Слезы в раю

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Сол поднял голову. Кэндис чувствовала опустошенность, холод и одиночество.

— Прикоснись ко мне, Кэндис, — тихо сказал он. — Не заставляй меня делать все самому.

Эти слова странно задели ее, но мысли ее были сейчас слишком далеко, чтобы она могла понять причину этого. Куда исчез привычный холод в его глазах? Даже в темноте ей было видно, что они похожи на жидкий, расплавленный огонь, в котором было так просто сгореть и который, каким-то волшебным образом освобождая ее от стыда и предрассудков, заставлял делать такие вещи, о которых она прежде только читала. Прикоснувшись к нему, как к чуду, она с трепетом провела своей маленькой, изящной рукой по завиткам волос у него на груди и почувствовала, как весь он замер от ее прикосновения. Кэндис улыбнулась одними кончиками губ, слегка распухшими от его долгих поцелуев, и, вся подавшись вперед, наклонилась над ним, чтобы коснуться жаркими губами его соска.

Кончиком языка она скользнула по его крохотной твердой припухлости и, замерев в ожидании, вновь осмелилась повторить то же самое. Она тихо засмеялась и так же нежно и осторожно, как бабочка цветка, коснулась языком другого соска.

По телу его пробежала дрожь, и она, отдавшись власти темного и опасного порыва, слегка сжала его сосок зубами. Ее руки блуждали по его груди, чувствуя напряженную неподвижность его мускулов, легко скользнули по ребрам вниз и ощутили стальную упругость мышц живота.

У самого пояса брюк ее руки замерли в нерешительности, и она, подняв голову, вопросительно посмотрела на него. Сейчас черты его лица обозначились еще резче и выражали такое дикое, страстное и неукротимое желание, что к ней снова вернулись ее прежние страхи. Она видела выступившие у него на лбу капли пота, и дьявольское наслаждение, пронзившее ее в эту минуту, сменило собою страх.

— Я вижу, — резко произнес он, — тебе приятно видеть меня таким. Давай посмотрим, смогу ли я ответить тебе тем же.

Он повернулся, заставив ее лечь себе на руку, и так жадно прильнул губами к ее груди, что она тихонько застонала. Он поднял голову и посмотрел в ее охваченное восторгом лицо; его прекрасный рот шевельнулся в улыбке — пугающей, откровенной, обещавшей адское наслаждение.

— Это выше моих сил, — прошептала она, закрывая глаза, чтобы не видеть его почти неподвижного и странно напряженного лица.

— Я знаю, но мы не сможем удержаться от соблазна испытать это.

Бережно опустив ее на диванные подушки, он встал, чтобы стащить с себя оставшуюся одежду, представ перед ней во всем великолепии мужской красоты. Во рту у нее пересохло. Замерев от восхищения, она наблюдала, как симметрично напряглись мышцы его стройных ног и спины, как поблескивала глянцем его смуглая кожа.

В ней больше не было страха. Все ее тело пело и радовалось неизбежности того, что должно было произойти, зная, что, как только оно утолит свой голод, наступит наконец желанное умиротворение и покой. Кэндис встала и начала медленно расстегивать сандалии.

— Дай я, — глухим от волнения голосом произнес он.

Прикосновения его пальцев были сладкой мукой, рот его, медленно и чувственно терзающий ее губы, — карой и редчайшим из наслаждений. Она почувствовала, как напряглись и отвердели ее мышцы, и, не в силах больше сдерживать себя, ее тело задвигалось медленно и волнообразно, а бедра подталкивали, просили, умоляли.

Огонь, который он так старательно и искусно пытался разжечь, вдруг вспыхнул с неистовой силой, охватив своим адским пламенем развилку ее тела. Она восхищенно наблюдала за ним во всем великолепии темной и дикой страсти, и глаза ее становились все больше и больше. Они безмолвно призывали его к этому пылающему огню, в пламени которого оба они познают сладость насыщения.

Он заглянул в ее охваченное экстазом лицо. Его собственное в эту минуту напоминало вырезанный из камня лик какого-то древнего жестокого божества, готового к тому, чтобы взять силой то, что не будет положено на его алтарь добровольно. Из груди его вырвался сотрясающий все его тело глубокий вздох, словно он потерял способность управлять собой; он накрыл ее тело своим, и она познала пронзительный восторг слияния двух тел, простого и древнего, как мир, сокрушающую силу мужской плоти, одержавшей победу и одновременно побежденной ее нежной женской силой.

Почувствовав первый яростный удар его плоти, она вскрикнула. Звук ее голоса растворился и замер в разогретом мерцающем воздухе. Она не испытывала никакой боли, лишь ощущение легкого дискомфорта, словно внутри у нее все перестраивалось, привыкая к тому, чего она так долго ждала.

Скоро она перестала удивляться тому, как просто все это было, и, послушная зову своего тела, исступленно отдавалась мощным тактам любовного транса, который, казалось, вырывал ее из привычных основ ее прошлой жизни и с силой бросал в какой-то другой, новый мир, где правило только чувство.

Он окутал ее плащом из огня и света, и, паря в этом чувственном забытьи, она остро ощущала лишь скользящие прикосновения кожи к коже, шелка к шелку, жар его рук и губ, тяжесть и напряженную силу его мышц. Она растворилась в благоухании их любви, этой восхитительной смеси запахов чистого мужского тела и сладостно-душистой женственности, которые, слившись воедино, образовали такую головокружительную и возбуждающую эссенцию, что с ней не мог сравниться даже аромат гардений и жасмина.

Но сильнее всего она ощущала переполнявший его восторг обладания, его превосходство самца, свою покорность, так необходимую ему в этот момент; то, как восторженно и бесстрашно принимало его ее тело, выдвигавшее ему свои требования, уверенное в том, что они будут обязательно удовлетворены.

Но постепенно наслаждение, державшее ее в своем сладком плену, сменилось напряжением; в поисках еще чего-то, чего-то большего, что находилось за гранью затопившей ее страсти, тело ее начало свой огненный танец.

— Не делай этого! Я не могу… — резко выкрикнул он.

Прогнувшись ему навстречу, она почувствовала, как хлынувший в нее с силой прорвавшейся плотины поток заставил ее содрогнуться и, подхватив, понес прочь. Каждая клеточка ее тела была охвачена в этот миг невыразимым наслаждением, обожжена адским огнем. Испуганная, она боролась с уносившим ее потоком, но он подхватил и накрыл ее новой волной, затопляя ощущениями такой силы и остроты, что ей показалось, что она теряет сознание.

Упругая сила неожиданно покинула его тело; оно вдруг стало очень тяжелым и, разгоряченное и влажное, в изнеможении опустилось на край дивана. Сквозь гулкие удары своего сердца она слышала его хрипловатое шумное дыхание. Тело ее обмякло и ослабело, но внутри она чувствовала такое ликование и такую легкость, что на миг ей показалось, будто оно вот-вот оторвется от диванных подушек и воспарит, поднимаясь вверх так же легко и бесшумно, как струи фонтана, и смешается с пеной и брызгами, с ночью и лунной радугой.

Постепенно сердце ее стало биться ровнее. Она почувствовала, как в комнату ворвался прохладный, напоенный ночными ароматами воздух, но одновременно с этим она ощутила внезапный холод, который не имел ничего общего со сквозняком, влетевшим на террасу. Этот холод исходил от человека, который лежал сейчас радом с ней, — близкий, как шепот, и холодный, как далекие звезды.

Она кусала губы, не зная, что сказать и что сделать. Ведь не мог же он сначала любить ее — так жадно, так ненасытно! — а потом вдруг сразу отвергнуть, хотя то ощущение, которое волнами исходило от него в эту минуту, означало именно это. Неожиданно все показалось ей отвратительным и мерзким: их тела, распростертые со сладострастно-развязной непринужденностью, страсть, которая, казалось, на короткое мгновение возвысилась над физической похотью, а теперь проявила свою грубую, животную суть.

Жгучее чувство стыда и унижения пронзило ее. Не в силах унять охватившую ее дрожь, она стала подниматься с дивана.

— Лежи спокойно, — мягко скомандовал он. Повернувшись, он притянул ее к себе. — Ты замерзла?

— Нет.

— Тебе одиноко? — Он тихо засмеялся, когда она крепко прижалась к нему всем телом. — Прости меня, — сказал он. — Я не привык к такому… к такой бурной реакции. Неужели сейчас я свалял большего дурака, чем когда бы то ни было?!

— Ты? — Приподняв голову от подушки, она посмотрела на него с крайним изумлением.

— Да, я. — Он криво усмехнулся. — Несмотря на твое не слишком лестное мнение обо мне, я не тот, кто делает это с каждой встречной. — Она промолчала, а он улыбнулся, хотя улыбка была далеко не из приятных. — Я не сплю с каждой, кого приглашаю в ресторан, или с каждой, кто проводит в моем доме свой отпуск. До сих пор я умел сдерживать свои аппетиты. До сегодняшнего дня.

В груди ее вспыхнула надежда, глаза заблестели. Или, может быть, он имел в виду Лидию? Конечно, то, что он сейчас сказал, ничего общего не имело с любовью, но она была настолько без ума от него, что согласна довольствоваться и этим. Она улыбнулась ему, глаза ее искрились. Сейчас они были в полной темноте, луна спряталась за выступ крыши прямо у них над головой, но Кэндис все-таки заметила, как он улыбнулся ей в ответ, и удивилась тому цинизму, который, как ей показалось, она уловила в его словах.

— Я тоже не занимаюсь этим с первым встречным, — резко сказала она.

— Это у тебя впервые?

Неожиданно смутившись, она кивнула, краем глаза наблюдая за его реакцией.

Он лежал совершенно неподвижно, потом, окунув пальцы в густую гриву ее волос, запрокинул ей голову и решительно прижался к ее губам в нежном и медленном поцелуе. Еще не веря своим ощущениям, она почувствовала, как ее насытившееся тело снова пришло в движение, а по жилам побежал огонь.

Она тихо застонала, а он засмеялся таким чувственным смехом, что еще несколько дней он все звенел у нее в ушах.

— Поразительно, правда? — пробормотал он. — Для меня и для таких маленьких девственниц, как ты.

Ослепительно прекрасный в своей наготе, он встал с дивана и, протянув ей руку, сказал:

— Пойдем со мной.

Без малейших колебаний она вложила свою руку в его сильную ладонь и последовала за ним в темноту дальних комнат. От отпер дверь и включил свет.

Она вскрикнула от удивления. Они стояли в комнате, где все было устроено для любви: начиная от выразительной и изысканной картины, висящей над огромной, широкой тахтой и изображавшей сплетенные в объятии тела, и кончая шелковыми покрывалами, небрежно разбросанными в головах, и чувственной фактурой огромных шкур на полу.

— Тому, кто украшал эту комнату, воздержание было неведомо, — сказал Сол, с улыбкой гладя на изумленное лицо Кэндис, — поэтому мне кажется вполне естественным, если мы снова займемся любовью. По крайней мере я не чувствую себя здесь незваным гостем, а ты? Может быть, и сама комната давно мечтает стать раем для двух влюбленных.

Она была не в силах оторвать от него своих глаз, чтобы еще раз хорошенько рассмотреть эту удивительную комнату, но, почувствовав витавший здесь легкий запах мускуса, быть может след от духов той женщины, что когдато дарила наслаждение своему возлюбленному, она вся замерла и напряглась в сладком предчувствии.

— Нет, я тоже не чувствую себя здесь чужой и хотела бы быть с тобой именно здесь.

Он легко поднял ее на руки и бережно опустил на прохладный мягкий шелк широкой тахты.

Что-то дерзкое промелькнуло в искрящейся глубине его глаз, что-то, что не имело названия, но на что она все равно бы откликнулась, даже если бы не доверяла ему.

— Пусть теперь это будет медленно и нежно, — сказал он, садясь рядом с ней, — мы будем любить друг друга так, словно это последний, единственный раз, когда мы вместе.

Какое-то нехорошее предчувствие шевельнулось в ней. Что-то было не так, она чувствовала это. Она нахмурила брови, но он нагнулся к ней и поцеловал крохотное углубление ее пупка. Лишь только она почувствовала горячее прикосновение его языка, как все поплыло и завертелось у нее перед глазами.

Он сказал, что он не занимается этим с первой встречной. Она верила ему: он был слишком разборчив, чтобы потакать любым своим желаниям. Но он наверняка познал немало женщин, чтобы уметь так искусно взять у нее в постели все, что только возможно, для своего наслаждения, умело используя свой опыт и чувственность для того, чтобы продемонстрировать ей те способы, которыми мужчина и женщина могут дополнить друг друга в момент любовной страсти. Она слепо следовала за ним во всем, что он делал, и шептала слова, которые раньше и не мыслила произнести вслух, лаская его с невинной похотью, превознося его тело, его мужскую силу так, как была способна выразить свои чувства в тот момент. Она познала его на вкус, на запах, на ощупь — все это великое множество оттенков и ощущений, восторгаясь контрастом бледной мраморности своей кожи радом с бронзовым оттенком его загара, мягких изгибов своего тела рядом с его стройным и мускулистым.

Он брал ее с пьянящей силой уверенного в себе самца, унося ее с собой в тот храм чувств, в котором оба были верховными жрецами.

Ей было теперь неважно, что она больше не властна над своим телом, что, окутанная чувственным туманом, она полностью подчинилась ему, так как стоило ей только взглянуть в это сильное, искаженное любовной мукой лицо, встретить взгляд его пылающих, манящих глаз, и она убеждалась в том, что он, как и она, захвачен этим жарким, огненным потоком их страсти, чувствуя только одно — его руки сжимают ее в своих объятиях, а рот не в силах оторваться от ее губ.

Наконец, послушная его страстной мольбе, она поменяла положение. Он направил ее на себя, а сам, как паша, уверенный, что ему не осмелятся перечить, откинулся на подушках. Она попыталась воспротивиться, но только на миг, а потом подчинилась и, гордо держа свое тело, опустилась на него.

— Так я могу видеть тебя всю, — хрипло произнес он. Глаза его, устремленные в темноту, расширились, разглядывая ее стройное, разгоряченное страстью тело, шелковистую округлость высоких, гордо стоящих грудей, выпуклость сосков, отвердевших от его яростных ласк.

Краска стыда заливала ее тело. Он засмеялся и медленно коснулся руками ее груди, узкой изящной талии. Его пальцы цепко держали ее, пока она обхватывала, обнимала его коленями, принимая его в глубь себя. Острое, как стрела, ощущение заставило ее тихонько вскрикнуть и начать двигаться, сперва медленно и беспомощно, и предательская краска стыда густой, медленной волной заливала ей грудь и лицо, пока постепенно они не нашли ритм, устраивавший их обоих.

Это уже были иные ощущения, хотя в чем-то еще более насыщающие, чем в самый первый раз их любовного экстаза. Но исход, как и тогда, был неизбежен: экстаз, изнеможение, насыщение такой силы, которую, казалось, невозможно было выдержать.

Она уснула, лежа с ним радом, и спала так крепко, что не слышала и не чувствовала ничего.

Когда она проснулась, рассвет еще не наступил, но на тахте радом с ней никого не было. Она лежала и ждала, что он сейчас вернется, но через несколько минут, проведя рукой по другой половине тахты, она обнаружила, что та давно остыла, словно он ушел сразу же, как только она уснула.

Она встала, пошла в ванную комнату и включила свет. То, что она увидела, поразило ее. Часто мигая, она стояла, оглядывая удивительное убранство комнаты. Она напоминала грот, с водопадом и маленьким прудом, который был окружен камнями и большими валунами и отделан черным мрамором. Среди камней цвели белые, розовые и зеленые орхидеи, росли какие-то растения с необыкновенно пышной листвой и папоротники. Обнаженная женщина, должно быть, выглядела здесь гурией, изнеженной и белокожей, оказавшейся здесь для того, чтобы утолить страсть своего хозяина.

Кэндис судорожно проглотила слюну и на мгновение закрыла глаза. Затем она сняла с крючка банную простыню, вышла из ванной и выключила свет. Завернувшись в мягкую махровую простыню, она подошла к окну и, повернув ручку холодными как лед руками, широко распахнула его.

Прямо перед ней в серой предрассветной дымке раннего утра высоко к небу поднимались тончайшие струи фонтана, с приглушенным звуком падая в черный пруд. Из чащи леса донеслись чистые и прозрачные звуки птичьего пения, насмешливые, словно эхо жестоко преданной любви… Это пела та самая легендарная птица тикау, которую редко кому удавалось увидеть, птица, про которую думали, что она призывает возлюбленного к тому, кто слышит ее пение.

Нет, не просто возлюбленного. Эта птица звала свою единственную любовь, свою единственную настоящую страсть…

Кэндис горько улыбнулась. Что ж, птица тикау звала к ней ее возлюбленного, но, как это часто бывает в легендах, она обманула, хотя сначала, казалось, и дала то, что обещала. В Соле Джеррарде было все, чего только могла желать женщина: дикий порыв, нежность, страсть и честность. В его объятиях она познала тот восторг, который нельзя было измерить обычными мерками, и то освобождение и покой, которые и радовали, и пугали ее.

Мягкое и ровное журчание фонтана, падающие струи которого морщили подвижную гладь пруда, монотонно отдавалось у нее в голове, где в сумасшедшем вихре кружились сейчас ее мысли.

Когда быстро наступивший тропический рассвет разлился над островом во всем великолепии своих розовых и золотистых красок, она все еще стояла у окна, глядя, как играют в свете наступающего утра тонкие струи фонтана. Тому, кто в эту минуту бесшумными шагами шел по дорожке, ведущей от фонтана к дому, она казалась призраком.

Когда он вошел в эту чудную, напоминавшую о недавних наслаждениях комнату, она не обернулась, ничем не показав, что заметила его приход. И только когда он подошел ближе и встал радом, она подняла на него свои огромные, пустые глаза. Он был одет так же, как и накануне, в темную рубашку и более темные брюки, но рукава его рубашки были до половины засучены, и в неярком свете раннего утра он казался холодным и суровым.

— Так сколько ты хочешь? — резко спросил он.

Она промолчала, но ресницы ее вздрогнули и опустились.

— Так сколько? — продолжал настаивать он. — Девственность пользуется изрядным спросом среди некоторых мужчин. Меня это, правда, никогда не волновало, но я готов возместить тебе потерю невинности. А ты была сегодня такой обворожительной, такой соблазнительной распутницей. Я редко получал такое наслаждение.

Она почувствовала, как что-то сдавило ей горло, ее голос звучал низко и глухо от обиды и боли, и она с трудом смогла произнести только его имя.

— Или ты пришла сюда, надеясь на более крупную добычу? Может быть, ты считаешь, что, являясь незаконной сестрой, ты имеешь полное право жить за ее счет?

Глаза ее вспыхнули яростным огнем. Он улыбался. Выражение его хищного, ястребиного лица сковало холодом ее сердце. Она закрыла лицо рукой и прошептала:

— Нет! Нет! Как ты можешь?..

Он собирался еще что-то сказать, но она сделала запрещающий жест рукой и, проглотив стоявший в горле ком, продолжила уже звонким, бесстрастным голосом:

— Я приехала на Фалаиси, надеясь, что увижу ее. Это все, что я хотела. Когда я узнала, что смогу встретиться с ней, я не могла упустить такую возможность. Я не собиралась говорить ей, кто я. Я даже не знала, известно ли ей то, что она дочь приемных родителей. Я бы сама никогда не сказала ей об этом. Я просто очень хотела увидеть ее. — Она умоляюще посмотрела на него. — Ты должен понять, Сол. Ведь она единственный родной мне человек.

— А твой отец?

Она упрямо сжала рот.

— Он сбежал в Австралию, когда узнал, что моя мать ждет ребенка. Еще мальчиком он приехал из Европы сразу после войны; никто не знал, кто он по национальности, но здесь ему дали фамилию Смит. Я пыталась найти его, но не смогла.

— Но даже если бы и смогла, вряд ли он был бы так же богат, как Стефани.

По ее бледным губам скользнула холодная улыбка.

— Я могу до хрипоты доказывать тебе, что мне не нужны твои проклятые деньги, но ведь ты все равно не поверишь мне! Еще хорошо, что я не питала никаких иллюзий, что ты будешь безумно счастлив узнать о какой-то невесть откуда взявшейся сестре, которая собирается выкинуть неизвестно какой трюк.

— У тебя есть прекрасная возможность доказать это, — сказал он. Он ждал, пока она подняла на него полный напряженного внимания взгляд, и ровным голосом произнес: — Ты уедешь и никогда больше не сделаешь ни одной попытки увидеться со Стефани.

Смертельная бледность покрыла ее лицо.

— Ты не понимаешь, о чем ты просишь, Сол. Имей хоть немного сострадания.

Но ни в тех словах, что сейчас прозвенели в воздухе, ни в его холодных глазах не было ни капли сострадания.

— Я не могу понять, почему тебе так необходимо встретиться со Стефани, но, даже если я и поверю, что у тебя нет никакого меркантильного интереса, посмотри на это с ее точки зрения. Она вряд ли будет в восторге от того, что у нее появилась сестра, с которой ее не связывает ничего, кроме, быть может, того, что они случайно родились от одной матери.

— Как ты можешь?.. — прошептала она побелевшими губами.

Он отвернулся и решительно засунул руки в карманы.

— Я думаю, что для всех будет лучше, если ты просто уйдешь из ее жизни, останешься для нее просто туристкой, с которой ей однажды довелось встретиться. Забудь о том, что ты видела ее.

— А то, что было сегодня ночью? — спросила она с холодным интересом. — Это прикажешь тоже забыть?

Он тяжело вздохнул.

— Лучше бы, если бы этого не было, но… это было неизбежно. Мы оба это прекрасно понимали, как только впервые увидели друг друга, не так ли?

— Но это больше не повторится.

— Да, — согласился он. — Не повторится! Разве что небольшой роман… но ты сама видишь, что при таком положении дел такое вряд ли возможно.

Что она слышит в невозмутимом тоне его голоса? Облегчение? Доволен ли он, что она оказалась такой «благоразумной»?

Но как еще ей было вести себя? Ведь он прав. У них не может быть никакого будущего, даже если бы он и хотел этого, но он не хочет, это ясно. Благодаря Стефани они оказались вместе, но, кроме Стефани, их больше ничто не связывает — только страсть, противоречивая, дикая, безумная. Которую он, судя по всему, утолил. Кроме ее любви к нему, которая его не интересует, тяготит, раздражает.

— Что ж, — холодно произнесла она, — я сегодня же уеду.

— Я возмещу тебе убытки за испорченный отпуск и за то, что напугал тебя… — сказал он и нахмурился.

Внутри у нее как будто спустили невидимый курок. Она резко повернулась к нему. Глаза ее сверкали.

— Мне не нужно ни цента ваших грязных, вонючих денег. Если для вас они так много значат, выходит, вам они нужны гораздо больше, чем мне! Я приехала увидеть свою сестру, а не для того, чтобы жить за ее счет, не для того, чтобы продавать себя за деньги! Все, что вы получили от меня, я дала вам сама, по своей воле и не подсчитывала, сколько я с этого буду иметь. Мне не нужно от вас ничего — вы все равно не смогли бы дать мне даже той малости, которая хоть немного согрела бы мое сердце! Оставьте меня!

От неожиданности он отпрянул в сторону, словно его ударили по лицу. Даже загар не мог скрыть его необыкновенную бледность и побелевшие края губ. Он не ожидал такой реакции. Огромным усилием воли он заставил взять себя в руки и подавил в себе ту злобу, те дикие чувства, которые вызвала в нем ее гневная тирада, и безжалостно произнес:

— Вот и прекрасно. Я распоряжусь, чтобы приготовили твои вещи. Мой самолет доставит тебя прямо в Окленд. Но прежде, чем ты уедешь, я бы хотел, чтобы ты подписала вот это…

И он протянул ей лист бумаги, на котором размашистым почерком было что-то написано. Черные, зловещие строчки прыгали и расплывались у нее перед глазами. В грудь словно вонзили острый кинжал. Она разорвала лист пополам и со всем презрением, на которое только была способна, произнесла:

— Я не собираюсь давать вам таких обещаний. Даже вы, со всей вашей властью и деньгами, не сможете удержать меня, если я снова захочу увидеть ее, и я не подпишу ничего! Когда-нибудь Стефани захочет узнать больше о своей семье. И я буду терпеливо ждать, когда это произойдет. Она моя сестра, и мы имеем право знать о существовании друг друга.

Взглянув ему в лицо, она похолодела от страха, но не отступила, не сдалась, а, высоко подняв голову, встретила его враждебный, полный нескрываемой угрозы взгляд с необычным для себя гордым высокомерием, рожденным из боли и мужества.

Ей показалось, что в этом глубоком взгляде мелькнуло невольное уважение, но он постарался так быстро скрыть это, что она не была уверена, так ли это.

— Ты можешь мне кое-что обещать, Кэндис? — неожиданно спросил он.

Изумленными глазами она смотрела на него и не верила своим ушам.

— Обещать?

— Что ты обязательно дашь мне знать, если когда-нибудь тебе понадобится моя помощь.

Ее плечи, которые только что казались такими непреклонными, неожиданно обмякли. Она рассмеялась каким-то надтреснутым смехом.

— Нет, ваша помощь мне не понадобится. Я всегда справлялась сама и по-прежнему могу делать то же самое.

— Не будь такой идиоткой!

Прекрасно, она смогла прорваться сквозь темную маску его самообладания. Но он сумел мгновенно справиться со своими эмоциями и закончил голосом, полным нескрываемой злости:

— Предупреждаю тебя, не пытайся увидеть Стефани.

Долго взвешивая его слова, она смотрела на него пустыми глазами. Он выглядел как обычно — суровым, бесстрастным. Весь огонь, вся страсть прошедшей ночи подавлены его железной волей.

— Вы всегда так расплачиваетесь со своими любовницами?

— Ты не моя любовница, — резко ответил он.

— Ах, ну конечно, — она улыбнулась, — девушка на одну ночь.

— Вот именно.

— Знает ли Стефани о том, что ее удочерили? — Ее начавший было дрожать голос мгновенно окреп.

— Это не твое дело, Кэндис, — ответил он после долгого молчания.

— Разумеется, не мое. Но все-таки, по моему собственному опыту, об этом лучше узнать раньше, чем позже. И я серьезно предупреждаю вас, что, несмотря на все ваши угрозы, я собираюсь снова встретиться с ней, когда ей исполнится двадцать лет.

— А я серьезно предупреждаю тебя, что я со своей стороны сделаю все, что в моих силах, чтобы помешать этому. Машина уже ждет. В ней твои вещи.

— Почему вы так уверены, что я не пойду с этим в газету? — медленно спросила она.

Он пожал плечами.

— Потому что ты не из тех. Ты слишком дорожишь неприкосновенностью к тайнам своей личной жизни.

Она отвернулась.

— Благодарю.

Ей оставалось только держать себя в руках до самого Окленда. Она не позволит торжествовать ни ему, ни любому, кто на него работает, и не доставит им удовольствия увидеть ее сломленной.

Но, спускаясь по ступенькам террасы, она споткнулась — слезы застилали ей глаза.

Он подхватил ее, и она вдруг почувствовала такое изнеможение, что у нее подкосились ноги. На короткое мгновение он прижал ее к себе, так что она ощутила пронзительное тепло его тела, твердость его стальных мускулов, которые еще несколько часов назад она с такой нежностью ласкала. Она тихо застонала и заглянула ему в глаза, которые жгли ей душу. Она видела, как исказилось его бледное лицо, как крепко были сжаты губы, видела выступившие на лбу капли пота.

— Черт побери, — прошептал он, — что ты со мной делаешь! Я больше не собираюсь отдаваться этому безумию.

Она отстранилась.

— Прекрасное решение, — насмешливо процедила она сквозь зубы, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. — Теперь вы можете сидеть на вершине своей горы и делать вид, будто ничто не способно тронуть вашу душу. Великий Сол Джеррард, супермен, так прекрасно умеющий владеть собой и своими чувствами, настолько независимый и холодный, что, если до него дотронуться, он может заморозить вас от кончиков пальцев до самого сердца. С виду вы похожи на нормального живого человека, временами вы даже ведете себя как живой человек, но ничто не сможет убедить меня, что вы не робот, запрограммированный так, чтобы чертовски умело имитировать подлинную жизнь.

— Сегодня ночью ты ничего не имела против такой имитации, — ухмыльнулся он.

Она пристально посмотрела на него и произнесла:

— Я сказала, что это была хорошая имитация. На самом деле это было лучшее, на что вы способны. Ваша техника бесподобна, и я уверена, что вы это знаете. Но, к сожалению, техника и сексуальность без сердца гроша ломаного не стоят.

Конечно, для заключительной реплики это звучало слабовато, но это было лучшее из того, что она смогла придумать в таком состоянии. Всю дорогу, пока она ехала наедине с не слишком разговорчивым Джилом, она невидящими глазами смотрела на мелькавший за окном пейзаж, не позволяя себе плакать. Она так глубоко спрятала свою боль, что ей трудно было с ней справиться. Ей нужно собраться с мыслями, и, когда боль немного утихнет, она хорошенько обдумает то, что произошло. В какомто смысле она понимала, почему он так поступил; будь она на его месте, она бы тоже бросилась защищать Стефани, но ему не следовало, указав ей однажды дорогу в рай, взять и прямо перед носом захлопнуть заветную дверь. То, что сегодня ночью он не смог отказать себе в удовольствии, дорого обойдется ей. Она заплатит за эту ночь потерей уважения к себе и своим счастьем. Вот она, темная сторона рая, вот они слезы в раю, подумала она, глядя из окна на суровый горный пейзаж и плещущееся внизу море. Жестокие боги и насмешливые обманчивые легенды; та сторона рая, о которой в туристских путеводителях не сказано ни слова…

Как раненое животное, которое всегда возвращается к одному и тому же месту, возвращалась она теперь в тот город, что был для нее домом, но работа, которая еще совсем недавно так ей нравилась, теперь казалась пресной и скучной, вновь невольно связывая ее с Солом. Ведь именно у себя в библиотеке она так внимательно изучала информацию в газетах и журналах, надеясь найти в них что-нибудь новенькое о Джеррардах. Об этом напоминали ей библиотечные залы, люди, которых она видела каждый день. Через месяц она подала заявление об уходе и поступила работать няней в семью, глава которой был владельцем большого международного отеля на одном из здешних островов.

Здесь она неплохо зарабатывала, но работа ее тяготила, и она подумывала о том, чтобы найти другое место. Двое малышей, ее подопечных, буквально сводили ее с ума, но необходимость держать их под неусыпным надзором отвлекала ее от мыслей о Фалаиси и той боли, которая затаилась у нее где-то под сердцем, словно черное пятно.

Временами ей казалось, что жизнь, в сущности, течет совсем неплохо. Она пока не чувствовала в себе сил трезво осмыслить все, что случилось с ней на Фалаиси, но ее более чем удовлетворяла ее теперешняя жизнь, когда можно было легко скользить по поверхности и не задумываться ни о чем. Ее чувства были настолько глубоко погребены под тяжелым слоем этого поверхностного существования, что временами ей казалось, что там, в холодной глубине ее души, они никогда не оттают. В каком-то смысле она даже надеялась на это. Нельзя было сказать, что она радовалась жизни, но она и не страдала. Просто все ее существование было вереницей серых, унылых дней, не приносивших особых радостей или событий.

Если бы однажды ее хозяйка как бы невзначай не спросила ее:

— А не кажется ли тебе, дорогая, что самое лучшее, если ты посмотришь правде в глаза и признаешь, что ты беременна!

Кэндис закусила губу, ужаснувшись тому, что тайный страх, который так мучил ее по ночам, неожиданно был облечен в слова.

— Да, наверное. Я очень виновата, но, когда я устраивалась на работу, мне это и в голову не могло прийти! Как, скажите на милость, можно забеременеть всего за одну ночь?

— Для этого много не нужно, стоит лишь один раз не предохраниться, — сочувственно ответила ее хозяйка, Элизабет Маршалл. — Что ты собираешься делать?

— Я буду работать до тех пор, пока вы не подыщете другую няню.

— Да, Кэндис, я бы попросила тебя остаться, мальчики так привязаны к тебе. Но я искренне считаю, что тебе будет слишком тяжело уследить за ними. Хотя должна тебе сказать, что ты цветешь прямо на глазах! Я завидую тем женщинам, которым беременность идет на пользу. Я же в это время всегда выглядела как жеваная веревка. И чувствовала себя соответственно.

— Да, если не считать легкого недомогания по утрам, я чувствую себя прекрасно.

— Вот и я говорю. Ты прямо цветешь! Я полагаю, ты не собираешься сообщать об этом отцу ребенка?

Кэндис вздрогнула.

— Нет.

Элизабет бросила на нее слегка насмешливый взгляд и одобрительно кивнула, решив больше не докучать своими вопросами.

— В таком случае тебе нужно обо всем хорошенько подумать. Нужно будет принять окончательное решение, и только ты можешь решить, как поступить, но, если тебе будет нужен совет, я к твоим услугам. Обещаю сделать все, что в моих силах.

Кэндис и раньше читала о женщинах, оказавшихся в такой ситуации. Безнадежно влюбленные, они приходили в экстаз от одной мысли о беременности. Ведь это, так им казалось, будет крохотный кусочек их возлюбленного, на которого можно будет излить всю свою нерастраченную любовь и нежность.

Она удивлялась тому, что в ее случае все было иначе. Будущее, которое виделось ей впереди, было еще темней и беспросветней, чем вся ее предыдущая жизнь. Отдать ребенка на воспитание чужим людям? Нет, эту идею отвергало все ее существо. Значит, теперь у нее было только две возможности. Или сделать аборт, или оставить ребенка и в дальнейшем бороться с теми лишениями, которые это за собой повлечет.

Аборт? Нет, она не осуждала тех, кто прибегал к этому способу, прекрасно зная, что бывают такие ситуации, в которых это становится единственно верным решением вопроса, но какая-то часть ее существа не допускала даже мысли об этом. Она вдруг обнаружила, что ревностно оберегает ребенка, которого носит в себе, относится к нему как к личности, живому человеку, судьба которого зависит только от нее.

Нет, аборт исключается.

В ту ночь она не спеша прогуливалась по берегу, вдыхая прохладный морской воздух, и впервые за эти месяцы невольно вспомнила другой остров и другой берег.

Она отдалась своему чувству к Солу так безрассудно и самозабвенно, все женское в ней тянулось к его мужскому, как бабочка к пламени свечи, и, как бабочка, она сгорела в этом пламени.

Она не хотела вспоминать об этом. Если она сообщит ему о своей беременности, он, возможно, не захочет разговаривать с ней. У нее нет доказательств, что это его ребенок. А если она будет настолько глупа, чтобы позволить ему общаться с ребенком, не будет ли на ее будущем сыне лежать печать того проклятия, которое пало на Сола? Обладание огромным богатством, похоже, не оставляет в его владельце места для простых человеческих чувств, противопоставляет их жизнь жизни обычных людей настолько, что они живут словно на другой планете, не нуждаясь ни в ком, отравленные своим пороком, опустошенные, холодные как лед.

А чем ее жизнь лучше? Ее столько раз отвергали, что глубоко в подсознании она примирилась с этим как с нормальным ходом вещей, убедив себя в том, что во всем виновата она сама.

Больше она не верила в это. Она никому не позволит отвергнуть ее ребенка. Если Сол всетаки откажется поверить в то, что это его ребенок, она заставит его. Ее ребенок не останется без отца.

Мысль о том, что он может серьезно отнестись к обязанностям отца, ни разу не пришла ей в голову.

Она встала с сучковатого, кривого бревна, вынесенного на берег прибоем, и пошла назад в гостиницу, оставляя на песке легкие следы. Решение было принято.

Воспользовавшись директорской службой, она разыскала лондонский телефон фирмы Джеррарда и вечером после ужина трясущимися от волнения пальцами набрала номер. Ей ответил женский голос, а когда Кэндис назвала свою фамилию, тот же голос спокойно произнес:

— Да, да, одну минуту, я соединяю вас с офисом мистера Джеррарда, мисс Хьюм.

Неужели все так просто?

— Если он сейчас занят, — сказала она, все еще сомневаясь в правильности своего поступка, — я перезвоню позже.

— Нет, нет, он распорядился соединять вас с ним немедленно.

Щелчок, пауза, уже другой, но по-прежнему ровный женский голос, вежливый и деловой, та же мгновенная реакция. Затем голос Сола, резкий и отрывистый:

— Кэндис, куда ты, черт возьми, подевалась?

Она опешила.

— Я в Новой Зеландии. Я беременна, Сол.

— Это правда? — Голос его звучит спокойно. — Хорошо… Дай мне свой адрес.

На мгновение она потеряла дар речи, потом все-таки продиктовала адрес и услышала в ответ:

— Через двадцать четыре часа я буду у тебя. Никуда не уходи.

— Ты сказал «хорошо». А что «хорошо»?

— Стефани передает тебе огромный привет, — сказал он. И повесил трубку.

Кэндис была в ярости. Она снова набрала номер, но ровный, спокойный голос слегка насмешливо произнес:

— Я очень сожалею, мисс Хьюм, но мистер Джеррард уже ушел. Он просил передать вам, что прилетит завтра, просил вас поберечь себя.

— Да… — произнесла она как во сне.

Она все еще стояла с телефонной трубкой в руке, когда в комнату вошла Элизабет.

— Мне только что позвонили из Лондона и попросили приготовить к завтрашнему вечеру номер люкс.

— О, Сол…

Элизабет пристально посмотрела на нее.

— Что с тобой? У тебя такой вид, словно тебя стукнули по голове.

— Нет, нет, все в порядке. Просто я только что позвонила Солу — он отец моего ребенка. Он приезжает завтра. Я думаю, что номер люкс, вероятно, заказан для него.

Брови Элизабет поползли вверх. Впервые что-то могло вывести ее из привычного, словно броня, равновесия.

— Сол Джеррард — отец твоего ребенка?! Не может быть! Как это могло получиться?.. — Она застыла как вкопанная, словно видела Кэндис впервые в жизни. Но вскоре, когда к ней снова вернулось самообладание, она деловито произнесла: — Я думаю, ты поступила совершенно правильно. А о моих малышах не беспокойся. Завтра приезжает мать Карла и с удовольствием присмотрит за ними, пока мы не найдем тебе замену. Делай так, как тебе лучше.

Что ж, прекрасные, разумные слова. Придя к себе в комнату, она подошла к окну и стала смотреть на зеленые заросли кустов, ровным ковром покрывающие остров. Безмолвные и неподвижные в этом лунном сиянии, они были так же загадочны, как и душа человека, которого она любила. Она вспомнила, когда последний раз наблюдала восход луны. Это было в ту самую ночь, когда был зачат ее ребенок. И, вспомнив это, она вздрогнула. Что же он собирается делать?

«Хорошо»… Он сказал, «хорошо» то, что она беременна, это хорошо. Но в его голосе она не услышала любви. С тоской она подумала о том, что впереди ее ожидает еще одна боль. Она заставила себя лечь в постель, но почти всю ночь провела без сна, неподвижно уставившись в потолок.

Его вертолет прилетел через двадцать пять часов после того, как она поговорила с ним по телефону. Он спускался по трапу с самоуверенным видом человека, которому стоит только пошевелить пальцем, и самолет будет готов тут же доставить его в любую точку планеты. Кэндис видела, как в сопровождении своей охраны он входил в отель; лунный свет блестел у него в волосах.

Через десять минут у нее зазвонил телефон.

— Поднимайся ко мне, — негромко скомандовал он.