Слишком много женщин

Глава 12

– Мистер Честнотт, вы меня не знаете, – сказала она. – Сегодня вы меня даже не заметили.

– Теперь заметил, – успокоил я ее. – Отпусти мою руку. Люди подумают, что я отец твоих детей или обманул тебя при разводе.

Возможно, я совершил ошибку. Эти слова задали тон нашим отношениям – или, во всяком случае, знакомству, – а выгодная точка обзора переложила на меня всю ответственность. Черные глазищи кричали, что никогда ничего не скрывали и не намерены скрывать впредь. Губы подтверждали правоту глаз и одобряли эту откровенность. Я не говорю уже о фигуре, нашептывавшей, будто с ее помощью никак нельзя обосновать ту непреложную истину, что прямая линия есть кратчайший путь между двумя точками. Эта девушка определенно относилась к тем чудесным созданиям, которым дают прозвища. В Испании или Италии ей дали бы какое-нибудь возвышенное имя – скажем, Розовый Лепесток. Однако там, где живу я, принято обходиться не столь вычурными прозвищами. Допустим, Фигурка, хотя основная идея та же. Вокруг подобных девушек нередко витают неприятности (и наоборот). Мне стоило бы держать это в уме, задавая тон отношениям.

Спешащие мимо прохожие, которые откровенно разглядывали нас, ничуть ее не волновали. Похоже, волновал ее только один прохожий – тот самый, кому она явно не собиралась давать проходу.

– Я хочу поговорить с вами, – заявила она.

На щеках у нее появились ямочки, такие крошечные, что заметить их можно было лишь под определенным углом.

– Только не здесь, – сказал я. – Пошли.

Мы двинулись дальше, нога в ногу.

– Тебе раньше приходилось спускаться в подземку?

– Всего дважды в день. А куда мы направляемся?

– Откуда мне знать? Я понятия не имел, что мы куда-то идем, пока ты не спросила. Может, на дамскую вечеринку в одном из моих клубов. – Тут я резко остановился. – Погоди здесь минутку. Мне срочно нужно позвонить.

Я зашел в табачную лавку, подождал минуту или две, пока не освободится телефонная будка, втиснулся туда и набрал номер, который помнил наизусть, хоть ночью разбудите. Конечно, я знал, что сам Вулф трубку не снимет, поскольку время с четырех до шести зарезервировано у него для визитов к орхидеям в оранжерее наверху. Так и вышло.

– Фриц? Это Арчи. Скажи мистеру Вулфу, я не приду обедать, потому что задерживаюсь на работе.

– «Задерживаюсь»… Где?

– На работе. Просто передай ему все слово в слово, он поймет.

Засим я выбежал на тротуар и спросил у Фигурки:

– Надолго ли затянется наш разговор, как по-твоему?

– Я буду говорить, мистер Честнотт, пока вы не устанете слушать. Мне многое нужно вам сказать.

– Хорошо. Пообедаем? Общий счет я беру на себя.

– Звучит заманчиво, но ведь еще рано для обеда.

Взмахом руки я отмел возражения, и мы устремились в зев подземки.

Я повел ее в «Рустерман». Для начала, там подают лучшую жратву во всем Нью-Йорке, не считая столовой самого Вулфа. Далее, на втором этаже ресторана, вдоль левой стены, тянется ряд кабинок, настолько умно устроенных, что они похожи, скорее, на отдельные кабинеты. И наконец, хозяин и управляющий «Рустермана» Марко Вукчич – старый приятель Вулфа, и там я смогу выписать чек, вместо того чтобы тратить наличные, которые Вулф вполне способен не возместить на том основании, что девушку нужно было вести к нам домой и усаживать за его, Вулфа, собственный стол.

К тому моменту, как мы уселись в кабинке, я успел собрать крупицы первичных сведений, как то: Фигурку звали Роза Бендини, работала она помощницей главного делопроизводителя в секции механизмов и комплектующих. Кроме того, я уже пришел к определенным выводам: ей двадцать четыре года, она не теряется в любом антураже и при любых обстоятельствах и прекрасно вписывается в суждение Керра Нейлора касаемо девственниц.

Она сразу объявила, что всем коктейлям предпочитает вино, тут же заработав одобрительный взгляд Вукчича, который заприметил меня еще в дверях и самолично проводил нас наверх, воздавая должное не столько мне лично, сколько своему старому другу Вулфу. Затем Роза уравняла счет, решительно отказавшись от мусса «Покахонтас» из икры шэда и предпочтя ему обычный стейк. Я последовал ее примеру, чтобы поддержать установившуюся между нами приязнь. Когда нас оставили наедине, она не стала терять времени зря:

– Вы полицейский, мистер Честнотт?

Я изобразил широкую, дружескую улыбку:

– Послушай, девочка. Меня легко можно подцепить на улице, как ты уже поняла, но не так-то просто расколоть. Ты говорила, что хочешь многое мне рассказать. Сначала я послушаю, а уж потом решу, стоит ли что-то рассказывать тебе. Почему ты вообразила, будто я коп?

– Потому что вы спрашивали про Уолдо Мура, а про него только одно и можно теперь сказать: его убили, и копы интересуются такими вещами, разве нет?

– Несомненно. Кроме них, подобные вопросы задают люди, имеющие свой интерес. Предположим, я заинтересован. В тебе смерть Мура тоже пробудила любопытство?

– Еще бы!

– И что в ней любопытного?

– Мне просто интересно, чем все закончится. Не хочу, чтобы убийство сошло кому-то с рук! – В ее глазах мелькнул яркий огонек, вспыхнул и погас. Она добавила: – Он был моим другом.

– Значит, его все-таки убили?

– Конечно убили!

– И кто же?

– Не знаю. – Внезапным точным движением, хотя и без лишней пылкости, она накрыла мою лежавшую на скатерти руку своими. Ее пальцы и ладони были теплыми и твердыми, не слишком влажными, но и не сухими. – Или все-таки знаю. Что мне делать, если знаю?

– Учитывая твою личность, как я ее себе представляю? Советую быть хорошей девочкой и все рассказать папе.

Своих ладоней она не убрала.

– Жаль, – произнесла она, – что вы не отвели меня куда-то, где мы могли бы побыть наедине. Я не знаю, как разговаривать с мужчиной, пока он не обнял меня и не поцеловал. Так я смогу разобраться, что он за человек, а хорошему человеку расскажу все, что знаю.

Я прикинул расклад. Если я уже позволил себе уединиться в отдельном кабинете «Рустермана» с закоренелой нимфоманкой и с этим ничего не поделаешь, то мог бы, во всяком случае, сохранить достоинство, отделавшись одной только тратой двадцати долларов Вулфа. Но вряд ли дело обстояло именно так. Анализ ситуации подсказывал, что эта куколка просто практикует своеобразный подход к установлению контактов, а спорить с ней я был не готов.

Поэтому я выскользнул из-за стола, выпрямился, задернул шторой вход в кабинку, устроился на диванчике рядом с девушкой и заключил ее в крепкие объятия. Подобно ладоням, ее губы оказались теплыми и твердыми, не слишком влажными, но и не сухими. Роза Бендини не просто разработала уникальную теорию установления контакта, она была готова апробировать ее в деле, а ведь далеко не каждый теоретик захочет подвергать подобному испытанию свои умопостроения.

Когда испытание завершилось, я отпрянул, вернул штору на место и уселся. Как раз в этот момент вошел официант, который принес нам запеченный грейпфрут. Когда он ушел, покончив с сервировкой стола, Роза Бендини заговорила вновь:

– Чем вы занимались в кабинете Хестер Ливси? Тем же, чем сейчас со мной?

– Ну вот опять! – возмутился я. – Ты уверяла, будто многое можешь рассказать, а вместо этого задаешь вопросы. Почему ты считаешь, что Мур был убит?

Она проглотила кусочек грейпфрута:

– А как я узнала, что могу попросить вас обнять меня и поцеловать?

– Это очевидно всякому, кто на меня посмотрит. Благодарю за доверие. Но при виде сплющенной головы Мура заподозрить умышленное убийство не мог никто. Даже копы и эксперты-медики ничего не заподозрили.

Ее ложечка замерла в воздухе, не донесенная до рта.

– Разве можно говорить такие чудовищные вещи!

– Можно. Уверять, что парня убили, тоже чудовищно, особенно если он был твоим другом. Кстати, насколько близким другом?

Она занялась грейпфрутом не с целью выгадать время и обдумать ответ, а просто потому, что была голодна. Так мне показалось. Расправившись еще с тремя дольками, она заговорила снова:

– Я звала его Уолли, потому что мне не нравилось имя Уолдо: слишком оно заумное. И вообще я часто придумываю людям новые имена, люблю это делать. Моего мужа зовут Харолдом, но я называю его Харри. Мы с Уолли были очень близкими друзьями. И оставались друзьями, когда он… когда его убили. Разве я не обещала рассказать все, что знаю?

Ложечка опустилась к грейпфруту.

– Твоего мужа? – Удивление я постарался скрыть. – Мистера Бендини?

– Нет, у него другая фамилия. Его зовут Харолд Энтони. Я вышла замуж почти три года назад и уже тогда работала в «Нейлор-Керр». Просто не стала морочить себе голову сменой фамилии. И рада, что не стала, потому что рано или поздно Харри даст согласие на развод. Когда Харри вернулся из армии, он, похоже, ожидал найти меня в том же шкафу, где оставил, вместе со всем нафталином. Уолли был гораздо умнее, он не совершил бы той же ошибки. Как и вы сами.

– Ни за что на свете! – поклялся я. – А что, твой муж тоже работает в «Нейлор-Керр»?

– Нет, он брокер… То есть он работает в брокерской конторе на Нассо-стрит. Он хорошо образован, учился в колледже, мне никак не запомнить, в каком именно. Мы месяцами не живем вместе, но Харри по-прежнему не может смириться с мыслью, что потерял меня, а мне никак не удается доказать, что мы не сошлись характерами, сколько бы я ни твердила, будто между нами не было настоящей любви – одно только влечение. – Она положила ложку на стол. – Позвольте, мистер Честнотт, я признаюсь вам кое в чем. Я по-настоящему любила Уолли Мура. Знаю это точно, потому что в жизни никого не ревновала – одного только Уолли. Ревность меня прямо обуревала, я глядела на всех его девиц и придумывала каждой из них жуткую смерть. Вы небось и не подумали бы, что я на такое способна. Я бы наверняка не подумала.

Мой ответ был вынужденно уклончив: официант как раз подал стейки. Сервировав их сладким картофелем и эндивием, он наполнил бокалы и поставил сковороду с остатками на угольную жаровенку здесь же, на столе. Когда официант удалился, я поднял было нож и вилку, но Роза мне помешала.

– Выглядит чудесно. Похоже, этот занавес застрял и вам нипочем не задернуть его снова.

Я отошел и задернул штору. На этот раз она тоже встала с дивана, и мы установили контакт посредством объятий в положении стоя. Все то время, что длился процесс, до нас доносился дразнящий аромат стейков с дивной нотой разлитого по бокалам бургундского, и эта комбинация сделала ощущение особенно приятным.

– Нельзя позволить им остыть, – заметил я в итоге.

Проявив здравый смысл, она ответила согласием, и я снова отдернул штору, чтобы впустить немного свежего воздуха.

Это сломало еще державшиеся барьеры. Когда с обедом было покончено, я мог бы заполнить переданными ею сведениями шесть машинописных страниц, отпечатанных с минимальным интервалом. Бо́льшую часть Роза изложила по-английски; в тех же двух или трех эпизодах, где она обошлась намеками, я предлагаю собственный перевод.

Начиная с первого же рабочего дня Уолдо Уилмот Мур резвился в отделе фондов, будто дельфин в океанских волнах. Применить осторожный подсчет к набранным этим парнем очкам не представляется возможным, поскольку сам он никакой осторожности не проявлял. У меня осталось впечатление, что количество одержанных Муром побед исчислялось десятками, хотя Роза наверняка преувеличила общий итог, отдавая дань его памяти. Лишь четыре имени из всех упомянутых стоило выделить особо, причем два из них были мужские.

ГВИНН ФЕРРИС, по уверениям Розы, была настоящей стервой. Прирожденная мастерица обольщать и обещать, она попыталась применить этот навык к Муру, была сбита с толку и неожиданно для себя самой распрощалась с карьерой обольстительницы и раздатчицы обещаний, временно во всяком случае. Несмотря на то что они с Розой были почти сверстницами (двадцать с чем-то), Гвинн до сих пор, вот уже почти два года, прозябала в должности стенографистки на подхвате.

БЕНДЖАМИН ФРЕНКЕЛЬ, серьезная и страстная натура в чине заместителя начальника секции, занимал, по общему мнению, почетное третье место в борьбе за звание лучшего диктовальщика писем во всем отделе. Гвинн Феррис обольщала его и обещала, пока совсем не вскружила бедняге голову. Следовательно, Уолдо Мура он ненавидел со всеми присущими ему серьезностью и страстью или даже еще сильнее.