Скворец №17 (рассказы)

СКОЛЬКО СТОИТ ДЕВОЧКА

Младшие сестренки бегают вокруг чугунной печки и отнимают друг у друга ленточки. Шум и крики мешают Зауреш. Но что поделаешь? Она привыкла к этому шуму. Остается решить три задачки, повторить наизусть стихи, и тогда можно успеть ещё полепить.

Зауреш любит лепить из пластилина. Для школьной выставки она сделала собаку, лису и курицу. Лучше всего получилась собака — даже учительница похвалила, но в этом нет ничего удивительного, потому что это Джулька. Пока Зауреш лепила, Джулька сидела у печки и грызла кость. Пластилиновая собака тоже грызла кость, и учительница сказала, что Зауреш нашла собаке естественную позу.

Потом Зауреш лепила Джульку ещё раз, но так больше не получалось. Просто Джулька надоела ей. Глаза бы на неё не смотрели, дуреха какая-то! Лает на всех без разбору, бегает по чужим дворам и вечно попрошайничает у соседей, будто дома её голодом морят. Нет, Джульку лепить она больше не будет. Сегодня Зауреш попробует вылепить верблюда. Только хватит ли на верблюда пластилина?

Хорошо и уютно дома, когда на улице крутит метель. Только мать неважно себя чувствует, лежит на кровати и, наверно, спит, а девочки никак не угомонятся, рвут друг у друга ленточки и кричат — нет, не кричат, а вопят так, что Зауреш ничего не соображает. Так ей, пожалуй, никогда не закончить уроков, а ведь надо ещё повторить стихи и успеть хоть немного полепить. Хорошо бы их спать уложить, а то обязательно подсядут, станут просить пластилин, а пластилина и так мало — неизвестно, хватит на верблюда или нет. Ой, как кричат!..

Сейчас двойняшкам уже по до ленточек, кричат просто так, кто кого перекричит, у кого сильнеё глотка. Так гудят, что даже не слышно, как шумит на дворе метель. Зауреш стискивает зубы, зажимает ладонями уши и отчаянно впивается в учебник.

И вдруг задумывается: почему это мама молчит? Почему не одернет девочек, не прикрикнет на них? Зауреш оглядывается на кровать: маме плохо. Так, наверно, плохо, как никогда. Мать лежит на боку, упираясь руками в стенку, и сдержанно стонет. Зауреш подлетает к сестричкам, дает затрещину одной и другой.

— Что с тобой, ма?

Мать поворачивает лицо к Зауреш — измученное, с темными невидящими глазами. Младшие сестренки, примолкшие было, испуганно — сразу и вместе, как по команде, — начинают плакать. Мать кладет руку на голову Зауреш.

— Оденься, пойди к баскарме[4], пускай пришлет машину…

Наверное, ей сразу становится легче, потому что она поднимается, прислоняется спиной к стене, вытирает платком мокрое лицо и склоняет голову набок, словно прислушиваясь к чему-то. Глаза её при этом светлеют, и девочки, глядя на мать, тут же затихают.

Дорога к баскарме нелегка. Зауреш качается, как пьяная, низко пригибается, обжимая полы шубейки, рвущейся из рук, и долго плутает в снежной кутерьме.

Кочубай-ага спит. Пока жена будит его, расталкивая, просыпаются мальчишки — Чотур, Мирзахан и Эльдар; один лишь грудной Раис сопит в своей колыбельке, свисающей с потолка. Мальчишки вылезают из-под одеяла, пялят на Зауреш глаза, зевают и улыбаются ей.

— Спите! — кричит мать, и они снова залезают под одеяло. Оно у них одно на троих, и они возятся под ним, перетягивая каждый на себя.

Со сна Кочубай-ага долго не может взять в толк, что от него хотят. Только выпив воды и ещё раз выслушав девочку, он одевается.

— Зачем тебе идти самому? — говорит жена. — Не можешь Ивану позвонить, чтобы поехал?

— Сапара надо уважить.

Сапар, отец Зауреш, — главный животновод в колхозе и приятель баскармы.

Едут они в «газике». Метель, ещё недавно бесшабашная и дикая, сейчас становится тише. Толстый Кочубай-ага спокойно держит свои короткие руки на руле. Сильными огнями от фар расталкивая снежную речку, «газик» плывет в пей, качаясь, как упрямый кораблик.

У дома лаем их встречает Джулька. Баскарма торопливо выскакивает из «газика», входит в дом, но, увидев Дамеш, уже одетую, спокойно улыбается. Он сгребает её в охапку и слегка приподнимает.

— Что ты делаешь? — пугается Дамеш.

— Достаточно ли ты тяжела и не рано ли везти?

Дамеш поправляет платок на голове:

— Ну и как?

— В самый раз!

— Может, ты ещё знаешь, кто у меня будет?

Кочубай-ага осматривает ее.

— На этот раз мальчик, можешь мне поверить. Слава богу, у меня их четыре, умею разбираться. Сапар будет доволен. Теперь ему не открутиться — поить меня будет три дня. — Баскарма хлопает себя по животу.

— Ты же не пьешь, — говорит Дамеш. — Доктор тебе запретил.

— Пускай доктор запрещает своей бабушке. Чтобы я не выпил по такому случаю?

Он смешно подпрыгивает, этот Кочубай-ага, большой шутник и балагур, хлопает по своим сапогам, но как только Дамеш закрывает глаза и проводит рукой по лицу, перестает веселиться, обнимает её за плечи и ведет к дверям.

— Доченька, — говорит мать, задерживаясь у выхода, — весь дом на тебя остается. Попроси тетю Марусю, она поможет по дому, если надо…

Двойняшки цепляются за мать, но Зауреш оттаскивает их, и они тихонько скулят.

— Я вернусь скоро, дорогие мои…

Зауреш прижимается к её плачу и горячо шепчет:

— Привези нам мальчика, ладно? Девочку не надо…

— Какой разговор! — кричит Кочубай-ага. — Разя сказал — мальчик, значит, будет мальчик.

Как только они выходят, в дом врывается метель, она колотит в стены, гоняется за вспугнутыми тетрадками, колышется в занавесках над зеркалом. Зауреш приникает к узкому окошку и смотрит, как в свете фар мечется снежный клубок — это Джулька прыгает перед машиной, заливаясь лаем.

Когда «газик» выезжает со двора и исчезает в темноте, Зауреш становится так одиноко и страшно, что она начинает плакать. Вслед за ней ревут и двойняшки. Зауреш вытирает слезы и кричит на сестер. Пускай знают, что теперь Зауреш здесь главная и сестры обязаны слушаться ее. Она кормит девочек кислым молоком с лепешками и укладывает спать. Теперь она им все равно как мать. Девочки покорно дают себя раздеть, послушно ложатся, прижимаются друг к дружке и тотчас засыпают.

В доме тихо, только метель пронзительно и тонко гудит в печной трубе. Зауреш приносит кизяку и растапливает на ночь печку. Огонь долго воюет с ветром, гудящим в трубе, фыркает, задыхается дымом, плюется и стреляет искрами, но печка все же начинает весело гудеть, втягивает весь дым из комнаты и выталкивает его по трубе в стужу и метель.

Теперь, когда сестренки спят, можно заняться верблюдом.

Зауреш напряженно вглядывается в пластилин, обминает его пальцами, вспоминая, как выглядит верблюд. Но пальцы не слушаются, они лепят не верблюда, а мальчика, да, именно мальчика, и, наверно, такого, какого хотелось отцу. Получается круглый, ушастый, с глазами навыкате малыш, со ртом до ушей, с длинным чубчиком на стриженой голове. Он стоит на своих крепких ножках и смотрит из-под приподнятой руки, следя за летящим орлом. Правда, орла здесь нет, но его нетрудно представить.

Засыпая, Зауреш видит, как распахивается дверь и входит отец. Снег тает на его красном лице и усах. Он радостен, буен и пьян. Он подхватывает сына и подкидывает его к потолку. Он топает ногами, хохочет, поет, а вместе с ним топает и поет откуда-то свалившийся Кочубай-ага, и оба они радуются маленькому крепышу, который ещё до своего рождения получил красивое имя Темир. А имя для девочки даже не стали придумывать…

Возвращаясь из поездок по отгонным пастбищам, отец только ел. читал газеты и спал. Даже резвые двойняшки затихали, с опаской поглядывая на него, а мать, всегда спокойная и ласковая, часто раздражалась. И все облегченно вздыхали, когда он уезжал.

Так было раньше, а сейчас отца не узнать. Они куролесят вместе с баскармой, резвятся, как мальчишки, кидают с рук на руки Темира. перебрасываются нм, как мячом. Сердце Зауреш замирает от страха — и не зря, потому что мальчик падает. Зауреш закрывает глаза и долго держит их закрытыми, боясь увидеть разбитого Темирчика. но ничего страшного не происходит: мальчик вскакивает, взрослые опять прыгают вокруг него, хлопают в ладони и поют. Все носятся, колотят ногами об пол, а потом, наплясавшись, садятся за стол, пьют водку, и маленький Темир тоже пьет со всеми.

Зауреш наблюдает за ними из угла и не решается подойти к столу. И вдруг ей приходит в голову: почему нет матери? Она оглядывается, бросается к одеялам на кровати, ощупывает их и понимает: её нет в доме. Может быть, её совсем уже пет, она умерла? И тогда Зауреш плачет и просыпается вся в слезах.

Зауреш долго сидит, вслушиваясь в шум. Это бушует метель, но в шуме ей все ещё чудится топот ног и крики подгулявших мужчин. На столе тускло коптит трехлинейка, фитилек дрожит, окруженный радужным венчиком. Сестренки спят. Зауреш понимает, что все это сон, ложится рядом с сестренками, засыпает и на этот раз спит без сновидений.

Утром приходит тетя Маруся.

— Была я в больнице, — говорит она, задумчиво смотрит на Зауреш и гладит её по голове. — Сестренка у тебя ещё одна.

Тетя Маруся доит корову, топит печку, кормит девочек и торопится домой. Зауреш смотрит в окно и не знает, что делать. Метель затихает. ещё недавно была осень — слякоть и грязь, а сейчас глаза болят от сверкающей белизны. Улицы в снегу, стены домов залепило снегом. Пробирается кот, осторожно встряхивая лапами. Из сарая урчит Джулька. В сенях кудахчет курица. Но Зауреш остается ко всему равнодушной. Она оцепенела вся и думает о новой сестренке: зачем ты появилась вместо Темирчика? Кто тебя просил?

В полдень Зауреш закрывает двойняшек на замок и идет в больницу, но к матери её не пускают. Медсестра Айша говорит, что приходил отец, а больше одного посетителя нельзя, время сейчас не для свиданий. Придется прийти завтра.

— А что папа? — спрашивает Зауреш.

Толстая усатая Айша тяжело вздыхает.

— Я удивляюсь на некоторых, которые могут терпеть таких людей, — неопределенно говорит она.

Она не стала объяснять, кого имеет в виду под «некоторыми», но Зауреш понимает.

Дома отца она не застает. В правлении колхоза его тоже нет. Зауреш не знает, что думать. Не приходит отец и на следующий день. Зауреш готовит еду, доит корову, кормит коня и овец, но ни на минуту не забывает об отце. От тети Маруси она узнает, что он уехал вместе с её мужем Иваном, колхозным шофером, на зимние пастбища. Но почему же он не зашел домой? Разве он не хотел посмотреть на дочек своих, узнать, как они живут без мамы, проверить хозяйство? Вечером заходит к ним баскарма. Он не шутит и не смеется, как всегда, растерянно моргает глазами, поглаживает свои тонкие седые усы и печально смотрит на двойняшек. Они сидят на кровати и бинтуют куклу ленточками. Они уже слышали о новой сестричке и готовятся стать для неё няньками. Они обсуждают, кому из них что делать, когда маму с девочкой привезут из больницы.

— Значит, домой не заходил?

Кочубай-ага, не простившись, уходит.

На следующий день Зауреш приходит в больницу в приемные часы. Айша проводит её в светлую комнату, где стоят шесть кроваток с номерками, и показывает на крайнюю, в которой лежит её новая сестричка. Девочка открывает свои мутные глазки и кряхтит, сморщив красное личико.

— Посмотри, какая красавица, прямо пташечка! — говорит Айша и восторженно чмокает: — Гу-гу-гу! Мца, моя маленькая!..

Зауреш отворачивается. Только в насмешку это розовое существо с расплывчатыми глазками и лысой головой можно назвать красавицей. Айша ведет Зауреш в другую палату. И там у окна она видит мать. Тихая, причесанная, в полосатой пижаме, похожая на мальчишку, она лежит на высоких подушках. Зауреш уткнулась матери в бок и плачет. И мать тоже не выдерживает и тоже плачет. И так они плачут вместе, две женщины — большая и маленькая, — оттого что не сумели порадовать отца и родить ему мальчика. Потом Зауреш торопливо рассказывает о сестренках, о доме и о тете Марусе. Только ни слова об отце. Ни о чем не спрашивает, и мать тоже о нем не вспоминает.

Вечером заходит Кочубай-ага:

— ещё не приходил? Дикий человек! Обещали метель, а он мне вот так здесь нужен…

И опять баскарма сам но свой — не шутит, не смеется, оглядывается по сторонам, машет рукой и уходит.

Ночью поднимается метель. Снова ветер гудит за стеной, дом скрипит и стонет, и всю ночь не спит Зауреш, прислушиваясь к завыванию. За дверью скулит Джулька, но Зауреш не пускает ее, потому что в сарае овцы, корова и конь и надо, чтобы кто-то стерег их в эту страшную ночь.

Наутро метель затихает. Зауреш уводит сестренок к тете Марусе. выводит коня из сарая и едет в степь. За поселком её нагоняет «газик». Водитель тормозит машину.

— Куда путь держишь? — спрашивает он.

Это Кочубай-ага. Зауреш узнает его и гонит копя вперед. Баскарма пускает «газик» па полную скорость, догоняет Зауреш, выскакивает из кабины, грузный, краснолицый, не на шутку рассердившись.

— Чтобы духу твоего не было! — кричит он и грозит кулаком. — Сейчас же домой!

Кочубай-ага страшен. Зауреш поворачивает коня к поселку. Но, когда «газик» исчезает из виду, ныряет за степной увал, она снова едет в степь — ничего сделать с собой не может.

Степь лежит оцепенелая и тихая, отдыхая после метели. Снег лепится у кочек, на стогах с растрепанными вершинами, у выбоин, усеянных клочьями соломы. Конь цокает по затвердевшей дороге, изъезженной сотнями машин, ещё недавно возивших зерно со станов, а сейчас пустынной, как река, покрытая льдом.

Девочка оглядывается, чтобы не сбиться с пути. Она прикрывает глаза и дремлет, доверясь коню. И тогда перед ней возникают то хмурый отец, то мать в полосатой пижаме, то плачущие сестры… Зауреш опускает поводья, конь останавливается, степь перестает качаться и уплывает вниз… Девочка просыпается, дергает поводья, конь набирает скорость, копыта неутомимо цокают по обледенелой степи. Но снова бессильно опускаются поводья, сами собой закрываются глаза, и опять возникает перед нею отец с тихим, отрешенным и равнодушным лицом.

Впереди колышется горизонт. Степь сдвигается с места и плывет навстречу. Может быть, снова начинается метель? Горизонт растекается широким облаком, из облака появляется всадник, потом второй и ещё двое. А потом бредут овцы, много овец, огромный гурт, а сзади и по бокам едут чабаны. Они кричат, свистят, щелкают бичами, коней поворачивают боком и гонят овец вперед, не давая им разбегаться по степи.

Зауреш останавливается. Один из всадников задерживается.

— Аман ба! Откуда едешь и куда?

Зауреш отбрасывает косичку назад. Чабан смеется:

— Девочка?

Это совсем молодой ещё парень, небритый и веселый. Он нравится Зауреш, и она не скрывает, куда и зачем едет.

— Сапар Аргенбаев? — кричит чабан. — Отец? Езжай прямо, увидишь вышку, свернешь направо к зимним кошарам. Кочубая-ага знаешь? Он туда поехал. Жив-здоров твой отец, сидит на базе, бешбармак ест, спит, а Иван чинит машину. Ну езжай, езжай, отец обрадуется…

Зауреш трогает коня. Она совсем не уверена, что отец обрадуется. А что ещё скажет баскарма, увидев ее? Она долго плутает по степи, останавливается, снова дергает поводья, и, как ни старается медленней ехать, все же в конце концов появляются зимние кошары, «газик», полуторка с поднятым капотом и костер, возле которого сидят люди. У костра долго не замечают всадника, потому что думают: конь пасется сам по себе. Всадник припадает к шеё коня, конь клонится к былинкам, торчащим из снега, переходит с места на место, спускаясь в низинку. Но когда он поднимается на холм, у костра замечают всадника, машут руками и кричат, и тогда всадник разворачивает коня и уходит. Люди садятся в «газик», треск мотора долго мчится за топотом копыт.

Конь идет сперва рысью, потом галопом, вскоре снова переходит на рысь и совсем замедляет бег, потому что маленький всадник начинает сползать со спины и, наверно, упал бы, повиснув на стременах, если бы не подоспел человек и не подхватил его на руки. Это Сапар Аргепбаев.

…И опять крутит метель, летят снежные шлейфы, плывут стога, несутся клочья соломы и мелькают лица: ушастый Темирчик, Кочубай-ага, плачущие сестренки, мать в полосатой пижаме и усатое лицо отца.

Зауреш открывает глаза. На щеке её тает чье-то горячее, тяжелое дыхание, пропитанное табаком, морозом, бензином и чем-то ещё, знакомым и волнующим, — да, пахнет овцами, домом, отцом. Она видит обмороженные сизые щеки, воспаленный мигающий глаз и висячий ус со снежной капелькой на тоненьком конце…

Они едут в «газике». Сзади, не отставая, скачет конь. За рулем сидит баскарма, держит руль за бока, как барана за рога, отец сидит рядом, и Зауреш у него па коленях. И оба дымят, и от табака так приятно щекочет в носу, так хорошо, что Зауреш снова закрывает глаза и робко прижимается к отцу, чтобы слышать его дыхание.

— Ты знаешь, сколько она отмахала на коне? Больше тридцати километров. Девчонки пошли, я тебе скажу, хоть в кавалерию назначай…

Кочубай-ага курит, кашляет, хрипит и ни на минуту не умолкает. Сапар сдержанно и достойно слушает его.

— Это бандит, а не девочка. Хуже мальчишки. Накажи меня аллах, если это не так. Ты послушай, как она меня обманула! — кричит баскарма, возбуждаясь. — Я нагоняю ее, говорю: езжай, деточка, домой, без тебя есть кому позаботиться о твоем сумасшедшем папаше. Тихо так, вежливо, понимаешь, говорю, она может подтвердить. — Баскарма осторожно скашивает глаза на Зауреш. — Ну, ребенок есть ребенок — послушала и повернула домой. А не тут-то было…

Эту историю он рассказывает в третий раз, и она ему, видно, не надоедает. Не надоедает она, кажется, и Сапару, хотя лицо отца остается невозмутимым.

— Послушай, у тебя все такие девочки, как эта? — шепотом спрашивает баскарма и совсем уже тихо добавляет: — Может, мы её сосватаем за Мирзаханчика, а?

Сапар, до этого молчавший, щурит один глаз и, сплюнув из кабины в степь, спрашивает:

— Кто такой Мирзаханчик?

— Это мой сын.

— Твой сын? — переспрашивает Сапар и снова молчит.

— Ну так как — договоримся?

Сапар прокашливается, опять плюет в степь и не отвечает.

— Ну, если тебе жаль старшую, может, сосватаем одну из младших за моего Чотурчика, а?

— Ха! — презрительно отзывается Сапар.

— Можно подумать, у тебя одного только девочки, — обижается баскарма. — Не так уж много стоят они, поверь мне… На, возьми у меня из пачки папиросу, прикури и сунь мне её в рот!

Взрослые курят, баскарма все кашляет, хрипит и ни на минуту не умолкает. Это умный и хитрый аксакал. Своих четырех мальчишек он расхваливает, как цыган лошадей, не забывает мимоходом похвалить и жену. Слава аллаху, он не обижается на судьбу, а есть вот некоторые — пха! — так они очень даже могут прогадать…

— Невеликое счастье иметь одних дочерей. Ты думаешь, так уж много они стоят по сегодняшним цепам?..

Зауреш открывает глаза и впервые за всю дорогу отваживается спокойно, без страха, посмотреть на отца. Отец слушает баскарму с важным и достойным видом. Лицо его недвижно, только висячие мокрые усы подергиваются в едва заметной снисходительной усмешке. Он докуривает папиросу, выбрасывает её в степь и осторожно кладет свою большую, жесткую ладонь на голову дочери. Зауреш прижимается к отцу, закрывает глаза и видит перед собой веселые глазки младшей сестренки:

«Мца, моя маленькая!»