Следопыт

ГЛАВА VII. Почему дон Порфирио гулял по саду, и что случилось во время его прогулки

Неполная откровенность дона Торрибио, его частые отговорки и умолчания сильно встревожили дона Порфирио Сандоса. Надо сказать, что дон Порфирио был человеком, не робкого десятка: он уже не раз имел случай выказать в этой упорной и глухой борьбе, которую он вел с могущественной шайкой вот уже более двадцати лет. Человек этот всегда оказывался на одном уровне со своим противниками и даже нередко превосходил их в хитрости, ловкости, изворотливости и смелости, не раз причиняя бандитам серьезные неприятности.

Но теперь дон Порфирио сознавал, что время тайной, молчаливой борьбы подходит к концу; на этот раз враги понимают, как серьезна грозящая им опасность, и потому пустят в ход все свои ресурсы, все хитрости и уловки, всю громадную силу и влияние, какими они располагают.

Платеадос, имевшие повсюду своих шпионов, лазутчиков и приверженцев, конечно, знали о мерах, принятых мексиканским правительством против их преступного общества. Однако эти строгие меры, как ни казались грозны на первый взгляд, были вовсе не так страшны для них, если только им удастся заручиться, если не деятельным соучастием, то хотя бы нейтралитетом властей Соноры.

Ведь столица — далеко, и тамошние распоряжения исполнялись плохо, если только они вообще исполнялись, так как местные служащие и должностные лица получали от правительства весьма скудное вознаграждение, а зачастую и вовсе ничего не получали. Это обстоятельство постоянно возбуждая неудовольствие чиновников, заставляло их почти враждебно относиться к правительству. Не мудрено, что всем им был прямой расчет смотреть сквозь пальцы на возмутительные злодеяния платеадос, могущество которых было неоспоримо, а щедрость — неизменна.

Никто, быть может, не знал так хорошо этого положения дел, как дон Порфирио Сандос, а потому опасения его были основательны и серьезны. К тому же единственный его союзник, на которого он мог вполне рассчитывать, дон Торрибио, неожиданно решил испытать счастье в каком-то предприятии — и это в такой момент, когда его присутствие было столь необходимо на асиенде, когда в тревожно сгустившемся воздухе явственно ощущалась близкая опасность.

Между тем ночь заметно надвигалась; с ней возрастала и тревога асиендадо.

Приняв всевозможные меры предосторожности, дон Порфирио тоскливо бродил по длинной галерее, пытаясь найти средство, которое дало бы ему возможность разрушить коварные планы врагов. Час проходил за часом; измученный тревогой и ожиданием асиендадо ничего не мог придумать. К тому же дона Торрибио, которому давно пора было вернуться, все еще не было.

Вдруг в глубине сада трижды прокричал филин. Дон Порфирио вздрогнул и остановился, как вкопанный, посреди галереи.

— Хм! Что-то уж больно рано для этой птицы! — задумчиво пробормотал он.

Вскоре тот же крик повторился снова, но уже ближе. Дон Порфирио выпрямился во весь рост, лицо его, до сих пор столь озабоченное, просветлело.

— Боже мой! Неужели это он, когда я уже потерял надежду дождаться? — воскликнул дон Порфирио.

С минуту он оставался неподвижен и, затаив дыхание, жадно прислушивался, наконец, сделав решительное движение, прошептал:

— Нет, без сомнения, это именно он. Иду! И пусть Господь хранит меня!

Он твердым шагом прошел несколько длинных стеклянных галерей, залитых белесоватым светом луны, и очутился в просторном сагуане25, под навесом дома. Отомкнув двухстворчатую деревянную дверь, выходившую на широкое мраморное крыльцо, с которого несколько ступеней вели в громадный сад позади дома, дон Порфирио вышел и, тщательно замкнув за собой дверь, спустился в сад.

Здесь было тихо. Оглянувшись кругом, скорее по привычке, чем с какой-то определенной целью, асиендадо спокойным, мерным шагом миновал цветник с обширными лужайками и клумбами цветов, газонами и фонтанами, и смело углубился под сень громадных тенистых деревьев, где было так темно, что в двух шагах нельзя было отличить человека от ствола.

Шел второй час полуночи. Ночь была тиха и прозрачна, слабый лунный свет предавал растениям и предметам фантастические очертания. Дону Порфирио, однако, некогда было любоваться красотами ночного сада: поглощенный своей тревогой и внезапно нахлынувшей надеждой, он смело и уверенно двигался вперед, не задумываясь ни на минуту над выбором направления среди этого лабиринта темных аллей, дорожек и тропинок.

Так он шел более получаса, затем, остановившись, стал как к чему-то прислушиваться.

Он находился у выхода на большую лужайку, с журчавшим на ней светлым, быстрым ручьем, через который был перекинут затейливый мост. По ту сторону моста, за ручьем, раскинулось несколько разбросанных групп кустов и затем огромная роща, примыкавшая к большому лесу, заканчивающему собой луговину, по которой бежал ручей.

Простояв с минуту в нерешительности и видя, дон Порфирио быстро перешел луговину и мост и, ступив на тот берег ручья, издал звук, удивительно искусно подражающий нежному и тоскливому стону сизаря.

В ответ послышался тот же тоскливый крик из рощи. Тогда дон Порфирио радостно ускорил шаг.

Чья-то рука ласково опустилась на его плечо и чуть слышный голос прошептал: «Молчите! Ни звука!»

Вслед затем дон Порфирио почувствовал, что его увлекают его в глубь чащи, он поддался этому движению и в тот же момент бесследно потонул в море темной зелени.

Едва успел он скрыться в густой листве, как ясно увидел в нескольких шагах от своего тенистого убежища, на светлой луговине тень человеческой фигуры, которая мелькнула и скрылась с быстротой молнии.

Нагнувшись вперед, дон Порфирио тщетно силился разглядеть или расслышать что-либо из того, что происходило вокруг него.

Прошло, быть может, минут десять; но каждая минута казалась вечностью для бедного асиендадо; он смутно чувствовал, что здесь, в нескольких шагах от него, происходит что-то серьезное, что-то важное и решающее — но для кого и кто побеждает?

Несомненно, что и сам он причастен к этому делу, но в какой мере? Почему эти люди не напали на него, когда он шел сюда через весь парк?

Вероятно, за ним следили от самого крыльца; но Как могли они знать, что он выйдет ночью в сад, когда и сам дон Порфирио этого не знал? Неужели платеадос подстроили ему ловушку?

Все эти вопросы без ответов кружились в голове дона Порфирио, еще более усиливая его тревогу.

— Ну, пора! — громко крикнул чей-то голос, показавшийся знакомым дону Порфирио.

И вот во мраке рощи послышался топот, подавленные проклятья, удары, борьба, — все это несомненно свидетельствовало об отчаянной схватке.

— Готово! Покончено! — произнес чей-то запыхавшийся голос.

— Сколько? — спросил кто-то так близко от дона Порфирио, что тот невольно вздрогнул.

— Семь!

— Хорошо! Это все, зажгите факелы!

Блеснула искра, — и красноватый свет озарил рощу. Несмотря на удивительное самообладание, дон Порфирио чуть было не вскрикнул от ужаса и удивления при виде того, что теперь предстало его глазам: человек двадцать, из которых семь было крепко связаны, лежали на земле. Остальные стояли, и среди них дон Порфирио сразу же узнал того, что был к нему ближе всех.

То был мужчина высокого роста, прекрасно сложенный, с гордой, величественной осанкой, лицом красивым и добрым.

— А, дон Родольфо де Могуэр! — радостно воскликнул асиендадо. — Спаситель мой!

— Нет, дон Порфирио: Твердая Рука, ваш старый друг! — поправил незнакомец, обнимая старого приятеля.

— Так это вы! Наконец-то я вас дождался! — воскликнул дон Порфирио.

— А разве вы ожидали меня?

— Я должен был ожидать вас, так как мне грозят новые опасности, но мне не приходило в голову, что вы явитесь таким необычайным образом.

—Действительно!—отозвался, улыбаясь, Твердая Рука. — Но, поверьте, во всем происшедшем я ничуть не виноват: я хотел войти незаметно. А так как я все еще имею при себе ключ от потайной калитки, который вы когда-то дали мне, то и решил воспользоваться ею.

— Прекрасно, но к чему все эти предосторожности? Разве вы не хозяин здесь, в этом скромном жилище?

— Ваше расположение мне давно известно, добрейший дон Порфирио. Но вот вам доказательство того, что эти предосторожности были не лишние! — сказал он, указывая на связанных пленников.

— Да, это правда! Но только я ничего не понимаю! Что им было нужно, этим людям?

— Этого я не знаю! Приблизительно милях в двух отсюда я неожиданно напал на след нескольких всадников. Верный своим индейским привычкам и не опасаясь быть обнаруженным, я решил следовать по их следу тем более, что он вел меня именно в этом направлении. Что-то навело меня на мысль, что вам грозит опасность.

Судя по следу, эти несколько всадников как будто выехали на охоту, но вскоре к ним присоединились другие, — ив конце концов я понял, что к вам движутся не менее тридцати конников.

Мне стало ясно, что это какая-то экспедиция, направленная на асиенду. А поскольку ваши дела мне известны почти так же, как мои собственные, то я понял, что на вас собираются напасть. Со мною было пятнадцать воинов, из числа храбрейших в моем племени, и в нескольких словах я объяснил им суть дела. На расстоянии пистолетного выстрела от асиенды люди, по следу которых мы шли, спешились и стали совещаться. Я воспользовался эти и, сделав небольшой крюк, пробрался на асиенду вместе со своими подчиненными. Мы решили притаиться где-нибудь в тени сада и предуведомить вас условным сигналом о необходимости наблюдать за внешними врагами и быть настороже. Не успел я со своими воинами укрыться в этой роще, как семеро человек, очевидно, из числа тех тридцати, прокрались каким-то путем в сад. Надо было захватить их во что бы то ни стало раньше, чем они успели бы выполнить свое злостное намерение. И вот, чтобы смутить этих мерзавцев и встревожить их, я и предупредил вас сигналом.

— Я его слышал и, как видите, поспешил явиться!

— Я и рассчитывал на это. Но и негодяи, были смущены моим сигналом. Не зная, что он должен означать, они с минуту колебались, затем, видя что вы сами сюда идете, изменили свое первоначальное намерение, пожелав, очевидно, узнать причину вашего выхода в сад или надеясь выведать какую-нибудь тайну, которой они могут воспользоваться для своих целей. Разбойники пошли за вами следом, а я тем временем постарался завлечь их в эту густую темную рощу, — и вот результаты моих комбинаций! — закончил Твердая Рука, указывая на своих пленников. — Ну, а теперь, когда уже все известно вам, я допрошу этих людей относительно их намерений.

— Простите! — сказал дон Порфирио. — Может быть, было бы лучше, если бы я сам допросил этих негодяев, ведь, по местным нашим законам, как вам известно, я — судья на своей земле. Эти люди забрались ко мне с целью обокрасть, ограбить, а, быть может, и того хуже; следовательно, мне одному и принадлежит право судить их!

— Да, действительно, это по закону! Так делайте с ними, что знаете!

Сев на скамью, стоявшую неподалеку, дон Порфирио усадил подле себя Твердую Руку и приказал привести пленников, что и было немедленно исполнено краснокожими, пришедшими с Твердой Рукой.

В продолжение нескольких минут асиендадо внимательно разглядывал стоявших перед ним людей. Первые шесть человек ничем особенным не отличались: это были заурядные пограничные бродяги самого низшего разбора, просто дикие животные, готовые на любые преступления за деньги: грубые орудия чужого злого умысла. Их нечего было допрашивать, так как, вероятно, сами они не знали о намерениях своих вождей. Совершенно иного рода был седьмой пленник. То был индеец, — но не чистой крови, а метис самбо со свирепым лицом, угрюмом взглядом, с подлым, лукавым выражением неправильных, грубых черт. Это, очевидно, был глава и предводитель шайки.

— Уверены вы в ваших воинах, друг мой? — шепотом спросил дон Порфирио своего приятеля.

— Как в самом себе! Все они преданы мне.

— Прекрасно!

Дон Порфирио так пристально взглянул на стоявшего перед ним разбойника, что тот невольно должен был отвернуться.

— Я — владелец этой асиенды и, как вам должно быть известно, алькальд26 на своей земле! Предлагаю вам отвечать на мои вопросы! — проговорил он, обращаясь к пленникам.

— Мне нечего отвечать! — с грубым смехом, пожимая плечами, отозвался бандит.

— Ну, это мы увидим! С какой целью прокрались вы ночью с оружием в руках на мою асиенду?

— Напрасно спрашиваете: все равно вы ничего не узнаете, даже моего имени!

— В самом деле?

— Я в этом уверен; я в первый раз в этой стране, и здесь меня никто не знает! Меня вы никогда раньше не видали и даже не знаете, откуда я явился!

— Лжете! — спокойно возразил дон Порфирио. — Я знаю, что вы живете в этой стране, сеньор Наранха!

— Эге! Какое имя вы произнесли! — удивленно воскликнул Наранха, так как это был, действительно, он.

— Ваше прозвище, под которым вы скрываете ваше настоящее имя, сеньор Эуфемио Каброн! — иронически ответил асиендадо.

Негодяй смутился и потерял всю свою нахальную самоуверенность: бледное лицо его исказили конвульсивные подергивания, холодный пот выступил на лбу.

— Он знает мое имя! Он его знает! — с ужасом прошептал Наранха.

— Мало того, я еще знаю многое! — насмешливо продолжал дон Порфирио. — С самого момента, как вы покинули столицу, я не терял вас из виду. Каково вам теперь живется в этом жалком ранчо дель-Лагарто?

— А, за мной следили! — воскликнул он, не подумав даже о том, что говорит.

— Да, шаг за шагом! Вы полагаете, что можете считать себя неуязвимыми, но я говорю вам, что все знаю, даже таинственное совещание сегодня утром в лесу с вашими достойными сообщниками, знаю, и зачем вы явились сюда.

— Ну, этому позвольте не поверить! — насмешливо уронил Наранха, пожимая плечами.

— Вы собирались предательски убить меня и дона Торрибио де Ньебласа.

— Нет, его я должен был пощадить: таково строжайшее предписание.

— Правда ли это?

— Клянусь Гваделупской Божией Матерью: если он умрет, умрет и она, а мой господин не хочет этого!

— Прекрасно! Но скажите, кто приказал вам убить меня?

— Раз вам все известно, — иронически заметил бандит, — вы должны знать и это.

— Вы утверждаете, что не знаете меня. Как же вы можете меня ненавидеть?

— Я ненавижу вас за то, что вы враг… Впрочем, я ничего не скажу вам; не хочу отвечать — и все!

— Ваши ответы, в сущности, мне безразличны: вряд ли вы могли бы сообщить мне что-нибудь новое.

Самбо презрительно улыбнулся.

— Не знаю, какими путями вам удалось узнать все то, что вы мне сказали, но что касается последнего вопроса, то, если только сам черт не сообщил вам этого, вы не можете знать!

— Глупец! Вы так уверены в этом потому, что вы с господином заперлись в комнате, когда он отдавал вам шепотом приказание.

— Да, может быть, и потому, а может быть, и по какой-либо другой причине…

На этот раз дон Порфирио пожал плечами.

— Знайте, сеньор Наранха, что и мои агенты не хуже агентов общества платеадос, что они видят и слышат сквозь стены, и несмотря на все предосторожности, принимаемые сеньором доном Хуаном Мануэлем Андраде де Линарес-и-Гуайтимотцином, им известно все.

— О! Имя моего господина! Они и это знают! — воскликнул, бледнея, бандит.

— Вы видите, мне все известно!

— Нет, не все! — с торжествующим видом воскликнул Наранха. — Хоть дьявол и сообщил вам имя моего господина, все же вы не смеете бесчестить его! Я все равно в ваших руках, вы сделаете со мной все, что вам будет угодно, — ведь, попадись вы в мои руки, я бы тоже не пощадил вас. Но он!.. Знайте же, что мой господин — кабальеро, и честь его ничем не запятнана. Он не приказывал мне убивать вас, а только похитить — вас и этого дона Торрибио. Убить вас я решил сам, так как желал раз и навсегда избавить своего господина от заклятого врага.

— Ложь!

— Нет, это не ложь, и я почти уверен, что, убей я вас, мой господин всадил бы мне самому пулю в лоб за непрошеную услугу!

— Если так, то зачем же вы явились сюда с этой вооруженной шайкой?

— Чтобы похитить вас и этого дона Торрибио де Ньебласа.

— Похитить? С какой целью?

— Это мне неизвестно. Господин мой приказывает, а я исполняю, не справляясь о смысле и значении его приказаний.

— Так он приказал вам похитить меня и моего гостя, — и ничего более?

— Нет. Мой господин, как и вы, принадлежит к индейской расе, но более чистой и благородной, чем вы, — и он послал меня снести вам окровавленные стрелы, как того требует обычай. Эти стрелы я положил на первую ступеньку того высокого крыльца, с которого спускаются в сад; там вы и найдете их!

— Я их не видал!

— Да вы и не могли их видеть, потому что я положил их уже после того, как вы спустились в сад: я шел за вами следом все время!

— Почему же вы тогда не убили меня? Ведь, я был один и без оружия?

— Я хотел было это сделать, но потом одумался: я сообразил, что вы спешите к тому, кто вызвал вас сигналом, и хотел подслушать разговор, выведать вашу тайну и воспользоваться ею в интересах моего господина. Кроме того, я положительно не знал, сколько человек находится в засаде в этом огромном темном саду, и опасался сам быть атакованным с минуты на минуту, а потому и соблюдал всевозможную осторожность.

— Так в тот самый момент, когда вы, крадучись, положили на ступеньки моего крыльца окровавленные стрелы, вы уже начали свои враждебные действия против меня?! Так это та индейская война, которую мне предлагает ваш господин?

— Мой господин, знатнейший из индейцев, единственных законных обладателей Мексики, желая окончательно разрешить вашу двадцатилетнюю вражду, честно предупреждает о том, что вступает в открытый бой. Он дает вам пятнадцать

дней перемирия, а затем, по прошествии этого срока, будет уже на вашей земле, — и тогда пусть Бог рассудит!

— Прекрасно! Но при чем же дон Торрибио де Ньеблас?

— На это я ничего не могу вам ответить!

— Хорошо, я принимаю вызов вашего господина! Но так как вы не исполнили данного вам приказания, а явились сюда с шайкой вооруженных людей, намереваясь убить меня и похитить моего гостя, то вы должны умереть!

— Пусть так: я в ваших руках, только знайте, что смерть моя будет жестоко отомщена!

— Может быть! — презрительно пожав плечами, сказал дон Порфирио.

— Не имеете ли вы сказать что-либо против моего приговора? — обратился он к Твердой Руке.

— Ровно ничего, — отвечал вождь индейцев, — этот мерзавец вполне заслуживает смерти!

Тогда асиендадо сделал знак индейцам.

— Возьмите этих людей, — сказал он, — и сбросьте их в пропасть!

Подоспевшие по его знаку краснокожие тотчас стянули потуже узы пленников и готовились уже привести в исполнение приказание асиендадо — взвалить несчастных на плечи и сбросить в бездонную пропасть, открывавшуюся всего в нескольких шагах за рощей, как вдруг раздалось несколько выстрелов, послышались стоны, падение тел, проклятья и крики. Асиендадо и Твердая Рука вскочили на ноги и бросились на крики. Но дорогу им преградил внезапно появившийся человек, державший в каждой руке по пистолету.

— Стойте! — повелительно крикнул он. Это был дон Торрибио де Ньеблас.

— Ну, слава Богу! — воскликнул он. — Вы целы и невредимы, дорогой дон Порфирио! А я так боялся, что явлюсь слишком поздно!

— Благодарю вас, друг мой! Я не только цел и невредим, но и бандиты, осмелившиеся пробраться ко мне, схвачены, связаны и ожидают своей участи!

— Я только что захватил их сообщников; с десяток, кажется, осталось на месте, другие, тоже около десяти человек, пойманы живыми, а остальные успели бежать. Я не погнался за ними, потому что спешил сюда — узнать, что с вами. Не сегодня-завтра они все равно попадут нам в руки, а на этот раз наши враги жестоко поплатились. Но скажите, что же вы намерены делать с пленными?

— В тот момент, когда вы явились, мы собирались казнить их. — Ив нескольких словах дон Порфирио рассказал молодому человеку о случившемся.

Внимательно выслушав рассказ асиендадо, дон Торрибио с минуту поразмыслил, затем сказал:

— Позвольте мне сделать одно маленькое замечание, сеньоры!

— Сделайте одолжение.

— Мы являемся представителями мексиканского правительства. Следовательно, в качестве представителей правого дела, закона и справедливости, мы должны карать, а не мстить! Мы преследуем преступников, а вовсе не расправляемся с врагами. Здесь, в этих отдаленных провинциях, правительство почти не имеет возможности уследить за бандитами, а потому мы должны примерно наказать тех, кто находится теперь в наших руках, чтобы страшное наказание послужило примером всем негодяям. Пусть правый суд свершится — но принародно, средь бела дня: тайно, в темном лесу убивают только бандиты. Кроме того, пусть вся Сонора знает, что непобедимые платеадос потерпели поражение. Вот мой план: эта шайка обосновалась на ранчо у лагуны дель-Лагарто. Туда мы и отведем своих пленных и предложим им тянуть жребий. Половина из них будет повешена на высоких виселицах перед воротами ранчо, а тела их бросим на съедение хищным птицам.

— Прекрасно! Я полагаю, что это наказание достигнет своей цели, — сказал Твердая Рука, — а именно, внушит страх остальным бандитам! Но позвольте мне добавить кое-что к вашему плану.

— Сделайте одолжение!

— Ранчо следует предать пламени, а на развалинах водрузить большой столб с доской, носящей следующую надпись крупными, четкими буквами: «бандиты, платеадос, повешенные за грабеж, убийство и поджигательство по приказанию президента Мексиканской республики».

Дон Торрибио невольно содрогнулся, слушая эти слова: ему вспомнилась донья Санта.

— Bravo! — воскликнул асиендадо. — Да, именно так и следует сделать! Что вы на это скажите, дон Торрибио?

— Пусть будет так, как вы решили, сеньоры! С рассветом мы двинемся к ранчо дель-Лагарто.

— Ну и прекрасно! — воскликнул асиендадо.

Как только рассвело, большая группа всадников выехала со двора асиенды дель-Пальмар, ведя за собой семнадцать человек пленных, привязанных к хвостам лошадей, и еще .восемь человек раненых, уложенных на телегу, и с десяток тел, брошенных на другую такую же телегу, ехавшую позади также как и первая, под конвоем.

Но еще за два часа до того Пепе Ортис во весь опор поскакал к лагуне дель-Лагарто и нашел уже ранчо пустым и безлюдным. Очевидно, дон Мануэль, узнав о неудаче своих сообщников, счел благоразумным бежать, не теряя времени, и укрыться в надежном месте.

Узнав об всем этом от Пепе, дон Торрибио почувствовал себя спокойнее, к нему вернулось обычное самообладание.

Шествие двигалось медленно, так как всадники вели за собой пленников. Было уже около десяти часов утра, когда эта печальная процессия стала приближаться к ранчо.

Слух о происшествиях этой ночи быстро облетел всю ближайшую окрестность, — и перед ранчо собралась уже громадная толпа ранчерос, охотников и прочего люда: все желали насладиться зрелищем казни платеадос.

Окна и двери дома были распахнуты настежь; обитатели ранчо, как видно, успели захватить все свое имущество, так как комнаты были пусты, будто в них никто не жил.

Между тем часть всадников хлопотала над сооружением виселиц и приготовлениями к казни, а некоторые стали натаскивать на ранчо солому и другие горючие и легко воспламеняющиеся материалы. Остальные сторожили пленников, а дон Торрибио, Твердая Рука и дон Порфирио занялись изготовлением жребиев.

Всех бандитов, в том числе и раненых, было двадцать пять человек; следовательно, тринадцать человек должны быть повешены. Но тут случилось нечто непредвиденное: бандиты все до одного отказались назвать свои имена. Чтобы обойти это затруднение, дон Торрибио предложил написать на тринадцати билетиках слово «смерть», а двенадцать остальных оставить пустыми. Так и сделали; даже пленникам это показалось забавным: таков уж характер мексиканцев, этих отъявленных игроков, что даже и эта роковая лотерея казалась им смешной. Но вот ранчо наполнено горючими материалами, виселицы стоят, твердо вкопанные в землю, — все тринадцать в ряд. Стали тянуть жребий. Пепе Ортис держал в руках шапку и обходил с ней пленных, поднося ее каждому, чтобы он мог вынуть себе билет.

Все это было делом нескольких минут. Избранные беспристрастной судьбой жертвы беспечно, почти весело предоставили себя в распоряжение пеонов, на которых была возложена печальная обязанность — вздернуть их высоко над землей. Все они были отъявленные игроки; в этой лотерее смерти они проиграли волей судьбы и теперь расплачивались просто и естественно, как это делали всегда до сих пор во всякой игре. Судьба на этот раз пощадила Наранху: ему попался пустой билет. Подойдя к дону Торрибио, он поклонился ему и сказал весьма развязно:

— Благодарю вас, сеньор! Я не забуду, что обязан вам своей жизнью!

— Не мне, — презрительно отозвался молодой человек, — а случаю: он вывез вас на этот раз.

— Да, теперь, — насмешливо продолжал самбо, — но в эту ночь, не явись вы так кстати и как раз вовремя, я был бы уже теперь на том свете: я буду помнить это!

Дон Торрибио пожал плечами и, не сказав ни слова, повернулся к нему спиной.

— Ах, как он похож на него! — прошептал в то же время освобожденный пленник. — Чем больше я смотрю на него, тем это сходство кажется мне более поразительным!

Между тем обреченные на смерть бандиты были повешены, а ранчо подожжено. Пожар распространился с удивительной быстротой: не прошло и часа, как все уже было кончено: на месте дома лежала груда пепла и обгорелых камней, да торчали тринадцать виселиц, и на каждой — по висельнику. Громадный столб с надписью, предложенный Твердой Рукой, возвышался над развалинами; у подножья этого столба были свалены тела убитых в схватке прошлой ночи.

— Что же мы сделаем с этими негодяями? — спросил у дона Торрибио асиендадо, указывая на пленных, оставшихся в живых.

— Да что? Возвратим им свободу! — ответил дон Торрибио. — Пусть себе идут на все четыре стороны!

— Как так? — удивился дон Порфирио.

— Да на что они нам?! Они только будут стеснять нас, ведь у нас нет тюрем, чтобы засадить их, сторожить, поить, кормить — содержать, одним словом! Пусть себе идут: их пересказы об этих происшествиях сослужат нам большую службу, чем вы полагаете. К тому же, рано или поздно — они снова попадут к нам в руки.

— Это возможно, но до тех пор…

— Чем они могут быть опасны нам? У них теперь нет ни оружия, ни денег, ни коней…

— Ну, все это они добудут очень скоро, поверьте мне. Мне кажется безумием выпустить таких разбойников, раз они попали в наши руки.

— Не стану спорить, но я того мнения, что милость вслед за примерной строгостью — дело разумное. Судьба помиловала их — не будем же более жестоки и строги, чем она!

— Дайте мне обнять вас, сеньор! — восторженно воскликнул Твердая Рука. — Вы говорили сейчас и действовали все время, как человек с душой и сердцем! Я был бы рад и счастлив назвать вас своим другом!

— Вашей дружбой, сеньор, я всегда буду гордиться: это для меня большая честь! — скромно ответил дон Торрибио.

— Да, да, оба вы благородные, высокие натуры! — растроганным голосом произнес дон Порфирио, по-видимому, сам очень довольный решением своего молодого друга, — и, обратившись к пленникам, неподвижно стоявшим с мрачными унылыми лицами, в ожидании, чем решится их участь, асиендадо сказал:

— Ну, убирайтесь! Да благодарите за свое спасение этого мягкосердечного молодого человека! Ему вы обязаны жизнью и своей свободой. Только смотрите, другой раз не попадайтесь нам в руки: тогда мы обойдемся без лотереи!

Пленники только этого и ждали: с удивительной быстротой они рассыпались по кустам и овражкам, почти тотчас же скрылись окончательно с глаз. А толпа зрителей, видя, что зрелище окончено, уже давно стала расходиться, и теперь совершенно разбрелась.

— Ну, а теперь что же мы будем делать дальше?

— Ба-а! — воскликнул молодой человек. — Теперь мы сделали свое дело, а там нам Бог поможет.

— Да, если мы сами не будем зевать.

— Ну, конечно!

Затем все сели на коней и не спеша вернулись на асиенду в сопровождении краснокожих воинов Твердой Руки и пеонов дона Порфирио.