Слепые тоже видят

Глава (как говорится) вторая

Когда я выхожу из пристанища алкоголиков и любовников на улице Вдохов и Выдохов (бывшей Охов и Вздохов), дождя больше нет.

Выхожу, как осел, один. Как это говорится? После соития всякий зверь грустен? Не знаю, может быть, но в моем случае он спешит.

Спешит и бросает свою партнершу.

Кроме того, зверю пора вновь обрести свои мысли, свои сигареты и свою независимость. Следует еще сказать, что женщине после соития нужно намного больше времени, чем мужчине, чтобы вернуться в обычное эмоциональное состояние. У мужчины все быстрее. Как телескопическая антенна: вытянулась — убралась. Уж не говоря о том, что мужчине одеться — раз плюнуть.

Размышляя об этом и досадуя, что не выполнил с Франческой и половины обычной программы, я выскакиваю из гостиницы. Собственно, это даже не гостиница, а меблированные комнаты… если считать мебелью видавшую (как я уже говорил) виды кровать, видавший еще больше стул и фаянсовый предмет, ослепший от этих видов.

Я останавливаюсь и оглядываю улицу. Замечаю малого на противоположном тротуаре, старательно делающего вид, что читает газету. Повторяю, что он лишь делает вид, поскольку у него в руках «Нация», а ее приобретают для чего угодно, только не для чтения.

Кроме этого типа, на улице никого, если не считать двух канареек в клетке консьержки (я имею в виду металлическую птичью клетку, а не конуру консьержки).

Я пересекаю улицу, чтобы разглядеть физиономию малого. Ему на вид примерно сорок семь лет и три месяца, а лицо более серое, чем газета, с выцветшими понурыми глазами чахоточного спелеолога, вылезшего на поверхность после полугода скитаний в пещерах.

— Ну что, коллега, — спрашиваю я у него, — следим, значит, за своими товарищами?

Он смотрит на меня с видом невинного ребенка.

— Месье, — бормочет он удивленно, — я не понимаю…

— Да ладно, не извиняйся, брат, — перебиваю я, — все ведь не могут быть с мозгами Эйнштейна.

И, сомкнув концы параболы, — как говорил один знакомый вышибала, влюбленный в геометрию (еще можно сказать «согнув в бараний рог», но это из классических романов, не хочу заимствовать), — я провожу классическую серию из трех ударов, состоящую из прямого правой в нос, левого крюка в челюсть и мощного пинка коленкой в сокровенное. Раньше говорили: удар ниже кошелька. Но то было во времена сборщиков налогов. Теперь на пояс чего только не вешают, но получающему удар от этого не легче. Потому что он ошеломляет, потому что становится больно. Я бы сказал — очень больно! «Националист» быстро убеждается в этом и отключается прямо посреди улицы, подложив под ухо тротуар вместо подушки.

— Что это с ним? — спрашивает малый в синем комбинезоне, вышедший из ворот гаража рядом.

— Да просто набрался парень, — небрежно говорю я. — Ему везде мерещатся горы, а от высоты кружится голова. Если у вас есть ведро воды под рукой, то можете окатить его, как сторожевого пса, который только и знает, что целыми днями дрыхнет на коврике у двери.

Затем я поворачиваюсь, прыгаю в машину и срываюсь с места.

Банк Франции! Впервые шеф назначает мне свидание в подобном заведении!

Швейцар в форме швейцара Банка Франции встречает меня и торжественно ведет по широким светлым коридорам, устланным мягкими, толщиной с ладонь, коврами, до массивной двери, похожей на футляр от Картье. (Кстати сказать, я им уже столько раз делал рекламу, но они не собираются платить. Похоже, ребята в Картье не очень богаты. Ох, когда я вспоминаю, сколько фирм предлагали мне мешки денег за одно лишь упоминание о них в своих книгах, а я посылал их к… Дурака свалял, клянусь!)

Швейцар нажимает известную только ему кнопку. Над дверью вспыхивает еле заметная лампочка, и меня, как самого дорогого гостя, вводят в кабинет. Между прочим, как я заметил, начиная с определенной ступени в иерархии бюро или просто комната становятся кабинетами. Этот кабинет принадлежит почетному заместителю управляющего Банка Франции.

Здесь собралось четыре человека. Они сидят за широким столом красного дерева, который мог бы быть прямоугольным, если бы ему не отпилили углы, придав форму овала. Один из присутствующих — господин очень маленького роста с седыми вьющимися волосами, ниспадающими на плечи. Второй — большого роста, с плешью, через которую тщательно проложены четырнадцать чудом уцелевших волосков. Третий — негр-альбинос, при виде которого представляешь себе негатив с изображением негра-неальбиноса. Ну и наконец, мой почтенный шеф. Все с очень серьезными физиономиями, накрахмалены и одеты соответственно моменту в костюмы с розетками Почетного легиона. Исключением является только негр, которого еще не успели наградить, поскольку он впервые в жизни приехал во Францию.

Этот накрахмаленный квартет устремляет на меня взгляд, одновременно радостный и озабоченный. Мой шеф единственный, кто встает мне навстречу.

— Господа, — произносит он, — позвольте представить вам моего лучшего сотрудника, комиссара Сан-Антонио.

Я склоняю голову и краснею, как девица, которая в толкотне метро случайно схватилась за некий предмет у незнакомого дяди, приняв предмет за ручку двери.

Нормально, если бы такое помпезное представление сопровождалось барабанной дробью. Но поскольку барабанщика нет, я довольствуюсь шестикратным выпучиванием глаз, по два на каждого. Шеф фамильярно берет меня под руку и представляет присутствующих.

— Господин Ла Грошфуко, почетный заместитель управляющего Банка Франции, — говорит шеф, указывая на господина с четырнадцатью уложенными поперек башки волосками. — Господин де Брилльяк, временный президент ассоциации ювелиров Франции, — переносит свой взгляд шеф на крошечного человечка с сивыми кудряшками.

И наконец, он вытягивает руку в сторону белого негра и заявляет:

— Его превосходительство господин Сезарен Спальмыбумба, министр иностранных дел республики Дуркина-Лазо, которая, как вы наверняка знаете, находится в Африке, — добавляет шеф на всякий случай, чтобы я вдруг не ляпнул чего сдуру.

Мы переходим к рукопожатиям. Я жму их сухие ладони. Такие ладони, сами знаете, у тех людей, которые в принципе ни за что не отвечают и ничего не делают, но делают это с полным сознанием своего достоинства.

Мне указывают на стул, и я кладу на него то, что всегда порядочно отбиваю, когда в периоды сумеречного состояния души катаюсь на лошади.

— Дорогой мой друг, — обращается ко мне шеф, — сейчас мы посвятим вас в одну удивительную историю…

Ла Грошфуко щелкает пальцами.

— Но вначале, — говорит он, — я настаиваю на том, чтобы комиссар Сан-Антонио принес клятву.

Босс хмурит брови.

— Господин заместитель управляющего, — возражает он, — мои сотрудники не консьержки, и их не нужно учить хранить тайны.

— Но тем не менее я предпочел бы, — настаивает тот, насупясь, как на похоронах, — поскольку дело чрезвычайной важности, и мы должны принять все меры предосторожности. Господин Сан-Антонио, — обращается он ко мне, — поклянитесь хранить полное молчание о том, что вы сейчас услышите, и ставить в известность только тех людей, с которыми вам при необходимости придется работать, взяв с них такую же клятву!

Мне немножко смешно, но я стараюсь подавить улыбку. Я поднимаю правую руку и произношу: «Клянусь!» В этом случае обычно никто не просит вас добавить «находясь в здравом уме и твердой памяти…»

Ла Грошфуко удовлетворенно кивает.

— Так, хорошо. Продолжайте, господин директор.

Шеф, не торопясь, с достоинством кашляет в кулак. Используя эту короткую паузу, черный альбинос-министр срывается с места в карьер.

— Я тебе говорить! Ты мой страна знаешь? Точь-точь Сахара… Камни! Песок! Нуазис тут — нуазис там. Есть только солнце. Я говорить свой правительство: нужно продать солнце. И я сделай туризм. Я сделай клуб «Атлантик». Лучше, чем клуб «Средиземный». Ну, ты понял? Браво!

— Его превосходительство создал палаточный городок среди песков Фиглиманджара, — встревает шеф, чтобы перехватить инициативу.

Но черный альбинос не дает себя перебить.

— Ты, — рубит он, — у тебя совсем нет волос, ты молчать! — И он продолжает: — Я сделай туризматический база вместе с наш клиент, мисье Эдгар Кру-Шенье, француз, служащий железных дорог. Была целая праздника. Пальмовый вино в его честь. Много баран. Пели «Марсельеза» на бретонском — живот надорвешь. Ну, ты понял? Браво! Мисье Кру-Шенье привез жена. Хорошая жена, добрая, красивая, много грудь — больше, чем у дочери вождя племени Лоло-Магус. Жена мисье Эдгар Кру-Шенье потеряла во время каникул свой слипы…

— Свои клипсы, — поправляет временный президент всех ювелиров Франции.

— Да. Свой эклипсы, как сказал этот дурачок, — охотно соглашается обратный негатив. — Красивый золотой эклипсы, она иметь в пакетике с сюрпризом. Очень дорогой. Все стали его искать. Мадам Кру-Шенье тоже. Искать весь район Фиглиманджара. Ну, я думать, кондор украсть. В Фиглиманджара много кондор-сорок. Как что блестит, кондор — хоп, и в карман! У нас кондор-сорок называется сорок-воровк.

— Но мадам нашла кое-что получше! — утверждает мой шеф, проводя рукой по черепной коробке, полностью вырезанной из кости.

— Это ты опять сказал, верблюд? — горячится бесцветный цветной. — Ты представляй, вместо клипы найти алмаз! Ну, ты понял? Браво!

— Алмазы? — удивленно вскрикиваю я.

— Один, — уточняет почетный заместитель управляющего Банком Франции.

— Но каких размеров! — добавляет де Брилльяк.

Мой шеф никому не позволяет ошарашить меня этой новостью. Он расставляет руки в стороны, как огромный Корковадосский Христос, о котором говорят, что он готовится нырнуть в бразильский приход Рио-де-Жанейро, как прыгун с вышки.

— Подождите, подождите, господа! — повышает он голос.

Затем поворачивается ко мне и смотрит с адской усмешкой, будто кот, обнаруживший мышь в мышеловке, в предвкушении, что сейчас она перекочует ему в пасть.

— Попробуйте угадать, сколько весит этот алмаз, дорогой мой Сан-Антонио?

Я трясу головой.

— Честное слово, даже не знаю, господин директор…

— Нет, нет, назовите вес.

Временный президент всех ювелиров, вступая в игру «угадай-ка», приводит мне для сравнения некоторые сведения. «Куллинан», самый крупный из известных алмазов, весит 3106 каратов, немногим больше 600 граммов.

— Ну хорошо, я скажу: полкило! — говорю я запальчиво.

Альбинос-альбатрос взмахивает руками как крыльями и шлепает себя по ляжкам.

— Он совсем дурак, хуже, чем ты! — говорит он де Брилльяку.

Шеф берет меня за плечи.

— Тонна! — бросает он, сверкая очами.

— Как это — тонна? — лепечет дорогой Сан-Антонио. (Кстати сказать, «дорогой» — просто эпитет, поскольку если сравнить цены моих романов и книг других моих коллег по цеху, то я более доступен.)

Все три француза передо мной дико вращают глазами, подпрыгивают и испускают нечленораздельные звуки.

— Представляете: тонна? — мычат они в унисон.

Главный специалист по побрякушкам дергает себя за растрепавшиеся космы.

— Абсолютный, ни с чем не сравнимый рекорд! — повизгивает этот плюгавый де Брилльяк (он настолько крошечный, что складывается впечатление, будто он маячит где-то в перспективе). — «Кохинор», «Флорентиец», «Великий Могол» по сравнению с ним навозные шарики. «Орлов», «Южный Крест», «Эксельсиор»? Ячменные зернышки, господин комиссар! Наш «Регент» — пустяк! Хлебная крошка! Это открытие разобьет в пух и прах все представления, поколеблет шкалу ценностей. Это сенсация двадцатого века. Ни с чем не сравнимая! Атомная бомба? Просто дым! Люди на Луне? Ерунда! В поисках своих клипсов мадам Кру-Шенье заставила содрогнуться Вселенную! И когда я думаю о том, что дорогая нам новая страна Дуркина-Лазо обратилась к Франции, чтобы вести переговоры с нами!..

Он бросается на шею бело-черному и целует его.

— О, как я счастлив! — кричит он. — Как это прекрасно, как благородно! Благодарю вас! Какой братский жест! Какой здравый поступок! Какая прозорливость! Какой…

— Какой болван! — обрывает черно-белый, отпихивая карлика и отплевываясь. — Я просил Франция хотеть большой камень. Но для интерес моя страна!

И, оценив меня, — надеюсь и предполагаю — как более стоящего собеседника, чем другие, он говорит мне:

— Я тебе сказал, индустрия моя страна — солнце. Так? Но когда приходить сезон дожди. Что мне делай, чтоб пришел турист? Показывать ему, что у меня в слип? Но ты думай, это я продам? Нет хорошо, дурак! Я предлагать Франции такой сделка: я менять свой алмаз на тот же вес статуй негров из музей Валорис. Статуй, я везде говорю: местный искусство. Все приходить смотреть и говорить, как хорошо черный местный искусство. Я покупать статуи у музея, потом продавать статуи в музей, и так без конца. И Дуркина-Лазо станет большой туризматический центр. Ну, ты понял? Браво!

— Великолепно! — подтверждаю я.

Альбинокль скашивает глаза и шепчет мне на ухо:

— И еще я говорю Франция: ты платить транспорт. И Франция говорить: да. Франция тоже дурак, ты согласен?

— Ваше превосходительство! — снова встревает шеф. — Не надо иронизировать по поводу сотрудничества, издеваться над государством, которое в любой момент готово протянуть руку помощи народам…

— Ты, кому волос нету, ты заткнись! — парирует министр, для которого отсутствие волос на голове означает признак несостоятельности.

Тра-ля-ля Банка Франции принимается с умным видом стучать по столу линейкой из раскопок Трои.

— Господа, вернемся к делу! — призывает он настолько сухо, что возникает дикое желание промочить горло.

Говорить по делу? — да я только об этом и мечтаю!

Я прекрасно вижу, что эти высокопосаженные господа явно от меня чего-то ждут, но, хоть убей, не представляю, что могло бы их заинтересовать.

— Все указывает на то, — берет слово мой шеф, — что сведения о находке просочились…

— Просочились, потому что Дуркина-Лазо был сезон много дожди, — пренебрежительно заявляет министр иностранных дел. — Ты, дурак, совсем без волос!

Босс тем не менее продолжает:

— Чета Кру-Шенье была убита, Сан-Антонио. Их тела обнаружили растерзанными в палатке. Господина подвергали зверским пыткам, и мучители не поленились запихнуть его гениталии в рот его супруге.

— Э, это не дуркинец делал! — утверждает с апломбом министр. — В моя страна, когда отрезать штырь у мужчина, класть в его рот, собственный, не жена. Священный ритуал! Я сам так делай!

— Вполне возможно, что Кру-Шенье под пыткой проговорился… Но это не спасло его от смерти, — добавляет мой важный шеф. — Нужно действовать оперативно.

— Что вы имеете в виду под «действовать оперативно», господин директор?

— Срочно привезти алмаз. Операция должна проводиться в условиях самой строжайшей секретности. Франция поместит эту драгоценную глыбу в сейф и будет держать за семью печатями. Кроме того, мы будем молчать о его существовании, иначе неизбежны потрясения…

— Вы хотите сказать — крушения! — блеет откуда-то снизу пигмей де Брилльяк. — Я содрогаюсь, когда думаю, к какой катастрофе западной экономики может привести появление этого чудовищного камня.

— Но если операция будет проведена должным образом, господа, представьте себе эру процветания, которая наступит в странах Общего рынка. Наше сальдо станет положительным, экономика выйдет из кризиса, и все благодаря рациональному откалыванию от глыбы малюсеньких кусочков. И это, смею заметить, господа, на века! — чуть не хныча, пророчествует Ла Грошфуко.

— И вы, мой дорогой Сан-Антонио, будете руководить операцией по доставке камня во Францию, — заключает мой шеф.

Он ведет меня к окну. Рядом на стене пришпилена карта Дуркина-Лазо. Босс указывает на красное пятнышко, нанесенное на карту.

— Вот место, где находится алмаз. Вы видите, оно на западной окраине центральной части Фиглиманджара. Вам придется пересечь западную часть страны, чтобы привезти камень в аэропорт Кельбошибра, столицы, находящейся на побережье Атлантики. Между Фиглиманджара и Кельбошибром располагается болотистая местность Кельмердуй. Через болото проходит дамба с дорогой. Она единственная, и вам придется ехать по ней. У вас будет эскорт из двадцати человек, наемников, в основном из Франции и Бельгии. Крепкие, проверенные в деле ребята. Они не знают, что это алмаз. Официально речь идет о породе, переправляемой во Францию на лабораторные исследования для определения целесообразности разработки месторождения этих минералов. В вашем распоряжении будут грузовик и два гусеничных бронетранспортера с установленными на них пулеметами, чтобы отразить возможное нападение на конвой. Когда вы прибудете в аэропорт, вас будет ждать специальный грузовой самолет из Франции с многочисленным, специально обученным экипажем. Они возьмут груз на борт… Через час вы вылетаете из Парижа именно этим самолетом. Возражений нет?

— Никак нет. Просто мне хотелось бы узнать две вещи, господин директор…

— Первая?

— Кто сейчас стережет алмаз?

Он понижает голос.

— Официально — батальон армии Дуркина-Лазо. А на самом деле моя команда крутых ребят, которая уже на месте.

— Вы действуете быстро!

Он улыбается загадочной улыбкой (как ему кажется).

— В нашем распоряжении всегда наготове специальный контингент прекрасно обученных людей. И они есть во всех регионах мира, Сан-Антонио. Вы, наверное, об этом знаете, как я полагаю? Так, а теперь ваш второй вопрос?

Я смотрю ему прямо в глаза.

— Думаете, господин директор, мне делает честь визит бригадира Смешона, когда я уединяюсь с девицей в номере гостиницы?

Он смеется.

Как вы считаете — это достойный ответ?