След Сокола. Книга третья. Том первый. Новый град великий

Глава вторая

По завершению посадского совета посадник Русы Ворошила вышел не с воеводой Блаженом, с которым пришел к князю Здравеню, а с начальником городской стражи Перестаном, которому подчинялись городские соглядатаи. Обычно у Перестана собиралась информация о том, кто и что говорит в городе. Эти данные начальник стражи докладывал обычно самому князю Здравеню и посаднику, который настоял на том, что именно посадский совет оплачивает работу соглядатаев, а вовсе не княжеская казна, значит, его тоже должны ставить в известность обо всех настроениях людей. Пришлось даже пригрозить князю, что посадский совет будет оплачивать работу только собственных соглядатаев, которых собрать не сложно. Княжеская казна оплачивала службу только городской стражи, вообще-то входящей в княжескую дружину. А соглядатаи были людьми со стороны, простыми горожанами. Здравень, подумав, рассудил здраво, что посадник должен иметь доступ к данным, тогда и князю лишнее платить не придется. И согласился.

– Ты все понял, что князь приказал сделать? – спросил Ворошила.

– Конечно. Что ж тут не понять… Кто из посадников Славена имеет поместья в нашей земле – мне давно известно. Осталось только узнать, кто сейчас в поместье находится.

– Когда узнаешь?

– К утру все сообщу. Сразу людей соберу, дам задание. К утру все сойдется…

– Утром, до рассвета, со списком ко мне.

– А княже как же?

– Он все равно раньше обеда не проснется. А нам до обеда с этим списком еще поработать предстоит.

– Понял. Перед рассветом и приеду.

Расстались они во дворе княжеского терема. Ворошила сел в свой возок, задернул полог, и крикнул вознице:

– Домой.

Но у крыльца, выйдя из возка, Ворошила не стал подниматься по лестнице, а двинулся в нижний пристрой, где жили его дворовые люди. Заходить не стал, потому что в этом пристрое всегда, на вкус посадника, плохо пахло, только двери открыл, увидел в сенях человека в охапкой дров на руках, и приказал:

– Самовита ко мне… И пусть бегом бежит…

И ушел, не сомневаясь, что его приказание будет в точности выполнено. И даже дверь за ним закроют, чтобы посадник не утруждал себя лишним движением. В самом деле, сам Ворошила из-за возраста и тучности ходил медленно, и, пока он поднялся в свою горницу на второй этаж, пока раскрыл дверь, и сразу взял с подноса у дворовой девки жбан подогретого хмельного меда, что хорошо греет после мороза, Самовит догнал его, и остановился за порогом. Впрочем, это не помешало Ворошиле мед выпить, и только этого махнуть Самовиту рукой, требуя пройти в горницу. Посадник дождался, когда закроется дверь за дворовой девкой с подносом, и сразу отдал приказ:

– Скоро стемнеет. Потому коня не жалей. Коня возьми любого, кроме моего. Скачи, что есть силы, пока не стемнело, в Славен. Срочно найди мне боярина-советника Самоху, и вежливо попроси обязательно сегодня же ко мне приехать. Дело отлагательства не терпит. Так и скажи…

– Уже еду…

– Все понял?

– Понял, посадник.

– Иди…

Самовит, длинный, жердеобразный и мосластый, вышел так, словно ходил на ходулях. Но посадник знал, что неуклюже он выглядит только внешне, а в действительности быстр и сообразителен. А, главное, в верховой езде необычно хорош. Какая-то у Самовита, как говорили, дружеская связь с лошадьми существует. Зря что ли у него у самого морда на лошадиную похожа! Такие вещи возможны, не сомневался Ворошила. И князь Здравень как-то рассказывал, что знавал некогда знахарку, которая умела с волками словом ласковым ладить. Они к ее лесной избушке собирались, знахарка кормила их, и посылала по своим надобностям. Волки искали ей в лесу травы, прибегали, говорили, и она понимала, где надо эти травы искать. Но, то волки. А здесь лошади. Однако одному дано с волками общий язык находить, другому с лошадьми. Так и следовало быть среди людей разных и видом, и характером.

Посадник Ворошила предвидел, что утром ему поспать никак не дадут, дел утром будет много. И потому решил лечь пораньше. Впрочем, в зимнее время все в доме посадника ложились рано. Но в этот раз он особо предупредил дворовых людей:

– Если ко мне кто пожалует или Самовит вернется, сразу запускать и меня будить. Без промедления, не то трепку вожжами устрою…

И отправился спать в свою комнату, не заглянув даже к своей старой больной жене, хотя обычно старался зайти к ней, проведать, и о здоровье спросить. Разбудили посадника глубокой ночью. Сообщили:

– Самовит вернулся.

– Где сам?

– Конягу после скачки обтирает. Поставит, войдет…

Ворошила знал, что Самовит в первую очередь о коне позаботится, и только потом доложит. Но, это уже само по себе значит, что срочного ничего нет. Срочное могло бы быть только в том случае, если бы боярин-советник Самоха или уехал куда-то, так, что ждать его не следовало, или по какой-то другой причине приехать не может. Простыл, и слег – вот и причина для зимней поры весьма расхожая. Но, если Самовит не торопится, значит, Самоха пообещал приехать.

Так все и получилось. Самовит поднялся на второй этаж, вошел в горницу, когда Ворошила уже облачиться в свои обычные одежды успел, и сразу сообщил:

– Пообещал только одеться, и сразу выехать… Скоро, стало быть, прибудет…

И едва стих скрип половиц под ногами вышедшего гонца, как по бревнам двора застучали копыта. Кроме, как боярину-советнику Самохе, прибыть было некому.

Самовит и проводил боярина к посаднику, который уважительно встал при входе гостя. Птица этот боярин не великая, но уважение любит, и тщится постоянно важным показаться. Тем не менее, и про важность свою сразу забывает, когда носом слышит звон монет. Знает, где ему может перепасть, и стремится туда без сомнения, как ястреб на болотную лягушку. Так-то, что бы ему спешить в соседнее княжество, в другой город? Но он понимал, что в сложившейся ситуации он может хорошо заработать, и по первому зову отправился в темень, в ночь, невзирая на ветер, что всегда гулял по открытому замерзшему пространству Ильмень-моря. Конечно, это все стоило оценить и оплатить, понимал посадник Ворошила. При этом знал и то, что платить он будет не из собственного кармана, а из посадской казны, всегда хорошо пополняемой купцами.

Приехал боярин Самоха не в обычной своей богатой соболиной шубе, надетой на расшитый золотом кафтан. Так он у себя в городе ходил, показывая всем свою знатность и богатство. Сейчас на Самохе был простой мужицкий овчинный тулупчик, перепоясаны кушаком, и заячий треух на голове. И, чтобы узнать боярина в этом наряде, следовало его хорошо знать. Но Ворошила такое переодевание одобрил. Лучше, если никто знать не будет, что знатный советник посада Славена встречается ночью в посадником Русы.

– Звал, посадник? – спросил боярин, вытерев рукавом нос. Но с мороза не только нос, а даже язык у него работал плохо. Слова звучали не совсем внятно, хотя и понятно. С наступлением темноты морозы подступали уже не шуткующие, и это ощущали все. Наверное, даже в землянках с печками люди в Славене долго не могли согреться.

– Звал. Меду горячего хочешь? Или сбитень[26] предпочтешь? С морозца-то…

– Лучше сбитень, если позволишь.

– Самовит, там самовар вскипел, принеси боярину сбитень.

Самовит вышел, а посадник молча показал боярину-советнику соседнего княжества на скамью по другую сторону стола, жестом предлагая присесть в ожидании горячего напитка. Самоха размотал кушак, распахнул тулупчик, под которым оказался еще и армяк из верблюжьей шерсти, какие бедные простолюдины носят вообще вместо тулупчика или шубы. Так боярин запустил тепло под одежду, чтобы быстрее согреться. А принесенный жбан горячего сбитня одновременно начал согревать тело и изнутри. Ворошила жестом отослал Самовита, и ждал, когда Самоха хоть слегка согреется, и сообщит об этом.

Ждать пришлось не долго. Горячий сбитень всегда согревает быстро.

– Что ты хотел, посадник? – боярин уже обрел устойчивый дар речи, и хотел, похоже, быстрее перейти к делам. Ворошила хорошо понимал, что Самохе хотелось в темноте, никем не узнанным, вернуться в свой дом. Для того он и переоделся, чтобы остаться не узнанным.

– Ты приехал верхом? – спросил посадник.

– Нет, конечно. В возке…

– Возница у тебя надежный, болтать не будет?

– Не будет. Я сам за возницу. Мой возок в городе хорошо знают. При выезде заглядывали за полог. Спросили, где боярин. Я сказал, что отпустил меня на ночь к жене съездить, детей навестить. Нормальное дело.

– Это хорошо. Возвращаться через те же ворота будешь?

– Конечно. Там уже знают, что я вернуться должен. А зачем мне вообще через другие ехать. Внешние ворота в Людином конце одни. Так, что за надобность во мне?

– Надобность большая, – серьезно сказал Ворошила, глядя боярину в смурные и честные воровские глаза, и тут же переложил со своей лавки на стол перед Самохой мешочек с золотыми монетами. Боярин легко различал звон золота, и звон серебра. И потому сразу понял, что мешочек очень даже ценный. На такую сумму можно большой участок земли купить, да, пожалуй, если поторговаться, то и с домом впридачу. – Это только половина. Вторая половина, как сам понимаешь, будет после завершения дела. А сумма получается такая, что требует удачного завершения дела. Такого завершения, которое ты закажешь…

– Что я должен заказать? – боярин-советник и сам понимал, что такие деньги за какое-то пустяковое дело платиться не будет, и потому в голосе у него прозвучала опаска. За дело, которое ему самому угрожать последствиями будет, боярин Самоха браться не желал.

– Что говорят ваши словенские установления относительно выборов князя?

– Они говорят, что выборы должны проходить раз в десять лет. Хотя я и не припомню, когда в последний раз такое было. Вече мы собирали, но по другим вопросам.

– Например?

– Например, посадский совет не хотел выделять Буривою деньги на войну в Бьярмии. Буривой потребовал собрать вече. Перед этим сам обратился к старшинам всех концов города. Собрал их у себя в тереме, не пригласив и даже не пустив туда членов посадского совета. В итоге вече решило вопрос в пользу Буривоя. А нескольких бояр даже побили, и грозились с моста в Волхов сбросить.

– Да, у вас же большое вече всегда на мосту проходит… – усмехнулся Ворошила. – Наверное, специально, чтобы было куда несогласных сбрасывать.

– Наверное, – кивнул Самоха.

– А сейчас что планируется?

– У нас погиб посадник, и князя тоже пока нет. А собрать вече может только посадник и князь. У посадского совета нет таких полномочий… Положение почти безвыходное. Замкнутый круг, из которого трудно выйти, – боярин замолчал, и было видно, что он не все высказал, но сомневается, говорить ли ему. Взгляд Самохи перебегал с лица Ворошилы на мешочек с золотыми византийскими, видимо, монетами[27]. А в голове, должно быть, взвешивались возможные варианты интереса Русы, с одной стороны, и стоимости монет, с другой. Так и не определив даже мысленно интерес соседнего княжества, боярин-советник собрался говорить дальше, выведывая, что от него хотят, и намереваясь принять решение только тогда, когда все станет ясно. Самоха не хотел быть врагом самому себе, и браться за дело, которое было выше его сил.

А свои силы боярин-советник оценивал вполне здраво, хотя хотел выглядеть более могущественным и влиятельным, чем был в действительности. Но, как правило, за дела, которые были выше его возможностей, Самоха не брался. И Ворошила это знал, потому что встречаются они в этом доме не в первый раз, и разговоры между деловыми людьми бывали всякие.

– Продолжай… – потребовал Ворошила, хорошо понимая состояние собеседника. Он его возможности знал, наверное, даже лучше, чем сам боярин Самоха.

– Княжич Гостомысл, как только прибыл, сразу имел со мной беседу…

– И о чем договорились?

– Гостомысл пожелал как можно быстрее стать князем. Для этого посадский совет даже раньше, чем выберет нового посадника, должен вручить княжичу символы власти – меч и щит.

– А где они?

– Они были привезены в Славен после смерти Буривоя, и переданы на хранение мне. Символы власти находятся в моем доме.

– Что за спешка такая?

– Гостомысл хочет княжеским указом уравнять словен и приехавших с ним вагров, а вагрским смердам выделить землю. Одним словом, желает сразу удвоить свои силы.

– И что же дальше? – с легким пренебрежением спросил посадник Русы. – Насколько я понимаю, наши с вами законы были установлены еще братьями Славеном и Русом. Некоторые законы потом трансформировались, изменялись, в зависимости от обстановки. Но, понимая свои законы, я понимаю и ваши. Изменялись они, практически, одновременно, и в одну сторону у нас и у вас. Есть маленькие разногласия, но они не существенны. В большом все совпадает. И из моего знания закона получается, что, если не сам Буривой передал сыну символы власти, то посадский совет не вправе делать это? Даже простая передача власти по наследству не допускается. Допускается только в том случае, если князь убит или ранен на поле боя, и его место во главе полков занял наследник. Тогда он и становится правителем княжества. Так уже не установление, а традиция говорит. А вообще, выбирать князя – это привилегия вече…

– По большому счету – это так. Хотя Гостомысл, как я его понимаю, настроен получить символы власти от посадского совета. И даже хотел заставить меня собрать посадский совет как можно быстрее.

– Когда?

– Через пять дней.

– И что?

– Я взял седмицу, потому что многие посадские советники разъехались по загородным имениям. И чтобы собрать всех, требуется время.

– Слишком малый срок ты взял. Нужно было брать две седмицы.

– Тут дело такое, что все мы воспитаны Буривоем, и ждем от его наследника бури в случае несогласия. Это привычка. Наверное, можно было брать две седмицы, и Гостомысл не возразил бы. Только больше просить было нельзя, потому что княжич мог бы заподозрить неладное.

– А что он мог бы заподозрить? – невинно, и с неприкрытым интересом спросил Ворошила.

– Что его хотят лишить княжеского стола, – сердито, хотя и приглушенным шепотом ответил боярин Самоха.

– Кто? – удивился посадник Русы.

– Члены посадского совета.

– А он хочет стать князем, вопреки закону? Он что, не знает закон? Тогда вече вправе изгнать его. Случаи уже бывали…

– Знать должен. Он человек грамотный. Но и в Гостомысле тоже живет привычка. Он уже привык считать себя будущим князем, и полон уверенности, что все так и будет. Да и обстановку в городе он знает. Кроме него, возглавить Славен некому. Из бояр никого князем выбрать невозможно. Друг друга съедят, и не уступят один другому. Если кто-то захочет, много людей на лед с моста сбросят, драки по кварталам пойдут…

– Тут разговор не о боярах идет…

– Я тебя понимаю, посадник. Но, думаю, что деньги здесь не помогут. Народ Славена не захочет видеть князем Здравеня, – боярин Самоха сказал это твердо и с несчастным вздохом отодвинул от себя мешочек с золотыми монетами.

– Речь не идет о Здравене, – Ворошила протянул руку, и подвинул мешочек снова в гостю.

– Тогда я просто не понимаю, чего ты хочешь.

– Может быть, ты даже прогадал, не согласившись на пять дней. Княжич Гостомысл прибыл в Славен не один. Князь Бравлин Второй – самостоятельный и опытный человек. И он, наверняка, сам желает стать князем Славена. Или Нового города, который он желает построить и назвать его не Старгородом, как называлась столица вагров, а Новгородом. Большой сильный город, в котором поселятся два народа, уважающие друг друга.

Боярин Самоха явно был озадачен таким предположением посадника Ворошилы.

– Да, Бравлин – уважаемый князь. И уважаемый в своем народе, может быть, больше, чем в нашем народе был уважаем Буривой. И наши люди с первого же дня к нему присматриваются. Мне уже говорил воевода Первонег, что Бравлин всем командует. Спрашивает разрешения княжича Гостомысла, и тот соглашается, легко дает себя уговорить. Даже для Гостомысла Бравлин значит много. И уважение Гостомысла заметили простые словене. Но Бравлин из чувства благодарности не захочет противопоставить себя Гостомыслу. Я разговаривал и с тем, и с другим.

– Посадник Лебедян сумел бы поставить дело так, чтобы в Словене был сильный князь.

Ворошила вздохнул непритворно. Он не сотрудничал с посадником Лебедяном. Вернее, тот не желал с Ворошилой сотрудничать, будучи целиком и полностью преданным своему городу и своему князю, и блюдя их интересы. Но кто сейчас скажет об этом боярину Самохе! А Самоха всегда Лебедяну завидовал, и считал, что сам мог бы быть посадником, может быть, даже лучшим, в силу своего более молодого возраста и, следовательно, человеком с большей жизненной энергией, с более современным взглядом на саму жизнь города.

– Что-то ты сказал о пяти днях… – напомнил боярин.

– Да. За пять дней, если посадский совет и вече провести в это время, не успеют подтянуться полки из Бьярмии. Тогда у людей Бравлина будет простое численное превосходство. И они выберут князем именно Бравлина. А потом, когда полки подтянутся, уже будет поздно разбираться… Бравлин получит от посадского совета символ власти, и полки будут обязаны подчиниться ему.

– А Гостомысла куда ж?

– Можешь хоть на свалку, вместе с мусором. А еще лучше, пусть живет в почете. Он – человек не бедный, и беззлобный. Сделайте его воеводой города взамен старика Первонега. Тем более, Первонег провинился – позволил город сжечь. Но это уже вопрос князя и посадского совета, в котором ты, надо полагать, посадником станешь.

– Бравлин – князь. Гостомысл – воевода. У того и у другого свои сильные полки. А не столкнутся они? Не перебьют друг друга?

Самоха спрашивал, хотя сам уже разгадал хитрый замысел варягов – столкнуть словен с ваграми на поле боя, и самим потом остаться самой большой силой окрест Ильмень-моря. Но своих подозрений хитрый боярин открыто высказывать не стал.

– Они друг к другу, как ты сам говоришь, слишком хорошо относятся, чтобы в сечу вступить. Словами, думаю, крепкими обменяются, может быть, дружить перестанут, но это тебе, как посаднику, только на руку будет. Если они враждовать начнут, тебе легче будет словенами управлять. По своему усмотрению. Да и ваграми тоже…

– Тогда я не понимаю, в чем здесь выгода Русы… – признался Самоха. – А наши соседи, насколько мне известно, без выгоды пальцем не пошевелят.

– Выгода здесь есть и может быть только одна. Ты сам, наверняка, слышал уже много раз, что весной следует ждать нашествия хозар…

– Слышал. Всегда отбивались, и в этот раз отобьемся.

– Если только стены построить успеете. Гостомысл не успеет. А Бравлин успеет. Он с собой, мне докладывали, целую толпу градских инженеров привез. Он более опытен, чем Гостомысл. А еще, наша разведка из Бьярмии доносила, урмане со свеями объединяются, и в наши земли зимний поход готовят. Урмане еще сомневаются, а свеи готовы хоть сейчас выступить. Урмане, похоже, только на весну нацеливаются. Но тоже все понимают – кто раньше нападет, тот больше и заберет. А нам… Против тех и других одновременно драться – тяжко. И потому Русе выгодно иметь сильного соседа. Помощь соседнему княжеству, забота о нем – так работает наше чувство самосохранения. Понятно я объяснил? Так что скажешь, боярин? Сможешь побыстрее совет собрать, и вече провести? До того, как полки из Бьярмии явятся. Вече до посадского совета…

Боярин-советник думал не долго, и вместо ответа взял со стола, и под кушак отправил мешочек с золотыми монетами. Посадника Ворошилу такой ответ удовлетворил. Действие было несомненно яснее, чем самые красноречивые слова.

– Пять дней. Не раньше, и не позже… Раньше ты членов своего совета собрать не успеешь.

– Никак не успею…

– Может, сам в сани сядешь, да съездишь за теми, кто дальше других от пожара убежал? По дороге и поговорить с человеком сможешь. А кто с тобой не согласен будет, тот пусть и не доедет до дома. Все одно половину совета собрать сможешь. Это уже по закону будет. А у каждого члена совета своя поддержка на вече. Что они скажут, так вече и решит.

– Да, пожалуй, я съезжу, и даже знаю к кому. И пару десяток воев охраны с собой возьму. Верных людей. Что скажу – они сделают, что велю забыть, то и забудут.

– Вот и хорошо. Тех, кто в нашей земле поместья держит, не дергай. Я сам с ними побеседую. У меня найдется для каждого нужное слово. А пока сбитня на дорогу выпей, и поезжай, пока время темное…

Боярин Самоха встал. Ворошила постучал кулаком по столу. В ту же секунду, словно рядом стоял, в дверь вошел Самовит, выслушал приказание Ворошилы, молча и неуклюже вышел, и уже через мгновенье вернулся с подносом. Принес два жбана горячего сбитня. Видно, самовар со сбитнем так и держали горячим. Баклажки предназначались для хозяина и для гостя. Они сразу и выпили. Сбитень был терпок и приятен на вкус.

– Хмельного меда не предлагаю. Ты сразу отказался. И правильно. Когда сам санями правишь, лучше без хмельного ехать. Тем паче, в ночь. Ночная дорога тяжелая. Случись что, помочь некому будет. Да по льду и метет, кажется. А мечом ты зря не опоясался. Дорога по нынешним временам опасная. С твоим-то мешочком…

– У меня меч под облучком[28] лежит. Я за себя постоять сумею. Не боись, посадник, я еще не стал ни телом, ни духом…

– Тогда сделай все, как надо.

– Сделаю…

Как и что получилось там, на льду Ильмень-моря, боярин Самоха толком и не понял. Лошадь бежало ровно и ходко. Дорога была проложена плотная, укатанная полозьями саней и утоптанная копытами лошадей. Снег по краям дороги возвышался небольшим, ниже колена сугробом. Боярин слегка задремал. Он привык ночами спать, и бодрствование давалось ему с трудом. Впрочем, это боярина не сильно беспокоило. Когда дорога есть, легкая поземка, что метет по льду, не помешает лошади почувствовать под подковами укатанный наст, и она, в любом случае, довезет его до ворот, из которых не так давно выехала, и никогда не свернет на девственный снежный покров льда. Значит, и дремать можно без страха. Но все же глаза время от времени открывались, и смотрели вперед. Где-то там, на берегу, догорали последние костры. Это пришлые вагры поставили свои палатки, и между ними на открытом огне готовили себе пищу. У них, видел Самоха сам, и походные печки есть для палаток, но готовить они любят на костре. Так быстрее. А печь для тепла. Вагры давно уже улеглись спать, но костры еще догорают. Их изначально разводили большие и сильные, чтобы согреться и после дороги, и просушить пропитанную потом после работы одежду. Благо, кормить пламя было чем. С сосновых стволов срубали все ветки, и в костер их бросали вместе с хвоей. Это давало много белого дыма, но и много тепла вокруг костра. Смолистые ветки горели хорошо. За ваграми боярин Самоха наблюдал, когда еще только выезжал из ворот Людиного конца, отправляясь в Русу на разговор с посадником города Ворошилой. Костры и помогали определить, какое расстояние Самоха уже проехал, и какое еще осталось преодолеть. Убедившись, что к своему дому он неуклонно приближается, Самоха снова закрывал глаза, и дремал, даже лошадь не подгоняя.

Но в очередной раз он открыл глаза как раз в самый непонятный момент. Посмотрел привычно вперед, в сторону костров, и только краем глаза уловил, как что-то большое лохматое и темное взметнулось из-за мелкого сугроба, и метнулось в сторону саней. Мысль появилась только одна – ведмедь напал. И даже не подумалось о том, что зимой ведведю положено глубоко в берлоге спать. И предпочитает ведмедь не открытое ледяное пространство, а леса, которых в округе множество. Но и соображать что-то у боярина времени не было. Что-то тяжелое ударило его по голове, и свалило с саней в снег. Но лошадь, которая ведмедя испугаться должна, не понесла во всю прыть, а остановилась, словно чья-то крепкая рука ее под узду взяла…

В сознание боярин вернулся не сразу, а когда вернулся, осознал себя лежащим лицом в снегу. На его спине сидел кто-то, и при попытке повернуть голову сильно ткнул кулаком в затылок. Затылок и без того сильно ломило, впрочем, как и всю голову, и удар этот показался чрезвычайно болезненным и чувствительным. Самоха был опытным человеком, и потому никогда не лез в гору, если гору можно было обойти. По крайней мере, он сразу понял, что лучше ему не оборачиваться, и не пытаться посмотреть себе за спину. Лежать лицом в обжигающем жестком снегу не имя возможности ничего видеть, не слишком приятно, но это не мешает дышать, а когда по голове бьют – это неприятнее стократ, и может вообще дыхания лишить. И боярин предпочел снежные муки переносить, но поберечь голову. Ей и так уже основательно досталось. Кто-то, видимо, одним ударом сбил его с облучка. Ударил сильно, как бил князь когда-то Буривой, когда убивал своим кулаком ведмедей.

И тут же, словно в ответ на его воспоминания о покойном князе Буривое, так невовремя в голову пришедшее, боярин услышал голос этого самого грозного князя.

– Ну, боярин, давай, расскажи-ка нам, куда ты ездил и зачем… И без утайки, а то иначе просить тебя буду. Кайся! Кайся!

Вот тут боярин Самоха полностью потерял самообладание и контроль за ситуацией. Совсем, казалось, недавно, он, по рангу своему, какое-то количество шагов нес на свежий срез холма неподалеку от Перыни[29] носилки с телом княжича Вадимира, а другие люди несли рядом носилки с телом князя Буривоя. Сам Самоха Буривоя не рассматривал, но ни мгновения не сомневался, что на холм выносят именно его тело. Там, на свежем срезе холма была установлена домовина[30], в которую помещались носилки с телами, обкладывались хворостом, и все это поджигалось. Когда костер прогорал, люди несли на холм земли, и засыпали кострище выше первоначального уровня холма. С этих пор холм переставал быть холмом, а назывался уже могылой[31]. Тело Буривоя сожгли вместе с телом княжича Вадимира. А дух князя, значит, остался неприкаянно летать над городом и над Ильмень-морем?

От осознания такого факта перепуганному боярину Самохе вовсе расхотелось вынимать свой нос из колючего снега.

И уж, тем более, всякое желание обернуться напрочь пропало. Кто в здравом уме пожелает с духом умершего взглядом встретиться? Что знает тот взгляд? Суда по вопросам и по приказанию каяться, знает много, если не все. Может быть, дух умеет даже мысли читать.

– Говори… Будешь говорить, голова твоя тухлая? Или оторвать тебе ее! Кайся!

– Все скажу, княже, не суди строго. Все скажу…

Мороз тоже, казалось, должен был сковать язык боярина, и мешать ему говорить разборчиво. Но откуда-то изнутри пришел в голову жар, который язык согрел за мгновение. И боярин Самоха заговорил, находясь все еще в странном положении, когда нос торчит в сугробе, и на бороде и усах снег висит. Говорил много и доходчиво, все объясняя, хотя речь его была торопливой. Оно и понятно, чтобы очистить рот от снега, требовалось все высказать быстрее…