Славянский оберег. Семантика и структура.

Глава 5. Вербальный оберег в соотношении с невербальными апотропеями

Наличие у фольклорного текста двух прагматических структур — внутренней, соотносимой «с ситуацией создания текста», и внешней, вторичной, соотносимой «с ситуацией воспроизведения (исполнения) текста» [Толстая 1992, с. 34], т.е. в нашем случае с апотропеической ситуацией, — определяет различные виды соотношений между словесной формулой и магическим действием.

Вербальные обереги часто употребляются в составе ритуалов и микроритуалов в сопровождении магических действий или ритуальных предметов. Употребляться с невербальными апотропеями могут вербальные обереги всех жанров, однако наиболее характерно это для приговоров (вербальных формул). Апотропеи, в которых существуют вербальный и невербальный уровни, мы, вслед за Анной Энгелькинг [Engelking 1991], будем называть вербальными ритуалами. Взаимодействие разных уровней вербального ритуала не укладывается в рамки простого механического соединения. Зависимость семантики и структуры вербальной части оберега от семантики и структуры всего ритуала в целом может быть разной — от достаточно сильной автономии до полной слитности, когда ритуал невозможно разделить на вербальную и невербальную части. При изучении не только оберегов, но и других гетерогенных текстов возникает несколько вопросов: какое место занимает в ритуале магическое действие (или ритуальный предмет) и как оно соотносится с вербальной формулой; какими способами выражаются элементы прагматической организации в чисто акциональных и чисто вербальных текстах.

Соотношение вербального и невербального уровней гетерогенного оберега можно рассматривать с двух разных позиций — с точки зрения парадигматики и синтагматики:

1) Парадигматические отношения гетерогенных апотропеев. Соотношение слова, предмета и магического действия можно наблюдать, выстраивая синонимический ряд, в который входят предмет, действие, слово, употребляющиеся в одном значении. Например: замок как предмет, который кладут в воротах при первом выгоне скота, чтобы замкнуть хищникам пасти, является синонимом действия {256} замыкать замок, совершаемого при тех же обстоятельствах и для той же цели, но и действие, и предмет синонимичны вербальной формуле типа: «Вы усе зверы, сабірайцесь ка мне, я вам замкну зубы жалезнымі замкамі, залатымі ключамі» (бел.). Апотропеические парадигмы не обязательно состоят из всех трех элементов, некоторые из них представлены действием и словом или предметом и словом, например, камень — предмет, который пастух перед рождественским ужином держит во рту, чтобы у волков окаменели пасти, глагол каменеть в вербальных формулах типа: «бодай скамінїв» (укр.) или «скаменила му се уста» (серб.), а также отглагольное имя, обозначающее опасных персонажей: скаменюшник ‘черт’ (укр.), окаменищ ‘змея’ (серб.). Элементы синонимического ряда равноправны и независимы друг от друга, каждый из них может выступать в роли самостоятельного апотропея. Обычно в апотропеических целях актуализируется какое-нибудь одно свойство предмета или действия, однако у некоторых предметов в народной культуре в разных ситуациях оказываются значимыми разные качества, что приводит к образованию разных синонимических рядов. Например, в предыдущем случае использовалось такое качество камня, как его неподвижность, поэтому все производные от этого обереги являлись разными способами пожелания врагу быть неподвижным, как камень. В других случаях может быть значимым другое качество камня — его крепость и бесчувственность. Если во время разговора кто-нибудь упомянет об опасности (например, болезни), собеседник должен постучать пальцами по камню со словами: «У кам ударио» (серб. [Вукова 1934, с. 23]). В третьем случае будет актуализироваться такое свойство камня, как твердость, несъедобность. Чтобы мыши не грызли зерно, кладут в амбар камень и говорят: «Вот тебе камень, грызи, а хлеб не тронь» (рус. вят. [Вятский 1994, с. 34]). Вербальным синонимом является слово камень. В этих трех случаях в качестве оберегов употребляются три «разных» камня, вернее, три разных концепта камня, поскольку для народной магии предмет важен как комплекс свойств и качеств, конвенционально закрепленных в традиции. Соответственно к каждому концепту будут выстраиваться разные синонимические ряды, не всегда полные. Некоторые попытки проследить такие парадигматические отношения в славянской традиции сделаны во второй главе данной работы, посвященной семантике апотропеев.

2) Синтагматические отношения гетерогенных апотропеев. В этом случае гетерогенные обереги не просто сосуществуют в народной культуре, а, соединяясь друг с другом определенным образом, образуют отдельные фрагменты одного целого апотропеического высказывания. Такой род отношений не предполагает равноправия и {257} независимости. Например, чтобы охранить скотину от волков, хозяин замыкает замок и закапывает его со словами: «Замыкаю и загаварую замок. Як я замкнул замок, каб у звера замкнуліся рот і санкі» (бел.). Вербальный и акциональный ряд совпадают лишь отчасти, дополняя друг друга. Хозяйка не только замыкает замок, что эксплицировано в формуле, но и закапывает его, что имеет семантику укрывания, сокрытия охраняемого объекта (в данном случае скота), символическим заместителем которого выступает все тот же замок, приобретающий тем самым символику не только орудия охраны, но и самого объекта охраны. Однако словесно это не выражено. В вербальной формуле есть элементы, не имеющие соответствия на акциональном уровне. Во-первых, на вербальном уровне также производятся два действия: замыкаю и заговариваю, при этом второе может быть совершено только словесно, а значит, не подкрепляется на акциональном уровне. Во-вторых, исключительно вербальными средствами выражается иллокутивная цель высказывания. Таким образом, при наличии для обоих уровней общего смыслового ядра, существует семантика, которая выражается только на одном из уровней — акциональном или вербальном, но смысл целого текста складывается из смыслов обоих уровней. В данной главе мы рассмотрим некоторые закономерности синтагматического соединения вербального и невербального уровней в вербальном ритуале.

Невербальные «высказывания». Невербальный уровень ритуала составляют предметы и действия. Самостоятельно, «в чистом виде» в апотропеических ритуалах выступает ограниченное число предметов и действий. Примерами предметов, являющихся самостоятельными апотропеями, могут служить колючие растения, которые для осуществления своей функции просто должны находиться в данном пространстве. Примерами «чистых» действий являются сплевывание и закрещивание. Но чаще всего предмет и действие внутри ритуала взаимодействуют: с одной стороны, с предметом что-то делают, с другой — действия совершают с чем-либо или над чем-либо.

Предмет и действия, участвующие в вербальном ритуале, составляют по существу самостоятельные «высказывания», выраженные иными, не словесными способами. У них, как и у настоящих речевых актов, есть свой отправитель текста, который одновременно является программистом ситуации (человек, который совершает ритуал), есть реципиент, есть и адресат, который обычно лишь подразумевается. Так, хозяйка, чтобы предохранить корову от порчи, мажет ей на вымени смоляной крестик, одновременно произнося приговор. В данном акциональном «высказывании» отправителем текста и программистом будет сама хозяйка, реципиентом — корова, адресат же (носитель порчи) на акциональном уровне не выражен. В известном смысле такие высказывания обладают {258} иллокутивным значением, которое выясняется отчасти при анализе особенностей языкового кода, на котором производится такое «высказывание», отчасти — в сравнении с вербальными речевыми актами. Особенности невербального языкового кода, располагающего в качестве средств выражения реальными предметами и действиями, исключают возможность отсрочки, перенесения событий в будущее или прошедшее, диктуя совершение ритуала в актуальном настоящем времени. Невербальные «высказывания» можно сопоставить с высказываниями повествовательного типа. В случае, когда логическим центром, ремой является предмет, его свойства и качества (например, соль), а также некоторое желаемое или не желаемое состояние (например, быть нагим), можно обозначить иллокутивное значение такого высказывания как декларацию. Когда ремой является действие над каким-либо предметом, можно говорить об иллокутивном значении утверждения. Вероятно, на невербальном уровне возможны «высказывания» только этих двух иллокутивных видов.

Невербальные «высказывания» с иллокутивным значением «декларации». Соотношение между предметом, участвующим в апотропеической ситуации, и словесным рядом во многом зависит от того, в какой роли используется сам предмет. Наиболее характерны случаи, когда апотропеический предмет выставляют, вывешивают, закапывают, затыкают или иным способом помещают в пространство, а также приближают, привязывают, прислоняют и другими способами присоединяют к объекту, нуждающемуся в защите. Это «высказывание» можно соотнести с вербальным высказыванием, содержащим иллокутивное значение декларации, поскольку главная цель подобных предметов — декларировать свое нахождение в охраняемом пространстве. В действительности, как уже говорилось, предмет выступает как пучок свойств, закрепленных за ним в традиции, и поэтому декларирует не сам себя, а важные для данной ситуации свойства, которыми он обладает. Использование предмета в качестве апотропея удобно потому, что он является вещественным «концентратом» необходимых апотропеических свойств и качеств, конвенционально закрепленных в традиции, и поэтому понятным без дополнительных объяснений. Чтобы предохранить пчел от сглаза, хозяин обходит пасеку с камнем во рту и закапывает его посреди пасеки со словами: «Як каминь сей твердый и студеный, так затвердили бы и зазяблы уста тому человеку и жене, кто бы злую мысль имел гадаты на мою пасику и на мои пчелы; нехай той сам так стане» (укр. луб. [Милорадович 1991, с. 237]). Нетрудно заметить, что камень, помещаемый в охраняемое пространство, границы которого были предварительно созданы с помощью него же, является своеобразной декларацией: *«Здесь есть камень, который обладает свойствами быть твердым и холодным». Именно поэтому помещение камня {259} на пасеке можно считать «высказыванием», выраженным на языке предметного ряда. К подобным «высказываниям» примыкают и ситуации состояния, обозначающие некоторое положение вещей, например, чтобы зверь не трогал скотину, берут землю с обоих берегов и говорят: «Как берег с берегом не сойдется, так моя Пеструшка со зверьком никогда не сойдется» (вят. [Вятский 1994, с. 25]). В этом случае земля с противоположных берегов замещает, декларирует само состояние их «несходимости» друг с другом.

Невербальные «высказывания» с иллокутивным значением утверждения. Логическим центром таких «утверждении» является действие, которое совершается над предметом, являющимся символическим заместителем реципиента. В этом случае конвенционально закрепленным в традиции оказывается соотношение «действие над предметом» = «действие над реципиентом». Действия, совершаемые в вербальных ритуалах, имеют апотропеическую семантику отгона, нанесения удара, укрывания и под. и соответствуют своим вербальным «аналогам». Так в Сербии в день св. Димитрия прошивают ниткой тряпку и говорят: «Крпимо ги очи да не видив, крпимо ги уста, да не једев» [Латаем ему глаза, чтоб не видел, латаем ему рот, чтоб не ел) (Леск. Морава [Ђорђевић 1958, с. 395]). На Украине в Сочельник хозяйка затыкает тряпками все дырки в лавках и говорит: «Не дірки затикаю, а роти моїм ворогам, щоб їх напасті не зловили мене через увесь рік» (укр. [Воропай 1, с. 65]). Подобные магические акты соответствуют вербальным высказываниям с иллокутивным значением утверждения и расшифровываются как «*Я зашиваю тряпку» или «*Я затыкаю дырки в лавках». В этом «высказывании» существует и отправитель текста, который всегда совмещен с программистом, и реципиент, роль которого играет символический предмет.

Роль невербального уровня в вербальном ритуале рассматривалась многими учеными. Назовем хотя бы главу «Магические действия со словесными формулами и без них» в монографии П.Г. Богатырева [Богатырев 1971], статьи Э.В. Померанцевой «Роль слова в обряде опахивания» [Померанцева 1982], С.М. Толстой «К прагматической интерпретации обряда и обрядового фольклора» [Толстая 1992], Я. Адамовского «Ludowe sposoby skladania życzeń» [Adamowski 1992], Т.В. Цивьян «О роли слова в тексте магического действия» [Цивьян 1993] и др. Механическое деление текстов, функционирующих в народной культуре, в том числе и оберегов, на вербальные, акциональные и смешанные, т.е. содержащие и магическое действие, и слово, мало что дает для объяснения как структуры самих текстов, так и способов их употребления. Об относительности такого деления писал еще П.Г. Богатырев: «Часто объяснения магических действий, данные крестьянами, представляют {260} собой не что иное, как перифразы словесных заклинательных формул, в настоящее время вышедших из употребления; аналогичным образом, то, что в одной деревне употребляется как заклинательная формула, в другой есть просто объяснение обряда. В большинстве случаев невозможно точно определить первоначальную стадию магического действия: обряд с заклинательной формулой или обряд без заклинательной формулы» [Богатырев 1971, с. 197-198]).

Мотивировка, ставшая словесной формулой, и словесная формула, представляющая собой эксплицированную мотивировку, — явление довольно частое. Иногда из-за небрежности записи невозможно отличить мотивировку от приговора. Ср. следующий пример оберега от волков: «При перенесении кросен в случае надобности из одной деревни в другую непременно замыкают замком нитки кросен, бабы говорят при этом: „Мы замыкаем зубы волку, чтоб он не трогал овец‟» (бел. [Добровольский 1901, с. 136]). Двусмысленность записи (не ясно, чем являются данные слова — вербальной формулой, сопровождающей процесс замыкания кросен, или объяснением своих действий, сделанным специально для собирателя) еще раз подчеркивает амбивалентную природу словесной формулы, о которой говорил П. Г. Богатырев.

Для того, чтобы определить; чем является невербальная часть в структуре вербального ритуала, выпишем с одной стороны несколько магических действий (МД), а с другой словесные формулы (СФ), их сопровождающие:

МД

СФ

1. Хозяйка корову обсыпает маком

«Хто оцей мак избере, то той у коровы и молоко одбере» (укр.)

«Як нихто не можеть мачку позбирать, так нихто не можеть… корови урекать» (укр.)

«Хто сей мак збиратыме, той мою скотыну зйидатыме» (укр.)

«Як маку нихто нэ подбэрэ, так ат маей каровы ныхто малака нэ атбэрэ» (бел.)

2. Хозяйка корову обсыпает солью

«Как ни медведь, ни волк соль не съест, так ни медведь, ни волк мою коровушку не съест, не заденет» (рус.)

«Доброму человеку хлеба в мешок, злому — соли горшок» (рус.)

«Как сольца не притчится, не урочится, так, моя скотинушка, выходи на улицу, не притчься, не урочься» (рус.) {261}

3. Человек замыкает замок

«А замочэк замыкаю ат усяких врагоў» (бел.)

«Як я замкнул замок, каб у звера замкнулися рот і санкі» (бел.)

4. Хозяин раскладывает на воротах боярышниковые ветки

*Ażeby uroki bydla nie imaly się, jak nic nie czepia się głogu» (укр. гуц.)

5. Женщина завязывает на нитке узел

«Шта завезујеш?» — «Завезујем од вука, од ајдука, од змије, да благо не коље» (серб.)

Нетрудно заметить, что левая колонка содержит то, что Дж. Серль называл пресуппозицией или необходимым условием [Серль 1986, с. 156], только выраженным не словесно, а акционально. Правая колонка содержит образцы вербальных высказываний, составленных на основе имеющихся пресуппозиций. Из первого и второго примеров видно, что на основе одной и той же пресуппозиции могут образовываться разные вербальные высказывания. Подобное соотношение между пресуппозицией и высказыванием напоминает ситуацию, которая существует в заговорах между повествовательным зачином и высказыванием, содержащим прагматическую доминанту: «Ляжиць белы камень на гарэ Сіяньскай. Як таго белага каменя злы ўраг ня ўгрызнець, — і раба Божжага злым помыслам сваім ні вавекі вякоў ня увоймець…» (бел. [Замовы 1992, № 69]) или: «Як Христос нарадзіуся, на Ярдані-рацэ хрысцiўся, хрысцiў неба i землю і сею ваду — на ўвесь свет брызкі ляцелі. Як етых брызак нікому ня сабраць… так раба Божага ведзьмаку ня зьядаць!» (бел. гом. [Замовы 1992, № 83]); «На море, на Лукоморье стоит дуб, под тым дубом камень, па камене лежыть кровь, хто тую кровь лизатыме, той мене, раба Божия (имя рек), скушатиме!» (укр. чернит. [Ефименко 1874, с. 38]). Ср. повествовательный зачин с ролью акционального ряда в вербальных ритуалах: чтобы не испортили корову, берут тупой топор и говорят: «Когда тупицу испортят, тогда мою коровушку испортят. Как эту тупицу никто не испортит, так и мою коровушку никто не испортит» (рус. вят. [Вятский 1994, с. 28]). Очевидно, что повествовательный зачин в заговоре играет ту же прагматическую роль пресуппозиции, что и ситуации, создаваемые действиями и предметами в вербальных ритуалах.

Идентичность прагматических ролей заговорного зачина и невербальной части вербального ритуала заставляет предположить и аналогию их ритуальных функции. Так же, как и в заговоре, в вербальном ритуале существует механизм «перевода» реального, обыденного действия, предмета, ситуации или высказывания в ранг сакральных, наделенных надлежащей силой и способностью влиять на окружающую действительность. В заговоре этот перевод осуществляется созданием с помощью {262} зачина сакрального ряда, отражающего некую «вечную» ситуацию, и приравниванием к ней конкретного случая. В вербальном ритуале такой сакральный ряд создается не словесно, а с помощью действий и предметов, и «приравнивание» к нему конкретного случая осуществляется вербальным высказыванием. Иными словами, чтобы уберечь конкретный охраняемый объект от опасности, необходимо включить его в ряд других, сакральных объектов, не подверженных опасности благодаря их апотропеическим свойствам. Сделать это можно только одним путем — сравнив его с сакральными предметами и ситуациями. Сама сакральная ситуация может моделироваться чисто вербальными средствами, как в заговоре, а может — акциональными, как в вербальном ритуале. Также и сравнение (= приравнивание) конкретного апотропеического случая (коровы, предохраняемой от волка, зерна, охраняемого от мышей, и пр.) с сакральным рядом может осуществляться как словесно, так и акционально. Сравнение может быть и отрицательным, своего рода антисравнением, когда необходимо предотвратить какое-либо событие. В этом случае это событие предотвращают тем, что «помещают» его в ряд неких невозможных ситуаций, «антисобытий». При этом в пресуппозиции это антисобытие «демонстрируется». На вербальном уровне ему соответствуют различные формы запрета. Например, чтобы воробьи не клевали зерна, необходимо ночью голому обойти поле со словами: «Як не може по свету голе ходити, щоб так не могли горобци соняшников піити!» (укр. [Ефименко 1874, с. 44]).

Выявленные аналогии в построении одного из видов заговора и вербального ритуала позволяют предположить, что вербальный ритуал — это своеобразный заговор, но «произнесенный» одновременно на разных «языках». Вербальный ритуал не всегда существует в своем полном виде (невербальная пресуппозиция + вербальное высказывание), во многих случаях он предстает в усеченной форме. Редукции чаще всего подвергается вербальная часть, сохраняется только ритуальное действие. В этом случае высказывание продолжает существовать в традиции латентно — оно превращается в мотивировку. Поэтому абсолютно прав был П.Г. Богатырев, подметивший идентичность вербальной формулы и мотивировки, — последняя есть не что иное, как вербальная формула в начавшем разрушаться вербальном ритуале. Гораздо реже встречаются случаи, когда имплицируется невербальный уровень и сохраняется одно высказывание, тогда вербальный ритуал переходит в разряд заговоров с отсутствующим зачином.

Соотношение вербального и невербального уровней имеет два основных варианта. В первом случае вербальная и невербальная части высказывания имеют одну пропозицию (или суждение, по терминологии Дж. Серля). Словесное высказывание строится с учетом производящихся ритуальных действий. Например, болгары, чтобы предотвратить {263} возвращение покойника с «того света», забивали гвоздь в пол после похорон, говоря: «Когда оживет железо, тогда мертвый встанет». Такой вариант соотношения двух уровней дает в славянских культурах наибольшее количество частных вариаций.

Гораздо реже встречается более сложный тип вербальных ритуалов, где каждый уровень имеет собственную пропозицию и весь ритуал в целом составляет два параллельных высказывания, тематически не связанных между собой. Например, в Юрьев день трижды обходили загон для скота с весами и замком, запирая при этом замок и говоря трижды: «Чињарици говно у ведрицу, а мени сир и кајмак» [Ведьме г… в подойник, а мне сыр и каймак] (серб. [Мијатовић 1909, с. 433-434]).

Способы логического соотношения вербального и невербального уровней в ритуале с общей пропозицией.

Все вербальные ритуалы направлены на моделирование желаемой ситуации. Существуют два логических типа, по которым строится это моделирование, определяющее отношения между вербальным и невербальным уровнями в ритуале. Вербальные ритуалы первого логического типа, назовем его конститутивным, строятся на базе правил, называемых Дж. Серлем конститутивными, т.е. создающими «деятельность, существование которой логически зависит от этих правил» [Серль 1986, с. 154]. Они содержат конвенционально закрепленный «пересчет» X > X¹, который не требует от отправителя текста доказательств в своей истинности и может в одних случаях эксплицироваться, в других — опускаться. Механизм действия таких оберегов основан на принципе симпатической магии, неоднократно описанной в литературе (см. хотя бы: [Фрэзер 1980, гл. III]). На вербальном уровне ему соответствует принцип символического параллелизма, на котором основано взаимодействие между разными уровнями вербального ритуала. Действие этого принципа основано на том, что пропозиция акционального «высказывания» оказывается не вполне идентичной пропозиции вербального высказывания — один из ее элементов подменяется конвенционально закрепленным символом этого элемента. Обычно эта подмена касается участников речевых актов. Многообразие форм вербальных ритуалов основано на том, что в разных случаях подлежат символической подмене разные элементы пропозиции — отправитель текста, программист, реципиент, иногда — более крупные фрагменты, содержащие ситуацию или состояние, подлежащие символическому сравнению (= уравниванию). В упоминавшемся сербском обереге от мышей тряпка, которую прошивают ниткой, является конвенционально закрепленным в традиции заместителем реципиента, т.е. мышей, которым тем самым зашивают рты. Вступает в силу конститутивное правило, согласно которому в данной ритуальной ситуации осуществляется пересчет «тряпка > мыши». {264}

Вербальные ритуалы второго логического типа построены по принципу теоремы, содержащей логическое доказательство одной ситуации (предотвращаемой) через другую (символическую, выраженную на акциональном уровне), которая является своеобразной аксиомой, приводящейся в качестве доказательства. Существует значительный корпус ритуалов, построенных на доказательстве одной ситуации (желаемой или не желаемой) через посредство другой — символически декларированной. Например, в обереге от сглаза предъявляется хлеб и говорится: «Как хлеб не боится ни уроков, ни призоров, так и я не боюсь» (рус.). Свойство хлеба не бояться сглаза входит в набор его сакральных характеристик и принимается без объяснений. А это, в свою очередь, является логическим доказательством требуемого постулата («и я не боюсь»). Невербальный уровень в ритуалах этого типа отличается от предыдущего как по способу символизации, так и по выполняемой функции.

Разницу между двумя логическими типами соотношения вербального и невербального уровней можно выразить следующей схемой:

1-й тип: Х = X¹

2-й тип: X = X¹; как верно, что есть (нет) X¹ > верно, что есть (нет) X

Соотношение вербального и невербального уровней в ритуалах конститутивного типа.

Соотношение «предмет — вербальная формула» обычно основано на метонимическом переносе и строится по двум разным схемам. В приводимых схемах «А» обозначает акциональныи уровень, «V» — вербальный.

1) Свойства и признаки предмета переносятся на объект, который хотят наделить подобными свойствами. На акциональном уровне перенос свойств совершается путем физического взаимодействия ритуального предмета и объекта (предмет помещают в охраняемое пространство, им прикасаются к объекту, съедают и пр.). Такой предмет выступает в качестве своеобразного «донора», отдающего свои полезные свойства. Свойства предмета переносятся на охраняемый объект, который является одновременно адресатом и реципиентом как на акциональном, так и на вербальном уровне. На вербальном уровне подобные действия сопровождаются директивными высказываниями с иллокутивным значением приказа или пожелания. Например, чтобы скотину не трогал зверь, 22 марта (день Сорока мучеников) пекли из теста «жаворонков» и в Великий четверг скармливали скотине со словами: «Не кажись в поле коровушкой, кажись жавороночком» (рус. вят. [Вятский 1994, с. 24]). Подразумевается, что в качестве апотропеических «доноров» могут выступать не только реальные предметы, но и их символические заместители.

2) Гораздо реже метонимический перенос осуществляется с предмета на ситуацию, с которой он обычно ассоциируется. При этом на {265} невербальном уровне также происходит контакт охраняемого объекта с ритуальными предметами, а на вербальном — произносится формула с иллокутивным значением утверждения. Так, на Богоявление приносят из источника ведро с водой, рядом кладут на землю топор, ожег и прялку, мужчины встают на топор, женщины на ожег, а девушки на прялку и говорят: «Прођох сабљу, не посекох се, прођох ватру, не изгорех се, прођох воду, не удавих се» (серб. [Грбић 1909]).

Соотношение «вербальная формула — магическое действие» основано на символической подмене отдельных фрагментов пропозиции.

1. Прагматическая эквивалентность вербального и невербального «высказываний» встречается довольно редко. Этот вариант соотношения гетерогенных уровней можно признать «нормой», где участники речевого акта акционального кода одновременно являются участниками речевого акта вербального кода. Отправитель текста и программист совпадают в одном лице (грамматически выраженном местоимением 1 л.ед.ч.), а оба высказывания содержат иллокутивное значение утверждения. Произносимая формула не просто является констатацией совершаемого действия, а подчеркивает сакральность ситуации, эксплицирует ее. В таких формулах цель часто не выражена явно. Этот случай можно обозначить следующей схемой, где Subj. — отправитель текста, Р — программист ситуации:

A: Subj. (P) делает X

V: Subj. (P) делает X, (чтобы не было Y)

Чтобы не сглазить маленького ребенка, необходимо предварительно посмотреть себе на ногти и одновременно с этим сказать: «Дывлюсь на пазуры» (Кривляны жаб. брест., ПА); в приговоре на ночь человек осеняет себя крестным знамением, произнося: «Храстом я кщуся, храстом печатаюся» (бел. могил. [Романов 5, с. 47]); чтобы молния не попала в дом, в Великий четверг клали камень на крышу со словами: «Кладу гнет на целый год» (рус. вят. [Вятский 1994, с. 16]). Первый раз выгоняя скотину на пастбище, замыкают замок и говорят: «А замочэк замыкаю ат усяких вpaгоў» (Присно ветк. гом., ПА). Чтобы предохранить корову от зверей, в Великий четверг хозяйка солила мясо и говорила: «Солю я мясо на всю зиму от ногтя, от ящера, от всяких скорбей. От ин до веку. Аминь» [Вятский 1994, с. 27].

Последующие типы вербальных ритуалов построены на принципе подмены отдельных частей пропозиции.

2. Символическая подмена отправителя текста. В этом случае происходит «раздвоение» отправителей текста на акциональном и вербальном уровне: словесную формулу может произносить один человек, а магическое действие совершать другой, при том, что логически {266} программист на вербальном и акциональном уровне будет один. Таким образом весь обряд совершается как бы от лица совокупного единства: во время обхода скотины в день первого выгона старший пастух, встав лицом в поле, произносит: «А-ту яго!» (т.е. волка. — Е.Л.), при этом младший подпасок замахивается и щелкает кнутом по направлению к полю. Старший пастух продолжает: «Соль жну в вочі!» — Подпасок швыряет горсть соли в открытое поле. Старший пастух продолжает: «Гылывня жну ў зубы!» — Подпасок кидает в поле тлеющую головешку (р-н Ковеля [Воропай 2, с. 74]). Этот обряд интересен еще и тем, что показывает истинное соотношение между словом и действием с точки зрения народного сознания. Доминантой является именно словесная формула — она произносится старшим пастухом, тогда как подпасок своими действиями только «иллюстрирует» его слова. Этот случай выражается схемой:

Subj. (P) делает X

Subj.¹ (P) делает X, (чтобы не было Y)

3. Символическая подмена программиста. В этом варианте вербального ритуала наблюдается «раздвоение» программистов: на акциональном уровне присутствует один программист, а в вербальном высказывании — другой, в роли которого выступает сакральный покровитель. Иллокутивные значения высказываний на обоих уровнях совпадают. Отправитель информации «делегирует» роль программиста сакральному покровителю, при этом отправитель акционального и вербального текста оказывается в роли заместителя сакральных сил. Например, выгоняя скотину на пастбище, хозяин крестит стадо со словами: «Господзь Бог мое стадо храсциць храстом его печатовая» (бел. могил. [Романов 5, с. 47]). В обереге от нечистой силы вокруг человека шнурком или ниткой обводят круг, произнося: «Маць Прачыстая шаўковыя шнуры чапаець, шаўковымі шнурамі абводзіць…» (бел. [Замовы 1992, № 72]). Этот случай выражается схемой:

Subj. (P) делает X

Subj. (Р¹) делает X

4. Подмена реципиента — наиболее характерный вид символического параллелизма в вербальных ритуалах. На акциональном уровне программист (= отправитель текста) производит действие над предметом, являющимся символическим заместителем реципиента. На вербальном уровне «восстанавливается» настоящий реципиент. При этом несоответствие реципиентов никак не выражено, а только подразумевается. Высказывания обоих уровней содержат иллокутивное значение утверждения. Схема этого типа вербального ритуала: {267}

Subj. (P) совершает действие над X

Subj. (P) совершает действие над X¹, чтобы не было Y

Например, чтобы избавить свою усадьбу от кротов, хозяин выходил на Заговенье к ограде, ел гречневые галушки и говорил: «Krotom glave krajšam!» [Кротам головы откручиваю] (словен. Прекмурье [Möderndorfer 2, s. 194]).

5. Символическая подмена реципиента с экспликацией параллелизма. Этот вариант отличается от предыдущего только тем, что в нем вербально выражено несоответствие между реальным и символическим реципиентом.

A: Subj. (Р) делает X

V: Subj. (P) делает не X, а X¹, (чтобы не было Y)

Например, чтобы предохранить кур от болезней, в Сочельник хозяйка закапывает голову черной курицы под насестом и произносит: «Не закопую главу, него более» (серб. Леск. Морава [Ђорђевић 1958, с. 704]). Для предохранения от вештицы нужно яичные скорлупки наткнуть на вертел из орешника и сказать: «Ја не набодох љуску од јаја, већ набодох вјештицу!» [Я не наколол яичную скорлупу, но наколол вештицу!] (серб. [Ђорђевић 1953а, с. 39-40]). Чтобы предохранить корову от ведьм, хозяйка намазывает ее экскрементами, говоря: «Нэ мащу корові ману та вимья, а мащу чародійницям зубы і очы» (Головы верхов, ив.-фр., КА).

6. Усложненным вариантом этого типа вербального ритуала является ритуальный диалог конститутивного типа. Обычная схема диалога:

A: Subj.' (P) делает X

V: Subj.²: Что делает Subj.¹? (вариант: Зачем Subj.¹ делает X¹?) — Subj.¹ делает X¹, чтобы не было Y

Приведенная схема показывает, что диалогический вариант отличается от предыдущего типа наличием двух отправителей текста (при одном программисте), что превращает одно высказывание в диалог. Приведем примеры ритуального диалога. У родопских болгар, чтобы предохранить потерявшихся овец от волков, берут веревку и завязывают на ней узел. Завязавшего узел спрашивают: «Какао вързваш, чубан? [Что ты завязываешь, пастух?]» — «Вързвам на дивече нугите [Завязываю дикому зверю ноги]». Затем завязывается второй узел и после аналогичного вопроса завязывающий отвечает: «Вързвам на дивеча устата [Завязываю дикому зверю рот]». Затем также «завязывают» зверю глаза, уши, нос; под конец следует вопрос: «Оти ги завьрзуваш? [Зачем завязываешь?]» — «Завързувам ги да не могат да надат твойте увчици [Завязываю, {268} чтобы они не могли найти твоих овечек]» [Дечов 1905, с. 134]. На Рождество очищают большую ветку шиповника и вплетают ее в плетень. Один вплетает, другой спрашивает: «Што уплеташ? — Уплетам лисици зубе, јастребу, врани и шворки кљунове, да моје кокоши не иду [Что заплетаешь? — Заплетаю лисице зубы, ястребу, ворону и сороке клювы, чтобы не трогали моих кур!]» (серб. [Беговић 1887, с. 224]). У восточных славян апотропеический ритуал-диалог зафиксирован в севернорусских губерниях. Чтобы предохранить корову от сглаза, сразу же после отела две женщины окуривали ее травами, ладаном, воском и солью. При этом происходил диалог: «Что куришь?» — «Курю уроки». — «Кури, кури, чтоб их во веки не было!» (волог. [Иваницкий 1890, с. 39]). Уникальный пример из Костромской губ. представляет собой стертый, разрушенный вариант ритуального диалога, произносимый одним человеком, но с элементами диалогической структуры. После отела коровы в глиняный горшочек кладут мох из четырех углов дома, ладан, угли и окуривают корову, произнося: «Что, баба, куришь? Уроки, уроки, подите в чистые поля, в зеленые луга! Со двора-то с дымом, а с поля-то с ветром!» (рус. костр. [Журавлев 1994, с. 52]).

Очевидно, что в диалогах данного типа не совпадают формальный и реальный отправители текста и реальный и формальный адресаты. Формально один из участников диалога (Subj.¹) является отправителем текста, другой (Subj.²) — адресатом. Формально диалог в своей первой части принадлежит к категории диалогов информативного типа. На обрядовом уровне события разворачиваются иначе. Безусловно, что адресат, будучи участником ритуала, заранее прекрасно осведомлен о цели совершаемых действий и задает вопрос согласно своей обрядовой роли, а не с целью получить информацию о происходящем событии. Его вопрос необходим для того, чтобы эксплицировать мотивировку совершаемых действий и чтобы актуализировать, включить обрядовый, сакральный характер ситуации, «перевести» конкретную ситуацию на сакральный уровень. Обмен репликами между участниками диалога можно сравнить с диалогом между актерами, когда понятно, что реальный адресат реплик — публика. Очевидно, что свои реплики участники диалога произносят не друг для друга, а для некоего сакрального адресата, который не обозначен, но который и является настоящим, в отличие от адресата формального. При этом сохраняется параллелизм между символическим и реальным реципиентами.

Во второй части диалога, собственно прескриптивной, роли меняются: формальный адресат выступает в роли программиста ситуации, формальный отправитель текста — в роли исполнителя. По существу, конец диалога является аналогом закрепки, употребляющейся в заговорах. Ритуальный диалог, как и каждое высказывание, из которого он {269} состоит, является своего рода конвенционально закрепленным косвенным речевым актом, в котором существуют два отправителя текста — формальный отправитель текста и формальный адресат.

Соотношение вербального и невербального уровней в ритуалах типа онтологической модальности.

В отличие от ритуалов конститутивного типа, основанных на конвенционально закрепленных «правилах игры», ритуалы данного типа содержат онтологическую модальность, или потенциальность, т.е. объективную возможность (или невозможность), которая реально имеет место. В логике принято различать алетическую и деонтическую модальности. «Алетическая модальность связана с объективными потенциями мира, деонтическая — с долгом, с требованиями к поведению участников ситуации, предъявляемыми соответствующей системой правил» [Булыгина, Шмелев 1992, с. 141]. Примером алетической модальности может служить оберег цыплят от коршуна, при котором хозяйка зажмуривается и произносит: «Як я не бачу, дё выпускаю курчат [т.е. *объективно не могу видеть], так шоб не бачив их шуляк». Примером деонтической модальности служит оберег поля от воробьев, когда хозяин голый обходит вокруг поля и говорит: «Як не може по свету голе ходити [т.е. *не разрешено правилами поведения], так не могли горобци соняшников пити». Структура вербальных ритуалов, принадлежащих к этому типу, зависит, во-первых, от принципов символизации ситуации на невербальном уровне, и, во-вторых, от способов выражения онтологической модальности на вербальном. Рассмотрим некоторые примеры соотношения двух уровней:

А

V

1. Берут землю с двух берегов реки

«Как берег с берегом никогда не сойдется, так моя Пеструшка со зверьком никогда не сойдется» (рус.)

«Когда берег с берегом сойдется, тогда и моя скотинка со зверьком сойдется» (рус.)

2. После первой дойки воду, которой ополоснули дойницу, выливают в туалет

«Хто нэ годэн у ріт цэ узяты, абы нэхто нэ годэн корову зчэрэдуваты» (укр.)

3. Брат и сестра обходят стадо

«Когда поженятся брат и сестра, ведьмы отберут молоко» (болг.).

Из приведенных примеров видно, что ситуация-аксиома на невербальном уровне предъявлена не непосредственно (поскольку это принципиально неосуществимо), а символически — через предметы и {270} действия, ее замещающие и на нее указывающие. Примеры демонстрируют два разных принципа оформления невербального уровня. В первом и третьем примерах применен принцип символического параллелизма (предмет = ситуации). Во втором случае никакой символической подмены нет, и акциональная ситуация, вернее, ее результат, означает самое себя. В ритуалах данного логического типа принцип символического параллелизма осуществляется исключительно внутри самого акционального уровня, а не между ним и вербальным, что характерно для первого логического типа. На вербальном уровне происходит доказательство «теоремы», основанное на символически предъявленной аксиоме.

Совпадение алетических модальностей на вербальном и невербальном уровнях. В вербальных ритуалах этого вида отправитель текста символически демонстрирует состояние (или действие) — аксиому, через которую на вербальном уровне доказывает это же состояние или действие для реципиента. При этом на невербальном уровне производится действие или демонстрируется состояние, соответствующее алетическому типу модальности. На вербальном уровне моделируемая ситуация также (как, впрочем, и всегда) носит характер алетической модальности. Вербальные высказывания содержат иллокутивное значение пожелания.

A: Subj. (P) демонстрирует действие X

V: Как Subj. (P) не может сделать X, так Z не может сделать X¹

Ср. многочисленные ритуалы с прохибитивными формулами. Например, для оберегания пасеки необходимо было при молодом месяце набрать в рот воды и обойти ульи. Опрыскав этой водой летки ульев, говорили: «Як я не мог никакого слова вымолвить, так бы злии люды не могли на пасику и на мене, раба Божия, ничего злого мыслите, говорыты, и моих пчил урекаты» (укр. луб. [Милорадович 1991, с. 238]). Чтобы предохранить пчел от сглаза, берут тремя пальцами землю и говорят: «Як тая земля родна и плодна есть, и никто не может уректи ей, то никто же не мог бы помыслом своим злим зашкодиты, так бы и сии мои пчолы родни и плодни были и никто не мог бы их уректы» (укр. луб. [Милорадович 1991, с. 237]).

Вариантом другого вербального ритуала является ритуальный диалог модального типа, где на акциональном уровне происходит демонстрация ситуации-аксиомы. Формально это диалог прескриптивного типа, в нем существует формальный программист (он же отправитель текста) и формальный адресат. В действительности и формальный отправитель текста, и формальный адресат являются отправителями текста, а весь разыгрываемый «спектакль» предназначен для настоящего, сакрального адресата, не обозначенного в тексте. Затем следует {271} доказательство, выраженное высказываниями с иллокуцией пожелания или приказа. Схема этого диалога:

A: Subj.² не может сделать X

V: Subj.¹ предлагает Subj.² сделать X. Subj.² не может сделать X. Как Subj. (P) не может сделать X, так Z не может сделать X¹

В Сочельник на стол ставили капусту и хозяин говорил: «Іджте, діти, капусту!» Дети отвечали: «Не хочемо!» После третьего раза хозяин говорил: «Ну» коли не їсте, то нехай же їі в літі и гусільниця не їсть» (дрогоб. льв. [Франко 1898, с. 167-168]). Русины в районе Пряшева практикуют такой способ охраны зерна от мышей и птиц: в Сочельник каждый из сидящих за столом пытался укусить камень. После этого хозяин произносил: «О, тілько вас їло, а він ще не початий!» На что все отвечали: «Та бо не можемо!» Хозяин заключал: «То щоби как і миши, кертицї і всяка ириці не могла гризти ані збіжа, ані нïчого в нашім домі» [Франко 1898, с. 165].

Директивный вид алетической модальности. В этом варианте ритуала алетическая модальность выражается в несвойственных для нее директивных высказываниях (поскольку объективные потенции реального мира, которые отражает алетическая модальность, исключают индивидуальную волю конкретного человека), при этом «контроль» над ситуацией присваивает себе говорящий (примеры такого рода см.: [Булыгина, Шмелев 1992, с. 145]). В ритуалах этого вида обрядовые предметы на акциональном уровне не просто декларируются, а взаимодействуют с охраняемым объектом (их скармливают, подстилают под ноги, сыплют на голову, носят с собой, ими прикасаются к охраняемому объекту и под.), который является реципиентом, а на вербальном уровне в качестве реципиента выступает носитель опасности. Вербальное высказывание содержит иллокутивное значение приказа или пожелания.

А: Предъявляется предмет X

V: Как возможно состояние у X, так пусть будет (возможно) это состояние у X¹

Например, чтобы предотвратить вред от залома, необходимо сломать сук осины и, придя к залому, держать осину в руке, «а на траву класць не надо: ён на траве не вянець, а яму надо вянуць». При этом необходимо сказать: «Как на восине лисцья вянуць, так пусь у злодзея руки, ноги отсохнуць…» (бельск. смол. [Шейн 2, с. 530-531]). Так, предохраняющий пасеку заговор «Як замерзают реки, болота и всякая вода… нехай ему (злодею.— Е.Л.) замерзаеть серце лукавое, и мысль, и язык» произносится в тот момент, когда человек увидит первый лед (укр. [Ефименко 1874, с. 58]). {272}

Потенциальный вид алетической модальности. Этот вид вербального ритуала отличается специальными средствами выражения алетической модальности, а именно потенциальным употреблением глагольных форм. На акциональном уровне декларируется предмет в определенном состоянии. Вербальное высказывание содержит иллокутивное значение приказа. Многочисленные обереги, принадлежащие к этому типу, могут быть сведены к схеме:

А: Предъявляется предмет X

V: Как невозможно состояние у X, так невозможно состояние у X¹

Примеры подобных ритуалов весьма многочисленны: для оберега от волков в первый день выгона скота на пастбище берут сук дерева, одним концом его прикасаются к затылку, а другим упираются в какой-нибудь предмет и говорят: «…як сим сучкам не розвиватися, так и хортам моей скотины не чепати!» (укр. черниг. [Ефименко 1874, с. 48]). Скармливая скотине выпеченных в день Сорока мучеников «жаворонков», говорили: «Жаворонка-птичку никто не видит, никто не хватает, так мою скотину никто не видит, не схватит» [Вятский 1994, с. 4]; сыпали корове соль на голову и говорили: «Как ни медведь, ни волк соль не съест, так ни медведь, ни волк мою коровушку не съест, не заденет» [там же, с. 24-25]; выпуская скот на пастбище, на пороге клали ремень со словами: «Как ремень не подымается, так бы ни змея, никакая нечисть на коровушку не подымалась» [там же, с. 25]. Когда ребенка парят в бане, стучат три раза веником о прилавок и говорят: «Как на венике листочки не держатся, так пусть на рабе Божьем (имя рек) уроки, призоры, страхи, переполохи не держатся» (рус. енис. [Макаренко 1898, с. 389]). Вечером, выходя на улицу, нужно взять с собой хлеба или соли со словами: «К хлебу, к соли ничего не прильнет, как бы и ко мне ничего не пристало, ни уроки, ни призоры, никакие слова» (виноград., арх. [Грысык 1992, с. 72]).

Временной вид алетической модальности отражает способ оформления логической связи между двумя событиями — аксиоматичным и моделируемым.

Д: Subj. совершает действие X

V: Когда станет возможно X, тогда станет возможно X¹

Примером может служить ритуал опахивания, во время которого девушки сеют песок в проведенную борозду, произнося при этом: «Когда песок взойдет, тогда к нам смерть придет» (рус.).

Мена модальностей. Во всех предыдущих случаях ситуация-аксиома и моделируемая ситуация содержали алетическую модальность, связанную с объективными потенциями реального мира. Однако, ситуация-аксиома может содержать деонтическую модальность, связанную с {273} системой правил и норм поведения. На вербальном уровне происходит мена модальностей с деонтической на алетическую. Вербальная формула построена на «игре слов», использовании двух значений слова мочь ‘быть в состоянии’ (элегическая модальность) и ‘иметь право’ (деонтическая модальность).

A: Subj. (P) демонстрирует действие X

V: Как нельзя (= не позволительно) сделать X, так Z не может (= не в состоянии) сделать X¹

Для оберега поля от воробьев нужно голому ночью идти на грядки, держа в руках хлеб «забудьку» и произнести: «Як не може по свету голе ходити, щоб так не могли горобци соняшников пити!» (укр.).

Эта же мена модальностей может оформляться в виде временной связи: чтобы ведьмы не отнимали молоко у коров, брат и сестра на Юрьев день обходят вокруг стада со словами: «Когда поженятся брат и сестра, тогда у коров отберут молоко» (болг.). {274}