Слезы в раю

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Кэндис была в ярости — Сол нисколько не сомневался в том, что она покорно повинуется его приказу, но, в конце концов, она сама приняла решение, заставившее его проделать такой путь. Это просто смешно — так выходить из себя из-за его самонадеянности и высокомерия.

Роскошный, элегантный отель был построен на самой скале, так что большинство его номеров выходило на величественную панораму залива, уходившего в глубь острова. Между этажами бесперебойно сновали скоростные лифты. Через две минуты после его звонка она уже стучала в дверь его номера, расположенного на самой крыше небоскреба. Дверь открыл он сам, стоя на пороге и засучивая рукава белой рубашки. Лицо его было непроницаемо, замкнуто и настороженно, пока он всматривался в нее пристальным, изучающим взглядом.

— Входи, — сказал он, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

Она ожидала чего угодно, но только не этой ледяной отчужденности. Она надеялась, что его мгновенная реакция на ее звонок означала то, что он как-то смягчился, но в его непроницаемом, тяжелом, как маска, лице она не нашла никакого подтверждения этому.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он и слегка нахмурился, пропуская ее в комнату.

— Прекрасно.

— Ты была у врача?

Она утвердительно кивнула.

— И что же он сказал? — последовал его резкий вопрос.

Она не могла ему ответить.

В его роскошном номере были предусмотрены услуги дворецкого и горничной, и она слышала, как с кухни доносились их приглушенные голоса. От одной мысли, что их разговор могут услышать, ее начинал бить озноб. Собравшись с духом, она спросила:

— Зачем ты прилетел?

Он криво усмехнулся.

— Чтобы жениться на тебе, зачем же еще.

Горячая, невысказанная надежда, которая не давала ей уснуть всю предыдущую ночь, мучительно умерла. Быстро, так как говорить об этом ей было слишком больно, она проговорила:

— Я не собираюсь выходить за тебя замуж.

Что-то страшное шевельнулось в мерцающей прозрачной глубине его глаз, но лицо по-прежнему оставалось непроницаемым.

— Вот как? — спросил он мягко и вкрадчиво. — Ты воображаешь, что это будет так просто сделать, дорогая? Алименты на всю оставшуюся жизнь или уж по крайней мере, пока ребенку не исполнится шестнадцать, и никакой необходимости считаться со мной? Мне очень жаль, если ты уже успела настроить себе глупеньких фантазий, но, коли ты хочешь, чтобы я содержал этого ребенка, ты должна стать моей заложницей. Да, да, чтобы я был уверен в том, что каждый потраченный мною пенни работает на меня.

По легкому неприятному привкусу крови во рту она поняла, что прокусила губу. Все ее тело приготовилось дать отпор, отзываясь на неожиданный прилив адреналина, горячей волной хлынувшего по ее венам.

Медленно и осторожно, словно пытаясь словами оградить себя от опасной развязки, она проговорила:

— Нет, из этого ничего не получится. Ты не любишь меня, а я… а я…

— А ты не любишь меня, — закончил он совершенно бесстрастным голосом. — Но в моем кругу браки часто заключаются еще и по другим причинам.

— Догадываюсь, — с презрением парировала она. — Например, чтобы заполучить побольше денег…

— Или власти. Или чтобы заиметь детей, — холодно и отстраненно закончил он. — Что ж, с последним мы, кажется, справились. Что сказал врач о твоем состоянии здоровья?

Она побледнела, но мужественно подавила подступившую к горлу тошноту.

— Врач сказал, что я вешу немножко больше нормы и что мне нужно принимать железо, а в остальном я совершенно здорова.

Его густые ресницы опустились.

— Ясно, — безразлично произнес он. — А ты уверена, что это мой ребенок?

Она рассеянно посмотрела по сторонам и, увидев стул, опустилась на него, ощущая внутри такую нестерпимую боль, что, казалось, сердце у нее разорвется.

— Да, уверена.

— Надеюсь, что ты не ошибаешься.

— А если ошибаюсь?

— Тогда мгновенный развод, — сказал он с убийственным безразличием.

Он был совсем чужим, как будто они видели друг друга впервые. Он встретил ее пристальный взгляд — в его глазах не было ни малейшего интереса. Они смотрели тускло и холодно. Казалось, ему совершенно безразлична та боль, которую он ей причиняет.

— Я больше не могу, Сол, — глухо проговорила она. — Зачем ты так. Я же не вынесу этого.

— Но почему?

Он подошел к ней и притянул к себе. Она подняла на него глаза и увидела, что за ледяным холодом этих глаз бушует огонь, еще более опасный, чем прежде, и сейчас этому огню не давали вырваться на свободу, сдерживали ценой нечеловеческих усилий.

— Нам было чертовски хорошо в постели. Что же касается всего остального, то у тебя будут деньги и свободное время. Став твоим мужем, я вовсе не собираюсь требовать от тебя постоянных отчетов о личной жизни или ограничивать тебя в деньгах.

Его слова ранили ее в самое сердце, они били наотмашь, причиняли боль. Он поднял голову, и она увидела в его лице такую черную тоску, такую опустошенность и еще что-то темное и неведомое ей прежде, что невольно вздрогнула.

— Я знаю, ты хочешь меня, — сказал он резко. — Не заставляй меня доказывать это тебе, Кэндис. Если ты вынудишь меня, я смогу это сделать.

Ресницы ее задрожали. Она думала, что хуже того, что произошло с ней на Фалаиси, когда ее буквально вышвырнули оттуда, уже не может быть. Теперь она поняла, что это не так. Она сумела бы прожить без него, как бы тяжело ей ни приходилось, но она не была уверена, что, став его женой, сможет вынести эту пытку.

Стук в дверь заставил ее высвободиться из его объятий. Он разжал руки и дал указание горничной, появившейся на пороге с чемоданами в руках. Кэндис не поверила своим глазам, узнав в них свои собственные вещи, и в ней начала закипать злость.

— В последний раз, когда ты была со мной, я забыл позаботиться о том, чтобы собрали твои вещи, — сказал он насмешливым тоном, когда горничная прошла в другую комнату. — На этот раз я не позволю себе быть таким забывчивым.

К счастью, появление дворецкого помогло ей сохранить самообладание. В руках он держал поднос, на котором стояли бутылка шампанского, запотевший графин с апельсиновым соком и высокие, на длинных ножках бокалы.

Кэндис подошла к окну. Мысли ее были в полном смятении. Боль, которую она испытывала, мешала ей сосредоточиться, заволакивала все какой-то туманной пеленой. Сейчас ей нужно было призвать на помощь тот здравый смысл, который она всегда считала главной, отличительной чертой своего характера.

Что ж, сейчас он явно подвел ее, мрачно подумала она. Позвонив Солу, она сделала самую большую ошибку в своей жизни, которая казалась ей теперь цепью сплошных ошибок. Отвернувшись от окна, за которым в лунных лучах серебрилась неподвижная гладь залива, она посмотрела на Сола. Он стоял в другом конце комнаты, делая какие-то распоряжения дворецкому, и его надменный профиль резко контрастировал с уютной и безликой обстановкой номера. Он не привык разводить сантименты, в его жизни этому просто не было места.

Не зря ее беспокоило то, как повлияет на ее будущего ребенка огромное состояние, владельцем которого он станет. Наследники этих огромных капиталов вырастали бездушными автоматами, которым были неведомы такие человеческие чувства, как любовь, милосердие, сострадание.

Дворецкий направился к двери, горничная быстро последовала за ним. Не обратив внимания на брошенный в ее сторону завистливый взгляд, Кэндис с тяжелым сердцем наблюдала, как Сол взял с подноса один бокал с апельсиновым соком, другой с шампанским и подошел к ней.

— Здесь совсем немного шампанского, — сказал он сдержанно, — вряд ли это повредит ребенку. Ну что ж, может быть, выпьем за то, чтобы наш брак был долгим и счастливым?

— Нет, — произнесла она негромко, но решительно. — Я не собираюсь выходить за тебя замуж.

— Тогда я заберу у тебя ребенка.

Его голос звучал совершенно спокойно, лицо не выражало ничего, и только сквозь полуопущенные ресницы его враждебно сузившихся глаз сверкнули синие сапфировые искры.

— Как говорится, или все, или ничего. И если я забираю ребенка, не может быть и речи ни о брачном контракте, ни о деньгах.

Она пыталась найти слова, чтобы высказать ему, как ненавистны ей его замашки торгаша, мелкого лавочника, но в горле у нее стоял ком, и она не могла произнести ни слова. Все время, пока он наблюдал за ней, с губ его не сходила легкая насмешливая улыбка. Не помня себя от ярости, она размахнулась и, набрав полные легкие воздуха, швырнула в него бокал с апельсиновым соком. Он ловко увернулся. Бокал вылетел в окно, но она с холодным удовлетворением отметила, что немного сока все-таки брызнуло ему в лицо.

Даже теперь, вытирая сок с лица, он продолжал улыбаться.

— Кажется, беременные женщины часто страдают от странных вспышек темперамента, — медленно произнес он. — Или ты просто не очень любишь проигрывать?

Что-то в его голосе заставило ее застыть в немом испуге. Она расслышала в его тоне знакомую ей дикую ярость, ярость холодную и зловещую.

И все же предположение, сделанное им только что, да еще в таком покровительственном тоне, заставило ее гордо вскинуть голову в запоздалой попытке сохранить свое достоинство.

— Мне не нужны твои деньги. Мне нужен отец моему ребенку. Уж я-то знаю, что значит беспрестанно мучить себя вопросом, почему отец не любит тебя. Мой ребенок не должен подвергнуться этой пытке. Если ты не готов понять, что я полностью отдаю себе отчет в том, что делаю, то можешь возвращаться туда, откуда приехал, а я скажу ему, что ты умер. Я не люблю, когда мне угрожают, — с негодованием закончила она, досадуя на себя за то, что сказала о себе больше, чем ей бы хотелось.

— В таком случае тебе не мешало бы научиться себя вести. — Он налил еще шампанского, добавил в него апельсиновый сок и протянул ей. — Выпей, — мягко приказал он.

Она закусила губу, но, взяв бокал из его рук, послушно выпила все до конца. Он тоже выпил свой бокал, улыбаясь так холодно и надменно, что ей одновременно хотелось и ударить его, и убежать, чувствуя жуткий, необъяснимый страх.

Она поставила бокал на стол и попыталась снова продолжить прерванный разговор.

— Сол, наш брак будет страшной ошибкой.

— Возможно, даже наверняка, но он неизбежен. Я не допущу, чтобы мой ребенок был незаконнорожденным. Мне казалось, ты, как никто другой, знаешь все отрицательные стороны такой ситуации.

Он сделал еще один глоток шампанского, потом поставил свой бокал рядом с ее и, прежде чем она успела отодвинуться, взял ее за руку.

У нее перехватило дыхание. Она замерла, с мучительным напряжением гладя ему в глаза. Он бережно сжал ее руку в своей, легко обхватив своими длинными пальцами ее хрупкое запястье. Кэндис услышала, как гулко застучало ее сердце, когда большой палец его руки, не спеша скользнув вдоль ее запястья, замер там, где под матовой теплой кожей часто-часто бился пульс.

— Все будет не так уж плохо, — медленно произнес он низким, взволнованным голосом. — Если ты выйдешь за меня замуж, ты будешь совсем рядом со Стефани, как ты и хотела.

Ресницы скрывали ее полные муки глаза. Она не могла вынести эту пытку, не могла позволить ему шантажировать себя именем Стефани. Пульс на ее запястье немилосердно частил, выдавая ее с головой. Ее ускользающий взгляд упал на его смуглую руку, сжимавшую ее бледную, тонкую кисть. Наверное, впервые в жизни она чувствовала себя совершенно беззащитной, полностью находясь во власти человека, который, ни секунды не колеблясь, действовал своими жестокими и беспощадными методами, думая только о том, чтобы добиться своего.

— Пусти меня, — чуть слышно проговорила она.

С неторопливой невозмутимостью встретив ее взгляд, он поднес ее запястье к своим губам и кончиком языка провел по тонкой голубоватой жилке. Огненная стрела пронзила все ее тело, опалив жгучим и сладким предчувствием ее нервы. Она резко вырвала руку, терзаясь тем, что так бурно ответила на его ласку.

— Какая реакция! — слегка поддразнивая ее, сказал он и тихо засмеялся. — Стоит мне только прикоснуться к тебе, как твои глаза мгновенно заволакиваются туманом, губы начинают дрожать, и я отчетливо вижу, как тут же вокруг тебя начинает дрожать и вибрировать какая-то раскаленная аура. Когда я впервые встретил твой взгляд тогда в ресторане, твои глаза так потемнели, что казались почти черными, и я подумал, правда ли ты такая страстная, о чем можно судить по твоим глазам, или это всего лишь обман, а этот жадный, полный страстного обещания взгляд — иллюзия?! Но ведь это не обман, не иллюзия, правда, Кэндис?! Какой бы ты ни была и как бы ненавистен я тебе ни был, стоит мне только прикоснуться к тебе, и ты хочешь меня так же, как хочу тебя я.

— Никакая это не ненависть, это всего лишь зов пола, — выкрикнула она в полном отчаянии, чувствуя, что не в силах противиться его хрипловатому, страстному голосу и своему неистовому желанию любить его.

Он резко поднял голову. Выражение его лица стало замкнутым, губы решительно сжались в тонкую линию.

— Что бы это ни было, чего бы эти чертовы переживания мне ни стоили, сильнее этого чувства я еще никогда не испытывал. Я знаю, тебе не с чем сравнивать, и я думаю, что, имей я в себе хоть каплю рыцарства, я оставил бы тебя в покое, но ты носишь моего ребенка, и к тому же я с удивлением обнаружит, что у меня сильно развит отцовский инстинкт. Кэндис, я хочу тебя так, как не хотел никакой другой женщины прежде. Прошло уже три с половиной месяца, а я по-прежнему хочу тебя одну. Скажу больше, с тех пор как я увидел тебя, я не хочу никого другого.

Его слова страшно волновали ее, но она умоляюще простонала:

— Но для брака этого недостаточно! Рано или поздно ты встретишь другую женщину, которую ты будешь хотеть, я надоем тебе, и я не хочу, чтобы…

В его насмешливой улыбке промелькнуло что-то хищное.

— Да, я, кажется, припоминаю, тебе же необходим документ, навеки скрепленный печатью, что я буду с тобой и останусь верен тебе, пока не вырастет наш самый младший ребенок. Такой документ ждет нас на Фалаиси.

— Нет! — закричала она, и слезы, которых она так стыдилась, брызнули у нее из глаз. — Нет ничего хуже, чем знать, что ты хочешь уйти от меня, но не можешь сделать этого из-за какого-то дурацкого документа…

Она рыдала, некрасиво морща лицо и пытаясь сдержать эти слезы, и все ее миниатюрное, маленькое тело снова и снова сотрясали рыдания и пронзала мучительная боль.

— Кэндис!

Голос его дрогнул. Он обнял и прижал ее к себе, и она вдруг почувствовала себя удивительно хорошо и спокойно, уткнувшись в мокрое пятно апельсинового сока на его рубашке.

— Ну, ну, не плачь, успокойся, — шептал он ей, пока она продолжала плакать, — все будет хорошо, вытри слезы…

Она не помнила, чтобы кто-нибудь еще так же прижимал ее к себе… И как сладко это было, как сладко. Кроме той ночи любви, проведенной с ним, ей больше не довелось увидеть с его стороны нежности к себе, но сейчас все было подругому, хотя она пока не знала, как именно это назвать. Вцепившись в эти сильные руки, окружившие ее плотным жарким кольцом, она рыдала у него на груди, презирая себя за эту слабость, но не в силах остановиться.

— Мы же знаем друг друга, по сути, всего только три дня, — проговорила она сквозь слезы.

— Я думаю, у нас будет время хорошенько узнать друг друга после того, как мы поженимся, — убежденно произнес он. — Успокойся, Кэндис, тебе нельзя так плакать. Наверное, тебе не нравится эта рубашка? Сначала ты запустила в нее апельсиновым соком, а теперь хочешь всю ее закапать слезами…

Всхлипывая, она стала отчаянно искать носовой платок, потом высморкалась и вытерла заплаканные глаза.

— Прости меня, — сказала она охрипшим, пристыженным голосом. — Я не привыкла… плакать и жаловаться другим.

— И слава Богу. — Он нежно взял ее за подбородок, внимательно осмотрел ее лицо и своим платком осушил слезы, все еще дрожавшие у нее на ресницах. — Я уверен, что это вредно для нашего ребенка и слишком тяжело для меня. Просто все это время ты жила в страшном напряжении, но сейчас все уже позади, я все устрою.

Лицо его было невозмутимо, даже слегка насмешливо, но в глубине его улыбки таилось столько нежности, что от прежней бушевавшей в ней обиды не осталось и следа.

— Я презираю женщин, которые плачут, — твердо сказала она.

Он кивнул.

— Хотя я полагаю, что, судя по последним данным, слезы вдут тебе на пользу.

Украдкой она бросила на него еще один взгляд и, к своему удивлению, обнаружила: то, что она принимала за холодность и отчужденность, на самом деле было чудовищным напряжением, которое он подавлял в себе ценой огромного самообладания.

— Как странно, стоит мне только поплакать, как у меня начинает дико раскалываться голова, — сказала она, глядя на него с удивленной, недоверчивой улыбкой.

— В таком случае марш в постель. — И, увидев ее нерешительность, произнес в своей прежней, несколько отчужденной манере: — Ты займешь большую спальню, а я лягу в маленькой. Приличия должны быть соблюдены. — И с притворной угрозой в голосе добавил: — Спокойной ночи, Кэндис.

Она опять не могла сомкнуть глаз и заснула только под утро, когда рассвет окрасил в розовый цвет полоску неба далеко за островом. Это напомнило ей тот день на Фалаиси, когда, проснувшись в маленьком домике у фонтана, она обнаружила, что совершенно одна. Она снова почувствовала одиночество и заброшенность, которые томили и мучили ее тогда, унося с собой всю радость предстоящего дня, делая все серым и бессмысленным.

Конечно, ей не раз приходилось испытывать подобные чувства. Как бы отчаянно она ни старалась убедить себя в обратном, с тех пор как он вышвырнул ее с Фалаиси, солнечный свет для нее померк. И причина, по которой она ему позвонила, в общем-то не имела отношения к будущему ребенку, как бы ни старалась она найти разумное объяснение своему поступку. Она позвонила ему, потому что медленно умирала без него. Да, да, умирала. А ребенок был только предлогом. Она, Кэндис Хьюм, которая на всю жизнь поклялась никогда ни в ком не нуждаться, полюбила Сола Джеррарда, который сейчас женится на ней только потому, что она беременна. Он стал частицей всего ее существа, частью ее жизни, и жить без него было так же немыслимо, как жить без пищи или воды.

Это открытие настолько ужасало и обескураживало, что она всячески старалась подавить в себе эти чувства. Лежа в этой роскошной постели, такая одинокая и печальная, она словно еще на один шаг приблизилась к той пропасти, которая разверзлась перед нею в тот самый миг, когда они увидели друг друга в ресторане. Сейчас она неожиданно для себя самой поняла, что выйдет за него замуж.

Когда она наконец вышла в гостиную, он уже встал и бодрым голосом разговаривал с кемто по телефону. Краешком глаза она видела, как он произнес несколько коротких, отрывистых слов. Он выглядел очень усталым. Свойственная ему властность уверенного в себе самца сменилась требовательным беспокойством. Морщинки между бровей обозначились еще резче, а губы были так плотно сжаты, что потеряли свои чувственные очертания.

Он заметил, что она вошла в комнату, и на какую-то долю секунды за его серьезной сосредоточенностью она почувствовала такое острое, откровенное желание, что внутри у нее все заныло. Это еще больше укрепило ее в принятом решении.

Он, может быть, не любит ее, но, как бы ни называлось то, что он испытывает к ней, это достаточно сильное чувство, чтобы стать основой для их будущего брака. Этот испепеляющий взгляд, взгляд собственника, призывный и одобряющий, дотла сжег все оборонительные сооружения, так кропотливо возводимые ею столько лет, полностью лишив ее способности рассуждать здраво. Стоило ему взглянуть, как то, что он увидел, он отныне считал своим. Она вдруг отчетливо осознала, что то же самое происходило и с ней. Ее любовь делала ее такой же собственницей, заставляя ее страстно желать того, чтобы он стал ее мужем.

— Да, немедленно, — сказал он и повесил трубку.

Оба обменялись друг с другом одинаково безразличными взглядами, стараясь тщательно скрыть свои истинные эмоции. В спортивной рубашке его стройное мускулистое тело казалось необыкновенно сильным и упругим. И хотя он мог показаться уставшим, окружавшая его аура здорового сильного самца по-прежнему взывала к самым потаенным уголкам ее души и тела.

— Доброе утро. — Он взял ее за плечи, повернул к себе и заглянул ей в лицо. — Ты, наверное, плохо спала.

— Да нет, я бы не сказала.

— Я тоже, — сказал он и улыбнулся чуть-чуть иронично. — Может быть, начнем все сначала, Кэндис? Выйдешь ли ты за меня замуж, без своих угроз и обвинений, так, чтобы вдвоем мы могли дать нашему ребенку некоторое подобие нормальной, счастливой жизни?

Непрошеные слезы застилали ей глаза. Она кивнула. Он что-то тихо сказал ей и притянул к себе. Он обнял ее нежно и в то же время так сильно, что она теперь твердо знала, что эта сила будет рядом, когда бы она в ней ни нуждалась.

— Вчера ночью я вел себя как порядочная свинья, — сказал он, прислоняясь щекой к ее волосам. — Прости меня.

— Я тоже вела себя довольно глупо. Прости, что я швырнула в тебя стакан.

Она почувствовала, что он улыбается.

— Это пошло мне только на пользу. Несмотря на то что я выпил во время полета дикое количество воды, мне все равно страшно хотелось пить. Обычная история. А это был всего лишь приятный душ!

Не такая уж важная информация, но как много она для нее значит! Кэндис хотела знать о нем все. Она коснулась пальцами его груди, приятно ощущая сквозь тонкий хлопок рубашки его крепкие, литые мускулы, жесткость волос на груди.

— Как ты так быстро прилетел? Я знаю, что грузовые рейсы занимают около двадцати семи часов от аэропорта до аэропорта, а ты прилетел гораздо быстрее.

— Спасибо моему самолету, — кратко сказал он. — Когда мы прилетели в Керикери, там нас уже ждал вертолет. Да, я решил, что свадьба будет на Фалаиси. Вчера туда вылетела Стефани, и сейчас она, наверное, уже с нетерпением ждет нас. Тебе хватит часа, чтобы собраться?

Она закрыла глаза, чтобы скрыть все еще мучившие ее сомнения.

— Да, — кивнула она.

— Ну и отлично.

Он заглянул ей в глаза. Всматриваясь в его лицо, она безуспешно пыталась найти в нем хоть каплю нежности. Он опять надел свою непроницаемую маску. Она чувствовала его заботу и внимание, даже своего рода нежную привязанность, но не видела того дикого желания, той страсти, лишь на короткое мгновение мелькнувшей в его глазах, ни одного признака любви, по которой с такой безумной тоской томилось ее сердце.

Она выходит замуж за Сола Джеррарда, за миллиардера, а не за человека, любовь к которому переполняет ее сердце.

— Может быть, — сказал он прохладно, — мы скрепим наше решение поцелуем.

Это было открытым провозглашением права на обладание — неистовое, страстное и в то же время странно отстраненное, и когда она открыла затуманившиеся глаза, то встретила холодную отчужденность его взгляда.

Повернувшись, чтобы идти завтракать, она с тоской подумала: уж не дает ли он ей понять, не заявляя об этом вслух, что не собирается позволять ей беспокоить его, кроме как по самым неотложным вопросам. Ее место в его жизни будет ограничено ролью жены, партнера по постели и матери его ребенка. К ней будут относиться учтиво и уважительно, может быть, даже с привязанностью, но единственным местом их общения будет постель.

Да, такая жена будет ему очень удобна. Как его секретарь, как самолет, как другие веши, которые существуют вокруг лишь для того, чтобы экономить его время и силы. Эта мысль ужаснула ее, но к тому времени, как она съела первый тоненький ломтик тоста, она решила, что не допустит такого. Прошлой ночью во время разговора она вывела его из себя. Если это ей не показалось, она непременно сделает то же самое. В конце концов, у нее есть главный козырь — ее будущий ребенок.

Неужели теперь она сможет постоянно видеть Стефани? Еще несколько месяцев тому назад одна мысль о том, что она будет постоянны общаться со своей сестрой, могла просто свести ее с ума. Хитро улыбаясь сама себе, она думала о том, до чего же все-таки поразительные вещи может делать с человеком любовь.

Но то, что Стефани будет рядом, это огромный плюс. Так же как и то, что радом будешь ты, мой далекий, дорогой, упрямый, умопомрачительно скрытный Сол Джеррард, думала она, наблюдая из-под опущенных ресниц за человеком, который сидел сейчас напротив нее, ел фрукты и пил кофе.

— Почему Фалаиси? — спросила она.

Он пожал плечами.

— Брак, зарегистрированный там, считается законным где угодно, и к тому же я смогу не привлекать к этому событию особого внимания и избежать шумихи, которую поднимет пресса и телевидение. Грант поможет быстро оформить все документы. Он может быть таким же жестким, как и я, когда речь идет о вопросах личной жизни. Я не хочу, чтобы средства массовой информации устроили из нашей свадьбы гигантский спектакль.

Ее передернуло, едва она вспомнила о тех мерзких заметках в газетах, которые ей приходилось читать.

— Я также против. Ни в коем случае.

— Но как бы то ни было, — сказал он, и глаза его сузились, — могут быть отдельные комментарии по поводу даты рождения ребенка. Ты сумеешь справиться с этим?

Она смущенно пожала плечами.

— О да, смогу. Но неужели кто-то осмелится?

Он улыбнулся, по его губам скользнула неприятная улыбка.

— Такие всегда найдутся. Но никто из тех, кто хотел бы остаться моим другом, не посмеет ни о чем спросить. Я стараюсь держаться в тени настолько, насколько это возможно, но вокруг всегда найдутся ищейки, которые только и заняты тем, что суют свой нос в чужие дела. Но тебе не нужно об этом беспокоиться. — Его тонкие губы дрогнули в презрительной усмешке. — Поразительно, что могут делать деньги.

Она озабоченно посмотрела на него.

— А Стефани больше ничего не угрожает?

— Сейчас ничего. — Он коротко, облегченно вздохнул и серьезно добавил: — Но вероятность этого существует всегда, Кэндис. Всякого рода риск. Я имею в виду не только ее похищение или последующее за этим вымогательство. С моей стороны было бы глупо говорить, что такой угрозы не существует, но если разумно взглянуть на это, то возможность ее минимальна. Однако найдутся люди, которые захотят использовать и тебя. Либо потому, что ты будешь богатой, либо потому, что будут считать, что ты имеешь на меня какое-то влияние.

— Я знаю, — кивнула она.

— Я думаю, именно поэтому моя семья так важна для меня. Помимо того что мы с Грантом двоюродные братья, мы еще и большие друзья, и я надеюсь, что ты так же, как и я, полюбишь его и его жену. Во всяком случае, Тамсын тебе понравится. Она такая милая и тоже из Новой Зеландии. Простая, непритязательная и очень добрая.

— Неужели? — Какое-то мгновение она выглядела потрясенной, затем сказала с надеждой в голосе: — Судя по твоему описанию, она действительно очень милая. Скажи, Сол, а какой образ жизни мы будем вести? И хотя я проштудировала буквально все, что писали о твоей персоне в прессе, в действительности я знаю о тебе очень мало, плохо представляю, чем ты занимаешься, где живешь, и, честно говоря, мысль о том, что нужно будет вести светский образ жизни, меня страшно пугает.

— А если бы я сказал, что хочу именно этого?

Стальная нота в его голосе заставила ее замолчать, но она почти сразу же добавила:

— Что ж, тогда я попробую, но постараюсь сделать все возможное, чтобы убедить тебя в том, что это пустая трата времени.

Его смех был подобен дуновению свежего утреннего ветерка.

— Я тоже, как и ты, не питаю особой любви к светской жизни. У меня есть круг друзей — правда, весьма ограниченный, — большинство из которых я знаю очень давно. Но кроме нескольких благотворительных акций, в которых я принимал участие, я не веду бурной общественной жизни. Я очень рад, что у тебя нет потребности гнаться за элитой: я слишком много и напряженно работаю, чтобы проводить уйму времени в их кругу. В основном мы будем жить недалеко от Лондона, в маленькой деревне, где в течение почти двух столетий Джеррарды были сквайрами. Там тебе придется заниматься самыми обычными вещами.

— Я не знаю, что значит заниматься обычными вещами, — слабо возразила она.

— А я все тебе объясню. Сейчас я почти не разъезжаю — я передал свои полномочия доверенным лицам.

Он протянул руку и ненадолго сжал ее руку в своей. Из его ладони в ее, соединяя их, словно побежал поток электричества.

— Я думаю, тебе понравится там жить, — сказал он глухим от волнения голосом. — Там живут простые, обычные люди…

— Такая и я, — прошептала она. — Самая обычная. У нас в Новой Зеландии нет сквайров, Сол.

— Нет, и у вас они есть, просто они не имеют официального статуса. Там тебе будет очень хорошо. Ты вот сказала «самая обычная»… — Он опять тихо засмеялся, встал и притянул ее к себе. — Откуда, черт возьми, такие мысли?

Она расслабилась, вся отдаваясь во власть внезапно затопившего ее чувства. Его губы у нее на лбу были горячи, руки сильно и нежно обнимали ее, прижимая к своему крепкому телу, но этого было недостаточно. Хотя это все, что он может дать ей сейчас. Ей еще предстоит научиться быть благодарной за его доброту.

— Я существо не очень-то общественное, — откровенно и серьезно сказала она. — Семья — вот единственное, что мне в действительности нужно. И я сделаю все, что от меня зависит, чтобы ее создать. Если мы будем терпеливо относиться друг к другу, мы обязательно сумеем это сделать.

— Терпение… — Он неожиданно ослепительно улыбнулся ей. — Хотя эта добродетель давно вышла из моды, но мне она нравится. Давай пообещаем быть всегда терпеливыми друг к другу, Кэндис.

Неожиданно почувствовав глупое смущение, она улыбнулась ему в ответ. У нее было такое ощущение, словно они пообещали друг другу гораздо больше, чем просто терпение, но вновь зазвонил телефон, и больше они к этому разговору не возвращались. Чувствуя безотчетную радость, она стала собирать вещи, чтобы лететь на Фалаиси.

Только тогда, когда они уже преодолели половину пути и летели над морщинистой гладью Тихого океана, она наконец решилась спросить его, знает ли что-нибудь Стефани обо всей этой истории.

Сол оторвался от бумаг, аккуратная стопка которых ждала его в салоне, обставленном в деловом стиле — что-то вроде удобного кабинета и зала для совещаний, и уточнил:

— О том, что ты ее сестра?

Она кивнула.

— Да. Я сказал ей об этом перед тем, как вылететь к тебе.

— И что она на это сказала?

Он нахмурился — то ли от нетерпения, то ли от раздражения, она не поняла. Его длинные пальцы крепко стиснули авторучку.

— Она, конечно, была страшно удивлена, узнав об этом, но, привыкнув к мысли, что у нее есть сестра, решила, что ей это даже нравится.

— Она знала о том, что она приемная дочь?

— Разумеется, — решительно сказал он. — Она знала все обстоятельства своего рождения, знала о том, что ее родители умерли, и даже о том, что ее мать покончила с собой.

— Понятно. А ты знал нашу мать? — вдруг спросила она.

— Да, — произнес он медленно, закрывая ручку. — Я видел ее всего один раз, когда мне было лет четырнадцать.

Она затаила дыхание. Она разговаривала с другими людьми, которые знали ее мать, но ей почему-то хотелось услышать, что скажет о ней Сол. Он, видимо, тоже понял это, так как внезапно задумчиво произнес:

— Такая маленькая, примерно твоего роста, и в ней было что-то такое же привлекательное, как в тебе, как бы это сказать, какая-то земная чувственность, лишенная всякой искусственности, что-то, чего она и сама не понимала и даже не осознавала. Она была еще тише, чем ты, застенчивая, даже робкая. Она понравилась мне, но я не удивился, когда услышал, что она покончила жизнь самоубийством.

— Наверное, она была в страшном отчаянии, — печально сказала Кэндис.

Он снова снял с ручки колпачок.

— Я думаю, что со смертью моего дяди разум ее несколько помутился. Горе делает с людьми странные вещи, и даже мне, четырнадцатилетнему мальчику, было ясно, что она готова была целовать землю, по которой он ступал.

— Когда я узнала обо всем этом, — начала она осторожно, — я не могла понять, как же можно покончить жизнь самоубийством, когда у тебя есть ребенок.

— И оставить Стефани, так же как она когда-то оставила тебя?

Она закусила губы. Она могла бы уже не удивляться его проницательности, но каждое новое ее проявление заставало ее врасплох.

— Мне кажется, что она искренне считала, что так будет лучше для тебя. Я очень сильно сомневаюсь, что родителям легко решиться на такое — отдать своего ребенка. К тому же, давай говорить откровенно, Кэндис, большинство приемных родителей обожают своих детей, и то, что случилось с тобой, это какое-то трагическое стечение обстоятельств, которое бывает не так уж часто.

Она кивнула.

— Я знаю, — согласилась она, — по крайней мере головой я это понимаю. Просто мне немножко трудно примирить это с моими чувствами, вот и все.

Она отвернулась, прежде чем разговор зашел слишком далеко, и сделала вид, что смотрит в окно, но все это время чувствовала, как он внимательно наблюдает за ней. Вскоре, однако, он вернулся к своим бумагам, оставив ее наедине с грустными мыслями.

Их самолет приземлился ярким прозрачным вечером, сразу после захода солнца. Интересно, подумала она, будет ли Стефани встречать их? Она пришла, но не одна, а вместе с незнакомой Кэндис супружеской парой.

— Познакомься, это мой двоюродный брат и его жена, — сказал Сол и улыбнулся. — Они предложили, чтобы до дня нашей свадьбы ты пожила у них. Грант всегда придает большое значение тому, чтобы все приличия были соблюдены. Наверное, это идет еще от его бабки — очень суровой и строгой по части соблюдения условностей француженки, — которая его воспитывала.

Вот таким он оставался до конца полета — любезным, сдержанным и обходительным, как будто и не было той утренней вспышки страсти и нежности, которая за ней последовала. Или, может быть, он стыдился таких проявлений чувств?

Она надеялась, что дело совсем не в этом, и все-таки смутная паника охватила ее.

Тем не менее она нашла в себе силы улыбнуться и обменяться вполне сообразными случаю приветствиями с четой Чэпменов. Он был высоким и смуглым, как Сол, с таким же, как у Сола, налетом какой-то надменности в манере держать себя, у его жены было приятное, спокойное лицо и великолепные светлые волосы.

Стефани выглядела жизнерадостной и полной сил. С нескрываемым восторгом она бросилась на шею брату, но лицо ее вмиг омрачилось, лишь только она повернулась к Кэндис. Ее глаза, так похожие на глаза брата, изучающе смотрели на сосредоточенно-сдержанное лицо Кэндис. Она улыбнулась и так же сдержанно наклонилась, чтобы поцеловать Кэндис в щеку.

— Привет, сестренка, — сказала она ровным голосом.

Кэндис внимательно следила за тем, чтобы с губ ее не сходила улыбка. Напоенный волшебным ароматом Фалаиси, ароматом моря и цветов, свежестью дующего с гор ветерка и запахом кокоса, теплый воздух пьянил ее, словно вино. Ей показалось, что никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной, как сейчас.

По-видимому, Сол заметил ее состояние. Он осторожно взял ее за локоть и, стараясь скрыть свою озабоченность, сказал:

— Ну пошли, самое лучшее, если мы поскорее напоим Кэндис горячим чаем. После самолета она всегда хочет пить и чувствует себя немножко утомленной.

Дом, в котором жили Чэпмены, представлял собой величественное сооружение. Построенный в колониальном стиле, он был сложен из белых плит кораллового известняка и окружен чудесным, хотя и более строгим по планировке, чем у Сола, садом.

Через час Кэндис уже лежала в постели, чувствуя себя одинокой и заброшенной. Когда они летели сюда, Кэндис гадала, захочет ли Сол провести эту ночь с ней, но она и представить себе не могла, что они остановятся в чужом доме. Тамсын Чэпмен сказала, что для нее будет проще, если Кэндис останется на плантации, так как именно здесь состоится свадьба, и если так рассуждать, то она была абсолютно права. Но, несмотря на то что Тамсын была очень добра, Кэндис было бы куда лучше, если бы она находилась сейчас в доме Сола.

Стук в дверь заставил Кэндис поднять свои пушистые ресницы. На скулах у нее вспыхнули красные пятна. Взгляд ее скользнул по роскошному убранству комнаты и остановился на двери. Но это была Стефани.

— Ничего, если я войду? — спросила она, заглядывая в комнату из-за резной дубовой двери.

— Да, конечно. Пожалуйста, входи и садись. — Кэндис закусила губу, чтобы не было видно, как она дрожит.

— Я очень рада, что ты уже проснулась, — сказала Стефани, стараясь ступать как можно тише и осторожно закрывая за собой дверь. — Сол грозил мне самыми страшными карами, если я разбужу тебя, но я… я должна была прийти. Я хотела сама убедиться. Если Сол говорит, что мы сестры, значит, это так и есть на самом деле, хотя я до сих пор не могу в это поверить! Это почти невероятно!

— Почему же? — Кэндис села на кровати и вытащила руки из-под одеяла. — Очень даже вероятно. Я приехала на Фалаиси, потому что хотела найти тебя.

Стефани скроила смешную гримаску и не спеша пересекла комнату. Лицо ее при этом выражало любопытство и страстное желание казаться взрослой, умеющей полностью владеть собой и своими эмоциями.

— Садись, — обратилась к ней Кэндис и добавила: — Честно говоря, сама не знаю, почему я в постели, чувствую себя прекрасно, только чуть-чуть устала, но…

— Но ведь никто не может сказать Солу «нет». — Стефани улыбнулась и села, глядя на Кэндис с нескрываемым интересом. — А ты действительно выглядишь немножко усталой и утомленной. — Она поправила юбку и опять посмотрела на Кэндис, затем откашлялась, словно ей трудно было говорить. — Сол рассказал мне совсем немного. Он спросил, помню ли я тебя, а я почему-то помнила, и помнила очень отчетливо. Теперь я понимаю, это оттого, что ты похожа на мою… на нашу… мать. У меня есть несколько ее фотографий.

— Тебе это неприятно? — спросила Кэндис охрипшим голосом. Сейчас она вдруг отчетливо вспомнила все, что говорил Сол, когда велел ей убираться с острова. Что пережила Стефани, когда узнала, что у ее родной матери до нее был еще незаконный ребенок?

— Нет. Может быть, мне и было бы неприятно, если бы я знала мою… нашу мать, но я совсем не помню своих родителей, и потому, хоть это и было для меня неожиданностью, это меня не шокировало, если ты понимаешь, что я имею в ВИДУ.

— Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в ввиду, — сухо ответила Кэндис.

— Я, разумеется, знала, что меня удочерили, что моими настоящими родителями были брат моей приемной матери и его жена, но мне и в голову не приходило, что у меня может быть сестра или еще какие-нибудь родственники.

— Насколько мне известно, кроме меня, больше никого нет. Родители нашей матери умерли вскоре после того, как она вышла замуж за твоего отца, и, насколько мне удалось установить, больше никого из нашей семьи не осталось. Тетки и дядья тоже к этому времени умерли. Так что никаких близких родственников.

Было видно, что Стефани чувствует себя очень неловко, но она подняла голову с характерным для Сола выражением надменной самоуверенности.

— А что случилось с вашими приемными родителями?

— Я с ними не вижусь, — тихо сказала Кэндис.

Ей не хотелось говорить о них, но на лице у Стефани был написан такой неподдельный ужас, что пришлось все объяснить:

— Их брак распался, когда мне было восемь лет. Мой отец полюбил другую женщину и ушел от нас. Мать была в отчаянии, я тоже. Мой отец не проявлял ко мне никакого интереса, я думала, это потому, что я была ему не родной. Я знаю, что у него и его новой жены родился ребенок, но я никогда его больше не видела. Года через два моя мать встретила другого.

— И он тоже не захотел тебя признать?

Кэндис горько улыбнулась.

— Ты попала в самую точку. Он был вдовец, у него осталась своя семья. Я страшно злилась на его детей, но моя мать считала, что он прекрасный человек. Оглядываясь назад, я понимаю, что она относилась к той категории женщин, которые не могут жить нормально, пока снова не выйдут замуж. Но в то время это было слабым утешением, даже если бы я оказалась способна понять ее. А однажды я случайно подслушала разговор… ну, это не важно. Во всяком случае, после него я почувствовала себя еще более чужой в этом доме. Единственное, что я тогда понимала, — это то, что я никому не нужна, даже собственной матери.

— Она тебя выгнала? — голосом, полным ужаса, спросила Стефани.

— Нет. Она пыталась как-то все уладить, сгладить углы, старалась изо всех сил, несмотря на то огромное давление, которое на нее оказывали. Я же вела себя настолько отвратительно, что в конце концов все, включая Министерство социального обеспечения, решили, что для всех будет лучше, если меня отправят в детский дом. — Кэндис заставила себя улыбнуться. — Что в действительности было очень неплохо. По крайней мере я знала, зачем я здесь и что можно ожидать от воспитателей. Им платили деньги за то, чтобы они смотрели и ухаживали за мной, и я знала, что они меня не обидят.

— За всю свою жизнь я никогда не слышала ничего более ужасного. Неудивительно, что ты так хотела узнать что-нибудь о своей настоящей семье.

Кэндис чувствовала себя так, словно из нее выжали все соки, но гнев, бушевавший в глазах и словах Стефани, согревал ей душу и сердце. Этот разговор, надеялась она, как-то сблизит их обеих. До этого Стефани вела себя очень сдержанно и несколько высокомерно, решительно настроенная на то, чтобы не слишком проявлять свои чувства. Но эта печальная история сделала свое дело и растопила холодок недоверия.

Не нужно ожидать сразу всего, мысленно предупреждала себя Кэндис. Было бы слишком глупо надеяться на то, что это будут нормальные отношения двух сестер — какие бы они ни были! Дружба — это единственное, на что она может рассчитывать со стороны Стефани, и даже этого будет вполне достаточно по сравнению с тем, что она когда-то надеялась получить.

Она улыбнулась и с легкой иронией произнесла:

— Да, хотя должна признаться, мне стало страшно, когда я узнала, что моя сестра принадлежит к известной, фантастически богатой и влиятельной семье Джеррардов. Я не была уверена, знаешь ли ты о том, что тебя удочерили, а когда я выяснила, где ты живешь, тебе было только четырнадцать лет. Тогда я решила на время оставить идею встретиться с тобой и подождать еще шесть лет, пока тебе не исполнится двадцать. Меня по-прежнему волновало все, что было связано с тобой и Солом, и я прочитывала все, что только могла найти о вас двоих, пока у меня не получилось целое досье. Так я узнала, что на Фалаиси находится ваш загородный дом.

— Значит, ты приехала сюда наобум? — Стефани выглядела заинтригованной и несколько возбужденной, словно сама идея того, что ее могли разыскивать, была ей не так уж и неприятна.

Кэндис пожала плечами.

— Нет, я знала, что ты здесь, — я прочитала в газетах, что ты болела и приехала сюда, чтобы окончательно выздороветь.

— Да, у меня была страшная ангина, — сказала она мрачно. — Довольно скверная штука.

— Но сейчас, надеюсь, уже все в порядке?

— Да, сейчас я уже совсем здорова. А потом мы встретились на рынке. Или ты специально следила за нами?

Кэндис засмеялась.

— Накануне вечером я встретила твоего брата и эту рыжую — Лидию Вулкотт — в ресторане, но тогда я ни за кем не следила. Эта встреча была чистой случайностью.

— И ты упала в обморок прямо у нас на глазах!

— А вот это, — осторожно начала Кэндис, — была не случайность. И не жара.