Сладкие объятия

Глава 7

Когда Джордж Дайер поселился в Кала-Фуэрте шесть лет тому назад, у его дверей появилась Хуанита, которая с большим достоинством объявила ему, что хотела бы у него работать. Она была замужем за фермером из Сан-Эстабана, имела четверых детей, которые ходили в школу в деревне, и не выбиралась из бедности. Ей нужна была работа, потому что она нуждалась в деньгах, но в ее прямой и гордой осанке и намека на это не было. Она была невысокой женщиной с массивной, крепко сбитой фигурой работящей крестьянки, с темными глазами, короткими ногами и очень обаятельной улыбкой, которую портили вечно нечищенные зубы.

Каждое утро она вставала в половине пятого, выполняла всю обычную работу по дому, кормила домашних и провожала их на работу, а потом спускалась по холму от Сан-Эстабана в Кала-Фуэрте, чтобы попасть в «Каза Барко» в половине восьмого. Она убиралась и готовила еду для Джорджа, стирала и гладила, вычесывала кошку и пропалывала в саду и не считала за труд, если возникала необходимость взять шлюпку и отправиться на «Эклипс», чтобы надраить палубу.

Когда опубликовали «Фиесту в Кала-Фуэрте», Джордж подарил ей экземпляр с надписью на форзаце: «Хуаните от Джорджа Дайера, с любовью и уважением», и это, наверно, стало ее самым драгоценным приобретением после супружеской кровати, которую подарила ей бабушка, вместе с простынями, тяжелыми, как кожа, которые она сама расшила. Она не говорила по-английски и не читала ни на каком языке, но выставила книгу в доме напоказ, обрамив ее, как орнаментом, кружевной салфеткой. Она никогда не заходила в его дом одна. По понятиям Хуаниты, это было бы нарушением этикета. И поэтому она сидела на стене, сложив руки на коленях и скрестив ноги, как королева, и ждала, пока он придет, откроет дверь и впустит ее в дом. Он говорил: «Buenos dias, Хуанита», они обменивались любезностями о погоде, и она спрашивала, хорошо ли сеньор спал. Он так и не выяснил причину этого странного ритуала, а спрашивать ему не хотелось. Возможно, это как-то связано с тем, что у него не было жены.

Утром после грозы он проснулся в семь. Он спал на диване, потому что так и не решился забрать себе удобную кровать. Было очень тихо. Ветер стих, и когда он поднялся и пошел открыть ставни, а потом вышел на террасу, утро оказалось тихим, без единого облачка на небе, и все вокруг пахло влагой и сладостью после дождя, хотя вода в бухте казалась темной после суровой погоды, и требовалось убрать кое-какие следы разгрома. Для начала он собрал расшатанную мебель, которую разбросало с террасы по всей округе, и смел лужу воды со стола, а потом вернулся в дом, зажег сигарету и подумал, не приготовить ли чай. Однако воды в чайнике не было, а набирать воду из колодца ему не хотелось, так как он боялся, что звяканье ведра разбудит Селину.

Он поискал одежду, но свитер и брюки, которые он носил накануне, не подходили для дневной работы, поэтому он поднялся на галерею, чтобы найти что-нибудь другое. Селина по-прежнему спала, как ребенок, утопая в пижаме Джорджа и в огромной кровати. Двигаясь бесшумно, он достал первые попавшиеся под руку рубашку и брюки и осторожно спустился по лестнице. Он принял душ (вода после грозы была ледяной) и оделся, а затем пошел открыть дверь для Хуаниты. Она еще не пришла, но если оставить дверь открытой, она войдет в дом и начнет готовить ему завтрак. Потом он опять пошел на террасу, спустился по ступеням к слипам, вытащил шлюпку и погреб к «Эклипс».

Казалось, что она перенесла шторм с обычным спокойствием. Он проверил якорные цепи, затем влез на борт. С большой предусмотрительностью он закрепил брезент над кубриком, и хотя на нем образовались лужи воды, в самом кубрике было относительно сухо. Он ослабил пару промокших фалов и спустился вниз, чтобы проверить, что через кормовые люки не просочилась дождевая вода. Убедившись, что все в порядке, он вернулся в кубрик, взгромоздился на комингс[14] и зажег сигарету.

Все предвещало очень теплый день. От мокрой палубы и от брезента, который он расстелил для просушки, уже поднимался пар. Воздух был так чист, что он мог видеть дальнюю часть острова, лежащую далеко за крестом Сан-Эстабана; и стояла такая тишина, что, когда рыбак в лодке вполголоса заговорил со своим напарником, Джордж мог расслышать каждое слово. Вода почти не двигалась. Нос шлюпки сопротивлялся движению воды, издавая негромкие плетущиеся звуки, а яхта слегка поднималась и опускалась, как будто дышала.

Успокоенный знакомым окружением, привычными запахами и звуками, Джордж почувствовал, что его стало отпускать. Теперь в спокойствии он мог подумать о предстоящем дне и разложить по полочкам проблемы, которые на него свалились.

Первая — Рудольфо. Ссора его не беспокоила: не первая и не последняя, но Рудольфо был не богат, и каким-то образом шестьсот песет должны быть ему возвращены как можно быстрее. Джордж не мог рисковать в ожидании, пока его собственные деньги будут перечислены из банка в Барселоне. Такие задержки и раньше случались, и как-то раз ему пришлось ждать почти месяц, пока пришли деньги. Однако, если они пошлют телеграмму в банк Селины, вполне возможно, что деньги придут в Сан-Антонио через три-четыре дня, и, зная это, Рудольфо будет очень рад поселить ее в своей гостинице, и, таким образом, условности будут соблюдены, и ничьи лучшие чувства, такие уязвимые в Кала-Фуэрте, не будут оскорблены.

С другой стороны, существовала Фрэнсис. Фрэнсис одолжила бы ему шестьсот песет и деньги на обратный билет для Селины, если бы Джордж мог заставить себя попросить у нее. Но для Фрэнсис деньги — это все. И если он и станет ее должником, то сделает это не ради Рудольфо и не ради девушки, которая приехала в поисках своего отца, а по собственной воле, потому что только он сам сможет оплатить этот счет.

Вдруг он заметил движение в «Каза Барко», всмотрелся и увидел, что на террасе Хуанита развешивает на веревке красно-белое одеяло с дивана, чтобы оно проветрилось. На ней были розовое платье и коричневый передник, она ушла в дом и снова появилась на террасе со щеткой, чтобы подмести остатки разбившихся прошлым вечером цветочных горшков.

Джордж гадал, как объяснить присутствие Селины в его кровати. Он всегда был очень осторожен, избегая такой ситуации, ну а что касается Хуаниты, то он не имел ни малейшего представления, как она прореагирует. Ему не по душе было обманывать ее, но, с другой стороны, он не хотел ее терять — ни по какой причине. Он мог бы сказать ей правду, но объяснение казалось таким притянутым за уши, что он сомневался, что простодушная Хуанита его проглотит. Или он мог бы сказать, что Селина — приехавшая погостить кузина, которой пришлось остаться переночевать из-за грозы. После недолгих размышлений он решил, что лучше всего придерживаться этой истории, к тому же она была более или менее правдивой. Он швырнул сигарету за борт, спустился в шлюпку и поплыл обратно к «Каза Барко».

Хуанита была на камбузе и кипятила воду для кофе.

— Buenos dias, Хуанита.

Она обернулась, сияя улыбкой.

— Buenos dias, сеньор.

Он решил сразу все выложить.

— Ты не разбудила сеньориту, когда набирала воду из колодца?

— Нет, сеньор, она все еще спит, как младенец.

Джордж сурово взглянул на Хуаниту. В ее голосе слышались лирические нотки, а в глазах блестело нечто сентиментальное. Джордж совсем не этого ожидал. Он даже не успел рассказать свою историю о гостящей кузине, а Хуанита уже смотрела на него влажными от слез глазами… но почему?

— Ты… значит, поднималась посмотреть на нее?..

— Si, сеньор, я поднялась посмотреть, не проснулась ли она. Но, сеньор, — в ее голосе послышались нотки легкого упрека, — почему вы мне никогда не говорили, что у вас есть дочь?

Джордж пошарил за спиной в поисках диванной ручки и сел на нее.

— Никогда не говорил тебе? — тупо спросил он.

— Да, вы ни слова не говорили о вашей дочке. И когда сегодня утром я прохожу через Кала-Фуэрте, а Мария мне и говорит, что в «Каза Барко» поселилась дочь сеньора, я не хотела верить. Но это оказалось правдой.

Джордж сглотнул и сказал, сделав усилие, чтобы оставаться спокойным:

— Мария рассказала тебе. А кто рассказал Марии?

— Ей рассказал Томеу.

— Томеу?

— Si, сеньор. Ее сюда привез таксист. Он проторчал много часов в баре Рудольфо, и он рассказал Росите, которая там работает, что отвез дочь сеньора Дайера в «Каза Барко». Росита рассказала Томеу, когда пошла покупать стиральный порошок, а Томеу рассказал Марии, а Мария рассказала Хуаните.

— И всем остальным в деревне, это уж точно, — по-английски пробормотал Джордж и мысленно проклял Селину.

— Сеньор?

— Ничего, Хуанита.

— Вы разве не рады, что ваша дочь здесь?

— Да, конечно рад.

— Я не знала, что сеньор женат.

Джордж секунду подумал, а потом сказал:

— Ее мать умерла.

Хуанита ужасно огорчилась:

— Сеньор, я не знала. А кто заботился о сеньорите?

— Ее бабушка… — Джордж гадал, как долго он еще будет уклоняться от правды. — Хуанита, скажи мне… Рудольфо знает, что… сеньорита моя дочь?

— Я не видела Рудольфо, сеньор.

Чайник закипел, и она налила воды в глиняный кувшин, в котором Джордж научил ее варить кофе. Пахло восхитительно, но это его не приободрило. Хуанита прикрыла кофейник крышкой и сказала:

— Сеньор, она очень красива.

— Красива? — В его голосе звучало изумление, да он и был изумлен.

— Ну конечно же, она красива. — Хуанита пронесла поднос с его завтраком мимо него на террасу. — Со мной сеньору не надо притворяться.

Он ел завтрак: апельсин, сладкая булочка и столько кофе, сколько помешалось в кофейнике. Хуанита двигалась по дому почти неслышно, лишь доносились мягкие шелестящие звуки, свидетельствовавшие о том, что она подметала. Наконец она вышла, неся в руках круглую корзину, заполненную бельем.

— Сеньорита вчера вечером сильно промокла в грозу, и я сказал ей кинуть вещи на пол в ванной.

— Si, сеньор, я нашла их.

— Постирай их как можно быстрей, Хуанита. Ей больше нечего надеть.

— Si, сеньор.

Она прошла мимо него и спустилась по ступенькам к маленькой пещере, где у нее была прачечная и где она отстирывала простыни, носки и рубашки, кипятя воду в большом баке и пользуясь куском мыла, большим и твердым, как кирпич.

В первую очередь следовало повидаться с Рудольфо. Проходя через дом, Джордж взглянул на галерею, но оттуда — ни движения, ни звука. Он молча проклял свою гостью, но не стал ее будить и вышел из дому, а так как ему страшно не хотелось открывать двери в гараж и запускать мотор, он пошел в деревню пешком.

Ему пришлось об этом пожалеть. Ибо, еще до того, как он достиг гостиницы в Кала-Фуэрте, по меньшей мере семь человек поздравили его с тем, что к нему приехала дочь. После каждой встречи Джордж немного убыстрял шаги, как будто торопился по делам большой важности, давая понять всем, что как бы ему ни хотелось остановиться и обсудить этот новый и счастливый поворот в судьбе, но ему очень некогда. Наконец он пришел к бару Рудольфо, задыхаясь и весь в поту и чувствуя себя так, как будто попал в ловушку. Он встал в дверях, тяжело дыша от усталости, и спросил:

— Рудольфо? Мне можно войти?

Рудольфо стоял за стойкой, протирая стаканы. Когда он увидел Джорджа, он замер. На лице начала появляться широкая улыбка.

— Джордж, друг мой. — Он поставил стакан и вышел из-за стойки, как бы желая обнять Джорджа.

Джордж смотрел на него с осторожностью.

— Ты не собираешься меня бить?

— Это ты должен меня побить. Но я не знал. Мне только сегодня утром Росита сказала, что сеньорита твоя дочь. Почему ты мне вчера не сказал, что это твой ребенок? Я даже не знал, что у тебя есть ребенок. И такая красавица…

— Рудольфо, произошла ошибка…

— И это моя ошибка. Ты, должно быть, думаешь, ну что он за человек — отказать и услуге старому другу и его ребенку?

— Но…

Рудольфо поднял руку:

— Никаких «но». Ну, шестьсот песет, — пожал он плечами, — не растут на деревьях, но и не разорят меня.

— Рудольфо…

— Друг мой, еще одно слово, и я буду думать, что ты меня не простил. Заходи, давай вместе выпьем коньяку…

Невозможно. Он отказывался выслушать правду, а Джордж не собирался ее запихивать ему в глотку. Он попросил слабым голосом:

— Мне лучше кофе.

Рудольфо пошел крикнуть, чтобы принесли кофе, а Джордж уселся на один из табуретов у бара и зажег сигарету. Когда вернулся Рудольфо, он сказал:

— Ты получишь свои деньги назад. Мы можем послать телеграмму в Лондон…

— Придется ехать в Сан-Антонио, чтобы послать телеграмму.

— Да, правильно. Как ты считаешь, сколько дней на нее уйдет?

Рудольфо неопределенно пожал плечами:

— Два-три дня. Может, неделя. Это не важно. Ради шестисот песет я могу подождать и неделю.

— Ты хороший человек, Рудольфо.

— Но я умею сердиться. Ты знаешь, что я умею сердиться.

— Все равно ты хороший человек.

Кофе принесла Росита — нечаянный источник всех неприятностей. Джордж смотрел, как она ставила крошечные чашки, и говорил себе, что по уши погряз в обмане. И еще он понял, с небольшим замиранием сердца, что уже незачем просить Рудольфо о еще одном одолжении. Если Селина должна оставаться дочерью Джорджа, то не было никакого смысла в том, чтобы ей перебираться в гостиницу в Кала-Фуэрте.

Селину разбудила Перл. Она всю ночь прогуляла, устала от охоты, и ей нужно было мягкое местечко, чтобы поспать. Она вошла в «Каза Барко» через террасу, легко вскарабкалась по лестнице на галерею и почти беззвучно запрыгнула на кровать. Селина открыла глаза и посмотрела прямо в белую усатую морду Перл. Глаза у Перл были зеленые, как нефрит, темные зрачки от удовольствия сузились. Она немного собрала простыни, устраивая себе гнездышко, а затем устроила свое пушистое тельце в изгибе тела Селины и заснула.

Селина повернулась на другой бок и туг же заснула.

Во второй раз ее разбудили намного грубее:

— Давайте же, пора вставать. Одиннадцать часов. Ну, давайте же.

Ее потрясли, и когда она открыла глаза, на краю кровати сидел Джордж Дайер.

— Пора просыпаться, — снова сказал он.

— М-м-м?

Кошка все еще лежала на ней, восхитительно тяжелая и теплая. Когда она смогла сфокусировать взгляд, Джордж показался громадным. На нем была голубая хлопчатобумажная рубашка, и он так мрачно смотрел на нее, что у Селины замерло сердце.

— Пора просыпаться.

— Который час?

— Я уже сказал. Почти одиннадцать. Мне надо с вами поговорить.

— А-а. — Она приподнялась и поискала подушки, которые куда-то исчезли. Джордж наклонился, поднял их с пола и положил ей за спину.

— Теперь послушайте, — сказал он. — Я виделся с Рудольфо…

— Он все еще сердится?

— Нет, не сердится. Уже нет. Видите ли, Рудольфо, а значит, и вся деревня, считают, что вы и впрямь моя дочь. Вы ведь знаете, почему они так думают, да? Потому что ваш таксист-пьяница, черт бы его побрал, так им сказал.

— Ох, — пробормотала Селина.

— Да. Ох. Вы говорили таксисту, что я ваш отец?

— Да, — призналась она.

— Ради всего святого, почему?

— Мне пришлось, чтобы он привез меня сюда. Я сказала: «Мой отец заплатит за проезд», и только так смогла его уговорить.

— Вы не имели права так делать. Втягивать невинного человека…

— Вас?

— Да, меня. Я теперь увяз по самую макушку.

— Мне и в голову не могло прийти, что он расскажет всей деревне.

— Он и не рассказывал. Он рассказал Росите, девушке, что работает в баре Рудольфо. А Росита рассказала Томеу. А Томеу рассказал матери. А Мария — официальная радиостанция этой части острова.

— Понятно, — сказала Селина. — Простите. Но разве мы не можем рассказать им правду?

— Не теперь.

— Почему не теперь?

— Потому что у людей здесь… — он осторожно подбирал слова, — очень строгие моральные принципы.

— Тогда почему же вы оставили меня вчера на ночь?

Он вышел из себя:

— Из-за грозы. Из-за ссоры с Рудольфо. Потому что другого выхода не было.

— И вы сказали, что я ваша дочь?

— Я не сказал, что вы не моя дочь.

— Но вы слишком молоды. Мы уже вчера это обсуждали.

— Никто об этом не знает.

— Но это неправда.

— Это было неправдой и тогда, когда вы говорили таксисту.

— Да, но я не знала, что это неправда!

— А я знаю. Все? Что ж, прошу прощения, если оскорбил ваши принципы, но эти люди — мои друзья, и я не хочу их разочаровывать. Не то чтобы они питают много иллюзий в отношении меня, но они по крайней мере не считают меня лжецом. — Она по-прежнему выглядела обеспокоенной, поэтому он сменил тему: — Теперь, что касается денег. Вы говорите, что мы можем послать телеграмму в ваш банк…

— Да.

— Но не из Кала-Фуэрте. Нам придется поехать в Сан-Антонио, чтобы послать телеграмму. Мы можем послать ее прямо в банк или — это мне пришло в голову по дороге домой — можем связаться с вашим адвокатом…

— Ах, нет, — сказала Селина с такой горячностью, что Джордж с удивлением поднял брови.

— Почему — нет?

— Давайте просто пошлем телеграмму в банк.

— Но ваш адвокат может прислать сюда деньги гораздо быстрее.

— Я не хочу посылать телеграмму Родни.

— Он вам не нравится?

— Не в этом дело. А в том, что… в общем, он считал просто безумием, что я отправляюсь разыскивать отца.

— Судя по тому, как все обернулось, он был не так уж и не прав.

— Я не хочу, чтобы он знал, какое я потерпела фиаско. Постарайтесь меня понять.

— Ну конечно, я понимаю, но если таким образом деньги могут прийти быстрее… — Ее лицо по-прежнему выражало упрямство, и Джордж, вдруг почувствовав, что сыт всем этим по горло, оставил попытки уговорить ее. — Ну хорошо. Деньги ваши, и время ваше. И репутация тоже ваша.

Селина проигнорировала его:

— Вы хотите ехать в Сан-Антонио сегодня?

— Как только вы встанете и оденетесь. Вы голодны?

— Не очень.

— Как насчет чашечки кофе?

— Ну, если есть.

— Сейчас приготовлю.

Он спустился до середины лестницы, когда она окликнула его:

— Мистер Дайер…

Он повернулся, ей была видна только его верхняя часть.

— Мне нечего надеть.

— Я поговорю с Хуанитой.

Он нашел служанку на террасе, где она гладила белье, и шнур от утюга исчезал в открытом окне.

— Хуанита!

— Сеньор?

— Вещи сеньориты? Они готовы?

— Si, сеньор. — Она широко улыбалась, довольная своей сноровкой, и вручила ему кипу аккуратно сложенного белья. Он поблагодарил ее и пошел в дом, а Селина как раз спускалась с галереи. Все еще одетая в его пижаму, она выглядела взъерошенной и сонной. Он сказал:

— Вот, — и передал ей белье.

— Ах, как замечательно!

— Просто одна из услуг в этой гостинице.

— Как она быстро… я и подумать не могла… — Слова замерли у нее на губах.

Джордж нахмурился. С верха кипы одежды Селина достала свое платье. Или, вернее, то, что от него осталось. Хуанита стирала отличную английскую шерсть так же, как и все остальное белье; в горячей воде, жестким мылом. Селина держала платье в вытянутой руке. Оно могло налезть разве что на маленькую шестилетнюю девочку, и единственное, что делало его вообще узнаваемым, был шелковый ярлык у воротника с меткой фирмы «Фортнам энд Мейсон».

Последовало долгое молчание. Потом Джордж сказал:

— Маленькое коричневое платьице.

— Она его выстирала! Зачем нужно было его стирать? Его не требовалось стирать, оно просто вымокло…

— Если кто-то и виноват, то только я. Я сказал Хуаните постирать его, а если я говорю Хуаните что-то сделать, она непременно это сделает. — Он начал смеяться.

— По-моему, в этом нет ничего смешного. Вам хорошо смеяться, но что же я надену?

— А что еще остается делать, как не смеяться?

— Я могу заплакать.

— Не поможет.

— Не могу же я целый день ходить в пижаме.

— Почему бы и нет? Вы в ней очень хорошо смотритесь.

— Я не могу ехать в Сан-Антонио в пижаме.

Все еще веселясь, но пытаясь быть разумным, Джордж почесал в затылке.

— А как насчет пальто?

— Я умру от жары в пальто. Ох, ну почему все эти ужасные, ужасные несчастья должны были произойти?

Он попытался утешить ее:

— Послушайте…

— Нет, я не буду слушать!

Типичный пример слепой несправедливости, когда споришь с женщиной, и Джордж потерял терпение:

— Ну и ладно, не слушайте. Отправляйтесь, залезайте в кровать и ревите весь остаток дня, но прежде, чем вы это сделаете, идите помогите мне составить телеграмму в ваш банк. Я сам отвезу ее в Сан-Антонио, а вы можете оставаться здесь и продолжать дуться.

— Вы говорите самые ужасные, самые несправедливые слова…

— Хорошо, Младший, пусть ужасные, Может, я говорю ужасные слова, потому что я ужасный человек. Хорошо, что вы вовремя это узнали. А теперь идите, садитесь и пустите в ход свой мозговой шуруп, и давайте напишем телеграмму.

— У меня нет мозгового шурупа, — защищалась Селина. — А если бы и был, вы не так уж долго меня знаете, чтобы выявить это. И я просто хочу сказать, что не могу разгуливать целый день в нижнем белье…

— Слушайте, это Кала-Фуэрте, Сан-Антонио, а не Квинз-Гейт, юго-запад. Лично мне наплевать, даже если вы будете разгуливать совершенно голой, но я предпочитаю как можно скорее получить деньги и вернуть вас в Лондон к няне целой и невредимой, какой вы и были. — Он стоял, наклонившись над столом в поисках чистого листа бумаги и карандаша, но теперь взглянул на нее своими карими глазами, в которых ничего нельзя было прочитать, и сказал: — Если бы вы были старше и опытнее, думаю, вы бы уже дали мне пощечину.

Селина говорила себе, что если она заплачет — от злости или по другой причине, — она никогда себе этого не простит. Она сказала, и голос ее почти не дрожал:

— Мне это и в голову не приходило.

— Хорошо, И не думайте. — Он уселся за стол и придвинул к себе лист бумаги. — Итак, название вашего банка…