Слезы Макиавелли

16

— Да оставьте вы меня с этим трактиром!

Голос Терезы прогремел на весь дом. Она злобно покачала головой в знак отказа, готовая задать жару любому, кто снова будет ей докучать.

— Если вы только затем меня и звали, то можете ложиться спать прямо сейчас! Не хочу больше толковать об этом. Все в прошлом!

Макиавелли знал, что сладить с ней будет непросто. Когда он разыскал ее в шалаше, поставленном прямо посреди еще теплого пепелища, оставшегося от трактира, ему понадобилась вся его сила убеждения, чтобы заставить Терезу пойти с ним.

Теперь он старался ее урезонить:

— Но послушай, Тереза, ты нам нужна. Мы только хотим узнать, не приходилось ли тебе слышать об этом человеке. Все-таки речь идет об убийстве!

— Ну и что? Да плевать я хотела на все, что творится в этом чертовом городе! Пусть всех жителей перережут одного за другим, мне это спать не помешает! Только оставьте меня в покое…

Голос несчастной сорвался. Она разрыдалась, ее грузное тело обмякло, и она опустилась на землю. Не в состоянии подняться, она так и замерла.

Кивком Аннализа велела друзьям выйти из комнаты. Все подчинились, кроме Боккадоро, которая опустилась на колени возле Терезы и взяла ее лицо в свои руки.

— Тебе лучше? — ласково спросила она.

— Да, немного.

— Мы понимаем, что твое положение не из легких, — сказала Аннализа, — и готовы тебе помочь.

Тереза уставилась в стену. В жизни ей выпало слишком много разочарований, чтобы она поддалась на уговоры подруги. Она была из тех, которых судьба вечно носит по океану слез. Она всегда боролась, но жизнь сломила ее. С последними клочьями дыма, поднявшимися над развалинами трактира, развеялись все ее силы. В глубине души она чувствовала себя сломленной и разоренной старухой.

— Нет у меня больше сил бороться, Аннализа. Все было бы проще, если бы я никогда не пыталась изменить свою жизнь.

— Ничего еще не потеряно. Мы тебе поможем, вот увидишь…

— Я уверена, что донна Стефания будет рада вложить средства в такое процветающее заведение, как у вас, — заверила ее Боккадоро. — Все будет как прежде, только сначала надо покончить с этой историей.

К Терезе, приободренной словами девушек, отчасти вернулась ее былая спесь. На мгновение ее лицо приобрело сварливое выражение, еще неделю назад так пугавшее пьяниц.

— Что вы хотите знать?

— Когда ты открыла трактир?

— Как раз двадцать восемь лет назад.

— Примерно в то время один молодой человек вынужден был поспешно уехать из Флоренции. Должно быть, он был замешан во что-то очень серьезное. Нам надо его найти.

Тереза провела рукой по волосам и придала некое подобие порядка влажным от слез космам, которые прилипли к ее щекам.

— Скандал, отголоски которого дошли до наших дней? Верно, убийство? Хотя нет, этого мало. Должно быть, что-то еще похлеще. Как выглядит этот твой молодчик?

— В том-то и беда! Мы ничего не знаем об этом. Знаем только, что он называет себя Принцепс и переодевается в монашескую рясу.

— Монах, говоришь? Подожди, что-то мне это напоминает… Пожалуй, я знаю только одну такую историю, но она случилась действительно очень давно. Юного доминиканца изгнали из города за то, что он спал с послушницей из соседнего монастыря.

— Это то, что надо! — взволнованно воскликнула Аннализа. — А больше ты об этом ничего не знаешь?

Тереза бессильно покачала головой.

— Пойду схожу за дядей, — решила девушка. — Может, он еще что-то припомнит.

Вскоре она вернулась в сопровождении старого философа.

— Аннализа рассказала мне о монахе и монашке.

— Да, это было чуть больше двадцати пяти лет тому назад. Вы тогда уже жили здесь. Кумушки чесали языками несколько месяцев подряд!

— Да-да, — подтвердил Фичино, — теперь я припоминаю… Ему удалось сбежать, когда братья девушки попытались сыграть с ним злую шутку. Правда, они хвастались, что лишили его мужского достоинства. Однако, по словам Боккадоро, все осталось при нем. К счастью, с тех пор как Чиччо бывает у нас не реже, чем в церкви, мы получаем куда более достоверные сведения.

Тереза не оценила шутку старика и не преминула отплатить ему той же монетой:

— Вы мне как-то рассказывали, что с вами чуть не приключилась такая же беда. Нечего смеяться над бедным парнем!

— Какая память! Я и сам почти забыл об этом прискорбном случае.

Он тотчас же пожалел о сказанном, потому что Аннализа уставилась на него, широко раскрыв глаза от удивления.

— Что это за история? Почему ты мне о ней никогда не рассказывал?

— Тебе ни к чему всегда все знать… — пробормотал дядюшка. — Могут у меня быть какие-то тайны? В те времена я был еще очень молод. И потом, в моем случае все вышло не из-за монашки.

Он отмахнулся от племянницы, давая ей понять, что она неудачно выбрала время для расспросов.

— Если птенчику удалось улететь до того, как ему оторвали крылья, — продолжал он, — то его суженой судьба не улыбнулась. Когда он скрылся, братья его любовницы взломали ворота монастыря. Ее увели в поля и ослепили. Два дня она скиталась по округе, и когда ее нашли, была в плачевном состоянии…

— Она выжила?

— Не знаю. Во всяком случае, братьев судили и оправдали. Сочли, что они всего лишь старались восстановить семейную честь. Что до монаха, я понимаю, почему он не спешил сюда возвращаться.

— Я могу понять, что он хочет отомстить, — настаивала Аннализа, — но зачем это делать таким варварским способом?

— Ему одному пришлось вынести публичное бесчестье, — заметил философ, — и его гнев обернулся против всего города, который его изгнал. Что касается кардинала, то он ненавидит Содерини с тех пор, как тот унизил его перед всем Советом, и живет надеждой отомстить ему за это оскорбление. Его миссия состоит в том, чтобы заставить нас согласиться на союз с Францией. Его королю все равно, какими средствами кардинал будет добиваться своих целей. А Сен-Мало готов на все, даже на самые изощренные ужасы.

Озадаченная услышанным, Тереза с трудом поднялась.

— Если я правильно понимаю, все это задумано, чтобы ввергнуть город в гражданскую войну? Значит, Савонарола не причастен к разрушениям?

— Я даже уверен в обратном, — ответил Фичино. — В этом деле он — главная мишень. Обвиняя его во всех убийствах, его хотят лишить доверия народа. Если он будет повержен, то, вероятно, увлечет за собой гонфалоньера. Тогда пошатнутся сами основания республики.

— Но как же его спасти? Толпу не остановить, слишком поздно. Они готовы его повесить, если найдут.

— Мы должны узнать, кто скрывается под монашеской рясой. Скоро уже ничего нельзя будет изменить. Надо выяснить, кто такой этот Принцепс.

Разработать боевой план в такой спешке было нелегко. Аннализе и Марко поручили отнести вексель гонфалоньеру. Веттори должен был охранять Боккадоро. После упорной борьбы Гвиччардини смирился с доводами друзей.

— Лучше бы охрану Боккадоро поручили мне. В таком деле я совершенно не доверяю Франческо. Ты же его знаешь. Он тут же попытается ее соблазнить, пуская в ход самые ослепительные улыбки и тряся своей сальной челкой. Она разозлится, как они все, а расстроенный Франческо забьется куда-нибудь в угол.

— Ты просто ревнуешь, вот и все, — рассмеялся Макиавелли. — Ты боишься, что раз в жизни ему удастся соблазнить девушку! Успокойся, тебе нечего бояться, судя по его прошлым неудачам. Ты найдешь Боккадоро в целости и сохранности, вот увидишь.

— Ну ладно, согласен… Что нам делать теперь?

— Идем, предупредим Савонаролу. Может, он успеет уйти из города, прежде чем они захватят монастырь.

— Сомневаюсь. Они уже здесь.

В конце улицы появилось около ста человек, направляющихся в сторону монастыря Сан-Марко. Теперь гимны и свечи прежних шествий сменились криками, полными ненависти, и оружием. Недавние паломники преобразились в разъяренных воинов.

Они задержались перед одним домом неподалеку от монастыря и попытались выломать дверь. Из окна третьего этажа на беснующуюся внизу толпу кто-то смотрел.

— Взгляни-ка, Чиччо, вон там, наверху! Ты его узнаешь?

— Валори! Он остался дома. Наверняка считал, что там он будет в большей безопасности, чем в обществе Савонаролы. Он не сможет долго выдерживать натиск. Они его растерзают!

Вдруг в конце переулка раздался властный голос:

— Остановитесь! Вы что, все сошли с ума?

Возбуждение толпы разом сникло. Бернардо Ручеллаи приближался, опираясь на руку Антонио Малегоннелле.

— Что вы собираетесь делать? Силой ворваться в дом этого человека и убить его, как собаку?

— Он этого заслуживает! Он помогал монаху совершать преступления!

— Разве мы должны тоже превратиться в животных, чтобы избавиться от волков, наводнивших наш город? Если он виновен в том, в чем вы его обвиняете, его должен судить суд, достойный этого звания.

Уважение, которым пользовался старый политик, возымело свое действие. Бунтовщики слушали его в благоговейном молчании. Некоторые стали медленно расходиться. Неподвижный как статуя за своим окном, Томмазо Валори наблюдал за их беспорядочным отступлением.

— Ваш гнев справедлив, но не забывайте, что правосудие — основание нашего города.

Казалось, буря улеглась так же быстро, как и началась. Вскоре перед домом осталась только кучка людей, в центре которой по-прежнему стоял Ручеллаи.

Привыкшие к быстрым переменам в настроении своих сограждан, Макиавелли и Гвиччардини уже собирались покинуть место происшествия, когда до их слуха донесся свист. Они даже не увидели стрелу, которая пронзила шею Ручеллаи и застряла в противоположной стене. Старик вскрикнул и рухнул, обливаясь кровью.

Толпа испустила вопль изумления, а те, кто уже отошел, вернулись обратно. Каждый искал глазами то место, откуда вылетела стрела. Чья-то рука указала на окно, за которым виднелся Валори. Одно из стекол было разбито.

— Зачем он это сделал? — воскликнул Гвиччардини. — К чему было их злить? Они уже почти ушли!

— Совершенно непонятно… Теперь они в ярости.

Пятнадцать человек уже навалились на входную дверь, а Валори оставался таким же неподвижным. Когда дверь поддалась, раздался победный вопль. В едином порыве десять, затем двадцать человек ринулись в открывшийся проход.

Не раздумывая, Макиавелли бросился за нападавшими.

— Никколо, ты куда?

— Не будем же мы стоять здесь и бездействовать. Вдруг еще можно спасти Валори! Если он умрет, то Савонарола тоже погибнет.

Немного поколебавшись, Гвиччардини последовал за другом. Плечом к плечу они проложили себе дорогу до третьего этажа. Осаждавшие разломали все, что можно. Оставалась только дверь, за которой находился ученик и последователь Савонаролы. От этой тонкой деревянной преграды зависела жизнь человека и, возможно, судьба города.

Вперед вышел мясник с топором в руках:

— Надо его прикончить, а ну-ка, посторонитесь!

С силой, удесятеренной гневом, он изрубил дверь в щепки. Утомленный, он тут же отошел в сторону и знаком предложил Макиавелли войти. Позади них Гвиччардини из последних сил сдерживал остальных нападавших.

На стуле с широкой спинкой сидел спиной к ним помощник Савонаролы. Он даже не пошевелился.

— Вам придется сдаться, — сказал Макиавелли. — Мы передадим вас гонфалоньеру. Там вы будете в безопасности.

Валори не отвечал. Казалось, он неотрывно смотрит в одну точку за окном.

По-видимому, он был мертв уже давно, потому что кровь высохла в его пустых глазницах.

Наброшенная на шею веревка спускалась по груди и, извиваясь, тянулась до разбитого окна.

Макиавелли не успел ничего предпринять. Веревка резко дернулась, и тело вылетело из окна в вихре осколков.

Толпа издала радостное восклицание. Никто не сомневался, что эту показательную казнь совершил Макиавелли. Все произошло слишком быстро, и он один понял, что его использовали.

В комнату вошел мясник. Он поднял Макиавелли и победно поднес к окну:

— Друзья мои, вот тот, кто избавил нас от врага народа! Приветствуйте его так, как он того заслуживает!

Сбитый с толку этой глупостью, Макиавелли невольно вспомнил о гладиаторах, которые сражались для развлечения римских граждан. Чтобы завоевать расположение толпы, недостаточно было просто победить противника на арене. Следовало выпустить его кишки на песок и забрызгать мозгами первые ряды зрителей, чтобы удовлетворить публику.

Убийцы Валори применяли старые как мир правила. Они делали ставку на то, что из века в век плебеи ведут себя одинаково. Именно это знание делало их такими опасными.

В переулке чернь уже потеряла интерес к трупу. Все еще не насытившись, она требовала новую жертву. А наилучшая из жертв находилась в монастыре Сан-Марко.

Макиавелли обернулся. Теперь он был в комнате один. Гвиччардини по-прежнему стоял в дверях, но уже не заграждал никому дорогу своей внушительной тушей.

— Что произошло, Никколо? Я отсюда ничего не видел. Ты правда выбросил его в окно?

Его друг присел на краешек стула, стараясь не касаться запачканной кровью спинки. Его бил озноб, и он провел рукой по лицу.

— Нет конечно. Валори уже давно был мертв. Они были на крыше и сбросили его, потянув за веревку. Они нас поджидали.

— Но кто же тогда выпустил стрелу?

— Наверняка карлик. Ему было очень удобно целиться в Ручеллаи сверху. Его сообщнику пришлось дергать за веревку.

— Тогда поспешим, они должны быть еще на крыше!

— Сомневаюсь. Скорее всего, они давно скрылись. И потом, у меня нет никакого желания быть зарезанным, как боров. Лучше пойдем посмотрим, что происходит в монастыре.

Молодые люди медленно спустились вниз. Тело Ручеллаи все еще лежало посреди переулка, забытое всеми. Макиавелли бросил последний взгляд на труп Валори, который раскачивался у него над головой. Никто не осмелится снять его еще несколько дней. А тем временем вороны и черви успеют над ним потрудиться. Содрогнувшись от такой зловещей картины, он указал Гвиччардини на здание, где укрылись Савонарола и его приверженцы.

На площади, куда выходил монастырь, были заметны следы жестоких стычек, которые произошли здесь совсем недавно. Земля была залита кровью. Ворота монастыря распахнуты настежь.

Молодые люди бросились внутрь. Скудная мебель монахов, сваленная в кучу посреди двора, уже догорала. Ни одну из статуй, украшавших монастырь, не пощадил разрушительный гнев толпы. Даже фрески фра Анджелико пострадали от этой необузданной жестокости. Макиавелли с грустью провел рукой по тому, что раньше было величественным «Снятием с креста», а теперь превратилось в полустертый набросок.

Привалившись спиной к колонне, сидел монах. Лицо его было скрыто окровавленным капюшоном.

— Савонарола? — спросил Гвиччардини. Макиавелли склонился над мертвецом и откинул капюшон.

— Нет, это не он. Его, наверное, увели вместе с другими монахами.

— Как думаешь, куда их повели?

— Я думаю, они хотят сохранить видимость законности. Пока их, без сомнения, бросят в застенки Барджелло, а тем временем быстро осудят.

— Что же мы тогда можем сделать?

— Ничего, Чиччо… Мы проиграли. Надеюсь, Аннализе и Марко повезло больше, чем нам.

— Боюсь, что вам придется изменить свои планы, друзья мои!

Гнусавый голос карлика прозвучал со второго этажа монастыря. Преспокойно усевшись на краю крыши, он наслаждался видом двух обращенных к нему перекошенных лиц.

— Как тебе мое последнее представление? — спросил он у Макиавелли. — Не скоро ты сообразил что к чему!

Макиавелли не отвечал, а только сжал кулаки.

— Я оставил на своем пути трупов больше, чем кто бы то ни было на этой земле, — продолжал карлик. — Надеюсь, ты не думаешь, что ничтожный секретаришка вроде тебя сможет меня остановить?

— Что вам нужно? Почему вы преследуете нас?

— Нет, это вы вечно мне докучаете! Я не могу и шагу ступить, чтобы вы не путались у меня под ногами!

Гвиччардини угрожающе ткнул пальцем в сторону карлика:

— А ну-ка слезай, и мы сведем счеты раз и навсегда! Я жду, спускайся…

— Хватит дурака валять, мой мальчик! Мне, конечно, любопытно узнать, как глубоко мой клинок войдет в твое сало, но пока у меня есть дела поважней. Не беспокойся, у нас с тобой еще будет время поразвлечься.

— Да ты просто трус!

Не раздражаясь, карлик отмахнулся от него, как от назойливого комара. Затем он расстегнул камзол и вытащил из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок бумаги.

— Узнаете?

— Вексель… — пробормотал Макиавелли, бледнея. — Как он у тебя оказался? Что ты сделал с Аннализой и Марко?

— Ах да! Прелестная девица со своим щенком. Не беспокойся, они живы. По крайней мере, пока еще живы…

— Где они? Отвечай!

Вне себя от ярости, Гвиччардини схватил кинжал, который валялся на земле, но его тут же осадили:

— Ну же, успокойся! Жизнь твоих друзей висит на волоске, так что брось свою игрушку и присядь у этой колонны.

Гвиччардини повиновался, и к нему тут же присоединился Макиавелли.

— Теперь слушайте очень внимательно. Девушка и мальчик не успели дойти до Содерини. Мы получили вексель, но нам не хватает еще одного очень важного доказательства…

— Боккадоро, я полагаю? — спросил Макиавелли.

— Соображаешь ты быстрее, чем бегаешь, мой мальчик. Увы, тебе это не поможет, если наши пути вновь пересекутся.

— Скажите, что вам нужно?

— Обмен: два наших заложника за Боккадоро. У вас на размышление есть один день. А потом я с радостью займусь ими сам. Я еще не решил, с чего начну: с хорошенькой мордашки девки или с пальчиков сопляка. Вы же знаете, у меня очень богатое воображение!

— Где будет происходить обмен?

— Приходите завтра в то же время в собор. Мой хозяин будет вас там ждать. Не опаздывайте и не забудьте девушку!

— Подождите…

Макиавелли даже не успел закончить фразу. Карлика и след простыл.

— Нас здорово провели, — вздохнул Гвиччардини. — Теперь надо возвращаться. Представить не могу, как мы обо всем этом скажем Фичино.

Марсилио Фичино новость о похищении племянницы поразила, как удар кинжала в сердце. Он мертвенно побледнел и почти неслышно прошептал несколько слов:

— Боже мой, нет… Только не Аннализа, это немыслимо!

Схватившись за грудь, он покачнулся и упал, даже не застонав.

Макиавелли бросился к безжизненному телу, затем крикнул Веттори, чтобы тот бежал за Корбинелли. Гвиччардини помог ему перенести старика на кровать.

Через полчаса запыхавшийся врач был уже в комнате. Он довольно долго осматривал старика, прежде чем прикрыл его грудь простыней. Макиавелли вышел за ним из комнаты.

— Что скажешь, Джироламо?

— Я сделал все, что мог, но его сердце получило слишком сильный удар. Будем, конечно, надеяться, что он оправится, но я сомневаюсь, что он придет в себя.

— Что можно сделать?

— Ничего, только ждать… И молиться, если ты еще веришь в Бога после всего, что мы пережили в последние дни. Никколо, а ты мне не хочешь рассказать, что привело его в такое состояние?

В нескольких словах юноша передал ему, по возможности точно, слова карлика. Впервые он увидел, что Корбинелли потерял самообладание. Тыльной стороной руки врач смахнул книги со стола, стоящего напротив него.

— Чтоб их черти взяли, этих ублюдков! Так не может продолжаться!

— Не будем терять голову, — произнес Деограциас, наклоняясь, чтобы собрать книги. — Мы должны рассуждать здраво.

Слуга аккуратно поставил в ряд драгоценные рукописи и пододвинул стул своему хозяину. Корбинелли сел, все еще вне себя от гнева, но тут же вскочил и принялся ходить по комнате.

— Что за неслыханная наглость! Они еще издеваются над нами. Когда я доберусь до этих разбойников, они все глаза себе выплачут, пока я буду их пытать!

— Увы, наше положение не таково, чтобы бросаться в атаку, — заметил Деограциас. — Надо прежде всего подумать, как спасти детей.

— Тогда у нас нет выбора, — заключил Макиавелли. — Надо согласиться на обмен и выдать им Боккадоро.

— Но это означает отправить ее на верную смерть, Никколо. И потом, нельзя быть уверенными, что они вернут Аннализу и Марко. Мы можем потерять все.

Корбинелли тоже отверг это предложение.

— В любом случае мы не станем ждать до завтра. Суд над Савонаролой назначен на сегодняшний вечер. Если только можно назвать это судом… Они уже сооружают костер на площади Синьории.

— Как! — воскликнул Макиавелли. — Содерини даже не дождался, пока улягутся страсти, чтобы его судить?

— Я всю вторую половину дня провел с ним, — сказал врач. — Малатеста подоспел как раз вовремя, чтобы спасти Савонаролу от расправы во время взятия монастыря. Не будь его там, сейчас голова доминиканца уже торчала бы на копье. Взамен Содерини пообещал толпе скорый суд. Он жертвует монахом, чтобы спасти свою шкуру.

Макиавелли чуть не задохнулся от ярости:

— Неужели он рассчитывает выйти сухим из воды? Он следующий в списке. Надеюсь, костра хватит на двоих!

— Не волнуйся, он прекрасно все понимает. Теперь, когда Ручеллаи нет в живых, никто не может успокоить толпу.

— А Малегоннелле? Он был его правой рукой. Может, он вмешается?

— Он слишком труслив, чтобы подвергать себя хоть малейшей опасности. А потом, чернь теперь неуправляема. Если наши дорогие сограждане решатся восстать против Содерини, то ни Малегоннелле, ни люди Малатесты не смогут им противостоять. Тогда гонфалоньеру можно будет пожелать только резвого коня.

— Их план вполне удался. Все кончено…

— Осталась крупица надежды, Никколо. Если мы сумеем разоблачить Принцепса, нам, возможно, удастся убедить судей, что Савонарола здесь ни при чем. У нас в распоряжении не больше двадцати часов, надо действовать быстро.

Внезапно в комнату вбежала Боккадоро.

— Скорее! Он очнулся!

Все трое бросились в спальню. Старик приоткрыл глаза и приподнял руку.

— Никколо, — прошептал он слабым голосом, — подойди…

— Я здесь, учитель, не волнуйтесь! Лежите спокойно…

— Аннализа… Ты должен ее найти!

— Я сделаю все, что смогу, но мы не знаем, где похитители ее держат.

— Монашка… Импрунета…

Голос старика оборвался, его грудь поднялась и опустилась в последний раз, глаза уставились в пустоту.

Макиавелли опустил старику веки. Первая мысль, которая возникла у него, была об отце: он снова увидел тело, исколотое кинжалом, выброшенное на улочку Пизы.

Не в силах справиться с волнением, Гвиччардини сел на кровать и заплакал. Рядом тихо всхлипывал Веттори.

Стоя перед трупом, Макиавелли размышлял о последних словах усопшего.

— Что он хотел сказать?

— Как ты можешь думать об этом в такую минуту? — упрекнул его Гвиччардини. — Неужели его смерть тебя совсем не трогает?

Макиавелли рывком поставил его на ноги.

— Послушай меня внимательно, Чиччо! Фичино больше нет, и мы здесь ничем помочь не можем. У нас будет время его оплакать, когда все закончится, если, конечно, мы еще будем живы. Но сейчас у нас есть дела поважнее.

— Никколо прав, — вступил в разговор Веттори, вытирая слезы рукавом. — Мы не можем бросить Аннализу и Марко. Он говорил о какой-то монашке. Должно быть, о той, которую изуродовали братья. В архивах Палаццо Коммунале можно отыскать следы этой истории.

— Я сейчас же пойду и поищу. И кроме того, воспользуюсь случаем, чтобы узнать что-нибудь об этом названии: Импрунета. Фичино его произнес не случайно. Скорее всего, это название монастыря. Если это так, мы пойдем туда сегодня же ночью.

— А что пока делать нам? — спросил Гвиччардини. — Не будем же мы ждать тебя здесь сложа руки!

— Постарайтесь раздобыть лошадей и оружие.

— Сколько нам понадобится лошадей?

— Нас трое, еще Аннализа и Марко, если мы их найдем… Всего пять.

— Шесть. Я иду с вами.

По ее лицу молодые люди сразу поняли, что ничто на свете не сможет заставить Боккадоро изменить решение.