Сквозь время

ОСНОВАТЕЛЬ КОЛОНИИ

Правда, только правда, вся правда. С Джеком Барлоу мы дружили лет двенадцать, но, как говорится, истина мне дороже. Да, двенадцать лет пять месяцев и три недели, если не считать тех девятнадцати тысяч семисот сорока четырех лет… Но об этом потом. Прежде всего о самом Джеке.

Да, он не был великим художником. Это факт. Тонкости светотени и законы перспективы всегда оставались для него тайной. Впрочем, он обладал несравненно более важным талантом — он умел продавать свои картины. И как продавать!

Я свидетельствую: будь у Джека немного больше художественного вкуса и немного меньше изворотливости, пропали бы все мы — и сам Джек, и я, и машина времени.

Кстати, вы не находите, что, строго говоря, машина времени — совсем неудачное название? Разве автомобиль — машина пространства? С точки зрения математики, следовало бы говорить: интегратор альфа-функции сингулярной депрессии четвертого измерения. Именно альфа-функции, хотя Олаф Нильсен — он сам мне это говорил — склонен считать альфа-функцию лишь частным случаем формулы Рейхера. Однако каждому ясно… Простите, я отвлекся. Машина времени — так машина времени. В конце концов, такова традиция.

Идея машины времени появилась у меня, когда я изучал неэвклидову геометрию. На проект ушло три года — и я еще работал по ночам! Кое-какие сомнения все-таки оставались. Поэтому мне пришлось посоветоваться с профессором Эберлингом, моим шефом по кафедре математического анализа в колледже Рингтауна. Эберлинг… Вы не знаете его? Малюсенький человечек, плешивый, с козлиной бородкой и писклявым голосом. Студенты называли его “Гномом”… Эберлинг молча выслушал мои объяснения, пожал мне руку своей маленькой лапкой и пропищал: “Прощайте, мистер Харт. Мы не можем доверить преподавание фантазерам. Лет десять назад профессор Мак-Гилл тоже свихнулся на этой идее. И если мы расстались с профессором, едва ли разумно делать исключение для начинающего ассистента. Это было бы нелогично. Прощайте”.

Вот тогда-то у Джека и возникла мысль об акционерном обществе “Харт, Барлоу и К°”. “Пустяки, не огорчайся, — сказал мне Джек. — Во сколько обойдется эта паршивая машина? Надеюсь, она не будет размерами с авианосец?.. Я достану деньги, ты построишь машину, а доходы разделим пополам”. На мое замечание о том, что поездка в будущее или прошедшее вряд ли может принести доход, Джек ответил коротко: “Ты — осел, Боб”.

Самым трудным было достать кюрий. На полторы унции этого радиоактивного элемента ушла выручка с трех огромных полотен Джека. Но когда мы все-таки получили кюрий, оставалось уже немногое — монтаж приборов, установка амортизатора.

Наконец машина была закончена. Черт побери, это был великий день! И хотя улицы Лондона тонули в липкой тине сырого сентябрьского тумана, на душе у меня было светло и радостно, как в майский полдень. Даже Джек, совсем не склонный к лирике и восторгам, сказал: “Подумать только — один поворот рычага, и эта штука понесет нас по волнам бесконечности…”

Как видите, Джек совсем не разбирался в математике. Причем здесь волны? Сингулярная депрессия четвертого измерения не имеет волновой природы — в этом со мной согласен сам Олаф Нильсен. Что же касается альфа-функции, тут есть одна тонкость, которая… Но я снова отвлекаюсь…

Так вот, машина была закончена. Она занимала почти половину комнаты; мольберты Джека пришлось отодвинуть к самому окну. Плавным обводам машины мог бы позавидовать гоночный автомобиль. А щит управления с двумя десятками приборов внушал уважение даже нашему квартирохозяину.

— Ну, Джек, — сказал я, пожав руку Барлоу, — дело сделано. Мы можем отправляться. Сегодня. Сейчас. Сию минуту.

— Очень хорошо Боб, — ответил Джек. — Мы так и сделаем. Маленький пробный рейс, а?

— Конечно, дружище, — согласился я. — Лет на сто вперед. И посмотрим, что тогда скажет Эберлинг.

— Он скажет, что ты осел, и будет прав, — пожал плечами Джек. — На сто лет вперед! Болван! Вспомни, чем была Англия сто лет назад. А что такое Англия сейчас! И чем она будет еще через сто лет? У вас в математике это, кажется, называется экстраполяцией. А на простом языке очень подходит словечко “упадок”… К тому же через сто лет все будут такие умные, что любой сопляк из начального колледжа даст нам сто очков вперед. Нет! Лететь в будущее я не согласен.

Признаться, я был настолько обескуражен решительным тоном Джека, что и не пытался возражать.

— Летим в прошлое, — заявил Джек. — И по возможности дальше. Скажем, на двадцать тысяч лет назад. С нашими знаниями мы будем казаться дикарям богами и легко сделаемся самыми могущественными людьми на земле. Мы научим дикарей добывать огонь и выделывать глиняные горшки. Перед современным оружием в ужасе разбегутся мамонты и носороги.

Вы понимаете, я ведь математик — и только. Политика и эта… экономика — не моя область. Я уступил Джеку и только поинтересовался, не ошибся ли он насчет двадцати тысячи лет. Может быть, сто тысяч или пять тысяч?

— Не говори глупости, Боб, — махнул рукой Барлоу. — За кого ты меня принимаешь?! Я читал и перечитывал “Основатель колонии” старого Джорджа М.Таггарта. Чудесная книга! Именно этот сюжет: современный человек попадает к первобытным людям и организует отличную колонию. Старик здорово пишет! Когда я прочел, у меня сразу же появилась мысль повторить все это. С одним только дополнением…

Джек оглянулся по сторонам и сказал мне на ухо:

— Что ты думаешь о колониях… в прошлом? Мы летим на двадцать тысяч лет назад, создаем там колонии и, вернувшись, объявляем распродажу. “Фирма “Харт, Барлоу и К°”. Распродажа колоний. Гарантия на двадцать тысяч лет”. Это без надувательства: раньше, чем через двадцать тысяч лет колонии и не надумают отделяться… Как твое мнение, Боб?

Я — только математик. Колонии, как вы понимаете, не моя специальность. Однако я решительно заявил Джеку, что “лететь в прошлое” — неправильное выражение. Тут нужно употреблять другие термины, потому что вторая производная альфа-функция, будучи разложена в ряд Маклорена… Э, да что там говорить! Вы думаете, Джек выслушал меня? Ничего подобного.

— Займись своей машиной, Боб, — сказал он. — Ужасно не люблю, когда в дороге что-нибудь происходит. А я пойду за снаряжением. Через час вылетаем.

Я помог Джеку снять с подрамника “Смерть Цезаря”. Это был первый опыт Джека в исторической живописи. О натурщиках и думать не приходилось, и он писал с кого придется. Цезарь, например, был вылитый Джек: длинная тощая физиономия, изогнутый крючком нос, маленькие — чаплинские усики, боксерская прическа… А Брут — свирепая личность в грязно-сером халате — как две капли воды походил на нашего квартирохозяина… В общем, Джек взял картину и вышел, насвистывая веселый марш. Вернулся он через сорок минут, без картины, зато с парой двенадцатизарядных пистолетов Виккерс и новеньким пылесосом фирмы “Олимпия”.

— Что это значит, Джек? — спросил я.

— Очень точный бой, — сказал Джек, передавая мне пистолет, — и скорострельность хорошая. Вот две запасные обоймы. Пылесос тоже пригодится. Примитивная психика дикаря не устоит перед такой шикарной штукой. Думаю, что пылесос станет предметом религиозного культа. А мы получим солидный куш от “Олимпии” — для них это прекрасная реклама… Ну, как у тебя?

Я сказал, что все готово.

— Очень хорошо! До обеда мы успеем съездить туда и обратно?

— Конечно, ведь скорость машины времени в первом приближении определяется формулой…

— Ну, и пусть себе определяется, — перебил Джек. — Меня это не интересует. Важно не опоздать — я приглашен сегодня к лорду Хоркслу. Не будем терять времени.

Мы заняли свои места.

— Послушай, Джек, — сказал я Барлоу. — На этом приборе я устанавливаю то время, в которое мы летим. Но мне нужно знать еще и место. Я должен объяснить своей машине, куда именно мы летим. Дело в том, что сингулярная депрессия четвертого измерения…

— Если нужно, можно и объяснить, — поспешно согласился Джек.

Он вылез из машины, подошел к кровати и взял со столика растрепанный томик.

— Роман Таггарта “Основатель колонии”, — пояснил Джек, усаживаясь на свое место. — На сто тридцатой странице есть точное описание. Вот, пожалуйста.

— Одну минуту, — предупредил я. — Включаю микрофон.

— Включай, читаю. “Солнце поднималось над юной Землей. Его лучи упали на полянку, окруженную зарослями древних рододендронов. Ласковый ветер нежно гладил могучие стволы охойа, поднимавшиеся над рододендронами. Огибая полянку, тихо журчал ручей. Природа дышала покоем и…”

— Достаточно. Спасибо. Ну, Джек…

Я повернул рычаг, и в то же мгновение комната скрылась от нас за какой-то черной завесой. Больше мы ничего не почувствовали — ни толчка, ни движения, — ничего. Только сразу наступила ночь.

Я включил освещение кабины. Приборы и Джека я видел отчетливо, но за пределами машины царил непроглядный мрак. Вместе с окружающим миром исчезли и все внешние звуки: шум улицы, голоса в коридоре.

Машина мчалась в абсолютной темноте и гробовом безмолвии. Но мчалась — я видел, как стрелка счетчика времени упорно лезла вниз, — туда, где на циферблате было написано “минус 20000 лет”.

Когда стрелка дошла до этой цифры, я повернул второй рычаг, машину сильно встряхнуло, и темная пелена сейчас же исчезла. Постепенно глаза привыкли к дневному свету. Машина находилась в центре полянки, со всех сторон окруженной первобытным лесом.

— Фью-ю, — присвистнул Джек. — Здорово! Совсем как у старины Таггарта.

Мы вылезли из машины и огляделись. Лучи заходящего солнца освещали верхушки деревьев и где-то рядом журчал ручей. Как бы вам передать ощущение… Вы понимаете — все было, как в романе Таггарта. Все! И мне казалось, что я вижу сон. Только очень ясный сон…

— Когда-нибудь я нарисую это, — сказал Джек, и голос его дрогнул. — Двенадцатого октября тысяча четыреста девяносто второго года Колумб открыл Америку. Если даже считать, что это не ошибка, а великая дата, все равно она ничто в сравнении с сегодняшним днем. Мы, Робер Харт и Джек Барлоу, впервые в истории человечества пересекли Великий Океан Времени и сего пятого сентября тысяча девятьсот…

— Эге-гей, джентльмены!

Если бы с неба раздался глас господень, мы, пожалуй, были бы поражены меньше, чем этими простыми словами, произнесенными на безукоризненном английском языке.

Футах в пятидесяти от нас затрещали кусты, и на полянку вышел человек. Вся его одежда состояла из невыделанной звериной шкуры и небольшой набедренной повязки. В правой руке дикаря была дубина, в левой — копье. Словом, это был настоящий дикарь — с ног до головы. Но только до головы. Ибо на носу дикаря сидело пенсне, а длинные волосы покрывало то, что когда-то несомненно было фетровой шляпой.

Мы переглянулись, и Джек шагнул вперед, Я видел, как его рука легла на пистолет.

— Не вздумайте стрелять, — предупредил дикарь. — Все-таки вы здесь гости. И потом неподалеку бродит вурр. Опасно привлекать его внимание.

— Ни черта не понимаю, — растерянно произнес Джек. — Где мы? Что это за чучело?

— Поосторожнее в выражениях, милостивый государь, — с достоинством сказал дикарь. — Перед вами профессор Ричард Кроули, почетный член восьми академий, а также член-корреспондент одиннадцати…

— Профессор Кроули! — вскричал я. — Автор “Комментариев к римановой геометрии”!

— К вашим услугам, сэр, — наклонил голову профессор. — С кем имею честь?

Мы назвали себя.

— Очень рад, — приветливо улыбнулся профессор Кроули. — Полагаю, вы только что прибыли?

— Да, но мы еще не совсем понимаем…

— Все в порядке, джентльмены. Вы прибыли на двадцать тысяч лет назад. Если говорить более точно — на девятнадцать тысяч семьсот сорок четыре года. По всей вероятности, вы тоже читали Таггарта?

— Вы угадали, профессор, — подтвердил Джек и процитировал: — “Лучи солнца упали на поляну, окруженную зарослями древних рододендронов. Ласковый ветер…”

— “…нежно гладил могучие стволы”, — закончил профессор. — Таггарт, “Основатель колонии”, страница сто пятая.

— Сто тридцатая, — поправил, заглянув в книгу, Джек.

— Нет, сто пятая, — возразил профессор. — Впрочем, я читал, вероятно, более раннее издание.

— Вы хотите сказать, что сами прилетели сюда на машине времени? — спросил Джек.

— Совершенно верно, — ответил Кроули.

— Простите, но почему же вы не вернулись назад? — одновременно спросили мы.

Профессор покачал головой и, почесав подбородок, заросший длинными космами спутанных волос, ехидно сказал:

— А вы думаете вернуться?

— Хотел бы я знать, что нам помешает? — спросил Джек, демонстративно опустив руку на пистолет.

— Ваша непредусмотрительность, — спокойно ответил профессор. — Конструкция вашей машины ниже всякой критики. Извольте полюбоваться!

Мы повернулись, и только теперь я заметил, как пострадала машина при посадке. Задняя часть обтекателя раскололась, из разбитых амортизаторов тонкой струйкой вытекал гликоль.

В два прыжка я очутился у машины. Да, о немедленном возвращении не могло быть и речи… Если бы я догадался взять паяльную лампу!

— Что там, Боб? — спросил меня Джек.

— Кажется, мы влипли, — стараясь сохранить спокойствие, ответил я. — Машине нужен ремонт, а у меня нет…

— Что?! — взревел Джек. — Но я приглашен на обед к лорду Хоркслу!

— Придется повременить, — сочувственно заметил профессор. — Подождите девятнадцать тысяч семисот сорок четыре года — и вы без машины времени сможете присутствовать на этом обеде.

— Я должен быть у лорда Хорксла через два часа, — с ударением произнес Джек, — а не через девятнадцать тысяч лет.

— Девятнадцать тысяч и семьсот сорок четыре, — поправил профессор.

— Все равно. В моем распоряжении только два часа.

— Плюньте! — посоветовал профессор Кроули… — Вы пообедаете с нами.

— Простите, профессор, — спросил я, — не хотели ли вы сказать, что здесь…

— Именно это я и хочу сказать, — перебил Кроули. — Первым прилетел сюда Олаф Нильсен. Это было восемь лет назад.

— Как?! Знаменитый Нильсен, создатель теорем о…

— Да, да. Он читал еще первое издание “Основателя колонии”. Три года спустя прилетел профессор Мак-Гилл.

— Мак-Гилл из Рингтаунского колледжа?

— Именно так. С ним был лорд Блеквэл, известный спортсмен и чемпион гольфа. На следующий год прибыл Жак Этьез и Джакомо Марильи. Я прилетел последним — два года назад.

— И до сих пор никто не вернулся? — спросил Джек.

Профессор не ответил. Он неподвижно застыл, вслушиваясь в отдаленный рев какого-то животного.

Джек повторил вопрос.

— Это вурр, джентльмены, — взволнованно сказал профессор. — И если хотите уцелеть…

— Простите, как вы сказали, кто это? — спросил я.

— Вурр, пещерный медведь, — ответил Кроули, все еще прислушиваясь к замирающему вдали реву. — Нужно спешить! Идемте!

Положив дубинку на плечо, профессор Кроули быстро зашагал к кустам.

— Придется идти, Джек, — сказал я.

Джек пробурчал по моему адресу нечто в высшей степени нелестное, но все-таки пошел.

Около часа мы шли молча. Ветви деревьев задевали лицо, цеплялись за одежду, под ногами хлюпала грязь. А лес жил своей жизнью: наверху щебетали птицы, где-то в стороне трещали кусты, и время от времени ветер доносил до нас жуткий рев пещерного медведя.

— Быстрее, быстрее! — торопил нас профессор. — Здесь не Пикадилли и не Гайд-парк.

— Послушайте, Кроули, — не вытерпел Джек. — Зачем нам бежать? У нас есть пистолеты и…

— И прежде, чем вы прицелитесь, вурр съест вас вместе с пистолетами, — сердито сказал профессор. — Прибавьте-ка лучше шагу!

К счастью, лес все-таки кончился. Исцарапанные, взмокшие и чертовски усталые, мы вышли на каменистую тропу.

— Скажите, — спросил меня профессор, — ваша машина работает на эманации радия?

— Нет, — ответил я, — на кюрии.

— Тогда ваше дело еще не так плохо. Мы использовали эманацию радия. У этого элемента период полураспада всего около четырех дней. Вовремя не отремонтировал машину — и крышка! От эманации ничего не остается. А сигареты у вас есть?

— Есть, но разве машина…

— Не машина, — перебил Кроули. — Вы подарите их Уг-Нору, вождю племени нгарра.

— Как?! Неужели здесь… — вскричал я.

— Ну, конечно же, — досадливо поморщился Кроули. — Мы живем у них. Я представлю вас Уг-Нору, и он отправит воинов за машиной. Ее нужно перетащить к нашей пещере.

…Все дальнейшее было похоже на мелькавшие кадры кинокартины. Кадр первый: мы подходим к становищу племени нгарра, и навстречу нам бегут бронзовые люди, одетые в звериные шкуры. Кадр второй: профессор Кроули представляет нас Уг-Нору, и рослый вождь приветливо наклоняет голову, украшенную тремя перьями — красным, синим и желтым. Наплыв — и новый кадр: из пещеры вылезают моди, и в человеке, стоящем на четвереньках, я узнаю профессора Олафа Нильсена, знаменитого математика…

Нам что-то говорили, мы что-то отвечали, но я никак не мог отделаться о г. мысли, что все это дурной сон.

— Ладно, — сказал, в конце концов, Нильсен, — оставим их в покое. Молодые люди еще не освоились.

И пятеро ученых — краса и гордость науки XX века, — усевшись на корточки вокруг костра, принялись жарить мясо.

А мы сидели на камне и молча смотрели на все окружающее.

— Не нравится мне эта история, — после продолжительного молчания сказал Джек. — Ты заметил, Боб, как разговаривал с нами этот дикарь? В книге Таггара встреча выглядит совсем иначе: при виде белого цветные канальи немедленно падают на землю.

Десятка два бронзовых воинов притащили нашу машину, поставили ее около пещеры и молча ушли.

— Видал? — сказал Джек. — Я спрашиваю- где почтение? Они даже не поклонились!

— К чему эти церемонии, Джек? — сказал я. — Зачем это нам нужно?

— Я всегда говорил, что ты осел, — сердито буркнул Джек. — Разве ты забыл, зачем мы прилетели сюда?

Я напомнил Джеку, что политика и эта… экономика не моя специальность. Что же касается термина “летать”, то он — это я подчеркнул — неправилен, ибо, я уже объяснял, вторая производная альфа-функция, будучи разложена в ряд Маклорена… Ну, тут Джек вспыхнул, как ракета!

Наш спор был прерван профессором Нильсеном.

— Эй, молодые люди! — крикнул он. — Прошу к столу.

Стола, конечно, не было. Мы сидели прямо на земле и ели жареное мясо, руками разрывая его на куски. Вместо салфеток Нильсен положил перед нами широкие листья какого-то дерева.

Ученые кушали молча, сосредоточенно. Заросшие лица делали их похожими друг на друга. И только присмотревшись, можно было заметить, (что Кроули и Этьез не намного старше нас, а Нильсен и Мак-Гилл уже старики. Возраст Марильи я не мог определить. Лицо итальянского ученого покрывала такая густая борода, что были видны только глаза. Но вся пятерка — старые и молодые — держалась очень бодро и дружно.

— Ну-с, друзья, — сказал Нильсен, вытирая рот листьями, — пора спать.

— Если я не ошибаюсь, уважаемый профессор, — ледяным голосом произнес Джек, — вы приглашаете нас в пещеру?

— Вы не ошибаетесь, мистер Барлоу.

— И мы должны будем на четвереньках пролезать в… отверстие?

— Именно так, мистер Барлоу.

— Да поймите же, наконец! — не выдержал Джек. — Это недостойно белого человека.

— Точно так заявил и лорд Блеквэл, — спокойно сказал Нильсен. — Он устроился ночевать в гамаке, подвешенном к деревьям. Яаа, сорокафутовая змея, проглотила его вместе с гамаком. Остались только палки и кусок веревки.

Сказав это, Нильсен нагнулся и полез в узкое отверстие. Остальные молча последовали за ним.

— Пойдем, Джек, и мы, — предложил я. — Не оставаться же здесь на ночь.

Джек молча пошел к пещере.

…В пещере было совсем неплохо. Кроули завалил вход большим камнем, и мы сидели при свете костра.

— Скажите, пожалуйста, мистер Нильсен, — спросил Джек, — почему вы ходите в звериных шкурах? Разве у вас не осталось одежды?

— Она там, — Нильсен махнул рукой в дальний угол пещеры. — Но мы сохраняем ее, чтобы было в чем вернуться. Кроме того, матерчатая одежда очень непрактична в этих условиях. Две–три прогулки по лесу — и она превращается в сплошные лохмотья.

— Но какое мнение будет у дикарей? — воскликнул Джек.

— Никакого, — пожал плечами Нильсен, — они сами так одеваются.

Джек шумно вздохнул и больше ни о чем не расспрашивал.

Спали мы на душистой траве. Я был чертовски взволнован и долго не мог заснуть. Вы, конечно, меня поймете — такой случай, в конце концов, бывает раз в жизни. Само собой разумеется, я имею в виду не поездку в прошлое, а встречу с Олафом Нильсеном.

Вы понимаете, сам Олаф Нильсен лежал в двух футах от меня! Я думал, удобно ли поговорить с Нильсеном о моей гипотезе конформного преобразования сингулярной депрессии.

Видите ли, эта гипотеза основывалась на двух аксиоматических предпосылках. Во-первых, я допускал, что всякое сингулярное уравнение… Да, да, это, конечно, не имеет отношения к рассказу.

Итак, мы спали в пещере. Утром меня разбудил шум дождя.

— Теперь начнется, — сказал Этьез, лежавший рядом со мной. — Это надолго.

И действительно, дождь шел, не переставая, день за днем. Мы почти не выходили из пещеры. Только неугомонный Кроули исчезал на несколько часов и возвращался с мясом и свежими плодами.

Костер горел круглые сутки — дров у нас было достаточно. Он ужасно дымил, этот костер. Стоит мне вспомнить его желтое пламя, и у меня даже сейчас идут слезы. Но рядом сидел Олаф Нильсен — сам Олаф Нильсен! — и я наслаждался беседой с ним. Мы говорили о математической природе четвертого измерения. Мне выпала честь одному из первых услышать теорию адекватного коррелирования, созданную Олафом Нильсеном. И я был счастлив, что мои скромные соображения о конформном преобразовании сингулярной депрессии есть частный случай… Джек? О, Джек не интересовался математикой. Он держался в стороне и все время учил язык племени нгарра по словарю, составленному Кроули.

А дождь лил и лил. По-видимому, это была одна из генеральных репетиций всемирного потопа- во всяком случае, этого мнения придерживался Джек. Только к вечеру пятого дня в просветах тяжелых облаков мелькнуло солнце.

Джек, весь день шагавший по пещере, подошел к нам и торжественно заявил:

— Джентльмены, я должен сказать вам нечто исключительно важное.

— Валяйте, Джек, — кивнул Кроули, поправляя дрова в костре. — Выкладывайте.

Джек с осуждением посмотрел на Кроули. Потом перевел взгляд на экстравагантные одежды других ученых. Голосом, полным значительности, сказал:

— Джентльмены, от имени всего цивилизованного мира я предъявляю вам обвинение.

Кроули перестал возиться с костром, и все мы уставились на Джека.

— Окись углерода, — пробормотал Мак-Гилл. — Я всегда говорил, что нужно чаще проветривать это… э… помещение.

— Вы читали роман Таггарта, — начал Джек, — и я не буду напоминать его содержание. Важна идея. Она ясна каждому: белый человек должен быть для цветных богом — могущественным и грозным. Вы, джентльмены, первые люди, попавшие в прошлое. Но что я вижу? Вы забыли о своей высокой миссии. Вы не стали для дикарей богами и господами. Вы не основали колонии. Вы забыли о самом основном, с чего следовало бы начинать, — о приведении этих язычников в лоно христианской церкви.

— Послушайте, Барлоу, — не вытерпел Кроули, — почему они должны поклоняться Христу, который если и родится, то только через восемнадцать тысяч лет?!

— Не задавайте нелепых вопросов, — резко ответил Джек. — Они должны. Дол-жны! Этим все сказано. А вы должны были основать колонию, которая…

— Хватит! — громко сказал Нильсен.

В пещере сразу же наступила тишина.

— Давайте внесем ясность в положение вещей, — продолжал Нильсен. — Вы правы только в одном, мистер Барлоу. Мы действительно очутились здесь из-за романа Таггарта. Но не потому, что он нам понравился. Наоборот. Мы были возмущены. И мы прилетели, чтобы собрать материал для опровержения. Было прискорбно смотреть, как этот расистский бред читают миллионы людей. Теперь вам понятно?

Наверное, Нильсен был очень взволнован. Иначе он не употребил бы такой неточный термин, как “прилетели”. Я далек от мысли, что Нильсену не известно, к каким результатам приводит разложение в ряд Маклорена второй производной альфа-функции. Но я дал слово говорить правду и свидетельствую, что Нильсен — сам Олаф Нильсен! — допустил такую неточность в терминологии.

Помню, я был настолько удивлен этим, что на некоторое время перестал прислушиваться. Меня вернул к действительности густой бас Марильи.

— Скажите, Барлоу, — говорил итальянец, — разве нгарра похожи на тех забитых людишек, о которых пишет Таггарт? И разве они готовы немедленно пасть ниц перед вами?

— Надо было научить их добывать огонь, — ответил Джек. — Это дало бы им правильное представление о нашей силе.

Вся пятерка буквально легла на землю от хохота.

— Вы полагаете, Барлоу, — сказал, наконец, Кроули, — что здесь неподалеку спичечная фабрика? У Нильсена была с собой коробка спичек, на второй день после приезда он попал под дождь. И дикари его, а не он дикарей, учили добывать огонь! Здесь есть кремни, и, если хотите, Барлоу, я могу показать, как это делается. Хотя, по правде сказать, нам далеко до дикарей.

— В таком случае, вы обязаны были продемонстрировать им мощь огнестрельного оружия, — не сдавался Джек. — От одного только звука выстрелов они должны пасть ниц.

Ученые снова повалились на землю от хохота. Кроули даже повизгивал от восторга.

— Послушайте, Джек, — сказал он, — неужели вы полагаете, что люди, выходящие один на один против медведя, испугаются треска выстрелов? Разве рев мамонта или льва не страшнее? А они охотятся на мамонтов и львов.

— Вы могли бы их научить делать глиняную посуду, — не совсем уверенно заявил Джек.

— А вы сами умеете ее делать, мистер Барлоу? — очень вежливо спросил Этьез.

Джек промолчал. Длинный нос его вытянулся еще больше. Маленькие усики смущенно шевелились.

— В этом все дело, — сказал Нильсен. — Вы, Барлоу, с вашим воспитанием, привычками, навыками, знаниями — продукт своего общества. В обществе — в своем обществе — вы можете нести какую-то функцию. Но здесь вы никто. Эти люди приспособлены к той среде, которая их окружает. А вы?.. Что же касается ваших колониальных планов, то это фикция, я бы сказал, мнимая величина. Вы жили в двадцатом веке и должны были, кажется, понимать…

— Довольно! — Джек скрестил руки на груди. — Завтра же я покажу вам, что Таггарт был прав.

…Утром я проснулся от шума голосов. Нгарра вылезли из пещер и приветствовали солнце. Прежде всего меня интересовала моя машина. К счастью, дождь только обмыл ее. Приборы, укрытые под обтекателем, были целы.

— Доброе утро, Боб, — послышался сзади голос Кроули. — Что там у вас? Амортизаторы? Ну, это пустяки. Мак-Гил л захватил с собой инструменты. Вы легко исправите поломку.

Завтрак прошел в молчании. Все поглядывали на Джека, на лице которого застыло выражение задумчивого величия.

— Ну-с, господа, сейчас вы получите урок правильного обращения с язычниками, — провозгласил Джек, покончив с едой.

Я уже говорил, что политика и эта… экономика — не моя специальность. Но все пошли с Джеком, и я тоже пошел. На всякий случай я держался подальше. Не люблю, знаете ли, международные конфликты.

Уг-Нора мы нашли футах в трехстах от нашей пещеры. Он сидел на камне, наблюдая, как его воины готовятся к охоте. Джек направился к Уг-Нору. Мы остановились шагах в тридцати.

— Слушай, Уг-Нор, — торжественно начал Джек. — Слушайте и вы, люди племени нгарра. Я — могучий дух, спустившийся к вам с неба. Вы должны поклоняться мне.

Кроули переводил слово в слово. Но я и сам бы догадался, о чем говорил Джек. Все это очень напоминало скверный балет: Джек махал руками, подпрыгивал, мотал головой. У нашей компании вид тоже был довольно странный. Нильсен и Кроули щеголяли в шкурах. На остальных красовалось то, что когда-то — в целом — составляло кожаное пальто Мак-Гилла. И эта фетровая шляпа Кроули… Пожалуй, только Уг-Нор имел по-настоящему благообразный первобытный вид. Кстати сказать, он даже и не подумал встать, когда Джек начал свою речь. По-видимому, Джеку это не очень понравилось.

— Ты, вождь племени, должен первым признать мою власть, — сказал он, завывая и отчаянно размахивая руками.

Зачем он так делал, я до сих пор не понимаю. Может быть, считал, что его лучше поймут?

— Встань же, о, Уг-Нор, — выл Джек, — встань, ибо ты должен чтить меня как великого и могучего духа.

И Уг-Нор встал!

Кроули даже присвистнул. Воины бросили свою работу и начали прислушиваться. А я на всякий случай отошел на шаг назад.

Вы же понимаете, я математик и терпеть не могу политику и… как ее?.. экономику. К тому же Уг-Нор был на голову выше Джека, вдвое шире в плечах и держал в руке каменный топор. Но Джек как ни в чем не бывало продолжал выть.

— Хорошо, — сказал, наконец, Уг-Нор, — мы будем чтить тебя как великого и могучего духа.

Джек торжествующе посмотрел на нас. Кроули кашлянул.

— Но сначала, — продолжал Уг-Нор, — покажи нам свою силу.

Уг-Нор взял лук и стрелу.

— Смотри!

Охнула спущенная тетива, и к ногам Уг-Нора упала птица, пронзенная стрелой. Воины одобрительно зашумели.

— Птицы летят, — сказал Уг-Нор. — Мы ждем.

Джек вытащил пистолет. Один за другим прогремели двенадцать выстрелов, но ни одно перо не упало на землю. Кажется, Джек немного смутился. Он перестал завывать и размахивать руками.

— Мои воины знают следы мамонта и носорога, льва и медведя, рыси и шакала, — продолжал Уг-Нор. — Мои воины могут бегать быстрее оленя. Каждый из них может целый день нести на себе убитого бгарра, кабана. Скажи, пришелец, ты сильнее моих воинов?

Джек молчал.

— Мои воины умеют вдувать огонь в дерево, промокшее от дождя, — говорит Уг-Нор. — Они знают, где добывать коренья. Они не боятся ни жары, ни холода. Их глаза зорче глаз угрры, полосатого тигра. Скажи, пришелец, а что можешь ты?

Джек молчал.

Уг-Нор повернулся и пошел к лесу. За ним — вытянувшись цепочкой — ушли воины.

Нужно было видеть Джека в этом момент! Он стоял точно в такой же обреченной позе, как Цезарь на его картине. И выражение лица было такое же. Только там Цезарь-Джек был бритый, а этот Джек зарос черно-рыжей щетиной и имел еще более мрачный вид.

— Ну, что вы теперь скажете, Барлоу? — осведомился Марильи.

Джек поднял голову.

— Это вы виноваты, — ответил он. — Нужно было с первого же раза привить им почтение и страх. Теперь, конечно, трудно. Но, черт побери, есть же здесь племена, которые еще не знают о нас. Я пойду к ним, и вы убедитесь, что я прав.

Через полчаса Джек, протерев пылесос и взяв у меня еще одну обойму, подошел к нам прощаться.

— Я чувствую свою ответственность перед историей, — сказал Джек. — Империя получит новую колонию. Таггарт не ошибался. Надеюсь, вы заметили перья у этого Уг-Нора? Они точно такой же раскраски, как в романе Таггарта.

— Еще бы, — ответил Кроули. — Это я научил Уг-Нора. Он целый год не мог привыкнуть, — на охоте эти перья только мешают. Дурацкая выдумка Таггарта!

Джек сверкнул глазами.

— Ладно, джентльмены, — сказал он, — увидим, кто прав. Язычники воспримут святую веру. И они должны быть счастливы, превратившись в подданных Империи.

Вы же понимаете, Джек — мой друг, и я не мог не вмешаться.

— Послушай, Джек, — сказал я, — -конечно, ты здорово продавал свои картины, но что касается Империи, то…

Джек повернулся и пошел по тропинке, прижимая левой рукой поблескивающий на солнце пылесос. Шагов через пятнадцать он оглянулся и с расстановкой сказал:

— Перед отъездом я читал в газете, что Таггарт пишет продолжение своего романа. И оно разойдется в миллионах экземпляров, ибо Таггарт проповедует истинные представления о превосходстве нашей расы.

— Послушайте, Барлоу, — крикнул Кроули, — не вздумайте только пойти в горы. Там живут грорра, людоеды!

Ответа не последовало.

.....................................

Грорра съели Джека.

Итак, правда, только правда, вся правда! Я свидетельствую, что кое в чем Джек все-таки прав. Пылесос фирмы “Олимпия” действительно оказался предметом религиозного культа. Теперь он украшает жертвенник племени грорра. Уй-Скор, лучший воин Уг-Нора, видел его собственными глазами.

Я починил машину времени. В полдень псе мы вылетели в XX век. Прошу прощения, я сказал “вылетели”, хотя отлично знаю, что вторая производная альфа-функция… Да, да, я уже говорил об этом! Но, понимаете, меня выбило из колеи поведение Олафа Нильсена. Когда мы вернулись в XX век, он произнес маленькую речь. Я ожидал, что он будет говорить о своей теории адекватного коррелирования. Но Нильсен сказал коротко:

“Ну, держись, Джордж М.Таггарт!”

И добавил два термина, совершенно не относящихся к математике.