След Сокола. Книга третья. Том первый. Новый град великий

Пролог

Со дня пожара в Славене прошло уже полторы седмицы[1]. И город показывал, что он не умер совсем, но постепенно, хотя и заметно торопливо, поскольку подгоняли подступившие морозы, возвращался к жизни.

На дороге идущей со стороны Ильмень-моря и с приморского лесистого берега было людно и шумно. Где-то в лесу ржали лошади, хотя лошадей здесь было мало, в основном верховые. Здесь трудилось больше лосей. Лоси же тягали волоком длинные сосновые стволы, лишенные ветвей. Стволы выволакивали из леса, но тянули не сразу в город. Вернее, не в то, что от города осталось. Бревна складировали на берегу Волхова, хотя часть перетаскивали и через реку по льду, чтобы сложить на другом берегу. И там, в местах складирования, сосновые стволы сразу попадали в руки людей с топорами, которые без задержки начинали стволы ошкуривать. Людей и с топорами, и без них было много. Казалось, каждый желает приложить свои силы для общего дела. Но еще больше людей было на пепелище. Там расчищали площадки под сгоревшими домами, рыли углубления для землянок. Работали и мужчины, и женщины, и даже дети, что были в состоянии оказаться полезными. Там, где земля была глинистой, там ее не выносили, но собирали в большие кучи или просто в ямы. Глина должна была понадобиться, когда начнут делать в землянках «черные печи». Обычно славяне строили из досок опалубку, потом месили глину до состояния густой сметаны, заливали в опалубку, и ждали, когда глина высохнет. После этого можно было внешнюю опалубку снимать. А нижняя, внутренняя, потом сама сгорала в печи. Метод старый, и удобный, малохлопотливый.

Воевода Первонег, сопровождаемый двумя воями, одним из которых был черноусый Белоус, не бросивший раненого воеводу во время захвата варягами Славена, проехался по берегу, часто поглядывая на солнце, которое едва просматривалось сквозь облака. Проверил, как работают люди, потом по городскому пепелищу медленно проехал до моста через Волхов, не давая никаких советов людям, копающим ямы под землянки, никого не подгоняя. Первонег чувствовал прохладное отношение словен к себе. Многие считали, что он ответственен за то, что город сожжен, что они лишились своего имущества, что многие вои городской дружины сложили головы, защищая свои и соседские дома. Да и сам воевода порой винил одного себя, поддавшегося на простую хитрость воеводы бьярминских варягов Славера.

Во время пожара уже было загоревшийся мост, соединяющий Словенский конец[2] с Людиным концом[3] успели разобрать, и на другой берег со стены на стену пламя не перебросилось. Сейчас мост снова собрали, даже подремонтировали, сменив подгоревшие бревна на свежие и более крепкие, и Первонег смело добрался до ворот мостовой башни Людинова конца. Здесь, в этой части города, во время захвата Славена, стоял личный полк Первонега. И, в отсутствие воеводы, вои без команды разобрали мост и закрыли ворота, не пустив в эту часть города варягов. Правда, варяги стреляли горящими стрелами, пытаясь и Людинов конец поджечь, но местные жители видели, что с остальным городом стало, и потому дворы свои берегли, и огонь быстро сбивали.

Сейчас полк воеводы продолжал стоять на охране города, хотя бы его уцелевшей части. И там, уже на выезде из башни, когда Первонег поздоровался с воями охраны, к нему прискакал гонец, бросивший только несколько фраз:

– Едут… Вот-вот к воротам приблизятся. Пока остановились, подступы к стенам осматривают. Сейчас дальше двинутся.

Воевода вздохнул, и ударил своего сильного коня пятками. Конь пошел ходко прямиком к внешним городским воротам. Первый гонец от княжича Гостомысла, с предупреждением о прибытии, прискакал еще вечером. И высказал много странных для Первонега новостей. Оказалось, что Гостомысл не только сам возвращается вместе с теми двумя сотнями, что брал с собой – сотню простых воев своего бьярминского полка и сотню стрельцов покойного княжича Вадимира – но еще ведет с собой часть целого народа вагров вместе с их немолодым князем Бравлином Вторым. Что значит «часть целого народа» Первонег понять не мог, как не понимал, почему с этим народом в земли словен приходит князь Бравлин. Гонец сумел только сказать, что в Вагрии идет большая война с франками, и больше объяснить ничего не сумел. Просто не знал.

– Гостомысл сам все расскажет.

Дожидаясь рассказа княжича Гостомысла, который должен стать князем восстановленного Славена, Первонег все равно не понимал, как князь может покинуть свое княжество, когда там идет война. И потому думал, что гонец что-то напутал, как и с «частью целого народа». И потому торопился навстречу Гостомыслу, желая прояснить ситуацию.

Разговора о судьбе Славена Первонег не боялся. Все-таки, разговаривать с умным и вдумчивым Гостомыслом – это совсем не то, что разговаривать с его покойным отцом Буривоем, который, даже не выслушав до конца, мог бы и убить, не желая разбираться. Остался старшим в городе, должен был его защитить… Здесь логика Буривоя могла бы быть единственной, и даже понятной, может быть, даже одобренной большинством словен. Гостомысл, в отличие от отца, выслушает до конца, подумает, и сумеет сделать правильные выводы. Он никогда не делает необдуманных поступков, и служить такому человеку проще. А еще послужить Первонег сам желал. Он желал исправить то, что допустил, чтобы к моменту, когда его большое тяжелое тело понесут на погребальный костер, его душу не мучили мысли о собственной вине перед соплеменниками. Он не был уверен, что при путешествии к погребальному костру мысли не покидают тела человека. Разное люди говорили. Но сам воевода вину, существующую или надуманную, осознавал, и хотел ее искупить. Жалко было только, что возраст у него уже преклонный, и сделать многое он уже не успеет. И силы былые подходили к концу.

Гонец Гостомысла пристроился позади двух воев сопровождения городского воеводы. И обгонять Первонега не собирался. Но Людин конец был сравнительно небольшим, вытянутым вдоль Волхова, и пересечь его в узкой части, чтобы добраться до внешних городских ворот, можно было быстро. Еще на подъезде Первонег увидел некоторую суету, и построение воев своего полка для торжественной встречи княжича, как и полагалось. Вообще-то так полагалось встречать князя, а Гостомысл князем официально еще не стал. Требовалось собрать посадский совет, который вручит Гостомыслу меч и щит его отца, доставленные из Карелы. Сам княжич знал, что это не тот меч, с которым Буривой ходил в бой. Этот, что вручается посадским советом, слишком легкий для тяжелой руки. И щит совсем не тот, что способен в сечу защитить от вражеского оружия. Это оружие, что вручается, просто красивое, изузоренное, и является не больше, чем символом. Но символ этот дает человеку официальную княжескую власть. Официально считается, что дает только на десять лет, хотя Гостомысл не помнил случая, чтобы отец или дед Владимир Старый[4] получали эти символы несколько раз. Получив раз, они уже не отдавали их назад, в посадский совет. И Буривоя никакой совет не выбирал, ему меч и щит передал перед кончиной сам Владимир Старый. Но сейчас случай особый. Это и сам Гостомысл понимал, и воевода Первонег тоже. Именно Первонег распорядился, чтобы воевода Военег доставил меч и щит в сожженный город. Здание посадского совета восстанавливали одновременно с тем, как строили землянки для горожан, и еще не успели восстановить. И советники где-то у себя держали символы власти города.

Сам Первонег видел и меч, и щит, когда их привезли. Причем, привезли в санях жены погибшего княжича Вадимира, которая вернулась в Славен из крепости, чтобы здесь родить сына, хотя жить ей в Славене было негде. Но нашлись добрые люди, приютили княжну в ее положении в совсем не пострадавшем доме Людиного конца, где Велибора на следующий же день по возвращению благополучно родила сына, которого назвали, как отец и хотел, Вадимом. Сразу по приезду, еще до того, как в Людин конец отправиться, Военега с Велиборой встретили посадские советники. Княжна двумя руками вцепилась в символы княжеской власти, словно не желала их отдавать. Воеводе Военегу применять силу не пришлось. Он просто строго посмотрел на Велибору, прошептал что-то, и она сразу разжала руки. Символы унесли, и куда-то спрятали. Наверное, в доме кого-то из советников, что жили в Людином конце, и чьи дома не пострадали. Таких тоже немало было, хотя городской посадник боярин Лебедян жил на другой стороне, и сгорел в огне, защищая свой дом от варягов.

Первонега удивляла жена Гостомысла Прилюда. Молодая и, казалось бы, опыта жизни не имеющая, в отсутствии мужа она, внешне мягкая и слабосильная женщина, взяла на себя заботу обо всем княжеском семействе, и не только. Она даже Первонегом командовала. Она организовала людей на работу, пока не подступили к пожарищу самые сильные холода, заставляла всех торопиться, и именно по приказу Прилюды даже вои большой частью сменили боевые мечи и копья на плотницкие острые топоры, и тоже занялись работой. Правда, только те, кого отпускал воевода. Здесь Прилюда командовать не бралась. Она так и сказала Первонегу:

– Отпускай, батюшка, тех, кто на службе не занят. Да тебе, чаю, лучше меня знать, сколько ты отпустить сможешь…

Такое обращение княжны подкупило Первонега, и он готов был с плеткой наброситься на любого, кто нерадиво приказания Прилюды выполнял.

Землянки росли быстро. А по утрам над городком землянок уже вставали прямолинейные, ввысь уходящие печные дымы – многие не любили топить землянки «по-черному», и строили печи с трубами. Это значило, что Славен выжил, и торопится излечиться от своего тяжкого недуга, не отчаялся…

Первонег по построению воев у воротной площади догадался, что колонна Гостомысла уже на виду. Взбираться на привратную башню, чтобы посмотреть издали, он не стал, и сразу направил коня за ворота. Бревна под копытами коня гулко стучали, и стук этот отдавался в голове воеводы болью. Он так и не долечился до конца у волхва Велибуда, приставленного к нему бьярминским воеводой Варягов Славером, а сейчас, перед встречей с Гостомыслом, волновался, и потому голова начала болеть. Первонег уже замечал за собой, что голова болит, когда он поволнуется. Начнет, например, вспоминать, как погиб Славен, и потом целый день ходит хмурый, и с трудом шевелится, потому что каждое движение придает голове болезненные ощущения.

Волхв Велибуд говорил, чтобы воевода приезжал к нему, если боли будут донимать, а приготовленные им снадобья кончатся. Они давно уже закончились, но ехать в Русу, к варягам, которые Славен сожгли, Первонег не хотел. Иногда он думал, вспоминал, и сам себя понять не мог. Да, он сердился на русов-варягов за сожженный город. Но почему-то не сердился на того, кто все это организовал – на воеводу Славера. Может быть, потому, что Славер уехал, как говорили, возможно, навсегда, уехал к своему воспитаннику князю Войномиру, получившему должность при дворе своего дяди князя бодричей Годослава. Может быть, потому, что воевода варягов проявил о Первонеге такую заботу, и помог ему на ноги встать, и на коня снова сесть.

За воротами открывался вид на окрестности. По дороге, занимая ее полностью, далеко за горизонт тянулась колонна. Первонег от вида такой большой колонны даже растерялся. Людей прибывало несравненно больше, чем до этого проживало в сгоревшем Славене. Да, пожалуй, если из Бьярмии все полки к столице княжества подтянуть, столько здесь все равно не набралось бы. Или стало бы примерно столько же. Причем, опытный взгляд воина сразу разобрал, что в промежутках между гражданскими обозами передвигаются воинские полки. Воевода не понимал, как можно уводить полки, когда твое княжество ведет тяжелую войну с сильным противником. Но это была не его забота. Однако, предположить что-то для себя Первонег мог. И он предположил, что вагры полностью разбиты королевством франков, и бежали со своих привычных многовековых мест обитания. И началось грандиозное по своим масштабам переселение целого народа. Но это, возможно, означало, что за ваграми может идти и жестокое преследование со стороны жадных до добычи франков. И преследование это может подойти к Славену, не имеющему сейчас полноценных укреплений. Только единственный Людин конец сохранил стены и дома, и был способен к обороне, если, конечно, осада не будет чрезвычайно длинной или если противник не применит осадные стенобитные орудия, стоять против которых городские стены не могут. Но Людин конец не в состоянии и вместить такое количество переселенцев. Этот вопрос так прочно осел в голове, что требовал немедленного разрешения. И воевода ударил коня пятками. Конь рванул с места навстречу колонне, а сам Первонег поморщился от боли в голове…

Воевода Русы Блажен своему имени всегда соответствовал. Он никогда, даже в молодости, не отличался воинственностью, обладая даже некоторой, как говорили, блаженностью, и воеводой стал только потому, что воеводой города был когда-то его отец, Столпосвет, друг и соратник старого князя Здравеня, отца нынешнего, тоже уже старого князя Русы, и тоже Здравеня.

Блажен всегда предпочитал любое дело разрешать миром, иногда даже соглашаясь принять на себя несуществующую в действительности вину, лишь бы дело уладить. Это было бы хорошим качеством для простого человека, может быть, и для торговца, но не для городского воеводы. Тем более, в городе, где всегда считалось почетным носить меч и щит, где воинское умение ценилось наравне с умением добывать богатство торговыми делами, если даже не больше. А все потому что всем горожанам заниматься торговлей было невозможно, просто не хватало на всех соляных источников, которые и стали главным средством жизни для населения Русы, и потому варяги нашли себе другое ремесло – воинское. Часть из них уходило служить в городские и княжеские дружины, часть нанималась на охрану торговых караванов и обозов, что развозили соль по разным концам населенных славянами земель, и даже дальше, в земли чужие, где своей соли не было, и где она стоила достойно. Незначительная часть вообще уезжала в дальние земли, служить в наемных дружинах владетелей чужих земель. Так, например, существовала целая варяжская гвардия у византийского императора. И потому воинский труд считался у варягов почетным. И было в Русе множество недовольных мягкотелостью и нерешительностью воеводы Блажена, его неумением водить в поход полки. Потому совсем недавно и окрылялся молодой князь Войномир, сын некогда такого же воителя, но лишенного от природы властных амбиций, князя Браниволка. Но вот Войномир, согласно точным вестям, осел уже в дальних землях, где у него будет много возможностей показать силу своего мечного и копейного удара. И казалось уже Блажену, что теперь, когда и Славен был сожжен, и воевода Войномира Славер отбыл к своему воспитаннику, забрав с собой самых отъявленных и не признающих чужой заслуженной чести воителей, когда у словен не стало жадного и ненасытного до войны князя Буривоя, все должно бы потечь спокойно и благообразно. Воевода Блажен уже надеялся на спокойную старость, которая плавным ходом носилок занесет его со временем на погребальный костер, а тут новая напасть…

Из дальних охранных крепостиц прискакали гонцы.

Краснощекий гигант не слез, а спрыгнул с коня под окнами воеводы легко, как кузнечик, чего трудно было ожидать при его объемной тяжеловесной фигуре, и остановился у крыльца, сказав что-то дворовому человеку. Двое других, внешне ничем не примечательные вои, передали поводы коней дворовым людям, и тоже пошли к крыльцу, вслед за великаном. Блажен наблюдал все это в окно, расположенное недалеко от печки, и потому не затянутое, как другие окна, морозным узором. И видел, как легко вздохнула лошадь, когда спрыгнул с нее гигант. Блажен понял, что это к нему гонец. И потому поспешил. Перепоясался мечом в ножнах. На стол положил свой круглый красный щит[5], и сам сел рядом, водрузив на голову боевой шлем. На столе перед воеводой лежало несколько берестяных свитков. Впечатление должно было сложиться такое, что воевода напряженно работал над чем-то. Он стал ждать. После стука в дверь и разрешения, в горницу вошел дворовый человек, снял шапку, поклонился, и доложил:

– Гонец к тебе, воевода, стало быть… С донесением…

– Кто такой? Откуда? – строго и важно спросил воевода, слыша за дверью перешагивания. Гонец был уже там, и ждал только приглашения.

– С закатных крепостиц сотник Жихарь. Так назвался…

– Это великан что ли такой? – воевода сделал вид, что припоминает какого-то сотника Жихаря, хотя никогда слухом о нем не слыхивал. – Громадный, как печь…

Сотники, как и десятники, как и простые вои, любят, когда их помнят по имени их начальники. Такое всегда льстит простому человеку. А сотник, по сути своей, простой человек, который может быть, и станет когда-нибудь тысяцким, может, и не станет. Но вот воеводами становятся только единицы. И то, что тебя знает воевода, да еще и не какой-нибудь походный или княжеский, а воевода города, значит, старший над всеми воеводами русов, льстит человеку, словно поднимает его, и заставляет испытывать чувство благодарности. Даже если эта благодарность необоснованна ничем, и ничем больше не подпитывается. Иногда вовремя сказанное слово похвалы сделает из человека твоего верного приспешника, который горой за тебя встанет даже при смерти.

Шаги за дверью стихли. Гонец, должно быть, понял, что речь о нем, и стал прислушиваться, остановился.

– Шибко громадный, воевода. Не на каждой телеге такого объедешь… – дворовый человек тоже был, похоже, не чужд человеческим чувствам, понимал, что сотник его слышит, и всем своим голосом выражал восторг.

– Зови… – распорядился Блажен, и сурово свел брови, склонив в раздумье голову над столешницей. Сделал вид, что читает развернутый берестяной свиток.

Дворовый человек вышел, оставив дверь распахнутой. Что-то сказал шепотом в сенях. И тут же послышались шаги вошедших. Блажен голову не поднял, но по шагам определил, что вошло трое. Все правильно, трое их и прискакало.

Вошедшие ждали, когда на них обратят внимания. Потом кто-то кашлянул. Причем, так, словно крикнул в колодец. В горнице звон встал. Блажен поднял глаза, и посмотрел на гонцов озабоченно, словно они оторвали его от решения важных вопросов.

Гигант-сотник шагнул вперед. Один его шаг равнялся трем шагам обычного человека.

– Сотник Жихарь! – представился тяжелым баском.

– Эй, кто там… – позвал воевода в дверь.

Вошел давешний дворовый человек.

– Меду гонцам! Горло с дороги промочить… Баклажки поболе… Не жалей для хороших людей! Слушаю тебя, Жихарь…

Дворовый человек вышел, а Жихарь снова прокашлялся. Видно, горло у него во время скачки морозным ветром все же просквозило. Тем не менее, гонец начал:

– Я со своей сотней в большой крепостице Солончаковый луг стою.

– Далековато это. Сколько скакал?

– Долго, княже. Непростительно долго. Но я такой тяжелый, что лошади меня плохо держат. Начал быстро. Потом мной мой боевой конь ногу на льду сломал. Потом еще двух лошадей загнал. Не мог никак по дороге подходящего коня подобрать. Только в последней крепостице нашелся такой, что меня держал уверенно. Там и позаимствовал с возвратом.

– Все равно… Дальний путь преодолел.

– Да, мы стоим почти на границе с латгалами[6] и псковскими кривичами. Там три княжества сходятся углами. Кривичи рядом с нами небольшую крепостицу держат. Четверть дневного пробега лошади от нас[7]. Они намедни нам и подали сигнал. Нам и словенам. Словенская крепостица чуть дальше, по другую сторону…

– Какой сигнал?

– Какой крепостицы подают, воевода? Сигнал всегда один. Костер на вышке жгут. И бочонок с земляной смолой[8] в костер. Издали заметно. Даже на ночном небе черный дым заметно. Сигнал-то они, понятно, своим крепостицам передавали, но и нам видно. Мы так с ними и договаривались, чтобы друг друга поддерживать. А потом гонец от них прискакал. Большая колонна на дороге. И непонятно было, кто такие. Зимой-то обычно больших колонн не бывает…

– Латгалы?

– Нет. Слишком организованно шли. Латгалы толпой едут, строя не знают – дикари.

– Хозары, может? Они давно на земли и города кривичей зарятся.

– Тоже нет. Хозары в зимние походы вообще не ходят. Кривичи их в своих землях весной ждут. Да и хозары заметны, их знают. У них, в основном, конница. А здесь и конница, и пехота, и даже простые не военные обозы. Растянулись на четверть дневного перехода. Словно переселяется кто. На два города, говорят, народа наберется.

Воевода не понял сообщения. А непонятное всегда вселяет беспокойство.

– Кто же это?

– Да кто ж их разберет. По шлемам на славян похожи, а доспех, говорят, не такой. Я выставил десяток ползунов[9], чтобы с разных сторон присматривали за ними, и попытались узнать, кто идет. Будут новости, сразу прискачут. Пока сам сюда отправился. За приказаниями.

– А идут точно – в нашу сторону?

– Дорога одна – что к нам, что к Славену. Только от Славена уже ничего, почитай, не осталось. Там и грабить нечего. Только на рабский рынок народ угнать, и земли их заселить. Так разве что… А могут просто мимо пожарища пройти, и прямиком на Русу по льду.

– Надо было воев сосчитать!

– Нечто, воевода, я не счел! Гнать бы меня тогда с крепостицы след. Счел! Четыре с небольшим тысячи. В основном конники. Эти одвуконь[10] едут. Пехота тоже конная, но по одному коню имеют. Сотня стрельцов впереди. Я бы их за словен принял, но словенские стрельцы одвуконь не ездят. А у этих у кого по два, у кого аж по три коня. И у коней доспех тяжелый, не славянский. Но луки, говорят, у них большие, длинные, как сложные славянские.

– Так кто же это? – снова не понял Блажен. – Свеям с той стороны идти несподручно. Да тоже, чать, не большие любители носы морозить. Любят летом выступать, на лодках[11] своих. Хотя от них любой подлости ждать след… Тогда надумают, когда дома сидеть надоест, когда деньги последние пропьют, и мошну пополнить захотят.

Сотник продолжил, наслаждаясь принесенной им неизвестностью:

– Но самое интересное – это обозы. Там даже телеги смердов тянутся, к ним и коровы привязаны, и козы, и овцы. И женщин везут, и детей. Я бы так подумал, что народ какой-то переселяется. Вои намерены чужие земли захватить, и туда своих смердов поселить. Знать бы только – откуда идут, и кто, и на какие земли зарятся… Не понимаю…

– Ладно. Будем думать. Но – хорошо, что предупредил. Отдыхай пока с дороги. Тебе покажут, где устроиться. Как новые вести прибудут, сразу мне докладывай.

– Я долго задерживаться не думаю. Как гонцы прибудут, я к себе в крепостицу. Там моя сотня… Как сотне без сотника! Я и так уже думал, что мои разведчики меня догонят. Вот-вот должны прибыть.

– Конечно, конечно! Но как гонец будет, сразу ко мне его. А сам отдыхай, и, как отоспишься, сразу в обратный путь. Я у князя пока буду…

– А точно это не хозары? – князь Здравень, выслушав пространный доклад городского воеводы, похоже было, окончательно проснулся, и, расправив плечи, потрясывая своими нажитыми в последние годы весомыми телесами, прошелся по горнице, словно готов был коня себе затребовать, и на сечу с неизвестными полками отправиться, хотя сам на сечу даже в молодости не ездил. И вообще князь Русы, как и сам воевода города Блажен, никогда своей воинственностью не славились. И потому воевода никак не отреагировал на передвижения Здравеня по горнице. Понимал, что это только представление. Такое же, какое скоморохи на ярмарке устраивают.

– Нет, говорят, что не хозары. Хотя у хозар, слышал я, есть такая привычка – отправляться в поход с обозами, и тащить за собой мирных жителей, чтобы заселить завоеванные земли. Но в наших снежных краях они селиться не хотят, они только данью желают наши города обложить. А почто ты, князь, про хозар подумал?

– Забыл тех, которых Славер на дороге захватил? Купцов наших грабили… Посольство к Велиборе, княжне словенской… Нам тогда, чтобы наши торговые люди против нас не поднялись, пришлось хозар «на березы»[12] отправить… Есть у меня опасения, что до хозар дошел об этом слух. Или до словен дошел, до Велиборы, и она сообщила это через своих слуг заезжим хозарским купцам. Теперь может месть прийти. Мстить они могут и в зиму собраться…

– Нет, не похожи на хозар. Если это хозары, то их слишком мало для большого набега. Разве что, они словен решат снова посечь и пожечь, поскольку у тех стен нет…

– А двинут потом на нас или не двинут, это еще не известно. Да и терять навсегда таких соседей нам не с руки. Они нас с полуночной стороны всегда прикрывают. Когда какие-нибудь норманны приходят, сначала всегда на словен нарываются. А сейчас… В любом случае, кто бы ни шел с заката, нам со словенами объединять полки след, – решил князь Здравень. – Вместо оборониться легче… Надо бы к ним съездить.

Он, видимо, как подумал воевода Блажен, прикрываясь высокими, и, в общем-то, справедливыми словами, все еще надеялся прибрать словен к своим рукам, и объединить под своей властью два братских племени. И потому искал любой способ сближения. До этого, через жителей Русы, имеющих родню в Славене, предлагал устройство в городе тем, кто от морозов страдает, женщинам и детям. Но желающих пока нашлось мало, потому что на строительстве в Славене даже дети были заняты, а ходить каждое утро по льду Ильмень-моря на другой берег, а вечером обратно возвращаться – это было для всех затруднительно. После работы все слишком уставали, чтобы дважды в день себя дополнительно нагружать дорогой.

Другая инициатива князя Здравеня вообще-то даже и не ему принадлежала, а была высказана на посадском совете воеводой полка князя Войномира Славером. Но Здравень, видимо, по возрасту, стал памятью слабоват, забыл об этом, и выдавал инициативу воеводы за свою. А, поскольку сам Славер находился вместе с полком уже далеко, поправить князя было некому. Из тех, кто Славера слышал, никто не решался. И потому Здравень уже от своего имени предлагал купцам Русы собирать плотницкие артели, и отправлять их за соответствующую плату на работу в стоящийся соседний город. Артели собирались, купцы уже начали торговаться с воеводой Славена Первонегом о выполнении работ, и все дело шло к тому, что Руса получит множество выгодных заказов. При острой нехватке рабочих рук на другом берегу Ильмень-моря в любой долг полезешь, лишь бы поскорее жилье построить. Но выдавалось все это за добрую соседскую волю, за помощь, пусть и кабальную. Это, считал князь Здравень, тоже непременно скажется на отношении словен к желанию Здравеня объединить родственные племена под одной рукой. И долги при объединении скосятся. О возвращении княжича Гостомысла никто пока ничего не слышал, и Здравень надеялся, что Гостомысл скоро не вернется, если вернется вообще. А если вернется не скоро, он уже успеет прибрать словен себе. Это будет всем выгодно, и словенам и русам. И прекратится сама собой долгая и изнуряющая оба княжества война за земли и меховые богатства Бьярмии.

Объединение полков при приближении врага – это тоже сильный ход, считал Здравень.

– Я могу послать человека, пусть пригласит к тебе Первонега, – согласился и Блажен.

По большому счету, он даже согласился бы на то, чтобы объединенными полками командовал воевода Первонег, несмотря на то, что под воеводством Первонега Славен был сожжен полками воеводы Славера. Уступить первенство Славеру было нельзя. Он свой в Русе, и мог бы пожелать силой занять должность воеводы города. Просто, действуя одним своим авторитетом. А у Первонега свой город был, свое воеводство. Значит, он не соперник Блажену. А воинских знаний, сам хорошо понимал Блажен, и опыта у Первонега несравненно больше, чем у него самого.

– Нет. Я, пожалуй, сам к Первонегу поеду, – решил вдруг князь Здравень тряхнуть стариной, хотя давно уже свой терем не покидал. А теперь и крепчающего мороза не испугался. – Так уважительнее будет, да и посмотреть хочется, как там дела у словен идут. Много ли сделать успели. И пусть сами словене на меня посмотрят. Увидят – запомнят, что я болею за них душой.

Блажену возразить против такого желания князя было нечего. Да и не умел он князю возражать. Но и сам ехать со Здравенем не надумал. Посчитал, что уже достаточно промерз сегодня в своем возке, отправляясь в терем к князю Здравеню…

Воевода Первонег спешился за двадцать шагов от головы колонны, уже различив, что во главе ее едет княжич Гостомысл, разглядывающий не воеводу, что спешил к нему, а стены Людина города и то, что было ему видно дальше, на другом берегу Волхова, и, наверное, вдыхает доносимый ветром запах пожарища. Этот запах будет стоять до конца зимы. Им даже снег в сугробах до самой земли пропах, и уйдет только с талыми водами в Волхов, откуда будет унесен в Ладогу и дальше по Неве до незамерзающего моря. А рядом с княжичем ехал, придерживая рвущегося вперед сильного боевого коня немолодой вой в богатых доспехах и багряном плаще, подбитом мехом куницы. Вой был, примерно, ровесником Первонега, и выглядел таким же сильным и суровым. И даже седые бороды у них были подстрижены одинаковым полукругом. Только Первонег носил бороду длиннее. Между двух ведущих всадников виднелась широкая грудь и мощные плечи сотника Бобрыни, хорошо знакомого Первонегу.

Воевода спешился, и взял своего коня за повод. Точно так же сделали и вои его сопровождения, только гонец обогнал их, и встал в строй дружины за спинами ведущих. Видимо, занял свое место, с которого его и послали к Первонегу.

Первонег подошел уважительно, хотя свой островерхий шлем не снял. Шлем любой вой обычно даже перед князем не снимает, поскольку он часть доспеха. Шлем, это не шапка. Остановился чуть в стороне, на краю дороги, дожидаясь слова княжича, но голову не поднимал, словно признавал свою вину, и ждал слова Гостомысла – милующего или опального.

Княжич конечно же видел приближение городского воеводы, и умышленно смотрел на сожженный город, чтобы иметь возможность с мыслями собраться, и что-то сказать. Но остановился рядом в Первонегом, натянул повод коня. Конь Гостомысла протянул голову, и коснулся губами лица воеводы, обдал его теплым дыханием.

Первонег взгляд поднял.

– Ты, как вижу, воевода, виниться пришел, – мягко и негромко сказал Гостомысл. – Вину свою сам видишь?

– Я все делал, как следовало, но меня обманули, княжич. Предатель варягов привел. Себя назвал, и сказал, что свою сотню из крепостицы привел. И брат его на башне дежурил. Голос узнал, подтвердил. Ворота открыли, сотню запустить, а там варяги… В этом моя вина и есть…

– Ладно, потом все расскажешь. Не на дороге такие разговоры вести. Мой конь, видишь, уже простил тебя, ласкается. А кони чуткие. Они знают, кто виноват, кто не виноват.

– А обмануть любого могут, – сказал пожилой вой в багряном плаще.

– Пристраивайся рядом, поехали в город, – продолжил княжич. – Вернее, туда… Что от города осталось… Показывай… А это, кстати, познакомься… Это князь Бравлин Второй, который после поражения от Карла Каролинга привел с согласия короля франков свой народ к нам.

Первонег снова наклонил голову, изображая поклон.

– Так, что от Славена осталось?

– Только Людин конец и остался. Две трети города сгорело.

– А люди?

– Семьдесят воев убито, много увечных. Много людей обожглось на пожарах. Теперь в увечных ходят. Пока работать не могут. Но к лету будут свежими, как волхвы-лекари говорят.

– Сейчас что делается? – спросил князь Бравлин со слегка странным, но все же понятным акцентом, не уродующим славянский язык, только звучащим слегка иноземно.

– Сейчас, княже, народ ищет, как перенести зиму. Строят землянки, чтобы не перемерзнуть. У нас порой морозы такие бывают, что на свет выйти не захочешь. Мороз, как болезнь, а тело через горло входит.

– Значит, будем вместе строить, – констатировал факт князь. Для моих людей место найдется? Для начала хотя бы для землянок?

– Места у нас на всех хватит, – за воеводу ответил Гостомысл, и не стал объяснять Первонегу суть происходящего переселения, хотя у воеводы в глазах был написан вопрос.

– А это кто? – спросил князь Бравлин, кивая в сторону Ильмень-моря.

– Кто это? – переспросил и княжич Гостомысл, адресуя вопрос напрямую к воеводе, который должен был, по его понятию, знать, что здесь происходит.

Первонег повернулся, и посмотрел через плечо. К берегу, передвигаясь напрямую через лед, выходил большой отряд всадников, окруживших покрытые пологом сани. И рассмотреть, кто в санях, было невозможно и от расстояния, и из-за полога.

– Варяги… – без холода в голосе, не как положено говорить о врагах, ответил воевода. – «Красные щиты».

– Лютичи тоже красят свои щиты в красный цвет, – для чего-то сообщил князь Бравлин.

– Лютичам здесь взяться неоткуда, – спокойно ответил Первонег, зная, насколько далек путь от земель одного из самых закатных и самых сильных славянских племен до владений ильменских словен.

– Ваграм тоже было неоткуда взяться, – возразил Бравлин. – Однако же, они взялись, хотя от нас до ваших земель на целый день пути добираться дольше[13], чем от лютичей. Хотя, скорее всего, лютичам и правда здесь делать нечего. Они сейчас не воюют.

– Варяги возок сопровождают. Кто-то важный едет, – сделал вывод Первонег. – Они часто здесь бывают. Помощь в восстановлении Славена предлагают.

– Помощь? – переспросил Гостомысл.

– А зачем тогда нужно было город сжигать? – не понял ситуацию Бравлин.

– Когда город жгли, они еще не знали, что Буривой и Вадимир погибли. Тогда война за Бьярмию шла. Потому и пожгли.

– Ты, никак, их оправдываешь? – переспросил княжич.

– Я никого не оправдываю. Просто я с отроческих лет в седле сижу, и с того же возраста держу в руках оружие. Я даже родился во время боя…

– Как это? – не понял князь.

– Моя мама гнала сани, спасаясь от хозар, отстреливалась из лука, и, одновременно, меня производила на свет… Вот потому я по крови стал воем. Только родившись. И знаю, что такое война. Но врагов в варягах я, княже, не вижу. Они сделали то, что им нужно было сделать для победы в той войне. Извини уж, княже, за прямоту.

– Достойные воеводы слова, – оценил эту прямоту князь Бравлин.

– А что за помощь варяги предлагают? – поинтересовался Гостомысл, занятый своими мыслями, и не осуждающий воеводу за военную оценку происшедшего. Помощь попавшим в беду горожанам занимала его больше всего.

– Сначала князь Здравень послов от посадского совета прислал, предлагал кров тем, кто желает зиму в Русе провести. Особенно звал женщин с детьми.

– Это гуманно и здраво, – согласился Бравлин. – Совсем не в духе вражды. Вражда может быть непримиримой только между чужими людьми. Между почти своими все должны учиться прощать. А надежда, как я понимаю, у князя русов была простая – многие из тех, кто оценит гостеприимство варягов, может у них и остаться. Так совместились расчет и благородство, понятия, вроде бы, и несовместимые. И много согласилось?

– Единицы. У нас здесь женщины и дети вместе с мужчинами работают. Всем дело найдется. Дети, конечно, бревна таскать не могут, но ошкуривать их – как раз по детским рукам. Каждая семья стремится побыстрее землянкой обзавестись. Кто-то большие землянки строит – на две-три семьи сразу. Только чтобы перезимовать. А жить в Русе, вставать до света, и идти пешком через озеро, а потом к середине ночи возвращаться, чтобы опять до света подниматься – это трудно всем. Потому народ идти туда и не захотел.

– Это вся помощь? – поинтересовался Гостомысл.

– Еще княже Здравень приказал своим купцам артели плотницкие нам в помощь собирать, и отправлять. Со мной пока переговоры ведут. Артелям тоже платить след. А у меня средств на это нет. Обратился к посадскому совета, они еще решают. Пока не решили. Торгуются. У посадского совета, сказывают, тоже денег не много. Берегут. Боярин Пустило, даже не как казначей посадского совета, а как человек, всегда прижимистым был. У него воды в дождь не выпросишь.

– А казна княжеская? – спросил Гостомысл.

– В Кареле осталась. В крепости. Так воевода Военег сказывает. Он без твоего согласия, княжич, привезти не решился. А я требовать права не имею. И своих денег нет. Даже дом сгорел, продать нечего. Так бы продал…

– И что еще русы предлагают? – продолжил разговор Бравлин.

– Посадник Русы Ворошила не ко мне обращался, а напрямую к посадскому совету. Предлагал займы дать под проценты. На восстановление города. Пока, как я знаю, торгуются с Пустилой из-за процентов. Ба! Да это, кажется, сани самого князя Здравеня. Я десятника из его охраны узнал. Такая длинная борода во всей Русе у него у одного. Кого еще может княжеская охрана сопровождать? Не иначе, узнал, княжич, о твоем приезде, и спешит тебе навстречу…

– Поприветствовать? – спросил князь Бравлин.

– Скорее проверить мою реакцию относительно сожжения Славена, – предположил Годослав. – Князь Здравень – очень скользкий человек. И вообще он не любит прямого разговора. Всегда увиливает от него, не говорит ни «да», ни «нет», и действует через своих людей. Сначала старается «мнение создать», а потом что-то предпринимает. Я удивился, как он, такой осторожный, допустил сожжение Славена. Обычно Здравень избегает любого обострения и нарушения своего спокойствия. Сна, то есть. Здравень спит даже на заседаниях посадского совета. Впрочем, я с ним всего дважды встречался. Оба раза уже после смерти старших братьев. Но впечатление он оставил неприятное.

– Его осторожность имеет свои причины, княжич, – вставил фразу Первонег.

– Какую такую причину?

– Здравень сильно робел перед князем Буривоем. Говорят, всегда боялся, что Буривой его ударит, и убьет кулаком, как ведмедя[14]. И потому при всех переговорах ставил свое кресло перед занавеской, а за занавеской стояло два меченосца, готовые защитить его. Так молва доносит. И молва эта из самой Русы идет. Впрочем, это не мудрено. Перед князем Буривоем все робели. И я – тоже среди всех… Наш князь чужого мнения не любил… Но решительности Здравеня я тоже удивился. Как он дал волю Славеру? Просто боялся Войномира или что-то другое?

– Я, возможно, причину знаю, – задумчиво произнес Гостомысл. – Когда-то, пока были живы оба брата, поставившие наши города, Славен и Рус, у нас было одно княжество. Когда умер Славен, княжеством правил Рус, младший. А после его смерти княжество разделилось на два. Отцу давно говорили, что словен и варягов следует объединять в одно сильное княжество. Батюшка думал об этом, но ему помешал князь Войномир. Все уже шло к объединению, оставалось только до конца покорить Бьярмию, а потом поставить условия Русе, но тут молодой Войномир все с ног на голову поставил. Хотя сам тоже говорил об объединении. Только батюшка видел во главе княжества Славен, а Войномир хотел Русу. Наверное, и у Здравеня такие же мысли были. В Бьярмии мы потерпели поражение. Батюшка умер, Вадимир погиб, наверное, дошли до Русы слухи о моем беспомощном положении. И тогда Здравень решился. Посчитал, что я или не вернусь, или вернусь очень не скоро, когда все будет сделано…

– Откуда он мог о твоем состоянии знать? – спросил Бравлин.

– От Войномира, – уверенно сообщил Первонег. – Я сам читал письмо князя Войномира к воеводе Славеру, в котором князь затребовал к себе свой полк во главе со Славером, и сообщил, что, видимо, навсегда остается на Руяне, куда его поставил правителем князь Гостомысл. В том же письме, княжич, Войномир рассказал о том, что случилось с нашим княжичем, и не был уверен, что княжич сможет выдюжить, и вернуться. Вот Славер перед отправлением и сообщил, наверное, Здравеню эту весть. И теперь князь Русы суетится…

– Да, это похоже на правду, – согласился Гостомысл. – Но Войномир твердо сообщил, что желает остаться на Буяне[15]?

В вопросе прозвучала даже некоторая опасливость.

– Так он писал в своем письме. Его не только я читал, его и мой спаситель после нападения на Славен… – воевода кивнул на воина своего сопровождения Белоуса, – тоже читал.

– Читал, княжич, – подтвердил Белоус.

– Как он тебя спасал, расскажешь потом, когда в тепле где-нибудь сядем, и медом согреемся. А сейчас надо со Здравенем встретиться. Поехали, княже, ему навстречу.

Бравлин согласно кивнул, но все же спросил:

– Охрану брать след? Он же с охраной… Большой соблазн, если ты точно причину понял, оставить словен «без головы».

– Да, – согласно кивнул Гостомысл, и посмотрел через плечо на сотника Бобрыню. Сотник взгляд понял сразу, даже не требуя подтверждающего знака, что-то короткое приказал воям своей сотни, и три десятка сразу отделились от колонны, выстраиваясь с двух сторон от князя Бравлина и княжича Гостомысла, которые пустили коней напрямую через невысокие и утрамбованные ветром снежные сугробы ко льду Ильмень-моря. Там слой снега был еще более доступен ветру, и потому оказался тонким ровно настолько, чтобы копыта коней не скользили. Две группы скоро сблизились и остановились одна против другой. Охраной князя Здравеня командовал десятник с длинной, слегка седоватой бородой. Он сам и распахнул полог, закрывающий возок от ветра, который на открытом просторе Ильмень-моря всегда чувствовал свою свободу, и любил показать свою игривость в любое время года. Причем, для этого действия десятнику пришлось спешиться, чтобы не поднимать полог копьем, что могло не понравиться князю, а потом и протянуть престарелому и необычайно тучному Здравеню руку, чтобы тот смог свое насиженное теплое место покинуть. В объяснение своим действиям, десятник сообщил:

– Княжич Гостомысл!

Здравень закряхтел и заворочался внутри возка, и руку помощи принял.

Тем, кто скакал верхом, было по погоде тоже не жарко. Солнце светило, но совсем не грело. И, даже наоборот, как всегда бывает – солнечный день означает чистое небо, а при чистом небе всегда зимой бывает морозно. Но сама скачка, даже не быстрая, разгоняла кровь не только в лошадях, но и в телах всадников. Необходимость пружинить ногами, вдетыми в стремена, помогала всему телу напрягаться, что разгоняло кровь по мышцам, и согревало. И мерзли только пальцы рук и ног. Сидящий же в возке человек не шевелился, не напрягался, и спасался от холода только несколькими звериными шкурами да собственной теплой одеждой. И после такой поездки каждое первое движение казалось прыжком в ледяную прорубь. Морозом начинало колоть все тело, и даже говорить было сложно – постукивали зубы, и челюсти вместе с языком не слушались. Воевода выбрался на неглубокий снег, покрывающий лед, тяжело дыша и с натугой. Его ногам было трудно носить такое тело. Но сильная рука немолодого широкоплечего десятника помогала. Хотя помощь эта заставляла Здравеня морщиться. Он умышленно тянул время, чтобы с мыслями собраться. Слишком неожиданной оказалась встреча с Гостомыслом, который, по мыслям князя Русы, должен был бы находиться где-то вдалеке.

Здравень, наконец-то, выбрался из саней. Пару раз сердито топнул ногами, словно прогоняя из тела скопившийся там мороз. И только после этого поднял голову, чтобы цепким своим взглядом рассмотреть Гостомысла и сопровождающих его воеводу Первонега, которого слегка знал в лицо, и прибывшего вместе с ними неизвестного немолодого, хотя и не сказать, что старого человека в таком же багряном плаще, какой был на Здравене. Обычно багряные плащи носили князья, реже – княжичи, и совсем редко – самые заслуженные воеводы, которых, порой, князья награждали своим плащом за особые заслуги[16]. Определить, кто перед ним, князь или воевода, Здравень не смог. На воев охраны он вообще внимания не обратил. Точно такие же вои, как в его охране. Только, может быть, помоложе. Но таких Гостомысл сам себе, видимо, подбирал – по своему возрасту. Тогда как Здравеня охраняли надежные и проверенные во многих сечах варяги, умудренные боевым опытом.

Присутствие на останках Славена княжича Гостомысла оказалось для князя Русы откровенно неприятным сюрпризом. Он-то надеялся в ожиданиях своих, что Гостомысл не скоро вернется, если вернется вообще. Но недовольства своего опытный политик не показал. Он вообще никогда и никому предпочитал не показывать своих чувств и планов. И если делился с кем-то соображениями, то для того лишь, чтобы выслушать совет, в котором престарелый князь тоже порой нуждался. Как правило, считал сам Здравень, советчики пытаются угодить ему, стараются его мысли угадать, и им поддакнуть, чтобы, таким образом, к князю приблизиться. Но он хорошо чувствовал их нечестность. Даже по интонациям в голосе чувствовал. И чаще использовал такие советы, как аргументацию для себя против того, о чем совета спрашивал.

Гостомысл спрыгнул с коня, чтобы пожать старому князю руку. Однако, лицо его приветливости не показывало. Было понятно, что чувствовать приветливость к человеку, на которого, в основном, и следовало возложить ответственность за сожженный город, княжич не мог. Хотя сами словене до этого дважды сжигали и стены, и сам город Русу. Правда, это было еще во времена князя Владимира Старого. А сын Владимира, неукротимый князь Буривой, предпочитал сжигать дальние крепостицы и крепости в Бьярмии, намереваясь там расчистить пространство, и перенести туда свою столицу. Буривою больше нравился тот далекий край, пусть и холодный, пусть и населенный, в основном, дикими племенами зырян, но все это оказалось как-то более по душе крепкому телом и духом Буривою. Правда, нельзя было сказать, что его в таком стремлении поддерживали посадские советники Славена, от которых во многом и зависело настроение самих горожан. А ведь им, по большому счету, было и решать судьбу своей столицы – переезжать ей или оставаться на прежнем месте. Не захочет народ переселяться, станет новая столица только городом, в котором живут одни полки Буривоя. А таких городов не бывает. Боевые полки следует хотя бы кормить. А чтобы кормить их, требуются финансовые средства. А эти средства для города добываются всегда с помощью развития ремесел и торговли. А вся торговля находилась в руках посадских советников. Правда, после пожара и посадский совет остался, практически, без средств, поскольку сгорели торговые лавки, в подавляющем большинстве своем находящиеся как раз в Словенском конце, который впоследствии так и будет называться Торговой стороной уже другого, нового города. А небольшие лавки Людиного конца много дохода не приносили. Да и было их мало, даже меньше, чем ремесленных мастерских. Это все Здравень знал по чужим рассказам, потому что сам в Славене в своей жизни бывал лишь трижды, да и то в молодости, когда еще княжил в Русе Здравень старший.

– Я рад, княжич, что ты вернулся вовремя. Сейчас твоему народу нужна твердая рука и продуманное управление. Мы все твоего возвращения дожидались. Но я не знал, что ты уже здесь. Давно ли прибыл?

– Давно, – непонятно почему солгал Гостомысл. Наверное, просто хотелось показать, что он в курсе всех дел на строительстве, если прибыл уже давно.

– А то слухи разные ходили. И о твоем ранении, и о твоем неважном самочувствии. Даже сомнения ползали, что ты сможешь вернуться.

– Слухам верить – себе вред приносить… – совсем не как младший старшему, нравоучительно произнес Гостомысл. Голос его был при этом ледяным и неприветливым. И князь Здравень это прекрасно почувствовал. Но, как человек опытный в общении с союзниками и с противниками, князь своего понимания ситуации не показал. Вернее, он и не понимал в действительности ситуацию. Здравень понимал, что нападение на город и сожженные дома и городские стены здесь ни при чем. За то, что варяги ушли без грабежа города, словене, и их княжич, должны быть благодарны, хотя так между городами-братьями и полагалось решать споры. О том, что Гостомысл может предположить действительные мысли Здравеня, догадаться было невозможно, поскольку князь делился этими мыслями только по большому секрету лишь с посадником Русы Ворошилой. Конечно, Ворошила мог кому-то и сказать об этом. Но слова без действий не имеют, по сути дела, значения. По поступкам князя Здравеня, как считал сам князь, никто не смог бы понять его желание отобрать у Гостомысла княжение в Славене.

– Так, ранен, говорят, ты, княжич, был… Стрелой отравленной…

– Раны всякий вой переносит, и не бывает воя, что ран избежал. Значит, плохо дрался, если не был ранен. За чужие спины прятался. А отрава не всех взять может. И от нее знающие люди лечат. Сейчас стал здоровее, чем был. Только злее на ворогов. А здравия и тебе, и твоим людям, такого, как у меня, только пожелать могу…

Князь русов осмотрелся.

– Я вообще-то думал, что здесь воевода всем заправляет, – сказал Здравень. – К нему ехал, чтобы согласовать действия. Мои разведчики прискакали с донесением из дальних охранных крепостиц, сообщили, что большое войско с обозом движется в нашу сторону.

– Большое войско? С какой стороны? – спросил до этого молчащий князь Бравлин.

Здравень с легким удивлением посмотрел на Гостомысла, словно спрашивая: что за человек вмешивается в разговор двух правителей. При князе Буривое такое было бы, конечно, невозможно. Но Гостомысл был слишком мягким человеком, и мог допустить панибратство с низшими. И Здравень словно бы рекомендовал ему взглядом проявить приличествующую случаю жесткость, и показать характер.

Гостомысл, однако, не проявил жесткости, и сказал просто:

– Я не успел тебе представить, уважаемый Здравень, своего гостя князя вагров Бравлина Второго. Он со своим войском и со своим народом желает переселиться в наши земли.

Здравень такой вести сильно удивился. Так сильно, что округлое его лицо вытянулось, словно вдруг похудело, но щеки отвисли, тройной подбородок куда-то к груди сполз, а брови до шапки поднялись.

– Мне говорили, князь Бравлин ведет тяжелую войну в Карлом Каролингом.

– Я проиграл эту войну, – с горечью в голосе сказал Бравлин. – Франки захватили мои города и мои земли, и король Карл подарил их моему брату князю бодричей Годославу. Но я спросил тебя, уважаемый князь, с какой стороны приближается колонна?

– С закатной. Тогда у меня новое подозрение есть. Может быть, король франков послал за вами погоню. А обоз… Это может быть часть вашего обоза, который франки обгоняют?

– Это невозможно, – спокойно сказал Бравлин. – Король Карл Каролинг, согласно своему статусу, первый рыцарь королевства франков, следовательно, он – человек слова. Мы заключили с ним договор о том, что франки без помех пропускают мой народ вместе с остатками моего войска. Даже если бы Карл вдруг передумал, он запретил бы посылать погоню только потому, что дал свое королевское и рыцарское слово. В этом отношении на Карла можно положиться.

– Тогда, что же за колонна идет в нашу сторону? – непонятно кого спросил Здравень.

– А давно твои разведчики встретили колонну? И в каком месте?

– Три дня назад. Я сам доклад получил только от городского воеводы. А до этого доложили ему лично. Сотник, что отправился с донесением, человек необычайной силы и мощи. И его боевой конь под его весом сломал в дороге ногу. Потом сотник загнал двух лошадей, и только на третьей сумел до Русы добраться. Потому и так долго!

– Три дня назад? – вслух подумал Гостомысл. – Три дня назад мы только вошли в свои земли из земли латгалов, которые кружили вокруг дороги, как шакалы, малыми отрядами, но не рискнули на нас напасть. Пару раз, правда, наши стрельцы доставали их, не позволяя приблизиться. И это добавило им опасения. Потом рядом с нашей дорогой какое-то время ехал полк кривичей. В этих мы не стреляли, но они сами не приближались, только наблюдали нас издали. Но поняли, знать, что братья-славяне идут, и отстали.

– Тогда, я понимаю, – князь Здравень хотел стукнуть себя в подтверждение по лбу, но рука у него так высоко не поднялась, и жест оказался смешным, словно он по бабьи руками всплеснул. – Это вашу колонну видели мои разведчики…

– Скорее всего – так, – согласился Бравлин.

– Меня беспокоило, не хозары ли приближаются. Они летом и осенью снова разграбили Муром, потом поднимались до Полоцка, но Полоцк взять не смогли. Обещали весной прийти в наши земли. Хозары – это серьезная угроза для всех. От них только сообща отбиться можно.

– Сообща и будем отбиваться, – согласился Гостомысл. – Не впервой нам полки объединять. Только до весны еще дожить надо.

– Доживем… И мы, и вы… Морозы ударят, приходите к нам греться. Места хватит на всех.

– Хозары же, насколько я помню, не любят зимние походы.

– Да, тут случай был. Какое-то посольство хозарское ехало в Славен к княжне Велиборе, да по дороге они напали на соляной обоз. Купцы с деньгами с далекой поездки возвращались. Хозары, как обычно, пограбить хотели, невзирая на то, что они посольство. Но тут, на их беду, на ту же дорогу вышел со своим полком воевода Славер. Он тогда как раз отправился к князю Войномиру. Ну, и перебил хозар, спас обозников. Я вот и боюсь, что злость в хозарах взыграет, и зимой двинут. Они себя шибко уважают, и считают, что мы тоже должны их уважать.

– А что Велибора? Не спрашивала про это посольство? – поинтересовался Гостомысл у Первонега.

– Она со мной не общается, – покачал головой воевода. – Даже не кивнет при встрече, не поздоровается, словно никогда не видела. Но теперь мы против хозар можем тоже силы достаточные выставить…

Первонег посмотрел на Бравлина.

– Можем, и выставим, – согласился князь.

– А какие у тебя планы на будущее, уважаемый князь? – Здравень повернул свой объемный живот в сторону князя вагров.

– Мой народ хочет породниться в народом словен. Так мы договорились с княжичем Гостомыслом. Он пригласил меня в свои земли, я согласился. А мой народ привык слушаться своего князя, и верить ему. Правда, тогда еще никто не знал о пожаре в Славене. Но я привел с собой своих мастеровых людей, которые умеют строить дома и из дерева, и из камня, и теперь они будут помогать словенам возводить новый город.

– У нового города будет новое название? – с чего-то вдруг спросил Здравень.

– Если бы мое мнение спросили, – непонятно почему очень сухо, и даже с неприязнью ответил князь Бравлин, – я бы предложил так и назвать его – Новым городом, поскольку моя столица называлась Старгородом[17]. Новгород – разве это звучит плохо?…

– А что скажет будущий князь Новгорода? – поинтересовался Здравень, с любопытством глядя, посеет ли он этими простыми словами раздор между Бравлином и Гостомыслом. Но они никак не отреагировали на такую попытку, словно все уже заранее обговорили.

Но сам князь Здравень увидел здесь для себя и Русы еще одну возможность ослабить соседа, который был, казалось, совсем добит, но, благодаря такой случайности, как нападение франков на далекие земли вагров, готов был восстать из пепла более сильным, чем был когда-либо ранее. И такое усиление не только разрушало все планы князя Здравеня, но и вообще отодвигало Русу на задний план…