Скотный двор Сказка-аллегория

Глава 1

Мистер Джонс, хозяин Барского двора, запер на ночь курятники, но забыл спьяну про лазы для молодняка. Пройдя нетвердыми шагами к черному ходу, так что свет от его фонаря танцевал по сторонам, он скинул сапоги, нацедил из бочонка в буфетной последнюю кружку пива и поднялся в спальню, где уже храпела миссис Джонс.

Как только свет в спальне погас, во всех надворных постройках началось копошение и шуршание. Днем прошел слух, что старый Мажор, призовой хряк породы мидлуайт, увидел ночью странный сон и захотел поведать о нем другим животным. Было решено, что едва мистер Джонс уйдет к себе, они все соберутся в большом амбаре. Старый Мажор (так его всегда называли, хотя на выставках он был известен под кличкой Краса Уиллингдона) имел на ферме такой авторитет, что все согласились недоспать час, лишь бы послушать его.

В глубине большого амбара на чем-то вроде помоста с охапкой соломы уже разлегся Мажор – под фонарем, свисавшим с балки. Хряку шел тринадцатый год, и с некоторых пор он погрузнел, но все еще сохранял величавый вид, исполненный мудрости и великодушия, хотя клыки ему никогда не подпиливали. Вскоре начали подтягиваться и другие животные, устраиваясь поудобнее, каждое на свой лад. Первыми явились три собаки, Ромашка, Джесси и Ухват, а за ними свиньи, которые тут же расселись рядком у самого помоста. Куры вскочили на подоконники, голуби вспорхнули на стропила, овцы и коровы разлеглись позади свиней и принялись жевать жвачку. Степенно переставляя косматые копыта, пришли двое ломовых лошадей – Боец и Кашка. Они начали топтаться на месте, стараясь не раздавить какую-нибудь мелюзгу в соломе. Кашка была грузной кобылой не первой молодости, раздобревшей после четвертого жеребенка. Боец же – громадная коняга едва ли не в два метра ростом – силой равнялся двум обычным лошадям. Белая отметина на храпу придавала ему глуповатый вид, да он и вправду не блистал умом, но все уважали его за выдержку и поразительное трудолюбие. За лошадьми явились белая коза Мюриел и осел Бенджамин. Бенджамин был самым старым и самым вредным из всех животных на ферме. Он почти всегда молчал, только изредка отпускал циничные замечания – к примеру, он мог заявить, что Бог дал ему хвост, чтобы отгонять мух, но он бы предпочел, чтобы не было ни хвоста, ни мух. Из всех животных он один никогда не смеялся. Если кто-нибудь спрашивал его об этом, Бенджамин отвечал, что не видит ничего смешного. Тем не менее он привязался к Бойцу, хотя никак этого не показывал; по воскресеньям они обычно паслись вместе в загончике за садом, поглядывая по сторонам и не говоря ни слова.

Как только лошади улеглись, в амбар вереницей вбежали утята, отбившиеся от утки. Они покрякивали и шныряли туда-сюда, пытаясь найти место, где их не раздавят. Кашка вытянула могучую переднюю ногу, огородив их, точно стеной, и утята удобно устроились и сразу задремали. В последнюю минуту зашла, жеманясь и хрупая куском сахара, белая кобылка Молли – хорошенькая дурочка, которая возила дрожки мистера Джонсона. Она заняла место вблизи помоста и начала потряхивать гривой в надежде похвастаться вплетенными в нее красными лентами. Наконец, явилась кошка и, по обыкновению приглядев себе самое теплое местечко, втиснулась между Бойцом и Кашкой; там она блаженно промурлыкала всю речь Мажора, не слушая ни единого слова.

Теперь все животные были в сборе, не считая ручного ворона Моисея, спавшего на жерди у черного хода. Когда Мажор убедился, что все удобно устроились и готовы ему внимать, он откашлялся и произнес:

– Товарищи, вы уже слышали, что мне приснился странный сон минувшей ночью. Но об этом я еще поговорю. А сперва скажу кое-что другое. Я думаю, товарищи, что через несколько месяцев меня с вами уже не будет, и прежде, чем я умру, долг велит мне передать вам накопленную мудрость. Я прожил долгую жизнь, многое успел обдумать, лежа в своем закуте, и могу утверждать, что понял, как устроена жизнь на Земле и каковы из себя все живущие ныне животные. Вот об этом я и хочу говорить с вами.

– Так вот, товарищи, как же устроена эта наша жизнь? Давайте признаем, что жизнь наша убога, трудна и коротка. Мы рождаемся, нам дают ровно столько еды, чтобы мы не протянули ноги, а тех из нас, кто пригоден к работе, принуждают трудиться, пока не выжмут все соки; а как только мы перестаем приносить пользу, нас забивают самым чудовищным образом. Ни одно животное в Англии, едва ему стукнет год, не знает ни счастья, ни отдыха. Ни одно животное в Англии не свободно. Жизнь животного – это убожество и рабство; это чистая правда.

– Но заведен ли такой порядок самой природой? В том ли дело, что наша земля так бедна, что не может обеспечить достойную жизнь своим обитателям? Нет, товарищи, тысячу раз нет! Земля Англии плодородна, климат страны благодатен, и она может давать обильную пищу гораздо большему числу животных, чем сейчас ее населяют. Одна наша ферма могла бы обеспечить еще дюжину лошадей, двадцать коров, сотни овец – и все они жили бы в таком раздолье и достатке, какие нам трудно и вообразить. Почему же мы тогда влачим это убогое существование? Потому что почти все плоды нашего труда присваивают люди. Вот, товарищи, и ответ на все наши беды. Он выражается в одном слове: человек. Человек – наш единственный подлинный враг. Стоит убрать человека, и навсегда будут вырваны с корнем голод и непосильный труд.

– Один лишь человек потребляет, но ничего не производит. Он не дает молока, не несет яиц, он слишком слабый, чтобы пахать, слишком медленный, чтобы ловить кроликов. Однако же он властвует над всеми животными. Он заставляет их работать, дает лишь самый минимум, чтобы не подохли с голоду, а остальное берет себе. Наш труд возделывает землю, наш навоз удобряет ее, однако никто из нас не владеет ничем, кроме своей шкуры. Вот вы, коровы, лежащие предо мной, сколько тысяч галлонов[1] молока дали вы за прошлый год? И что сталось с этим молоком, которым вы могли бы вспоить крепких телят? Все оно до последней капли пошло в глотки нашим врагам. А вы, куры, сколько яиц вы отложили за прошлый год, и из скольких вылупились цыплята? Все остальные пошли на рынок, чтобы Джонс и его люди выручили деньги. А ты, Кашка, где твои четверо жеребят, которые были бы тебе опорой и радостью в старости? Каждого из них продали, едва им стукнул год, – и больше ты их не увидишь. Четыре раза ты вынашивала и рожала, а сколько работала в поле – и что ты получила взамен, кроме скудного пайка и стойла?

– Но и такие убогие жизни у нас обрывают раньше срока. Сам я не жалуюсь, я один из счастливчиков. Мне двенадцать лет, и я породил четыре с лишним сотни поросят. Такова естественная жизнь свиньи. Но ни одно животное не спасется в конце от страшного ножа. Вот вы, подсвинки, сидящие предо мной, каждый из вас завизжит смертным визгом на бойне – не пройдет и года. Всех нас ждет этот ужас: коров, свиней, кур, овец – всех. Даже у лошадей и собак судьба не лучше. Вот ты, Боец: в тот же день, как ослабеют твои могутные мышцы, Джонс продаст тебя живодеру, который перережет тебе глотку и сварит твое мясо на корм гончим. Что до собак, как только они постареют и лишатся зубов, Джонс привяжет им кирпич на шею и утопит в ближайшем пруду.

– Так разве не яснее ясного, товарищи, что все зло нашей с вами жизни происходит от людской тирании? Только избавьтесь от человека, и плоды нашего труда станут нашей собственностью. Назавтра же мы станем богаты и свободны. Так что же нам делать? Да работать денно и нощно, душой и телом, чтобы свергнуть человечий род! Вот к чему я призываю вас, товарищи: к восстанию! Не знаю, когда это восстание случится – может, через неделю, а может, через сотню лет – но я осознаю так же ясно, как вижу эту соломинку под ногами, что рано или поздно восстановится справедливость. Вперьте взор в нее, товарищи, сквозь краткий остаток ваших жизней! И самое главное: передайте этот мой призыв тем, кто придет после вас, чтобы будущие поколения продолжили борьбу до победного конца.

– И помните, товарищи, никогда не должна дрогнуть ваша решимость. Ни единый довод не должен вас поколебать. Никогда не слушайте, если скажут вам, что человек и животные имеют общие интересы, что процветание одного есть процветание других. Это все ложь. Человек не служит ничьим интересам, кроме своих собственных. А между нами, животными, да будет безупречное согласие, безупречное боевое товарищество. Все люди – враги. Все животные – товарищи.

После этих слов поднялся шум и гам. Речь Мажора привлекла внимание четырех здоровенных крыс, которые выползли из своих нор и уселись, подняв морды. Их заметили собаки, и только близость нор и крысиная прыть спасла им жизни. Мажор воздел копытце, требуя тишины:

– Товарищи, – сказал он, – вот какой вопрос надо решить. Дикие создания, такие как крысы и кролики, – друзья они нам или враги? Давайте проголосуем. Я выношу этот вопрос на обсуждение: товарищи ли нам крысы?

Тут же провели голосование и с подавляющим перевесом постановили, что крысы – товарищи. Только четверо внесли смуту: три собаки и кошка, которая, как потом оказалось, голосовала за обе стороны. Мажор продолжил:

– Я уже почти все сказал. Только повторю: всегда помните, что ваш долг – бороться против человека и всех его дел. Всякое двуногое – враг. А четвероногое или крылатое – друг. И помните еще, что в борьбе с человеком мы не должны уподобляться ему. Даже после победы не перенимайте его пороков. Никакое животное не должно ни жить в доме, ни спать на кровати, ни носить одежду, ни пить спиртного, ни курить, ни трогать денег, ни заниматься торговлей. Все человечьи обычаи пагубны. И самое главное, никакое животное никогда не должно угнетать себе подобных. Слабые и сильные, умные и кто попроще – все мы братья. Никакое животное никогда не должно убивать другое животное. Все животные равны.

– А теперь, товарищи, я расскажу вам свой сон. Не берусь описать его вам. Мне снилось, какой будет Земля, когда исчезнет человек. И я вспомнил кое-что давно забытое. Много лет назад, когда я был поросенком, мать моя с другими свиноматками бывало пела одну старую песню, из которой они помнили лишь мотив да три первых слова. В детстве я знал этот мотив, а потом как-то позабыл. Однако прошлой ночью он вернулся ко мне во сне. Более того, вернулись и слова песни – слова эти, ручаюсь, пели животные далекого прошлого, но последние поколения уже не помнят их. Сейчас я вам спою, товарищи. Я стар, и голос мой осип, но я только обучу вас песне, а дальше вы будете петь как следует. Она называется «Звери Англии».

Старый Мажор прокашлялся и запел. Несмотря на сиплый голос, пел он довольно прилично, и мотив – что-то среднее между «Клементиной» и «Кукарачей» – брал за душу. Слова были такими:

В землях Англии и Эйре,

И во всех мирских углах,

Песнь мою услышьте, звери,

О грядущих светлых днях.

День придет, и мы воспрянем,

И людская минет власть,

Мы в краю английском станем

На полях резвиться всласть.

Упряжь и седло истлеют,

Сгинет тяжесть хомута,

Кольца, шпоры заржавеют,

Стихнет злобный свист кнута.

Всю пшеницу яровую,

Весь ячмень, овес, фураж,

Клевер, свеклу кормовую,

Человек, ты нам отдашь.

Край английский воссияет

Чистотой ручьев и рек,

Сладкий ветер возглашает:

«Здесь не властен Человек!»

Станем все трудиться вместе —

Конь, индюшка, бык и гусь,

Нам неволя хуже смерти,

Хоть к свободе тяжек путь!

В землях Англии и Эйре,

И во всех мирских углах,

Песнь мою услышьте, звери,

О грядущих светлых днях.[2]

Пение привело животных в дикое неистовство. Не успел Мажор закончить, как ему стали подпевать. Даже самые тупые уже усвоили мотив и отдельные слова, а что до умных, то есть свиней и собак, так они выучили песню наизусть за несколько минут. И вот после недолгой репетиции вся ферма дружно грянула «Зверей Англии». Каждый пел, как мог: коровы мычали, собаки скулили, овцы блеяли, лошади ржали, утки крякали. Песня так всех восхитила, что они исполнили ее пять раз подряд и могли бы распевать ночь напролет, если бы им не помешали.

К сожалению, этот гвалт разбудил мистера Джонса, и тот вскочил с постели, решив, что во двор забралась лиса. Он схватил ружье, стоявшее в углу спальни, и пальнул в темноту дробью. Дробь врезалась в стену амбара, и собрание спешно завершилось. Все разлетелись по своим местам. Птицы вспорхнули на насесты, животные улеглись на солому, и вся ферма тут же погрузилась в сон.

Глава 2

Через три дня старый Мажор мирно околел во сне. Его закопали в дальнем конце сада.

Настала весна, и до самого лета полным ходом шла тайная работа. Речь Мажора открыла фермерским животным поумнее совершенно новый взгляд на жизнь. Они не знали, когда случится предсказанное Мажором Восстание, и не чаяли дожить до него, но считали своим долгом его подготовить. Работа по обучению и организации легла естественным образом на свиней, признанных с всеобщего одобрения умнейшими животными. Среди них выделялись два молодых хряка, Снежок и Наполеон, которых мистер Джонс откармливал на продажу. Наполеон был крупным, весьма свирепого вида беркширцем – единственным на ферме. Молчаливый, но известный своим упрямством боров. Снежок был энергичней, голосистей и находчивей Наполеона, но ему недоставало выдержки. Кроме них на ферме не держали хряков, только подсвинков. Самого заметного из них – проворного, упитанного малого с круглой ряшкой, лукавыми глазками и пронзительным голоском – звали Визгун. Ораторствовал он хоть куда, и стоило ему ввязаться в трудный спор, как свин принимался так рьяно метаться из стороны в сторону, крутя хвостиком, что правота его казалась очевидной. Поговаривали, что Визгун может выдать черное за белое.

Эти трое развили учение старого Мажора до стройной философской системы и дали ей название: анимализм. Два-три вечера в неделю, когда мистер Джонс ложился спать, они устраивали тайные собрания в амбаре и излагали остальным положения анимализма. Поначалу они столкнулись с косностью и равнодушием. Кое-кто из животных твердил о долге верности мистеру Джонсу, называя его хозяином, или высказывал банальности такого рода: «Мистер Джонс нас кормит. Без него мы с голоду подохнем». Кто-то не мог взять в толк: «Какое нам дело, что станется после нашей смерти?» Или: «Если это восстание в любом случае произойдет, зачем нам стараться?» И свиньям приходилось всеми силами разъяснять, что это противоречит духу анимализма. Самый идиотский вопрос задала Молли, белая кобылка. Первое, о чем она поинтересовалась у Снежка, это:

– Сахар останется после восстания?

– Нет, – твердо ответил Снежок. – У нас на ферме нет средств для производства сахара. Да и не нужен он тебе. У тебя будет вдоволь овса и сена.

– А ленты в гриве можно будет носить? – спросила Молли.

– Товарищ, – сказал Снежок, – эти ленты, которые так милы тебе, – символ рабства. Разве ты не понимаешь, что свобода дороже, чем ленточки?

Молли согласилась, но без особой убежденности.

Куда сильнее свиньям пришлось напрячься, чтобы опровергнуть ложь, которую разносил ручной ворон Моисей. Он был любимцем мистера Джонса, и все его знали как доносчика, но при этом отменного говоруна. Он заявлял, будто существует таинственная страна с названием Карамельная гора, куда попадают после смерти все животные. Располагалась она, по словам Моисея, где-то в поднебесье, сразу за облаками. На Карамельной горе семь дней в неделю царило воскресенье, круглый год цвел клевер, а на изгородях росли рафинад и льняной жмых. Животные терпеть не могли Моисея, потому что он только рассказывал басни и не работал, но некоторые верили в Карамельную гору, так что свиньям пришлось приложить немало усилий, чтобы разубедить их в ее существовании.

Самыми верными их последователями стали двое ломовых лошадей, Боец и Кашка. Думать своим умом для них было тяжеловато, но, признав свиней за своих учителей, они начали впитывать все услышанное и передавать остальным простыми словами. Они посещали все тайные собрания в амбаре и каждый раз под конец первыми заводили «Зверей Англии».

Вышло так, что Восстание случилось раньше и прошло легче, чем кто-либо ожидал. Мистер Джонс за прошедшие годы показал себя не только суровым хозяином, но и умелым фермером, однако с некоторых пор удача отвернулась от него. Он потерял деньги в судебной тяжбе и сокрушался об этом, отчего пристрастился к выпивке в чрезмерном объеме. Он мог дни напролет проводить в своем виндзорском кресле на кухне, читая газеты, выпивая и время от времени подкармливая Моисея размоченными в пиве корками. Батраки его оказались плутоватыми лодырями, так что поля заросли сорняками, крыши нуждались в починке, изгороди покривились, а животных недокармливали.

Настал июнь, приближалась пора сенокоса. В день летнего солнцестояния, которое пришлось на субботу, мистер Джонс отправился в Уиллингдон и заглянул в таверну «Красный лев», да так напился, что вернулся только в воскресенье, за полдень. Батраки подоили коров рано утром и отправились охотиться на кроликов, не потрудившись задать корму животным. Мистер Джонс по возвращении завалился спать на диване в гостиной, накрыв лицо газетой, а животные оставались некормленными до самого вечера. В конце концов, голод сделал свое дело. Одна корова сорвала рогом замок с двери в житницу, и все животные накинулись на корзины с запасами. Тут-то и проснулся мистер Джонс. Почуяв неладное, он и четверо его батраков влетели в житницу, орудуя кнутами направо и налево. Голодные животные такого не стерпели. В едином порыве, причем без всякого сговора, они бросились на своих мучителей. Джонс со товарищи получили по первое число. Ситуация вышла из-под контроля. Никогда еще они не видели, чтобы скотина так себя вела, и этот внезапный отпор от тварей, к которым они всегда относились с полнейшим пренебрежением, перепугал их не на шутку. Очень скоро они оставили попытки обороняться и дали деру. Через минуту животные, окрыленные таким успехом, гнали всех пятерых по проселочному тракту в сторону большой дороги.

Из окна спальни выглянула миссис Джонс, увидела происходящее, поспешно запихала кое-какие вещички в холщовую сумку и выскользнула с фермы через черный ход. Моисей слетел с жерди и последовал за ней, оглашая местность громким граем. А животные тем временем выгнали компанию Джонса на дорогу и шумно захлопнули за ними бревенчатые ворота. Вот так, не успели наши герои ничего осознать, как Восстание уже завершилось успехом: они изгнали Джонса, и Барский двор перешел к ним.

Животным с трудом верилось в такое везение. Первым делом они обскакали по периметру всю ферму, чтобы удостовериться, что нигде не прячется человек, а затем бросились обратно, на подворье, желая уничтожить последние следы ненавистного владычества Джонса. Они ворвались в сбруйницу с краю конюшни; мундштуки, трензели, собачьи цепи, страшные ножи, которыми мистер Джонс кастрировал свиней и ягнят, – все полетело в колодец. Вожжи, уздечки, шоры, позорные торбы бросили в костер с мусором, который пылал во дворе. И кнуты – туда же. Как только они занялись огнем, все животные запрыгали от радости. Снежок также бросил в огонь ленты, которыми обычно украшали лошадям гривы и хвосты в рыночные дни.

– Ленты, – сказал он, – надо приравнивать к одежде, то есть к человечьим приметам. Все животные должны быть нагими.

Услышав это, Боец принес соломенную шляпу, которую носил летом, чтобы мухи не лезли в уши, и тоже бросил ее в костер.

Животные в два счета уничтожили все, что напоминало им о мистере Джонсе. Затем Наполеон снова повел их в житницу и выдал всем двойную порцию корма, а собакам – по две галеты. После этого все запели «Зверей Англии», исполнили ее семь раз от первого до последнего слова и только потом пошли устраиваться на ночь – и спали так сладко, как никогда прежде.

Проснулись они, как всегда, на рассвете и, вспомнив вдруг случившееся чудо, все вместе высыпали на пастбище. Довольно скоро они вышли к пригорку, с которого виднелась почти вся территория фермы. Животные взбежали на него и стали оглядываться в ясном утреннем свете. Да, все принадлежало им – все, куда хватало глаз, принадлежало им! В упоении от этой мысли они принялись скакать кругами, взмывая в воздух от восторга. Они катались по росе, набирали полные рты сладкой летней травы, выворачивали куски чернозема и вдыхали его богатый аромат. Затем они отправились осматривать всю ферму и обошли в немом восхищении пашни, луга, сад, пруд и рощу. Словно впервые они увидели ферму и до сих пор с трудом верили, что все это принадлежало им.

Затем животные устремились обратно на подворье и остановились в молчании у дверей хозяйского дома. Он теперь тоже принадлежал им, но входить туда было боязно. Однако Снежок с Наполеоном побороли страх, налегли на дверь, и животные гуськом вошли внутрь, двигаясь с величайшей осторожностью, чтобы не задеть чего-нибудь. Они переходили на цыпочках из комнаты в комнату, переговаривались шепотом и глазели в невольном благоговении на немыслимую роскошь: кровати с периной, зеркала, диван с конским волосом, плюшевый ковер, литографию королевы Виктории над камином в гостиной. Они уже повернули назад к лестнице, когда обнаружили, что Молли пропала. Стали искать ее и нашли в парадной спальне. Молли взяла голубую ленту с туалетного столика миссис Джонс, перекинула ее через плечо и любовалась на себя в зеркало, дура дурой. Остальные решительно приблизились к ней и увели из дома. По пути они взяли с кухни окорока, чтобы предать их земле, а Боец пробил копытом бочонок с пивом в буфетной; в остальном же дом не пострадал. Тут же было принято единогласное решение, что хозяйский дом станет музеем. Все согласились, что никакое животное никогда не должно там жить.

После завтрака Снежок с Наполеоном снова всех созвали.

– Товарищи, – сказал Снежок, – сейчас полседьмого, и впереди у нас долгий день. Сегодня мы начнем жатву. Но есть еще одно дело, которое надо решить в первую очередь.

И свиньи признались, что за последние три месяца они научились читать и писать по старому букварю детей мистера Джонса, который нашли в мусорной куче. Наполеон велел принести банки с черной и белой краской и повел всех к бревенчатым воротам, выходившим на большую дорогу. Тогда Снежок (письмо давалось лучше именно ему) зажал в копытце кисть, закрасил слова «БАРСКИЙ ДВОР» на верхней перекладине и вместо них написал: «СКОТНЫЙ ДВОР». Отныне так стала называться ферма. После этого все вернулись на подворье, и Снежок с Наполеоном послали за стремянкой, чтобы приставить ее к торцевой стене большого амбара. Свиньи объяснили, что, благодаря своей учебе, они сумели выразить положения анимализма в Семи Заповедях. Сейчас они напишут на стене эти Семь Заповедей, являющие собой неизменный свод законов, по которому должны жить во веки веков все обитатели Скотного двора. Не без трудностей (не так-то легко свинье лезть на стремянку) Снежок вскарабкался наверх и принялся за работу, а чуть пониже стоял Визгун, держа банку с краской. Заповеди вывели на просмоленной стене большими белыми буквами, так что они читались ярдов[3] с тридцати. Вот они:

СЕМЬ ЗАПОВЕДЕЙ

1. Всякое двуногое – враг.

2. Всякое четвероногое или крылатое – друг.

3. Животное да не носит одежды.

4. Животное да не спит на кровати.

5. Животное да не пьет спиртного.

6. Животное да не убьет другое животное.

7. Все животные равны.


Слова вышли на редкость аккуратно и, не считая ошибки в слове «друг» («дург») и одной «с», повернутой не в ту сторону, грамматика была в полном порядке. Снежок прочитал все вслух для общего ознакомления. Все животные кивнули в полном согласии, а те, кто поумнее, принялись заучивать заповеди.

– А теперь, товарищи, – прокричал Снежок, отбрасывая кисть, – на нивы! Пусть для нас станет делом чести убрать урожай быстрее, чем это делал Джонс со своими батраками.

Но тут громко замычали три коровы, с некоторых пор подававшие признаки беспокойства. Их уже сутки не доили, и вымя у них едва не лопалось. Свиньи, немного подумав, велели принести ведра и довольно сносно подоили коров – раздвоенные копытца неплохо для этого подходили. Вскоре перед ними стояло пять ведер жирного пенистого молока, на которое многие животные уставились с явным интересом.

– Что будет со всем этим молоком? – спросил кто-то.

– Джонс иногда подмешивал его нам в корм, – сказала одна курица.

– О молоке не волнуйтесь, товарищи! – выкрикнул Наполеон, вставая перед ведрами. – О нем позаботятся. Урожай важнее. Нас поведет товарищ Снежок. Я вас догоню через пару минут. Вперед, товарищи! Сено ждет.

И животные двинулись на нивы за сеном, а когда вернулись вечером, молока уже и след простыл.

Глава 3

Сенокос заставил их трудиться до седьмого пота! Но усилия их были вознаграждены, ибо собранный урожай превзошел все ожидания.

Работа порой продвигалась с трудом; инвентарь был рассчитан на людей, а не на животных, которые, к сожалению, не могли пользоваться инструментами, требовавшими стоять на задних ногах. Но свиньи были до того умны, что находили способ обойти любые сложности. А лошади знали каждый дюйм на поле и разбирались в косьбе и жатве куда лучше, чем Джонс со своими батраками. Свиньи не работали, как другие, но занимались руководством и надзором. Ученость естественным образом возвышала их над остальными. Боец и Кашка впрягались в косилку и конные грабли (ни удил, ни вожжей им, конечно, не требовалось) и упорно бороздили поле круг за кругом, а за ними шла свинья, покрикивая: «Наддай, товарищ!» или «Осади назад, товарищ!», смотря по ситуации. И все животные от мала до велика ворошили и копнили сено. Даже утки и куры весь день носились под солнцем, собирая колоски. В итоге поле обработали на два дня раньше, чем обычно удавалось Джонсу с батраками. И никогда еще ферма не видела столь обильного урожая. Ни соломинки не пропало; зоркие куры с утками не пропустили ни единой былинки. И никто не украл больше нескольких зернышек.

Все лето работа на ферме шла, как часы. Животные были так счастливы, как и помыслить не могли. Каждый кусок корма теперь казался им лакомством, ведь это была подлинно их пища: они вырастили ее сами для себя, а не получили из рук скупердяя-хозяина. Избавившись от людей, этих никчемных паразитов, они могли есть вдоволь. И свободы у них прибавилось, хотя животные не очень понимали, что с ней делать. Трудностей им тоже хватало, особенно ближе к осени, когда поспел урожай: им пришлось лущить зерна на старый лад, выдувая мякину собственным дыханием, так как на ферме не было механической молотилки, но их, как всегда, выручала сообразительность свиней и огромные мускулы Бойца. Все восхищались Бойцом. Он и при Джонсе был трудягой, теперь же, казалось, и вовсе рвал жилы за троих; случались дни, когда он один вытягивал всю работу на ферме. С утра до ночи он толкал и тащил, всегда оказываясь там, где сложнее всего. Он попросил одного петуха будить его поутру на полчаса раньше всех и трудился сверхурочно на самых важных местах до начала рабочего дня. На всякую проблему и осечку он знал один ответ:

«Буду больше работать» – это стало его личным девизом.

И каждый трудился по мере своих сил. Куры с утками, к примеру, собрали оставшиеся в поле зерна на пять бушелей[4]. Никто не крал, никто не жаловался на порции; склоки, грызня и зависть, бывшие в порядке вещей в прежние дни, почти прекратились. Никто не отлынивал от работы, точнее, почти никто. Молли – что правда, то правда – с трудом вставала по утрам и норовила уйти с работы пораньше, оправдываясь тем, что в копыте застрял камешек. Да и кошка вела себя весьма своеобразно. Было замечено, что всякий раз, как намечалась работа, кошка исчезала. Она пропадала часами, а потом возникала, как ни в чем не бывало, к обеду или к вечеру, когда работа подходила к концу. Но она всегда давала такие красноречивые объяснения и так нежно мурлыкала, что нельзя было не поверить в ее добропорядочность. Только старого осла Бенджамина Восстание, похоже, совсем не изменило. Он выполнял свою работу в той же медлительной, своенравной манере, как и при Джонсе, никогда не уклоняясь, но и не делая больше, чем надо. О самом Восстании и его итогах он не высказывал мнений. Когда же его спрашивали, разве не стал он счастливей без Джонса, он только говорил: «Ослиный век долог. Дохлого осла никто из вас не видел» – и понимай, как знаешь.

По воскресеньям не работали. Завтракали на час позже обычного, а после завтрака устраивали церемонию, проходившую каждую неделю без заминки. Первым делом поднимали флаг. Снежок отыскал в сбруйнице старую зеленую скатерть миссис Джонс и нарисовал на ней белой краской копыто и рог. Каждое воскресное утро скатерть взлетала по флагштоку в саду у фермы. Снежок объяснил, что зелень флага означает зеленые поля Англии, а копыто и рог знаменуют грядущую Скотную Республику, которая возникнет, когда человечий род окончательно свергнут. После поднятия флага все животные дружно шли в большой амбар на общее собрание под названием Сходка. Там планировалась работа на следующую неделю, выдвигались и обсуждались разные резолюции. Резолюции всегда выдвигали свиньи. Другие животные могли голосовать, но на собственные резолюции смекалки у них не хватало. И в обсуждениях активней всех проявляли себя Снежок и Наполеон. Но было замечено, что эти двое никогда не могут прийти к соглашению: что бы ни предложил один, другой непременно ему возражал. Даже когда решили – уж здесь, казалось, и возразить было нечего – отвести загончик за садом под дом отдыха для пожилых животных, разгорелся ожесточенный спор о том, каких животных в каком возрасте можно считать пожилыми. Сходка всегда заканчивалась пением «Зверей Англии», а после полудня каждый делал что хотел.

Свиньи устроили в сбруйнице свою штаб-квартиру. Там вечерами они изучали по взятым из хозяйского дома книгам кузнечное дело, плотничество и другие необходимые ремесла. А Снежок к тому же занимался организацией так называемых Скотных комитетов. В этом он был неутомим. Для кур он учредил Комитет яйцекладки, для коров – Лигу чистых хвостов, для крыс и кроликов (которых удавалось приручить) – Комитет перевоспитания диких товарищей, для овец – Движение за белую шерсть и немало прочих в том же духе, не говоря о кружках ликбеза. В целом ничего хорошего из этого не вышло. К примеру, попытка приручить диких тварей провалилась почти сразу. В их повадках мало что менялось, но они не упускали случая воспользоваться чужой щедростью. Кошка вступила в Комитет перевоспитания и несколько дней проявляла активное участие. Один раз ее видели на крыше за разговором с воробьями, сидевшими поодаль. Кошка говорила им, что все животные теперь товарищи, и любой воробей может запросто присесть ей на лапу; но птицы держались настороженно.

А вот кружки ликбеза дали результат. К осени едва ли не все животные на ферме худо-бедно обучились грамоте.

Сами же свиньи в совершенстве овладели чтением и письмом. Собаки тоже неплохо знали грамоту, но не испытывали интереса читать что-либо, кроме Семи Заповедей. Коза Мюриел выучилась чтению даже получше собак и иногда по вечерам зачитывала другим обрывки газет, найденных в мусорной куче. Бенджамин умел читать не хуже свиней, но ему это было без надобности. Он утверждал, что ничего путного, насколько ему известно, не написано. Кашка выучила весь алфавит, но складывать слова не научилась. Боец не продвинулся дальше буквы Г. Он мог вывести мощным копытом в пыли А, Б, В, Г, после чего стоял и таращился на буквы, прижав уши и иногда встряхивая челкой. Как он ни старался, он не был в силах вспомнить, что идет дальше. Впрочем, несколько раз ему удавалось выучить Д, Е, Ж и З, но тогда оказывалось, что он забыл А, Б, В и Г. Наконец, он решил, что с него хватит и первых четырех, и стал каждый день выписывать их раз-другой, освежая память. Молли отказалась учить что-либо, кроме шести букв своего имени. Она аккуратно выкладывала его из прутиков, украшала цветочками и ходила кругами, любуясь результатом.

Остальная скотина на ферме не продвинулась дальше A. Также выяснилось, что животные поглупее – овцы, куры и утки – не в состоянии выучить Семь Заповедей. После долгих размышлений Снежок объявил, что Семь Заповедей можно, по сути, свести к единственной максиме, а именно: «Четыре ноги – хорошо, две ноги – плохо». Он сказал, что в этом изречении заключается базовый принцип анимализма. Всякий, кто всецело его постигнет, будет защищен от человечьего влияния. Поначалу птицы воспротивились, так как им казалось, что у них тоже по две ноги, но Снежок доказал им, что это не так.

– Птичье крыло, товарищи, – объяснил он, – есть орган движения, а не манипуляции. Поэтому оно должно быть приравнено к ноге. Тогда как отличительным признаком человека является РУКА – инструмент, посредством которого он и творит все свои злодеяния.

Птицы не поняли длинных слов Снежка, но приняли его объяснение, и все животные поглупее принялись заучивать новую максиму. Над Семью Заповедями на стене амбара вывели большущими буквами: «ЧЕТЫРЕ НОГИ ХОРОШО, ДВЕ НОГИ ПЛОХО». Когда же овцы затвердили эту максиму, она пришлась им весьма по душе. Очень часто, лежа на лугу, они принимались блеять: «Четыре ноги – хорошо, две – плохо! Четыре ноги – хорошо, две – плохо!» – и повторяли так часами, ничуть не уставая.

Наполеон не проявлял интереса к комитетам Снежка. Он считал, что важнее дать образование молодежи, чем возиться с теми, кто постарше. Случилось так, что вскоре после сбора урожая Джесси и Ромашка ощенились девятью крепкими щенятами. Как только их отлучили от груди, Наполеон забрал щенков у матерей со словами, что он берет их воспитание на себя. И унес на сеновал, куда можно было забраться только по стремянке, стоявшей в сбруйнице, так что их никто не видел. Вскоре все о них забыли.

Неожиданно прояснилась таинственная история с пропажей молока. Свиньи каждый день подмешивали его себе в корм. Тогда же поспели ранние яблоки, и траву в саду усеяла падалица. Животные полагали само собой разумеющимся, что яблоки поделят поровну; однако вышел приказ собрать всю падалицу и отнести в сбруйницу для одних только свиней. Кое-кто начал роптать, но без толку. Все свиньи были единогласны, даже Снежок с Наполеоном. Визгуна послали провести с остальными разъяснительную работу.

– Товарищи! – воскликнул он. – Надеюсь, вы не думаете, что мы, свиньи, делаем это из жадности, как самые главные? На самом деле, многие из нас не любят молоко и яблоки. Я сам их терпеть не могу. Мы принимаем их с единственной целью – сохранить наше здоровье. Молоко и яблоки (это, товарищи, доказано Наукой) содержат элементы, абсолютно необходимые для жизнедеятельности свиней. Мы, свиньи, – работники умственного труда. На нас лежит все руководство и управление этой фермой. Днем и ночью мы заботимся о вашем благе. Это ради ВАШЕГО блага мы пьем молоко и едим яблоки. Вы знаете, что случится, если мы, свиньи, не справимся? Вернется Джонс! Да, вернется Джонс! Уж не хотите ли, товарищи, – воскликнул Визгун почти жалостно, мечась из стороны в сторону и крутя хвостиком, – не хотите ли вы, чтобы Джонс вернулся?

А животные если и были в чем вполне уверены, так это в том, что они не хотят возвращения Джонса. Когда всё представили им в таком свете, возражений не осталось. Ни у кого не было сомнений, насколько важно здоровье свиней. Так что без лишних разговоров решили, что молоко и падалица (равно как и большая часть урожая яблок) должны предназначаться исключительно свиньям.

Глава 4

К концу лета новость о событиях на Скотном дворе облетела половину графства. Каждый день Снежок с Наполеоном рассылали голубей с указанием входить в контакт с животными соседних ферм, рассказывать им о восстании и учить мотиву «Зверей Англии».

Почти все это время мистер Джонс провел в баре «Красный лев» в Уиллингдоне, плачась всем желающим послушать на ужасную несправедливость, постигшую его, когда шайка никчемных животных выгнала его из дома. Другие фермеры на словах ему сочувствовали, но не спешили оказывать помощь. В глубине души каждый был бы рад как-то воспользоваться неудачей Джонса в своих интересах. К счастью для него, владельцы двух ферм, граничивших со Скотным двором, постоянно враждовали. Одна из них под названием Фоксвуд была обширной, запущенной и старомодной фермой, по большей части поросшей мелколесьем, с вытоптанными пастбищами и растрепанными изгородями. Владелец ее, мистер Пилкингтон, являлся благодушным джентльменом и почти все время пропадал на рыбалке или охоте, смотря по сезону. Другая ферма под названием Пинчфилд была меньше и управлялась лучше. Ее владелец мистер Фредерик оказался грубым, ушлым малым, который постоянно затевал судебные тяжбы и любого мог обвести вокруг пальца. Эти двое до того не выносили друг друга, что им было трудно договориться о чем-либо даже в общих интересах.

Так или иначе, восстание на Скотном дворе их порядком напугало, и оба всячески старались не дать своим животным прознать об этом. Поначалу они делали вид, что их смешит сама идея, чтобы животные могли управлять фермой. Это не продлится дольше пары недель, утверждали они. По их словам, животные на Барском дворе (они настойчиво называли ферму Барским двором – так резал им слух «Скотный двор») постоянно грызлись и вскоре должны были передохнуть с голоду. Когда же прошло время, а животные, очевидно, не передохли, Фредерик и Пилкингтон сменили тактику и стали поговаривать об ужасном падении нравов на Скотном дворе. Они рассказывали о каннибализме между животными, о пытках раскаленными подковами и общем использовании самок. Вот что бывает, когда восстают против законов природы, говорили Фредерик и Пилкингтон.

Однако им мало кто верил. Слухи о чудесной ферме, откуда выгнали людей, и животные сами вели хозяйство, продолжали расходиться пусть и в неточном и искаженном виде, и весь год в округе попахивало бунтом. Быки, которые всегда были покладистыми, вдруг делались буйными, овцы валили изгороди и поглощали клевер, коровы опрокидывали подойники, скакуны отказывались брать барьеры и перебрасывали через них наездников. И главное, повсюду напевали (даже со словами) «Зверей Англии». Песня распространялась с поразительной скоростью. Услышав ее, люди закипали от ярости, хотя делали вид, что она их просто забавляет. Они говорили, что не могут понять, как такую несусветную чушь могут петь даже животные. Всякое животное, застигнутое с поличным, секли на месте. Но песня была не истребима. Ее насвистывали дрозды на изгородях, ворковали голуби на вязах, выстукивали кузнечные молоты и вызванивали церковные колокола. И всякий человек, заслышав ее, содрогался, ощущая предвестие злого рока.

В начале октября, когда зерно уже убрали, заскирдовали и начали молотить, на Скотный двор опустилась, взбивая воздух крыльями, стая голубей вне себя от возбуждения. Джонс со своими людьми и еще полдюжины человек из Фоксвуда и Пинчфилда вошли в бревенчатые ворота и приближались к ферме по проселочной дороге. У всех кроме Джонса, шагавшего впереди с ружьем, были палки. Они явно собирались отбить ферму.

Этого давно ждали, и все было готово к их встрече. Оборонительные операции возглавил Снежок, изучивший старую книгу Юлия Цезаря о военных походах, найденную в хозяйском доме. Он так и сыпал приказами, и через пару минут все животные стояли по местам.

Когда люди подошли к фермерским постройкам, Снежок начал первую атаку. Все голуби, числом тридцать пять, замельтешили над головами людей и принялись на них гадить; а пока люди приводили себя в порядок, из-за изгороди высыпали гуси и стали пребольно щипать их за икры. Однако это был лишь легкий отвлекающий маневр, имевший целью сбить с толку противника, и люди запросто разогнали гусей палками. Тогда Снежок повел новую атаку. Мюриел, Бенджамин и все овцы со Снежком во главе бросились на людей и стали со всех сторон бодать и пихать их, а Бенджамин повернулся задом и брыкался. Но и на этот раз люди с палками и подкованными сапогами отбились; и вдруг Снежок завизжал, дав сигнал отступления, все животные развернулись и ринулись через ворота во двор.

Люди издали возглас восторга. Они-то решили, что враг бежит, и нестройно кинулись вдогонку. На это Снежок и рассчитывал. Едва люди вбежали во двор, как из засады в коровнике позади них выскочили три лошади, три коровы и все свиньи, отрезав путь к отступлению. И тогда Снежок дал сигнал к бою. Сам он ринулся на Джонса. Джонс, увидев хряка, вскинул ружье и выстрелил. Дробь до крови ободрала спину Снежку и уложила замертво одну овцу. Снежок, не сбавляя хода, сбил Джонса с ног своей шестипудовой[5] тушей. Джонс отлетел в кучу навоза и выронил ружье. Но больше всего страху нагнал Боец, который встал на дыбы и замолотил гигантскими подкованными копытами, – жеребец жеребцом. Первым же ударом он угодил по голове молодому конюху из Фоксвуда, отбросив его, бездыханного, в грязь. Увидев такое, несколько человек побросали палки и обратились в бегство. Их охватила паника, и в следующий миг все животные скопом бросились за ними и стали гонять по двору кругами. Их бодали, лягали, кусали, топтали. Не было животного на ферме, которое не постаралось как-то отомстить им. Даже кошка внезапно соскочила с крыши на плечи скотнику и впилась когтями ему в шею, исторгнув из него ужасный вопль. Едва завидев просвет в толпе животных, люди ошалело ринулись со двора в направлении большой дороги. Вот так, не прошло и пяти минут с начала их вторжения, как они позорно отступили тем же путем, каким пришли, а за ними бежала стая гусей, которые шипели и щипали людей за икры.

Все люди ушли, кроме одного человека. Боец во дворе пытался перевернуть копытом конюха, лежавшего ничком в грязи. Тот не шевелился.

– Умер, – сказал Боец скорбно. – А я ведь не хотел. Забыл я про железные подковы. Кто теперь поверит, что я не нарочно?

– Без сантиментов, товарищ! – выкрикнул Снежок с окровавленной спиной. – Война есть война. Единственный хороший человек – мертвый человек.

– Я не желаю отнимать ничью жизнь, даже человечью, – повторил Боец с глазами, полными слез.

– Где Молли? – воскликнул кто-то.

Молли в самом деле пропала. Все сразу всполошились; боялись, что люди могли как-то обидеть ее или даже увести. Но в итоге ее нашли в своем стойле – она пряталась, зарывшись головой в ясли с сеном. Едва раздался выстрел, она бросилась наутек. А когда все вернулись во двор, выяснилось, что конюх, которого они считали мертвым, успел оклематься и смыться.

Животные снова собрались и в диком восторге стали рассказывать о своих подвигах в битве, перекрикивая друг друга. Тут же было решено без затей отпраздновать победу. Подняли флаг и пропели несколько раз «Зверей Англии», а затем торжественно похоронили убитую овцу, посадив на ее могиле куст боярышника. Снежок произнес у могилы речь, подчеркнув, что все животные, как одно, должны быть готовы в случае нужды отдать жизнь за Скотный двор.

Животные единогласно решили учредить военную награду «Скот-Герой I степени» и не сходя с места присвоили ее Снежку и Бойцу. Это были медные медали (в действительности старые бляхи с лошадиных шлей, найденные в сбруйнице), которые надлежало носить по воскресеньям и праздникам. Также учредили «Скота-Героя II степени», наградив посмертно убитую овцу.

Бурно спорили, какое название дать сражению. В итоге назвали Битвой при коровнике, ведь именно оттуда ударила засада. Нашли в грязи ружье мистера Джонса, патроны к которому имелись в хозяйском доме. Было решено установить ружье у флагштока наподобие пушки и дважды в год палить из него: двенадцатого октября, в дату Битвы при коровнике, и в день летнего солнцестояния, в годовщину Восстания.

Глава 5

По мере приближения зимы Молли все больше чудила. Каждое утро она опаздывала на работу, оправдываясь тем, что проспала, и жаловалась на загадочные недомогания, хотя аппетит у нее был отменный. Под любым предлогом она бросала работу и бежала к пруду, где глупо глазела на свое отражение. Но если верить слухам, за ней водились проступки и посерьезнее. Как-то раз Молли беззаботно вошла во двор, помахивая длинным хвостом и пожевывая соломинку, и Кашка отвела ее в сторону.

– Молли, – сказала она, – у меня к тебе серьезный разговор. Сегодня утром я видела, как ты смотрела через изгородь между Скотным двором и Фоксвудом. А по другую сторону стоял человек мистера Пилкингтона. Я видела вас издалека, но почти уверена, что он говорил с тобой, а ты позволяла ему гладить тебя по храпу. Что это значит, Молли?

– Он не гладил! Я не позволяла! Это неправда! – выкрикнула Молли и принялась выделывать курбеты[6] и рыть копытами землю.

– Молли! Смотри мне в глаза. Ты даешь честное слово, что тот человек не гладил тебя?

– Это неправда! – повторила Молли, не глядя на Кашку, а в следующий миг взвилась на дыбы и ускакала в поле.

Кашку осенила догадка. Никому ничего не сказав, она направилась в стойло Молли и поворошила солому. Под соломой открылась горка колотого сахара и несколько пучков разноцветных лент.

Три дня спустя Молли исчезла. Несколько недель никто не знал, что с ней случилось, а потом голуби донесли, что заметили ее на другой стороне Уиллингдона. Она стояла перед трактиром, запряженная в изящную красно-черную двуколку. Какой-то толстяк с красной мордой, в клетчатых бриджах и гамашах – вероятно, трактирщик – гладил ее по храпу и кормил сахаром. Гриву ее недавно постригли, а челку украсили алой лентой. По словам голубей, Молли, похоже, была довольна собой. Больше никто из животных о Молли не заговаривал.

В январе ударили лютые морозы. Земля стала как камень, и работу в поле пришлось прекратить. В большом амбаре проводилось много Сходок, и свиньи составляли планы работ на будущий сезон. Пришлось признать, что все вопросы управления фермой будут решать свиньи – вне всякого сомнения, умнейшие из всех животных – хотя их решения должны утверждаться путем общего голосования. Такая схема могла бы неплохо работать, если бы не споры между Снежком и Наполеоном. Эти двое возражали друг другу по любому возможному поводу. Если один предлагал сеять больше ячменя, другой непременно требовал сеять больше овса, а если один говорил, что такое-то поле в самый раз для капусты, другой заявлял, что оно не годится ни для чего, кроме свеклы. У каждого появились свои последователи, и между ними возникали ожесточенные дебаты. На сходках Снежок, как блестящий оратор, часто получал поддержку большинства, но в остальное время животные больше слушали Наполеона. Охотней всех шли за ним овцы. С некоторых пор они повадились блеять: «Четыре ноги – хорошо, две – плохо» по любому поводу и часто мешали проводить Сходки. Было замечено, что «четыре ноги – хорошо, две – плохо» обычно раздавалось, когда Снежок высказывал что-то особенно важное. Он внимательно изучил старые номера «Фермера и скотовода», найденные в хозяйском доме, и его переполняли планы новшеств и усовершенствований. Он говорил ученым языком о полевом дренаже, силосе и фосфатшлаке и разработал хитроумный проект, чтобы все животные испражнялись непосредственно на полях каждый день в новом месте для экономии труда по перевозке удобрений. Наполеон не предлагал никаких проектов, только тихо говорил, что у Снежка ничего не выйдет, и, кажется, выжидал время. Но самое непримиримое разногласие возникло у них из-за мельницы.

На выгоне, неподалеку от надворных построек, был небольшой пригорок – самая высокая точка на ферме. Обозрев окрестности, Снежок объявил, что это место просто создано для ветряной мельницы, которая позволит им поставить генератор и провести на ферму электричество. Тогда у них будет освещение в стойлах и обогрев зимой, а также они заведут циркулярную пилу, соломорезку, свеклорезку и электродоилку. Животные ни о чем подобном слыхом не слыхивали (ферма была из самых отсталых, с допотопной техникой), и на их мордах читалось изумление, пока Снежок рисовал им фантастические картины машин, которые станут работать за них, в то время как они будут пастись в свое удовольствие или развивать ум чтением и беседами.

Через несколько недель Снежок детально проработал проект ветряной мельницы. Сведения по механике он почерпнул в основном из трех книг мистера Джонса: «Тысяча полезных советов по дому», «Каждый – сам себе каменщик» и «Электричество для новичков». Под свой кабинет Снежок приспособил сарай, который раньше был инкубатором, – гладкий деревянный пол отлично подходил для чертежей. Снежок пропадал там часами. Придавив раскрытые страницы камнями и зажав копытцем мел, он сновал по сараю и проводил линию за линией, повизгивая от восторга. Постепенно чертеж разросся в запутанную мешанину коленчатых валов и зубчатых колес, покрывшую больше половины сарая. Другие животные каждый день заглядывали в сарай и смотрели на чертеж Снежка в полном непонимании, но под большим впечатлением. Заходили даже куры и утки, старательно избегая наступать на меловые линии. Только Наполеон обходил сарай стороной. Он с самого начала заявил себя противником мельницы. Но как-то раз он неожиданно явился и осмотрел схему. Пройдясь по сараю тяжелой поступью, он внимательно оглядел все детали, понюхал раз-другой, затем постоял немного, прищурившись и поглядывая на чертеж; и вдруг задрал ногу, помочился на него и вышел, не сказав ни слова.

Мельница вызвала раскол на ферме. Снежок не отрицал, что строительство мельницы – дело нелегкое. Придется добывать камень и возводить стены, а затем сооружать крылья, после чего понадобятся генераторы и кабели. (Откуда их взять, Снежок уточнять не стал.) Но все это, заверял он животных, можно успеть за год. Зато потом, заявлял он, у них начнется такая экономия труда, что животным можно будет работать всего три дня в неделю. Наполеон же возражал, что первоочередной задачей является повышение производства корма, и пока они тратят время на мельницу, все подохнут с голоду. Животные разделились на два лагеря под лозунгами «Голосуйте за Снежка и трехдневную неделю» и «Голосуйте за Наполеона и полную кормушку». Один только Бенджамин держался в стороне от всех. Он не верил ни в то, что станет больше пищи, ни в то, что мельница облегчит жизнь. С мельницей или без мельницы, говорил он, какой жизнь была, такой и останется (иначе говоря, скверной).

Помимо споров из-за мельницы остро стоял вопрос обороны фермы. Все прекрасно понимали, что, несмотря на поражение людей в Битве при коровнике, они могут предпринять новую и более слаженную попытку отбить ферму и вернуть ее мистеру Джонсу. Тем более что новости о поражении разошлись по округе, и животные на соседних фермах стали как никогда прежде показывать норов. Но и в этом вопросе Снежок с Наполеоном, как обычно, разошлись. Наполеон считал, что животным следовало раздобыть огнестрельное оружие и научиться пользоваться им. Снежок считал, что им следовало рассылать все больше голубей, подбивая животных других ферм на восстание. Один утверждал, что если они не смогут защитить себя, то их непременно поработят, другой же утверждал, что если где-нибудь еще случится восстание, то им не придется заботиться о защите. Сперва животные прислушивались к Наполеону, затем – к Снежку и не могли решить, кто был прав; на самом деле, они всегда соглашались с тем, кто говорил в данный момент.

Наконец, Снежок окончательно доработал свой проект. Вопрос о том, приниматься или нет за строительство мельницы, предстояло решить голосованием на Сходке в ближайшее воскресенье. Когда все собрались в большом амбаре, Снежок поднялся и, несмотря на периодическое блеянье овец, изложил свои доводы в пользу строительства мельницы. Затем взял слово Наполеон. Он привстал и преспокойно сказал, что мельница – чушь, и он никому не советует голосовать за нее; говорил он от силы полминуты и было похоже, что реакция животных нисколько его не волнует. Тогда встал Снежок и, утихомирив овец, которые снова начали блеять, разразился пламенной речью в пользу мельницы. До этих пор симпатии животных разделялись примерно поровну, но красноречие Снежка захватило их. Он расписал в самых радужных красках картину Скотного двора, каким он станет, когда животные будут избавлены от непосильного труда. Воображение его разыгралось намного дальше соломо- и репорезок. Электричество, сказал он, приведет в действие молотилки, плуги, бороны, косилки и жатку-сноповязалку, а кроме того, обеспечит каждое стойло светом, обогревом, горячей и холодной водой. Когда он кончил говорить, ни у кого не осталось сомнений, за что голосовать. Но тут встал Наполеон и, покосившись со значением на Снежка, испустил такой пронзительный тонкий визг, какого от него никто еще не слышал.

Вслед за этим раздался страшный лай, и в амбар ворвались девять огромных собак в ошейниках с медными бляхами. Они сразу кинулись на Снежка, едва успевшего увернуться от их зубов. В следующий миг он выскочил из амбара, а псы бросились за ним. Все животные, ошеломленные и перепуганные, молча столпились в дверях, наблюдая за погоней. Снежок припустил через выгон к дороге. Он несся так стремительно, как умеют только свиньи, но собаки его нагоняли. Вдруг он поскользнулся, и все решили, что ему конец. Но он снова вскочил, припустив пуще прежнего, а псы почти не отставали. Один из них готов был тяпнуть его за хвост, но Снежок увернулся в последний момент. Затем поднажал, чуть оторвался, юркнул в дыру в изгороди – и был таков.

Притихшие и запуганные животные попятились в амбар. За ними вбежали собаки. Поначалу никто не мог понять, откуда они взялись, но вскоре стало ясно, что это те самые щенки, которых Наполеон забрал у Джесси и Ромашки и держал на сеновале. Они были совсем молодыми, но уже огромными и свирепыми, как волки. Псы держались вблизи Наполеона. Животные заметили, что собаки машут ему хвостами точно так же, как раньше махали мистеру Джонсу.

Наполеон в сопровождении собак взобрался на помост, с которого когда-то произнес речь Мажор. Он объявил, что воскресных собраний больше не будет. Они нам ни к чему, сказал он, только время отнимают. В будущем все вопросы, связанные с работой фермы, станет решать особый комитет, состоящий из свиней во главе с Наполеоном. Комитет будет заседать частным образом и доводить свои решения до общего сведения. Животные все так же будут собираться по утрам в воскресенье, чтобы поднять флаг, спеть «Зверей Англии» и получить приказы на неделю; но дебаты прекратятся.

Как бы ни были животные потрясены изгнанием Снежка, но отмена дебатов их крайне огорчила. Некоторые хотели было выразить протест, но не нашли аргументов. Даже Бойцу стало не по себе. Он прижал уши и встряхивал челкой, пытаясь обуздать свои мысли, но так и не придумал, что сказать. Зато среди свиней нашлись более активные. Четверо подсвинков в первом ряду разразились визгами недовольства, вскочили на ноги и заговорили наперебой. Но тут собаки, окружавшие Наполеона, грозно зарычали, и свиньи притихли и сели на место. А затем овцы громко заблеяли: «Четыре ноги – хорошо, две – плохо!» – и не смолкали минут пятнадцать, так что никто больше не возникал.

После этого Визгуну было велено обойти ферму и объяснить животным новые порядки.

– Товарищи, – сказал он, – я полагаю, каждое животное здесь признательно товарищу Наполеону за ту жертву, которую он принес, когда взвалил на себя дополнительный труд. Не воображайте, товарищи, что руководство – это удовольствие! Напротив, это большая и тяжелая ответственность. Никто не верит тверже товарища Наполеона, что все животные равны. Он был бы просто счастлив позволить вам самим принимать решения. Но вы, товарищи, могли бы иногда делать неверный выбор – и где мы тогда окажемся? Допустим, вы предпочли бы последовать за Снежком с его миражами и мельницами – за Снежком, который, как теперь мы знаем, не лучше любого вредителя.

– Он храбро дрался в Битве при коровнике, – сказал кто-то.

– Одной храбрости мало, – возразил Визгун. – Важнее верность и повиновение. Что до Битвы при коровнике, я полагаю, со временем мы поймем, не было ли участие Снежка в ней сильно преувеличено. Дисциплина, товарищи, железная дисциплина! Вот наш девиз на сегодня. Один неверный шаг – и враги накинутся на нас. Не хотите ли вы, товарищи, чтобы Джонс вернулся?

И снова никто не смог возразить. Животные, разумеется, не хотели возвращения Джонса; если воскресные дебаты могли этому способствовать, тогда их надо было прекратить. Боец, успевший все обдумать, выразил общее мнение:

– Раз так сказал товарищ Наполеон, значит, так оно и есть.

С этих пор к его личному девизу «Буду больше работать» добавилась максима: «Наполеон всегда прав».

К этой поре погода разгулялась, и началась весенняя пахота. Сарай, в котором Снежок чертил свою ветряную мельницу, заперли, а чертежи, как считалось, стерли. Каждое воскресенье в десять утра животные собирались в большом амбаре и получали приказы на неделю. Кроме того, выкопали череп Мажора, с которого уже слезла вся плоть, и водрузили его на пеньке в саду – у подножия флагштока, рядом с ружьем. После поднятия флага животным полагалось пройти церемониальным маршем мимо черепа, прежде чем входить в амбар. Теперь они уже не сидели все вместе, как раньше. Наполеон, а также Визгун и еще один подсвинок по кличке Мизинец, наделенный редким даром слагать песни и стихи, усаживались на краю помоста, перед ними полукругом располагались девять собак, а за ними – другие свиньи. Остальные животные сидели перед помостом и слушали. Наполеон зачитывал в грубой солдатской манере приказы на неделю, и животные, пропев один раз «Зверей Англии», расходились.

На третье воскресенье после изгнания Снежка к немалому удивлению животных Наполеон объявил, что ветряная мельница все же будет построена. Никаких объяснений такого решения он не дал, но предупредил всех, что эта сверхурочная работа потребует от них самых серьезных усилий; возможно, придется даже урезать порции. Так или иначе, все чертежи были подготовлены до мельчайших деталей. Над ними трудились последние три недели свиньи из особого комитета. Предполагалось, что строительство мельницы с различными доработками займет два года.

Тем вечером Визгун объяснил на ушко другим животным, что Наполеон в действительности никогда не был противником мельницы. Напротив, он первым выступал за ее строительство, а чертеж, который Снежок сделал на полу инкубатора, тот выкрал из бумаг Наполеона. На самом деле это было творение Наполеона. Зачем же тогда, раздался чей-то вопрос, он так резко возражал против нее? Тут Визгун лукаво ухмыльнулся. Это, сказал он, тонкость товарища Наполеона. Он возражал против мельницы для виду, в качестве маневра, чтобы избавиться от Снежка – опасной личности, растлевавшей массы. Теперь, когда Снежок им больше не мешает, они могут приступить к строительству без его участия. Это, сказал Визгун, и есть тактика. Он повторил с усмешкой несколько раз: «Тактика, товарищи, тактика!», снуя вокруг них и крутя хвостиком. Животные не очень понимали значение этого слова, но Визгун говорил так убедительно, а три собаки, оказавшиеся рядом, рычали так грозно, что они приняли его объяснение без дальнейших вопросов.

Глава 6

Весь тот год животные трудились, как рабы. Но они были счастливы; никакие усилия, никакая жертва не казались чрезмерными, ведь они понимали, что работают ради собственного блага и грядущих поколений, а не ради кучки людей, этих бездельников и жуликов.

Всю весну и лето они работали по шестьдесят часов в неделю, а в августе Наполеон объявил, что они будут работать и по воскресеньям после полудня. Воскресная смена была строго добровольной, но всякому животному, не пожелавшему явиться, рацион урезали вдвое. И все равно часть намеченной работы осталась несделанной. Урожая собрали чуть меньше, чем в прошлом году, и два поля, которые в начале лета планировали засадить свеклой и брюквой, остались незасеянными, поскольку их вовремя не распахали. Можно было предвидеть, что зима выйдет трудной.

Ветряная мельница вызвала неожиданные сложности. На ферме имелся хороший известняковый карьер, а в одном из сараев нашлось предостаточно песка и цемента, так что у животных были все строительные материалы. Но они не учли одного: как дробить известняк на куски нужного размера. Казалось, тут не обойтись без лома и кирки, бесполезных для животных, которые не умели твердо стоять на задних ногах. Только через несколько недель тщетных усилий кого-то осенила верная идея, а именно: использовать силу тяжести. По всему карьеру лежали громадные, непригодные в строительстве валуны. Животные обвязывали их веревками, а затем все вместе – коровы, лошади, овцы и остальные, кто мог держать веревку (даже свиньи иногда впрягались в случае крайней нужды), – медленно волокли их, отчаянно пыхтя, вверх по склону, а затем сбрасывали с обрыва, и валуны разбивались на куски. После этого перемещать битые камни становилось не так сложно. Лошади увозили их телегами, овцы тащили по одному, даже Мюриел и Бенджамин вдвоем тянули старую двуколку, внося свою лепту. К концу лета набралось достаточно камней, и началось строительство под руководством свиней.

Но это было медленное, трудоемкое дело. Нередко животные целый день выбивались из сил, только чтобы втащить по склону карьера один валун, и не каждая громадина при падении разбивалась. Ничего бы не вышло, если бы не Боец, который, казалось, равнялся по силе всем остальным животным, вместе взятым. Когда валун начинал соскальзывать, утягивая за собой кричавших в отчаянии животных, Боец всегда налегал на веревку и удерживал его. Все в восхищении смотрели, как он дюйм за дюймом одолевал склон, натужно дыша и упираясь в землю копытами, а его мощные бока блестели от пота. Кашка порой просила его поберечь себя, чтобы не надорваться, но Боец никогда ее не слушал. Два его девиза – «Буду больше работать» и «Наполеон всегда прав» – казались ему безотказным способом решить все проблемы. Он попросил петуха будить его раньше всех не на полчаса, а на три четверти часа. И в свободные минуты, которых теперь оставалось совсем немного, шел один с телегой в карьер, набирал обломков и тянул на стройплощадку.

Животные прожили неплохое лето, несмотря на тяжкий труд. Пусть они ели не сытнее, чем при Джонсе, но и не голодали. Одна мысль о том, что теперь они работали только на себя, а не на пятерых двуногих сумасбродов, приносила им такое облегчение, что никакие трудности не могли его перевесить. А во многих отношениях животные справлялись с хозяйством лучше и экономней, чем люди. Никакой человек, к примеру, не мог прополоть поле так тщательно, как скотина. К тому же животные ничего не крали, а значит, отпала нужда огораживать пашни, что избавляло от необходимости чинить изгороди и ворота. Тем не менее, пока лето шло к осени, все чаще что-нибудь кончалось: то керосин, то гвозди, то веревки, то собачьи галеты, то железо для подков – ничего из этого нельзя было произвести на ферме. А ведь в будущем понадобились бы и семена, и удобрения, не говоря уже о разных инструментах, и, наконец, оборудование для мельницы. Как все это раздобыть, никто не представлял.

Одним воскресным утром, когда животные собрались выслушать приказы, Наполеон объявил о новом курсе. Отныне Скотный двор будет вести торговлю с соседними фермами – разумеется, не ради коммерческой прибыли, а просто чтобы получить определенные материалы, без которых им никак не обойтись. Нужды мельницы, сказал он, должны ставиться превыше всего. Исходя из этого, он распорядился продать стог сена и часть текущего урожая пшеницы, а далее, если понадобится больше денег, придется сбыть яйца, на которые всегда был спрос на рынке в Уиллингдоне. Куры, как сказал Наполеон, должны радоваться такой жертве, как личному вкладу в строительство мельницы.

Снова животным стало как-то не по себе. Вести дела с людьми, заниматься торговлей, пользоваться деньгами – разве не порицалось все это резолюциями, принятыми на первой торжественной сходке после изгнания Джонса? Все животные помнили, как принимались эти резолюции; или, точнее сказать, думали, что помнили. Четверо подсвинков, которые выразили недовольство, когда Наполеон отменил сходки, несмело подали голос, но быстро притихли, услышав грозный рык собак. А затем, как обычно, овцы заблеяли: «Четыре ноги – хорошо, две – плохо!» – и минутная натянутость разгладилась. Наконец, Наполеон воздел копыто, требуя тишины, и объявил, что он уже отдал все распоряжения. Никому из животных не придется контактировать с людьми, что было бы крайне нежелательно. Он принял решение взвалить это бремя исключительно на собственные плечи. Некий мистер Клянчер, стряпчий из Уиллингдона, согласился служить посредником между Скотным двором и внешним миром. Он будет приезжать к ним по понедельникам утром за распоряжениями. Наполеон закончил речь обычным возгласом: «Да здравствует Скотный двор!», и после пения «Зверей Англии» животные разошлись.

После этого Визгун обошел ферму и навел порядок в умах животных. Он заверил их, что резолюций против торговли и денег никогда не принимали и даже не выдвигали. Все это был чистый вымысел, вероятно, восходящий к сплетням, которые распространял Снежок. Кое-кто из животных продолжал сомневаться, но Визгун хитро спросил их: «Вы уверены, что вам это не приснилось, товарищи? У вас что, есть такие документы? Это записано где-то?» И поскольку ничего такого действительно не было записано, животные признали, что заблуждаются.

Каждый понедельник мистер Клянчер, как было условлено, приходил на ферму. Это был вороватого вида человечек с бачками, стряпчий скромного пошиба, но достаточно пронырливый, чтобы понять раньше прочих: Скотному двору понадобится ходатай, и комиссионные будут недурственными. Животные провожали его взглядом с затаенным страхом и старались не попадаться ему на глаза. Тем не менее вид Наполеона, который стоял на четырех ногах и отдавал приказы двуногому Клянчеру, пробуждал в них гордость и отчасти примирял с новым положением. В их отношениях с человеческим родом наметились кое-какие изменения. Теперь, когда Скотный двор процветал, люди ненавидели его не меньше, а даже больше. Для всякого человека стало догматом веры полагать, что ферма рано или поздно разорится, а главное, что затея с мельницей провалится. Сидя в трактирах, они доказывали друг другу с помощью графиков, что мельница неизбежно рухнет, а если не рухнет, то все равно не заработает. И все же люди нехотя проникались уважением к животным за их умение вести хозяйство. На это в числе прочего указывал тот факт, что люди признали название «Скотный двор» и перестали делать вид, что это все тот же Барский двор. А кроме того, они перестали поддерживать Джонса, который оставил надежду вернуть себе ферму и уехал жить в другую часть страны. Скотный двор контактировал с внешним миром единственно через Клянчера, но ходили устойчивые слухи, что Наполеон вот-вот заключит деловое соглашение с мистером Пилкингтоном из Фоксвуда или с мистером Фредериком из Пинчфилда, но только – это понимали все – не с обоими сразу.

Примерно тогда же свиньи неожиданно перебрались в хозяйский дом и обустроили там свою резиденцию. Снова животные как будто припомнили, что в самом начале против этого была принята резолюция, и вновь Визгун сумел убедить их, что это не так. Совершенно необходимо, сказал он, чтобы свиньям, которые думают за всю ферму, предоставили тихое место для работы. Это более приличествует достоинству Вождя (с некоторых пор он стал звать Наполеона «Вождем») – жить в доме, а не в хлеву. И все же некоторые животные встревожились, когда прослышали, что свиньи не только едят на кухне и отдыхают в гостиной, но и спят на кроватях. Боец, как обычно, отмахнулся от этого и сказал: «Наполеон всегда прав!», но Кашка, вроде бы помнившая отдельное правило против кроватей, подошла к торцу амбара и попыталась разобраться в написанных на стене Семи Заповедях. У нее не получалось сложить буквы в слова, и тогда она позвала Мюриел.

– Мюриел, – сказала она, – прочти мне Четвертую Заповедь. Там разве не сказано против того, чтобы спать на кроватях?

Мюриел старательно вчиталась и, наконец, сообщила:

– Тут сказано: «Животное да не спит на кровати с простынями».

Как ни странно, Кашка не помнила, чтобы в Четвертой Заповеди говорилось о простынях; но раз так написано на стене, значит, все верно. Мимо как раз проходил Визгун с парой-тройкой собак, и он не поленился внести ясность в этот вопрос.

– Значит, вы слышали, товарищи, – сказал он, – что мы, свиньи, спим теперь на кроватях в хозяйском доме? А почему нет? Вы же не думали, что есть правило против кроватей? Кровать – это просто место для сна. Охапка соломы в стойле, строго говоря, – тоже кровать. Было правило против простыней, которые есть человечье изобретение. Мы сняли простыни с кроватей и спим под одними одеялами. И это очень даже удобно! Но не удобней, скажу я вам, товарищи, чем нам требуется при всей нашей умственной работе. Не хотите же вы лишить нас отдыха, а, товарищи? Не желаете же вы, чтобы мы чересчур уставали от наших забот? Неужели кто-то хочет, чтобы Джонс вернулся?

Животные тут же разуверили его на этот счет, и разговоры о свиньях, которые спят на кроватях в хозяйском доме, прекратились. А когда через несколько дней объявили, что отныне свиньи будут вставать по утрам на час позже остальных животных, никто не высказал неудовольствия.

Осень животные встретили усталыми, но счастливыми. Год выдался трудный, и после продажи части сена и зерна запасы кормов на зиму остались скромные, но все неурядицы перевешивала мельница. Почти половина постройки была готова. После сбора урожая настала ясная, сухая погода, и животные трудились с небывалым усердием, самоотверженно таская камни с утра до вечера ради того, чтобы стены поднялись еще на фут[7]. Боец даже ночью вставал на час-другой и в одиночку возил камни при свете полной луны. В свободные минуты животные прохаживались вокруг недостроенной мельницы, восхищались мощью и прямотой ее стен и поражались, как это они смогли воздвигнуть что-то столь величественное. Только старый Бенджамин не проявлял энтузиазма по поводу мельницы, хотя он, как обычно, ничего не высказывал прямо, только загадочно бормотал, что ослиный век долог.

Пришел ноябрь, налетели буйные юго-западные ветры. Строительство пришлось остановить, поскольку из-за сырости цемент не застывал. Наконец, однажды ночью разразилась такая буря, что постройки на ферме ходили ходуном, и с крыши амбара сорвало несколько черепиц. Куры проснулись с отчаянным кудахтаньем – все они услышали во сне отдаленный выстрел из ружья. Когда животные поутру вышли наружу, они увидели, что флагшток валяется на земле, а вяз в конце сада вывернут с корнем, точно редиска. А затем они разом исторгли горестный возглас. Их глазам предстало ужасное зрелище. Мельница лежала в руинах.

Все, как один, бросились к пригорку. Наполеон, который почти никогда не спешил, несся впереди остальных. Да, от мельницы, которая стоила им стольких усилий, ничего не осталось; кругом валялись камни, добытые и привезенные с таким трудом. Не в силах вымолвить ни слова, животные скорбно смотрели на груды камней. Наполеон молча прошелся туда-сюда, изредка нюхая землю. Хвост его напрягся и резко подергивался, говоря о напряженной работе мысли. Вдруг он застыл, словно утвердившись в чем-то.

– Товарищи, – тихо сказал он, – вы знаете, кто в этом повинен? Знаете врага, который ночью пришел и разрушил нашу мельницу? Это СНЕЖОК! – рявкнул он во всю глотку. – Снежок это устроил! Из чистой злобы, думая отбросить наш прогресс и отомстить за свое позорное изгнание, этот предатель пробрался сюда под покровом ночи и уничтожил плоды наших почти годичных трудов. Товарищи, я не сходя с места, объявляю смертный приговор Снежку. Любому, кто расправится с ним по заслугам, – «Скота-Героя II степени» и полбушеля яблок. Целый бушель любому, кто приведет его живым!

Услышав, что за этим злодеянием стоит Снежок, животные оторопели. Раздался возглас возмущения, и все принялись выдумывать способы изловить Снежка, если только он еще объявится. Почти сразу обнаружились следы свиных копыт в траве вблизи пригорка. Они тянулись всего несколько ярдов и, похоже, вели к дыре в заборе. Наполеон хорошенько обнюхал их и объявил, что это Снежок. Он высказал догадку, что злодей, вероятно, пришел со стороны фермы Фоксвуд.

– Больше никаких проволочек! – выкрикнул Наполеон, изучив следы. – Надо приниматься за работу. С этого утра мы начнем отстраивать мельницу и закончим ее за зиму, невзирая на погоду. Мы покажем этому жалкому предателю, что он так легко не уничтожит нашу работу. Запомните, товарищи: мы не должны менять планы – мы выполним их день в день. Вперед, товарищи! Да здравствует ветряная мельница! Да здравствует Скотный двор!

Глава 7

Зима выдалась суровой. Бури сменились слякотью и снегом, а затем ударили морозы, не отступавшие до февраля. Животные трудились на пределе сил, прекрасно понимая, что все взгляды направлены на них, и если мельница не будет построена вовремя, люди-завистники начнут злорадствовать.

Люди из вредности отказывались верить, что мельницу уничтожил Снежок, и говорили, что она рухнула потому, что стены сложили слишком тонкими. Животные знали, что дело не в этом. Но все же было решено возводить стены шириной в три фута, а не в полтора, как прежде, что потребовало собрать вдвое больше камней. Карьер долгое время стоял, занесенный влажным снегом, и пришлось ждать. Затем настала сухая, морозная погода, и работа стала продвигаться, но так тяжело, что животные трудились без прежнего воодушевления. Они все время мерзли и почти всегда недоедали. Только Боец с Кашкой никогда не унывали. Визгун красноречиво расписывал животным радости и достоинство труда, но их куда больше вдохновлял могучий Боец и его неизменный клич: «Буду больше работать».

В январе стало не хватать кормов. Порции зерна резко сократили, но было объявлено, что начнут давать больше картошки. Однако выяснилось, что урожай картошки по большей части промерз в буртах, так как его вовремя не прикрыли. Картошка размякла и потемнела, приходилось выискивать съедобные клубни. Случалось, что животные весь день не ели ничего, кроме мякины и кормовой свеклы. Казалось, им грозит голодная смерть.

Было жизненно важно скрыть это от внешнего мира. Люди, раззадоренные неудачей с мельницей, сочиняли новые небылицы о Скотном дворе. Опять пошел слух, что все животные дохнут от голода и болезней, постоянно грызутся, пожирают друг друга и своих детенышей. Наполеон прекрасно понимал, чем они рискуют, если выйдет наружу реальное положение дел с провизией, и решил задействовать мистера Клянчера, чтобы создать другое впечатление. Прежде животные избегали попадаться на глаза Клянчеру во время его визитов; теперь же отдельных особей, в основном овец, обучили невзначай замечать в его присутствии, что им увеличили порции. Кроме того, Наполеон велел заполнить почти пустые сусеки в житнице песком, а сверху присыпать остатками зерна и прочей провизии. Клянчера провели под благовидным предлогом по житнице и дали взглянуть на сусеки. Он купился и продолжил убеждать людей, что с провизией на Скотном дворе полный порядок.

Тем не менее к концу января стало очевидно, что необходимо где-то раздобыть еще зерна. Наполеон теперь редко показывался из хозяйского дома, а возле каждой двери посадил свирепых собак. Если же он выходил, то с большой помпой и в сопровождении шести псов, не отходивших от него ни на шаг и рычавших на всякого, кто к нему приближался. Он и на воскресных сходках стал появляться все реже, а приказы передавал через кого-нибудь из подсвинков, обычно через Визгуна.

На очередной Сходке Визгун объявил курам, как раз собравшимся нестись, что они должны сдать яйца. Наполеон через Клянчера договорился о продаже четырехсот яиц в неделю. На вырученные деньги они купят достаточно зерна и провизии, чтобы ферма продержалась до лета, а там всем станет легче.

Услышав такое, куры подняли галдеж. Пусть их уже предупреждали, что от них может потребоваться подобная жертва, но они до конца не верили, что до этого действительно дойдет. Они как раз готовились высиживать цыплят в преддверии весны и стали возражать, что забирать у них яйца именно сейчас – это убийство. Впервые после изгнания Джонса возникла опасность нового восстания. Куры во главе с тремя молодками, черными минорками, оказали решительный отпор Наполеону. Они придумали взлетать на балки и нестись прямо оттуда, чтобы яйца разбивались об пол. Ответ Наполеона был скор и беспощаден. Он приказал не кормить кур, а любое животное, которое даст им хоть одно зерно, карать смертью. За выполнением приказа следили собаки. Пять дней куры держались, затем сдались и начали нестись где положено. Девять кур между тем сдохли. Их закопали в саду, а причиной смерти назвали кокцидиоз. Клянчер ничего об этом не узнал, и яйца исправно продавались бакалейщику, приезжавшему на ферму раз в неделю.

За все это время никто не видел Снежка. Ходили слухи, что он скрывается на одной из соседних ферм – в Фоксвуде или Пинчфилде. Наполеон успел несколько наладить отношения с фермерами. Оказалось, что на Скотном дворе лежит штабель леса, сложенный десять лет назад, когда расчищали буковую рощу. Бревна хорошенько вылежались, и Клянчер посоветовал Наполеону продать их; и мистер Пилкингтон, и мистер Фредерик готовы были с радостью их приобрести. Наполеон колебался, не зная, кого из них предпочесть. Животные заметили, что как только он был готов заключить договор с Фредериком, объявлялось, что Снежок скрывается в Фоксвуде, а когда он склонялся в пользу Пилкингтона, утверждалось, что Снежок замечен в Пинчфилде.

Внезапно в начале весны открылось тревожное обстоятельство. Снежок тайно проникал на ферму по ночам! Животные так разволновались, что с трудом засыпали у себя в стойлах. Говорили, что каждую ночь он приползает под покровом темноты и учиняет всевозможное вредительство. Он крал зерно, опрокидывал подойники, разбивал яйца, топтал посевы, объедал кору с фруктовых деревьев. Как только что-то шло не так, виноватым оказывался Снежок. Разбивалось ли окно, засорялась ли канава – кто-нибудь непременно говорил, что это Снежок поработал ночью, а когда потерялся ключ от житницы, вся ферма уверилась, что Снежок бросил его в колодец. Как ни странно, все продолжали верить в это, даже когда несчастный ключ нашелся под мешком муки. Коровы заявляли в один голос, что к ним в стойло заползал Снежок и выдаивал их во сне. Про крыс, от которых не стало житья той зимой, также говорили, что они действуют по указке Снежка.

Наполеон объявил, что нужно досконально расследовать деятельность Снежка. Он внимательно обошел со своими верными псами все постройки на ферме, а за ними следовали на почтительном расстоянии остальные животные. Через каждые несколько шагов Наполеон останавливался и приникал к земле, выискивая следы злодея, которые, по его словам, он нюхом чуял. Он обнюхал все углы в амбаре, коровнике, курятниках, в огороде – и почти везде нашел следы Снежка. Он прикладывал рыло к земле, два-три раза глубоко втягивал воздух и восклицал страшным голосом: «Снежок! Он здесь был! Я ясно его чую!» И при слове «Снежок» все собаки заходились кровожадным лаем, скаля зубы.

Животные порядком перепугались. Снежок начал представляться им каким-то незримым лиходеем, летающим по воздуху и грозящим всяческими бедами. Вечером Визгун созвал животных и сказал с озабоченным видом, что у него для них важные новости.

– Товарищи! – выкрикнул Визгун, нервозно приплясывая. – Обнаружилось самое ужасное злодейство. Снежок продался Фредерику с фермы Пинчфилд, который вовсю готовится напасть на нас, чтобы отобрать хозяйство! Снежок будет при нем проводником, когда начнется нападение. Но это не самое страшное. Мы-то думали, что мятеж Снежка был вызван лишь его нездоровыми амбициями. Но мы ошибались, товарищи. Знаете, в чем подлинная причина? Он изначально был в сговоре с Джонсом! Он все время был его тайным агентом. Все это следует из оставшихся после него документов, которые мы только обнаружили. Я считаю, это многое объясняет, товарищи. Разве мы сами не видели, как он пытался – к счастью, безуспешно – привести нас к поражению и разгрому в Битве при коровнике?

Животные остолбенели. Перед таким коварством померкло даже разрушение мельницы. Но осмыслить это удалось им не сразу. Все они помнили, или так им казалось, как Снежок храбро сражался в Битве при коровнике, как он сплачивал и подбадривал их на каждом шагу, как не дрогнул, когда дробь ободрала ему спину, и бросился на Джонса. На первый взгляд это слабо вязалось с его преданностью Джонсу. Даже Боец, который редко в чем-то сомневался, был озадачен. Он лег, подоткнул под себя копыта, закрыл глаза, поднатужился и собрался с мыслями.

– Не верю я в это, – сказал он. – Снежок храбро дрался в Битве при коровнике. Я сам видел. Разве мы не дали ему сразу «Скота-Героя I степени»?

– Это была наша ошибка, товарищи. Зато теперь мы знаем – это все записано в найденных секретных документах – на самом деле он пытался привести нас к гибели.

– Но он был ранен, – возразил Боец. – Мы все видели, что он весь в крови.

– Это было прописано в договоре! – выкрикнул Визгун. – Дробь Джонса только оцарапала его. Я мог бы показать вам, умей вы читать, – он сам об этом пишет. Уговор был такой, что в критический момент Снежок даст сигнал к отступлению и оставит поле врагу. И у него почти получилось – скажу даже, товарищи, получилось бы, если бы не наш доблестный Вождь, товарищ Наполеон. Разве вы не помните: едва Джонс со своими людьми вошли во двор, Снежок тут же обратился в бегство и увлек за собой многих из вас? А помните ли вы, что в тот же миг, когда всех охватила паника и поражение казалось неминуемым, товарищ Наполеон выскочил с криком: «Смерть человечеству!» – и впился зубами Джонсу в ногу? Уж ЭТО вы, товарищи, помните? – воскликнул Визгун, пританцовывая.

Теперь, когда Визгун все так наглядно описал, животные как будто это вспомнили. Во всяком случае, они припоминали, как в критический момент битвы Снежок бросился бежать. Но Бойцу все еще было не по себе.

– Не верю, что Снежок с самого начала был предателем, – сказал он, наконец. – Что было потом – это другое. Но я верю, что в Битве при коровнике он был добрым товарищем.

– Наш Вождь, товарищ Наполеон, – заявил Визгун, тщательно выговаривая каждое слово, – установил категорически – категорически, товарищи! – что Снежок изначально работал агентом Джонса. Да, еще задолго до Восстания.

– Ну, тогда другое дело! – сказал Боец. – Раз так сказал товарищ Наполеон, значит, так оно и есть.

– Вот так-то лучше, товарищ! – воскликнул Визгун, но животные заметили, как злобно его глазки сверкнули в сторону Бойца; затем он собрался уходить, но остановился и добавил со значением: – Предупреждаю каждое животное на этой ферме – смотреть в оба. Ибо у нас есть причина считать, что в эти самые минуты среди нас рыщут агенты Снежка!

Через четыре дня после полудня Наполеон приказал всем животным собраться во дворе. Когда все появились, из дома показался Наполеон с обеими медалями (ибо недавно он присвоил себе «Скота-Героя I степени» и «Скота-Героя II степени»), в компании девяти здоровых собачищ, которые вились вокруг него и так рычали, что у всех животных пробегал холодок по спине. Каждый съежился, кто где стоял, словно предчувствуя нечто ужасное.

Наполеон сурово обвел взглядом собравшихся и вдруг пронзительно взвизгнул. Тут же собаки метнулись, схватили четырех подсвинков за уши и подтащили их, скуливших от боли и страха, к ногам Наполеона. Рваные уши кровоточили, и псы, почуяв кровь, словно бы взбесились. Ко всеобщему удивлению, трое собак набросились на Бойца. Тот не мешкая поднял мощное копыто и припечатал одного прыгнувшего пса к земле. Собака взмолилась о пощаде, а две другие отбежали, поджав хвосты. Боец взглянул на Наполеона, спрашивая, раздавить ему пса или отпустить. Наполеон, похоже, поборол минутное замешательство и строго приказал отпустить собаку. Получив свободу, она заковыляла прочь, поскуливая.

Суматоха ненадолго улеглась. Четверо подсвинков дрожали с самым виноватым видом, ожидая своей участи. Наполеон велел им признаться в своих преступлениях. Это были те самые подсвинки, которые возражали против отмены воскресных Сходок. Они как по писаному признались, что тайно поддерживали связь со Снежком с тех самых пор, как его изгнали, что они вместе разрушили мельницу и заключили с ним соглашение о передаче Скотного двора мистеру Фредерику. И добавили: Снежок лично рассказывал им, что был тайным агентом Джонса многие годы. Едва они закончили признания, собаки разорвали им глотки, и Наполеон страшным голосом спросил животных, есть ли кому еще в чем признаться?

Три курицы, зачинщицы яичного бунта, вышли и доложили, что Снежок приходил к ним во сне и внушал противиться приказам Наполеона. Куриц тоже растерзали. Затем вышел гусь и признался, что в прошлом году на сборе урожая припрятал шесть кукурузных початков и съел ночью. Затем одна овца покаялась, что помочилась на водопое – это Снежок подстрекал ее, – и еще две овцы рассказали, что извели старого барана, преданного поборника Наполеона, загоняв его вокруг костра, когда того мучил кашель. Всех их тоже прикончили на месте. Признания чередовались с казнями, и вскоре у ног Наполеона набралась гора трупов, а в воздухе сгустился запах крови – впервые после изгнания Джонса.

Когда все кончилось, уцелевшие животные кроме свиней и собак побрели все вместе со двора. Они дрожали от страха и отчаяния. Они не знали, что потрясло их больше: предательство животных, которые вступили в сговор со Снежком, или жестокая расплата, которая их настигла. В прежние дни нередко случались кровопролития не лучше этого, но учинять такое между собой казалось животным несравненно ужасней. С тех пор, как Джонс покинул ферму, никакое животное не убивало себе подобных до этого самого дня. Даже крыс не трогали. Животные поднялись на пригорок к недостроенной мельнице и сбились в кучу, словно пытаясь согреться, – Кашка, Мюриел, Бенджамин, коровы, овцы и все гуси с курами – все были здесь, не считая кошки, которая куда-то делась ровно перед тем, как Наполеон приказал всем собраться. Животные лежали молча. Один Боец стоял. Он переминался с ноги на ногу, взмахивал длинным черным хвостом и коротко ржал в недоумении. Наконец, он сказал:

– Не понимаю. Никогда бы не поверил, что на нашей ферме может случиться такое. Должно быть, в нас какой-то изъян. Я вижу только одно решение: больше работать. Отныне я буду вставать по утрам на час раньше.

И он удалился своей грузной поступью в сторону карьера. Там он наполнил две телеги камнями и привез их одну за другой к ветряной мельнице, прежде чем наступила ночь.

Животные жались к Кашке и молчали. С пригорка, на котором они лежали, открывался широкий вид. Они видели почти весь Скотный двор: длинный выгон, тянущийся до большой дороги, луг, рощу, пруд, вспаханные поля, где зеленели густые всходы пшеницы, и красные крыши фермерских строений с дымом, курившимся над трубами. Стоял погожий весенний вечер. Лучи заходящего солнца золотили траву и живые изгороди с надувшимися почками. Никогда еще ферма – и ведь это была их ферма, вся до последнего дюйма – не казалась животным такой желанной. Кашка глянула на склон холма, и глаза ее заволокло слезами. Она думала и не знала, как выразить словами, что они совсем не к этому стремились годы назад, когда отважились бросить вызов человеческому роду. В ту первую ночь, когда старый Мажор призвал их к Восстанию, они и помыслить не могли о подобной кровавой расправе. Если ей и рисовались картины будущего, то это было общество, в котором животные равны, не испытывают голода и принуждения, работают по своим способностям, а сильные защищают слабых, как сама она защищала отбившихся утят в амбаре, когда Мажор произносил свою речь. А вместо этого – она не понимала почему – они пришли к тому, что все боятся раскрыть рот, повсюду рыщут свирепые собаки, твои товарищи признаются в ужасных преступлениях, и их рвут на куски у тебя на глазах. Она не помышляла о восстании или неповиновении. Она понимала, что даже сейчас им живется лучше, чем при Джонсе, и что самое важное – не дать вернуться людям. Что бы ни случилось, она останется верна общему делу, будет упорно трудиться, выполнять приказы и идти за Наполеоном. И все же не к этому животные стремились, не ради этого рвали жилы. Не ради этого строили мельницу и шли под пули Джонса. Такие мысли одолевали Кашку, хоть она и не могла выразить их в словах.

Наконец, отчаявшись найти нужные выражения, она решила излить душу в песне и затянула «Зверей Англии». Другие животные подхватили песню и пропели ее три раза – очень слаженно, но так протяжно и печально, как никогда еще не пели.

Едва они завершили песню в третий раз, как к ним приблизился Визгун с двумя собаками, и вид его намекал, что у него серьезный разговор.

Он объявил, что особым указом товарища Наполеона «Звери Англии» упраздняются. Отныне петь это запрещено.

Животные оторопели.

– Почему? – воскликнула Мюриел.

– В ней больше нет нужды, – сказал Визгун строго. – «Звери Англии» были песней Восстания. Но Восстание уже свершилось. Последним его актом стала сегодняшняя казнь предателей. Враг, как внешний, так и внутренний, побежден. В «Зверях Англии» мы выражали нашу мечту о лучшем грядущем обществе. Но теперь такое общество построено. Очевидно, эта песня устарела.

Как бы ни были животные напуганы, наверняка кто-то из них выразил бы недовольство, но тут овцы заблеяли свое «четыре ноги – хорошо, две – плохо» и не смолкали несколько минут, тем самым решив исход разговора.

Вот так «Звери Англии» канули в Лету. Вместо нее поэт Мизинец сочинил другую песню, которая начиналась словами:

Мой Скотный двор, Мой Скотный двор, Тот, кто вредит тебе, снищет позор!

И ее пели каждое воскресенье по утрам после поднятия флага. Но почему-то ни слова, ни мотив этой песни не вызывали у животных такого подъема чувств, как «Звери Англии».

Глава 8

Через несколько дней, когда животные отошли от ужаса, вызванного казнями, кто-то вспомнил – или вроде как вспомнил, – что Шестая Заповедь гласит: «Животное да не убьет другое животное». И пусть никто не говорил об этом при свиньях и собаках, все чувствовали, что недавние убийства никак с заповедью не вяжутся. Кашка попросила Бенджамина прочитать ей Шестую Заповедь, но Бенджамин, как обычно, сказал, что не хочет ввязываться в такие дела, и тогда она обратилась к Мюриел. Вот что гласила Заповедь, прочитанная Мюриел: «Животное да не убьет другое животное без причины». Каким-то образом последние два слова выветрились из памяти животных. Но они убедились, что Заповедь не нарушали; в самом деле, для убийства изменников, вступивших в сговор со Снежком, причина была еще какая.

Весь год животные трудились даже больше, чем в предыдущий. Стоило огромных усилий заново отстроить ветряную мельницу со стенами вдвое толще прежних и закончить все к намеченному сроку, не считая обычной работы по хозяйству. Животным временами казалось, что они работают больше часов в день, чем при Джонсе, и питаются не лучше. По воскресеньям утром Визгун зачитывал им длинный свиток, прижав его копытом, где в цифрах доказывалось, что производство всех видов кормов возросло на двести, триста, пятьсот процентов. Животные не видели причин не верить ему, особенно учитывая, что они уже не очень ясно помнили, какой была жизнь до Восстания. Но бывали дни, когда им хотелось, чтобы их кормили чем-то посущественнее цифр.

Загрузка...