Теперь мы на время расстанемся с так называемыми цивилизованными странами Мексики и очутимся по ту сторону границы, где простирается и ныне еще очень мало исследованная территория, — так называемые земли индейцев. Они простираются на сотни миль от Рио-Гранде-дель-Норте, Арканзаса с одной стороны и Новой Мексики, части Калифорнии, Орегона вплоть до Скалистых гор и до границы Канады. Эта обширнейшая территория суживается с каждым годом, и границы ее изменяются со дня на день, благодаря постепенному и постоянному натиску все далее и далее вторгающихся бледнолицых, прорубающих себе с топором в руках путь к неведомым странам, вырубая девственные леса, культивируя саванны, воздвигая асиенды и разводя плантации посреди диких пампасов.
Прошла уже около двух месяцев после того, как совершились описанные нами в предыдущих главах события.
И вот мы находимся теперь в одной из самых живописных, но диких местностей Апачерии46.
Было около девяти часов вечера; ночь была тихая, теплая, звездная; созвездие Южного Креста ярко выделялось на темном небосклоне; полная луна, медленно плывя среди облаков, освещала своим таинственным, фантастическим светом мрачный пейзаж, среди которого возвышалась, как грозный призрак на высокой горе, среди гранитных скал, асиенда дель-Энганьо.
Мрачные, черные тени предметов принимали гигантские размеры; поток мчался между скал, пенясь и шумя, перескакивал с утеса на утес, местами отражая в своих водах трепетный лик луны. Мириады светящихся мушек и светляков кружились в прозрачном воздухе, напоенном ароматами трав.
Лишь изредка тоскливый крик совы нарушал мертвую тишину, давившую, точно гнетом, душу человека среди этой пустынной и угрюмой местности. Вдруг высокие окна асиенды осветились красноватым огнем, затем все этажи, один за другим, заблестели огнями, и в несколько мгновений все это таинственное жилище разом осветилось сверху донизу, ярко выделяясь на темном фоне окружающей местности и изливая на ближайшие предметы красновато-багровый отблеск. В то же время в тени развесистых деревьев опушки послышался какой-то слабый шорох, кусты осторожно раздвинула чья-то рука, и в темной зелени показались две головы, всего на несколько дюймов над землей, очевидно, люди эти лежали, распростершись на траве, и теперь глаза их с тревогой жадно устремились на асиенду.
— Вы видите? — сказал один из них голосом чуть слышным, но явственным, скорее похожим на слабое дыхание ветерка, чем на человеческую речь.
— Вижу! — отвечал другой таким же слабым шепотом. Вслед за тем кусты мерно, едва заметно заколыхались, и из них мало-помалу стали появляться плечи, а там и торсы двоих мужчин, а вскоре они окончательно выползли из кустов и продолжали подвигаться все так же ползком, медленно и осторожно, к гранитным массам, громоздившимся вокруг подножия горы, на которой возвышалась асиенда, и тянувшимся вдоль берегов потока, а местами преграждавшим ему путь настолько, что мутные бурные воды его принуждены были прокладывать себе дорогу, разбиваясь на мелкие каскадики. В этих местах, при некоторой ловкости и умении, можно было перебраться через ручей без особых затруднений.
Очевидно, эти двое отлично знали местность, так как они перешли реку едва омочивши ноги, что, конечно, нисколько не беспокоило их, так как ночь была теплая и тихая.
Перебравшись на тот берег потока, они очутились среди хаоса громадных скал, где было совершенно темно от тени, падавшей сюда от горы. Здесь они могли быть вполне уверены, что никто не увидит их, хотя сами они могли видеть решительно все, что только происходило кругом, а потому, чувствуя себя сравнительно в безопасности, они поднялись на ноги и еще раз осмотрелись кругом.
Кто были эти двое людей? — В окружавшей их темноте нельзя было разглядеть лиц. Но судя по платью, это были степные охотники, вооруженные с головы до ног: у каждого из них было по американской двустволке, по паре пистолетов за поясом, по длинному охотничьему ножу, так называемому bowies—knife. Едва только они успели расположиться в своей засаде, так как избранный ими пост не мог быть ничем иным, как только местом для засады, один из них, опершись на свое ружье обеими руками, сказал небрежно своему товарищу:
— Здесь нам нечего опасаться, здесь мы одни — вы сами видите, compadre47, что это веселенькое место не так людно как paseodeBucarelli или какая-либо другая из улиц Мехико. Нам нечего стесняться, никто нам здесь не помешает говорить о наших делишках. Тут только одни совы да змеи могут нас подслушать, да и то шум каскада этого бешеного потока достаточно заглушает наши голоса.
— Что вы говорите о змеях? — заметил другой, содрогаясь при этом слове.
—А что? Не беспокойтесь о них, у них свои делишки точно так же, как и у нас, и они не тронут нас до тех пор, пока мы сами не будем беспокоить их; змеи — создания трусливые и робкие, они боятся человека и никогда не нападают на него, если только он не вызовет их к тому.
— Ну, слава Богу, а то, признаюсь вам, я крайне недолюбливаю этих ужасных гадов.
— Полноте, вы, такой смелый и отважный, неужели боитесь змей!
— Ужасно! Этот страх сильнее меня, это какое-то непреодолимое отвращение.
— Весьма возможно; но скажите, однако, — добавил он, продолжая разговор, начатый еще в кустах, — что вы думаете о виденном вами?
— Я едва верю своим глазам: как можно было ухитриться взгромоздить там это колоссальное здание?
— Как говорят о том некоторые легенды и сказания… — начал было его собеседник, тоном человека, собирающегося приступить к длинному рассказу.
— Все это глупости! — прервал его товарищ. — Отстаньте от меня, приятель, с вашими вечными легендами. Я знаю, что они все решительно объясняют, даже и необъяснимое, ведь для того они и созданы; но можно допустить, и в этом нет ничего невероятного, что в то время, когда была построена эта асиенда, гора, на которой она стоит, была совершенно иного характера, спускалась в долину пологими скатами и была легко доступна. А впоследствии вся эта местность изменилась вследствие каких-нибудь земных переворотов, вулканических взрывов, землетрясений и тому подобному, из-за чего, конечно, все пути, дороги и все кругом приняло этот ужасный характер разрушения, хаоса и запустения. Строение это очень старое — оно уже стоит, наверное, лет двести, если не более, быть может, с первых времен завоевания или покорения Мексики.
— Нет! Асиенда эта стоит уже почти девятьсот лет.
— Нет, compadre, вы в этом отношении неисправимы, вы все впадаете в легенду! Неужели же вы не видите, что стены этого здания зубчатые, из чего ясно, что оно построено каким-нибудь родовитым испанским вельможей, — а следовательно, после покорения страны?
— Прекрасно, допустим, что все было именно так, как вы говорите, compadre, но объясните мне теперь, как это может быть, что эта асиенда обитаема в настоящее время; ведь эти огни, которые мы видим, не зажглись же сами собой?
— Это ясно! Но что я могу знать об этом?
— Ну, и я так же не могу себе этого объяснить, а потому и спрашиваю вас.
— Вы, конечно, согласитесь со мной, что, не имея крыльев, попасть в это орлиное гнездо никак нельзя — но мы видим, что там живут существа, подобные нам…
— Да, более или менее подобные! — произнес чей-то насмешливый голос так близко подле них, что оба собеседника невольно привскочили и вскинули к плечу свои ружья.
— Ну, тише, не горячитесь! — продолжал все тот же насмешливый голос, — смотрите, не наделайте беды!
— Кто вы такой?
— Тьфу, черт! Неужели страх настолько лишил вас сознанья, что вы даже не узнаете моего голоса?
— Кой черт! Кто вы такой?
— Смотрите, Матадиес, любезный мой приятель, не советую вам говорить о веревке в доме повешенного: в этих местах говорить о нечистом не годится. Что же, Редблад, неужели и вы не узнаете меня? — продолжал неизвестный, приступая к ним еще ближе.
— А-а! Дон Торрибио де Ньеблас! Вы здесь, в такое время! Как это могло случиться? — воскликнул метис, опуская свое ружье к ноге.
— Как видите, приятель, это я, но только не выкликайте так громко моего имени, это совершенно не нужно! Да вы, друзья мои, как я вижу, совсем не опасаетесь!
— Кто же мог ожидать, чтоб здесь, в пустыне…
— Вот именно в пустыне-то и следует всего ожидать и всего опасаться; к тому же ведь я предупредил вас, Матадиес, что увижусь с вами здесь.
— Да это правда, ваша милость, а у меня из головы вон.
— Хм! Что же, мне, видно, не доверяют? — пробормотал угрюмо Редблад.
— Если бы я не доверял вам, то разом покончил бы все расчеты с вами! — строго произнес дон Торрибио, — Но не в этом дело, а скажите мне, нашли вы какой-нибудь путь?
— Ни следа, что говорится! — ответил Редблад.
— А вы, Матадиес?
— Я также.
— К какому же вы пришли заключению?
— Да ни к какому, ваша милость, а вы? — спросили они, теснясь все ближе и ближе к нему.
— Я того мнения, что на асиенду ведет не один путь, а несколько, и что все они существуют и теперь, но только искусно замаскированы.
— Хм, да, замаскированы, — это мило, нечего сказать! насмешливо пробормотал Редблад.
— Увидите! — строго произнес дон Торрибио. — Я берусь вскоре доказать это вам и Матадиесу.
— А что касается меня, то убедить в этом не трудно; для всякого, кто не так глупо суеверен, как mi compadre Редблад — это несомненно и ясно, как Божий день.
— Ей-ей, товарищ, ведь вы не дон Торрибио, говорите получше обо мне!
— Да я не хочу говорить о вас дурно, compadre, я только удостоверяю факт, что вы до крайности суеверны, сердечный друг мой, да к тому же голова ваша полна всякого рода баснями, от которых можно стоя заснуть, и в которые вы верите, как в Бога, это знают все! Я же, со своей стороны, утверждаю, что должны существовать пути, ведущие на асиенду, если не наружные, то скрытые, подземные, какие-нибудь подземелья, ходы вполне удобные, ведущие внутрь асиенды и имеющие один или несколько выходов наружу, где-нибудь у подножия горы.
— Да, в этом может быть доля правды! — согласился метис Редблад, невольно сознавая вероятность этого разумного предположения.
— Все это безусловно верно! — решающим тоном подтвердил дон Торрибио. — Надо только найти эти выходы; их следует искать именно у подошвы этой горы.
— Да, да — но дело это далеко не легкое, вот в чем штука; уже три месяца, как я здесь караулю, шарю, обнюхиваю каждый камень и каждый куст, — и все напрасно! — сказал Матадиес.
— Я могу сказать то же самое, — подтвердил в свою очередь Редблад, — хотя добивался правды иным путем, чем вы, compadre.
— О, в этом я не сомневаюсь, — иронически согласился Матадиес, — но в эту ночь, я почти уверен в том, что мы что-нибудь да откроем из этих тайн.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил его дон Торрибио.
— Ш-ш! Вы ничего не слышите? — осведомился он, прислушиваясь. — Как будто что-то шевелится там в кустах, мне послышался шорох.
Они тоже прислушались.
— Нет, вы, вероятно, ошиблись! — сказали они в один голос.
— Возможно, но мне показалось, что я ясно слышу шум! Впрочем, мы увидим…
— Что же именно заставляет вас надеяться, что сегодня мы не проболтаемся здесь задаром?
— А вот что; перед закатом солнца, мимо меня проехали несколько всадников, направлявшихся в эту сторону. Куда же они могли ехать, если не на асиенду?
— Да, очевидно, они едут сюда.
— Я последовал за ними в некотором отдалении, так, чтобы не быть замеченным, и видел своими глазами, как они скрылись в этом лесу.
— Они были верхами?
— Ну, да! Очевидно, что им известны какие-то тропы, которых мы не знаем.
— А давно вы покинули их след?
— Да минут тридцать-сорок, не более!
— Но в таком случае они должны быть недалеко и, вероятно, скоро будут здесь.
— Конечно; вот потому-то мне и показалось, быть может, что я слышу какой-то шорох… да вот — слышите вы? — на этот раз шум был довольно явствен.
— Очевидно, они ничего не опасаются, потому что не принимают никаких предосторожностей, хотя не редко бывает лучшей предосторожностью вовсе не прибегать ни к каким предосторожностям. Однако, смолкнем на время и будем повнимательнее следить за ними, и будь я не Матадиес, если мы не увидим чего-нибудь любопытного!
Этот Матадиес был парень лет тридцати, худой и сухой, как жердина, саженного роста с красно-кирпичным цветом лица, неправильными резкими чертами и быстрыми маленькими, узкими глазками, серыми и живыми, вечно смеющимися, с хитрым лукавым выражением. Крупный крючковатый нос, напоминавший клюв хищной птицы, свешивался над широким ртом с узкими бесцветными губами и двойным рядом мелких, ослепительно белых зубов, острых и частых, как у гиены. Ловкий, проворный и легкий, как пантера, цепкий, как обезьяна, одаренный исключительной физической силой, хитрый, лукавый и свирепый, как настоящий апач, он представлял собой довольно любопытный тип. К тому же он был отчаянный игрок и за деньги готов был на все. Сварливый и неуживчивый, он во всякое время, не задумываясь, хватался за нож, вследствие чего и получил свое прозвище Матадиес; настоящее же имя этого человека было Хосе Камот; родился он в Уресе, тогдашнем главном городе Соноры.
Ко всем его многочисленным качествам следовало еще добавить безусловную скромность и скрытность, — ему можно было смело доверить любую тайну, — затем смелость и силу льва, и замечательную добросовестность в исполнении всех своих уговоров, в силу того, что он находил это всегда более выгодным, чем обман, но отнюдь не в силу того начала, которое некоторые люди называют совестью, а сверх всего того, глубокое и основательное знание жизни прерий. Словом, это был один из тех людей, которых некоторые ищут днем с огнем для того, чтобы сводить кое-какие счеты со своими ближними, но только он любил, чтобы ему платили щедро, без этого он не соглашался и пальцем шевельнуть.
Во всем остальном это был славный и веселый товарищ, всегда находчивый и беспечный, — как человек, совесть которого спокойна и ни в чем не упрекает его, что не мешало ему с большей готовностью пырнуть ножом друга, чем дать мельчайшую монету нищему бедняку.
Друг и приятель его Редблад, такой же кандидат на виселицу, несмотря на все свои усилия, оставался далеко позади своего приятеля и проявлял по отношению к нему безграничное восхищение и в тайне боялся его пуще грома небесного. В сущности же он ненавидел его всеми силами своей души: громкая репутация Матадиеса не давала ему спать, он страшно завидовал ему.
Таковы были в данный момент товарищи дона Торрибио де Ньебласа, вместе с которыми он теперь сидел в засаде, подкарауливая путников, о которых только что упомянул Матадиес.
Им пришлось ждать недолго.
Всадники выехали из леса. Их было человек десять или двенадцать. Все они были на добрых конях и так плотно укутаны в свои плащи, что даже и днем их лиц нельзя было бы разглядеть, тем более, что широкие поля их сомбреро были низко опущены на глаза. Единственно, что можно было разглядеть в этой темноте, так это стволы ружей и металлические ножны сабель, привешенных к поясу и блестевших при луне.
Вопреки обычаю жителей степей и вопреки всем ожиданиям Матадиеса, всадники ехали не по двое в ряд и не гуськом один за другим, как индейцы, а выехали из леса все разом, развернутым фронтом, на расстоянии приблизительно пятнадцати футов друг от друга, занимая пространство более ста шагов.
В таком порядке они подъехали к потоку, подвигаясь с опаской, шагом, с ружьями на взводе, сохраняя дистанцию, мрачные и безмолвные, как привидения или грозные тени выходцев с того света. Их кони, как видно привычные, ступали твердо и уверенно между беспорядочно разбросанными скалами, обломками гранита и всяким буреломом.
Этот странный маневр сначала удивил, затем смутил и, в конце концов, нагнал смертельный страх и ужас на троих людей, находившихся в засаде.
Всадники подъехали к потоку и готовились переправиться через него. Та группа скал, среди которых находились наши знакомцы, приходилась как раз на пути всадников, против самого центра их наступательной линии. Нельзя было терять ни минуты: следовало уйти и как можно скорее, чтобы не попасть, как кур во щи. Растянувшись плашмя по земле, наши приятели стали уходить ползком, стараясь выбраться из линии, занятой всадниками, укрываясь то в кустах, то в тени гранитных обломков и скал. И вот наконец, после многих и долгих усилий, им удалось добраться до густой, сильно выдающейся вперед части леса и укрыться за громадными утесами.
Достигнув берега бурливого потока, всадники на минуту приостановились. Затем послышался троекратно крик филина, которому ответил такой же крик, но только очень слабый, как бы донесшийся из отдаления.
Тогда линия всадников сомкнулась, и они тесным рядом переправились через реку.
Очутившись на том берегу, они разделились на три группы по пяти человек в каждой. Затем первая группа тронулась и быстро скрылась во мгле; минут пять спустя и вторая группа последовала за первой.
Четверть часа спустя тронулась и третья группа всадников. Матадиес готов был кинуться по их следу, но каково же было его разочарование, когда он увидел, что эти конные люди возвращаются обратно, то есть вторично переправляются через реку и направляются в лес к тому месту, откуда они выехали с полчаса тому назад, где тотчас же и скрылись.
— Ну, что вы на это скажете? — спросил Редблад, когда гнев и досада, душившие его, позволили ему наконец произнести эти несколько слов.
— Черт побери! — воскликнул Матадиес. — Я нахожу, что это ловкие парни почище нас даже! Нет, как хотите, это превосходно! И ни малейшего шума, ни малейшего подозрительного или неловкого движения!
— Я вполне понимаю ваше восхищение, сеньор Матадиес! — с досадой сказал Редблад. — Но при всем том, эти господа оставили нас в дураках!
— Да, с этим я не могу не согласиться, но что же делать? Теперь горю не пособить; надо потерпеть еще немного, быть может, в следующий раз мы будем счастливее.
Дон Торрибио молчал, что-то обдумывая.
— Вы легко миритесь с нашей неудачей.
— Да что же делать прикажете — все равно они верно порядком смеются над нами, если только они знают о нашей засаде.
— Как они могут знать об этом?
— Да почем я знаю как, но только эти парни хитры, как опоссумы, и у них всюду есть лазутчики и шпионы: может быть, их предупредили о нашем присутствии.
— Конечно, это весьма возможно.
— Что же мы будем теперь делать?
— Подождем, пока они выйдут!
— Ну, в таком случае, у нас много времени: они, конечно, выйдут иным путем, чем вошли — это простая азбука осторожности, viva Dios!48
— Да, ваша правда, но что же нам делать в таком случае?
— Спокойно удалиться отсюда и расположиться на ночлег в лесу у яркого костра.
— Ну, а завтра?
— Завтра, само собой, у нас появятся завтрашние заботы! — смеясь, заметил Матадиес и, наклонясь к самому уху дона Торрибио, шепнул ему, — предоставьте мне это дело, ваша милость, мое самолюбие здесь задето за живое, но тем лучше — я этому очень рад.
— Прекрасно, пойдемте, если вы хотите, для меня безразлично! — согласился дон Торрибио, продолжая раздумывать и почти машинально отвечая на слова своих собеседников.
Все трое переправились в том же месте через поток и вошли в лес. После получасовой ходьбы они пришли к хорошенькой прогалине, довольно большой, где и расположились под большим развесистым деревом, разведя яркий костер. Матадиес по пути немного отстал от дона Торрибио и Редблада и притаился на время в кустах, — а затем нагнал их, как ни в чем не бывало.
Окончательно расположившись на ночлег, обменявшись несколькими отрывистыми фразами и покурив, наши трое знакомцев плотно завернулись в свои сарапе и собрались заснуть.
Редблад принял на себя первую очередь ночного дежурства; дон Торрибио, завернувшись в плащ, прислонился спиной к стволу дерева и, надвинув на глаза шляпу, остался неподвижен.
Спал ли он? Размышлял ли он? Никто не мог сказать, но только он не шевельнулся ни разу, точно окаменел. Редблад, поставив между ног свое заряженное ружье, закурил сигару.
Матадиес расположился за спиной Редблада, так что почти не мог его видеть, да он и не думал вовсе о нем.
Прошло около двух часов; на прогалинке царила мертвая тишина; дон Торрибио, казалось, спал, как выражаются испанцы apiernasuelta49 . Редблад мечтал, следя глазами за дымом своей сигары.
Временами он как будто прислушивался, когда какой-нибудь необычайный звук доносился до его слуха; но вскоре снова принимал свою небрежную покойную позу и ограничивался тем, что подбрасывал несколько сухих веток в огонь.
Тем временем Матадиес тихо вытащил из кустов, подле которых он расположился, какой-то длинный предмет, который он тщательно увернул в свой сарапе и уложил подле себя, так что даже на расстоянии двух-трех шагов этот предмет можно было принять за спящего человека. Сделав это, Матадиес крадучись заполз в кусты и затем скрылся в чаще леса.
Как вероятно помнит читатель, Матадиес шепнул дону Торрибио, что просит его предоставить это дело ему, и вот, теперь он собирался заняться именно этим делом.
Несмотря на все предосторожности, принятые Матадиесом, ни одно из его движений не утаилось от дона Торрибио. В тот момент, когда тот исчезал в чаще леса, молодой человек сделал было такое движение, как будто собирался встать и последовать за ним, но тотчас же изменил свое намерение и снова остался совершенно недвижим.
Мексиканец был слишком ловкий и опытный парень, слишком уже тертый калач, чтобы не угадать сразу хитрого маневра третьей группы всадников: очевидно, обеспечив благополучное прибытие к месту назначения своих товарищей, они удалились обратно в лес, чтобы сбить с толка соглядатаев и шпионов, присутствие которых они, как видно, подозревали, а затем, спустя немного времени, они намеревались или проникнуть на асиенду иным путем, или, служа только охранной стражей для всадников двух первых групп, должны были провести ночь под открытым небом, выжидая возвращения своих товарищей с асиенды.
Все эти предположения с быстротой молнии пронеслись в голове Матадиеса, — он решил во что бы то ни стало разузнать, что сталось с третьей группой таинственных всадников.
Привычному охотнику не стоило большого труда отыскать след этих людей, идя по которому он вскоре достиг того места, где они расположились после своего мнимого отступления. Теперь он имел случай убедиться, что предположения его были почти безошибочны. Матадиес не прождал и десяти минут, как увидел, что люди эти стали подыматься и связывать свои сумки, отходя один за другим от костра, у которого ужинали. Взнуздав своих коней и собрав свои пожитки, они проворно вскочили верхом и ускакали.
— Я так и знал, что не ошибаюсь, посмотрим теперь, куда они намерены направиться?
Всадники, не подозревавшие, очевидно, что за ними следят, без малейшего промедления и нимало не задумываясь, вернулись к воладеро.
Матадиес шел все время за ними следом, надеясь, что ему удастся все разузнать.
Действительно, всадники смело въехали и стали лавировать между громадными обломками гранита, мрачными скалами и утесами, переправились через реку и затем стали сворачивать вправо.
Матадиес шел все время за ними следом, сдерживая дыхание, опасаясь произвести малейший шум; всадники ехали шагом, опустив поводья, очевидно, ничего не опасаясь и ничего не подозревая.
— Ну, на этот раз они мне попадутся в лапы! — думал он. И вдруг чуть ли не в тот самый момент, без малейшего предостережения — тяжелый сарапе упал ему на голову, окутав ему лицо и плечи; в то же время чьи-то сильные ловкие руки схватили его, опрокинув навзничь и, несмотря на его необычайную силу, крепко и проворно скрутили его. Все это сделалось так быстро, что он не успел даже и крикнуть, впрочем, это было совершенно невозможно, потому, что сарапе, окутывавший ему голову, был завязан у него на рту.
— Эх, молодцы! Какой шустрый, разудалый народ! — шептал он про себя. — Вот это ловко!!
Несмотря на то, что сам он был в данный момент лицом страдательным и находился во власти своих противников, Матадиес, как истый артист, восхищался их удачным и остроумным приемом, а каковы должны были быть для него лично последствия, об этом он мало заботился.
Затем он почувствовал, что его подняли на руки и с невероятной быстротой пронесли куда-то, но в каком направлении — он этого, конечно, не мог определить. Это быстрое движение длилось более получаса, а затем он вдруг почувствовал, что его бережно опустили на землю, и чей-то насмешливый голос прошептал ему в самое ухо:
— До свидания! Но не приходите опять туда, помните, что любопытство — смертельно опасная штука!
Затем он услыхал быстро удаляющиеся шаги, которые вскоре затихли в отдалении.
— Как видно, мы теперь прибыли к месту назначения. Куда это меня эти черти завезли? Да этот леший еще трунит надо мной. Как бы то ни было, но они готовят мне какой-нибудь сюрприз и, конечно, не совсем приятный.
Однако, кругом было совершенно тихо, казалось, он был совершенно один.
— Что бы это значило? — размышлял он. — Неужели они просто-напросто бросили меня в каком-нибудь глухом углу и больше ничего?
Подождав некоторое время и окончательно удостоверившись в том, что его таинственные неприятели удалились, оставив его одного, он попытался было разорвать свои путы.
К неописуемому своему удивлению, однако, при первом его осторожном усилии веревки сами собой распустились, и спустя несколько минут он очутился совершенно свободным. Тогда он присел и обвел вокруг себя глазами. Каково же было его недоумение и радость, когда он увидел себя у костра, разведенного им и Редбладом на том самом месте, где он лежал часа три тому назад, бок о бок с чурбаном завернутым в его сарапе заменявшим его в его отсутствии.
— Да, черт возьми! Нечего сказать, прекрасно сыгранная штука, — но, rayo de Dios!50 He я буду, если не рассчитаюсь с ними за эту проделку; я доберусь до их тайны, если даже это должно будет мне стоить жизни. На этот раз они опять одурачили меня, но я не останусь у вас в долгу, caray! Будьте спокойны! — думал он.
Но вот Редблад встал, отошел от костра и, подойдя к нему, сказал:
— Ну, compadre, теперь ваш черед караулить нас: вы уже достаточно поспали; смотрите, караульте хорошенько.
— О, будьте спокойны, compadre, — насмешливо ответил он, — я так прекрасно спал.
И между тем, как Редблад заворачивался в свой сарапе и преспокойно, точно в своей спальне, укладывался спать, Матадиес встал и занял свое место у костра. Ночь прошла без всяких приключений, а с восходом солнца все трое охотников были уже на ногах.
— Что мы будем делать теперь, ваша милость? — спросил Матадиес.
— Вам больше делать нечего, друзья мои! — отвечал дон Торрибио.
— То есть как это нечего? — обиженным тоном спросили мексиканцы.
— Выслушайте меня, а главное, постарайтесь понять. Я избрал вас двоих из числа всех ваших товарищей, потому что знаю, на что вы оба способны, как опытные, ловкие охотники, знающие до мельчайших подробностей все условия жизни пампасов, обычаи и нравы местных обитателей и так далее.
— Что же, вы не довольны нами?
— Напротив, я вами доволен, как нельзя более, вы даже превзошли все мои ожидания, но всего этого мало: я хотел сделать опыт, и опыт этот мне прекрасно удался. Теперь я несомненно знаю, что никакой охотник, никакой другой человек не может выследить этих негодяев; очевидно, они располагают такими средствами, против которых нет возможности бороться кому бы то ни было из вас.
— Но что же в таком случае делать, ваша милость? Вы правы, ваша милость, с этим я не могу не согласиться.
— Да, вы сами на себе испытали их ловкость и силу в эту ночь, мой бедный друг, а между тем и вы со своей стороны проявили необычайную ловкость и находчивость.
— Как, вы об этом знаете, ваша милость?
— Я все видел и все знаю, и эту отместку, которой вы вероятно, страстно желаете, я берусь доставить вам сам. Теперь я, в свою очередь, беру все это дело на себя, и я один разоблачу эту тайну, которая до настоящего времени оставалась недоступной для всех. Я не хвастаюсь, скоро вы сами в этом убедитесь, а пока я остаюсь здесь.
— Одни, ваша милость?
— Да, один; я не имею надобности ни в чьей посторонней помощи; что же касается вас, друзья мои, то вот возьмите это и поделите между собой, в знак моей благодарности за ваши старания, и затем отправьтесь к Твердой Руке в Охо-дель-Агуа и скажите, что я тоже скоро прибуду туда.
И он вручил Матадиесу увесистый кошелек.
— Однако, ваша милость! — начал было Матадиес не совсем решительно.
— Отправляйтесь, друзья мои, я этого хочу, так надо!
— Пусть будет, как вам угодно, ваша милость; желаю вам успеха.
— Благодарю!
Затем оба охотника простились с молодым человеком и вскоре скрылись в глубине темной чащи леса.
—А теперь, — сказал дон Торрибио, как только он остался один, — теперь надо мне приниматься за дело и показать, что могут сделать буэнос-айресские растреадоры.