Слезы небес

Глава 4

За моей спиной булькала кофеварка, в воздухе витал аромат кофе. Налив две чашки, я поставил их перед собой на стол. После чего зажег сигарету «Кэмел» без фильтра и положил ее рядом со второй чашкой. Сигаретный дым смешался с парком, поднимавшимся от кофе.

Закрыв старую зажигалку «зиппо», я провел пальцем по стершейся гравировке. Вспоминая. Затем проколол палец и натощак измерил содержание сахара в крови: оно составило 177. Тогда я набрал в шприц три кубика инсулина и ввел их себе в жировую прослойку живота. Закончив с этим, я проглотил четыре таблетки антацида, пробубнил что-то в адрес чванливых врачей, запил таблетки стаканом молока и закусил печеньем «Орео».

За окном завывал ветер. Ледяной дождь, хлеставший с неба, превратился в косой снегопад. На столе стояла большая банка с завинчивающейся крышкой, до половины наполненная акульими зубами. Я высыпал несколько штук на стол и стал их перебирать. В одной руке зубы, в другой – зажигалка. И то, и другое – воспоминания.

За входной дверью послышалось знакомое поскуливание. Вернулся Роско. Я двинул чашку по столу, чтобы он понял, что я дома; поскуливание стало громче. Еще мгновение – и раздалось знакомое царапание лапой о дверь. Я подвигал стулом, и он снова завыл.

Роско подначивал меня, и я это понимал, это было вполне в его духе.

В здешних местах люди гордятся своими охотничьими собаками-медвежатниками. Не редкость, когда за хорошего медвежатника-призера назначают цену более чем в двадцать тысяч долларов. Да-да. Роско был помесью родезийского риджбека с северокаролинской дворняжкой. Крупный пес. Ростом доходил мне до середины бедра. Длинные стройные ноги, большие лапы, массивная голова, сильные плечи, мощные челюсти. Он мог без устали бегать день и ночь. Риджбеков вывели для охоты на львов в Африке. Но Роско обитал вдали от Африки и в данный момент стоял на улице в снегу и хотел есть.

Я не был хозяином Роско. Я был нужен ему как источник еды и теплого коврика у камина. В мои обязанности также входило по весне вытаскивать из него клещей и вечерами чесать за ушами. Сказать по правде, он обожал целыми днями гоняться за сучками миль за двадцать во всех направлениях, но стоило ему устать или проголодаться, или же ему надоедало одиночество, как он тотчас превращался в позорного слабака, жалобно скулящего под дверью.

Я снова подвигал кружкой и улыбнулся. Он же прижал морду к порогу и шумно засопел в щель под дверью. Скулеж перешел в приглушенный лай. Я отворил скрипучую дверцу шкафа – темп дыхания тотчас удвоился. Я открыл консервную банку, и по ритмическому постукиванию понял: Роско бегает кругами, всякий раз задевая хвостом дверь. Я опорожнил содержимое банки в его миску, разбил сверху два яйца, посыпал сухим собачьим кормом и в завершение сдобрил сливками.

Закончив, я выглянул в боковое окно. Роско стоял перед домом мордой к двери и выл. Я повернул ручку. Вой тотчас же прекратился. Я встал на пороге и приподнял брови. Роско послушно сел и, как локаторы, направил на меня уши.

Я сложил на груди руки – пес улегся на живот, лапы вытянуты вперед, голова поднята. Этот поганец пропадал где-то четыре дня. Понятное дело, что он проголодался. Роско снова еле слышно заскулил. Я отошел в сторону и кивнул. Пес встал, зашел в дом и снова сел, быстро вращая головой и метеля хвостом по покрытому лаком полу. Сначала внимательно посмотрел на меня, затем на свою миску. Я сел, закинул ногу за ногу и кивнул.

Роско с жадностью набросился на еду. Закончив трапезу, он облизал морду и вытянулся на «своем» коврике из медвежьей шкуры перед камином. Между тем ветер за окном усилился, столбик термометра пополз вниз. А передо мной счастливо похрапывал Роско.

Мой домик неплохо защищен от холода, поэтому всякий раз, зажигая камин, я приоткрываю окно. Я на всю длину вытащил антенну радиоприемника и покрутил ручку настройки. Радиосигнал мгновенно улучшился, и я услышал ее голос.

Под ее приветствие, обращенное к слушателям, я допил свой кофе. Затем вылил остывший кофе из второй чашки и потушил догоревшую до фильтра сигарету. Снова налил кофе в обе чашки, щелкнув зажигалкой, зажег вторую сигарету и снова положил зажигалку себе на бедро.

Надев очки для чтения, я набрал номер из десяти цифр. На расстоянии трех тысяч миль от моей избушки она увидела на мониторе мое имя и ответила. В самом популярном в стране ночном прямом эфире.

– Привет, Джо-Джо. – Ее голос струился сладкой патокой. – Как поживаешь, детка?

Для нее любой позвонивший – «детка». Я усмехнулся.

– Пока жив.

– Это все еще тебя удивляет?

– Сюзи, дорогая, каждый день – великая тайна.

– Обожаю, когда ты меня так называешь.

Вместе с парой сотен тысяч других, подобных мне, мужчин я почувствовал, что она улыбается.

– Как там дела в горах Северной Каролины?

– Все белым-бело, и… – Я выглянул в окно. – И, похоже, погода ухудшается.

– Ты все еще наливаешь кофе в две чашки?

Взгляд на стол.

– Точно, мэм.

– Сколько лет ты звонишь на мою передачу?

– Очень много.

– И за все эти годы, сколько бы раз я ни спрашивала про кофе, ты так и не объяснил мне, почему ты так делаешь.

– Я помню.

– Но когда-нибудь ты должен открыть мне свой секрет.

– Я пытаюсь держать свои обещания.

– Это отличает тебя от многих, носивших военную форму.

Она перешла на шепот. Словно возлюбленная, чей шепот звучит с соседней подушки. Сюзи знала свое дело. Выступая в роли защитника молчащих, она была вынуждена время от времени подогревать антиправительственные настроения. Впрочем, она старалась не заходить в этом слишком далеко, прекрасно понимая, что те люди, которых она критикует в эфире, – ее начальство, и ей придется общаться с ними по окончании передачи.

Я ничего не ответил.

Она несколько мгновений тоже молчала, наполняя эфир загадочной тишиной, а секунд через десять произнесла:

– По крайней мере, ты не откосил.

– Я стараюсь держать свои обещания.

Она рассмеялась. Всего в нескольких миллиметрах от микрофона. Ее голос сливался с поскрипыванием кресла.

– Что привело тебя ко мне в эту лунную ночь?

– Акульи зубы.

– Ты такой романтик. Все еще мечтаешь о том пляже, а?

– Меня по-разному называли. Но романтиком никогда.

– Тогда почему же акульи зубы?

Я помолчал. Вспоминая прошлое.

– Когда-то я знал одну девушку.

– Ну, рассказывай же.

– Когда мы были детьми, мы с ней часто гуляли по пляжу.

– Ммм… – томно произнесла Сюзи, как будто в предвкушении чего-то крайне пикантного, и наверняка заразила этим и своих слушателей.

Я продолжил:

– Я вел ее за руку, и мы искали на песке все, что выбрасывало море.

– Тебе запомнилась какая-то конкретная прогулка?

На улице падал густой снег, но уже поднялась луна и теперь висела за облаком – этакий небесный фонарь, чей луч пробивается сквозь снежную пелену.

– Был октябрь. Полнолуние после осеннего равноденствия. Светло так, что можно было видеть собственную тень. Набегавшие волны заставляли влажные раковины светиться, словно черные бриллианты. Мы собрали целый рюкзак.

– Это было перед тем, как ты уплыл далеко-далеко?

– За несколько месяцев до того.

– У тебя неплохая память.

– Это была детская невинность.

В какой-то момент диалога Сюзи имела обыкновение бросить эмоциональную бомбу, чем выбивала почву из-под ног собеседника. Ощущение такое, будто у вас с сердца срывали пластырь. Я знал, что так произойдет и сейчас.

– Ты любил ее?

– Я не уверен, что это была любовь, но я очень хорошо помню, что испытывал к ней нечто такое, чего потом очень долго не ощущал.

Разговаривая с парнями, подобными мне, Сюзи любила подвести собеседника к краю, вынуждала заглянуть в бездну, давая воспоминаниям возможность взять верх, а затем разрешала вновь отступить от бездны назад. Таким способом она ставила нас лицом к лицу с тем, что многие из нас предпочли бы забыть навсегда. Но делала это крайне осторожно. Не давила. Знала меру. У каждого из нас было такое место, откуда трудно было вернуться.

Вот и сейчас Сюзи проявила сострадание. Предложила мне передышку.

– Это ведь было так давно.

Я задумался.

– Я до сих пор чувствую запах соленого воздуха, смешанный с запахом ее шампуня.

Сюзи свернула в сторону.

– У вас обоих была любимая песня?

– Мы страшно любили группу «Криденс»[1].

– Какую-то конкретную песню?

– Да. «Баловень судьбы»[2].

Сюзи рассмеялась. Но не отпустила меня.

– Еще один вопрос.

Я знал, о чем она спросит, еще до того, как она задала свой вопрос.

– Что стало с той девушкой?

Воспоминания вернулись. Я откашлялся.

– Она вышла за другого.

– Сочувствую.

– Возможно, это даже к лучшему. Я был тогда не в лучшей своей форме.

– Ты знал того парня, за которого она вышла?

– Да, конечно. – Ветер сдувал с дороги снег. – Это был мой брат.

Редко кому из собеседников Сюзи удается лишить ее дара речи, но на сегодня мне это удалось.

Она попыталась взять себя в руки. Кресло под ней скрипнуло – похоже, она выпрямилась и в надежде на помощь повернулась к своему продюсеру. Подобно актеру с Бродвея, она ни при каких обстоятельствах не должна была выходить из образа. Тем самым она защищала себя от той боли, которую щедро причиняла своим слушателям. Раздев меня догола, Сюзи сорвала с себя маску и сказала, сказала мне одному:

– Джо-Джо, извини. Я знала, что мне не следует задавать этот вопрос.

И я ее простил.

– Это было давно. И кроме того… мальчишка, с которым она гуляла по пляжу, и мужчина, который вернулся домой, – это как два разных человека.

Почувствовав прежние силы, Сюзи вновь надела маску.

– Сержант?

– Да, мэм.

Она обращалась ко всем нам. Именно поэтому мы ее и слушали. Она произносила слова, которых мы отродясь не слышали.

– Спасибо.

Я рассматривал свою руку, сжимая и разжимая кулак.

– Знай ты мою историю, ты бы так не сказала.

Она усмехнулась.

– Я же не имею в виду то, кем ты был и что делал, когда тебя послали на край света.

Я усмехнулся в ответ.

– Я тоже не это имею в виду.

Голос Сюзи ласкал слух каждого, кто ее слушал.

– Не распускайся, сержант.

Она вновь вернулась к своему обычному дикторскому голосу.

– Это касается всех сержантов, которые когда-то были влюблены но, тем не менее, отправились в армию добровольцами.

Как только зазвучали первые такты песни «Криденс», я дал отбой. Песня вновь перенесла меня на тот пляж, к тем звездам и к прикосновению той нежной и доверчивой руки, которую я держал в своей.

Сколько же времени прошло с тех пор, когда я в последний раз чувствовал себя баловнем судьбы?