвестным авто на Рублевском шоссе, а третий скончался от передозировки героином в собственной постели.

— Надеюсь, вы, Ирвинг Моисеевич, не в Правлении?

— Упаси Боже, — замахал тот ручонками. — Понимаю-понимаю на что вы намекаете.

Какие уж тут намеки. Передел собственности требует многочисленных жертв, и они есть и будут. Очевидно, господин Фиалко, тоже, кстати, член Правления, заподозрил неладное, когда с пугающей закономерностью начали поступать сообщения о несчастных случаях. Тогда он высказывает неосторожное желание выйти из дела, прихватив свою долю. Естественно, следует ответный ход. Пристрелить столь высокопоставленного чиновника хлопотно и опасно, а вот свинтить его с высокой государственной должности шантажом, чтобы потом пустить пулю в тело рядового гражданина…

— А почему в банке аккумулируют средства сексуальных, так сказать, меньшинств?

Адвокат обстоятельно отвечает, что эта такая политика, которую проводил ещё Тихий-старший. С клиентами нестандартной половой ориентации легче иметь дело, это во-первых, во-вторых, большинство из них вхожи в высший эшелон власти, и в-третьих, коллективные деньги играют консолидирующую роль и работают на идею.

— На идею? — вскинулся я. — На какую идею? На идею «Голубого братства»?

А почему бы и нет? Любая идея, даже самая завиральная, без материальной подпитки превращается в буффонадный блеф. События последних дней убедительно доказывают эту версию: Армия любовников на марше!

Тут я обращаю внимания на свою спутницу: она закрыла лицо руками и, покачиваясь, будто что-то напевает. Не детскую ли песенку про «голубой вагон», который катится в неизвестном направлении, интересуюсь я.

С девушкой истерика: она смеется, она захлебывается от смеха, у неё от смеха слезы. Я вынужден остановить машину и щадящими ударами по щекам прекращаю эту истерику.

— Мне же больно, — всхлипывает, — за что?

— Было бы за что, убил бы, — просто шучу и обращаюсь к адвокату Лазаревичу с любезнейшей просьбой: забыть наш разговор; если же его будут пытать, в смысле, расспрашивать о ЧП, лучше сказать, что ничего не помню, ничего не знаю.

— Конечно-конечно, что я знаю? Ничего не знаю и не помню, — рвался из автомобильной западни. — Очень был рад помочь.

Я его задержал вопросом: обо мне известно Армии любовников? Меня прекрасно поняли и ответили, что Аркаша Тихий на сообщение о том, что его оппонент господин Фиалко нанял частного детектива, рассмеялся: один в поле не воин.

— Тогда ещё одна просьба, Ирвинг Моисеевич, — сказал я. — Передайте Аркадию Семеновичу, что на него сделан заказ. Именно с целью сообщить об этом, вы были похищены.

— Заказ? — застыл адвокат. — Вы серьезно, Александр?

— Я похож на того, кто шутит, — удивился. — По-моему, вы убедились в обратном? — И позволил пафос. — В отличии от многих я держу слово, — и похлопал по куртке, где оттопыривалась кобура.

На этом мы и попрощались: аденоидный человечек вырвался на свободу и подпрыгивающей походкой торопко удалился в сторону подземки. Не удивлюсь, если через сутки господин Аркадий Семенович дернет из страны неограниченных возможностей. Жить с мыслью, что тебя пристрелят, как собаку, трудно и чревато.

— И чему ты, милая, смеялась? — обращаю внимание на Марину. Она устала и равнодушно смотрит перед собой, но я беспощаден: — Не от мысли, что женишок голубой, как небо?

— Прекрати, — морщится. — Какая все это гадость!

— Можно было бы не обращать внимания, да они слишком далеко зашли, говорю я. — Давай договоримся, или ты мне сообщаешь все, как врачу, или на этом наши отношения, прости…

— Они меня убьют, — говорит девушка. — Я их знаю, они меня убьют.

— Нет, — отвечаю я. — Не убьют.

— Почему?

— Убивать буду я, — и уточняю. — Если в этом будет нужда.

Она мне поверила — убеждать я умею, особенно когда дело касается личной безопасности. Поверив, поведала о своих сложных отношениях с Андреем, который вел с ней весьма сдержанно как мужчина. Проще говоря, она делала несколько попыток затащить его в постель — и безуспешно. (Надо признать, этому факту я порадовался, но скрыл свои положительные эмоции.) Более того теперь она понимает, что между мальчиками, Андрюшей и Шуриком, существует некая связь… и не нашла легитимных слов, чтобы произнести их вслух.

— Все понятно, — помог я. — Вот почему кассету передали Шурику.

— Почему?

— Верный голубой друг, — шутил я, — лучше двух натуралов и всех женщин на свете.

— Саша, я тебя прошу, — страдала Марина. — Как ты можешь шутить на эту тему?

Я не шутил, какие могут быть шутки, когда развязка приближалась к финалу, мне пока неизвестному. Чтобы все закончилось успешно для меня и моей спутницы, необходимо счастливое стечение обстоятельств. Главное, чтобы Андрюша не стал играть на стороне родного папы. Надеюсь, он ненавидит его со всей максималистской страстью, на какую способен. Тогда все в порядке: выдергиваю Тихого-младшего из ночного клуба «Арлекино» и с его помощью разыскиваю неуловимого Лонго. После произвожу обмен: компрометирующую пленку господину Фиалко, моим далеким детям — денежное довольствие: маленькому Славику на памперсы, дочери Машке на свадебное путешествие. На мой взгляд, обмен вполне удачный, особенно для высокопоставленного любителя порно. Правда, возникает вопрос: имею ли право пользоваться «грязными» деньгами? Увы, я вынужден жить по правилам, не мною измышленным. Если общество больно, почему я должен быть непорочным, как монах?

Чтобы исключить любую неожиданность, угрожающей безопасности моей спутнице, я предложил Марине поехать на конспиративную квартиру СБ. Там она будет находиться под надежной защитой тети Клавы.

— Боже мой, какой ещё тети Клавы? — вспыхнула девушка. — Не хочу я никаких теть, понимаешь.

Я рассмеялся: по-моему, кто-то кого-то ревнует; дурочка моя, обнял её за плечи, тетя самый верный наш товарищ, вы подружитесь.

— А ты?

— А что я? Выполняю спецзадание и… женюсь.

— На тете Клаве?

— На вам, в смысле, на вас! — и целую в щеку. — Я самый завидный жених, однако.

— Чем же? — прыскает девушка. — Пистолетом в штанах?

Словом, через час я уже знакомил Марину с Клавдией Петровной, которая трудилась на невидимом фронте с незапамятных времен. Была сухонька, энергична, смешлива и крашена в цвет абрикосового повидла.

— Под вашу ответственность, тетя Клава, — предупредил я.

— Ой, отстань, Алекс, — смеялась. — Ты знаешь, у меня пулемет Дегтярева, отобьемся. Да, Мариночка?

Той ничего не оставалось делать, как согласно кивать. То есть было много смеха и здорового оптимизма. Потом женщины ушли на кухню готовить обед на скорую руку, а я, сделав несколько необходимых телефонных звонков, совершенно подготовился к ночной акции.

По сведению информаторов, господин Тихий-средний заметно нервничает, усилив охрану вокруг себя, дома и вверенного ему банка. Поиски студента Лонго и Марины Фиалко по его приказу прекращены. Андрей Тихий жив-здоров и находится под домашним арестом. Четыре сотрудника-секьюрити «Оргхимбанка» срочно отправились в ночной клуб «Арлекино» для предварительной диспозиции на местности. И так далее.

И без особого на то анализа было ясно, что противник стремится сделать все, чтобы разрешить проблему одним ударом. Ну-ну, вы, господа, слишком уверены в своих силах, а такая самоуверенность ведет к поражению. Возможно, повезло, что против меня действуют непрофессионалы и любящий отец. На месте Аркадия Семеновича я бы расплющил пальчики строптивому сыночку, чтобы убедиться в его лояльности к общему делу. У меня тоже есть сын, он мал и живет далеко от меня, однако я буду делать все, чтобы он меня никогда не предал.

… Я ушел из теплой домашней квартиры, когда за окнами начали сгущаться сумерки — они были тяжелые, пропитанные дождями, и казались бархатно-театральными.

— И сколько мне здесь, — спросила Марина на прощание, — куковать?

— Пока не вернусь.

— А вдруг не вернешься, — брякнула. — Прости, я не то хотела сказать.

— Потерпи, — обнял. — Метни с тетей Клавой картишки. В «подкидного дурака», к примеру. Она у нас игрок экстра-класс, но ты победишь, я знаю.

— Главное, чтобы ты победил, — целует в щеку. — Вот когда вернешься, мы с тобой в «дурака» и метнем… на раздевание.

— На раздевание, как интересно, — и пообещал поучаствовать в азартной игре, хотя карты не люблю, но что не сделаешь для любимой.

Для любимой? Не слишком ли ты, охотник за юбками, донжуанист? Но думаю, что мои душевные порывы все-таки понятны, органичны и не противны природе, а все остальное ханжество и фарисейство.

Вечерний город залит огнями рекламы, люди праздны и даже в дождливую погоду готовы бродить по улицам, посещать театры и прочие увеселительные заведения, включая ночные клубы. Вот туда мне как раз и не надо.

Моя поездка по арбатским переулочкам имеет конечной целью небольшой особнячок XYIII века, аккуратно отремонтированный. Территория огорожена чугунной изгородью, дворик ухожен, на его площади находится небольшое стадо импортных авто, у парадного подъезда дежурит человек в макинтоше. Окна желтеют от рассеивающего света рожковых люстр. В этом особнячке проживает семейство Тихих. Я сижу в машине и отслеживаю обстановку. На память почему-то приходит анекдот: «Вовочка первый раз в жизни попал на кладбище. С интересом читает надписи на памятниках и, наконец, удивленно спрашивает: А где же похоронены плохие люди?» Да, плохих людей как бы нет, есть плохие обстоятельства и дурные привычки. Деньги, страх, месть, страсть — вот что заставляет человека забывать, что он венец, так сказать, природы. Не открываю ничего нового: мы все находимся на самом примитивном уровне развития общества близком к животному миру, где побеждает или самый сильный, или самый хитрый, или самый подлый. Два первых определения относятся ко мне, последнее — к моему теперешнему противнику, к которому не испытываю никаких чувств, кроме брезгливости. Они напоминают мне клошаров, копающихся в чане с говном в надежде найти там золотую монету. Наверное, во мне говорит прирожденная классовая ненависть к нуворишам, я бы их любил братской любовью, но как можно с пиететом относится к всеядным говноедам?

К акции я подготовился основательно: рядом работала невидимая никому и мне тоже группа специалистов по технологическим провокационным действиям. Возглавлял эту группу бывший ГРУшник Катаев. Группа работала на коммерческой основе и выполняла всевозможные заказы, связанные с проблемами связи, коммуникаций и с прочими техническими вопросами. Я знал, что в обговоренное время весь барский особняк обесточится и вспыхнут шашки с углекислым газом. Упрощаю себе работу, да нет времени для более аристократического вторжения.

И в час назначенный особняк погрузился в пучину тьмы, иначе не сказать. Я легко перемахнул через ограду и оказался у парадного подъезда, где метался человек в макинтоше, пытающийся связаться с коллегами по шепелявой радиостанции. Чтобы прекратить нервотрепку соглядатая, я ударом отправил его в мир грез. Потом послышались хлопки, звон стекла, парадные двери распахнулись и по мраморной лестнице кубарем принялись скатываться фигуранты, спазматически задыхающиеся.

Примерный план дома мне был известен из объяснений Марины. Я натянул на лицо противогаз и, подсвечивая себе путь полевым фонариком, нырнул в газовую камеру.

Представляю, какие положительные чувства испытал молодой человек, читающий на ночь Монтеня в подлиннике, когда погас свет, послышались душераздирающие вопли и когда в комнату начал заползать слезоточивый газ. И все это в центре города-героя Москва. Было с чего потерять голову: я обнаружил юношу у открытого окна с весьма неопределенными целями: прыгать или не прыгать?

— Андрюха! Привет от Марины, — гаркнул ему в ухо, напугав до смерти. Я её друг. — И натянул на юное прыщеватое личико противогаз. — За мной!

Понятно, что мои слова были восприняты нервно и неверно, поскольку я тоже был запакован в проклятую резину. Юноша попытался оказать сопротивление и мне пришлось сделать ему больно, выкрутив руку. По времени подобная акция должна быть скоротечной, обычно через две-три минуты профессиональные службы готовы к адекватному ответу, так что мои грубые действия по отношению к любителю классической философии были правомерны.

Паника в осенней ночи, потравленной нервно-паралитическим газом, тем хороша, что все участники событий заняты исключительно своим здоровьем и не обращают внимания на окружающий мир. Без проблем я перетянул юношу из смрадного особнячка под защиту внедорожника, кинул его на заднее сидение и был таков.

Мой новый спутник долго не понимал, где он и что с ним происходит? Очевидно, из-за резинового предмета, облепившего его интеллигентное личико. Наконец я догадался сорвать противогаз и передать повторный привет от Марины.

— От какой Марины?

Я выматерился про себя, поскольку пощадил общественное мнение и слух утонченной натуры.

— Ах, от Мариночки, — вспомнил после моих деликатных объяснений. — А где она? Мы же договаривались в «Арлекино»?

— «Арлекино» отменяется, — сурово ответил я. — Лучше скажи, где нам найти Шурика Лонго?

— Какого Лонго?

Пришлось таки материться вслух: меня тотчас же прекрасно поняли, вспомнив все, что только можно было вспомнить о приятеле по студенческой скамьи — но в разных институтах.

Как мы искали неуловимого Лонго по всей столице, это отдельная анекдотическая история. Своими неурочными ночными вторжениями мы до смерти напугали две порядочные семьи, дети которых неосторожно дружили с Шуриком, потом гуляли по бесконечным этажам МГУ, посетили дискотеку в ночном клубе «Шанс» со специфически-ориентированной в половом вопросе молодежью и, наконец, в полночь прибыли в бар «Голубая устрица».

Я чувствовал, как кипит моя кумачовая кровь от ненависти к этому фантомному Лонго, в существование коего я практически уже не верил. Какое же было мое удивление, когда видение материализовалось в щуплого маловыразительного студентика с хвостиком на затылке, восседающего за стойкой бара с такими же чахлыми друзьями. В момент поисков у меня возникло нестерпимое желание придушить Лонго сразу, как я его увижу, не дождавшись ответа на главный вопрос, где видеокассета? Увидев доходягу в потертой джинсе, я потерял интерес к его шее, но загорячился по отношению к тряпичной сумке.

— Где кассета, придурок? — рявкнул, срывая тряпку и потроша её. — И не говори, что ты не знаешь? Убью, не отходя…

— А вы кто? — слабым голосом поинтересовался Лонго. — Что это за псих, Андрюшенька?

— Поговори у меня, козел, — продолжал наступление. — Не вижу кассеты? Где она? — Выражался я, конечно, более экспрессивно для скорейшего дружеского взаимопонимания.

Публика и охрана попытались обратить мое внимание на себя. Я без лишних слов вырвал пистолет из кобуры и предупредил, что стреляю без предупреждения. Меня прекрасно поняли и сделали вид, что ничего экстраординарного в тесном устричном мирке бара не происходит. После чего я получил ответ на свой вредный и настойчивый вопрос.

— Я отдал кассету, — промямлил зачуханец и сообщил, кому именно.

— Кому? — не поверил я своим ушам.

— Дине Штайн, — повторил студентик и объяснил, что часа как три назад она нашла его в ДАСе. Нашла и попросила вернуть кассету. Вернуть по просьбе Марины Фиалко.

— ДАС — это что? — спросил я и не узнал своего голоса; было такое впечатление, что мне кое-что передавили чуть выше колен.

— Дом аспиранта и студента, — объяснил Тихий-младший.

В подобных случаях говорят, что земля разверзлась под ногами: именно разверзлась и так разверзлась, что аж до самой до оси, которая своим заостренным концом…

— По просьбе Марины, говоришь? — скрипел резцами от бессилия, сердечной боли и понимания, что по моему профессиональному самолюбию нанесен сокрушительный удар. Такой силы удар, что от него чертям стало тошно в подземной коптильне, а что говорить обо мне, человеке?

Получив подтверждение, помчался к джипу с невероятными проклятиями: тебя сделали, menhanter, сделали! И кто — какие-то две… Ну нет слов! Остались только многоточия:…….!…!

Марина?! Этого не может быть? Неужели ничего не понимаю в женщинах? Ничего?! Нет, скорее всего мадам Штайн решила сыграть свою игру — кто она вообще?

«Рад с вами познакомиться, а вас любит солнышко», вспомнил прощальный ужин со свечами. Тьфу ты, чтобы тебя, охотник за юбками!..

И, набирая по сотовому номер телефона конспиративной квартиры, я молил Бога, чтобы Марина была там, в противном случае — пуля в лоб: от стыда и досады, от срама и вечного позора.

— А её нет, — ответила Клавдия Петровна.

— Нет? — и мир под ногами рухнул.

— Она в ванной, — услышал и мир вознесся к звездам и я вместе с ним.

— Точно там? — был глуп до чрезмерности.

— Что значит «точно там»? — удивилась тетя Клавдия. — Что случилось, Алекс?

Все, схема действий этого прусского крашенного мопса мне стала предельно ясна. Пользуясь доверием Марины, как бы дипломат-журналист все прознала о криминальном шантаже господина Фиалко и… без зазрения совести влезла в наши исторические события. Вот это мастерица! Вот это игра в «дурака», все остались с носом! И с самым большим ты, ничтожный охотник за миллионами. Да, черт с ним, этим миллионом, главное другое: потеря лица. Бесчестье и пепел на мою голову!

Нет, хватит стенаний — надо действовать и действовать, и снова перебираю номера на сотовом. Если эта подозрительная дама Штайн ещё на нашей родной земле — она, земля, будет гореть под её ногами.

Увы-увы, через несколько минут выдается информация, что гражданка Германии, пройдя по «зеленому» коридору в качестве дипломата, села в кресло № 24-а самолета немецкой компании «Lutgafe» и уже как двадцать минут находится в ночном воздухе.

— А что такое, Алекс, забыли попрощаться? — позволил пошутить информатор, услышав мою анафему ночному небу и той, которая находилась в дюралюминиевом гробу с крыльями.

Ничего не остается, как шутить, это так. Надо держать удар и лишь убедиться: случилось именно то, что случилось. Впрочем, ровным счетом ничего не случилось — кто-то теряет, кто-то находит. Не удивлюсь, если выяснится, что мадам Штайн сотрудница немецкой службы безопасности (БНД), решившая поправить свой личный счет в банке, скажем, Мюнхена. То есть беспокоиться за неё не стоит, вопрос в ином — что потерял я? Сумму, на которую мечтал прикупить гору памперсов для сына и необитаемый островок для медового месяца дочери. Да черт с ними, миллионами на шоколадный арахис! Наживное это все дело. Я потерял лицо, повторю, а это, точно стальной ножовкой по тонким струнам души, выражусь не без изящества.

Чтобы до конца убедиться в своей версии, я потревожил господина Фиалко сначала телефонным нервным звонком, а после явлением собственной нервозной персоны в знакомых инкрустированных дачных стенах — далеко за полночь.

— А в чем дело, Александр? — не понимал заспанный высокопоставленный чин. — От вас приезжала дама. Очень милая особа, право, деловая и решительная.

— Да, — только и сказал я. — И что?

— Как что? — удивился господин Фиалко. — Ах, да, простите, она просила передать письмо лично вам в руки, Александр, — и направился к камину, где тлели малиновые головешки, похожие на затухающие планеты в галактической системе Гончих Псов.

— А пленка-то где? — не понимал ни черта.

— Как где, здесь, — и указал на головешки в камине. — Сжег, проклятую! — Передал мне конвертик. — А вам, Александр, отдельное спасибо. Работали великолепно, не ожидал, да-с. Быстро, решительно.

Оказалось, что приятная во всех отношениях дама в обмен на видеокассету получила оставшуюся сумму от оговоренного раннее со мной гонорара в девятьсот тысяч долларов.

Что на это можно сказать — лучше промолчать и сделать вид, что все именно так и должно было быть.

Черт знает что! Анекдот и только, самый скверный анекдот, который измыслить из головы ну нет никакой возможности. Такую отлить пулю могла только наша современная, искрящаяся диковинками жизнь.

С противоречивыми чувствами распечатал по цвету голубой, тьфу, конвертик и прочитал послание, написанное легким, бегущим, аристократическим, я бы сказал, почерком:

«Дорогой коллега Алекс! Вы очень живой человек. Но вы — мужчина и мешаете работу с чувствами. Это любительство. Я помогла Марине из-за сострадания и желания не допустить полит. нестабильности, хотя, боюсь, вас, горбатых, могила не поправит, так, кажется? Желаю вам, страховому агенту, успехов в вашем нелегком труде. Спасибо за „солнышко“, ваша Дина Штайн, страх. агент.»

Стерва, сказал я себе, ну, какая же стерва! «Спасибо за „солнышко“, ваша…» — нет, такое издевательство надо пережить одному в глухой ночи, чтобы никто не видел выражения лица. Но кто — кто мог подумать, что под этой благообразной личиной скрывается такая… Ну нет слов! А если есть, то исключительно на дерзком языке суахили.

«Вы — мужчина» — а кто же я? Проклятье! Влезла в дело, как медведица на льдину, где уже сидел медведь. Вот не надо в наши исключительные эксклюзивные делишки вмешиваться со своими советами и перевирать, между прочим, исконные славянские пословицы и поговорки.

Ну, а если говорить обстоятельно и серьезно: оплошал герой, оплошал, и это есть факт его трудовой биографии. И что теперь — не жить? И не работать?

Прощаясь с одним из генералов Армии любовников, позволил себе предупредить, что его и подобных ему ждут баржи, они уже готовы, эти ржавые вместительные скрипучие посудины, к отплытию в открытое море.

— Какие баржи, — не понимали меня, — какое море? Вы о чем, Александр?

Я не стал опускаться до пустых объяснений, все равно бы меня не поняли, и покинул общество, не слишком мне приятное. Уверен, раньше или позже пожелание нашего великого кормчего исполнится — и не будем больше об этом.

Я торопился. Торопился к той, которая ждала меня и которая хотела играть в «подкидного дурака» — играть на раздевание. Подозреваю, что я снова потерплю поражение от женщины — но на сей раз это будет самый приятный разгром в мире.