2. Чужие берега

Река разлилась на два мира, небесный и земной. Золотые, рыжие и багровые облака и там и тут застыли неподвижно в безветренной сумеречной синеве. Лишь струи подводных ключей порождали лёгкую, едва заметную рябь на поверхности холодного зеркала, лишний раз напоминая, что никогда земному не сравниться с небесным.

Сонное солнце щедро рассыпало по речной глади горсть самоцветов и из них соткался слепящий глаза драгоценный ковёр, посреди которого парила между мирами чёрная лодка-однодревка. На ней, выпрямившись во весь рост, стоял человек. Его тёмная фигура неподвижна, будто под ногами не утлый чёлн, у которого даже борта не насажены, а твёрдая земля.

Фёдор стоял у самой кромки воды, и она обжигала его босые ступни осенним хладом, но он не замечал этого и заворожённо смотрел на лодочника.

"Что же ты? Идём со мной".

Слова прозвучали гулко, будто были сказаны в храме. Фёдор вздрогнул, услышав знакомый голос.

"Батя, ты ли? Нешто я помер, коли вижу тебя?"

Лодочник повернул голову к берегу, но Фёдор всё равно не видел его лица.

"Нету смерти, сынок. Идём со мной".

Словно рухнули оковы, державшие Фёдора на берегу, и он шагнул в реку, не замечая её ледяных объятий. Вошёл по колено. По пояс. По грудь. Откуда ни возьмись появилось нежданно сильное течение. Сбило с ног, подхватило, понесло. Воды сомкнулись над головой, неведомая сила потащила вниз, и он рванулся к поверхности, одолевая её. Вынырнул.

Голова мотнулась от удара и мир завертелся. Перед глазами на миг возникла чья-то оскаленная рожа и тут же исчезла. Грохот и красные брызги вслед. Лязг и треск. Что-то толкнуло в спину, и он полетел вперёд. Упал на четвереньки, ударился головой, в глазах снова потемнело, но тут же прошло. Рядом, хрипя и булькая, упал человек. Из разорванного горла торчала деревяшка, щепа. Из раны толчками била кровь. Фёдор вгляделся и узнал тщедушного грека Паисия, товарища по веслу. Его всегда сажали к самому борту, где работа с одной стороны полегче, но с другой гнёт спину так, что в могилу сойдёшь быстрее загребного.

Грек бился в агонии, одной рукой вцепился в деревяшку, а другой судорожно шарил вокруг, будто искал спасения. Растопыренная пятерня плясала прямо перед лицом Фёдора. Вот ведь судьба. Надсмотрщики всё ждали, что Паисий скоро помрёт, а он никак не помирал. От другого кончился.

Фёдор рванулся в сторону и вдруг осознал, что его ничто не держит. Железный обруч всё ещё сидел на левой ноге, но от цепи, приклёпанной к нему, осталось всего полдюжины звеньев.

"Чем это? Ядром? Вот свезло, могло бы вместе с ногой…"

Свезло, ага. В трёх локтях впереди другое ядро превратило борт в облако щепок. Едва глаза успел рукой закрыть. Висок обожгло болью, но вроде вскользь.

Фёдор пытался подняться, но на него два или три раза наступили, каждый раз сбивая с ног. Вокруг орали и толкались гребцы. Весь борт пришёл в расстройство. Рядом с Фёдором, на куршее, на четвереньках стоял янычар и будто телок бестолковый мотал башкой. Кто-то из рабов проворно схватил ничего не соображавшего турка за ворот и утянул на банки. Душить.

Над головой снова грохнуло, и Фёдор опять распластался. Он прополз пару банок к корме, когда галера всем своим деревянным телом вздрогнула от сильнейшего удара. Немалых трудов стоило подняться на ноги. Прикрываясь будто щитом телом какого-то бедняги, Фёдор огляделся.

Вокруг кипел бой. Христианские воины перебирались на басурманскую галеру. Трещали тюфеки и аркебузы, лязгала сталь. Со всех сторон неслась брань и проклятия на нескольких языках. Около десятка гребцов, кому удалось освободиться, схватились с турками голыми руками. Другие орали и пытались вырвать цепи. Многие рабы безвольно повисли на вёслах. Мёртвые? Не все. Иные начинали шевелиться. Непонятно только, с чего бы это они чувств лишились. К удивлению Фёдора, он разглядел, что и несколько басурман сидели на куршее и покачивались, обхватив головы руками.

Осматривался он недолго. В двух шагах перед ним один из янычар отмахивался от наседавшего христианина. Фёдор бросился на басурмана со спины, захватил его руку, и христианин тут же проткнул жертву коротким "кошкодёром". Что-то крикнул Фёдору. Тот не разобрал. Вывернул из разжавшихся пальцев убитого ятаган. Вовремя. На него самого кинулся ещё один усатый. Тут бы Феде и конец, ибо то был чорбаши, "начальник супа", воин не из последних. Вот только здесь не дуэль. Янычара отбросил арбалетный болт, ударивший под ключицу. Стреляли с рамбата христианской галеры.

— Федька!

Он встрепенулся, оглянулся на голос. Грохнула пара ружейных выстрелов. В облаке белёсого вонючего дыма Фёдор споткнулся о чей-то труп, нога сорвалась с куршеи и он упал на колени. Это его спасло: над самой головой свистнула сабля. Он успел заметить слева мелькнувший синий кафтан и, извернувшись, ткнул в него ятаганом. Почувствовал: попал.

— Федька!

Кричали ближе к корме.

— Никита, иду!

Он рванулся, походя рассёк самым кончиком клинка толстое брюхо полуголого надсмотрщика с топором, толкнул в спину левента, целившего из лука.

— Фе-едь… ка… — голос хрипел.

— Держись!

Никите, похоже, освободиться от цепи не удалось, но и под банкой он не прятался. Сграбастал в объятия какого-то верзилу, вцепился в горло. Самого Никиту Господь телесным здоровьем не обидел. Косая сажень в плечах. Да вот на беду, противника он себе нашёл и вовсе гиганта. Турок одолевал, а помочь Никите было некому. Четверо его товарищей по веслу, да и соседние, похоже отдали душу Господу. От оружия христовых воинов или басурман — то уже не важно.

Фёдор подскочил, ударил здоровяка в спину. Тот сразу обмяк и навалился на Никиту. Фёдор помог другу выбраться из-под туши нехристя. Никита закашлялся. Прохрипел:

— Цепь…

Федя пошарил вокруг глазами, но ничего подходящего не нашёл. Не ятаганом же её царапать. Он потянул цепь, и она неожиданно поддалась. Тоже порвана, но где-то далече. Вместе они быстро протащили её сквозь кольца на ногах кандальников, освободив ещё троих. Одного, правда, тут же зарубил какой-то басурман, но двое других вцепились убийце в ноги и повалили.

Никита сидел крайним и на его ноге цепь заканчивалась. И снять нечем. В руках оказалась железная змеюка, сажени в три. Он подобрал её, свил в несколько петель, оставив конец свободным, и этим-то концом, будто кистенём с размаху приложил подбежавшего усатого.

Встали спина к спине.

Христиане к тому времени захватили почти всю галеру. Турки оставили противнику куршею и ещё сопротивлялись на рамбате и юте. Здесь они отчаянно пытались свалить рыцаря, от макушки до колен закованного в железо.

Рыцарь орудовал тяжёлым бастардом, вражеские клинки самоуверенно парировал левым наручем. Недешёвые латы хорошо пригнаны по фигуре и двигался рыцарь довольно свободно. Он зарубил последнего из янычар, а потом без особого труда загнал двух оставшихся лучников-левентов под навес над ютом и там прикончил. Вышел наружу и остановился, осматриваясь.

Бой уже стихал. Рыцарь поднял забрало и опёрся о меч. Последние ещё живые турки попрыгали в воду и на баке раздались торжествующие крики. В этот момент Фёдор заметил, как за спиной рыцаря из люка под навесом высунулась усатая рожа. Вслед за усами показалось ружьё-тюфек.

— Сзади! — заорал Фёдор.

Он был слишком далеко и не успел бы даже оттолкнуть рыцаря, но на счастье того вовремя сориентировался и явил проворство Никита. Он взмахнул цепью и захлестнул ею ствол. Грянул выстрел. Пуля расщепила палубную доску возле ноги рыцаря, тот обернулся.

Турок не стал ждать, пока его насадят на клинок бастарда, как барана на вертел и нырнул в трюм. Рыцарь что-то крикнул своим, несколько человек уже спешили к нему, спотыкаясь о трупы, коими завалена вся куршея и банки гребцов.

Латник повернулся к Никите.

— Grazie. Mi hai salvato la vita. Non lo dimentichero.

Он сдёрнул с головы одного из покойников шапку, вытер ею клинок и вложил в ножны.

— Ты понял, что он сказал? — шепнул Никита.

— Благодарит, — ответил Фёдор.

— Разумеешь по-ихнему? — удивился Никита.

— Есть немного.

— Где насобачился?

— Живы будем, расскажу, — отмахнулся Фёдор, — дай дух перевести. Что-то голова кругом идёт.

Голова кружилась не у него одного. Перед самым абордажем Онорато неожиданно стало плохо. В глазах потемнело. Когда он очнулся, как ему показалось, спустя мгновение, то обнаружил себя стоящим на четвереньках. Немедленно вскочил, сгорая от стыда при мысли, что все, несомненно, видели его слабость и могли навыдумывать всякого. Каково же было его изумление, когда он обнаружил, что внезапная дурнота накатила не на него одного.

Впрочем, долго размышлять над этим некогда. Галеры столкнулись, и он бросился в драку. А вот теперь, остывая и приходя в себя, Онорато прислушивался к своим ощущениям и раздумывал, что это было.

Подбежал Бартоломео Серено, старший из его офицеров.

— Проверьте трюм, — распорядился Каэтани, — только осторожно, возможно этот ублюдок там не один.

— Ваша светлость, прошу простить…

— Оставьте, Бартоломео. Позаботьтесь об этих гребцах, они спасли мне жизнь. Снимите с них кандалы.

— Будет исполнено.

— Галера наша! — доложил капитан Хуан Васкес де Коронадо, рыцарь-госпитальер, представительный мужчина лет сорока пяти.

— А что остальные? — спросил Онорато.

— Насколько вижу, все свои отбили, — ответил де Коронадо, — ренегат не стал за них цепляться.

— Он уходит, — добавил Мартин де Чир, старший помощник Хуана Васкеса, — будем догонять?

Каэтани покачал головой.

— Нет. Я и так нарушил приказ Ромегаса. Надо помочь людям ди Кардона.

Он снял шлем и вытер лоб ладонью.

— Им сильно досталось. Дон Хуан, надо поднять тяжелораненых на "Журавль" и "Маркизу". Пусть спешно идут в Порто-Петала, может быть раненым там смогут помочь. А мы пока осмотрим галеры ди Кардона и равномерно распределим гребцов. Дон Хуан, вы слышите меня?

Онорато коснулся рукой локтя капитана. Тот как-то странно смотрел вслед галерам Улуч Али, до ближайшей из которых уже было не меньше двухсот саженей.

— Что с вами?

Де Коронадо вздрогнул, будто очнулся.

— Ваша светлость… Вы не находите странным, что гроза как-то очень быстро прекратилась?

"Прекратилась? А ведь и правда".

Юго-западный ветер, который совсем недавно свирепо трепал знамёна и забирал последние силы гребцов, сменился лёгким северным бризом. Горизонт, только что затянутый свинцовыми тучами, иссечённый нитями бело-голубого огня, теперь был чист. Только на западе виднелась бледная полоска облаков, пуховая перина в которую собиралось улечься солнце. По небосводу разливался багрянец.

"Да тут даже не с грозой странности…"

— Дьявольщина… — пробормотал де Чир.

— Солнце сядет через час, — растерянно сказал Каэтани, — сколько мы гонялись за Луччиали? Неужели так долго?

— Мы начали преследование в два часа пополудни, — сказал де Коронадо, — я записал в журнал. Время прикинул Мартин на глаз, но он не ошибается, точен, как миланские дворцовые часы. Готов поклясться, когда галеры ренегата сцепились с беднягой Джустиниани, они были на расстоянии не более двух миль…

Хуан Васкес оглянулся на северо-восток, дабы прикинуть расстояние до затянутого дымом места основного сражения и осёкся.

— Как это… возможно?

Никакого дыма, догорающих галер, вообще никаких следов недавней бойни там не было. Только далёкий берег просвечивал в синей дымке. Более того, бесследно исчезли и десятки галер Дориа.

— Дьявольщина, — повторил де Чир с какой-то обречённой убеждённостью.

— Спаси, Господи… — прошептал один из стоявших рядом солдат и перекрестился.

— Этого не может быть, — пробормотал де Коронадо.

Он потёр глаза, поморгал, будто отгонял наваждение.

— Что с вами? — спросил Каэтани.

— Не понимаю… — буркнул Хуан Васкес, — какая-то резь в глазах, головокружение. Мерещится всякое…

— И у вас тоже? — удивился Каэтани.

— В каком смысле "тоже"? — удивлённо переспросил де Коронадо, — вы что, испытываете нечто подобное?

— Лёгкое головокружение, да. А перед самым абордажем… Как бы ж это описать… Словом, у вас не темнело в глазах?

— Да, такое было, — кивнул де Коронадо.

— Вам не мерещится, дон Хуан, — сказал Каэтани, — мы все видим одно и то же. До заката остался час. Менее часа. Нет следов сражения, будто весь наш флот уже ушёл в Порто-Петала. Мы все словно проспали несколько часов, и даже не заметили этого.

— Это всё он! — с остервенением прорычал де Коронадо, — проклятый ренегат! Я давно подозревал, что он продал душу Дьяволу. Человек не может быть настолько удачлив.

Несколько человек перекрестились, но Каэтани лишь дёрнул уголком рта в усмешке. Особая ненависть госпитальеров к Луччиали давно стала притчей во языцех. Он немало попил их крови во время осады Мальты, а два года назад в малом сражении одержал победу с соотношением приложенных сил и достигнутых результатов столь обидным для Ордена, что рыцари до сих пор при упоминании имени ренегата теряли самообладание. И вот опять досаднейший удар, да ещё в какой ситуации, от потерпевшего поражение, отступающего противника.

— Ренегат ставит паруса, ваша светлость, — сказал Мартин де Чир.

Каэтани посмотрел в сторону противника. Там будто треугольные драконовы зубы вырастали. Тридцать две галеры ренегата уже почти растворились в сумерках, но теперь снова стали видны. Повернули на юг.

— Знать бы, куда он направился, — сказал де Чир.

— Теперь мне нет до него дела, — ответил Каэтани, — пусть бежит. И лучше, если он зароется в какую-нибудь нору поглубже. Надо идти к нашему флоту. Но сначала я хочу подняться на борт к Джустиниани.

Абордажная партия вернулась на "Капитану" де Коронадо. Туда же перешли выжившие гребца с турецкой галеры, которую взяла на буксир "Тирана" Хуана де Риваденейра. Остальным капитанам де Коронадо приказал оказать помощь отряду ди Кардона.

"Капитана" подошла к галере госпитальеров. Хуан Васкес перешёл на неё первым. Между банками бродили люди маркиза делла Ровере, собирали оружие убитых.

Де Коронадо громко выкликал командующего госпитальеров, Пьетро Джустиниани, Мартина де Феррера и других орденских братьев. Никто не откликался. Генуэзцы смотрели на него исподлобья, дескать: "Хватит уже без толку драть глотку".

Каэтани тоже ступил на палубу мёртвой галеры и его почти сразу же окликнули:

— Ваша светлость!

— Сеньор Бои, вы здесь?! Рад видеть вас в добром здравии!

— Да, — ответил Паоло, — Бог миловал.

Каэтани отметил, что Сиракузец чрезвычайно бледен, будто вся кровь отхлынула от лица.

Рядом с Паоло стояли ещё человек пять. Рыцарь в добротных латах и солдаты в простых кожаных куртках и шлемах-морионах. Один, простоволосый, почему-то был связан, хотя не очень-то походил на турка. Онорато пригляделся и узнал в нём того самого испанца, которого они с Мартином де Феррера спасли от виселицы.

Рыцарь выступил вперёд, коротко поклонился.

— Дон Онорато.

— Дон Франческо, — кивком ответил Каэтани.

— Вам знаком этот человек, дон Онорато? — делла Ровере указал на Диего.

— Да, мне уже приходилось его видеть при весьма печальных обстоятельствах. Предполагаю, вы тоже знаете, кто он.

— Не знал, но Паоло просветил меня. Некий преступник, которого хотел допросить несчастный де Феррера.

— Несчастный? — нахмурился Каэтани.

— Увы, он пал. Сражался, как лев. Вокруг места его гибели целая гора из трупов нехристей.

— Печальное известие, — сказал Каэтани и осенил себя крёстным знамением, — смилуйся и упокой, Господи, душу новопреставленного раба твоего Мартина, храбрейшего воина, жизнь положившего за Святое дело.

Сопровождавшие его солдаты обнажили головы.

— Паоло, вы не знаете, выведал ли де Феррера то, что хотел у сего молодчика?

— Увы, ваша светлость, мне это неизвестно. После ухода из Игуменицы я всего раз виделся с Мартином в Кефаллонии, да и то мельком. Все готовились к сражению. Было не до расспросов.

— Что ж, печально. Видать придётся мне.

Каэтани подошёл вплотную к Виборе, глядя глаза в глаза. Тот взгляд не отвёл, и вообще оставался невозмутим, будто разговор никоим образом его не касался. Минуту спустя герцог хмыкнул и повернулся к Паоло.

— А ведь обстоятельства дела де Феррера мне не известны. И как прикажете теперь поступить с ним?

Паоло сглотнул, будто собираясь с храбростью (а так и было).

— Мне кое-что известно, ваша светлость.

— Вот как? Уже лучше. Но займёмся этим позже, солнце уже скоро сядет.

Подошёл де Коронадо. Каэтани обратился к нему.

— Дон Хуан, возьмите эту галеру на буксир.

— Трупы нехристей за борт?

Каэтани пожал плечами.

— Разумеется. Не забудьте снять с них всё ценное.

Через несколько минут, когда край солнечного диска уже коснулся горизонта, христиане взяли курс на север. Пошли против ветра и на тех венецианских галерах, где перед боем срубили мачты[12], ставить их назад не стали.

К десяти галерам Каэтани прибавились восемь из отряда ди Кардона и три захваченных турецких. Отдав распоряжения по эскадре, герцог спустился вниз, перевести дух. Каютой любезно поделился де Коронадо. Конечно, вдвоём здесь было не повернуться, тесновато, койка всего одна, но спать Каэтани надеялся в своей палатке, которую, разумеется, уже должен был развернуть в Порто-Петала расторопный и исполнительный капитан "Грифона" Алессандро Негрони.

Слуга Хуана Васкеса помог разоблачиться, подал воду для умывания и Онорато, не снимая сапог растянулся на койке.

Расслабиться никак не получалось. Перед глазами как наяву вставали кровавые картины минувшего дня. Ему захотелось перечитать Геродота, тот эпизод, самый любимый, посвящённый Саламинскому сражению.

В его каюте на "Грифоне" на полке стояли книги, с которыми он не расставался даже на войне. Плутарх, Геродот, Юстин, три тома из недавно открытого и изданного на языке оригинала обширного труда Диодора Сицилийского. Онорато любил читать именно на древнегреческом, хотя знал его не так хорошо, как латынь, и первоначально познакомился с трудом Отца Истории в переводе Лоренцо Валлы, изданном ещё в прошлом веке. Книги в дорогом и отлично сохранившемся переплёте за внушительную сумму приобрёл его дед Камилло незадолго до своей смерти. Онорато было тогда восемь лет и как всякий мальчишка он жадно интересовался древней историей, предпочитая, разумеется, рассказы о войнах и воинах. Правда до древнегреческих текстов добрался попозже, отроком.

И вот он самолично испытал всё то, что выпало на долю Фемистокла и Аристида, его любимого героя. Сейчас, как никогда прежде хотелось вновь погрузиться в эти строки, сравнить ощущения, давние мальчишеские грёзы и обретённую реальность.

Да, она оказалась куда суровее, чем он мог вообразить, а ведь то был не первый его бой. Ему уже приходилось сражаться с берберскими пиратами, но с нынешней бойней те стычки и близко сравниться не могли.

Увы, де Коронадо не был книжником. Оставалось надеяться, что библиотека в каюте "Грифона" не пострадала от какого-нибудь случайного ядра, прошившего борт.

Мало-помалу тело расслабилось, но возбуждённый переживаниями разум отдыхать не собирался и жаждал деятельности. Онорато кликнул слугу и велел привести к нему тех двух гребцов, благодаря которым он остался жив.

Гребцы вошли в каюту в сопровождении Серено. Тот из бывших рабов, что был постарше, верзила, столь ловко обращавшийся с цепью, треснулся лбом о дверной косяк и ругнулся на непонятном языке.

Онорато сел на койке.

— Я ещё раз благодарю вас за спасение. Прошу вас, назовитесь, расскажите, как попали в плен. Обещаю, что сделаю всё, что в моих силах, дабы помочь вам вернуться на родину.

Верзила нахмурился и вопросительно уставился на товарища, который на вид был помоложе. Весь облик здоровяка говорил о том, что из тирады Каэтани он не понял ни слова, отчего Онорато заключил, что бывшие рабы конечно же не итальянцы, и вряд ли испанцы. На греков или далматов они тоже не были похожи — оба светлокожие и русоволосые.

Товарищ верзилы некоторое время морщил лоб и жевал губами, будто подбирал слова. Наконец медленно, спотыкаясь через слово, заговорил по-итальянски. С чудовищным и совершенно незнакомым акцентом.

— Мы, светлейший князь, государя Ивана Васильевича служилые люди. Я зовусь Федька, Михайлов сын Ломов, подьячий пушечного стола Разрядного приказа. А товарищ мой — Никита Андреев Ветлужанин, сын боярский. В полон мы угодили нынешним летом при татарском разорении, когда царь крымский Москву спалил.

Некоторые слова Фёдор не смог перевести и сказал по-русски. Онорато разобрал не более половины фразы. Главное, однако, уловил.

— Вы московиты?

Фёдор кивнул. Каэтани усмехнулся.

— Да, признаться я взял на себя весьма непростые обязательства, но долг — есть долг. Моё имя Онорато Каэтани де Сермонета, и я всегда плачу свои долги. Теперь отдыхайте. Когда мы высадимся, вас накормят. Позже побеседуем ещё. Признаться, я впервые говорю с московитами.

— А ничё ты по-фряжски шпаришь, — уважительно заявил Никита, когда они вышли из каюты, — что хоть он сказал-то?

— Сказал — должник наш.

— Ну, то нам нелишне, — хмыкнул Никита, — а как звать боярина?

Фёдор назвал имя.

— Как? — хохотнул Никита, — Нарата Китанин? Вот же дал Господь имечко[13]. А ведь боярин, а то и князь. Ох, чудны дела твои, Господи…

Галера "Капитана" была лантерной, то есть несла на корме три больших фонаря, позволявших собирать корабли в темноте. На остальных галерах было по одному фонарю меньшего размера, но в отряде ди Кардона и они уцелели не все.

Наступила ночь, и вереница огней приближалась к берегу. Де Чир, ныне главный кормчий отряда, справедливо рассудил, что в темноте слишком рискованно идти проливом между Оксией и материком, поэтому остров обогнули с запада мористее.

К счастью, ночь вышла безоблачной и серебряный диск луны облегчал задачу рулевым. Измотанные гребцы еле ворочали вёслами, их никто не подгонял. Разве что две галеры с ранеными Каэтани выслал вперёд и велел поторопиться.

Бухта Порто-Петала по прикидкам де Чира уже должна была появиться, но её всё не было.

— Ну не могли же мы её проскочить, — удивлялся Каэтани, который вновь поднялся на палубу, — там весь наш флот. Всё в огнях должно быть.

— Я не узнаю примет, ваша светлость, — растерянно бормотал де Чир.

— Да какие приметы можно разглядеть в темноте? — удивился Хуан Васкес.

— И верно, — поддакнул Каэтани, — не беспокойтесь, Мартин, просто мы идём очень медленно, люди устали.

Помощника эти доводы, похоже, не очень убеждали. Он напряжённо всматривался в темноту, не отрывая взгляд от пары далёких огоньков — фонарей "Журавля" и "Маркизы".

— Они приближаются, — сказал он через некоторое время с нотками удивления в голосе.

— Кто? — спросил Каэтани.

— Наши. "Журавль" и "Маркиза". Огни приближаются.

Примерно через полчаса галеры достигли ушедших вперёд и выяснилось, что "Журавль" сел на мель, а "Маркиза" пытается его снять.

— Дон Онорато, — сказал Хуан Васкес, — мне кажется, нам надо высадиться здесь. Дальше продвигаться вслепую рискованно. Уже давно должна быть бухта, она совсем недалеко от Оксии. Мне кажется, мы заблудились. А что не видели огней, так может мы отклонились западнее и миновали её за островом Макри?

— А как же раненые? У нас нет ни одного лекаря.

— На всё божья воля, — покачал головой де Коронадо, — всё равно мы никак им не поможем, если будем всю ночь плутать среди здешних островков или, чего доброго, напоремся на скалы.

— Ну хорошо, — неохотно согласился Каэтани.

"Капитана" повернула к берегу.

Когда до него было уже рукой подать, Диего Вибора, который до этого смирно сидел на куршее возле задней мачты со связанными за спиной руками, внезапно распрямился, как пружина, и впечатал колено в грудь стража. Тот такой прыти совсем не ожидал и растянулся на палубе. Диего упал сам, но сразу же по-кошачьи извернулся, подкатился к солдату спиной, вслепую нащупал рукоять меча. Поднимаясь, вытянул его из ножен. После чего, запрыгнул на постицу[14] и бросился в воду. Остальным солдатам и гребцам сил достало только на то, чтобы проводить его прыжок взглядами.

Один из испанцев вскинул к плечу аркебузу, но тут же чертыхнулся и опустил. Не заряжена, и фитиль не зажжён. Другой начал торопливо крутить вороток арбалета, но было поздно, Вибора скрылся во тьме.

— Тьфу ты, зараза, — в сердцах сплюнул аркебузир.

— Может утоп? — понадеялся арбалетчик, — руки-то связаны.

— Да хоть бы и утоп. Спрос-то с нас будет…

Узнав о случившемся, Каэтани семиэтажно выругался, но ничего предпринимать для поимки беглого не стал. Собственно, он всё равно понятия не имел, что делать с Виборой.

Галеры встали на якорь, не выбирая места. Оставалось лишь молиться, чтобы ночью не начался шторм, который пророчил (и, похоже, ошибся) Ромегас.

Команды высадились, разбили лагерь. На галерах остались лишь гребцы-каторжники, да немногочисленная охрана.

Ночь прошла довольно спокойно. А наутро христиане поняли, что чудеса минувшего дня — это ещё цветочки. Как рассвело, Хуан Васкес, де Чир и с ними ещё трое капитанов поднялись на близлежащие холмы, дабы осмотреть береговую линию и сориентироваться.

Новость, ими принесённая, повергла всех в шок.

— Это какой-то чужой берег, — мрачный, как туча де Чир раскрыл свою толстую тетрадь-дерротерро, описание берегов, — когда шли сюда, я записывал все приметы, любую мелочь.

— И что? — спросил Каэтани.

— А то, что вон у того холма очень приметная вершина со скалой и я это отметил.

— Ну это же хорошо, — сказал Каэтани, — значит мы знаем, где находимся.

— Ни черта мы не знаем, — в сердцах сплюнул де Чир, — этот приметный холм был островом.

Загрузка...