Слова, которые ранят, слова, которые исцеляют

6. Обуздание бешенства и гнева

В Библии романтическая любовь почти всегда описывается с позиции мужчины. Говорится о любви Исаака к Ревекке (Бытие 24:67), Иакова к Рахиль (Бытие 29:18) и Самсона к Далиде (Книга Судей 16:4). В Библии есть история любви только одной женщины к мужчине: «Но Давида полюбила другая дочь [царя] Саула, Мелхола» (1-я Царств 18:20). Вскоре, когда отец Мелхолы, боясь, что Давид узурпирует трон, замыслил убить его, она помогла Давиду бежать, спустив его из окна. Затем она обманула наемных убийц, подложив на его постель статую. К тому времени, когда обман Мелхолы раскрылся, ее возлюбленный был уже далеко.

Хотя в Библии нет ни слова о том, что Давид отвечал Мелхоле взаимностью, известно, что ради руки Мелхолы он рисковал своей жизнью в сражении с двумястами филистимлянами (1-я Царств 18:25–29). Позднее, когда Давид вынужден был несколько лет скрываться от царя Саула, Саул выдал Мелхолу, все еще жену Давида, за человека по имени Фалти. И хотя многие мужья отрекались от жен, которые соглашались на подобное, Давид, став царем, вернул Мелхолу, сделав ее царицей.

Несмотря на сильную любовь в начале их отношений, супружество Давида и Мелхолы стало, наверное, одним из самых печальных в Библии, и через несколько лет эта вновь соединившаяся пара стала чужда друг другу. Давид и Мелхола страдали схожим изъяном натуры – острым языком, который они не желали сдерживать в гневе. Библия приводит эпизод, который положил конец их любви. По иронии судьбы, это было празднование: Давид возглавил вывоз ковчега Божьего (один из самых священных объектов в жизни иудеев древности), захваченного много лет назад филистимлянами, для возвращения его в Иерусалим. В порыве радости он плясал безудержно, почти неистово, пред глазами тысяч подданных своих. Наблюдая всю эту сцену из дворцового окна, Мелхола почувствовала отвращение к зрелищу, которое устроил царь в своей несдержанности. И когда Давид вернулся во дворец, она встретила его с холодным сарказмом: «Как отличился сегодня царь Израилев, показав себя сегодня… как показывает себя чернь» (2-я Царств 6:20).

Было ли оправданным испепеляющее замечание Мелхолы? Действительно ли Давид вел себя так, что принизил величие своего статуса? Возможно, но вне зависимости от того, была ли права Мелхола или нет, ее бестактная критика мужа в тот великий день его жизни превратила разногласие во вспышку бешенства.

Данное замечание Мелхолы стало лишь первым элементом последующей трагедии. Столкнувшись с презрением жены, Давид не стал молчать, не пошел прогуляться, пока спадет напряжение, и даже не стал объяснять свое поведение. Вместо этого он ответил самым жестоким выпадом, на который был способен: «Пред Господом, который предпочел меня отцу твоему и всему дому его [плясал я]».

Слова Давида никак не были связаны с сущностью критики Мелхолы. Как поступают многие из нас, когда подвергаются критике, он «рубанул с плеча», ударив в самое больное место Мелхолы, отвержение Богом ее отца и его последующую смерть вместе с тремя ее братьями от рук филистимлян.

В следующем стихе Библии сказано: «И у Мелхолы, дочери Сауловой, не было детей до дня смерти ее». Почему здесь говорится о бездетности Мелхолы? Вероятно, после столь жестокой перепалки – вполне могли быть и другие – Мелхола и Давид больше никогда не вступали в близость.

Момент, затронутый в Библии, сегодня столь же актуален, как и за тысячу лет до нашей эры: если муж или жена, брат с сестрой, или два друга, в гневе не будут сдерживаться в словах, то любовь между ними вряд ли сохранится, вне зависимости от того, с какой отдачей и теплотой они заботились друг о друге ранее. Способность контролировать то, что мы говорим в гневе, является необходимым условием длительных отношений.

К сожалению, этот образец библейской мудрости мало сочетается с современными отношениями. Сегодня многие считают, что, подавляя в себе ярость, они вредят своему здоровью и что, если возникла какая-то эмоция, важно высказать то, что чувствуешь.

Такого рода утверждения «популярной психологии» можно расшатать простым однословным вопросом: «Почему?»

Ваша ярость не дает вам права причинить эмоциональную боль другому, подобно тому, как ваша похоть не дает вам права взять силой того, кто пробудил в вас сексуальное желание.

Кто-то может возразить, что, в отличие от изнасилования, ярость оправдана. Но что же чувствует разгневанный человек, если его ярость оправдана? Одним из коварных свойств гнева является то, что ему можно найти тысячу оправданий. И хотя гнев иногда бывает оправдан – что еще можно чувствовать по отношению к Адольфу Эйхману или Чарльзу Мэнсону, – многие из нас выражают его тогда, когда оправданы лишь более мягкие эмоции.

Психотерапевт Берни Зилбергельд написал: «Не могу подсчитать, сколько раз супружеские пары говорили мне: “Я держал в себе весь этот гнев, и мне необходимо дать ему выход”. Конечно, сделайте так, говорил я, и потом приходите избавиться от эмоциональных последствий развода».

Даже когда гнев оправдан, то все, что он оправдывает, это выражение гнева, соразмерного провокации. Если он несоразмерен, то не оправдан, неуместен и потому безнравственен.

Итак, что же делать, если больно держать гнев в себе? Но разве с нравственной точки зрения не лучше, чтобы вы испытали боль от подавления собственного гнева, нежели тот, на кого вы гневаетесь, испытает боль от того, что перечил вам?

Между тем, ярость не только разрушительна (как в случае Давида и Мелхолы), но и само-разрушительна. Раввины заявляют, что когда мудрый человек теряет самообладание, то мудрость покидает его. В Книге Чисел описывается случай, когда Моисей впадает в ярость на народ Израилев за их непрестанные жалобы на недостаток воды. Бог велел ему обратиться к скале, из которой он даст воду, чтобы напоить народ. Но Моисей, все еще злой на израильтян за их многолетнее недовольство, нарушил повеление Бога. Вместо того, чтобы обратиться к скале со словами, он ударил ее, сказав: «Послушайте, непокорные, разве нам из этой скалы извлечь для вас воду?» (Числа 20:10)

Многие из нас ударяют по чему-нибудь, когда злятся. Тора здесь весьма глубока: будучи в ярости, следует постараться поговорить, а не ударять и разражаться гневом. Более того, находясь в гневе, мы склонны делать крайние и неразумные замечания. Так, хотя Моисей, вне сомнений, не хотел этого, говоря «мы», он имел в виду себя и Аарона, а не Бога, сотворившего чудо извлечения воды из скалы. Его опасно неразумное замечание, которые мы все делаем, когда злимся, могло привести к тому, что израильтяне поверили бы, что Моисей сам является Богом.[57] Моисей дорого поплатился за свою потерю самообладания: Бог отказал ему во вхождении в Землю обетованную.

Помимо неразумного поведения, потеря самообладания часто приводит к тому, что мы выглядим глупо. В своей книге «Игра в кино», актер Майкл Кэйн вспоминает: «Я часто терял самообладание. В рабочей обстановке я выходил из себя очень быстро. Какое-то время я работал над фильмом “Последняя долина”, Джеймса Клавела, который во время Второй мировой войны побывал в японском плену. Джеймс выглядит как англичанин, но мыслит как японец. Как-то раз, когда я сорвался, Джеймс просто смотрел на меня, дав мне проораться и перебеситься, а потом сказал: “Пойдем, Майк. Пойдем, отойдем и присядем”. Усадив меня, он рассказал мне про японскую доктрину о потере лица… если начинаешь орать и кричать, ты выглядишь глупо и чувствуешь себя глупо, и в результате теряешь уважение окружающих… Больше я никогда не терял самообладания в рабочей обстановке».[58]

Близкий друг моей жены, который долгое время боролся с собой, однажды заявил: «Разве ты еще не понял, что когда теряешь самообладание, ты выглядишь невменяемым?»

Потому важно контролировать нашу ярость, какой бы «праведной» она не была. Человек мало может контролировать то, что провоцирует его гнев, но каждый из нас, если не находится в состоянии наркотического опьянения, или не является душевнобольным, либо же не получил какие-то повреждения мозга, обычно может контролировать проявления своего гнева.

Психолог Ричард Геллес рассказывает о разговоре юриста по вопросам брака с человеком, который часто проявлял физическую жестокость к своей жене.

– Почему вы бьете свою жену? – спрашивает мужа юрист.

– Я не могу себя сдержать, – отвечает муж. – Я просто теряю самообладание.

– Ну тогда почему вы ее не застрелите или не зарежете? – будучи весьма мудрым человеком, спросил юрист.

Муж не нашелся, что ответить, и все, что он смог сказать, было:

– Я не могу застрелить или зарезать свою жену, я могу [постоянно] причинять ей боль.

[Этот человек] прекрасно понимал, что он делает.[59]

Если вы считаете, что действительно не можете сдерживать свой темперамент, представьте следующий сценарий: вы и другой человек (скажем, член семьи) неистово кричите друг на друга, не стесняясь в выборе слов, – вдруг раздается звонок в дверь. Пришел тот, на кого вы бы очень хотели произвести хорошее впечатление (начальник или новый клиент). Продолжите ли вы орать или найдете способ обуздать свой гнев?[60]

Возможно, вы подавите свой гнев на короткое время, до тех пор, пока не уйдет гость, а потом битва разразится снова. Но если это происходит, ваша способность отложить свой гнев в сторону показывает, что вы в определенной мере можете держать себя в руках. Кроме того, приостановка ругани поможет несколько смягчить ее интенсивность. Как предупреждает психолог Кэрол Таврис: «Выражение гнева, когда вы [наиболее] злы, почти всегда делает вас еще злее».

Я бы продвинулся чуть дальше. Полагаю, что большинство из нас в состоянии держать вспышку гнева под контролем гораздо дольше, чем несколько минут или даже часов. Вот другая ситуация: предположим, вам сказали, если вы урежете время, которое вы кричите на свою супругу (или детей, друзей, работников) на 75 % в год, вам будут выплачивать по два миллиона долларов. Найдете ли вы способ обуздать свой нрав?

Очевидно, что мы имеем больше контроля над своим гневом, чем хотим признать. Некоторые могут контролировать себя почти полностью, другие значительно меньше. Те, кто обладает меньшим контролем, должны признать моральную обязанность сдерживать свои резкие слова. Если они обнаруживают, что не в состоянии это сделать самостоятельно, то их моральный долг найти кого-то, кто сможет оказать им профессиональную помощь, научив сдерживаться.

Огромное количество некогда исполненных любви отношений, неизмеримо более пылких, чем можно получить за два миллиона долларов, разрушаются из-за того, что люди говорят в гневе злобные слова. Учитывая это, следует отвергнуть вымысел, что Мелхола и Давид, а также мы с вами, не в состоянии контролировать то, что мы говорим или делаем.

Психиатр Др. Стефэн Мармер предлагает подходить к работе с гневом послойно, последовательно учась его контролировать:

1. Контроль над нашей первоначальной реакцией.

2. Контроль над нашим зарождающимся ответом.

3. Контроль над нашим начинающимся реагированием на ответ другого человека.

4. Контроль над нашими последующими ответными действиями.

Проходя по этому списку сверху донизу, видим: степень контроля постепенно увеличивается. Так, если даже вы не проконтролировали свою первоначальную реакцию, можете постараться лучше проконтролировать свой следующий ответ и постараться исправить тот вред, который мог быть нанесен ранее. На самом деле один из самых печальных моментов в истории Давида и Мелхолы в том, что по Библии ни один из них не постарался успокоить ту боль, которую причинили бестактные и жестокие слова.

Речь не о том, что чувствовать гнев или выражать его не следует, а о том, что это должно делаться в этических рамках. Когда Маймонид, величайший еврейский философ, писал о необходимости сдерживать свой нрав, он также предупреждал: человеку не следует становиться настолько безразличным, чтобы никак не реагировать на действия других, как будто он труп, абсолютно не способный на какие-либо чувства.[61] Предостерегающие слова Маймонида могут быть хорошим ответом на крайнюю критику некоторых римских мыслителей, выступавших против какого бы то ни было проявления гнева. Сенека, философ-стоик I века, утверждал, что человек в состоянии контролировать свой нрав, вне зависимости от степени раздражения. Он приводит историю Гарпага, который, вместо того, чтобы разразиться яростью, когда персидский царь поднес ему как угощение головы и плоть его собственных детей, бесстрастно ответил: «На царском столе любая пища – восхитительна».^{10}

То, что Маймонид предлагает взамен, можно назвать золотой серединой эмоциональности: «[Человеку] следует… проявлять гнев лишь в том случае, если вопрос настолько серьезен, что только таким способом можно положить этому конец».[62] Возможно, здесь сказалось влияние на него совета Аристотеля, у которого Маймонид учился всю свою жизнь: «Когда мы идем на поводу у оскорбления или ничего не предпринимаем, чтобы не допустить оскорбления друзей, это есть проявление рабской натуры… Славен человек, который гневается по должному поводу, на должных людей, должным образом, в должное время и в течение должного времени».[63] Другими словами, нет ничего предосудительного в том, чтобы испытывать чувство гнева и выражать его в определенных правовых и нравственных пределах.

Если вам случалось разрывать близкие отношения словами злобы, подумайте, смогло бы использование следующего правила дать другой результат: ограничьте проявление вашего гнева инцидентом, вызвавшим его. Направление разговора в это русло позволит той стороне, которая подвергается критике, почувствовать, что нападок на нее как на личность не происходит. Именно упомянутый принцип нарушил Давид, когда жестоко ответил Мелхоле на ее уничижительное замечание о его плясках. У него было множество вариантов ответа: «Мне обидно, что ты нападаешь на меня в этот знаменательный день. Я был преисполнен радости, и не сдержан в пляске потому, что не хотел себя сдерживать»; или: «Мне бы хотелось, чтобы ты оставила свои аристократические представления о том, как должен вести себя царь, и поняла, насколько ты неправа. То, что я всем показал себя как человека из плоти и крови, лишь усилило, а не уменьшило любовь народа ко мне». Он мог даже ответить гораздо резче: «Ты поступила неподобающе, Мелхола, оставшись во дворце и ведя себя холодно и безучастно в столь знаменательный день».

Атака Давида в самое уязвимое место Мелхолы была ошибкой. «Пред Господом, который предпочел меня отцу твоему и всему дому его [плясал я]». Эти слова были рассчитаны на унижение и опустошение его жены, подобны ответу на пощечину по лицу выстрелом в сердце.

К сожалению, многие поступают так, как вел себя Давид. У Сомерсета Моэма в романе «Бремя страстей человеческих», главный герой Филипп несколько косолап. Одной из причин низкой оценки Филиппом человеческой натуры было то, что «его приятели, когда злились на него, никогда не упускали случая высмеять его недостаток».

У каждого из нас есть «косолапость». В случае Мелхолы это была боль отвержения Богом ее отца. Для кого-то другого это может быть проблема, связанная с его весом, или отсутствие профессионального роста, или несчастная любовь. Пользоваться в споре уязвимыми местами другого – нечестно, абсолютно нечестно, без каких-либо «может быть» нечестно, или «временами» нечестно. Однозначно – нечестно. Если вас когда-либо подмывает ударить обидчика в самое уязвимое место, не позволяйте себе этого, данный принцип должен быть столь же твердым, как невозможность ударить друга, на которого вы обиделись. Ссора – наиболее неудачное время теребить больные места другого. Вы будете гораздо резче, а другой гораздо менее восприимчив, если сочтет, что ваши замечания – часть нападок. Если необходимо обсудить болезненные вопросы, сделайте это, когда чувствуете к другому человеку уважение, а не враждебность.

Если бы Давид и Мелхола следовали подобному правилу, они могли бы поссориться по вопросу, вызвавшему их гнев, но их достоинство, и, как следствие, взаимоотношения, не пострадали бы.

Другая сторона переживания несоразмерной злости – непереживание ее вовсе. Многие из нас, когда чувствуют себя обиженными или оскорбленными, стремятся отдалиться от человека, который обидел нас, а не разобраться в проблеме. Подобное отдаление идет вразрез с библейским запретом: «Не враждуй на брата твоего в сердце своем» (Левит 19:17).

Когда, будучи студентами йешивы (высшее религиозное учебное заведение у иудеев. – Примеч. пер.), мы с друзьями изучали этот закон, то непреднамеренно нашли его занятным. Один парень спросил преподавателя: «Значит ли он, что допустимо ненавидеть кого-то, если ты говоришь ему об этом открыто?»

К нашему удивлению, раввин ответил: «В какой-то степени. Конечно, лучше, если вы не будете испытывать ненависти к кому бы то ни было, но когда вы злы на кого-то, следует пообщаться с ним лично. Иначе гнев начнет вас терзать и разрастаться».

В качестве примера преподаватель рассказал библейскую историю о двух единокровных братьях, Амноне и Авессаломе – сыновьях царя Давида. В одном из печальнейших мест Библии, Амнон насилует, а затем прогоняет сестру Авессалома Фамарь (единокровную сестру Амнона). После этого Авессалом никогда не сталкивался со своим братом: «Авессалом же не говорил с Амноном ни худого, ни хорошего; ибо возненавидел Авессалом Амнона» (2-я Царств, 13:22). В конце концов, когда прошло два года, он организовал убийство Амнона.

«Заслужил ли Амнон смерти – не имеет отношения к данному делу», – сказал преподаватель. Но следует обратить внимание на слова Библии: «Авессалом же не говорил с Амноном ни худого, ни хорошего; ибо возненавидел Авессалом Амнона». Раввины заключили из этого, что человек, который остается неестественно спокоен, когда должен был бы разразиться гневом, позже взорвется смертоносной яростью.

Конечно же большинство из нас сталкивается с гораздо меньшими источниками раздражения, и вместо одной крайней неадекватной реакции на них (совершая убийство), мы молчаливо затаиваем злобу, говорим об этом тем людям, которые не могут помочь, или изливаем свою озлобленность на невинных людей. Психолог Кэрол Таврис написал: «Если вы злы на Людвига, то никакие разговоры с вашим лучшим другом проблему не решат. До тех пор, пока результатом обсуждения не станет изменение вашего отношения к Людвигу (“Ах, я не сообразил, что он не хотел меня оскорбить”), разговоры будут скорее усиливать ваши собственные трактовки произошедшего, ведя к тому, что вы будете лишь снова и снова воспроизводить свой гнев, а не избавляться от него. Если вы вытесните свой гнев избиением подушек, изображением в уме лютых сценариев мести, отпусканием ядовитых шуток или ударив своего ребенка, злоба не уменьшится, не вытеснится психокатарсисом. Это потому, что причина вашей злости остается неизменной» (выделено мной).[64]

Когда вы злы, помните, что всегда будет время, чтобы навсегда порвать с вашим противником. Если вы делитесь своим гневом со множеством людей, это может привести лишь к тому, что разрыв произойдет раньше времени.

Если вы обсуждаете проблему с другими, выбирайте тех, кто сможет успокоить вас и поможет взглянуть на вещи шире, с меньшим раздражением. Избегайте тех, кто может усилить вашу ярость («Он тебе это сказал? Ну не дрянь ли! И что же ты намерен с этим делать?»). Самое важное, постарайтесь поговорить с человеком, на которого вы злы.

Сосредоточенность на объекте злости также подчеркивает важность прямого общения между теми, кто задействован в противоречии. Раввин из Лос-Анджелеса получил письмо от прихожанина, который выражал свое несогласие с определенными переменами в синагоге. Раввин знал, что политика, которая задела автора письма, была введена еще до того, как он стал духовным главой синагоги. Он показал письмо председателю синагоги, который сказал, что лично напишет ответ, объяснив все недовольному прихожанину.

На этом вопрос был закрыт (так решил раввин). Спустя какое-то время в синагогу снова пришло письмо от прихожанина, в котором тот пишет, что, поскольку раввин не ответил на его прошлое письмо, он считает, что у конгрегации нет духовного лидера, и потому он уходит из нее. Он также отметил, что, когда у конгрегации будет новый раввин, он хотел бы к ней вновь присоединиться. Кроме того, он добавил, что хотел бы, чтобы это письмо смогли прочесть все члены правления, и потому он посылает раввину копию.

Раввин описал мне свою реакцию, когда прочел письмо: «В уме проносились всевозможные злобные мысли. Я был готов так ответить ему: “Простите, что вынужден писать любезный ответ на ваше скверное послание. Кроме того, должен заметить: ваше заявление о том, что моя смерть, отставка или изгнание побудят вас вернуться в синагогу было непростительно непристойным”».

Понятно, ничего такого раввин писать не стал. Будучи расстроен, он принял мудрое решение прочесть письмо своему товарищу. Когда он закончил, коллега произнес удивившие его слова: «Письмо написано, несомненно, в гневной манере. Но при всем уважении к тебе, следует сказать: ты тоже не вполне прав. Письмо было адресовано тебе, и, видя, насколько прихожанин расстроен, тебе следовало написать ему, хотя бы то, что ему ответил председатель».

Раввин какое-то время молчал. Наконец он сказал коллеге: «Ты прав. Но если я не вполне прав, то почему я так раздражен на этого человека?»

Он некоторое время размышлял над поставленным вопросом и в конечном итоге понял, что если бы жалобщик написал ему второе письмо, говоря о своем разочаровании, что не получил ответа на свое письмо, то он бы почувствовал себя ужасно. Ему было бы очень тяжело от понимания причиненного страдания, и он бы немедленно позвонил или написал этому человеку.

Вместо этого жалобщик не сказал ему о своей обиде и гневе, а стал делиться своими чувствами с работодателями раввина, советом правления синагоги, надеясь таким образом настроить людей против него и вызвать его увольнение.

Вместо того, чтобы четко осмыслить законность критики этого человека, раввин впал в ярость.

Мораль? Всегда выражайте свое недовольство тому, кто его вызвал. Есть мудрость в старом четверостишье Вильяма Блэйха:

7. Честная битва

Как-то раз, Реш Лакиш, молодой человек, разбойник и гладиатор, встретил раввина Йоханана, ведущего ученого своего времени, который купался в Иордане. Молодой гладиатор прыгнул в воду, и у них завязался разговор. Впечатленный внешностью и явной смышленостью Реш Лакиша, раввин Йоханан сказал ему: «Достоинства, коими ты обладаешь, следует посвятить Торе».

На что Реш Лакиш ответил: «Внешность, коей вы обладаете, стоит посвятить женщинам», – поскольку раввин Йоханан был необычайно красивым мужчиной.

«Если ты раскаешься, – ответил раввин Йоханан, – я устрою тебе женитьбу на моей сестре. Она намного красивее меня».

Реш Лакиш согласился, и раввин Йоханан устроил свадьбу, став его наставником. За несколько лет бывший разбойник и гладиатор стал одним из лучших ученых мужей Израиля.

Какое-то время спустя, в йешиве раввина Йоханана возник спор. Разногласия были чисто технического характера и касались того момента в производстве, когда инструменты могут оказаться нечистыми с точки зрения их ритуального использования. Раввин Йоханан утверждал, что такие металлические предметы, как мечи, ножи и кинжалы считаются полностью сформированными, а потому и могущими быть ритуально нечистыми уже тогда, когда кузнец закаляет их в горне.

Несогласный, Реш Лакиш стоял на том, что их можно считать готовыми только после погружения в холодную воду.

Раздраженный тем, что ему прилюдно перечат, раввин Йоханан отреагировал с сарказмом: «Разбойник знает свои инструменты».

Взвинченный намеком Йоханана на свое постыдное прошлое, Реш Лакиш ответил: «Что хорошего вы тогда сделали, когда склонили меня отказаться от моей разбойной жизни? Среди гладиаторов я был известен как “Мастер”, и здесь также меня называют “Мастером”».

«Что хорошего тебе сделали?! – вскричал Йоханан, – Тебя привели под крылья Господни!»

Почти сразу после этого инцидента Реш Лакиш серьезно заболел. Раввины были убеждены, что это стало следствием того, что он вызвал раздражение раввина Йоханана. Жена Реш Лакиша, сестра раввина Йоханана, умоляла брата помолиться о выздоровлении своего мужа, но тот отказался. «Если не за мужа, так помолись хоть за моих детей, чтобы они не осиротели», – просила она.

«Если твой муж умрет, я позабочусь о твоих детях», – ответил раввин Йоханан.

«Тогда помолись за меня, чтобы я не осталась вдовой», – умоляла его сестра.

Но брат ответил: «Я буду поддерживать тебя, если твой муж умрет».

Вскоре Реш Лакиш умер, и раввин Йоханан впал в глубокую депрессию. Раввины отправили ему в ученики Елазара бен Педата, молодого ученого, который подавал большие надежды, надеясь, что острый ум юноши развеет печаль Йоханана.

Раввин Элазар бен Педат сидел напротив раввина Йоханана и всякий раз, когда старший раввин высказывал свое мнение, говорил: «Я знаю другой источник, подтверждающий ваше заявление».

Наконец раввин Йоханан сказал ему: «Ты считаешь, что ты подобен Реш Лакишу? Всякий раз, когда я высказывал мнение, Реш Лакиш находил двадцать четыре возражения моим словам… Он вынуждал меня обосновывать каждое указание, которое я давал так, что в конце предмет разговора был полностью ясен. Но все, что ты делаешь, – говоришь, будто знаешь другой источник, подтверждающий мои слова. Я разве не знаю, что то, что я говорю, – правильно?»

Раввин Йоханан отвернулся от молодого человека, разорвал свою одежду и пошел, пошатываясь, плача, не переставая выкрикивать: «Где ты, сын Лакиши?»

В конце концов, он лишился рассудка. Раввины молились, чтобы Бог проявил к нему милость, но вскоре он умер.[65]

Ссору между раввином Йохананом и Реш Лакишем, безусловно, можно отнести к одной из печальнейших историй, содержащихся в Талмуде.[66] Два человека, бывших лучшими друзьями, поссорились, и один из них умер прежде, чем они смогли примириться. Выживший был настолько безутешен, что единственным, что могло успокоить его боль, оказалась смерть. Возможно, одна из самых печальных сторон этой истории в том, что спор, приведший к трагедии, возник, можно сказать, из-за пустяка.

Это событие дает всем нам важнейший урок: сколь бы гневны вы ни были в ходе спора, не выходите за рамки обсуждаемого вопроса. Чтобы показать несостоятельность заявлений собеседника, никогда не используйте то, что дискредитирует его как личность. Неспособность придерживаться этого простого правила приводит к тому, что относительно сдержанные споры превращаются в злые ссоры, приводя к разрыву отношений между друзьями, близкими или членами семьи.

На протяжении многих лет во время своих лекций я задавал слушателям вопрос: «У кого из вас в семье есть родственники, которые больше не желают общаться между собой?» Почти в каждом случае в зале оказывается поднятой, по меньшей мере, чуть больше половины рук.

Когда я прошу людей описать причины такой семейной вражды, они обычно упоминают о спорах, возникших по незначительному поводу, которые потом разрослись. Что приводило к этой эскалации? Благодаря близости отношений, люди знали друг о друге факты, которые, если ими воспользоваться, имели разрушительный эффект, и так резкие слова приводили к соответствующему результату.

Это типичная ситуация, возникающая в ссорах, которые разрушают семьи и кладут конец дружбе. В одной семье вражда между братом и сестрой возникла на основе краткого некролога по их отцу. Местная газета написала, что покойный в момент смерти находился в доме своего старшего сына. И хотя это было правдой, заметка разозлила дочь, с которой отец прожил многие годы, прежде чем перебрался в дом к сыну. Она была в гневе, что ее брат не позаботился о том, чтобы данный факт был упомянут в некрологе.

Все поступки брата, совершенные после смерти отца, которые получили неодобрение сестры, были воскрешены в памяти, подвергнуты критическому разбору и осуждены в ходе все более язвительных словесных перепалок. Я подозреваю, брат вскоре стал отвечать, припоминая в злости ей некоторые минувшие происшествия и свои обиды. Несмотря на то, что ссора произошла более пятнадцати лет назад, брат и сестра с тех пор имеют весьма натянутые отношения. Я убежден в одном: пожилой отец, чей некролог послужил поводом для ссоры, был бы крайне несчастен, видя ее.

Старая еврейская пословица гласит: «Ненависть делает прямое кривым». Когда люди впадают в гнев, их здравомыслие «дает крен». Внезапно тот, кто обычно достаточно добр и ответственен, как раввин Йоханан, начинает говорить жуткие вещи. Не имея неотразимого аргумента, чтобы победить в споре с Реш Лакишем, раввин Йоханан прибег к сугубо личному выпаду: разве возможно, чтобы кто-либо отдал предпочтение доводам Реш Лакиша, учитывая, что тот был гладиатором и разбойником?

Когда Реш Лакиш не стал отступаться от своего возражения и действительно контратаковал Йоханана, унизив его, последний разозлился еще сильнее. Если бы еще за час до спора кто-нибудь спросил Йоханана о том, кто его лучший ученик и ближайший друг, он несомненно бы сказал: «Реш Лакиш». Однако теперь, после резкой словесной перепалки, даже вероятная смерть Реш Лакиша не смягчила его отношения. «Я позабочусь о твоих детях, когда они осиротеют», – заверяет он сестру. – «Если ты овдовеешь, я буду тебя поддерживать».

Насколько неуместны были те заверения! Она пришла к брату не оттого, что переживала за финансовую поддержку своей семьи, – она лишь хотела, чтобы два самых главных мужчины в ее жизни, брат и муж, помирились. Возможно, она думала: «Если Йоханан, даже в такой ситуации, пойдет навестить моего мужа, быть может, тот пойдет на поправку». Но поскольку раввин Йоханан не пожелал «смягчить» свое сердце, оба мужчины оказались в конечном итоге обречены.

Ежегодно из-за того, что противоборствующие стороны отказываются биться честно, распадаются десятки тысяч семей и разрушается дружба. Споря с кем-либо, вы вправе излагать свои доводы, выражать свое мнение, объяснять, почему вы считаете, что другая сторона неправа, и даже показывать, насколько вы сердиты по этому поводу. Но это все, на что вы имеете право. Вы не имеет морального права подрубать позицию вашего оппонента, показывая его или ее несостоятельность как личности. Безнравственно откапывать что-то из прошлого этого человека, то, что вы достоверно о нем знаете, поскольку близко общались, и использовать против него или нее.

Однако люди запросто делают это и потом негодуют, если другой человек разрывает отношения или отвечает подобным аргументом. Слова имеют последствия, и, если вы пользуетесь ими, чтобы причинять другим боль, ваши жертвы найдут способ причинить вам ответную боль. Это то, что произошло между раввином Йохананом и Реш Лакишем. Избежать подобной горечи в жизни можно, научившись биться правильно – этично.

8. Как упрекать и как принимать упреки

Пророк Нафан являет библейский образец того, как можно эффективно упрекнуть кого-то. Когда он узнал, что царь Давид совершил прелюбодеяние с Вирсавией и устроил так, что ее муж погиб в битве, пророк понял, что ему нужно встретиться с царем. Он встретился с Давидом наедине, чтобы подвигнуть того признать великое зло, совершенное им.

Нафан пришел к царю и поведал ему о незначительной, но беспокоящей его несправедливости, на которую он недавно обратил внимание:

Нафан осознавал свою моральную ответственность встретиться с царем Давидом и указать на его серьезные проступки, но он также понимал и необходимость преподать свой укор так, чтобы он возымел действие и тем самым побудил Давида признать свою неправоту. Если бы он стал выражать Давиду свое мнение напрямую, называя его прелюбодеем и убийцей – царь, вероятней всего, занял бы оборонительную позицию, как это делает большинство из нас, застигнутое за чем-либо непозволительным. Мы легко можем выдвинуть целый список оправданий, возможно таких: «Да у меня и в мыслях не было совершать прелюбодеяние, меня просто захлестнула страсть. Когда Вирсавия сказала мне, что беременна, меньше всего я желал гибели Урии. Я вызвал его с поля брани и отправил домой, чтобы он провел ночь со своей женой. Так бы он смог счесть, что ребенок – его. Но он отказался. Я даже приказывал ему отправляться домой – причем дважды, – и в обоих случаях он меня не послушал. У меня не осталось выбора. Если бы я ничего не предпринял, то вернувшись позже и увидев, что Вирсавия беременна не от него, он бы мог ее изувечить. А если бы стало известно, что я переспал с женой одного из своих командиров, пока тот сражался за меня? Это могло бы привести к мятежу. Я царь Израиля, на мне лежит ответственность за судьбу целого государства. Ради сохранности государства я был просто обязан погубить Урию».

Вместо этого, отойдя в своем упреке от личности, Нафан дал царю увидеть этот вопрос с точки зрения простой нравственности: он взял жену другого человека, как богатый человек завладел овечкой, которую очень любил бедняк. Когда Давид вынес свой приговор вымышленному богачу: «Достоин смерти человек, сделавший это!», а Нафан указал: «Ты – тот человек!», царь вынужден был признать, что также заслужил смертельного приговора. Давид понял, что никакие попытки обосновать свой поступок, не смогут смыть совершенное им прелюбодеяние и невинную кровь Урии.

Именно благодаря тому, что Нафан знал, как подать критику, Давид смог раскаяться.

К счастью, не многие из нас когда-либо столкнутся с необходимостью упрекать кого-то в столь серьезных проступках. Однако, когда мы общаемся с очень близкими нам людьми часто возникает повод для критики, а иногда мы просто обязаны делать это, оправданно выражая гнев (см. главу 6) или стремясь уберечь человека от возможного вреда, или пытаясь принести пользу какому-то третьему лицу. Действительно, критика тех, кто поступил неправомерно, входит в 613 заповедей Торы: «Обличи ближнего твоего, и не понесешь за него греха» (Левит, 19:17).

Некоторые ученые объясняют последнюю часть заповеди «…и не понесешь за него греха» как обязующую высказаться, чтобы не разделить ответственность за деструктивное поведение другого. Например, если ваш приятель напился и готов сесть за руль, эта строка обязывает вас сделать все от вас зависящее, чтобы отговорить его от подобной затеи. Даже если вам не удалось как-то на него повлиять, то есть если вы не приложили должных усилий, чтобы не дать ему сесть за руль пьяным, вы разделяете его вину за те беды, которые он может натворить.

Данная заповедь также предписывает нам делать замечание и в менее экстремальных ситуациях. К примеру, ваш приятель выступает с нападками в адрес своей супруги или пытается воспитывать своего ребенка путем его унижения. Высказываться в подобной ситуации обычно достаточно неловко, но оставаться безмолвным гораздо более безответственно: вы поспособствуете тому, что подобное будет продолжаться.

Есть и второе истолкование фразы «…не понесешь за него греха», которое предлагают некоторые мыслители: несмотря на то, что вы можете, а иногда и обязаны способствовать исправлению других, будет греховным осуществлять это в унизительной или оскорбительной для них манере. Если вы выступаете с упреком в чей-то адрес, стремясь удержать человека от совершения серьезных проступков, риск поставить его в неудобное положение может выглядеть не столь ужасным (хотя, даже в этом случае оскорбление, которое он может почувствовать, возможно существенно снизит эффективность воздействия ваших слов на его поведение). С другой стороны, если вы пытаетесь улучшить кого-то в менее значимых моментах (например, ребенка, который безответственно что-то сломал), то пристыдить его здесь совсем не оправдано. В этом случае попытка устранить зло меньшее, приводит к тому, что вы сами совершаете зло большее. Вместо этого следует стремиться найти такой способ критики, который причинит наименьшую боль и при этом принесет наибольшее благо.

Давайте обратимся к истории, приведенной покойным Исааком Асимовым, автором и редактором около 470 книг, которого многие поклонники считают одним из умнейших людей Америки. Сам Асимов был весьма откровенен в своей высокой самооценке: «Я всегда воспринимал себя как выдающуюся личность, еще с детства, и у меня никогда не возникало сомнений по этому поводу».[67]

Если когда-либо жил человек, чье самолюбие было невосприимчиво к бестактной критике, то это вполне мог быть Асимов. Однако в его посмертно опубликованных мемуарах он пишет об одном случае, который так никогда и не позабыл.

Пятнадцатилетним школьником Асимов был зачислен в класс по писательскому ремеслу, где преподавал человек по имени Макс Н. Первым заданием, которое ученики получили от преподавателя, было написание очерка. Когда спросили, есть ли желающие прочесть свое произведение перед всем классом, Асимов поднял руку. В своих мемуарах он вспоминает: «Я прочитал лишь четверть, когда Н. остановил меня, и охарактеризовал мою работу оскорбительным матерным словом. Я никогда ранее не слышал, чтобы преподаватель пользовался непристойностями и был шокирован. Однако ни у кого в классе шока это не вызвало. Они весьма бурно посмеялись надо мной, и я сел на свое место горько посрамленным…»[68]

Несмотря на боль и унижение, Асимов потом признал, и об этом сказано в мемуарах, что негативная оценка Н-ом его очерка была обоснованной. Он пытался использовать манерный литературный стиль, и из этого получилось нечто «абсолютно безнадежно поганое». Поэтому он отнесся к негативной реакции преподавателя серьезно и спустя несколько месяцев написал настолько жизнерадостное произведение, что Н. напечатал его в школьном литературном журнале. Это было первое значительное произведение Асимова, которое опубликовали.

Но когда он поблагодарил Н-на за опубликование своей работы, преподаватель снова причинил ему боль, сказав, что напечатал это лишь по той причине, что ему для завершения номера было необходимо что-нибудь несерьезное, а все остальные поданные работы были достаточно серьезны.

Асимов писал свои мемуары в семидесятилетнем возрасте, зная, что неизлечимо болен (он умер спустя два года, в 1992году). Однако всякий, кто читает это воспоминание, понимает, насколько эта боль была жива, даже по прошествии 55 лет. «Я мало кого ненавижу, – пишет Асимов о Максе Н. – но я ненавижу его». И он поведав давнишнюю фантазию: «Хотел бы я иметь машину времени, чтобы вернуться в 1934 год с несколькими из моих книг и статьями, написанными обо мне, чтобы сказать ему: “Ты видишь это, вша вонючая? Ты не знал, кто учился у тебя в классе. Если бы ты обращался со мной должным образом, я бы написал о тебе как о том, кто раскрыл мой талант, а не клеймил бы тебя как вошь вонючую”».[69]

Если даже столь самонадеянный человек, как Исаак Асимов может быть опустошен резкой критикой (он описывает этот эпизод как тягчайший удар, который когда-либо получало его самолюбие[70]), подумайте, как гораздо менее жесткие души могут быть изранены бестактными и обидными словами.

Чтобы избежать ненужной жестокости, прежде чем высказать свое замечание, задайте себе три следующих вопроса:

Первый: Какие чувства вызывает во мне эта критика? Приносит ли она мне боль или радость?

«Любовь без критики – не любовь», – учит древний иудейский текст.[71] Однако критика без любви не поможет тому, кого критикуют. Если вы поймете, что высказывая что-то кому-то, вы где-то в глубине души получаете удовольствие – возможно, делать этого не стоит. Неискренность вашей озабоченности, удовольствие от созерцания неудобства, в которое вы поставили свою жертву, и/или ваше желание причинить боль тому, на кого вы злы, могут быть заметны. В результате у того, к кому вы обращаетесь, может возникнуть защитная реакция, и он вряд ли изменится. Представьте себя на месте того, кто подвергается критике. Если вы чувствуете, что говорящий получает удовольствие от выполняемой функции, разве это не вызовет в вас злость и протест вместо самоанализа своего поведения?

Если ваши мотивы чисты (вам бы действительно хотелось избежать критических замечаний, но вы считаете своим моральным долгом высказать их), это будет заметно при общении. Вполне возможно, что слушающий будет рассматривать вас не как соперника, который хочет его задеть, а как товарища, стремящегося помочь, и подобное восприятие позволит ему сохранить чувство собственного достоинства («Он осуждает меня потому, что любит, и думает: если я исправлю эту черту характера, все будет в порядке»).[72]

Прежде чем кого-то критиковать, вспомните о совете, который обычно дают студентам-медикам: «Первая ваша заповедь – не навреди». Пока вы не будете убеждены, что содержание и тон ваших слов помогут собеседнику преодолеть указанный недостаток, а не деморализуют его или ее, – молчите.

Второй: Содержится ли в моей критике конкретный совет, как изменить ситуацию? Поскольку вызвать в другом человеке изменения посредством критики весьма непросто, Маймонид, один из наиболее выдающихся средневековых иудейских философов и ученых раввинов, предложил достаточно грамотный и ловкий прием: «Тому, кто упрекает другого либо за оскорбление самого упрекающего, либо за грехи, противные Богу, следует выражать свой упрек частным образом, говоря с нечестивцем спокойно и ласково, давая понять, что этот разговор затеян для блага самого оскорбителя…»[73]

Противоположностью совету Маймонида можно назвать поведение преподавателя Асимова по писательскому ремеслу. Маймонид советует человеку, который выступает с критикой, делать это частным образом, а первая критика Н-ном Асимова была высказана прилюдно. Маймонид советует выражать критику «спокойно и ласково», а Н. разговаривал с Асимовым грубо, как перед всем классом, так и лично. Маймонид советует дать понять, что критика направлена исключительно во благо собеседника. Однако когда Н. критиковал Асимова, он определенно не делал это ради его блага.[74]

Представьте, как мог бы реагировать преподаватель по писательскому ремеслу, имей он к Асимову сострадание. Вместо того, чтобы грубыми словами отталкивать юного ученика, ему следовало попросить его задержаться после урока и показать, насколько надуманным выглядел стиль написанного им очерка. Даже если преподаватель считал публичную критику необходимой для остальной части класса, он мог бы сделать это без того, чтобы заставлять ученика почувствовать свой полный провал. Разве не ясно, что преподаватель, который любил бы Асимова или по крайней мере чувствовал к нему какую-то симпатию, постарался бы подыскать более мягкий способ высказать свои критические замечания и дал конкретный совет?[75] Н. говорил жестоко, поскольку хотел своими словами причинить боль, он был именно из тех людей, которым не следует критиковать других.

Наконец: Можно ли назвать мои слова не грубыми и убедительными?

О раввине Исраэле Салантере, иудейском философе XIX века, занимавшемся вопросами морали, говорят, что когда во время своих публичных лекций он выступал с какой-то критикой, то предупреждал: «Не думайте, что я сам свободен от всех проступков, которые перечисляю. И я совершал некоторые из них. Потому все, что я делаю, – громко разговариваю с собой, и если то, что вы случайно услышите, окажется актуальным и для вас, что ж, тоже хорошо».

Манера, в которой выражает критику Салантер, лишенная грозных нот и поощряющая, может оказаться весьма эффективной. Если вы сами боретесь в себе с той чертой характера, которую критикуете, не примените об этом упомянуть. Если вы свободны от данного недостатка, можете привести пример, как вы боролись с похожими проступками и сколько вам стоило усилий, чтобы преодолеть их. Признание своих слабостей показывает собеседнику, что вы не ставите себя выше него. Описание своих усилий для изменения ситуации может воодушевить другого или помочь ему разработать стратегию, как сделать то же самое.

Если вы хотите, чтобы человек правильно принял вашу критику, избегайте безоговорочных заявлений, которые могут его деморализовать. Ограничьте свои замечания конкретными событиями. Те критики, которые пользуются словами типа «всегда» или «никогда» («За что бы ты ни взялся, ты всегда что-то напортачишь» или «Ты никогда не думаешь ни о ком, кроме себя»), в результате провоцируют защитную реакцию своих слушателей. Что захочет признать человек, включая самого критика, когда ему говорят, будто он «всегда что-то портачит» или «никогда не думает ни о ком, кроме себя»? А если такие слова, как «всегда» или «никогда» использовать против ребенка, то можно навсегда исковеркать его представление о себе.

Чрезмерные упреки, помимо того, что они наносят психологический вред, еще и безнравственны, поскольку в большинстве случаев являются неверными. Вы сами знаете, что ваш собеседник не всегда что-то портачит.

В гневе, когда всякий склонен к преувеличениям и иным формам искажения действительности, у многих из нас появляется желание использовать безоговорочные заявления. Если вы заметили, что часто так поступаете, то вспомните мудрые слова Симча Циселя Цива, ученого раввина XIX века из Восточной Европы, его совет, данный в связи с регуляцией классных занятий, может применяться в самых разнообразных ситуациях: «Преподаватель часто готов гневаться на студента, которому уже сделал три или четыре замечания, а он все также не слушает. Прежде чем потерять терпение, преподавателю стоит задать себе вопрос, а всегда ли он сам исправляет свои собственные недостатки при третьем или четвертом напоминании о них?»[76]

Иногда критика бывает наиболее убедительна, не будучи выражена в словах. Возьмем для примера хасидского раввина XIX века Исраэля из Вишниц, который хотел повлиять на поведение одного банкира. Он прекрасно понимал, что критика «в лоб», даже сопровождаемая словами любви и заботы, почти наверняка встретит отпор. Следуя наставлению из Талмуда: «Как долженствует сказать то, что будет принято во внимание, так не долженствует говорить то, что не будет принято во внимание»,[77] раввин решил найти другой способ:

«Раввин Исраэль из Вишниц имел привычку каждый вечер совершать получасовую прогулку со своим габбаем [помошником]. В одну из таких прогулок они остановились перед домом, где жил богатый управляющий банком. Этот человек был известен как маскил, последователь “просветительского” движения, то есть никак не последователь ребе [хасидский термин для лидера раввинов]. Раввин Исраэль постучал в дверь, и когда слуга открыл, вошел в дом. Озадаченный габбай, ничего не спрашивая, последовал внутрь за ребе.

Управляющий банком принял своего высокого гостя со всем уважением и почтением. Ребе занял предложенное ему место и просидел какое-то время не говоря ни слова. Зная, что правила этикета считают дерзостью напрямую спрашивать ребе о причине его визита, хозяин задал этот вопрос шепотом помощнику ребе, но габбай только пожал плечами. По прошествии достаточного времени, ребе попрощался с хозяином. Управляющий банком проводил его до двери, вполне объяснимое любопытство взяло верх, и он спросил: “Может быть, ребе будет любезен объяснить, почему он оказал мне такую честь, посетив мой дом?”

– Я зашел к вам, чтобы исполнить мицва [религиозное предписание], – ответил ребе, – и слава Богу, я смог его выполнить.

– И что же это было за мицва? – спросил озадаченный управляющий банком.

– Наши мудрецы учат: “Как долженствует сказать то, что будет принято во внимание, так не долженствует говорить то, что не будет принято во внимание”. Если же я буду находиться в своем доме, а вы в своем, то какой же это мицва, если я отказываюсь сказать вам “то, что не будет принято во внимание”? Чтобы исполнить мицва должным образом, определенно нужно пойти в дом того, кто не будет слушать, и там воздерживаться от разговора с ним. И это было именно то, что я сделал.

– Возможно, ребе, вы все же изволите сказать, о чем идет речь. Кто знает, быть может я выслушаю?

– Боюсь, что нет, – сказал ребе.

Чем дольше отказывался ребе, тем сильнее становилось любопытство собеседника, стремившегося узнать тайну, он продолжал настаивать, чтобы тот сказал “то, что не будет принято во внимание”.

– Хорошо, – сказал наконец ребе, – одна нуждающаяся вдова взяла у вас в банке весьма немалую сумму денег под ипотечный кредит. Через несколько дней банк собирается лишить ее крова, выставив дом на продажу, в результате чего она окажется выброшенной на улицу. Я хотел попросить вас простить ей кредит, но не сделал этого, поскольку мицва гласит “не долженствует говорить…”

– Но что вы хотите от меня? – спросил в изумлении управляющий банком. – Уверен, вы понимаете, что деньги она брала взаймы не у меня лично, а у банка, а я лишь управляющий в нем, а не владелец, ее долг исчисляется несколькими сотнями, и если …

– Об этом-то я и говорил, – перебил его ребе, – что вы не захотите слушать.

На этом он закончил разговор и ушел.

Управляющий банком вернулся домой, но слова ребе проникли ему в душу и не давали покоя, пока он не выплатил кредит вдовы из собственного кармана».[78]

Знать, как подать критику и вызвать изменение, даже когда нет прямой критики, – это то качество, которое нам всем стоит приобрести.

Правильно критиковать сложно, но принимать критику еще труднее. Когда нас критикуют, мы часто не признаем или сводим к минимуму те недостатки, на которые нам указывают; мы виним кого-нибудь другого, может даже и самого критикующего, или настойчиво убеждаем, как того, кто выступает с критикой, так и самих себя, что мы не можем измениться. Когда критикующий еще не успел закончить свою речь, мы уже начинаем излагать контрдоводы.

Согласно Библии, эта проблема – ровесница человечества. Когда Бог упрекал Адама за то, что он вкусил от дерева «познания добра и зла», что было категорически запрещено, Адам стал винить Еву: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел» (Бытие, 3:12). По сути, подтекст слов Адама таков, что не только Ева виновата, но и Бог несет за это ответственность, поскольку Он дал ее ему в жены. Когда Бог спросил за грех с Евы, она обвинила змея: «Змей обольстил меня, и я ела» (Бытие, 3:13). Заметьте, Ева обходит стороной тот факт, что она подвигла Адама на его поступок.

Несколько лет спустя, когда Бог вызвал Каина, сразу после того, как тот убил своего брата, спросив: «Где Авель, брат твой», убийца ответил: «Не знаю; разве я сторож брату моему?» (Бытие, 4:9).

Похоже, что прошедшие с тех пор века не сподобили людей быть более открытыми к критике. Ученый в Талмуде раввин Тарфон, живший во II веке, сетует: «Хотелось бы мне знать, есть ли в этом поколении кто-нибудь, кто знает, как принимать критику, поскольку если один говорит другому: «Убери щепку у себя со лба», то другой отвечает: «Убери бревно со своего лба».[79]

Конечно, в некоторых случаях, можно дать отпор критикующему, хотя все же лучше игнорирование его. Если кто-то постоянно критикует вас за то, что вы делаете неправильно и редко говорит вам, что вы сделали верно, – это тот вариант, когда человек просто вас не любит, и/или его критика преувеличена и пристрастна. Иногда критикующий пытается заставить вас почувствовать, что проблема чрезвычайно велика и неисправима и не дает конструктивного совета. В критике недостатков, которые человек не может исправить, смысла не больше, чем в замечании женщины, говорящей мужчине: «Я бы действительно полюбила тебя, будь ты на полтора дюйма повыше». Столь бессмысленно уязвляющие слова не идут никому на пользу. Любой человек становится более восприимчив к критике, и главное замотивирован на лучшие результаты, если его подбадривают.

Большинство из нас, если быть честными, понимают разницу между безрезультатным упреком и упреком, сделанным из самых лучших побуждений. Однако упреки от любящего вас человека, указывающего на подлинные недостатки, – могут быть горькими на вкус.

Многие, подвергающиеся критике, бросают в ответ: «Ты считаешь, что у меня скверный характер? Но, по крайней мере, он не стал причиной того, что мои дети стали холодно относиться ко мне, в отличие от того, как они стали относиться к тебе» или: «Ты считаешь, что я несправедливо обошлась с тобой в той ситуации? Просто нужно учитывать: моя репутация гораздо выше твоей. Если тебе кажется, что я преувеличиваю, давай спросим мнение окружающих».

Всякий раз, когда у вас появляется желание воспользоваться столь милым аргументом, не забывайте, даже если ваше замечание указывает на недостатки собеседника, то что с того? Если его слова о вас – правда, то факт, что он сам обладает бесчисленными недостатками, к данному делу никакого отношения не имеет.

Мой товарищ ведет на радио передачу, в которой беседует на всевозможные темы с известными политическими деятелями. Активно поддерживая беседы на политические темы, он корректен в споре с собеседниками, если их мнения в каком-то вопросе не совпадают. Он говорил мне, что прочитывает каждое письмо, пришедшее от слушателей, в особенности письма, написанные людьми, которые определенно не разделяют его взглядов. «Я внимательно читаю эти письма, – рассказывал он. – Возможно в своих высказываниях я не всегда прав. И тот факт, что мы можем расходиться с этими людьми в мнениях по целому ряду вопросов, не означает, что вся их критика в мой адрес незаслуженна».

Полная открытость моего товарища к критике окружающих является приобретенной чертой характера. В начале своей профессиональной деятельности, он часто парировал критические замечания в свой адрес сарказмом, колким остроумием или нарочитым гневом. Сейчас же он говорит: «Развиваясь, ты должен учиться слышать критикующего тебя, учась отличать надуманное от действительного. Ты однозначно не будешь расти, если станешь слушать только тех, кто тебя хвалит».

Отношение моего товарища не только заслуживает похвалы, но и преподносит хороший урок. Конечно же, если критикующий имеет множество недостатков, для нас это хороший повод не прислушиваться к его словам. Но до тех пор, пока у нас не будет веских причин, считать, что его подлинная цель – подорвать наше чувство собственного достоинства, мы должны сдерживать следующие мысли: «Какое он имеет право меня упрекать? Взгляните на его недостатки». Вместо этого мы должны спросить себя: «Неужели то, что он говорит – правда?» Даже если критикующий несколько преувеличивает наши недостатки, это не повод отвергать полностью критику. Лучше задать себе вопрос: «Есть ли в данных упреках что-то обоснованное? Могу ли я использовать его критику для своего улучшения?»^{11}

Идеальных людей не существует, поэтому каждому человеку необходимо научиться правильно относиться к критике.

Если воспринимать критику сложно, попробуйте следующее: в течение некоторого времени, когда вы подвергаетесь упрекам, постарайтесь сознательно изменить лишь одно – свое отношение к критике. Вместо того, чтобы реагировать на критикующего как на вашего врага, вспомните предписание двухвековой давности, изложенное великим хасидским ребе Нахманом из Брацлава: «Если ты не собираешься завтра стать лучше, то на что тебе завтра?»

Действительно, для чего жить, если вы более не в состоянии расти, меняться и становиться лучше? Животные живут циклами, для них каждый день, насколько нам известно, такой же, как и предыдущий, по крайней мере в том, что касается личных черт их характера. Но люди могут расти благодаря как самоанализу, так и самокритике, а также благодаря проницательности и критике других.

Критика, основанная на предположении, что мы все еще в состоянии измениться, должна стимулировать нас; она предполагает, что наша душа, а не только тело, все еще жива. Таким образом, мы должны относиться к тому, кто указывает нам на «поправимые» недостатки, с той же благодарностью, которую мы бы чувствовали к врачу, выявившему заболевание. Это сравнение принадлежит одному из учеников ранее упоминавшегося раввина Салантера, раввину Симча Цисель Циве: «Человек стремится заплатить врачу за то, что тот лечит его; почему ему следует быть менее благодарным тому, кто помогает ему исправить свои духовные недостатки?»

Раввин Салантер часто рассказывал об озарении, которое снизошло на него как-то вечером в доме у одного башмачника. Поздно вечером человек усердно работал при свете почти догоревшей свечи. «Почему ты до сих пор за работой? – спросил его раввин Салантер. – Взгляни, уже поздно, да и свеча почти догорела».

«Поздно, – согласился башмачник, – но пока свеча горит, еще можно что-то починить».[80]

Мы все еще в состоянии что-то исправить и потому должны ценить тех, кто помогает нам увидеть, что мы можем «починить» в себе. Вместо того, чтобы отгораживаться от них и их слов, стоит бережно относиться к свету этих свечей.

9. Родители и дети

Около двух тысяч лет назад мимо озера верхом на осле неспешно ехал некий раввин Элазар, и был он очень горд своими большими достижениями в учености.

«Внезапно, – повествует нам Талмуд, – он случайно наткнулся на невообразимо уродливого человека, который поприветствовал его: “Мир вам, мой господин”».

Неприятная внешность человека не оставила у раввина и тени хорошего настроения, и вместо ответного приветствия он сказал:

– Ты, недостойное творение! Ты так уродлив! Неужели в вашем городе все такие уроды?

– Что я могу с этим поделать? Иди и скажи Творцу, который создал меня: «Ну и урода же Ты сотворил», – ответил ему человек.

Раввин Элазар [сразу же] понял, что был неправ, слез с осла и пал ниц перед тем человеком со словами:

– Я приношу свои извинения, пожалуйста, простите меня!

– Я не приму твоих извинений до тех пор, пока ты не сходишь к Творцу, создавшему меня, и не скажешь Ему: «Ну и урода же Ты сотворил».[81]

Когда я впервые познакомился с этой историей двадцать пять лет назад, будучи молодым студентом-раввином, то был убежден, что такого в действительности не было и это придумали раввины, чтобы преподать урок морали. Как может кто-то, не говоря уже о почтенном раввине, быть настолько жестоким, чтобы глумиться над уродством другого? Да, Талмуд показал, что раввин Элазар раскаялся в содеянном, но как он мог сначала так поступить?

С тех пор я учился больше на примерах из жизни, нежели из книг. Мысль о том, что в момент самодовольства человек, занимающий очень высокое положение в обществе, может сказать что-то гнусное, больше меня не шокирует. За прошедшие годы я наслышался историй от друзей и знакомых, а также читал воспоминания тех, кто тоже пострадал от злых оскорблений, нанесенных не посторонними, а родителями, то есть теми самыми людьми, которые заявляли, что любят их больше, чем кого бы то ни было.

Бесспорно, поведение детей может не оправдывать наших надежд и временами приводить в ярость. Пренебрежительные, своенравные или неуважительные поступки ребенка достаточно просто становятся центром внимания родителей, перегруженных работой и одолеваемых проблемами. Если мы замечаем это за собой, то, помимо нанесения нашему ребенку эмоционального вреда, мы еще и преступаем важную этическую норму а-карат хатов, «признательности». Поскольку раздраженность или эгоцентризм маленьких детей может действительно раздражать или лишать сил, неразумно оценивать их поведение по взрослым стандартам. Нам также следует понять, что своенравие редко являет собой всю картину. Как мудро советует один детский психолог: «Напомните себе, что ваш ребенок тысячи раз ставил себя в жесткие рамки самодисциплины… чего вы не замечали. Он тысячи раз приходил, когда вы его звали, кушал, ел ту пищу, которую не любил (но ел только потому, что вы этого от него хотели), отказывался от каких-то приятных занятий, чтобы выполнить ваши распоряжения (несмотря на то, что это могло быть для него неприятно), не надоедал вам, когда вы заняты, не пререкался и не ссорился с вами или своими братьями или сестрами».[82]

Мы думаем: «Само собой». Большинство родителей глядя на ребенка, спящего в колыбели или кроватке, желают сделать все, чтобы защитить его, позаботиться о нем. Однако честные родители признаются, что иногда испытывали вспышки необузданного гнева или делали ребенку унизительные или бестактные замечания. Более того, у большинства из нас до сих пор остались шрамы от ранящих слов наших родителей:

– Женщина, испытывающая большую неловкость от того, что в подростковом возрасте у нее была плоская грудь, до сих пор робеет, когда вспоминает, как поддразнивал ее отец: «Когда ты отрастишь грудь, чтобы стать настоящей женщиной?»

– Состоявшийся юрист, который в детстве хулиганил в школе, до сих пор тяжко вздыхает, вспоминая угрозы отца: «На нашу любовь и не надейся. Чтобы ее иметь, ты должен ее заслужить».

– Элеонора Рузвельт никогда не могла забыть, с какой любовью ее мать разговаривала с ее младшим братом, и как ей этого не доставало. «Если приходили гости, – рассказывала первая леди друзьям, – она могла сказать обо мне: «Она такой забавный ребенок, столь старомодна, мы все время зовем ее “Бабуся”. Мне хотелось от стыда провалиться под землю…»[83]

– Одна моя знакомая вспоминает, как мать говорила ей: «Не смейся и не улыбайся на людях: твои зубы отвратительны, и ты выглядишь ужасно». По сей день всякий раз, когда смеется, она почти всегда старается подавить в себе этот жест – прикрыть рот рукой.

Некоторые из приведенных родительских высказываний, причинивших боль, могут восприниматься как крайности, но трудно не признать, сколь велика их сила в нанесении психологической травмы. Последние годы стало уделяться большое внимание физическому и сексуальному насилию над детьми, но, к счастью, такие случаи сейчас достаточно редки. Однако число жертв словесного насилия неизмеримо больше. Но поскольку данная форма родительской жестокости, как правило, не рассматривается как нечто серьезное, она редко становится предметом дискуссий. Это печально, ведь жертвы ее часто остаются со шрамами на всю жизнь.

Я не говорю, что родители должны использовать только добрые и поддерживающие слова в своем общении с детьми даже в тех случаях, когда те ведут себя отвратительно. Безусловно, они обязаны учить своих детей отличать благое от дурного и ругать их за плохое поведение. Слово на иврите, означающее родителя (хорех) происходит от того же корня, что и учитель (морех), и эта этимология показывает, что основной задачей родителей является воспитание и обучение своих детей. Действительно, дети тех родителей, которые не знают, как учить и когда ругать, могут вырасти нравственными чудовищами.

Книга Царств повествует историю, как Адония, сын царя Давида, когда тот вошел в преклонные лета, начал говорить людям в Иерусалиме, что скоро будет царем. Что же послужило причиной столь грубой самонадеянности и неуважения к своему еще живому и царствующему отцу? Согласно Библии, в этом есть часть вины Давида, который «никогда не стеснял его вопросом: “Для чего ты это делаешь?”» (3-я Царств, 1:5–6).

Слова, которые приведены в Библии, имеют смысл. Книга гласит, что ошибка Давида не в том, что он не стал осуждать Адония за его дурной нрав и себялюбивую натуру, а то, как подсказывает Библия, что он не стал ругать Адония за его неблаговидное поведение, что он никогда не спросил его: «Для чего ты это делаешь?»

Европейский ученый, Иоганн Поль Фридрих, написал пару веков назад: «Если ребенок врет, скажите ему, что он врет, но не называйте его вруном. Если назовете вруном, то подорвете его уверенность в себе». Ограничивая замечание конкретным дурным поступком, родитель вряд ли причинит вред представлению ребенка о самом себе.

Конечно, найти золотую середину между придирчивостью и излишней нетребовательностью весьма непросто, но альтернатива, на которой останавливаются многие родители, – колебание между откровенными и уничтожающими замечаниями, с одной стороны, и позволение поведения, которого нельзя допускать, с другой стороны, – гораздо хуже.

Несколько лет назад мои близкие друзья заметили, что непрестанно ругают свою десятилетнюю дочь за то, что:

– ее одежда постоянно разбросана по комнате;

– она хватает еду из тарелки прямо руками и редко пользуется вилкой;

– она требует вещи, но при этом не говорит ни «пожалуйста» при просьбе, ни «спасибо», когда получит желаемое;

– она не смотрит на людей, когда они с ней говорят;

– она постоянно влезает в разговоры родителей, даже когда они говорят по телефону.

Как-то ночью ее отец понял, что с того момента, как дочь пришла домой из школы и пока не легла спать, она слышала от родителей непрерывную череду замечаний в свой адрес. Он подумал, как бы он себя чувствовал, если бы каждый аспект его работы и личности подвергался такой же критике со стороны работодателя. Улучшилась бы его деятельность или он потерял бы всякую веру в свои способности? Смог бы он поверить, что за непрекращающимися замечаниями его начальника стоит стремление помочь ему стать лучше? Или же он бы пришел к выводу, что, скорее всего, начальник просто его недолюбливает и невысокого мнения о его потенциальных возможностях?

На следующий день супружеская пара решила, что вместо того, чтобы пытаться сделать из дочери «десятилетнее совершенство», они сосредоточат на какое-то время свои усилия на том, что заботит их больше всего, – на нравственных аспектах личности своего ребенка. С тех пор единственным, что беспрекословно требовалось от нее, стали вежливость и благодарность, слова «пожалуйста» и «спасибо». Они поняли, что до тех пор, пока эта сторона поведения их дочери не улучшится, она будет расти как невоспитанный, крайне несносный человек. Однако, если она вырастет «несколько неряшливой», это будет печально, но все же лучше, чем если она будет чувствовать себя отторгнутой родителями.

Переменой в своем поведении родители показали, что они усвоили главную мысль Генри Уодсуорта Лонгфелло: «Залатать можно порвавшуюся куртку, но грубые слова ранят детское сердце».

Обычная ошибка родителей не только в том, что они делают резкие замечания, но и в том, что они забывают похвалить (это, к слову, относится и к той ситуации, когда ваши дети уже в среднем возрасте). В книге «Знаки времени» Готфрайд вон Кроннберг, писатель, пишущий на религиозные темы, приводит случай, когда молодая мать пришла на исповедь к духовному наставнику: «Мой ребенок часто плохо себя ведет, и я вынуждена его ругать. Но как-то раз он весь день вел себя необычайно хорошо. В тот вечер, после того, как я уложила его спать и пошла вниз, я услышала, как он плачет. Вернувшись к нему, я нашла его уткнувшимся в подушку. Сквозь рыдания, он спросил: “Мама, я что, не был сегодня хорошим мальчиком?”».

«Его вопрос пронзил меня как ножом, – сказала мать духовнику. – Я мгновенно делаю ему замечания, когда он сделает что-то не так, но когда он вел себя хорошо, я на это не обратила внимания. Я уложила его спать, не сказав ни одного доброго слова».

Типичная родительская доктрина «Суровость в критике, легкость в похвале» приводит к тому, что дети вынуждены пронести через всю жизнь чувство, будто они неполноценны и не достойны любви. Психолог Хаим Гинотт советует родителям: «Если вы хотите, чтобы ваши дети стали лучше, сделайте так, чтобы они слышали приятные вещи, которые вы рассказываете о них другим».^{12}

Другой вариант того, как многие родители ранят детей словами, это сравнения:

«Твой брат никогда ничего не проливает. Он старается быть внимательным. А ты что?»

«Твоя сестра всегда говорит, “пожалуйста” и “спасибо”. Я бы хотел, чтобы ты был столь же вежлив и внимателен к другим, как она».

«Твои брат и сестра не встревают в школе во всякие проблемы. Единственный, кто всегда заставляет нас плохо себя чувствовать, это ты».

Такого рода сравнения срываются с уст многих родителей, но есть еще более очевидные нарушения золотого правила. Кому из женщин понравятся следующие замечания своего мужа: «Мэри, жена Тома, тоже работает весь день, но она не жалуется постоянно, насколько перегружена работой»? А скольким мужчинам понравятся следующие замечания своего начальника: «Ты бы научился работать хотя бы как Бил и быть более точным и изобретательным в своей работе»?

Все свое детство, пока меня не отправили в колледж, я был плохим учеником. Школьные занятия казались мне скучными, и занимаясь теми предметами, которые были мне интересны, я редко выполнял домашнюю работу по тем, которые мне были не интересны. Такая апатичность к учебе серьезно беспокоила моих родителей. Двое моих старших братьев, ходивших в ту же школу, что и я, окончили ее с отличием. Старшая сестра была очень прилежна и была одной из лучших учениц в своем классе. Несколько раз директор школы ругал меня (причем в присутствии всего класса): «Что с тобой происходит? Ты ужасный ученик. Я не понимаю, почему ты не в состоянии показать хотя бы половину тех успехов, которые отличают твоих братьев и сестру». Думаю нет нужды объяснять, что его слова не привели к положительным результатам.

Однако я неизменно признателен своим родителям. Расстроенные, как этого и следовало ожидать, моими посредственными успехами в учебе, и всякий раз говорившими мне о необходимости серьезней относиться к школе, они никогда не упоминали в разговоре ни братьев, ни сестру. Интуитивно мои родители понимали, что любой упрек ребенку может быть сделан без проведения параллели с его братом или сестрой. Я также благодарен своему дедушке, видному ученому раввину, который как-то сказал директору моей школы (и потом поведал мне, что он сказал): «Вы не должны говорить Иосифу подобных вещей. Когда-нибудь он станет важным человеком и начнет заниматься важными делами, и тогда вы будете жалеть, что столь несправедливо разговаривали с ним».

Возможно, я в своей жизни не достиг того, что предрекал мой дедушка. А кто достиг? Но всем тем, чего я достиг в жизни, я знаю, во многом обязан целительным, поддерживающим и временами критичным словам моих родителей, и полной вере в меня моего дедушки.

Сравнение с братьями и сестрами губительно еще и по другой причине. Сознательно или не сознательно, но это подразумевает предпочтение, которое родители отдают другим братьям и сестрам. Я часто спрашиваю своих слушателей, кто из них вырос с чувством, что один или оба родителя любят кого-то из детей больше, чем остальных. Многие поднимают руки, и всякий раз, когда говорят те, кто испытывал меньше любви, их речь являет собой поток глубокой боли.

Родители просто обязаны сделать так, чтобы все дети чувствовали, что они им равно дороги и любимы (даже если, оставаясь наедине у себя в спальне, они говорят, что отдают кому-то из детей предпочтение). Когда они не показывают, насколько они любят и ценят своих детей, то боль от этого часто остается на всю жизнь. Посудите, что может быть большей ущербностью, чем ощущение ребенка, который выходит в мир с чувством того, что даже собственные мать и отец его не любят.

Кроме того, сравнение детей между собой подрывает целостность семьи. Вместо того, чтобы чувствовать себя членами одной дружной семьи («один за всех и все за одного»), дети начинают ощущать себя соперниками, борющимися за ограниченную родительскую любовь и одобрение. Подобное соперничество редко приносит кому-либо пользу, лишь повышает вероятность, что такие дети не будут близки друг другу когда вырастут. В Библии сказано: Иаков любил Иосифа больше других своих сыновей и не пытался скрывать свои чувства. Он даже специально сделал ему особо прекрасную разноцветную одежду. Этот и другие знаки предпочтения способствовали тому, что другие сыновья Иакова возненавидели Иосифа, и в конечном итоге продали его рабом в Египет, сказав отцу, что его растерзал хищный зверь (Бытие, 37). Раввины, знающие Талмуд, пришли на основе этого к выводу, что «не следует выделять кого-то из детей, уделяя ему больше внимания и заботы, поскольку из-за пары монет, переплаченных Иаковом за шелк [который был частью разноцветного одеяния, сшитого для Иосифа], братья Иосифа возревновали его, и так одно событие последовало за другим, пока все наши предки не стали рабами в Египте».[84]

Касаясь того, что говорят дети родителям, стоит вспомнить Пятую из Десяти заповедей: «Чти отца своего и мать свою». И хотя в трех других местах Ветхий Завет заповедует любовь (к Богу, ближнему и недругу, Второзаконие 6:5, Левит 19:18, 34), там нет требования о любви к родителям. При столь близких отношениях сделать это очень трудно, поскольку любовь либо есть, либо ее нет. Библия требует только уважение, которое можно проявлять даже в те болезненные периоды, когда любви может и не быть. Это значит, что даже когда ребенок просто в ярости на своих родителей, он не вычеркивает их из своей жизни (за исключением, возможно, тех редких случаев, когда ребенок подвергается физическому или сексуальному насилию со стороны родителей), и когда он злится, то не позволяет себе высказываний типа: «Я вас ненавижу» или «Я бы хотел иметь более пристойных родителей, чем вы».

Многие дети растут, испытывая глубокую боль от родительских слов, и к тому времени, когда они вырастают, становясь подростками и взрослыми, многие уже научены давать отпор, в том числе и словесный. Как правило, они достигают успехов в том, чтобы причинять ответную боль своим родителям, несмотря на то, что чем больше они в этом преуспевают, тем большее страдание они приносят себе. Покойный Льюис Гризард в своем произведении «Мой папа револьвер, я сын пистолета», вспоминает, как он разбирал скудные пожитки своего отца в больнице, где тот умер. В мужском кителе покойного Гризард нашел письмо, которое тот явно носил с собой долгое время: «Это было мое письмо. Я написал его за шесть месяцев до этого. Оно было короткое, может со страницу, и напечатано на машинке. В конце я выражал свое огорчение, говоря, что ему необходимо исправить свою жизнь. Я писал, что дважды подумаю, прежде чем снова приглашу его к себе домой, если он не пообещает мне, что будет появляться трезвым. Я просто подписался своим именем. Я не написал «с любовью» или что-то в этом роде. Я просто написал свое долбаное имя, словно я был реальный крутой мужик. Мне до сих пор не понятно, почему он носил это письмо с собой столь долгое время. Быть может, он хранил его как напоминание о том, что надо стать лучше. Я не знаю. Быть может, он хранил его как напоминание о том, что его единственный сын отвернулся от него. Что бы то ни было, я никогда не простил себе того письма. Я не могу выбросить из головы, что он умер, не зная, сколь сильно я любил его».[85]

Мудрые родители следуют совету Талмуда: «Кто мудр? Тот, кто предвидит грядущие последствия своих поступков»[86] – и помнят о том неимоверном влиянии, которое могут оказать слова на жизнь детей.

10. Цена общественного унижения

Около восемнадцати столетий назад, раввин Иуда Принц, ведущий ученый Израиля своего времени, излагал важное учение, когда вдруг условия стали невыносимыми: один из слушателей, изрядно наевшись чеснока, испустил столь отвратительный запах, что раввин не мог сосредоточиться. Раввин Иуда резко прервал свою речь и закричал: «Кто наелся чеснока – выйдите отсюда!»

Почти тут же раввин Хийя, ученый чуть менее видный, чем лектор, встал со своего места, чтобы выйти. Многие слушатели, подавленные таким прилюдным унижением раввина Хийя, последовали за ним. В результате занятие пришлось отменить.

На следующее утро сын раввина Иуды встретился с раввином Хийя и выразил свое осуждение того, что тот сорвал лекцию его отца.

«Бог простит, если я когда-либо причинил неприятности твоему отцу», – ответил раввин Хийя.

«Как вы можете отрицать свой поступок? – спросил сын. – Разве вы не встали, когда отец велел выйти тому, кто наелся чеснока?»

«Я встал только для того, чтобы не допустить общественного унижения человека, чей запах дыхания так напряг твоего отца. Поскольку я уже имею определенное положение среди раввинов, то решил принять на себя то унижение, когда с кем-то прилюдно так обращаются. Представь, что было бы, если человек, наевшийся чеснока, имел более низшее положение чем я, или, что еще хуже, оказался учеником. Тот человек был бы глубоко унижен прилюдно и, скорее всего, стал бы предметом насмешек».^{13}

До сих пор мы рассматривали, что влекут за собой резкие слова, высказанные в гневе или в качестве замечания. А как быть с той непреднамеренной жестокостью, к которой все мы так склонны? В указанном выше примере раввин Хийя беспокоится не только о чести человека, наевшегося чеснока. Он также хотел уберечь раввина Иуду от совершения одного из серьезнейших проступков в иудаизме – унижения другого человека.

«Позорить прилюдно ближнего своего – подобно пролитию крови его», – учит Талмуд.[87] Подобная параллель приемлема, поскольку лицо посрамленного человека бледнеет, словно от него отливает кровь.

Отрицательное отношение к мысли о публичном посрамлении других, похоже, не особо распространено среди современных журналистов, видных общественных деятелей, лиц, формирующих общественное мнение и, коли на то пошло, обычных граждан.

В 1959 году известный предприниматель сделал пожертвование в полмиллиона долларов на счет университета в Сент. Луисе (штат Миссури). Газета «St. Louis Post-Dispatch» взялась написать о нем статью. Журналисты вскоре обнаружили, что этот человек отсидел три тюремных срока, в общей сложности около десяти лет, за подлог документов, кражу и мошенничество. За тридцать пять лет, прошедших с окончания последнего срока, его послужной список не имел ни единого пятнышка, и ФБР освободило его от работ по возмещению ущерба. Более того, не было ни единого повода считать, что его нынешнее состояние, включая полмиллиона долларов, подаренных университету, было заработано с нарушением закона.

Тем не менее, статья, которая должна была стать хвалебной, вышла под заголовком: «[Такой-то] … – экс-заключенный». Сын и жена, ничего не знавшие о его криминальном прошлом, назвали статью «ужасной», на что главный редактор газеты Раймонд Л. Кроули ответил: «Я думаю, история говорит сама за себя».[88]

Нравственный стандарт Талмуда разительно отличается от стандартов Кроули. «Если человек раскаялся, нельзя говорить ему: «Вспомни о своих прошлых делах».[89] Нет нужды говорить: распространять среди других то, что ставит его в неловкое положение, если его последующее поведение было безупречным, – еще более преступно.

Статья в «St. Louis Post-Dispatch» принесла вред не только тому человеку и его семье, а гораздо большему числу людей, она оказала деморализующее влияние на тех, кто пытался порвать со своим прошлым. Она показала им, что как бы упорно они ни старались, посредством тяжелой работы, щедрых пожертвований, занимаясь благотворительностью, они на всю жизнь останутся связанными с наихудшими поступками своей жизни и никогда не смогут вернуть себе доброе имя. Разве только одно это не в состоянии заставить человека поверить, что пытаться что-то изменить в жизни – бессмысленно?

Ирония «разоблачительной» статьи, опубликованной «St. Louis Post-Dispatch», достаточно глубока. Много лет тому назад суд обоснованно наказал человека за совершенное злодеяние. Теперь же газета наказала его за совершенное благодеяние.

Этот случай необычен. Как правило, журналисты и газеты стараются не выступать с унижением в адрес того, на кого они не держат зла. Гораздо чаще журналисты, как и большинство из нас, склонны позорить тех, к кому они испытывают злобу.

Стремление унизить соперников в особенности распространено в политике. Когда Том Турнипсид из Южной Каролины баллотировался в Конгресс в 1980 году, его соперник от Республиканской партии раздобыл и предал огласке свидетельство, что у Турнипсида как-то случилась тяжелая депрессия, от которой он лечился электрошоком. Когда Турнипсид в ответ выступил с обвинениями, говоря о нравственной стороне предвыборной кампании своего соперника, Ли Атвотер (ставший позднее известен как руководитель президентской кампании Джорджа Буша в 1988 году, а в то время занимавший должность руководителя предвыборной кампании Республиканской партии в Южной Каролине) заявил, что не собирается отвечать человеку «на взводе».[90]

Насколько нелепым было это вторжение в личную жизнь другого человека, это заявление, которое публично унижало другого! Атвотер внушил читателям ужасный наглядный образ, который мог испортить их отношение не только к Турнипсиду, но и к любому, кто прошел курс электрошоковой терапии.

Не удивительно, что, когда спустя лет десять Атвотер сам столкнулся с воспалением мозга, которое нельзя было оперировать, и ему было назначено лечение этим неприятным медицинским прибором, он написал Турнипсиду письмо, в котором приносил тому свои извинения.

В современной Америке юристы, представители одной из самых престижных и высокооплачиваемых профессий, часто унижают тех, кто противостоит им в судебном разбирательстве. В частности, среди адвокатов по уголовным делам унижение свидетеля, выступающего против их подзащитного, иногда рассматривается в качестве единственного действенного средства показать несостоятельность его свидетельских показаний. Сеймур Вишман, известный и успешный адвокат по уголовным делам, вспоминает трудный случай, когда ему пришлось защищать клиента, обвиняемого в изнасиловании и содомии медсестры.

Хотя у Вишмана не было причин предполагать, что медсестра сфабриковала свое заявление, он был в восторге, когда обнаружил, что врач, обследовавший женщину в полиции, не написал в своем отчете о физических доказательствах применения против нее силы. Это упущение позволило адвокату обвиняемого подвергнуть женщину особо агрессивному перекрестному опросу, изобиловавшему унизительными и порочащими ее вопросами:

После того, как процесс закончился, Вишман был горд, когда главный присяжный заседатель поздравил его с тем, как он «блестяще» справился с женщиной. Он почувствовал себя гораздо менее гордым, когда через полгода встретился с медсестрой на ее рабочем месте. Узнав Вишмана, она начала кричать: «Это тот самый негодяй, который так обошелся со мной!»[91]

Понятно, что она имела ввиду не изнасилование и содомию, а то вербальное «изнасилование», которое совершил с ней адвокат. Вишман потом сказал, что эта встреча повергла его в шок и вызвала чувство вины.

Странно то, что адвокат удивился своей реакции. Почему он должен был чувствовать какую-то вину? Сложно представить более жестокое и унизительное обращение с женщиной, когда говорят, что она выступала в роли проститутки, и сфабриковала иск об изнасиловании только из-за того, что ей не заплатили.

Весьма искренние раскаяния Атвотера и Вишмана напоминают знаменитый момент в конце пьесы Джорджа Бернарда Шоу «Святая Иоанна». Действие происходит примерно через четверть века после того, как Жанна д’Арк была обвинена в ереси и предана смерти на костре. Когда группа людей собралась, чтобы обсудить то влияние, которая она оказала на их жизни, один человек сказал, что был счастлив присутствовать на ее казни, поскольку, видя столь ужасное зрелище, он со временем стал значительно добрее. «И что же, теперь Иисусу надо каждый век умирать в муках ради тех, кому не достает воображения?» – спросил другой герой.[92]

Только ли некоторым журналистам, политикам и юристам не достает сочувствия, чтобы понять, насколько подло унижать других? Несомненно, многие из нас также склонны к подобным проступкам, поскольку ежедневно оказываются опозоренными тысячи людей. И хотя причинение подобной душевной боли может происходить не столь публично, тем не менее ее разрушительная сила может быть не менее опустошительной.

Приведу в качестве примера случай с Джоаной, женщиной, с которой мы общались, когда ей было за тридцать и она работала менеджером среднего звена в крупной корпорации. Работа требовала от нее публичных выступлений и брифингов, но в течение ряда лет она не имела профессионального роста из-за необычайного страха перед аудиторией.

Ни сама Джоана, ни ее многочисленные друзья никогда не придавали значения ее крайней нервозности. Поскольку она была уверенным и полностью компетентным профессионалом и очень ясно излагала свои мысли в личных деловых беседах, никакого логического обоснования тому, что она испытывала страх всякий раз, когда ей предлагали выступить перед аудиторией, не было.

В отчаянии, Джоана обратилась к психологу, который провел с ней сеанс гипноза. Вызвав состояние глубокого расслабления, психолог велел ей сосредоточиться на воспоминаниях или ассоциациях, связанных с тем дискомфортом, который она испытывает относительно публичных выступлений. Джоана начала мысленно возвращаться назад, и вскоре в памяти ожила серия происшествий, случившихся в семилетнем возрасте. В то время ее родители переехали из Чили в Бразилию. И хотя Джоана быстро освоилась с португальским языком, она продолжала допускать много грамматических ошибок. К сожалению, одной из ее преподавательниц, которая вела дополнительные занятия, нравилось вызывать Джоану к доске и перед всем классом спрашивать о пройденном материале. Когда она отвечала правильно, но допускала грамматические ошибки, учительница язвила ей. После нескольких подобных случаев Джоана решила вообще не отвечать. «Что ты стоишь как глухонемая? – спрашивала ее учительница. – Ждешь, пока ответ снизойдет на тебя от Господа с неба?»

Спустя двадцать пять лет этот совершенно взрослый человек чувствует себя скованным, когда нужно выступить перед аудиторией. Удовольствие, получаемое школьным преподавателем от удовлетворения своих садистских побуждений оставило в душе Джоан шрам на всю жизнь. По сей день она продолжает делать все возможное (что убийственно для карьеры), чтобы избежать ситуаций, когда ей снова придется терпеть унижение перед аудиторией.

Роберта, другая моя знакомая, вспоминает периодически возвращающуюся унизительную травму, полученную ею в подростковом возрасте. Будучи ребенком, она была маминой любимицей. Но когда стала подростком и ее вес дошел до девяноста килограммов, выражение любви ее матери превратилось в обидные словесные нападки.

Как-то раз, когда их навестил ее дядя, Роберта накрывала стол. Пока она выходила из кухни, ее мать громко сказала дяде: «Посмотри, какая у нее необъятная задница, как она растолстела. Разве это не отвратительно?!» Мать много раз демонстрировала подобное отношение к дочери, и всегда в чьем-либо присутствии.

Учась в старших классах, Роберта после урока ждала, пока все ученики выйдут из класса, поскольку не хотела, чтобы кто-то увидел ее со спины. Сейчас ей уже за пятьдесят, мать давно умерла, и самым главным наследством, которое ей досталось от матери, возможно, является представление о своем отвратительном внешнем виде.

Великий иудейский писатель раввин Милтон Штейнберг как-то сказал: «Когда я был молод, я восхищался мудрыми людьми. Теперь, когда я уже стар, я восхищаюсь добрыми людьми». Штейнберг понял, что быть добрым, – гораздо большее достижение, чем быть замечательным.

Возможно, Гарри Трумэн был величайшим интеллектуалом, который когда-либо занимал президентский пост. Обладая проницательным здравомыслием, Трумэн был инстинктивно добрым, что выражалось в проявлении им необычайной осторожности, чтобы не унизить других.

В 1962 году, спустя почти десять лет после того, как он оставил свое кресло в Белом доме, Трумэн выступал с лекцией перед группой студентов в университете Лос-Анджелеса. Когда настало время задавать вопросы, один студент спросил его: «Что вы думаете о нашем мужлане?» – имея ввиду губернатора Калифорнии Пэта Брауна.

Господин Трумэн рассердился и сказал парню, что ему следовало бы постыдиться говорить о губернаторе в столь неуважительной манере. Он продолжил еще какое-то время отчитывать парня, в конце концов студент был готов расплакаться.

То, что произошло далее, отличает эту историю от всего, о чем шла речь ранее: «Когда время вопросов и ответов закончилось, – пишет Мерле Миллер, автор биографии, записанной со слов президента, – господин Трумэн подошел к парню и сказал: он надеется, что тот понял – его ответ относился к конкретному высказыванию, и никакого отношения к его личности не имел. Парень сказал, что понял, и оба пожали друг другу руки. Затем господин Трумэн направился к декану и попросил его время от времени сообщать ему об успехах парня в учебе. Декан пообещал … Я спросил господина Трумэна, поддерживал ли он какую-либо связь с тем парнем, и он ответил: “Он писал мне пару раз, и я отвечал на его письма. У него все в порядке”».[93]

Сравните поведение Трумэна и Уинстона Черчилля, вероятно, одного из величайших государственных деятелей ХХ века, человека проницательного и остроумного. В льстивой подборке знаменитых высказываний и острот Черчилля Джеймс Хьюм пишет об истории, произошедшей в 1930-х годах, когда один подросток разозлил Черчилля и вынудил прервать свою речь. Когда молодой человек заговорил во второй раз, Черчилль ответил: «Я восторгаюсь мужественным мужчиной, меня радует женственная женщина, но я терпеть не могу ребячливого мальчишку. Приходи, когда пройдет несколько лет, и твои мысли будут столь же чисты от прыщей, как твое лицо [к тому времени]».[94] Возможно, доводы парня заслужили резкий выпад, но если история подлинная, зачем Черчиллю понадобилось высмеивать прыщи?^{14}

И хотя то, что британский лидер был более великим политиком и интеллектуалом, нежели Трумэн, не вызывает споров, но именно Трумэн обладал сознательностью и чувствительностью чтобы понять (не десять лет спустя и даже не через год, а тут же): публичное порицание, которому он подверг того парня, пусть и обоснованно, могло вызвать у него чувство униженности и обиды. Представьте, насколько бы иначе сложилась жизнь Джоаны, если бы преподаватель, которая осмеивала ее, сразу бы поняла всю несправедливость и пагубность своего поступка, и извинилась.

Наблюдатели не раз отмечали, что внимательное отношение к чувствам других имело для Трумэна большое значение. В 1964 году, когда репортер Эрик Севарейд в интервью спросил о его президентских переживаниях, Трумэн поведал: «То, что вам не понятно – это способность президента причинить боль».

Такое замечание поразило Севарейда: «Президент Америки способен выстраивать решающие события, давать им ход, уничтожать врагов… Но мысли о способности президента причинить боль чувствам другого человека, едва ли приходили мне на ум, и еще меньше я мог бы подумать, что президент в своем кабинете может найти время подумать, среди всего прочего, об этом. Господин Трумэн продолжил, говоря, что слово, суровый взгляд, властный жест президента США могут настолько уязвить самолюбие другого человека, что шрам в душе от этого останется на всю жизнь».[95]

Если президент Америки, постоянно озабоченный личными, административными и политическими вопросами, может найти время подумать о том, чтобы непреднамеренно своими словами не опозорить другого человека, то не следует ли всем нам поступать так же?

Что подвигло Гарри Трумэна столь внимательно относиться к тому вреду, которые могут причинить слова? Это не было следствием его особо мягкого склада характера: многие биографы Трумэна показывают его как человека эмоционального, часто выходящего из себя. Но даже когда он разражался гневом, то, что останавливало его от унижения других или подвигало безотлагательно исправлять причиненный вред, если он опасался, что нанес его, было глубоко усвоенное наблюдение, которое он высказал Севарейду: «То, что вам не понятно, это способность президента причинить боль».

Замените «способность президента» на «способность слов», и вы поймете, что каждый из нас способен опозорить другого.

Если немного задуматься, становится понятно, скольких людей мы можем ранить своими словами (а возможно уже ранили): супруга, родителей, родственников, друзей и/или тех, с кем мы работаем.

Первый шаг к тому, чтобы убедиться, не используем ли мы эту способность – осознание, что она у нас есть. Иначе мы просто не почувствуем необходимости следить за своим языком.

И хотя распознать способность слов причинять боль действительно важно, одного признания этого явно не достаточно для того, чтобы мы перестали использовать слова в разрушительных целях. Не сомневаюсь, что многие читатели кивали головой при чтении упомянутых в этой главе случаев, внутренне признавая огромное зло, которое несет в себе унижение других. Однако покуда вы снова и снова не будете это признавать, то скорее всего станете об этом забывать, особенно в моменты гнева.

Популярная британская история рассказывает об известном политике, который как-то вечером перебрал спиртного и случайно наткнулся на крупную даму из парламента от оппозиционной партии. Женщина в негодовании сказала ему: «Вы пьяны, и, более того, вы омерзительно пьяны». На что британский парламентарий ответил: «И позвольте мне сказать. Вы уродливы, и, более того, вы омерзительно уродливы. Но я буду завтра трезв».

Если вы, как этот политик, вспыльчивы и гордитесь своим едким юмором, то для вас действительно важно снова и снова размышлять над тем нравственным злом, которое являет собой унижение другого человека.

Только когда Ли Атвотер лежал на смертном одре, ему стало понятно, насколько было жестоко глумиться над одним из самых болезненных моментов в жизни другого человека. Я убежден: если бы Атвотера на протяжении всей его жизни снова и снова учили, а я убежден, что каждого из нас необходимо учить снова и снова тому, что унижение другого человека является не меньшим злом, чем подойти к кому-то на улице и ударить его в лицо, – он бы так не поступал.

Аналогично, если бы мать моей знакомой Роберты, которая высмеивала ее за полноту, неуклонно напоминала бы себе о том, насколько болезненными могут быть ее высказывания, – настолько, что спустя сорок лет ее дочь продолжает с презрением смотреть на себя в зеркало – разве она бы не научилась быть сдержанной в словах? Думаю, научилась бы. Роберта убеждена, что мать любила ее, ведь она выражала своей дочери столько теплых чувств по другим поводам. Однако из-за того, что мать Роберты никогда так и не научилась задумываться о потенциально разрушительной силе своих слов, она не чувствовала необходимости сдерживать в гневе свой язык. Она шла по жизни как безрассудный ребенок, играющий с заряженным ружьем, так никогда и не поняв: слова подобны пулям, и тот вред, который они причиняют, зачастую уже не исправить.

В старом иудейском учении подмечено: «Для человека лучше не появляться на свет, чем переживать следующие семь вещей: видеть смерть своих детей, быть материально зависимым от других, умереть неестественно, потерять все свои знания, страдать, быть рабом и публично опорочить своего ближнего».[96]

Первые шесть пунктов этого списка содержат одни из наиболее ужасных событий, которые могут случиться в жизни. Каждый, кто знаком с тем, кто похоронил своего ребенка, знает: ни один родитель никогда полностью не восстановился после подобной перенесенной боли. Также и перспектива быть полностью зависимым от других или, что еще хуже, оказаться у кого-либо в рабстве, ужасающа. В том, что касается «потери всех своих знаний», то все мы слышали о людях, совершавших самоубийства, когда им ставили диагноз болезни Альцгеймера. Хотя большинство столь радикального шага не делает, я подозреваю, многие из нас предпочли бы умереть, чем жить с серьезным повреждением мозга.

Поразительно, что раввины включили в этот список ужасных событий «публичное порочение своего ближнего». Заметьте, что речь идет не о «быть опороченным публично», а о «публично опорочить своего ближнего». Для раввинов стать злобным человеком, который унижает других, столь же ужасно, как потерять ребенка или рассудок.

Почему? В любой монотеистической вере считается, что умственные способности получены от Бога и каждый человек приходит в этот мир творить добро. Если не подобает попусту растрачивать дары, полученные от Бога, то насколько пагубнее обращать их на столь дурные цели, как осознанное причинение вреда другому существу!

Наконец, помните, что следует наиболее тщательно следить за своими словами, когда мы наиболее расстроены. Общеизвестно, что в такие моменты обдумывать последствия того, что мы говорим, прежде, чем мы это скажем, особенно трудно. Раввина Иуду Принца настолько одолел чесночный запах, что он не задумался о позоре, который могут принести его слова человеку, наевшемуся чеснока. Уинстон Черчилль был настолько раздражен докучливым поведением молодого человека, что стремился лишь «опустить» его, выставив на посмешище непривлекательность его внешности. Но если раздражение раввина Иуды и Черчилля можно как-то оправдать провоцирующими действиями в их адрес, то «наказание» резкими словами значительно перевешивало тяжесть «преступления» их жертв.

Иудейский закон требует от нас быть внимательными, чтобы не унизить других даже в той ситуации, которая имела место в далеком прошлом: «Если кто-то пытался задержаться в чьей-то семье, не напоминайте ему об этом», чтобы не вызвать у него горьких воспоминаний или не напомнить об этом другим, кто присутствует при подобной постыдной ситуации.[97] Если нам стоит сохранять нравственную бдительность даже в таких ситуациях, касающихся давно минувших событий, то следует быть еще более внимательными, чтобы не сделать предметом насмешек окружающих чей-то дурной запах изо рта, прыщи или некрасивую внешность.

Если вы унизили другого, то непременно следует извиниться. Но гораздо нравственнее будет взять себя в руки прежде, чем вы кого-то опорочите, поскольку ни ваше глубочайшее сожаление, ни лучшие позывы не смогут начисто стереть ваши слова. Вы можете делать все возможное, чтобы постараться минимизировать их влияние, но это, к сожалению, все, что вы сможете сделать.

11. Всегда ли врать – плохо?

«Что кричат люди, когда пляшут перед новобрачной?» – таким вопросом в Талмуде начинается странная дискуссия.

Последователи Школы раввина Гиллеля отвечают, что приглашенные на свадьбу должны всегда восклицать: «Какая прекрасная и добрая невеста!» Последователи Школы раввина Шаммая не согласны: «А если она увечная или слепая, вы тоже будете говорить о ней: «Какая прекрасная и добрая невеста»? Разве Библия не велит: «Удаляйся от неправды»? (Исход, 23:7)». Поэтому они настаивают, что не следует повторять единую стандартную фразу, а подавать каждую невесту «как она есть».

Последователи Гиллеля отвечают: «Как по-вашему, если человек сделал на рынке неудачную покупку, надо похвалить или осудить его выбор? Ясно, [вы согласны с тем] что следует похвалить его выбор. Поэтому раввины учат: “Наши манеры должны быть всегда приятны людям”».[98]

Эта дискуссия в Талмуде поднимает вопрос, обсуждаемый светскими и духовными мыслителями на протяжении тысячелетий: «Когда, если вообще когда-либо, приемлемо лгать?»

Поразительное число специалистов по нравственности отвечает: «Никогда». Они не только не одобряют тактичность в словах, за которую выступает Гиллель, но считают, что ложь неприемлема даже тогда, когда под угрозой находится ваша жизнь.

Святого Августина, жившего в IV веке и бывшего, вероятно, одним из наиболее выдающихся учителей Церкви, можно отнести к самым решительным сторонникам этой позиции. Он полагал, что раз неправдивые речи стоят человеку жизни вечной, то лгать ради спасения обычной жизни глупо и неоправданно: «Разве заявление, что для того, чтобы кто-то мог жить, другой должен умереть духовно, не является глубоко неверным? …Поскольку ложь лишает жизни вечной, не может быть позволительным лгать, чтобы спасти бренную жизнь другого человека».[99]

Абсолютистская позиция Августина оказала влияние на некоторых чрезвычайно героических католиков, которые решили, что вели себя безнравственно, говоря неправду. Отец Руфино Ницаци, деревенский священник, спасший в Ассизи от нацистов триста евреев, предоставив им фальшивые документы и позволив смешаться с местным нееврейским населением, очень тревожился за свое участие в подлоге: «Я стал мошенником и обманщиком ради благого дела, уверяю вас, но все же грешником. Хотя, я уверен, уже давно восстановил свое согласие с Богом, и Он простил мое противоправное действие».[100] Судя по всему, отец Ницаци считал тех, кто отказался от подобной лжи (и спасения таким образом жизней невинных людей), менее греховными чем он.

Эммануил Кант, живший в XVIII веке и ставший, вероятно, одним из наиболее значимых философов, считает истину универсальным нравственным абсолютом, не имеющим никаких исключений. В своем эссе «О допущении лжи из благих побуждений», Кант полемизирует о следующей ситуации: если предполагаемый убийца спрашивает, «а не спрятался ли у нас человек, которого он преследует», – то непозволительно лгать и вводить его в заблуждение.^{15}[101] Кант идет дальше, заявляя, что давая достоверную информацию при ответе на вопрос потенциального убийцы о местонахождении его предполагаемой жертвы, вы не несете вины за последующее убийство. Однако в том случае, если вы соврете убийце, что вашего друга нет дома, не зная при этом, что он действительно покинул дом, и убийца встретит его на улице и убьет, то вас вполне можно обвинить в его смерти. Поскольку, если бы вы сказали правду, возможно, убийца бы задержался, пока обыскивал дом, и таким образом убийство можно было бы предотвратить. Так всякий, кто говорит неправду, какими бы благими мотивами он не руководствовался, должен нести ответственность за последствия, сколь бы непредсказуемыми они ни были, и расплачиваться за них даже в суде». (У читателя эссе Канта может возникнуть чувство, что Кант испытывает гнев к убийце не меньший, чем ко лжецу, пытающемуся его обмануть.)

Воззрение иудейской Библии ярко отличается от воззрений как Августина, так и Канта. Когда жизнь в опасности, Библия показывает, что Бог не только позволяет ложь, но даже обязывает лгать. Например, когда Бог велит пророку Самуилу помазать Давида на престол вместо Саула, Самуил отказывается: «Как я пойду? Саул услышит и убьет меня» (1-я Царств, 16:2).

Бог не пообещал поддержать Самуила, не велел ему сказать правду и принять на себя все последствия. Более того, Он научил пророка, как обмануть Саула, сказав, что цель его прихода не в том, чтобы совершить помазание нового монарха, а поднести жертву. Очевидно, Бог пожелал показать Самуилу, что человек не обязан говорить правду потенциальному убийце.

Как быть в той ситуации, с которой мы все сталкиваемся, когда ложь имеет своей целью не сохранить жизнь, а уберечь чувства? Представьте, Кант приглашен на свадьбу и разговаривает с женихом:

– Что вы скажете о моей невесте, профессор?

– Судя по ее внешнему виду, вы женитесь на ней не из-за ее красоты; из общения с ней я могу сделать вывод, что интеллектуальными способностями она не блещет. Возможно, у нее хороший характер, но я бы не стал заявлять об этом лишь после нескольких минут общения с ней.

– Спасибо, профессор, за то, что искренне высказали мне свои наблюдения, но я бы хотел поставить вас в известность, что ваши слова причинили мне немалую боль.

На это Кант вполне бы мог ответить словами, выраженными в ранее приведенном эссе:

«Правдивость в заявлениях… нравственный долг каждой личности, каковы бы ни были неприятные последствия этого для самого говорящего или других людей».

Подобная верность правде – под девизом «Я за ценой не постою» – создает весьма нездоровую динамику.

В том, что касается обмена мнениями, то в иудейских учениях есть немало советов о том, когда и как следует говорить правду, а когда не следует. В качестве примера того, когда не следует лгать, Талмуд приводит достаточно забавную ситуацию, произошедшую с Равом, жена которого изводила его тем, что готовила абсолютно не то, о чем он ее просил. Если он просил чечевицу, она готовила бобы, если он просил бобы, она готовила чечевицу.

Когда их сын Хия подрос и стал понимать, что делает его мать, он начал переворачивать просьбы отца к ней. Если Рав говорил, что хочет чечевицу, мальчик сообщал матери, что отец попросил бобы.

В один из дней Рав сказал сыну: «Мама стала значительно лучше». На что Хия ответил: «Это потому, что я переворачивал твои просьбы».

Оценив сообразительность сына, Рав велел ему больше так не поступать, поскольку «привычка уст ко лжи есть зло».[102]

Рав был готов отказаться от тех выгод, что несла с собой ложь его сына, чтобы дать возможность мальчику вырасти честным человеком. Из этого можно сделать вывод: нам не следует приучать ребенка говорить неправду в наших интересах, будь то при ответе на нежелательные телефонные звонки («Скажи, что папы нет дома») или билетерам в кинотеатре («Скажи им, что тебе еще одиннадцать лет»). Ребенок, которого родители приучили обманывать и ловчить для них, быстро научится обманывать и ловчить в своих собственных интересах.

Согласно Талмуду, родителям не подобает лгать своим детям: «Не следует обещать ребенку что-то дать, а потом не делать этого, поскольку таким образом мы учим его обманывать».[103] Если родитель пообещал ребенку какой-то подарок, но не «вручил» его, ребенок сперва может испытывать горькое разочарование, но со временем придет к циничному выводу, что так устроена реальная жизнь.

Далее Талмуд запрещает обманывать или вводить в заблуждение человека с целью обеспечить получение собственной выгоды. Например, запрещается приглашать кого-то в гости, заранее зная, что он или она откажутся от этого приглашения, поскольку ваша цель – вызвать у человека чувство признательности и обязанности вам за то, чего вы на самом деле никогда и не намеревались сделать.[104] Также не позволительно открывать бутылку дорогого вина, говоря гостю, что делаете это в его честь, хотя намеревались открыть ее при первом удобном случае.[105] С другой стороны, если гость придет к неверному заключению и скажет: «Я глубоко тронут тем, что вы в мою честь подали столь замечательное вино», то он сам ввел себя в подобное заблуждение, и вы не обязаны его поправлять, поскольку можете этим его обидеть.

Действительно, когда стоит цель избежать причинения другому человеку необоснованной душевной боли, иудейский закон становится заметно терпимее к полуправде и «белой лжи». Например, в главе 18 книги Бытия описывается приход к Аврааму и Саре, когда ему было уже 99 лет, а ей 89, трех ангелов.

Ангелы поведали Аврааму, что на следующий год будет у Сары сын. Сара была поблизости, услышала это и рассмеялась, сказав: «Теперь, когда я иссохла, куда мне наслаждаться с супругом своим, который столь стар?»

В следующем стихе Бог спрашивает Авраама: «Почему смеется Сара, говоря: “Неужели я действительно смогу родить, когда я состарилась?”» (Бытие, 18:12–13). Сравнив слова Сары и Бога, можно заметить, что Бог не передает Аврааму весь комментарий Сары, он опускает упоминание об Аврааме «который столь стар», скорее всего с мыслью, что подобное замечание может причинить ему боль или разозлить. На основе этого момента Талмуд делает заключение: «Мир и гармония чрезвычайно важны. Зная это, даже Господь видоизменил правду».[106]

Согласно учениям раввинов, Аарон, старший брат Моисея и Главный Священник, столь высоко ставил установление мира между враждующими сторонами, что откровенно лгал ради достижения этого. В широко известном мидраше (комментарии раввинов на слова Библии), раввины рассказывают:

«Когда возникал спор между двумя людьми, Аарон садился с одним из них и говорил: «Сын мой, взгляни, что делает твой друг. Он бьет себя в грудь и рвет на себе одежду, стеная: “Горе мне! Как я смогу поднять глаза и посмотреть в лицо другу моему? Мне так стыдно перед ним, я так подло с ним поступил”». Аарон сидел с ним, пока тот полностью не очищал свое сердце от гнева [дословно – ревности].

«Затем Аарон шел и садился с другим человеком и также говорил: “Сын мой, взгляни, что делает твой друг. Он бьет себя в грудь и рвет на себе одежду, стеная: “Горе мне! Как я смогу поднять глаза и посмотреть в лицо другу моему? Мне так стыдно перед ним, я так подло поступил”». Аарон сидел с ним, пока тот полностью не очищал свое сердце от гнева.

«Позже, когда два человека встречались, они обнимали и целовали друг друга».[107]

Раввины одобряют поведение Аарона не потому, что иудейский закон оправдывает ложь как таковую – этого нет, – а потому, что в случае противоречия между мирными отношениями и правдой иногда следует принимать сторону мира.[108]

В качестве общего принципа, ложь можно считать нравственно приемлемой в том случае, когда правда не принесет блага, а лишь причинит боль. Так, если человек собирается на вечеринку и спрашивает вас, как он или она выглядит, а ее платье или его костюм выглядят не привлекательно, то следует ответить искренне. Так вы можете избавить человека он неприятной ситуации. Но если вы встретили кого-то в подобной одежде уже на вечеринке, и человек задает тот же вопрос, то бессмысленно и неоправданно жестоко сказать: «Выглядишь ужасно», даже если вы так считаете.

Есть несколько особых моментов, когда иудейская традиция активно поддерживает неправду. С точки зрения иудаизма, жизнь всегда имеет большую ценность, чем правда как таковая, поэтому вы никоим образом не обязаны «говорить правду и только правду» преступнику, который воспользуется этим с тем, чтобы кого-то убить. (Вы также имеете право не говорить правду вору о местонахождении вещи, которую он намеревается украсть. В некоторых случаях, в частности, когда вы общаетесь с человеком, не имеющим никаких моральных убеждений, сохранность собственности превалирует над правдой.) Как уже обсуждалось во второй главе, если человек спрашивает вас, что кто-то сказал о нем, то позволительно, а по существу – необходимо, опустить негативные отзывы (за исключением некоторых редких случаев, представленных в главе «Как передать слух, если считаешь это нравственно обязательным»). Если человек продолжает выжимать из вас информацию: «Что он еще сказал?» – то позволительно, при необходимости, соврать и сказать: «Больше ничего. Ничего плохого он не сказал». В иудейском законе есть только одно ограничение в этом необычном разрешении обмана: клясться в ложных заявлениях («Клянусь именем Господа, что он говорил о тебе только замечательные вещи»). Никогда не позволительно клясться именем Господа в том, что является неправдой (за исключением того случая, когда в опасности невинная жизнь).^{16}

Таким образом, с точки зрения иудаизма, правда имеет огромную, но не абсолютную ценность.

И хотя обман в большинстве случаев рассматривается как поступок предосудительный (кто захочет водить дружбу с человеком, чьим словам нельзя доверять?), тот, кто гордится, что всегда говорит правду, может использовать это как оправдание своего словесного садизма. В своей автобиографической «Записной книжке писателя» Сомерсет Моэм показывает, как жестокая правда, высказанная исключительно ради блага говорящего, приносит ужасные последствия. Женщина, забеременевшая в результате подросткового увлечения, ждала почти тридцать лет, пока, наконец, не решилась сказать своему мужу, что сын, о котором он так заботился все эти годы, родился не от него. Через несколько дней после этого мужчина покончил собой. Узнав о его смерти, жена, страдавшая от душевной неуравновешенности, когда ей сказали, что ее супруг погиб в результате несчастного случая, промолвила: «Слава богу, я сказала ему об этом. Если бы я этого не сделала, я бы никогда не смогла найти в своей жизни покой».[109]

Я бы назвал подобного человека злым правдохой. Она не сказала своему мужу об измене сразу, возможно, из-за того, что хотела воспользоваться тем, что сулила ей совместная жизнь с ним, поскольку он был богатым человеком. Вместо этого она ждала несколько десятилетий, пока у ее мужа не возникла очень близкая связь с мальчиком, которого он считал своим сыном. Теперь же она страдала от душевной неуравновешенности и, вероятно, была не в состоянии наслаждаться своей жизнью, а потому хотела увидеть, что ее муж тоже страдает. То, что она сказала правду именно в тот момент, который она сама выбрала, было грехом большим, чем сама измена, совершенная ею.

Словесный садизм достаточно распространен, и приносит особенно много вреда в супружеских отношениях. Например, когда в семье были неурядицы, один мой товарищ сказал своей жене о шести знакомых женщинах, которые привлекают его больше, чем она, и о своей мечте переспать с ними. В подобном садизме можно обвинить и тех родителей, которые дают ребенку понять, что отдают большее предпочтение одному из его или ее братьев или сестер.

Не удивительно, что в дискуссии из Талмуда, приведенной в начале данной главы, традиционно предпочтение отдается Гиллелю, который был сторонником восхваления невесты из уважения к ее (и жениха) чувствам. Это можно выразить словами героя романа Грэм Грина «Суть дела»: «В человеческих отношениях доброта и ложь стоят тысячи [неоправданно жестоких] правд».[110]

До сих пор в центре нашего внимания были «микро» обманы – ложь, высказанная, чтобы уберечь чувства других или отвести опасность. Автор очерков Денис Прагер обосновывает, что, если с точки зрения нравственности какая-то доля (но никоим образом не все) подобного обмана допустима, то ложь в отношении «макро» вопросов, выходящих за рамки личности, – недопустима.

«Макро» ложь может быть особенно пагубной. Например, «Протоколы сионских мудрецов», вымысел конца XIX века, представляют международный еврейский заговор с целью овладения миром и ввержения народов во вражду и нищету. Историк Норман Кон документально подтвердил, как нацисты цитировали «Протоколы» в качестве «ордера на геноцид» евреев. В ходе Холокоста было убито шесть миллионов евреев, среди которых более миллиона детей, и ложь «Протоколов» способствовала подведению основы под их истребление.[111]

В противовес предыдущему примеру, к «макро» лжи часто прибегают те, кем движет желание мобилизовать на благое дело большие массы людей. Но использование низких методов для достижения высоких целей часто приводит к новым формам аморальности. К примеру, пропаганда союзников, движимая стремлением сплотить в ходе Первой мировой войны общественное мнение против Германии, фабриковала истории об ужасных зверствах, чинимых оккупационными войсками Германии. Солдат обвиняли в том, что они подбрасывают младенцев в воздух и накалывают их на свои штыки, отрезают детям руки, насилуют монахинь. Этим рассказам многие верили, и их поддерживал, среди прочих, известный историк Арнольд Тойнби.[112] При том, что эта ложь помогала объединять граждан стран союзников и мотивировать их солдат, она также вызывала антигерманскую ненависть, и в ряде случаев приводила к физическому нападению на американцев немецкого происхождения.

Когда Первая мировая война закончилась, стало общеизвестно, что, хотя германское правление и было жестоким, заслуживая порицания, их солдаты никогда не творили тех зверств, которые приписывала им пропаганда.

Среди тех, кто считал заявление «макро» лжи хорошей стратегией, был Адольф Гитлер. В своей политической автобиографии «Майн Камф» он писал: «Британская и американская пропагандистская война была психологически верной. Показывая своим гражданам немцев как варваров и гуннов, они готовили личность солдата к ужасам войны, и …разжигали его ярость и ненависть к жестокому врагу».[113]

Более чем двадцать лет спустя, в ходе Второй мировой войны, когда снова начали появляться истории о зверствах, чинимых германскими частями в то время, они все были слишком правдивы. Но многие не верили донесениям, говоря о лжи, «скормленной» им в ходе Первой мировой войны. Они заявляли, что это была новая продукция той же машины антигерманской пропаганды. Таким образом, аморальная ложь, распространявшаяся в ходе Первой мировой войны, вызвала неверие людей подлинным сводкам о зверствах нацистов. Если бы большее число людей поверило тому, что говорили жертвы нацизма, то они бы сделали для них гораздо больше.

Не вызывает сомнений, что создатели и распространители антигерманской пропаганды времен Второй мировой войны считали ложь во имя достойной цели благом. Они оказались неправы, и более чем через два десятилетия их нравственная ошибка стоила жизни десяткам тысяч невинных жертв.

Вероятно, тенденция говорить неправду создает людям больше всего помех, когда речь идет о служении какому-то возвышенному делу. Например, многие феминистки на вполне резонных основаниях считают, что американское общество слишком сильно и несправедливо требует, чтобы женщина была худой, и считают потерю аппетита на нервной почве одним из негативных последствий этого. К сожалению, в своем стремлении показать слушателям и читателям весь ужас происходящего, некоторые из активисток феминистского движения, похоже, пришли к выводу, что правде необходимо «помочь продвинуться в массы».

В «Революции изнутри» Глория Штейнем доводит до сведения читателей, что «только в этой стране …ежегодно около 150 000 женщин умирает из-за нервно-психической анорексии».[114] Если бы эта цифра была верной, то за семь лет в Америке от нарушений в питании должно было бы умирать более миллиона женщин.

В качестве источника своих статистических данных, Штейнем цитирует бестселлер Наоми Вульф «Прелесть мифа». Количество описываемых жертв и их мучений, вызванных нервно-психической анорексией, настолько шокировали Вульф, что она отмечает: «Ничто не может сравниться с Холокостом… но когда сталкиваешься с огромным числом истощенных тел, изнуренных голодом не из-за природных условий, а из-за мужчин, то стоит отметить определенное сходство [выделено мною]».[115]

Вульф, в свою очередь, приводит в качестве своего источника работу «Постящиеся девушки: нервно-психическая анорексия как болезнь нашего времени», написанную Джоан Брумберг, историком и бывшим руководителем отделения по проблемам женщин Корнеллского университета. Брумберг утверждает, что эти 150 000 ежегодных смертей являются следствием «женоненавистнического общества, которое унижает женщину… относясь к ее телу как к вещи».[116] Этим словно утверждается, что за смерть десятков тысяч женщин несут ответственность мужчины. Брумберг приписывает статистические данные американской Ассоциации анорексии и булимии.

Профессор философии Христина Хоф Сомерс, автор книги «Кто похитил феминизм?», была в недоумении от приведенной статистики. Если от анорексии за последние семь лет умерло более миллиона женщин, то почему она не знает ни о нескольких, ни хотя бы об одной из этих жертв? Остается лишь удивляться, почему подобный вопрос не пришел в голову ни Брумберг, ни тем, кто ссылался на нее. Когда говорилось, что в 1994 году около 300 000 американцев умерло от СПИДа, то в газетах часто можно было видеть некрологи по жертвам этой болезни. Крайне редко, если вообще когда-либо, можно встретить заметку о женщине, умершей от анорексии (редким исключением стала Карен Карпентер, главная солистка группы «The Carpenters»).

Когда Сомерс связалась с Др. Дианой Мики, президентом американской Ассоциации анорексии и булимии, то узнала, что данные их тщательно проверенной статистики были сильно изменены. В своем информационном бюллетене за 1985 год ассоциация заявила, что от нервно-психической анорексии страдает от 150 до 200 тысяч женщин. Это количество всех женщин, страдающих от данного заболевания, а не количество тех, кто ежегодно от него умирает.

Согласно Национальному центру статистики здоровья, в 1983 году была зарегистрирована 101 смерть от нервно-психической анорексии, а в 1988 году – 67. Отделение статистики естественного движения населения (рождаемости, браков, смертности. – Примеч. пер.) Национального центра статистики здоровья заявило о 54 смертельных случаях, связанных с анорексией в 1991 году (и ни одного от булимии), что составляет около 1/3000 от цифры, приведенной Брумберг и процитированной Штейнем и Вульф. Профессор Сомерс делает вывод: «Безусловно, смерти этих молодых женщин являются трагедией, но в стране, где взрослая часть женского населения составляет порядка ста миллионов человек, подобные цифры едва ли можно сопоставить с Холокостом».[117]

К сожалению, когда авторы бестселлеров преподносят подобные «факты» миллионам читателей, эти данные, и основанные на них заключения, принимаются множеством людей. В апреле 1992 года Анна Дандерс написала в своей синдицированной колонке: «Ежегодно от осложнений, вызванных анорексией и булимией умирает 150 000 американских женщин». В преамбуле учебника для университетских курсов по проблемам женщин «Вспышка знания» также содержится эта цифра.

По всей видимости, цель распространения сильно завышенной статистики (когда речь идет о 1500–3000-кратном масштабе изменений, то термин «завышенная» выглядит уменьшительным) – не только предостеречь читателей от страшной болезни, но и пробудить сильный гнев к мужчинам. Ведь это мужчины и их стандарты красоты, к которым, как считается, стремятся женщины, ответственны за ежегодные смерти 150 000 женщин, о которых говорят феминистки.

И, наконец, «макро» ложь – аморальна. Если вы считаете, что сказать подобную неправду – ваш единственный способ подкрепить свой аргумент, подумайте, насколько оправданны ваши мотивы, если вам не обойтись без того, чтобы не прибегнуть к помощи искажения истины.