Слезинка на щеке

Глава 6

Вечером за ужином никто не обмолвился ни словом о случившемся. Фернанда осталась необычайно довольна и воодушевлена первой встречей с официальными представителями. С греками было легко поладить, Ферн была уверена, что они сработаются.

Они вернулись в гостиницу в пол-одиннадцатого, и Доркас прямиком направилась к себе. Бет крепко спала, было темно, лишь узкая полоска света пробивалась из-под двери, ведущей к Ванде. Доркас заглянула, чтобы известить о своем появлении. Ванда сидела на стуле, положив руки на колени, уставившись пустыми глазами в пространство. Она вздрогнула, почувствовав чье-то присутствие, и мрачно пожелала Доркас спокойной ночи. Доркас поспешно закрыла за собой дверь, подавив в себе желание запереть ее на ключ.

Включив свет, она ненадолго задержалась возле кроватки Бет, глядя на спящую дочь. Крохотная ручка выпросталась из-под одеяла, и когда Доркас наклонилась, чтобы ее укрыть, ее обдало детским сонным теплом. Другая рука была подложена под щеку, губы были слегка приоткрыты. Доркас опустилась на колени рядом с кроваткой, любовно разглядывая нежную детскую мордашку со спутанными завитками волос на лбу. Она так хотела, чтобы Бет ни в чем не нуждалась, она столько хотела сделать для своего ребенка. Доркас не имела права на неудачи. Никто — ни Фернанда, ни кто-либо другой — не могли дать Бет больше, чем родная мать. Но для полноценной отдачи Доркас должна была обладать мудростью, уравновешенностью, а главное, способностью не терять голову и здраво рассуждать. Ради Бет она должна стать такой. И она станет.

Доркас переоделась в ночную сорочку, выключила свет и подошла к балконной двери. На небе уже сиял месяц. Черный силуэт Анатолийских гор четко вырисовывался на фоне ночного неба. Лунный свет нежно золотил Эгейское море, водная гладь едва уловимо колыхалась в неровном мерцании. Пролетая над крышами домов, что-то невнятно нашептывал ветер, и его шепот сливался с неумолчным рокотом моря, играющим с прибрежными камушками.

Где-то поблизости раздались голоса. Туристский сезон еще не начался, поэтому в гостинице оставалось полно пустующих мест. Гостиница находилась на тихой жилой улочке, по которой редко проезжали машины. Среди деревьев раскачивались фонари, то пропадая в листве, то вновь освещая ночную тишину. Где-то вдалеке чей-то голос грустно и протяжно выводил песню одинокого сердца. В мелодии угадывались восточные мотивы — результат четырехсотлетнего пребывания здесь турков.

Доркас слегка поежилась и шагнула в комнату, умышленно оставив дверь неплотно прикрытой. Мел на перилах ровным счетом ничего не значил, и пора доказать всем, что она в состоянии отличать глупый вымысел от правды. Доркас блаженно вытянулась под одеялом, чувствуя, как на нее нисходит долгожданный покой. Незаметно для себя она уснула.

Доркас не поняла, что ее разбудило. Возможно, высоко поднявшийся месяц, ярко осветивший комнату. Узкая полоска света превратилась в широкую лунную дорожку, пересекавшую пол. Доркас с бьющимся сердцем подскочила в кровати, с ужасом глядя на залитую тревожным лунным светом комнату. Спокойствие моментально улетучилось.

Доркас уставилась на двойные балконные двери. Она оставила небольшую щель, а теперь двери были распахнуты чуть ли не настежь. Открытая половинка двери загораживала от нее сам балкон, но Доркас зато могла видеть вытянутую тень. Тень лежала на полу и удивительным образом напоминала человеческую фигуру.

Доркас в смертельном страхе негромко вскрикнула, на балконе что-то метнулось. Тень исчезла, освещенная поверхность пола вновь обрела лунно-девственную белизну. Замирая при мысли о том, не случилось ли чего-нибудь с Бет, Доркас выскользнула из постели и босиком бросилась к балкону. За дверью никого не оказалось, но Доркас не осмелилась выйти наружу. Она с грохотом захлопнула двери, пытаясь справиться непослушными пальцами с щеколдой. Потом она, не разбирая дороги, без стука ворвалась к Ванде. Услышав свое имя, Ванда в ту же секунду села на кровати и щелкнула выключателем. Она выглядела ни капельки не заспанной, когда встала с постели. Схватив свой фланелевый халат, Ванда накинула его на голые плечи Доркас.

«В чем дело, мадам? Что случилось?»

Стуча от страха зубами, Доркас попыталась объяснить: «Т-там кт-т-то-то забрался на б-балкон. По-м-м-оему, м-мужчина. Он открыл мою дверь. Он хотел войти, но я проснулась и спугнула его».

В нерешительности Ванду упрекнуть было нельзя.

Одним прыжком она оказалась у своего балкона и выскочила за дверь: «Никого нет. Вам, наверное, что-то приснилось».

Доркас не удостоила ее ответом.

«Оставайтесь с Бет», — приказала она и выбежала в коридор. На балконе кто-то побывал. И этот кто-то — ее враг.

Коридор был пуст. Доркас подошла к двери Джонни и постучала. На стук вышел сонный Джонни Орион. Прерывающимся шепотом Доркас объяснила, в чем дело. Он в точности повторил действия Ванды, выскочив на балкон. Приблизившись к окну Фернанды, он негромко позвал ее. Она сразу отозвалась и несколько секунд спустя уже была у Ванды. Мисс Фаррар успела надеть струящуюся накидку из голубого нейлона поверх пеньюара. Лицо лоснилось от крема, голову облегала шелковистая сетка для волос.

Как всегда, Фернанда поражала своей неукротимой энергией. Она немедленно взяла ситуацию под контроль, отдавая распоряжения и изредка задавая вопросы. После беглого осмотра комнаты Доркас, где рядом с кроваткой спящей Бет возвышалась высокая фигура Ванды в ночной рубашке до пят, Фернанда знаком показала Доркас, чтобы та посидела у Ванды. Рядом с Ферн топтался Джонни в пижаме, босиком, с интересом наблюдая за происходящим.

«Расскажи мне, что тебе привиделось», — попросила Фернанда.

«На балконе кто-то стоял, — упрямо повторила Доркас. — Я не могу сказать наверняка, но мне показалось, что это мужчина».

«Что значит, не знаешь наверняка? Ты видела этого человека? Тогда почему ты не можешь нам сказать, как он выглядел?»

«Я видела тень, — не сдавалась Доркас. — Я оставила дверь чуть-чуть приоткрытой. А когда я проснулась, дверь была распахнута настежь. А поперек комнаты тянулась чья-то тень».

Фернанда и Джонни обменялись долгим взглядом. Потом Фернанда подошла к балкону и слегка приоткрыла двери. Через пару секунд порыв ветра распахнул их настежь.

«Там была чья-то тень. — Голос Доркас задрожал от негодования и обиды. — Я видела ее своими глазами, уж не знаю, что это было. Кто-то хотел забраться внутрь».

Фернанда вздохнула: «Если там кто-то был, то куда же он мог подеваться? Ты же видишь, там никого нет».

«Он мог скрыться через любую другую комнату. Наверняка здесь много пустующих. Не исключено, что он и сейчас прячется в какой-нибудь из них».

«Прикажешь позвать портье и проверить все комнаты, в которых есть балкон? — с раздражением осведомилась Фернанда. — Мы и так уже, наверное, перебудили половину жильцов. Можно, конечно, поднять на ноги и другую половину…»

Доркас перевела взгляд на Джонни и увидела в его глазах нескрываемую жалость. Он уже не раздражался, а просто жалел, что было несравненно хуже. Ей никто не верил. Ни Джонни Орион, ни Фернанда, ни Ванда Петрус. Укор висел в воздухе, можно было подойти и потрогать его. Тоже самое было в клинике, куда упрятал ее Джино. Единственный способ успокоить их подозрения — это притвориться, что признаешь их правоту. Притвориться, что реальность вовсе не реальность, что близкие и важные для нее вещи ничего не значат. Но ведь oнa на Родосе. Это же Греция. Она собиралась начать здесь новую жизнь. Ей нельзя поддаваться чужому неверию, подстраиваться, иначе все пойдет насмарку.

«Если бы я не закричала, он бы вошел в комнату, — упрямо продолжала убеждать их Доркас. — Неизвестно, вероятно, мы бы уже не разговаривали, если бы я не проснулась».

«Но вы же проснулись, так что все в порядке», — заметил Джонни.

Фернанда покачала головой: «Бесполезно пытаться успокаивать ее, когда она так взвинчена. Такое часто случалось раньше, мне Джино рассказывал».

Доркас закрыла лицо руками, пытаясь сдержаться. Каждая клеточка ее тела кричала о помощи, но не дай Бог, кто-нибудь услышал бы эти крики. Доркас несколько раз глубоко вздохнула. Дрожь потихоньку начала униматься, пульс выровнялся, гнев, готовый обрушиться на головы недоверчивых слушателей, удалось загнать вглубь. Доркас вновь держала себя в руках.

Джонни подошел к ней и отвел руки от лица. Взяв своей рукой ее за подбородок, он попытался приподнять ей голову и посмотреть в глаза. Доркас в ужасе зажмурилась и отпрянула. Это движение напомнило ей прикосновения Джино, и ее реакция последовала незамедлительно.

Джонни тут же отдернул руку.

«Извините», — прозвучал холодный голос.

Доркас не могла ему объяснить, почему она шарахнулась от него. Он бы все равно не понял. Для нее это движение означало прелюдию к мучительно издевательской любовной игре, было преддверием ужаса и стыда.

«Если вы хотите, я мог лечь спать на вашем балконе. Может быть, тогда вы почувствуете себя в безопасности?» — предложил Джонни.

Он разговаривал с ней, как с маленьким ребенком, которому приснился страшный сон. Доркас решительно мотнула головой.

«Не беспокойтесь обо мне. Мне очень неловко, что я напрасно потревожила вас».

«Вот и умница, — с видимым облегчением вздохнула Фернанда. — Запри дверь и ложись спать. Возможно, сознание того, что балкон открыт, так подействовало на тебя».

Все в молчании разошлись по своим комнатам. Джонни перед уходом проверил все задвижки и замки. Оставшись одна, Доркас заперла за ним дверь, потом подошла к двери, отделяющей ее от Ванды, и тоже решительным движением повернула ключ в замочной скважине. Повинуясь неожиданно пришедшей мысли, она подошла к секретеру, где оставила свою сумочку. Осторожными движениями она нащупала внутри паспорт. Конверт с письмом были по-прежнему на месте.

Доркас на секунду задержалась возле Бет, прислушиваясь к ее ровному сонному дыханию. Она легла в постель, укрывшись всеми одеялами, которые смогла найти. Ее трясло как в лихорадке, унять дрожь было невозможно.

Ну почему Джонни ей не верит? Его жалость — нож острый для Доркас. Уж лучше пусть раздражается, все что угодно, только не эта унизительная жалость. Раздражение говорит, по меньшей мере, о том, что он считает ее способной отвечать за свои поступки. А жалея ее, он тем самым подчеркивает ее болезненную беспомощность.

Когда Доркас наконец удалось уснуть, ее замучили какие-то кошмары, среди них был один особенно ужасный; проснувшись, она смогла вспомнить только, что во сне она плакала, а какой-то голос настойчиво приказывал: «Отдай письмо, отдай письмо».

Доркас вскочила в холодном поту, последние слова громко стучали в мозгу. Кому она должна отдать письмо? Может, просто оставить его утром на столе, когда она будет выходить? Тогда невидимым преследователям ничего не будет стоить его взять и исчезнуть незамеченными. Тогда, наверное, ее оставят наконец-то в покое, и она не будет больше плакать во сне.

Доркас лежала, бездумно глядя, как рассвет золотит балконные двери, рамы, перила. Ночной кошмар начал блекнуть, с появлением солнца постепенно возвращалось мужество. Доркас твердо знала, что случившееся не было выдумкой. Это случилось, что бы все вокруг не говорили.

Доркас подошла к окну — полюбоваться рассветным морем и скалами. Бет и Ванда тоже проснулись рано. Когда пришло время завтрака, Доркас взяла свою сумочку, перекинула ремешок через плечо, и они вышли. Письмо Доркас взяла с собой.

Никто не заводил разговор о минувшей ночи. Разве что Фернанда справилась, как Доркас себя чувствует. Доркас же помалкивала. Джонни больше не смотрел на нее с сочувствием. Он вел себя крайне сдержанно, как бывало, когда упоминался Джино.

Все утро они катались по Родосу. Доркас сидела сзади, упираясь ногами в каменный шар, спрятанный в холщовой сумке. Они заглянули в парк Родини, проехали по дороге, ведущей к Монте-Смит — так назывался холм, получивший свое название в честь английского морского офицера. Здесь стояли полуразрушенные древние колонны, лежали груды каменных обломков, бывших когда-то Родосским Акрополем. Раньше здесь был ипподром, проводились игры, скачки.

На протяжении всей поездки Доркас тщетно пыталась выкинуть из головы тревожные мысли о Бет и Ванде. Ни в коем случае ни Фернанда, ни Джонни не должны вновь увидеть ее в таком плачевном состоянии, в каком она пребывала сегодняшней ночью. Уж коли ей не суждено убедить их в своей правоте, так пусть они хотя бы не обращаются с ней, как с душевнобольной.

Завтра Доркас и Фернанде предстоит чаепитие у мадам Каталонас, где Доркас собирается разведать что-нибудь о вдове Маркоса Димитриуса. Если он еще был в состоянии говорить, когда его жена добралась до больницы, если он видел лицо человека, сидевшего за рулем сбившей его машины, наверняка он что-то сказал. Хотя шансы и невелики, существует вероятность, что его жена в курсе того, что произошло на самом деле. Если правда выплывет наружу, то рассеются страхи Доркас относительно ее бредовых, с точки зрения окружающих, идей, и к тому же Доркас будет иметь в руках серьезное оружие против Фернанды на случай, если та захочет отнять у нее Бет. Тогда Доркас не останется ничего другого, как раскрыть ей глаза на грязные делишки ее любимца Джино. Вчерашнее событие показало, что ставкой в игре является не только благополучное психическое состояние Доркас, но и Бет. Она не вправе допустить, чтобы девочка воспитывалась в тех же руках, которые растили Джино и воспитали таким, каким он был. Однако Доркас прекрасно отдавала себе отчет, что Фернанда не смирится, если Доркас попытается отлучить Бет окончательно.

Они стояли на Монте-Смит, сверху обозревая Родос. Старый город был виден как на ладони. Бесконечные стены, верхушки крыш, печные трубы создавали настолько плотный и запутанный лабиринт, что в этой мешанине невозможно было разглядеть узкие улочки, затерявшиеся среди каменных нагромождений. То тут, то там глаз цеплялся за купола и шпили мечетей и минаретов, разламывавших сплошную линию плоских крыш. Турецкие завоеватели до недавнего времени заселяли эту землю, и налет восточной культуры ощущался во всем и поныне. Турки прижились на Родосе, хотя разительно отличались своей сдержанностью от вспыльчивых необузданных греков, не признавая никакой ассимиляции.

За готическими городскими стенами вольно раскинулся новый Родос, утопающий в зелени садов и деревьев, с широкими улицами и современными зданиями. За всей этой красотой, за гаванью отливало яркой синевой Эгейское море.

Фернанда небрежным движением руки черкнула пару слов о Монте-Смит.

«Это место не представляет из себя ничего особенного. Здесь почти ничего не сохранилось, а на Иалисос и вовсе смотреть нечего. Другое дело — Камирос и Линдос. Мне очень хочется там побывать. Джонни, нам надо в ближайшее время туда съездить».

Глядя сверху вниз на переполненный людьми город, Джонни начал насвистывать что-то очень жалобное. Он молча кивнул в ответ на предложение Фернанды. Когда-то на этом месте кипела и бурлила жизнь. Скульптуры на Монте-Смит венчали город изумительной красоты короной, перед которой меркли более древние полисы.

Они спустились вниз — Фернанда не могла долго оставаться на одном месте, а «преданья старины глубокой» интересовали ее только в чисто утилитарно-профессиональном смысле.

Наступили теплые умиротворенные полуденные часы, когда Родос погружался в сон. Неожиданно Доркас обнаружила, что совершенно не хочет спать. Бет лежала в своей кроватке в блаженной полудреме, Ванда притихла у себя в комнате, а неутомимая Доркас тем временем неторопливо спускалась по лестнице, намереваясь немного пройтись.

Улицы казались заколдованными. Все было вымершим, пустынным, на рынках не слышно было привычного многоголосья и суеты, магазины и лавочки стояли запертыми, будто их в спешке бросили. Даже воздух стал неподвижным. Доркас подивилась на эту картину и вернулась обратно в гостиницу. Кроме Джонни, она никого не застала. Он сидел за столом и писал письмо. Завидев ее, он привстал и знаком поманил подойти.

«Идите сюда и присаживайтесь. Я вижу, вы только что выходили в этот дневной кошмар».

Доркас в нерешительности последовала его приглашению. Никогда не знаешь, чего ожидать от Джонни в следующий момент. Если он собирается критиковать или, еще хуже, жалеть ее, то она прекрасно обойдется и без его общества.

«Что значит «дневной кошмар»?»

«Греки без всяких суеверий и предрассудков относятся к лунному свету, к после полуночным часам. А солнечное время облюбовали для своих проказ Пан — здесь он известен как Каос в Родосе — и нереиды этих мест. Сейчас считается самым безопасным сидеть дома, а лучше всего спать. Знаете ли вы, что, если при свете дня вам случится повстречаться с нереидой, вы рискуете навсегда лишиться дара речи? Это знают в каждой деревушке и остерегаются высовываться. Смельчаков тут не жалуют, считая их просто ненормальными».

Эти слова задели Доркас за живое.

«Фернанда, возможно, и считает меня взбалмошной и ненормальной, однако мне не попалось сегодня ни одной нереиды. Кстати, у вас обо мне, видимо, тоже сложилось такое же мнение прошлой ночью».

«Но ведь с вами уже все в порядке», — Джонни не стал оспаривать ее слов.

Доркас покачала головой: «Да нет, просто с каждым днем я становлюсь немного сильнее. Я успешно осваиваю искусство притворства и лицемерия, умение вовремя смолчать, проглотить обиду. Мне пока не всегда это удается. Джонни, на балконе кто-то был, клянусь вам. Там была тень».

«Облака тоже отбрасывают тень. Вы могли обмануться. Выбросьте это из головы».

Вновь ей не удалось заставить Джонни пойти на контакт. Но сегодня Доркас это не очень расстроило. Силы постепенно возвращались к ней, а с ними — столь необходимая сейчас уверенность в себе. Нельзя жить в постоянном страхе. Нужно постараться обмануть своим видом таинственных преследователей, перехитрить их. Пусть решат, что она и понятия не имеет ни о каком письме. Может быть, тогда ее оставят в покое.

«Я отвлекаю вас…» — Доркас поднялась, чтобы уйти. Джонни резким движением отодвинул в сторону лист бумаги.

«Это может и подождать. Я пишу мальчику, который у меня когда-то учился».

Доркас заметила, что Джонни нахмурен.

«У мальчика неприятности?»

«Возможно. В этом возрасте легко оступиться…»

«А вы выступаете в роли советчика или доверенного лица?»

«Не совсем, — его губы неожиданно растянулись в удивительно обаятельной улыбке: — «Я устроил ему небольшую выволочку. Если он по-настоящему доверяет мне, то, возможно, и прислушается к моим словам».

Доркас внезапно одолело любопытство. Не к неизвестному мальчишке, а к Джонни Ориону.

«Где вы росли?»

«В Чикаго. Скучный, унылый район Вест-Сайда. Только в ту пору я не подозревал, что там скучно и уныло. Отец был полицейским. Хороший человек. У него сохранились немодные в наше время понятия об ответственности, чести, долге. Он верил в молодое поколение». Джонни улыбнулся, вспоминая.

«Расскажите мне о вашем отце», — попросила Доркас.

«Да, в общем-то, рассказывать особенно нечего. Каждый день он уходил на работу, а в свободное время возился с малышами. Обычно он брал меня с собой, якобы в помощь. Но я тогда не знал, что это не я ему помогал, а он мне. Он придумывал для нас занятия, которые были нам интересны. Он оставлял меня наедине с теми, кто не раскрывался перед ним. Он был прямолинеен и добр. Хорошее для него было хорошим, плохое — плохим, эти понятия никогда не смешивались. Но, в то же время, он знал, что не бывает только плохих или только хороших людей. В людях всего понемножку, главное, найти это хорошее и развить его. Я не знал, что существует нищета, хотя мы жили весьма скромно. Отец постоянно следил, чтобы я был занят делом. В двух шагах от дома располагалась публичная библиотека, благодаря которой я начал познавать мир. Тогда-то я впервые заинтересовался Грецией. С той поры я только и делал, что выискивал новые и новые источники. Я перечитал немыслимое количество книг об этой стране. Я твердо решил для себя, что вырасту и непременно поеду в Грецию. И вот я здесь. Боюсь, что все не так романтично, как вы ожидали».

«А те ребятишки, которые «не раскрывались», вам удавалось что-нибудь с ними сделать?»

«Когда как. Отец был не силен в психологии. Он считал, что яблоко от яблони недалеко падает. Но справедливости ради, надо сказать, он верил, что нет безнадежных людей, и поэтому надо бороться за каждого столько, на сколько хватает сил. Ему были чужды сюсюканье, заискивание, фамильярность. Он нередко устраивал мне взбучки, но всегда за дело. Главное, что мы, малышня, знали, что он нас любит и, что еще важнее, уважает. Благодаря отцу, я вырос с не пораненной душой».

«Вы тоже прямолинейны и порой грубоваты. Но в хорошем смысле этого слова. Я это чувствую. Вы, должно быть, похожи на отца».

«Наверное. Хотел бы я, чтобы ваши слова оказались правдой». Натянутость, появившаяся было в последние дни в их общении, чудесным образом исчезла. Конечно, о полной гармонии и понимании говорить не приходилось, но им было легко друг с другом.

«Орион — это греческое имя, не так ли?»

Джонни засмеялся: «Изначально я получил его от ирландских предков. Позже оно претерпело значительные изменения, когда они жили в Южной Маерике, в других местах. Меня оно вполне устраивает».

«Орион… Так звали охотника, пораженного ревнивой Артемидой. Я не могу представить вас в роли охотника. О'Райан больше подходит к цвету ваших волос».

«Если понадобится, я могу и поохотиться», — посерьезнев, ответил Джонни. Благодаря непринужденности, возникшей между ними, Доркас решилась задать вопрос, который не давал ей покоя.

«Какое у вас сложилось мнение о Ванде Петрус?»

Джонни задумался, как бы взвешивая каждое слово.

«Фернанда поведала мне свою историю. Мне кажется, что это безнадежно изломанный и исковерканный судьбой человек. Может быть, сломленный. Существует два типа людей. Одни борются до последнего и выживают, несмотря ни на что. А другие покоряются и сдаются, их душа, или как там это принято называть, умирает раньше, чем наступает физическая смерть. Боюсь, что эта женщина принадлежит к последним».

«Не уверена. Когда она смотрит на Бет, она оживает прямо на глазах. Меня это почему-то немного пугает».

«Вы слишком сильно и много переживаете».

Доркас поморщилась от этих слов. Непринужденность как рукой сняло.

Джонни посмотрел на часы и сложил письмо.

«Скоро все выяснится. Я решил кое-что разведать без ведома Фернанды».

«Вез ведома?..»

Ирландская дерзость заиграла в невинных до того глазах Джонни Ориона: «Нам же нужно каким-то образом вывезти из страны этот несчастный каменный шарик для катапульты. Фернанда мечтает, чтобы получился рассказ, а не скандал. А в этих краях существует закон, запрещающий вывоз археологических объектов. Вот и надо сообразить, как его обойти».

«Она сама вам рассказала?» — только и смогла вымолвить изумленная Доркас.

Джонни отрицательно мотнул головой.

«Нет. Она думает, я слепой, и уверена, что ее тайна благополучно хранится нераскрытой в этой тряпочной сумке. Сегодня утром я кинул свой свитер на заднее сиденье. Ну и когда потянулся за ним потом, увидел сумку. А поскольку я от природы любознателен, я туда заглянул. К счастью, греки в большинстве своем обладают изрядным чувством юмора. До тех пор, пока это не переходит некоторых границ, когда их начинают гладить против шерсти. Я сочинил довольно забавную историю. Пожелайте мне удачи».

Доркас хохотала всю дорогу, пока они шли к выходу. Он легко сбежал по ступенькам, что-то бодро насвистывая, Доркас имела все основания поверить в то, что сочиненная им версия о приобретении означенного предмета и в самом деле окажется интересной. Как хорошо было бы заручиться поддержкой такого союзника, как Джонни Орион. Не демонстрирующего свою жалость, не берущего под сомнение каждое слово, не раздражающегося по каждому поводу и без оного.