След в океане

Укрыта льдом зеленая вода.

Летят на юг, перекликаясь, птицы,

А я иду по деревянным городам,

Где мостовые скрипят, как половицы.

Над крышами картофельный дымок.

Висят на окнах синие метели.

Здесь для меня дрова, нарубленные впрок,

Здесь для меня постелены постели.

Шумят кругом дремучие леса,

И стали мне докучливы и странны

Моих товарищей нездешних голоса,

Их городов асфальтовые страны.

В тех странах в октябре еще весна,

Плывет цветов замысловатый запах.

Но мне ни разу не привидится во снах

Туманный Запад, неверный дальний Запад.

Никто меня не вспоминает там.

Моей вдове совсем другое снится,

А я иду по деревянным городам,

Где мостовые скрипят, как половицы.

Тихо по веткам шуршит снегопад.

Сучья трещат на огне.

В эти часы, когда все еще спят,

Что вспоминается мне?

Неба забытая просинь,

Давние письма домой.

В царстве чахоточных сосен

Быстро сменяется осень

Долгой полярной зимой.

Снег, снег, снег, снег,

Снег над палаткой кружится.

Вот и кончается наш

Краткий ночлег.

Снег, снег, снег, снег

Тихо на тундру ложится.

По берегам замерзающих рек —

Снег, снег, снег.

Над Петроградской твоей стороной

Вьется веселый снежок.

Вспыхнет в ресницах звездой озорной,

Ляжет пушинкой у ног.

Тронул задумчивый иней

Кос твоих светлую прядь,

И над бульварами линий,

По-ленинградскому синий,

Вечер спустился опять.

Снег, снег, снег, снег,

Снег за окошком кружится.

Он не коснется твоих

Сомкнутых век.

Снег, снег, снег, снег,

Что тебе, милая, снится?

Над тишиной замерзающих рек

Снег, снег, снег.

Долго ли сердце твое сберегу? —

Ветер поет на пути.

Через туманы, мороз и пургу

Мне до тебя не дойти.

Вспомни же, если взгрустнется,

Наших стоянок огни…

Вплавь и пешком — как придется —

Песня к тебе доберется

Даже в нелетные дни.

Снег, снег, снег, снег,

Снег над тайгою кружится.

Вьюга заносит следы

Наших саней.

Снег, снег, снег, снег,

Пусть тебе нынче приснится

Залитый солнцем вокзальный перрон

Завтрашних дней.

Снова солнце зажгло ледники.

Водопады в тумане шумят.

У стремительной горной реки

поисковый стоит наш отряд.

И опять, как и в прежние дни,

на рассвете проверив прибор,

на плечах закрепивши ремни,

мы уходим тропинками гор.

Снова солнце встает с утра,

нам в маршрут собираться пора.

Тает в небе дымок костра,

нам в маршрут собираться пора.

Ты сейчас обо мне позабудь,

не к тебе мой сегодняшний путь.

Снова солнце встает с утра,

нам в маршрут собираться пора.

Неспроста от утра до утра

над ущельем кружили орлы:

наш товарищ разбился вчера,

оступившись у края скалы.

Возвращаются письма назад,

телеграмма ушла в Ленинград.

Пусть тоску прогоняем мы прочь,

нелегко нам уснуть в эту ночь.

Снова солнце встает с утра,

нам в маршрут собираться пора.

В те места, где он был вчера,

нам в маршрут собираться пора.

Ты сейчас обо мне позабудь:

не к тебе мой сегодняшний путь.

Снова солнце встает с утра,

нам в маршрут собираться пора.

Скоро осень у нас впереди,

будет дождь по палатке стучать.

Значит снова машины не жди,

значит писем не будет опять.

Я тебя здесь не видел во снах:

сон никак мне присниться не мог, —

лишь холодная сырость одна

пробирается в спальный мешок.

Снова солнце встает с утра,

нам в маршрут собираться пора.

Пусть земля от дождей мокра,

нам в маршрут собираться пора.

Ты сейчас обо мне позабудь:

не к тебе мой сегодняшний путь.

Снова солнце встает с утра,

нам в маршрут собираться пора.

Но не время для грусти сейчас,

беспокойная ночь коротка.

Пусть нам смерть угрожала не раз,

пусть дорога вперед нелегка,

то, что счастьем другие зовут,

для меня мой сегодняшний труд,

и судьбу не отдам я свою

за дешевый домашний уют.

Снова солнце встает с утра,

нам в маршрут собираться пора.

Разошелся туман в горах,

нам в маршрут собираться пора.

Ты сейчас обо мне позабудь:

не к тебе мой сегодняшний путь.

Снова солнце встает с утра,

нам в маршрут собираться пора.

Кожаные куртки, брошенные в угол,

Тряпкой занавешенное низкое окно.

Бродит за ангарами северная вьюга,

В маленькой гостинице пусто и темно.

Командир со штурманом мотив припомнят старый.

Голову рукою подопрет второй пилот.

Подтянувши струны старенькой гитары,

Следом бортмеханик им тихо подпоет.

Эту песню грустную позабыть пора нам —

Наглухо моторы и сердца зачехлены.

Снова тянет с берега снегом и туманом,

Снова ночь нелетная, даже для луны.

Лысые романтики, воздушные бродяги,

Наша жизнь — мальчишеские вечные года.

Прочь тоску гоните вы, выпитые фляги.

Ты, метеослужба, нам счастье нагадай.

Солнце незакатное и теплый ветер с веста,

И штурвал послушный в стосковавшихся руках.

Ждите нас, невстреченные школьницы-невесты,

В маленьких асфальтовых южных городках.

А женам надоели расставания,

Их личики морщинками идут.

Короткие вокзальные свидания

Когда-нибудь в могилу их сведут.

А я иду, доверчивый, влюбленный,

Подальше от сервантов и корыт,

И как всегда, болот огонь зеленый

Мне говорит, что путь открыт.

А женам надоели годовщины

И частых провожаний маята.

Подстриженные бобриком мужчины

Уводят их туда, где суета.

А я иду, обманом закаленный,

Брезентом от случайностей прикрыт,

И как всегда, болот огонь зеленый

Мне говорит, что путь открыт.

Шагаем мы сквозь лиственное пламя,

Нас песнями приветствует страна,

Взрастают под чужими именами

Посеянные нами семена.

А я иду, совсем не утомленный,

Лет двадцати, не более, на вид,

И как всегда, болот огонь зеленый

Мне говорит, что путь открыт.

Все перекаты да перекаты.

Послать бы их по адресу!

На это место уж нету карты —

Плыву вперед по абрису.

А где-то бабы живут на свете,

Друзья сидят за водкою.

Владеют камни, владеет ветер

Моей дырявой лодкою.

К большой реке я наутро выйду,

Наутро лето кончится.

И подавать я не должен виду,

Что умирать не хочется.

И если есть там с тобою кто-то,

Не стоит долго мучиться:

Люблю тебя я до поворота,

А дальше — как получится.

От злой тоски не матерись,

Сегодня ты без спирта пьян:

На материк, на материк

Идет последний караван.

Опять пурга, опять зима

Придет, метелями звеня.

Уйти в бега, сойти с ума —

Теперь уж поздно для меня.

Здесь невеселые дела,

Здесь дышат горы горячо,

А память давняя легла

Зеленой тушью на плечо.

Я до весны, до корабля

Не доживу когда-нибудь,

Не пухом будет нам земля,

А камнем ляжет мне на грудь.

От злой тоски не матерись.

Сегодня ты без спирта пьян:

На материк, на материк

Ушел последний караван.

В промозглой мгле — ледоход, ледолом.

По мерзлой земле мы идем за теплом:

За белым металлом, за синим углем,

За синим углем да за длинным рублем.

И карт не мусолить, и ночи без сна.

По нашей буссоли приходит весна,

И каша без соли — пуста и постна,

И наша совесть чиста и честна.

Ровесник плывет рыбакам в невода,

Ровесника гонит под камни вода,

А письма идут неизвестно куда,

А в доме, где ждут, неуместна беда.

И если тебе не пишу я с пути,

Не слишком, родная, об этом грусти:

На кой тебе черт получать от меня

Обманные вести вчерашнего дня?

В промозглой мгле — ледоход, ледолом.

По мерзлой земле мы идем за теплом:

За белым металлом, за синим углем.

За синим углем — не за длинным рублем.

Ты мне письмо прислать рискни-ка,

Хоть это все, конечно, зря.

Над поздней ягодой брусникой

Горит холодная заря.

Опять река несет туманы,

Опять в тепло уходит зверь.

Ах, наши давние обманы,

Вы стали правдою теперь.

Меня ты век любить смогла бы,

И мне бы век любить еще,

Но держит осень красной лапой

Меня за мокрое плечо.

И под гусиным долгим криком,

Листвою ржавою соря,

Над поздней ягодой брусникой

Горит холодная заря.

Во мхах и травах тундры, где подспудно

Уходят лета быстрые секунды,

Где валуны — как каменные тумбы,

Где с непривычки нелегко идти —

Тень облака, плывущего над тундрой,

Тень птицы, пролетающей над тундрой,

И тень оленя, что бежит по тундре,

Перегоняют пешего в пути.

И если кто-то раз, проснувшись утром,

Забыв на час о зеркале и пудре,

Ты попросила б рассказать о тундре

И лист бумаги белой я нашел —

Тень облака, плывущего над тундрой,

Тень птицы, пролетающей над тундрой,

И тень оленя, что бежит по тундре,

Изобразил бы я карандашом.

Потом, покончив с этим трудным делом,

Оставив место для ромашек белым,

Весь прочий лист закрасил бы я смело

Зеленой краской, радостной для глаз.

А после, выбрав кисточку потоньше

И осторожно краску взяв на копчик,

Я синим бы закрасил колокольчик —

И этим бы закончил свой рассказ.

Я повторять готов, живущий трудно,

Что мир устроен празднично и мудро.

Да, мир устроен празднично и мудро,

Пока могу я видеть каждый день

Тень облака, плывущего над тундрой,

Тень птицы, пролетающей над тундрой,

И тень оленя, что бежит по тундре,

А рядом с ними — собственную тень.

О доме не горюй, о женщинах не плачь,

И песню позабытую не пой.

Мы встретимся с тобой на острове Вайгач

Меж старою и Новою Землей.

Здесь в час, когда в полет уходят летуны

И стелются упряжки по земле,

Я медную руду копаю для страны,

Чтоб жили все в уюте и тепле.

То звезды надо мной, то — солнца красный мяч,

И жизнь моя, как остров, коротка.

Мы встретимся с тобой на острове Вайгач,

Где виден материк издалека.

Забудь про полосу удач и неудач,

И письма бесполезные не шли.

Мы встретимся с тобой на острове Вайгач,

Где держит непогода корабли.

О доме не горюй, о женщинах не плачь,

И песню позабытую не пой.

Мы встретимся с тобой на острове Вайгач,

Меж старою и Новою Землей.

Словно вороны, чайки каркают

На пороге злой зимы.

За Печорою — море Карское,

После — устье Колымы.

Мне бы кружечку в руки пенную

Да тараньки тонкий бок…

А люди все — на юг, а птицы все — на юг,

Мы одни лишь — на восток.

Льдина встречная глухо стукнется

За железною стеной.

Острова кругом, как преступники,

Цепью скованы одной.

Лучше с Машкою влез бы в сено я,

Подобрав побольше стог…

А люди все — на юг, а птицы все — на юг,

Мы одни лишь — на восток.

Ох, и дурни мы, ох, и лапти мы,

И куда же это мы?

Море Карское, море Лаптевых,

После — устье Колымы.

Не давайте мне всю Вселенную,

Дайте солнце на часок.

А люди все — на юг, а птицы все — на юг,

Мы одни лишь — на восток.

Не давайте мне всю Вселенную,

Дайте мне поменьше срок.

А люди все — на юг, а птицы все — на юг,

Мы одни лишь — на восток.

В распадках крутых — непротаявший лед,

Зимы отпечатки.

Над бухтой Натальи рыбозавод

У края Камчатки.

Как рыбы, плывут косяки облаков,

Над бухтой клубятся.

Четыреста женщин, и нет мужиков, —

Откуда им взяться?

И жаркие зыблются сны до утра

Над бабьей печалью,

Что где-то с добычей идут сейнера

На бухту Наталью.

На склонах во мхах, как огни маяков,

Костры задымятся:

Ведь нету в поселке своих мужиков, —

Откуда им взяться?

По судну волна океанская бьет,

Сильнее свинчатки.

Над бухтой Наталии рыбозавод

У края Камчатки.

Там гор в океан золотые края

Уходят, не тая.

Прощай, дорогая подруга моя,

Наталья, Наталья!

Бьет волна — за ударом удар,

Чайки крик одинокий несется.

Мы уходим проливом Сангар

За страну Восходящего солнца.

Всходит солнце — зеленый кружок,

Берег узкий на Западе тает…

А у нас на Фонтанке — снежок,

А у нас на Арбате светает.

За кормою кружится вода,

В эту воду, как в память, глядим мы

И любимые мной города

Превращаются в город единый.

Тихий смех позабывшийся твой

Снова слышу, как слышал когда-то

Белой ночью над темной Невой,

Темной ночью над белым Арбатом.

Бьет волна — за ударом удар,

Чайки крик одинокий несется.

Мы уходим проливом Сангар

За страну Восходящего солнца.

И в часы, когда ветер ночной

Нас уносит по волнам горбатым,

Все мне снится мой город родной,

Где встречается Невский с Арбатом.

Расправлены вымпелы гордо.

Не жди меня скоро, жена, —

Опять закипает у борта

Крутого посола волна.

Под северным солнцем неверным,

Под южных небес синевой,

Всегда паруса «Крузенштерна»

Шумят над моей головой.

И дома порою ночною,

Лишь только раскрою окно,

Опять на ветру надо мною

Тугое поет полотно.

И тесны домашние стены,

И душен домашний покой,

Когда паруса «Крузенштерна»

Шумят над моей головой.

Пусть чаек слепящие вспышки

Горят надо мной в вышине,

Мальчишки, мальчишки, мальчишки,

Пусть вечно завидуют мне.

И старость отступит, наверно, —

Не властна она надо мной,

Когда паруса «Крузенштерна»

Шумят над моей головой.

Бушует ливень проливной,

Ревет волна во мгле

Давайте выпьем в эту ночь

За тех, кто на земле.

Дымится разведенный спирт

В химическом стекле.

Мы будем пить за тех, кто спит

Сегодня на земле.

За тех, кому стучит в окно

Серебряный восход,

За тех, кто нас уже давно,

Наверное, не ждет.

Пускай начальство не скрипит,

Что мы навеселе:

Мы будем пить за тех, кто спит

Сегодня на земле.

Чтоб был веселым их досуг

Вдали от водных ям,

Чтоб никогда не знать разлук

Их завтрашним мужьям.

Не место для земных обид

У нас на корабле.

Мы будем пить за тех, кто спит

Сегодня на земле.

Ветер холодный бьет в лицо.

Чайки кричат причальные.

Где ж ты, Бульварное кольцо —

Кольцо мое обручальное?

Там вечерком снежит, снежит.

Свет от реклам оранжевый.

Мне близ тебя не жить, не жить,

Мимо не хаживать.

Снова пути мои длинны —

Скоро ль тебя увижу я?

Мне без тебя бледней луны —

Солнышко рыжее.

Там, где огней твоих шитье,

Ходит с другим теперь она,

Видно, с тобой любовь ее

Мною потеряна.

Ветер холодный бьет в лицо.

Чайки кричат прощальные.

Где ж ты, Бульварное кольцо —

Кольцое мое обручальное?

Ах, не ревнуй меня к девке зеленом,

А ты ревнуй меня к воде соленой,

Ах, не ревнуй меня к вдове дебелой,

А ты ревнуй меня к пене белой.

Закачает вода, завертит,

Все изменит в моей судьбе.

Ах, зацелует вода до смерти,

Не отпустит меня к тебе.

Ах, не ревнуй меня к ласке дочерней,

А ты ревнуй меня к звезде вечерней,

Ах, не ревнуй меня к соседке Райке,

А ты ревнуй меня к серой чайке.

Только чайка крылом поманит,

И уйду от любви твоей.

Ах, пусть сегодня она обманет, —

Завтра снова поверю ей.

Ах, не ревнуй меня к глазам лукавым,

А ты ревнуй меня к придонным травам,

Ах, не ревнуй меня к груди налитой,

А ты ревнуй меня к песне забытой.

Мне бы вовсе ее не слышть:

Как услышу — дышать невмочь.

Снова песня источит душу

И из дому погонит прочь.

Ах, не ревнуй меня к девке зеленой,

А ты ревнуй меня к воде соленой.

Ах, не ревнуй меня к вдове дебелой,

А ты ревнуй меня к пене белой.

Закачает вода, завертит,

Все изменит в моей судьбе.

Ах, зацелует вода до смерти,

Не отпустит меня к тебе.

Пират, забудь о стороне родной,

Когда сигнал «к атаке» донесется.

Поскрипывают мачты над волной,

На пенных гребнях вспыхивает солнце.

Земная неизвестна нам тоска

Под флагом со скрещенными костями,

И никогда мы не умрем, пока

Качаются светила над снастями.

Дрожите, лиссабонские купцы,

Жиры свои студеные трясите.

Дрожите, королевские дворцы,

И скаредное лондонское Сити.

На шумный праздник пушек и клинка

Мы явимся незваными гостями,

И никогда мы не умрем, пока

Качаются светила над снастями.

Вьет вымпела попутный ветерок,

Назло врагам живем мы, не старея.

И если в ясный солнечный денек

Последний раз запляшем мы на рее,

Мы вас во сне ухватим за бока,

Мы к вам придем недобрыми вестями,

И никогда мы не умрем, пока

Качаются светила над снастями.

Протекают трюма, льдом покрыта корма,

Третьи сутки — ни солнца, ни звезд.

В океане зима, в океане зима,

Мокрый снег, скрипучий Норд-Ост.

Не сидеть мне сегодня о домашнем тепле,

И не мять мне ногами траву.

Так ходи ж за меня по веселой земле,

Так смотри за меня на Москву.

Там потоки людей в торопливой ходьбе,

Там машины в четыре ряда.

Пусть там все что угодно приснится тебе, —

Пусть тебе не приснится вода.

Все шторма да шторма, ты ведь знаешь сама,

Что дождаться меня нелегко.

В океане зима, в океане зима,

И до лета еще далеко.

У Геркулесовых столбов лежит моя дорога,

У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей.

Меня оплакать не спеши, ты подожди немного,

И черных платьев не носи, и частых слез не лей.

Еще под парусом тугим в чужих морях не спим мы.

Еще к тебе я доберусь — не знаю сам когда.

У Геркулесовых столбов дельфины греют спины,

И между двух материков огни несут суда.

Еще над темной глубиной морочит нас тревога.

Вдали от царства твоего, от царства губ и рук.

Пускай пока моя родня тебя не судит строго,

Пускай на стенке повисит мой запыленный лук.

У Геркулесовых столбов лежит моя дорога,

Пусть южный ветер до утра в твою стучится дверь.

Ты не спеши меня забыть, ты подожди немного

И вина сладкие не пей, и женихам не верь.

Моряк, покрепче вяжи узлы —

Беда идет по пятам.

Вода и ветер сегодня злы

И зол, как черт, капитан.

Пусть волны вслед разевают рты,

Пусть стонет парус тугой…

О них навек позабудешь ты,

Когда придем мы домой.

Не верь подруге, а верь в вино,

Не жди от женщин добра:

Сегодня помнить им не дано

О том, что было вчера.

За длинный стол посади друзей

И песню громко запой…

Еще от зависти лопнуть ей,

Когда придем мы домой.

Не плачь, моряк, о чужой земле,

Скользящей мимо бортов,

Пускай ладони твои в смоле —

Без пятен сердце зато.

Лицо закутай в холодный дым.

Водой соленой умой,

И снова станешь ты молодым,

Когда придем мы домой.

Покрепче, парень, вяжи узлы —

Беда идет по пятам.

Вода и ветер сегодня злы

И зол, как черт, капитан.

И нет отсюда пути назад,

Как нет следа за кормой…

Никто не сможет тебе сказать,

Когда придем мы домой.

Над Канадой, над Канадой

Солнце низкое садится.

Мне уснуть давно бы надо,

Отчего же мне не спится?

Над Канадой — небо синее,

Меж берез — дожди косые…

Хоть похоже на Россию,

Только все же — не Россия.

Нам усталость шепчет: «Грейся»,

И любовь заводит шашни.

Дразнит нас снежок апрельский,

Манит нас уют домашний.

Мне снежок — как не весенний,

Дом чужой — не новоселье.

Хоть похоже на веселье,

Только все же — не веселье.

У тебя сегодня — слякоть,

В лужах — солнечные пятна.

Не спеши любовь оплакать,

Подожди меня обратно.

Над Канадой — небо синее,

Меж берез — дожди косые…

Хоть похоже на Россию,

Только все же — не Россия.

Атлантических волн паутина

И страницы прочитанных книг.

Под водою лежит Атлантида,

Голубого огня материк.

А над ней — пароходы и ветер,

Стаи рыб проплывают над ней.

Разве сказки нужны только детям?

Сказки взрослым гораздо нужней.

Не найти и за тысячу лет нам —

Объясняют ученые мне —

Ту страну, что пропала бесследно

В океанской ночной глубине.

Мы напрасно прожектором светим

В этом царстве подводных теней.

Разве сказки нужны только детям?

Сказки взрослым гораздо нужней.

И хотя я скажу себе тихо:

«Не бывало ее никогда»,

Если спросят: «Была Атлантида?» —

Я отвечу уверенно: «Да!»

Пусть поверят историям этим.

Атлантида — ведь дело не в ней…

Разве сказки нужны только детям?

Сказки взрослым гораздо нужней!

Такие, брат, дела, такие, брат, дела,

Давно уже вокруг смеются над тобою.

Горька и весела, пора твоя прошла,

И партию сдавать пора уже без боя.

На палубе ночной постой и помолчи —

Мечтать за сорок лет, по меньшей мере, глупо.

Над темною водой огни горят в ночи —

Там встретит поутру нас остров Гваделупа.

Пусть годы с головы дерут за прядью прядь.

Пусть грустно от того, что без толку влюбляться.

Не страшно потерять уменье удивлять —

Страшнее потерять уменье удивляться.

И возвратясь в края обыденной земли,

Обыденной любви, обыденного супа,

Страшнее позабыть, что где-то есть вдали

Наветренный пролив и остров Гваделупа.

Так пусть же даст нам Бог, за все грехи грозя.

До самой смерти быть солидными не слишком.

Чтоб взрослым было нам завидовать нельзя,

Чтоб можно было нам завидовать мальчишкам.

И будут сниться сны нам в комнатной пыли

Последние года, отмеренные скупо,

И будут миновать ночные корабли

Наветренный пролив и остров Гваделупа.

И вблизи, и вдали — всё вода да вода.

Плыть в широтах любых нам, вздыхая о ком-то.

Ах, питомцы Земли, как мы рады, когда

На локаторе вспыхнет мерцающий контур!

Над крутыми волнами в ненастные дни,

И в тропический штиль, и в полярном тумане,

Нас своими огнями все манят они,

Острова в океане, острова в океане.

К ночи сменится ветер, наступит прилив.

Мы вернемся на судно для вахт и авралов,

Пару сломанных веток с собой прихватив

И стеклянный рисунок погибших кораллов.

И забудем мы их, как случайный музей,

Как цветное кино на вчерашнем экране, —

Те места, где своих мы теряем друзей,

Острова в океане, острова в океане.

А за бортом темно, только россыпь огней

На далеких хребтах, проплывающих мимо.

Так ведется давно, с незапамятных дней,

И останется так до скончания мира.

Не спеши же мне вдруг говорить про любовь, —

Между нами нельзя сократить расстояний,

Потому что, мой друг, мы ведь тоже с тобой —

Острова в океане, острова в океане.

Мне не Тани снятся и не Гали,

Не поля родные, не леса,

В Сенегале, братцы, в Сенегале,

Я такие видел чудеса!

Ах, не слабы, братцы, ах, не слабы,

Плеск волны, мерцание весла,

Крокодилы, пальмы, баобабы

И жена французского посла.

Хоть французский я не понимаю,

И она по-русски — ни фига,

Как высока грудь ее нагая,

Как нага высокая нога!

Не нужны теперь другие бабы,

Всю мне душу Африка свела:

Крокодилы, пальмы, баобабы,

И жена французского посла.

Дорогие братья и сестрицы,

Что такое сделалось со мной?

Все мне сон один и тот же снится —

Широкоэкранный и цветной.

И в жару, и в стужу, и в ненастье

Все сжигает он меня дотла.

В нем постель, распахнутая настежь,

И жена французского посла.

В городе Понта Дельгада

Нет магазинов роскошных,

Гор синеватые глыбы

Тают в окрестном тумане.

В городе Понта Дельгада

Девочка смотрит в окошко,

Красной огромною рыбой

Солнце плывет в океане.

В городе Понта Дельгада,

Там, где сегодня пишу я,

Плющ дон-жуаном зеленым

Одолевает балконы.

Трели выводит цикада,

Улицы лезут по склонам,

Явственен в уличном шуме

Цокот медлительный конный.

Спят под лесами вулканы,

Как беспокойные дети.

Подняли жесткие канны

Красные свечи соцветий.

Ах, это все существует

Вот уже восемь столетий —

Юбки метут мостовую,

Трогает жалюзи ветер.

Если опять я устану

От ежедневной погони,

Сон мне приснится знакомый,

Ночи короткой награда:

Хлопают черные ставни,

Цокают звонкие кони

В городе Понта Дельгада,

В городе Понта Дельгада.

Остров Хиос, остров Самос, остров Родос…

Я немало поскитался по волнам.

Отчего же я испытываю робость,

Прикасаясь к вашим древним именам?

Возвращая позабывшиеся годы,

От Невы моей за тридевять земель,

Нас качают ваши ласковые воды, —

Человечества цветная колыбель.

Пусть на суше, где призывно пахнут травы,

Ждут опасности по десять раз на дню! —

Черный парус, что означить должен траур,

Белым парусом на мачте заменю.

Трудно веровать в единственного Бога, —

Прогневится и тебя прогонит прочь.

На Олимпе же — богов бессмертных много, —

Кто-нибудь да согласится нам помочь.

Что нам Азия, что тесная Европа, —

Мало проку в коммунальных теремах!

Успокоится с другими Пенелопа,

Позабудет про папашу Телемак.

И плывем мы, беззаботны, как герои,

Не жалеющие в жизни ничего,

Мимо Сциллы и Харибды, мимо Трои,

Мимо детства моего и твоего.

Тучи светлый листок у луны на мерцающем диске.

Вдоль по лунной дорожке неспешно кораблик плывет.

Я плыву на восток голубым океаном Индийским,

Вдоль тропических бархатных благословенных широт.

Пусть, напомнив про дом, догоняют меня телеграммы,

Пусть за дальним столом обо мне вспоминают друзья.

Если в доме моем разыграется новая драма,

В этой драме, наверно, не буду участвовать я.

Луч локатора сонный кружится на темном экране.

От тебя в стороне и от собственной жизни вдали,

Я плыву, невесомый, в Индийском ночном океане,

Навсегда оторвавшись от скованной стужей земли.

Завтра в сумраке алом поднимется солнце на осте,

До тебя донося обо мне запоздалую весть.

Здесь жемчужин навалом, как в песне Индийского гостя,

И алмазов в пещерах, конечно же, тоже не счесть.

Пусть в последний мой час не гремит надо мной канонада,

Пусть потом новоселы мое обживают жилье,

Я живу только раз, мне бессмертия даром не надо,

Потому что бессмертие — то же, что небытие.

Жаль, подруга моя, что тебе я не сделался близким.

Слез напрасно не трать — позабудешь меня без труда.

Ты представь, будто я голубым океаном Индийским

Уплываю опять в никуда, в никуда, в никуда…

Спасибо, что петь разрешили,

Спасибо, спасибо.

Мы все в синяках и ушибах,

Нам петь — не по силам.

Мы все на дороге к погосту,

В долгах и болезнях.

Оставьте свое эпигонство —

Оно бесполезно.

Спасибо, что петь разрешили,

Спасибо, спасибо.

Мы стали седы и плешивы,

И смотрим спесиво.

Поют о другом иноверцы

С других пьедесталов.

Состарился голос, и сердце

Устало, устало.

Спасибо, что петь разрешили,

Спасибо, спасибо.

Мы не были непогрешимы,

Но благ не просили.

От мест отгремевшего боя,

Где нет обелиска,

Мы песни уносим с собою

Не близко, не близко.

Спасибо, что петь разрешили,

Но чуточку поздно,

В январской заснеженной шири

Светло и морозно.

Надолго ли нынче на свете

Погода такая?

А песня кружится, как ветер,

Смолкая, смолкая.

Все, что будет со мной, знаю я наперед,

Не ищу я себе провожатых.

А на Чистых прудах лебедь белый плывет,

Отвлекая вагоновожатых.

На бульварных скамейках галдит малышня,

На бульварных скамейках разлуки.

Ты забудь про меня, ты забудь про меня,

Не заламывай тонкие руки.

Я смеюсь пузырем на осеннем дожде.

Надо мной — городское движенье.

Всё круги по воде, всё круги по воде

Разгоняют мое отраженье.

Все, чем стал я на этой земле знаменит —

Темень губ твоих, горестно сжатых…

А на Чистых прудах лед коньками звенит,

Отвлекая вагоновожатых.

Позабудьте свои городские привычки, —

В шуме улиц капель не слышна.

Отложите дела — и скорей к электричке:

В Переделкино входит весна.

Там зеленые воды в канавах проснулись,

Снег последний к оврагам приник.

На фанерных дощечках названия улиц —

Как заглавия давние книг.

Там, тропинкой бредя, задеваешь щекою

Паутины беззвучную нить.

И лежит Пастернак над закатным покоем,

И веселая церковь звонит.

А в безлюдных садах и на улицах мглистых

Над дыханием влажной земли

Молча жгут сторожа прошлогодние листья —

Миновавшей весны корабли.

И на даче пустой, где не хочешь, а пей-ка

Непонятные горькие сны,

Заскрипит в темноте под ногами ступенька,

И Светлов подмигнет со стены.

И поверить нельзя невозможности Бога

В ранний час, когда верба красна.

И на заячьих лапках, как в сердце — тревога,

В Переделкино входит весна.

А над Москвою небо невесомое.

В снегу деревья с головы до пят.

И у Ваганькова трамваи сонные

Как лошади усталые стоят.

Встречаемый сварливою соседкою,

Вхожу к тебе, досаду затая.

Мне не гнездом покажется, а клеткою

Несолнечная комната твоя.

А ты поешь беспомощно и тоненько,

И, в мире проживающий ином,

Я с твоего пытаюсь подоконника

Дельфинию увидеть за окном.

Слова, как листья, яркие и ломкие

Кружатся, опадая с высоты,

А за окном твоим — заводы громкие

И тихие могильные кресты.

Но суеты постылой переулочной

Идешь ты мимо, царственно слепа.

Далекий путь твой до ближайшей булочной

Таинственен, как горная тропа.

А над Москвою небо невесомое.

В снегу деревья с головы до пят.

И у Ваганькова трамваи сонные

Как лошади усталые стоят.

На Ваганьковом горят сухие листья.

Купола блестят на солнце — больно глазу.

Приходи сюда и молча помолись ты.

Даже если не молился ты ни разу.

Облаков плывет небесная отара

Над сторожкой милицейскою унылой,

И застыла одинокая гитара,

Как собака над хозяйскою могилой.

Ветви черные раскачивают ветры

Над прозрачной неподвижною водою,

И ушедшие безвременно поэты

Улыбаются улыбкой молодою.

Их земля теперь связала воедино,

Опоила их, как водкою, дурманом.

Запах вянущих цветов и запах дыма —

Все проходит в этом мире безымянном.

На Ваганьковом горят сухие листья.

За стеной звонит трамвай из дальней дали.

Приходи сюда и молча помолись ты —

Это осень наступает не твоя ли?

Нам с годами ближе

Станут эти песни,

Каждая их строчка

Будет дорога…

Снова чьи-то лыжи

Греются у печки,

На плато полночном

Снежная пурга.

Что же, неужели

Прожит век недлинный?

С этим примириться

Все же не могу.

Как мы песни пели

В доме на Неглинной

И на летнем чистом

Волжском берегу!

Мы болезни лечим,

Мы не верим в бредни,

В суматохе буден

Тянем день за днем.

Но тому не легче,

Кто уйдет последним —

Ведь заплакать будет

Некому о нем.

Нас не вспомнят в избранном

Мы писали плохо…

Нет печальней участи

Первых петухов.

Вместе с Юрой Визбором

Кончилась эпоха —

Время нашей юности.

Песен и стихов.

Нам с годами ближе

Станут эти песни.

Каждая их строчка Будет дорога…

Снова чьи-то лыжи

Греются у печки,

На плато полночном

Снежная пурга.

Предательство, предательство, предательство,

предательство, —

Души незаживающий ожог.

Рыдать устал, рыдать устал, рыдать устал, рыдать устал,

Рыдать устал над мертвыми рожок.

Зовет за тридевять земель трубы серебряная трель,

И лошади несутся по стерне,

Но что тебе святая цель, когда пробитая шинель

От выстрела дымится на спине?

Вина твоя, вина твоя, что надвое, что надвое,

Судьбу твою сломали, ротозей,

Жена твоя, жена твоя, жена твоя, жена твоя,

Жена твоя и лучший из друзей.

А все вокруг как будто «за», и смотрят ласково в глаза,

И громко воздают тебе хвалу.

А ты — добыча для ворон, и дом твой пуст и разорен,

И гривенник пылится на полу.

Учитесь вы, учитесь вы, учитесь вы, учитесь вы,

Учитесь вы друзьям не доверять.

Мучительно? — Мучительно, мучительно, мучительно, —

Мучительнее после их терять.

И в горло нож вонзает Брут, а под Тезеем берег крут,

И хочется довериться врагу.

Земля в закате и в дыму, я умираю потому,

Что жить без этой веры не могу.

Предательство, предательство, предательство,

предательство, —

Души незаживающий ожог.

Рыдать устал, рыдать устал, рыдать устал, рыдать устал,

Рыдать устал над мертвыми рожок.

Зовет за тридевять земель трубы серебряная трель,

И лошади несутся по стерне.

Но что тебе святая цель, когда пробитая шинель

От выстрела дымится на спине?

Сильный и бессильный, винный и безвинный,

Словно в кинофильме («Восемь с половиной»),

Забываю вещи, забываю даты, —

Вспоминаю женщин, что любил когда-то.

Вспоминаю нежность их объятий сонных,

В городах заснеженных, в горницах тесовых.

В теплую Японию улетали стаи.

Помню все, — не помню, почему расстались.

Вспоминаю зримо декораций тени,

Бледную от грима девочку на сцене.

Балаган запойный песенных ристалищ.

Помню все, — не помню, почему расстались.

Тех домов обои, где под воскресенье

Я от ссор с собою находил спасенье.

Засыпали поздно, — поздно просыпались.

Помню все, — не помню, почему расстались.

Странно, очень странно мы с любимой жили:

Как чужие страны, комнаты чужие.

Обстановку комнат помню — до детали.

Помню все, — не помню, почему расстались.

Век устроен строго: счастье — до утра лишь.

Ты меня в дорогу снова собираешь.

Не печалься, полно, видишь — снег растаял.

Одного не вспомню, — почему расстались.

Небеса ли виной или местная власть,

от какой непонятно причины, —

мы куда бы ни шли, — нам туда не попасть

ни при жизни, ни после кончины.

Для чего ты пришел в этот мир, человек,

если горек твой хлеб и недолог твой век

между дел ежедневных и тягот?

Бесконечна колючками крытая степь.

Пересечь её всю никому не успеть

ни за день, ни за месяц, ни за год.

Горстку пыли оставят сухие поля

на подошвах, от странствий истертых.

Отчего нас, скажите, родная земля

ни живых не приемлет, ни мертвых?

Ведь земля остаётся всё той же землей,

станут звезды, сгорев, на рассвете золой, —

только дыма останется запах.

Неизменно составы идут на восток,

и верблюда качает горячий песок,

и вращается небо на запад.

И куда мы свои ни направим шаги,

и о чем ни заводим беседу,

всюду коршун над нами снижает круги

и лисица крадется по следу.

Для чего ты пришел в этот мир, человек,

если горек твой хлеб и недолог твой век,

и дано тебе сделать немного?

Что ты нажил своим непосильным трудом?

Ненадежен твой мир и непрочен твой дом —

все дорога, дорога, дорога…

Сон привиделся мне наяву, наяву, —

Я на судне во сне в океане плыву.

На корме, где от досок ступням горячо,

Ветер северный тронул меня за плечо.

И спросил я у ветра: «Послушай-ка, брат,

Почему так тебе я особенно рад?

Почему все смотрю я на след за кормой?

Почему так хочу я вернуться домой?

Я родительский дом вижу в той стороне.

Там ни ночью ни днем свет не гасят в окне.

Утомясь от забот, и не ведая сна,

Меня матушка ждет у окна, у окна».

Шепчет ветер: «Ты слов понапрасну не трать.

Где родительский кров, там не ждет тебя мать.

В стороне от жилья серый камень стоит, —

Мать родная твоя под тем камнем лежит».

«Ты не бей меня влет, — эта рана сильна.

На Земле меня ждет молодая жена.

Тяжело ей в разлуке, но к ней я приду.

Отведут ее руки любую беду».

Шепчет ветер, и вторит седая волна:

«Не приветит тебя молодая жена.

Уж давно не глядит она вслед кораблю,

Все равно, — говорит, — я его не люблю».

«Кто же тянет ко мне золотые лучи?

Кто негромко во сне окликает в ночи?

Кто назад меня манит в родные края?»

«Это песня твоя, это песня твоя».

Сон привиделся мне наяву, наяву, —

Я на судне во сне в океане плыву.

Судно набок креня, окликая: «Постой!»

Догоняет меня звук пустой, звук пустой.

Нам разлука с тобой знакома,

Как у времени ни проси,

Он горит у подъезда дома,

Неуютный огонь такси.

Чемодан мой несут родные,

И зеленый огонь погас,

И плывут твои мостовые,

Может, нынче в последний раз.

Мне не ждать на твоих вокзалах,

Не стоять на твоих мостах,

Видно, времени было мало

Мне прижиться в этих местах.

Как приехавший, как впервые,

Отвести не могу я глаз,

И плывут твои мостовые

Может, нынче о последний раз.

Не вернуть уходящих суток

Ненадежной шумихой встреч,

Четких улиц твоих рисунок

От распада не уберечь.

Восстановят ли их живые,

Вспоминая погибших нас?

И плывут твои мостовые

Может, нынче в последний раз.

Когда на сердце тяжесть

И холодно в груди,

К ступеням Эрмитажа

Ты в сумерки приди,

Где без питья и хлеба,

Забытые в веках,

Атланты держат небо

На каменных руках.

Держать его, махину,

Не мед — со стороны.

Напряжены их спины,

Колени сведены.

Их тяжкая работа

Важней иных работ:

Из них ослабни кто-то —

И небо упадет.

Во тьме заплачут вдовы,

Повыгорят поля,

И встанет гриб лиловый,

И кончится Земля.

А небо год от года

Все давит тяжелей,

Дрожит оно от гуда

Ракетных кораблей.

Стоят они, ребята,

Точеные тела,

Поставлены когда-то —

А смена не пришла.

Их свет дневной не радует,

Им ночью не до сна,

Их красоту снарядами

Уродует война.

Стоят они, навеки,

Уперши лбы в беду,

Не боги — человеки,

Привычные к труду.

И жить еще надежде

До той поры, пока

Атланты небо держат

На каменных руках.

И снова закаты мглисты,

И пахнет сырой золой.

Ковры-самолеты листьев

Над синей скользят землей.

И низко туманы влажные

Плывут вослед.

Ведь вовсе не так уж важно,

Что крыльев нет.

Сигналит гусь утомленным,

Словно такси во мгле.

Звезды огонек зеленый

Дрожит на его крыле.

И низко туманы влажные

Плывут вослед.

Ведь вовсе не так уж важно,

Что крыльев нет.

И если усну теперь я,

Не твой я уже, не твой. —

Усталое пенье перьев

Я слышу над головой,

И низко туманы влажные

Плывут вослед.

Ведь вовсе не так уж важно,

Что крыльев нет.

Мне трудно, вернувшись назад,

С твоим населением слиться,

Отчизна моя, Ленинград,

Российских провинций столица.

Как серы твои этажи,

Как света на улицах мало!

Подобна цветенью канала

Твоя нетекучая жизнь.

На Невском реклама кино,

А в Зимнем по-прежнему Винчи.

Но пылью закрыто окно

В Европу, ненужную нынче.

Десятки различных примет

Приносят тревожные вести:

Дворцы и каналы на месте,

А прежнего города нет.

Но в плеске твоих мостовых

Милы мне и слякоть, и темень,

Пока на гранитах твоих

Любимые чудятся тени

И тянется хрупкая нить

Вдоль времени зыбких обочин,

И теплятся белые ночи,

Которые не погасить.

И в рюмочной на Моховой

Среди алкашей утомленных

Мы выпьем за дым над Невой

Из стопок простых и граненых —

За шпилей твоих окоем,

За облик немеркнущий прошлый,

За то, что, покуда живешь ты,

И мы как-нибудь проживем.

Меж Москвой и Ленинградом

Над осенним желтым чадом

Провода летят в окне.

Меж Москвой и Ленинградом

Мой сосед, сидящий рядом,

Улыбается во сне.

Взлет, падение — и снова

Взлет, паденье — и опять

Мне судьба велит сурово

Все сначала начинать.

Меж Москвой и Ленинградом

Я смотрю спокойным взглядом

Вслед несущимся полям.

Все события и люди,

Все, что было, все, что будет,

Поделились пополам.

Меж Москвой и Ленинградом

Семь часов — тебе награда,

В кресло сядь и не дыши,

И снует игла экспресса,

Сшить стараясь ниткой рельса

Две разрозненных души.

Меж Москвой и Ленинградом

Теплый дождь сменился градом,

Лист родился и опал.

Повторяют ту же пьесу

Под колесами экспресса

Ксилофоны черных шпал.

Белит ветер снегопадом

Темь оконного стекла…

Меж Москвой и Ленинградом

Вот и жизнь моя прошла.

Нам ночами июльскими не спать на сене,

Не крутить нам по комнатам сладкий дым папирос.

Перелетные ангелы летят на Север,

И их нежные крылья обжигает мороз.

Опускаются ангелы на крыши зданий,

И на храмах покинутых ночуют они,

А наутро снимаются в полет свой дальний,

Потому что коротки весенние дни.

И когда ветры теплые в лицо подуют

И от лени последней ты свой выронишь лом, —

Это значит, навек твою башку седую

Осенит избавление лебединым крылом.

Вы не плачьте, братишечки, по давним семьям,

Вы не врите, братишечки, про утраченный юг, —

Перелетные ангелы летят на Север,

И тяжелые крылья над тундрой поют.

У испанской границы пахнет боем быков,

Взбаламученной пылью и запекшейся кровью.

У испанской границы не найдешь земляков,

Кроме тех, что легли здесь — серый крест в изголовье.

Каталонские лавры над бойцами шумят,

Где-то плачут над ними магаданские ели.

Спят комбриги полегших понапрасну бригад,

Трубачи озорные постареть не успели.

Эй, ребята, вставайте, — нынче время не спать,

На седые шинели пришивайте петлицы.

Вы бригаду под знамя соберите опять

У испанской границы, у испанской границы!

Но молчат комиссары в той земле ледяной.

Им в завьюженной тундре солнце жаркое снится.

И колымские ветры все поют надо мной

У испанской границы, у испанской границы.

Треблинка, Треблинка,

Чужая земля.

Тропинкой неблизкой

Устало пыля,

Всхожу я, бледнея,

На тот поворот,

Где дымом развеян

Мой бедный народ.

Порою ночною

Все снится мне сон;

Дрожит подо мною

Товарный вагон,

И тонко, как дети,

Кричат поезда,

И желтая светит

На небе звезда.

Недолго иль длинно

На свете мне жить,

Треблинка, Треблинка,

Я твой пассажир.

Вожусь с пустяками,

Но все — до поры:

Я камень, я камень

На склоне горы.

Плечом прижимаюсь

К сожженным плечам,

Чтоб в марте и в мае

Не спать палачам.

Чтоб помнили каты —

Не кончился бой!

Я камень, я камень,

Над их головой.

Отрекись, Галилей, отрекись,

От науки ради науки.

Нечем взять художнику кисть,

Если каты отрубят руки.

Нечем гладить бокал с вином

И подруги бедро крутое,

А заслугу признать виной

Для тебя ничего не стоит.

Пусть потомки тебя бранят

За невинную эту подлость;

Тяжелей не видеть закат,

Чем под актом поставить подпись.

Тяжелей не слышать реки,

Чем испачкать в пыли колено.

Отрекись, Галилей, отрекись —

Что изменится во Вселенной?

Ах, поэты и мудрецы,

Мы моральный несем убыток

В час, когда святые отцы

Волокут нас к станкам для пыток.

Отрекись, глупцам вопреки,

Кто из умных тебя осудит?

Отрекись, Галилей, отрекись —

Мне от этого легче будет.

Ну кто в наши дни поет?

Ведь воздух от гари душен.

И рвут мне железом рот,

Окурками тычут в душу.

Ломает меня палач

На страх остальному люду,

И мне говорят: «Заплачь!»

А я говорю: «Не буду!»

Пихнут меня в общий строй,

Оденут меня солдатом,

Навесят медаль — герой,

Покроют броней и матом.

Мне водку дают, как чай.

Чтоб храбрым я был повсюду,

И мне говорят: «Стреляй!»

А я говорю: «Не буду!»

А мне говорят: «Ну, что ж,

Свою назови нам цену.

Объявим, что ты хорош,

Поставим тебя на сцену».

Врачуют меня врачи,

Кроят из меня Иуду,

И мне говорят: «Молчи!»

А я говорю: «Не буду!»

Я маршал, посылающий на бой

Своих ушастых стриженых мальчишек.

Идут сейчас веселою гурьбой,

А завтра станут памятников тише.

В огонь полки гоню перед собой,

Я маршал, посылающий на бой.

Я славою отмечен с давних пор.

Уже воспеты псе мои деянья,

Но снится мне зазубренный топор,

И красное мне снится одеянье,

И обелисков каменная твердь.

Я маршал, посылающий на смерть.

Пока в гостях бахвалится жена,

Один бреду я по своим хоромам,

И звякают негромко ордена

Неугомонным звоном похоронным,

И заглушить его мне не суметь —

Я маршал, посылающий на смерть.

Не знающему робости в боях,

Немало раз пришлось мне нюхать порох,

Но странный я испытываю страх

В пустых соборах и на школьных сборах.

И победить его мне не суметь…

Я маршал, посылающий на смерть.

Крупа просыпается с неба.

Зима приближается к марту.

По рыхлому чёрному снегу

Увозят посадницу Марфу.

Храпят отдохнувшие кони,

Кричат на дорогах вороны.

Со всех четырёх колоколен

Плывут похоронные звоны.

Мой город, надломленный колос,

Что встал у обочин, рыдая,

Рассыпется медный твой голос

На тихие слёзы Валдая.

Снести тебе будет легко ли

Чужих самодержцев законы?

Со всех четырёх колоколен

Плывут похоронные звоны.

Прощай, новгородское вече:

Умру среди дальних земель я.

Тебе уготовано вечно

Московского пира похмелье.

Ах, град мой, что весел и волен!

Ах, Волхова берег зелёный!

Со всех четырёх колоколен

Плывут похоронные звоны.

А в Донском монастыре —

Зимнее убранство.

Спит в Донском монастыре

Русское дворянство.

Взяв метели под уздцы,

За стеной, как близнецы,

Встали новостройки.

Снятся графам их дворцы,

А графиням — бубенцы

Забубённой тройки.

А в Донском монастыре —

Время птичьих странствий.

Спит в Донском монастыре

Русское дворянство.

Дремлют, шуму вопреки, —

И близки и далеки

От грачиных криков —

Камергеры-старики,

Кавалеры-моряки

И поэт Языков.

Ах, усопший век баллад —

Век гусарской чести!

Дамы пиковые спят

С Германами вместе.

Под бессонною Москвой,

Под зеленою травой

Спит и нас не судит

Век, что век закончил свой

Без войны без мировой,

Без вселенских сует.

Листопад и монастыре.

Вот и осень, — здравствуй.

Спит в Донском монастыре

Русское дворянство.

Век двадцатый на дворе,

Теплый дождик в сентябре,

Лист летит в пространство.

А в Донском монастыре

Сладко спится на заре

Русскому дворянству.

Снова рябь на воде и сентябрь на дворе.

Я брожу в Новодевичьем монастыре.

Где невесты-березы, склоняясь ко рву,

Словно девичьи слезы, роняют листву.

Здесь все те, кто был признан в народе, лежат,

Здесь меж смертью и жизнью проходит межа,

И кричит одинокая птица, кружа,

И влюбленных гоняют с могил сторожа.

У нарядных могил обихоженный вид.

Здесь и тот, кто убил, рядом с тем, кто убит.

Им легко в этом месте, — ведь тот и другой

Жизни отдали вместе идее одной.

Дым плывет, невесом. Тишина, тишина.

Осеняет их сон кружевная стена,

И металлом на мраморе их имена,

Чтобы знала, кого потеряла, страна.

А в полях под Москвой, а в полях под Орлом,

Порыжевшей травой, через лес напролом,

Вдоль освоенных трасс на реке Колыме,

Ходит ветер, пространство готовя к зиме.

Зарастают окопы колючим кустом, —

Не поймешь, кто закопан на месте пустом.

Без имен их земля спеленала, темна,

И не знает, кого потеряла, страна.

Я люблю по холодной осенней поре

Побродить в Новодевичьем монастыре.

День приходит, лилов, и уходит назад,

Тусклый свет куполов повернув на закат.

Не хочу под плитой именною лежать, —

Мне б водою речной за стеною бежать,

Мне б песчинкою лечь в монастырь, что вместил

Территорию тех безымянных могил.

Куда, петербургские жители,

Толпою веселой бежите вы?

Какое вас гонит событие

В предместье за чахлый лесок?

Там зонтики белою пеною,

Мальчишки и люди степенные.

Звенят палашами поенные,

Оркестр играет вальсок.

Ах, летчик отчаянный Уточкин,

Шоферские вам не идут очки.

Ну, что за нелепые шуточки —

Скользить по воздушной струе?

И так ли уж вам обязательно,

Чтоб вставшие к празднику затемно,

Глазели на вас обыватели,

Роняя свои канотье?

Коляскам тесно у обочины.

Взволнованы и озабочены,

Толпятся купцы и рабочие,

И каждый без памяти рад

Увидеть, как в небе над городом,

В пространстве, наполненном холодом,

Под звуки нестройного хора дам,

Нелепый парит аппарат.

Он так неуклюж и беспомощен!

Как парусник, ветром влеком еще.

Опору над бездной винтом ища,

Несется он над головой.

Ах, эта забава не кстати ли?

За отпрысков радуйтесь, матери,

Поскольку весьма занимателен

Сей праздничный трюк цирковой.

Куда, петербургские жители,

Толпою веселой бежите вы?

Не чертят свои след истребители

У века на самой заре.

Свод неба пустынен и свеж еще, —

Достигнут лишь первый рубеж еще.

Не завтра ли бомбоубежище

Откроют у вас во дворе?

Когда закрыт аэропорт,

Мне в шумном зале вспоминается иное, —

Во сне летя во весь опор,

Негромко лошади вздыхают за стеною.

Поля окрестные мокры,

На сто губерний ни огня, ни человека.

Ах, постоялые дворы,

Аэропорты девятнадцатого века!

Сидеть нам вместе до утра,

Давайте с вами познакомимся получше.

Из града славного Петра

Куда, скажите, вы торопитесь, поручик?

В края обвалов и жары,

Под брань начальства и под выстрелы абрека.

Ах, постоялые дворы,

Аэропорты девятнадцатого века!

Куда ни ехать, ни идти,

В любом столетии, в любое время года,

Разъединяют нас пути, объединяет нас,

Объединяет нас лихая непогода.

О, как друг к другу мы добры,

Когда бесчинствует распутица на реках!

Ах, постоялые дворы,

Аэропорты девятнадцатого века!

Какая общность в этом есть?

Какие зыбкие нас связывают нити?

Привычно чокаются здесь

Поэт с фельдъегерем, — гонимый и гонитель.

Оставим споры до поры, —

Вино заздравное — печали лучший лекарь.

Ах, постоялые дворы,

Аэропорты девятнадцатого века!

Пора прощаться нам, друзья,

Окошко низкое в рассветной позолоте.

Неся нас в разные края,

Рванутся тройки, словно лайнеры на излете.

Похмелье карточной игры,

Тоска дорожная да будочник-калека,

Ах, постоялые дворы,

Аэропорты девятнадцатого века!

По-весеннему солнышко греет

На вокзалах больших городов.

Из Германии едут евреи

Накануне тридцатых годов.

Поезд звонко и весело мчится

По стране безмятежной и чистой,

В воды доброго старого Рейна

Смотрят путники благоговейно.

Соплеменники, кто помудрее,

Удивляются шумно: «Куда вы?

Процветали извечно евреи

Под защитой разумной державы.

Ах, старинная Кельнская площадь!

Ах, Саксонские светлые рощи!

Без земли мы не можем немецкой, —

Нам в иных государствах — не место».

Жизнь людская — билет в лотерее, —

Предсказанья — не стоят трудов.

Из Германии едут евреи

Накануне тридцатых годов.

От Германии, Родины милой,

Покидая родные могилы,

Уезжают евреи в печали, —

Их друзья пожимают плечами.

Знакомые граждане и гражданки,

Передаю вам пламенный привет.

Спит вся Москва, и только на Лубянке

Не гаснет свет, не гаснет свет.

Нас с детства учат мудрости привычной:

Не трогают тебя, и ты не тронь.

А мы стремимся к правде горемычной,

Как бабочки стремятся на огонь.

Мне у барака сумрачные ели

Придется наблюдать еще не раз.

С тобой давно мы в том огне сгорели,

А кто-то в нем сгорает и сейчас.

Мне век не знать ни бабы, ни полбанки,

Назад дороги не было и нет.

Спит вся Москва, и только на Лубянке

Не гаснет свет, не гаснет свет.

Нищета по всей Земле

И тщета.

Почему при короле

Нет шута?

В небе птиц кружится стая,

Но вакансия пустая

В штате датского двора,

Как вчера.

Шут бы Гамлета отвлек,

Рассмешил, —

Он бы браться за клинок

Не спешил.

Не лежал бы Гамлет в яме,

А смеялся бы с друзьями,

И забыли бы про тень

В тот же день.

Окрик стражника во мгле,

Звон щита.

Почему при короле

Нет шута?

Меж камней ржавеют латы,

Спотыкаются солдаты,

И качаются вдали

Корабли.

Чаша красным на столе

Налита.

Почему при короле

Нет шута?

Для действительного трона

Шут важнее, чем корона, —

Уберечь страну от смут

Может шут.

Каркнул ворон на столе:

Власть не та, —

Почему при короле

Нет шута?

В стороне, где нету смеха,

Только крик разносит эхо,

Только лязганье мечей

Палачей.

Нищета по всей Земле

И тщета.

Почему при короле

Нет шута?

Нищета по вйси Земле

И тщета…

Время ненастное, ветер неласковый,

хмурь ленинградская.

Площадь Сенатская, площадь Сенатская,

площадь Сенатская.

Цокали, цокали, цокали, цокали,

цокали лошади

Около, около, около, около,

около площади.

Мысли горячие, мысли отважные,

мысли преступные.

Вот она — рядом, доступная каждому

и — недоступная.

Днями-неделями выйти не смели мы, —

время нас не щадит.

Вот и остались мы, вот и состарились

около площади.

Так и проходят меж пьяной беседою,

домом и службою

Судьбы пропавшие, песни неспетые,

жизни ненужные…

Цокали, цокали, цокали, цокали,

цокали лошади

Около, около, около, около,

около площади.

Ах, зачем вы убили

Александра Второго?

Пали снежные крылья

На булыжник багровый.

В полном трауре свита

Смешит к изголовью, —

Кровь народа открыта

Государевой кровью.

Ненавистники знати,

Вы хотели того ли?

Не сумели понять вы Народа и Воли.

Он в подобной заботе

Нуждался едва ли, —

Вас и на эшафоте

Мужики проклинали.

Бросьте браунинг ржавый, —

Было б знать до поры вам:

Не разрушить державы

Неожиданным взрывом.

Может снег этот сонный

Лишь медленно таять, —

Не спешите же, Соня,

Метальщиков ставить.

Как пошло, так и вышло, —

Неустройства и войны,

Пулеметные вышки,

И крики конвойных.

Туча черная пыли

Над колонной суровой…

Ах, зачем вы убили

Александра Второго?

Осуждаем вас, монахи, осуждаем.

Не воюйте, вы монахи, с государем.

Государь у нас — помазанник божий.

Никогда он быть неправым не может.

Не губите вы обитель, монахи,

В броневые не рядитесь рубахи,

На чело не надвигайте шеломы, —

Крестным знаменьем укроем чело мы.

Соловки — невелика крепостица.

Вам молиться бы пока, да поститься,

Бить поклоны Богородице-деве, —

Что шумите вы в железе и гневе?

Не суда ли там плывут? Не сюда ли?

Не воюйте вы, монахи, с государем.

На заутрене отстойте последней, —

Отслужить вам не придется обедни.

Ветром южным паруса задышали.

Рати дружные блестят бердышами.

Бою выучены царские люди. —

Никому из вас пощады не будет.

Плаха красным залита и поката.

Море Белое красно от заката.

Шелка алого рубаха у ката,

И рукав ее по локоть закатан.

Шелка алого рубаха у ката,

И рукав ее по локоть закатан.

Враз поднимется топор, враз ударит…

Не воюйте вы, монахи, с государем.

Шорох волн набегающих слышен

И далекое пенье трубы.

Над дворцовою острою крышей

Золоченые светят гербы.

Пол паркетный в покоях не скрипнет.

Бой часов раздается не вдруг.

Император играет на скрипке, —

Государство уходит из рук.

Держит строй у ограды пехота —

Государева верная рать.

Надо срочно приказывать что-то, —

Что-то можно еще предпринять.

Спят в пруду золоченые рыбки.

Режут в кухне петрушку и лук.

Император играет на скрипке, —

Государство уходит из рук.

Приближенные в страшной тревоге.

Приближается пьеса к концу.

Приближаясь по пыльной дороге,

Кавалерия скачет к дворцу.

В голос скрипки, тревожный и зыбкий,

Посторонний вплетается звук.

Император играет на скрипке, —

Государство уходит из рук.

Блеском сабель и пламенем алым

Ненавистных пугая вельмож,

Он вернется огнем и металлом,

На себя самого непохож.

А пока — одинокий и хлипкий, —

Завершая свой жизненный круг,

Император играет на скрипке, —

Государство уходит из рук.

В краю, где суровые зимы,

Где зелень болотной травы,

Дворец архитектор Трезини

Поставил у края Невы.

Плывет смолокуренный запах,

Кружится дубовый листок.

Полдюжины окон на Запад,

Полдюжины на Восток.

Земные кончаются тропы

У серых морей на краю.

То Азия здесь, то Европа,

Диктует погоду свою.

То ливень балтийский внезапен,

То ветер сибирский жесток.

Полдюжины окон на Запад,

Полдюжины на Восток.

Не в этой ли самой связи мы

Вот так с той поры и живем,

Как нам архитектор Трезини

Поставил сей каменный дом?

То вновь орудийные залпы,

То новый зеленый росток.

Полдюжины окон на Запад,

Полдюжины на Восток.

Покуда мы не позабыли,

Как был архитектор толков,

Пока золоченые шпили

Несут паруса облаков.

Плывет наш кораблик пузатый,

Попутный поймав ветерок, —

Полдюжины окон на Запад,

Полдюжины на Восток.

С чем там почта к тебе полевая

В дом стучится?

И на грязной войне убивают,

Как на чистой.

Днем и ночью зовут замполиты

Там в герои,

Да на грязной войне быть убитым

Хуже втрое.

Видно годы минувшие эти

Все проспал ты,

Что сегодня пошли твои дети

В оккупанты.

Отшумит над горами ненастье,

Снег растает,

А стоять им приказано насмерть

Где поставят.

С чем там почта к тебе полевая

В дом стучится?

И на грязной войне убивают

Как на чистой.

Кружит смерч над ущельем проклятым,

Бог всевышний,

Там, где брат разбирается с братом,

Третий — лишний.

Под огнем он стремительным сгинет,

Под фугаской,

На бесплодной на этой чужбине

На афганской.

Писаря сосчитают потерн,

И негромко

Постучится в закрытые двери

Похоронка.

Клубится за окном пожара едкий чад, —

Не жаворонки в нем, а вороны кричат.

Голодная страна огнем обожжена, —

Гражданская война, гражданская война.

Гражданская война, гражданская война,

Где жизни грош-цена, и Богу грош-цена.

Дымится за межой неубранная рожь,

Где свой и где чужой, никак не разберешь.

Гражданская война, гражданская война,

Где сыты от пшена и пьяны без вина.

Где ждать напрасный труд счастливых перемен,

Где пленных не берут и не сдаются в плен.

Гражданская война, гражданская война,

Земля у всех одна и жизнь у всех одна,

А пулю, что летит, не повернуть назад.

Ты думал — враг убит, а оказалось — брат.

И кровь не смоешь впредь с дрожащих рук своих,

И легче умереть, чем убивать других.

Гражданская война, гражданская война,

Будь проклята она, будь проклята она!

Не стреляй, солдатик, в брата,

Не стреляй в него, сынок.

Как придешь потом обратно

На родительский порог?

В этом шуме, этом гаме,

И соляровом дыму,

Ты сейчас не на афгане,

А в родном своем дому.

Если сам ты из народа,

Не пали в него в упор, —

За его спиной свобода,

За твоей спиной — майор.

От награды проку мало,

А засудят — не беда:

Нет другого трибунала

Кроме Божьего суда.

Будет кровь кипеть, клубиться

На асфальте площадей.

Станешь ты навек убийцей,

Отделенным от людей.

Благодарность перед строем,

Грохот танковый в ночи, —

Призывали нас в герои,

А призвали в палачи.

Не отмоешь после руки

Через день и через год.

Вот приказ: «За/драить люки!»

А потом приказ: «Вперед!»

Нет назад тебе возврата,

Нет минуты ни одной.

Не стреляй, солдатик, в брата,

Не дави его, родной.

Те, кто тянет ладонь к перу,

Не зовите Русь к топору, —

Только в руки возьмешь топор,

Он поскачет во весь опор.

Злой воды, где шуршит шуга,

Не зови на свои луга, —

Утопив твоего врага,

Не вернется река в берега.

Не зовите Русь к топору, —

Пламя вскинется на ветру.

Запылает отцовский дом,

Не загасишь его потом.

Не припомнят былых обид,

Кто убил, и кто был убит, —

Будет помнить хмельной инвалид

Довоенный уютный быт.

Не зовите Русь к топору, —

Этот путь не ведет к добру.

Не от этого ль топора

Помирать вам придет пора?

Мы народ артельный,

Дружим с топором,

В роще корабельной

Сосны подберем.

Православный глянь-ка

С берега народ,

Погляди, как Ванька

По морю плывет.

Осенюсь с зарею

Знаменьем Христа,

Высмолю смолою

Крепкие борта.

Православный глянь-ка

С берега народ, —

Погляди, как Ванька

По морю плывет.

Девку с голой грудью

Я изображу,

Медную орудью

Туго заряжу.

Ты, мортира, грянь-ка

Над пучиной вод, —

Расскажи, как Ванька

По морю плывет.

Тешилась над нами

Барская лоза,

Били нас кнутами,

Брали в железа.

Ты, боярин, глянь-ка

От своих ворот,

Как холоп твой Ванька

По морю плывет.

Море — наша сила,

Море — наша жисть.

Веселись, Россия,

Швеция, держись!

Иноземный глянь-ка

С берега народ, —

Мимо русский Ванька

По морю плывет.

Что мы только за век свой не видели,

Ленинграда привычные жители,

И чужие в ночи истребители,

И разрушенный бомбою дом.

Но в ненастную пору осеннюю

Может в город прийти наводнение,

И суровое это явление

Переносим мы все же с трудом.

Забываем не слишком ли скоро мы,

За делами и за разговорами,

За домашними плотными шторами,

Что неслышной бывает беда,

Что какой бы ни век, ни эпоха вам,

Все равно, хорошо или плохо нам,

По Садовым, Сенным и Гороховым,

Заливает подвалы вода?

Прекратим же ненужные прения,

Наберемся побольше терпения,

И ученых досужие мнения

В строгом сердце своем зачеркнем.

Пусть твердят, что напрасны волнения, —

Знаем все мы давно, тем не менее,

Что бедою грозит наводнение,

Если вдруг позабудут о нем.

Что мы только за век свой не видели,

Городские усталые жители!

Спим тревожно мы в нашей обители,

Репродуктор включив перед сном.

Мы внезапного ждем объявления, —

Твердо помнит мое поколение:

Обернется бедой наводнение,

Если вдруг позабудут о нем.

Что снится ночью прокурору,

Что снится ночью прокурору,

Когда полуночную штору

Качает слабым ветерком?

Не выносить из дома сору,

Не выносить из дома сору,

Не выносить из дома сору

Ему советует горком.

Что видит ночью заседатель,

Что видит ночью заседатель,

Что видит ночью заседатель,

Обняв жены тугой живот?

Ему хоть что под нос подайте,

Ему хоть что под нос подайте,

Ему хоть что под нос подайте, —

Он обязательно кивнет.

А председателю приснится,

А председателю приснится,

Когда сперва ему не спится,

А после он уснет как все,

Что он лишь маленькая спица,

Что он лишь маленькая спица,

Что он лишь маленькая спица

В большом казенном колесе.

А заключенному приснится,

А заключенному приснится,

Когда прожектора зарница

На сонный лагерь упадет,

Что сколько срок его ни длится,

Что сколько лет ему ни биться, —

Район ли, область ли, столица, —

Нигде он правды не найдет.

А у заборчиков дощатых,

При фонарях и автоматах,

Всю ночь вздыхая о девчатах,

Стоит молоденький наряд,

И никого нет виноватых,

И никого нет виноватых,

И никого нет виноватых, —

Лишь невиновный виноват.

Что снится ночью прокурору,

Что снится ночью прокурору,

Что снится ночью прокурору,

Когда впадет он в забытье?

Сны про избу да про корову,

Сны про избу да про корову,

Сны про избу да про корову, —

Про детство давнее свое.

Там где лес грустит о лете,

Где качает сосны ветер,

Где в зеленом лунном свете

Спит озерная вода,

Мы идем в минуты эти

На людей поставить сети, —

Все — и взрослые, и дети,

Разбегайтесь кто куда.

Гномы, гномы, гномы, гномы,

Не дадим житья чужому,

Уведем его от дому

И возьмем на абордаж.

Если ты не пахнешь серой,

Значит ты не нашей веры,

Если с виду ты не серый,

Это значит — ты не наш.

Наших глаз сверкают точки.

Мы слабы поодиночке,

Но собравшись вместе ночью,

Не боимся никого.

Нету сил у инородца

Против нашего народца.

Грудью, ежели придется,

Встанем все на одного.

Гномы, гномы, гномы, гномы,

Не дадим житья чужому,

Уведем его от дому

И возьмем на абордаж.

Если ты не пахнешь серой,

Значит ты не нашей веры,

Если с виду ты не серый,

Это значит — ты не наш.

Мы борцы-энтузиасты.

Человек наш враг и баста!

Словно волки мы зубасты,

Ядовиты, как оса.

За отечество радея,

Изведем его злодея!

Наша главная идея:

Бей людей — спасай леса!

Гномы, гномы, гномы, гномы,

Не дадим житья чужому,

Уведем его от дому

И возьмем на абордаж.

Если ты не пахнешь серой,

Значит ты не нашей веры,

Если с виду ты не серый,

Это значит — ты не наш.