Словенка

1

Как имя много значит для человека, на всю жизнь его дают. Когда в доме Наума жена Доброгнева родила девочку; сказала Ладана, мать четырёх сыновей, что дитя славное. Вот и назвали новорожденную Славой. А после смерти материной стала Слава Гореславой. Девочка Доброгневу не помнила — мала была, когда матери не стало. Отец долго горевал, но следующим летом взял в дом Ладу. И стала она меньшицей.

Матерью для девочек Наума стала Добромира, и никто не мог сказать, что она больше любит дочь свою Любаву более других. Вместе с сёстрами подрастал Стоян — белобрысый мальчуган, сын меньшицы.

… По только им ведомой тропинке шли с кузовками три девушки. Ветки хлестали по босым ногам; кузовки оттягивали руки. Они остановились возле развилки и присели на нагретые солнышком камешки.

— Была я вчера возле буевища и место нашла славное, грибное. Пойдёшь ли со мной, Любава?

Та, которую назвали Любавой, была старшей дочкой Наума. Ей уже минуло восемнадцать зим, восемнадцать вёсен, и была она девка пригожая; многие парни по ней сохли, но более всего привечала Любава Власа. Поговаривали люди, что ещё до осенних холодов придёт он с веном.

— Не ходила бы ты, сестрица, с ней, — молвила Ярослава, средняя сестра. — Мёртвых покой только потревожите.

— Сказываю же я, что местечко то заветное возле буевища, лешего владения. А все лешие роду нашему дорогу в лес не заказывали.

— Давно ли ты, Гореслава, рубаху сняла, чтобы сёстрам старшим указывать. А про местечко своё заветное забудь.

Не посмела девушка возразить старшей сестре, молча подняла с земли кузовок и пошла к своему двору, что был чуть в стороне от других.

Славные дочери были у Наума, не было краше во всём печище. Одна лучше другой. Две старшие русые, косы до пояса, заступницы перед матерью друг за друга. А младшая, Гореслава, не пошла в сестёр, но для многих была краше их. Косе её завидовали девки, втайне мечтая, чтобы какой-нибудь парень поскорей обрезал её у затылка. Коса — загляденье, ниже пояса, тугая, цвета свежевспаханной земли. Но девки и парни иногда сторонились её, когда шла из леса с пучками трав. В кого же ей полесовничать?

…Гореслава любила липень месяц, когда ходила она вместе с братом к Медвежьему озеру и слушала лес. Первыми примечали они лодки князя Вышеслава, что поднимались вверх по реке из Нева за данью. "По одному рысьему глазу на каждого", — шутила Добромира.

… Навстречу девушкам выбежала большая серая собака, облаяла, понюхала и убежала.

— Раз Мохнатый нас встречает, значит, Любим пожаловал, — сказала Любава.

Ярослава вспыхнула и побежала к избе. Потопталась перед влазней и прошмыгнула в дверь.

— Не долго дому без сватов быть, — подумала Гореслава.

— Никак вернулись, пташки ранние, — сказала, увидев дочек, Добромира. — Знать, много ягоды набрали, раз так поздно воротились. Будет, чем в просинец полакомиться.

Свои кузовки девушки поставили возле печи — пусть домовой полакомится.

"За братом бы последила, чем без дела сидеть, — Добромира вернулась со двора с крынкой в руках. — Припрятала для кузнечихи, а то кот сыскал бы. Возьми, отнеси в кузню".

Гореслава взяла крынку и снова вышла за ворота. Мохнатый всё ещё сидел у двора — значит, Любим с Ярославой ещё долго просидят в клети вместе с Ладой.

Неподалёку она встретила Стояна, мастерившего лук из тонкого деревца. Оно гнулось легко и покорно. "Словно Увар перед князем", — подумалось Гореславе. Уваром звали белобрысого парня, что прошлым летом просился пойти вместе с Вышеславом — князем, хотя сам себя тот князем не звал. Так нарекли его в печище.

— В кузню идёшь? — спросил Стоян.

— Туда, братец.

— Возьми меня с собой.

— Пойдём, коли не устанешь.

— Уж я не устану.

Кузница стояла неподалёку от Медвежьего озера, в том самом месте, где отступали сосны-великаны, давая место маленьким ёлочкам и молодым тонким берёзкам. Кузнеца в печище побаивались, поэтому старались побогаче откупиться. Не исключением были и обитатели двора Наума.

Жена кузнеца, Мудрёна, встретила их у порога.

— Проходите гости дорогие, давненько вас не было, — она торопливо смела с порога зёрна — все знали, что она птиц привечает. — С чем пожаловали?

Стоян толкнул локтем сестру, и она протянула крынку с сыром.

— Батюшка с матушкой кланяться велели. Прими, Мудрёна Братиловна, сделай милость.

— Как не взять, коли люди добрые прислали.

Жена кузнеца отнесла крынку в избу. Вернулась она не с пустыми руками: в ладони поблёскивала уточка-оберег.

— Знала бы, что придёшь, Гореслава Наумовна, приберегла бы для тебя гривну. Не осерчай, прими уточку. Уплыть тебе из родного дома, словно птичке к Даждьбогу Сварожичу.

Девушка крепко сжала в руке подарок и низко поклонились хозяйке.

— Хороший охотник родился в вашем доме, — сказала Мудрёна, увидав недоделанный лук за спиной Стояна. — Ещё бороды нет, а он с оружием не расстаётся. Скоро, видно, к нам за стрелами пожалует.

— Когда я выросту, то пойду к Вышеславу служить. Вот тогда и приду к вам за боевым мечом.

Гореслава рассмеялась: куда ему князю служить, коли без сестриной помощи на полати забраться не мог.

Девушка кузнечихи не боялась: она всегда привечала её более других, одаривала обручами, разноцветными бусами да ожерельями, которые делал для продажи её муж. Однако, Наумовна всего этого не носила, лишь иногда надевала на редкие посиделки, куда брали её сёстры, а прятала в свой сундук с приданым.

Любава была не такая. Подарил ей отец лунницу, так она тут же вставила её в ожерелье и каждый вечер красовалась перед парнями. Ярослава же во всём на неё походила. Добромира частенько приходилось таскать обеих за косы от того, что не поделили сёстры затейливого височного кольца. После долго они дулись друг на друга, но к следующему вечеру вновь сидели вместе, позабыв о ссоре.

Остальные дочки Наума малы ещё слишком были, чтобы украшения носить, и бегали по двору в длинных рубахах. Но и среди них была своя княжна — Желана, гордившаяся бусами из ручных ракушек, что сделала для неё Лада. Но во время игры забывала она о былой важности и вместе с сёстрами звенела бубенчиками у пояса.

Лада любила детей, поэтому у младших дочурок ворот и подол рубах были вышивкой покрыты; старшие же сами украшали себе одёжу, копили приданое.

… Когда они между ёлочками и берёзками, охраняемые протянувшимися к озеру зелёными руками сосен, Стоян сказал сестре:

— Обожди возвращаться домой, я хочу тебе что-то показать.

— Что, братец? Свою лодочку, о которой ты говорил мне?

— Если пойдёшь, то всё узнаешь.

Стоян осторожно раздвинул лапы ёлочек и пошёл по звериной тропе. Гореслава с опаской пошла за ним: дозволит ли леший дойти. Лес её знал, звери не трогали, травы целебные да ягоды под корягами не укрывались, а леший… Какому хозяину понравится, коли каждый день в его дом без спросу гости хаживают, за гостеприимство худо благодарят?

2

Сказывают люди, что есть в краях, где живут карелы, земля, где не растут ёлочки-шатры, а сосны-великаны стоят на гладких камнях и смотрятся в голубые воды. Говорят, что и дома там строят по-другому и ладьи на воду спускают краше новогородских. Из печища в тех местах никто не бывал, поэтому сказы те баснями считали. А Стоян слушал те басни внимательно, запоминал всё, до словечка. По тем рассказам построил он свою лодочку и вырезал на носу конскую голову.

Они долго плутали по лесу, пока не вышли на небольшую поляну, посерёдке которой росла высокая ель. Макушкой своей она упиралась в небо, а ветками укрывала в непогоду и зверя, и человека.

Стоян осторожно раздвинул ветки-лапы и показал сестре нос небольшой лодки. Гореслава осторожно потрогала тёплую от горячего солнышка корму и подивилась затейливой резной конской голове. Брат гордился тем, что сестре по нраву пришлась его самодельная лодочка, и вытащил её на траву, чтобы та смогла получше её рассмотреть.

— Ты сам её сделал? — спросила Гореслава.

— Сам, — ответил Стоян, но вдруг замялся и сказал тише: — Мне Радий помогал. Он сказал, что ладья моя на княжескую похожа.

Девушка усмехнулась: куда этой лодочке, где двое с трудом поместятся, до княжеской, что ходит по великому Нево под белым парусом. Любит Стрибог эту ладью, лелеет её на волнах. А потом Гореслава призадумалась. К чему Радию, смелому охотнику, что неделями может бродить вместе со своим верным Лайко по лесу, помогать несмышлёному мальчишке в его забавах?

Нетерпеливый Стоян потянул сестру за рукав.

— Чего дивишься, не всё видела.

Она покорно нагнулась и шагнула за братом под мохнатые лапы. Поначалу Гореслава не могла ничего разглядеть: глаза долго не привыкали к полумраку, но после она ясно разглядела берестяной тул и налуч. На бревне, заменявшем лавку, стояла миска, а в ней — ложка. Когда Стоян сумел принести это в лес, чтобы Добромира не узнала?

— Нравится избушка? — брат ожидал новой похвалы.

— Для чего она тебе, глуздень?

— Никакой я не глуздень. А настоящему охотнику без лесного прибежища нельзя. Мне Радий место указал.

— Как бы охотнику не пришлось три дня на лавке не сидеть. Пойдём, пока мать Любима потчует.

Осмотрев ещё раз полянку, Гореслава увидела траву-целительницу, что давно искала. Подошла к ней, поклонилась в пояс и сказала: "Прости меня, трава-матушка, за то, что от земли-кормилицы отнимаю. Не для себя стараюсь, а для добрых людей". Опустилась девушка на колени и осторожно сорвала тонкие былинки.

— На что тебе? — спросил Стоян.

— Солнышко высушит, силой целебной наполнит. А в зимушку холодную лечить буду Желану, что в просинец во двор в одной рубашонке выбежит. Да и тебя, непоседу, от рук сломанных.

Возвращаться лесом решили, чтобы быстрей домой попасть.

На лесной просеке повстречался им Радий с рыжим Лайко. Охотник неспешно шёл к печищу; за спиной у него висел заяц и несколько уток. Вот кого бы Вышеслав взял себе в кмети, да парень не шёл. На что ему пояс воинский, если все девчонки рады — радёшеньки подсесть к нему на посиделках. Даже Любава иногда отходила от подружек и подходила к нему послушать о соседних печищах. Из всего селения только Радий вместе с князем плыл по реке до Нева, видел настоящие корабли и печища большие, что городами звали.

— Здравствуй, славница, — он первым заговорил. — Куда путь-дорогу держишь?

— Куда же девке идти, коли не к своему двору.

— С пустыми руками ли?

— Кабы был ещё один кузовок, не с пустыми бы пришла.

— Лукавишь, девица, за травами в лес ходила.

Гореслава вспыхнула и спрятала за спину пахучий пучок.

— В кузню ходила, а на обратном пути и собрала.

— Здорова ли Мудрёна Братиловна?

— Как не быть ей здоровой.

— А сестрицы как?

— Живы-здоровы.

— Про отца с матушкой не спрашиваю, ибо нет той силы, что извела бы Наума Добрынича и Добромиру Ждановну.

— А про меня отчего не спросишь, — Стоян вышел вперёд, сжимая в руке деревце — лук. — Или я место пустое для тебя?

— Такого молодца-сокола издалече видно, почто в пустую расспрашивать. А деревце ты не правильно режешь. Дай-ка сюда, покажу.

Мальчишка протянул ему лук. Радий повертел его в руках, достал нож и подправил немного, после протянул Стояну: владей, охотник. Мальчуган с трепетом взял игрушечное оружие и прижал к себе.

— Домой теперь идёте? — спросил охотник.

— Солнышко к земле, а мы к родному двору.

— С вами пойду. Мне батюшке вашему пару слов нужно молвить.

Лес возле двора Наума близко подходил к печищу, поэтому все соседские девчонки быстро разглядели на опушке всех троих. Видела их и Любава и губу закусила. Ни одну зиму она вечерами зимними к Радию ближе подсаживалась, разговор заводила, а добрый молодец словно и не замечал её. А как увидит Гореславу, так сразу разговор заведёт. Привечал он девку, только ей в лесу места заветные показывал. Да и Лайко только Гореславе гладить себя позволял; позови его она — прибежит. Добромира ещё с берёзозола нашёптывала дочке покойной Доброгневы, чтоб поласковей была с охотником, а девка не слушала, мало чем его от других отличала.

Но Любава, что на Радия загляделась, вспомнила про воду, что несла Ладе для славного пирога, посмотрела ещё раз с завистью на младшую сестрицу, приоткрыла плечом дверь и понесла свою ношу к растопленной печи.

Радий задержался у ворот, чтобы добычу свою лесную препоручить заботам Лайко, а Гореслава сразу к клети пошла, где травы свои хранила. Стоян за ней не увязался, снова со двора сбежал. Чего ему, мальчишке, вместе с девками неразлучными дома сидеть? Нет, что ли, птиц непуганых али друзей-товарищей?

Вышла из избы Лада, за нею — малые Наумовы дочки гурьбой, впереди всех Желана. Заприметила хозяйка гостя, отведать хлеба-соли пригласила. Не обидел отказом Радий, только спросил, дома ли Наум Добрынич.

— Давно улетел из дома наш ясный сокол, с полуденного часу у Первяка Буяновича силки мастерит для зверей лесных.

После, когда гость в избу вошёл, подошла Лада к Гореславе, вывела из клети на дневной свет.

— Долго полесовничала ты, матушка твоя уж много раз к воротам выходила, тебя поджидала. Ступай в избу, накрой стол для дорогого гостя.

Ничего девушка не ответила, не стала перечить старшим.

Славная каша, только что из печи, дымилась на столе. Ярослава сидела на лавке и месила тесто. Смотрела она на сестру и улыбалась. Вот вернётся Добромира от соседки, оттаскает девку нерадивую за длинною косу.

Но не сделала этого мудрая хозяйка: не гоже перед гостем срамиться, лишь приказала: "Принеси из клети молока, будет, чем гостя попотчевать". В обычные дни все свои припасы Наумовы домочадцы хранили в дальнем углу клети, но липень выдался жаркий; молоко быстро скисало, вот Добромира и придумала хранить его да сыр в ямке небольшой, в том же углу клети вырытой.

Гореслава быстро воротилась, поставила на стол кувшин молока — пей гость дорогой.

Отведав угощения, поднялся на ноги Радий, низко хозяйке поклонился. "Спасибо за хлеб-соль, да дома матушка ждёт, пора мне", — сказал.

Проводила Добромира гостя до ворот, долго ещё ему вслед смотрела, потом в избу вернулась.

Любава квашню у Ярославы отобрала, в сени прогнала: нерадивая девка больше в окно смотрела, чем тесто месила. Да и она недолго просидела: Лада дала грязную рубаху Стояна, велела выстирать да зашить.

Забилась Гореслава в свой кут, отыскала заброшенное вчерашнее рукоделие, принялась вышивать. Да нитка в иголку не шла. Подошла Добромира, взяла за ухо, вывела к печи.

— Разве для того избу рубили, просили у матери-Рожаницы урожая доброго, чтобы ты, девка неразумная, род свой позорила? Теперь никакой гость за порог не ступит; всем Радий расскажет, какие хозяйки Наумовы дочки. Если тебе себя, дурёха, не жаль, пожалела бы сестёр старших. Не идти Любаве за Власа, коли сестра её работать не научилась, ручки белые свои бережёт. А не хочешь жить, как все живут, ступай в лес, забудь отца и мать и живи, словно зверь дикий.

— Коли хочешь, матушка, из рода исторгнусь, чтобы не было вам беды, — горько заплакала Гореслава.

— Ступай лучше, нерадивая, в поле. Посмотри, не ушли ли коровы в лес. Соберешь птице корма озёрного да пригони скотину домой. Ввечеру же сестёр молодших накормишь.

Когда Наумовна через сени проходила, поймала её за рукав Любава. "В поле идти — мимо Уваровой избы проходить. Скажи ему, как стемнеет, у священной сосны буду его ждать", — прошептала.

Вот, подрастёт Желана, будет так же сестрицы старшей просьбы исполнять, коли до того не сосватает кто девку-полесовницу.

… Осторожно домой возвращалась Любава; голову ещё кружили слова Увара. Представляла девка, как по весне приведёт он ей своего белого коня, сам по полям его поведёт, приговаривая: "Куда ногой, там жито копной, а куда глянет, там колос зацветает"…

Коровы в хлеву замычали: человека почуяли.

Любава прибавила шагу: Дворовый может за ногу схватить или за косу дёрнуть девку припозднившуюся. Возле клети показалось ей: сидит кто-то, маленький, борода до пят. Сидит да насвистывает. Заметил её, посмотрел и исчез. Чур меня, чур!

Любава подошла поближе, осмотрелась: нет Дворового.

Из клети доносилось сладкое посапывание. Девушка осторожно заглянула туда: в одном куту спал Стоян, прижав к щеке игрушечный лук, в другом, где Гореслава травы свои хранила, — Желана с младшими сестрицами. Знать, старшие сёстры в сенях на ночлег устроились. Любава дверь притворила и обернулась на шорох.

С сеновала соскользнула тёмная фигура, потянулась, пошла к старшей Наумовне.

— Гореслава, ты ли, — удивилась Любава. — Дворового поджидаешь?

— Нет, сестрица, Серый выл протяжно. Я вышла, смотрю: у него лапа в крови. С собаками соседскими, видно, подрался.

— Зваться ему Хромым. Хороший пёс был, батюшка каждую осень с собой в лес брал. Да ты-то что в дом не идёшь?

— В сенях спать — петухов не слышать.

— Для кого рано-ранёшенько вставать решила?

— Обещала я. Не спрашиваю же, к кому вечерами ходишь, и ты не спрашивай.

— Смотри, раньше старших сестёр вокруг ракит не обойди.

— Все говорят, что род опозорить хочу, да не способна я на это. Сперва ты в другой род уйдёшь, потом Ярослава… А мне и уходить-то некуда.

— Сама сказывала, с парнем поутру идёшь.

— Про то не говорила. Самой себе обещала, что к озеру пойду, зарю на нём встречу.

Гореслава снова на сеновал пошла; Любава же постояла немного, подумала: спит ли мать, а потом решилась и проскользнула во влазню.

3

Медвежьим озеро назвали потому, что раньше на берегах его была медвежья берлога. Но вот уже двадцать зим прошло, как ушли медведи с его берегов. Впадала в озеро речка, которую прозвали Быстрой за течение.

Осторожно шла по мокрой от росы траве Гореслава.

Белые берёзки трепетали на ветру, шелестя зелёными листочками; им гулким эхом вторили сосны и старые ели.

В лесу было свежо: ночью пронеслась по небу перунова гроза, силу тёмную разогнала.

Наумовна шла не спеша, собирала цветы для венка. Пролетела бабочка; девушка остановилась, протянула к ней руку. Бабочка покружилась и села на один из перстов. "Красавица ты моя, летунья небесная, радость ты с собой из Ирия принесла", — с любовью прошептала Гореслава. Бабочка при звуке голоса встрепенулась, улетела куда-то к озеру. Проводила её глазами Наумовна и свернула на тропку, что показал ей Стоян. Отыскала она полянку с высокой елью, осторожно вытащила из-под её лап лодочку братца.

Пройтись по берегу озера летом — хорошо, но на лодке по нему проплыть ещё лучше.

Гореслава легко правила, лодочка с радостью слушалась его. Был бы рядом Стоян, похвалил бы сестру. Но с собой девушка его бы не взяла, помешал бы только тишину лесную слушать.

Лодочка по воде плыла, словно лебёдушка, стараясь не тревожить покой Водяного.

Вспомнила Наумовна, что при впадении Быстрой в озеро, в зарослях ольховых растёт цветок, краше которого нет в лесу. Направила она свою лодочку к тем зарослям, да вдруг вздрогнула, остановила ладью.

На мелководье, среди ольхи, чернели чьи-то сапоги. Видно, вода вынесла человека на берег.

Страх долго боролся с любопытством. Гореслава и хотела подплыть поближе, да боялась: вдруг чужак встанет и схватит её за косу. Но человек не двигался, и девушка решила, что если она подплывёт со стороны озера, то незнакомец её поймать не сможет.

Человек, вынесенный на берег водой, лежал лицом к земле. Рубаха на нём была разорвана, штаны все в грязи. По одёже девка смекнула, что незнакомец не из соседних печищ, да и на княжих кметей тоже не похож. Волосы у него были тёмные, вьющиеся, сам он роста большого, плечист и несколько полон. В руке сжимал он меч, длинный, с узкой рукоятью. Не словенский он.

Тут заметила Гореслава, что одёжа-то на нём в крови перепачкана: либо зверь, либо человек напал.

Стала девка править к берегу, спрятала лодочку в густых зарослях и побежала к кузне. Мудрёна Братиловна знает, что делать, не даром родители мудрой нарекли.

От быстрого бега щёки раскраснелись; коса на плечо упала. Возле двора кузнеца Гореслава отдышалась и тихо в ворота постучала.

Залаяли собаки, выбежали к ней, узнали, завиляли хвостами. Скрипнула дверь, отворились ворота, вышла к гостье ранней Мудрёна Братиловна в одной рубахе, лишь платок на плечи набросила, глянула исподлобья: зачем пожаловала.

— И часа не прошло, как солнце встало; Сила только что в кузню ушёл, а ты уж в гости пожаловала.

— Не я хотела потревожить я вашего покоя, да привела сюда чужая доля.

— О чём баешь, девка глупая?

— На берегу Медвежьего человека видела. Лежит пластом, рубаха в крови. Не из нашего печища он.

— Не меня бы звала, а Радия или Увара. Силу не хочу беспокоить: не любит он, коли кто от наковальни его отвлекает. Обожди немного.

Через некоторое время вышла Мудрёна уже в понёве и убрусе.

— Ну, славница, теперь расскажи толком, что случилось.

— Решила я на лодочке по озеру покататься, и вынесла меня вода к зарослям ольховым. Присмотрелась я: там человече лежит. Не из нашего печища.

— Вот что, Наумовна, беги к Радию (ты лучше меня тропки лесные ведаешь), скажи ему: пусть парней собирает. А я к Силе пойду, он-то знает, что делать.

Шибко бежала по лесу Гореслава, только пятки сверкали. Вывела тропинка к родному двору; мимо хотела пробежать, да Наум остановил.

— Куда спешишь, горлица, дом свой сторонкой обходишь?

— Спешу я, батюшка, Мудрёна Братиловна велела к Радию бежать.

— Давно ли кузнечиха тебе матерью стала?

— Уж, не осерчай, батюшка, беда приключилась.

— Что за беда?

— Чужака я на озёрном берегу видела, раненого.

— Об этом следовало прежде мне сказать, а не кузнечихе. Ну, ступай себе к Радию, а я вятших мужей соберу.

Радий сидел во дворе и что-то мастерил. Приметив Гореславу, робко жавшуюся у ворот, он отложил свою работу и пошёл ей навстречу.

— С чем пожаловала, славница? Батюшка прислал?

— Нет, Мудрёна Братиловна велела.

— Ну-ка сказывай в чём дело.

Девка подошла к крылечку, села. Нужно отдохнуть после быстрого бега, иначе ничего толком не скажет.

— Чужой человек на бережку лежит. Может, мёртвый, может, нет.

— Так что от меня треба?

— Велела передать Мудрёна Братиловна, чтоб парней собирал.

— Никогда я зверя не боялся, один на медведя ходил. Не бояться мне и человека. Веди туда, где его нашла.

… Робко раздвинула ольховые ветви Гореслава и отшатнулась при виде чужака. Радий отстранил её, подошёл поближе; за ним подбежал Лайко, обнюхал и отошёл.

— Мёртвый он, — сказал охотник. — Нечего пужаться.

— Кто ж его убил?

— По чём мне-то знать. Может, зверь лесной, может, человек. Из-за моря он, я таких в городище видел.

Когда отошли они на несколько шагов, вышли из леса мужики: кто с дубиной, кто с топором, а у кого и лук. Впереди всех Сила-кузнец, словно могучая сосна посреди молодого ельника.

— Прочь отойди, охотник, — сказал Сила.

— Я не боюсь мёртвых, — Радий с места не двинулся, — и про вас, Сила Жданович, то же думаю.

— Так мёртв он?

— Словно шкура звериная.

Кузнец подошёл к чужаку, повернул лицом к светлому солнышку.

— Свей или урманин, — процедил он сквозь зубы. — Ишь, как перед смертью оскалился.

Наум, неподалёку стоявший, подошёл к Гореславе, положил руку на плечо.

— Ступай домой, дочка. Добромира за тебя тревожится.

Послушалась девка, берегом озёрным к печищу пошла.

— Я девку провожу, а то голова закружится, в топь забредёт или в воду упадёт, — услышала позади себя голос Радия.

Гореслава обиделась: это у Ярославы головка при виде крови закружится, а у неё нет. Девушка часто видала, как шкуры звериные снимали, да и саму отец шутки ради учил из лука стрелять. Конечно, хорошо стрелять она не научилась, однако, с десяти шагов, может, и попала бы.

Наумовна специально медленно шла по лесной тропе, останавливалась, цветы собирала, плела венок для Желаны. Девчонке она его ещё вечор обещала, да после встречи с Радием и слов добромиреных не могла об этом и подумать. Конечно, Желана могла и сама сходить в лес, набрать дивных цветочков, но дальше поля никогда не ходила.

Радий шёл позади с луком в руках. До самого печища не проронил он ни слова. Возле Наумова двора распрощался охотник с девицей. "Не видать бы тебе больше смерти", — сказал и пошёл прочь.

Лишь только Гореслава во двор вошла, как окружили её сёстры.

— Что случилось, — Любава говорила чинно, но глаза блестели как в лихорадке. — Ты из леса прибежала, весь дом переполошила.

— Человека мёртвого нашла я у озера. Кузнец сказал, что свей он или урманин.

— От куда ж в наших лесах урмане.

— Боюсь я, — залепетала Ярослава. — Приплывут к нам на страшных ладьях по Быстрой, пожгут дворы, девок с собой заберут.

— Молчи, дурёха, беду накликаешь, — старшая Наумовна дёрнула плаксивую за рукав. — Не бывать этому, пока князю Вышеславу дань платим.

Подозвала Гореслава Желану, протянула ей венок: владей на здоровье. Девчонка сразу же его надела, побежала перед подружками красоваться.

… Долго ещё вспоминала девка мёртвого чужака, гадала, как очутился он в их краях. Помнила: мертвеца найти, потревожить — не к добру.

4

Редко в печище гости заглядывали, а если и забредали, то пешие или по воде приплывали. Вышеслав всегда поднимался вверх по Быстрой в Медвежье озеро на резной ладье; то ли боялся он лесов окрестных, то ли воду любил больше земли, а, может, другая причина какая была.

Долго ещё шептались о мёртвом свее вятшие мужи, а девки на берег озёрный ходить боялись.

Прошло дня два с тех пор, как Гореслава тело мёртвое отыскала. Жила девка как прежде: днём домостройничать помогала, а вечером за ворота ходила вместе с сёстрами погулять.

Заприметила как-то Наумовна, что Ярослава всё чаще на уваров двор посматривает, улыбнулась: не долго по Любиму сохла. А Любава змеёю на сестру поглядывала, вечером в сенях за косу оттаскает. Знала девка, что к зиме Влас её посватает; Наум с радостью дочку за него отдаст — вот и гуляла последнее лето с новым миленьким.

Остальные девки всегда ей до смерти завидовали. Хороша Любава, всем парням мила. И даже Мохнатый ей руки лизал. Помнила Гореслава, как сёстры поссорились, три дня не разговаривали. Сегодня тоже ссора будет, и снова Добромира по разным кутам сестёр растащит, а Лада царапины девичьи утирать станет. Но знала Наумовна, что обе старшие сестры завидуют и ей за то, что вечерами летними Лайко за ней бегал, хвостом вилял. Внять бы глупой девке материным словам да поласковей быть с охотником, а она и не думала под берёзками с ним стоять. "Нет того милого, с кем бы у воды в любви поклялись", — подружкам говорила.

Кого ждала, глупая, не знала, не ведала.

С Радием же лишь дружбу водила, соглашалась в лес с ним ходить, а попробуй он слово ласковое ей молвить, убежала бы.

… Ярослава шла в обнимку с Уваром, хворостиной отгоняла Мохнатого. Парень ей что-то на ухо шептал, а девка смеялась. Присела парочка на крыльцо Уварова дома, долго о чём-то щебетала. Потом парень встал, за ним и Ярослава пошла. Шли они к пою, где пасся белый жеребец Увара. На беду за коровами туда Любава пришла. Видела она, как Увар сестру на коня сажал, по полю катал. Смеялась Ярослава, похлопывала по шее лошадь.

Так вот кому по весне Ярилой быть!

Не утерпела Любава, бросила коров на попечение прихрамывающего Серого и побежала по тёплой ещё земле к сестре. Ярослава уже на травке зелёной стояла, венок из цветов полевых для Увара плела. Налетела словно ворон на цыплёнка малого старшая Наумовна, хворостиной прошлась по спине.

— Девка бесчестная, девка подлая, вот как ты с сестрой поступила, — приговаривала Любава, стараясь по лицу сестру ударить. — Говорила я тебе: не гуляй с Уваром, сохни сколько угодно по Любиму. Что ж, пеняй на себя, коли не слушала.

Ярослава тоже в долгу не осталась, вырвала хворостину, отбросила в сторону.

— Не жена ты Увару, чтоб запретить мне с ним гулять.

Парень в сторону отошёл, чтоб девичьей драке не мешать.

… Гореслава через поле шла, чтобы Любаву поторопить, когда увидела, что коровы без присмотра бродят. Серый её увидал, залаял, побежал, прихрамывая. Не к добру это. И тут увидала девка сестёр старших, по земле катавшихся.

Увар стоял возле коня, равнодушно наблюдая за девичьей дракой. Ни одна из них не была ему на столько мила, чтоб идти за ней в огонь и в воду.

Но Гореслава ждать, чем всё закончиться, не стала. Хорошо, если только ссадины да синяки останутся, а то могут друг дружке руки-ноги поломать из-за парня. Побежала к печищу; коровы за ней побрели.

Долго думала девка, кого на помощь позвать. Отца? Посмеётся только Наум, "Сами миром решат", — скажет. Власа? Нет, Любава ей потом не простит позора, самой с синяками придётся ходить. Любима? Не пойдёт он, узнав, что Ярослава его на Увара променяла. Оставался Радий; он не посмеётся над глупыми девками, поможет.

Охотник развешивал рыбачьи сети, когда к нему прибежала Гореслава.

— Что, опять кого на берегу нашла, — с улыбкой спросил.

— Нет. Радий, будь другом, миленький, подсоби.

— Чем же помочь тебе, славница?

— Сестёр разнять нужно. Они там, в поле.

— Из-за чего ссора вышла?

Наумовна молчала.

— Знать, из-за парня, раз молчишь.

Радий не спеша докончил работу и подошёл к девушке.

— А тебе, видно, не приходилось до синяков в поле бороться, — неожиданно спросил он.

Гореслава смутилась, опустила глаза.

— Ладно, веди к сёстрам.

Любава и Ярослава достаточно синяков друг дружке понаставили, в земле лица перепачкали.

Увар отошёл ещё подалее, собирался совсем уйти, когда к нему Радий подошёл.

— Из-за тебя дерутся?

Парень пожал плечами.

— И не остановишь глупых?

— А зачем?

Увар взял под уздцы коня и пошёл к печищу; Радий же принялся сестёр разнимать.

— Полно, девицы, полно, красные, зачем красоту свою напрасно губите?

Отступила Ярослава, лицо принялась утирать. Торопливо косу переплела, в сторону отвернувшись. Не видела, но знала Гореслава, что плачет сестра от стыда и обиды.

Любава держалась важнее, спокойнее, только губы чуть подёргивались. И про неё младшая сестра всё знала, догадывалась, что Увар крепко в сердечко запал. Если бы не Радий, то остаться Ярославе без косы.

— Ты позвала? — спросила Любава.

— Я. Не могли очи смотреть на то, как вы друг друга из-за парня убиваете, — Гореслава прямо в глаза сестре смотрела, за чужую спину не пряталась.

— Не понять тебе. Пройдёт время, сама готова будешь девку красную убить, что на парня твоего лукаво посмотрела.

— Но не сестру родную.

Старшая Наумовна лицо утёрла и пошла ко двору. Если бы не Серый, досталось бы ей от Добромиры. Но умный пёс давно уже загнал скотину в хлев и теперь, верно, поджидал хозяйских дочек у ворот.

После того, как старшая сестра скрылась из виду, собралась след за ней и Ярослава. Подошла к Гореславе, ядовито шепнула:

— Что, всякий раз за помощью к Радию бегать будешь?

Младшая Наумовна вспыхнула, на парня посмотрела.

— Никогда больше я к нему не пойду, — тихо ответила она. — Лишь бы сёстры мои меня не попрекали.

— Да полно вам. Лес, вода и обитатели лесные знают, что друзья мы, — Радий ей руку на плечо положил, а она сняла.

— Не то ты да родные мои думают.

Обняла Гореслава старшую сестру за плечи; Ярослава тут же раскисла, расплакалась. Так в обнимку они и пошли через поле к родному очагу, где всегда рады им будут.

5

Липень к концу подходил, кончалось и девичье раздолье. Скоро уж девки с серпами в поле пойдут рожь жать.

…Стоян быстрее ветра прилетел на отчий двор, запыхался, чуть о крыльцо не споткнулся.

— Князь, князь едет, — сказал выбежавшим сёстрам. — У Медвежьего его видел.

— Рано что-то для Вышеслава, — покачал головой Наум, но всё ж пошёл в избу велеть Ладе отпирать сундуки, доставать шкуры звериные.

Князя вышло встречать всё печище: и вятшие мужи, и парни, и девки. Но вместо Вышеслава увидели они другого вождя.

Он был высокий, плечистый; загорелое лицо хранило память о битвах: левую щёку пересекал рубец, уже порядком залеченный временем. Чёрные волосы, не стянутые повязкой, ещё не подёрнула седина, но пройдут восемь-девять зим, и серебряные паутинки, должно быть, появятся в них.

Но больше всего поразили Гореславу его глаза — такие же, как осеннее небо, тёмные, бездонные. "Нет в нашем печище такого же красивого парня, как он", — подумала она.

Незнакомец приехал в печище не один: за спиной у него было ещё с десяток вершников. Вятшие мужи переглянулись, увидав у приезжих мечи.

— Зачем к нам пожаловали, гости незваные? — спросил Наум, выступая вперёд. — С добром или с лихом?

— Без злого умысла нарушили ваш покой.

— Как называть вас нам?

— Люди прозвали меня Светозаром. Приехал я спросить вас, добрые люди, не видали ли вы беглого свея.

Печище переглянулось.

— Одна девка нашла одного, но давно это было.

— Что ж с ним стало?

— Мёртвым его мы нашли. Так как не знали, какого он роду-племени, тризну некому было по нему справить.

— Так говоришь, добрый человек, что мёртвым его нашли. Ничего он перед смертью не сказал?

— Да вы у дочери моей спросите, она его нашла.

Наум подтолкнул Гореславу, шепнул: "Учтиво ответь гостю, верно, тоже князь". Девушка с опаской подняла глаза на Светозара, но не заметила в его очах ни суровости, ни холода, которые всегда были у Вышеслава.

— Ты, славница, свея нашла?

— Я, князь.

— Не величай меня князем, не князь я.

— Как угодно вам будет.

— Мёртв он был, когда нашла?

— Уж и не знаю, близко не подходила. А когда возвратилась, сказали люди, что мёртв.

— Где нашла ты его?

— На озёрном берегу, в зарослях.

Если поначалу Гореслава отвечала робко, то потом расхрабрилась немного. "Напрасно думал батюшка, что приехал он к нам со злым умыслом, не может такой человек зла нам пожелать", — подумала.

Долго шептались потом девки о том, что Светозару приглянулась Наумова дочка, и завидовали. А пуще всех сестра родная Любава. Как она не прохаживалась перед вождём, сколько глаза стыдливо не опускала, лишь раз он ей улыбнулся.

Печище не хотело отпускать дорого гостя, братчину для него устроило. Там девки сидели промеж парней, и каждая стремилась к Светозару поближе подсесть.

До ночи пировали, заступы у вождя чужеземного замаливали. Не ссорилось печище с тем, у кого люди оружные были, однако своим князем Вышеслава признавало, ему и дань платило.

… Тихо ушла с веселья Гореслава, зашла в клеть, проверила, спят ли сёстры малые, потом снова за ворота вышла на небо звёздное посмотреть. Долго звёздочки она считала, собралась уж в сени идти, когда возле ворот человека заприметила. Пригляделась: Радий.

— Зачем пришёл?

— Предупредить хотел. Ходит тут один вокруг двора, тебя, видно, поджидает.

— Показалось тебе, после бражки мерещится. Шёл бы ты к дружкам своим.

— Как бы не пожалела, что прогнала.

Радий неохотно побрёл к своему двору. Гореслава взглядом его проводила и решила, что довольно она силы ночные тревожила, пора и за ворота.

Кто-то подошёл сзади, обнял за плечи. Девушка вздрогнула, отшатнулась. На неё из темноты смотрел парень; она его узнала. Это был тот самый кметь, что всегда был по правую руку от вождя. Сердце девичье затрепетало, вспомнились Радия слова.

— Что потерял, добрый молодец, — только усилием воли удержала Гореслава дрожь в голосе. — Забрёл, видно, не к тому двору.

— На тебя посмотреть пришёл, славница. Ты меня Будимиром зови.

— Скор ты уж больно на знакомство.

Хотела уйти — Будимир не пустил.

— Все, что ли, такие у вас несговорчивые, — усмехнулся.

— Не к той ты подошёл, молодец, с сёстрами меня перепутал.

— Чем же я тебе не мил? Или просватал кто?

Призадумалась девица: "нет" сказать, то к своим не уйдёт, "да" сказать — Радия звать.

— Чего молчишь, славница?

— Рано мне ещё замуж, куда молодшей прежде старших сестёр. А парень есть у меня есть. Его сам князь Вышеслав с собой звал.

— Не знаю я такого князя.

Будимир снова хотел её обнять, но девка за дерево ближайшее спряталась. Потихоньку звала Серого, но голос не слушался; от былой храбрости и следа не осталось. А кметь чувствовал это, не отступал. Сколько не пыталась, не могла Гореслава до ворот добежать. На глаза слёзы наворачивались, ножки подкашивались. Уж лучше бы на месте кметя Радий был. А печище бы её не поняли, там каждая девка за счастье бы сочла с воином гулять.

Последнее спасение — лес; авось, леший не обидит. Бросилась к нему через поле Гореслава так быстро, как только ноженьки могли. Не оборачивалась, но знала, что Будимир рядом, вот-вот за рукав схватит. В глазах потемнело; земля с небом слилась…

Очнулась девка на земле; нога правая побаливала. Глянула она вокруг, увидала корешок маленький, что из земли вылез. Об него-то и споткнулась.

Кметь стоял от неё в двух шагах, улыбался.

— Как звать-то тебя, непутёвую?

Молчала Гореслава, ноги под себя поджала, к земле прижалась. "Спаси, мать сыра земля; чур, охрани от беды", — прошептала.

Словно зов её услышав, вырос из-под земли человек. Девушка на него почти не глядела; по-прежнему перед глазами тёмная пелена стояла.

— Говорил я тебе, Будимир, чтобы в этом печище ты девок не трогал, — Гореслава узнала голос Светозара. — Домой вернёмся, кого хочешь к себе позовёшь.

— Приглянулась мне девка эта, — оправдывался кметь. — Как звать-величать узнать хотел.

— Наделал ты дел. Девку напугал, теперь она к отцу жаловаться побежит. Гости мы здесь непрошеные, а из-за забавы твоей с позором уехать придётся.

— Неужели ты, князь, землепашцев испугался?

— Не их, а того, кому дань платят. Слышал я, что князь Вышеслав у них заступник, что внизу Быстрой стоит.

— Девка эта тоже мне про князя этого баяла.

— Оставь её в покое и иди восвояси. Там, у двора старейшины, девок много, любая рада будет ночь с тобой прогулять.

Нехотя ушёл Будимир, несколько раз на Гореславу посмотреть обернулся.

Осторожно поднялась на ноги девушка; дрожь по телу пробежала. Что скажет, что сделает князь?

Светозар заметил, что у неё нога ушиблена (девка за правую ногу держалась), подошёл поближе.

— Как зовут тебя, славница?

— Гореслава, — прошептала она.

— Сделал он тебе чего?

— Нет, князь. Только испугалась я.

— Говорил уж тебе, чтоб князем меня не звала, — с лёгким укором сказал он.

— Забыла я.

— Где двор твой?

— Недалече. Прямо через поле идти.

— Пойдём, провожу, чтоб не обидел никто.

Гордость переполняла Гореславу, когда шла она, прихрамывая, к дому. Не кметь простой шёл рядом с ней, а сам вождь. Не таким страшным оказался он, как думала вначале. "За такого бы не думая пошла", — промелькнуло в голове. Долго думала потом девка о том, что с ней тогда творилось. Страх постепенно отступал, на его место пришло тепло, успокоившее сердце. А потом вдруг снова забилось, и снова успокоилось.

Возле самых ворот остановился Светозар, сказал ей: "Ты на Будимира лиха не держи, не со зла он".

6

Недолго Светозар пробыл в печище, не хотел гостеприимством долго пользоваться. Ещё день отдохнул вместе со своими спутниками в доме старейшины, а на утро следующее собрался в путь.

Утро было седое (над землёй стелился туман), но тёплое. Пройдут дни, совсем немного, и ночи станут холодными, какие обычно и бывают в серпень. солнышко ясное невысоко над лесом поднялось; лучи его, сонные ещё, лениво сквозь листву пробивались.

… Гореслава рано проснулась, ещё петухи не пропели во второй раз. Потянулась сладко, осторожно с плеч плащ отцовский, к двери пошла. Сёстры спали ещё: всю ночку с парнями прогуляли. Тихо дверь в сени скрипнула, показался Стоян.

— Ты что тут делаешь, — тихо девка спросила. — Поди, в клети всех разбудил.

— Нет, я тихо. Услышал, что ты встала, вот, и зашёл.

— Что сказать хотел?

— Князь сегодня уезжает. Слышал я, что сразу после рассвета. Проводить хочу.

— Что ж, иди. А я тебе-то зачем?

— Через лес идти нужно, а я короткой дороги не знаю.

— Подожди немного, я кузовок возьму. Не с пустыми же руками домой возвращаться.

… Трава мокрая была ещё от росы, когда они со двора выходили. Серый поднял голову, хотел с ними пойти, но Гореслава ему пригрозила: сиди, мол, дома, своих стереги.

Шли они по лесу без опаски: каждая тропинка ведома с раннего детства. Стоян на ходу ветку обломил, ножиком обстругивать её стал. Отдаст после Радию, он из неё стрелу для лука сделает.

Неподалёку от Медвежьего свернули на боковую тропку, что к большой дороге между полями и лесами вела. По ней Светозар поедет.

Спрятались они за кустами придорожными и стали ждать. Ждали недолго. Вскоре показался Светозар на сером в яблоках коне; за ним кмети ехали. Возле места, где спрятались брат с сестрой, вершники остановились.

— Куда теперь путь держим? — спросил Будимир.

— Тот, кого искали, мёртв, — ответил вождь. — Один он спасся с того драккара. Значит, в Градец пора возвращаться.

— Через Черен?

— Нет. Давно я в Градце не был, а в Черен зимой заедем, когда Нево-море замёрзнет.

Кмети зароптали, но Светозар остановил недовольство одним движением руки.

— Меня вождём над собой избрали, во всём слушаться обещали. Так чего ж теперь ропщите?

Не выдержал Стоян: нога затекла — зашевелился.

Светозар, опытный воин, заметил, что кусты у дороги шевелятся.

— Уж не наворопники ли, — нахмурился.

Молодшие кмети к кустам подъехали, ветки раздвинули. Увидели парня с девкой, рассмеялись.

— Что же это за птицы к нам залетели, — улыбаясь, спросил вождь. — Никак Наумов сокол с горлицей-сестрицей.

— Меня Стояном кличут, — парень смело вперёд выступил. — Возьми меня, князь, с собой.

— Не мал ли? Через шесть зим приходи.

— Возьми, князь, в отроки, — настаивал мальчишка.

Гореславе стыдно стало за брата: мужи над ним, несмышлёным, смеются, а он, знай, упрямо своё твердит.

— Пойдём, Стоян, не смеши добрых людей.

— Не пойду я, сестра.

— Тогда одна пойду. Провела я тебя лесом, просьбу твою исполнила. Обратно и сам дойдёшь.

Повернулась девушка к лесу, подняла с земли кузовок. Пойдёт домой — ягод лесных соберёт.

— Постой, славница. Проводить пришла, а теперь уходишь.

— Кабы не брат, не стояла бы перед вашими светлыми очами. Но солнышко высоко уже на небе, пора коров в поле выгонять.

— Обожди маленько, а за скотиной сёстры твои присмотрят. Ты, я вижу, все тропинки лесные ведаешь.

— Все — не все, а только лес родной.

— Не был я в этих краях, леса эти не знакомы мне. Проведи, сделай милость, до соседнего печища.

— Далече оно отсюда. Коли по дороге ехать, к полудню там будете.

— А мы верхами, ранее доберёмся.

— А что скажут отец с матушкой, коли засветло не вернусь?

— Вместе с братом по реке домой вернётесь. В то печище вечор ещё один из ваших охотников поплыл. Власом кличут.

Что понадобилось там жениху Любавину, Гореслава не знала. Может, за подарком невесте поплыл. Отказать гостю девушка не могла, согласилась.

— Ермил, подсади мальчонку к себе да смотри, чтоб на землю не упал.

Молодой кметь наклонился и подхватил Стояна. Мальчуган крепко руками ухватился за конскую гриву, прижался к лошадиной шее. До этого его лишь однажды в седло сажали: Увар сжалился, но страха своего перед вождём показать он не хотел.

— А ты, красна девица, садись на Будимирова коня.

— Не сяду я на его коня.

— Чем же он не угодил тебе?

Промолчала Гореслава, глаза потупила.

Протянул ей руку Светозар.

… Ох, и позавидовали бы девки её удаче! Сидеть на сером в яблоках коне впереди князя, дорогу ему показывать. Куда уж доле счастливее быть?

Вывела Гореслава гостей на короткую дороженьку в соседнее печище.

— Ну, далее и сами доедете, — девка с коня соскочить на землю хотела, но князь не позволил.

— Скоро что-то ты нас покидаешь, девица красная

— Да нельзя мне доле провожать вас. Матушка спохватилась, Желану за мной послала. В поле рожь колосится, а девичья работа стоит.

— Беги, коли хочешь. Если стрибожьи внуки принесут семью твою славную в Градец, достойно встретим мы гостей.

— Заходи к нам в гридницу, славница, — молвил Будимир. — У нас девок красных любят.

Грозно вождь посмотрел на молодца — замолчал гридень.

— Точно домой идти решила, — ласково спросил он у Гореславы. — Не заплутаешь ли?

— Выросла я здесь, лес этот мне родной. Кабы была зима, быстрей бы вершников на лыжах в соседнее печище дошла.

Рассмеялся Светозар, за ним и спутники его.

— Хороша, девка, да баять горазда.

Промолчать хотела девушка, но гордость девичья в ней заговорила:

— Никто меня в том упрекнуть не мог, обычно молчаливой называют.

Без чужой помощи на землю соскочила, поклонилась гостям.

— Простите, коли чем обидела. Прощайте, люди добрые.

— Постой, Гореслава Наумовна, братца своего забыла.

— Стоян — вольная птица, сестра ему не указ. Захочет, сам со мной пойдёт.

— Пойдёшь с сестрой, молодец?

— Нет, я с Ермилом до корбы доеду.

— Не пенял бы потом на меня за Добромирину трёпку, — подумалось девушке. Но что с братом поделаешь! Коли вбил что себе в голову, так не выбьешь.

Уже прочь к печищу пошла Гореслава, когда вождь снова окликнул:

— Погоди немного, хочу отблагодарить тебя за помощь. Есть у меня колечко, хотел подарить его девке какой-нибудь красной в Градце, да нарок тебе его на пальце носить.

Сам князь надел колечко скромное, серебряное девке на палец. Заискрилось оно на лесном солнышке, порадовало девичий глаз.

… Быстро шла, бежала по тропинке — дороженьке домой Гореслава; снова трава мягкая и колючие кустарники по ногам хлестали. Надолго запомнился ей загорелый князь на сером в яблоках коне; каждый раз вспоминался он, когда на колечко смотрела. И зародилась тогда девичья мечта: спуститься вниз по реке, увидеть широкое Нево-море. Как живут там люди добрые, всё ли так у них, как в родном печище. Не знала она, где Градец, но казалось ей, что городок этот тоже у Нева.

… Скотина уж давно в поле была, когда Гореслава на родной двор вернулась.

Старшие сёстры на крылечке сидели вместе с подружками, слушали рассказ Ярославы:

— … Он мне про ладьи рассказывал, про город свой. Счастливая я, а парни-то как на нас смотрели!

Любава первой заметила младшую сестру, крикнула:

— Достанется тебе, Гореслава. Добромира и Лада на реку пошли одёжу стирать, когда вернутся, порасспросят, где была.

— А я без утайки всё скажу. Стоян уговорил показать дорогу, по которой князь ехать должен был, встретила я его, попросил он дорогу показать.

— А ты что?

— Показала.

— Пешком, поди, шла, — усмехнулась Ярослава.

— Нет, в седле княжеском сидела.

Ахнули девки, руками всплеснули. Глазастая Любава разглядела на пальце у сестры колечко, сразу догадалась, что кто-то из гостей подарил. Зависть в душу закралась. Её, старшую сестру, князь не замечал, а с меньшой говорил. Не правы люди, Гореславой её назвав. Счастливой кликать следовало бы.

— Узнала я от князя светлого, — продолжала младшая Наумовна, — что Влас в соседнее печище поплыл. Знать, свадьба скоро.

Любава вспыхнула, губу закусила. Знала она, что скоро парень свататься придёт, но думала, что до осени обождёт.

… Гореслава в избу вошла, открыла сундучок свой с приданым, хотела колечко туда положить, но не смогла. То ли от того, что ладно на пальце сидело, то ли от того, что Светозаров подарок это был. Вместо этого достала из сундучка девушка свои сокровища, примерила.

Вошла Желана, увидела старшую сестрицу в нарядной рубахе, с ожерельем на шее, гривне, височных кольцах, с колечком блестящим на пальце и ахнула, на лавку присела. "Княжна ты у нас, Гореслава, — молвила. — Али княгиня". Глянула на себя Гореслава в ведро с водой — и вправду на княгиню похожа.

Вернулись с речки Добромира с Ладой, не отругали девку бестолковую за прогулку долгую. Слышала младшая Наумовна, как меньшица прошептала: "Княгинюшка наша теперь краше сестриц будет".

С тех пор девки за глаза Гореславу княгиней называть стали.

Бежит времечко, не остановится. Быстро пролетел липень месяц, уступил место серпеню, да и тот к середине подходил.

Рожь славная заколосилась, скоро время придёт в снопы её вязать: некогда девкам без дела сидеть.

7

В клети пахло травами, что наполнило силами красно солнышко. Гореслава сидела на мешке с овощами и перебирала свои запасы. О ноги тёрся кот-мурлыка, крынку молока выпрашивал.

С утра девка умаялась в поле, целый день снопы ставила, а теперь вместо того, чтобы с другими девушками идти на речку венки пускать, травы свои перебирала. Каждую травиночку знала и лелеяла. Перебрав своё богатство, Гореслава снова собрала травы в пучок и подвесила под потолком.

Серпень месяц за окном гуляет; ночки холодные стали, а ничего в жизни Наумовой семьи не изменилось, всё, как и прежде было.

Часто, глядя на луну полную, вспоминала Гореслава воды Медвежьего озера, что свея мёртвого на берег вынесли; представляла лицо князя, что в печище их случайно заглянул. И до боли хотелось ей снова его увидеть, так как веяло от него чем-то родным, тёплым, чего не было даже в домочадцах. Суровый он, но справедливый. В такие минуты представлялись девушке мать давно умершая. Не помнившая Доброгневина лица, Гореслава знала, что мать её доброй была, дочку свою любила, поэтому и после смерти своей чадо своё бережёт.

Со двора звонкие голоса девичьи донеслись. Кот-мурлыка убежал, дверь приоткрытой оставил.

Вышла девица во двор, подошла к воротам.

Ярослава с подружками смеялась, вертелась, кружилась. Да и от чего ей не веселиться, если пригожей уродилась и счастливый нарок на долю выпал.

Гореслава на крыльцо села, лицо солнышку заходящему подставила. Оно ласковое, всех чад своих любит, приголубит, согреет.

Серый залаял, к хозяйской дочке подбежал. Посмотрела девушка на ворота, увидела Власа.

— Напрасно, добрый молодец, пришёл, ушла с подруженьками Любава Наумовна, — приветливо сказала Гореслава.

Но парень не ушёл, подошёл к крыльцу.

— Дома ли Наум Добрынич?

— Дома.

— Мне с ним поговорить треба.

— В избе он.

Влас вошёл во влазню, перед входом шапку снял.

"Кончилась сестрина волюшка, на чужой двор пришла пора уходить", — подумала девушка и призадумалась. Недолго и Ярослава в девках сидеть, за Любима али Увара пойдёт, знать, и её, Гореславин, черёд скоро придёт. Знала девка, что батюшка с матушкой за Радия её прочили, да и всё печище это знало, а она не хотела. Знала, что ли, что Боги назначили не ему мужем её быть.

— Да что же я, глупая, от нарока своего бегу; давно предками заведено замуж так выходить, так не мне уклад старый менять.

Но сердечко слов разумных не слушало, другое твердило. За реками, за морем живёт ясный сокол; ему-то и отдаст сердце своё горлица-девица. Да где ж его найти?

Часто зимними вечерами собирались младшие Наумовы дочки в кружок послушать рассказы Лады. Были среди них и басни о любви счастливой; в них девица — краса много зим через леса шла, суженного своего спасала. В тех сказах звери человеческим языком говорили, деревья по ночам оживали.

Видно, крепко запомнились те басни Гореславе, голову вскружили. Но, как знать, может хоть часть правды в сказах и была — поблёскивало же на пальце серебряное колечко, княжий подарок.

Но далеко Светозар, а Радий рядом живёт.

Из сеней во двор выбежали Желана и Стоян. Малец выхватил из рук сестрёнки берестяную куклу, поднял над головой.

— Отдай, — заголосила девчонка и попыталась вернуть игрушку, но брат не отдавал.

— Зачем сказала вчера матушке, что я к кошачьему хвосту ложку привязал?

— Затем, что делать так нельзя. Отдай куклу!

— Отдай, отдай… А я её сожгу.

— Только попробуй. Я всё — всё про тебя расскажу.

Стоян оттолкнул Желану и побежал к воротам. Сестрёнка заплакала и за ним побежала. Не позволила Гореслава мальцу девчонку обижать, у самого тына остановила.

— Отдай куклу мне, оставь Желану в покое.

Стоян неохотно подчинился, да что делать, сестре старшей всегда почёт.

— Ты скажи ей, Гореславушка, чтобы не наворопничала.

— А ты не делай того, за что матушка уши надерёт.

Мальчишка недолго стоял, понурив голову; не успела старшая сестра окончить — как он уж за ворота. Что с ним поделаешь?

Желана куколку свою погладила, подошла поближе, слёзы утёрла. Глаза у девчонки снова заблестели, лешачата в них запрыгали.

— Рассказать тебе, о чём батька с Власом Твёрдовичем говорят, — тихонько спросила.

Не удержалась Гореслава, кивнула головой, хотя и знала, что парень Любаву сватает.

— Свадьбу они обговаривают Власа Твёрдовича и Любавушки.

— Скоро ли она?

— Краем уха слышала, что в серпене.

— А где же невеста наша?

— С подруженьками по грибы-ягоды ушла.

— Беги, Желана, да за братом по пятам не ходи.

Убежала девчонка.

Решила Наумовна, что лучше ей отцу да сестриному жениху глаза не мозолить. Взяла кузовок, пояском вышитым подпоясалась — и за ворота.

Солнце ясное, солнце красное шапки зелёные деревьев ласкало; скоро уж и дню конец.

С реки девушки возвращались, венки доплетали, песни пели, смеялись. Что каждой из них в липень речка нагадала?

Была среди них и Любава.

В раздумье остановилась Гореслава. Сказать ей или нет о Власе?

Старшая Наумовна сестру заметила, первой подошла.

— Неужели с нами гулять решила или же Ярославины подружки тебе милей?

— Не знала, сестрица, что теперь дружба у вас порознь.

— Сама знаешь. Верно, хорошо запомнила белого Уварого коня.

Девки в кулак захихикали; Любава грозно на них посмотрела.

— Влас к нам зашёл, о свадьбе с отцом толкует.

— Знала я, что недолго с косой гулять. Вено Влас за меня большое принесёт, не обидно отцу с матерью.

— А ты? Пойдёшь за него?

— А почему нет. Отгуляла своё, пора в новый дом входить. Жених не косой, не кривой; домина у него большая, хозяйство славное — чего ж ещё надобно. А Увар Ярославе достанется, — она помрачнела вдруг. — Пусть теперь с ним милуется, коли охота. Ей по весне и Ярилой быть, если до этого замужней не станет.

Видела Гореслава, как бросила своих подруг старшая сестра, ко двору пошла. Проводила её взглядом и пошла своей дорогой. Не дошла она до леса, присела среди некошеной ржи, подняла с земли колосок упавший, погладила.

— И меня так же сговорят, со двора уведут. Говорят, первые денёчки девичьи слёзы долго сохнут, а после исчезают. Стерпится — слюбится. А вот слюбится ли, стерпится ли?

Ветер во ржи гулял, колосья к земле пригибал.

Изо ржи вынырнул Лайко; язык на сторону. Сел перед ней и смотрит. Гореслава погладила его по голове, потрепала по рыжей шерсти. Пёс завилял хвостом, залаял. Обернулась девушка и увидела Радия. За спиной у него лука не было, зато несколько заячьих тушек свисали с плеча. Значит, проверял свои ловушки. Увидел её, подошёл.

— Слышал я, Влас Любаву сватает? — спросил он. — Правда ли?

— Уж сговорили.

— Сердится на меня за княжьих, — подумалось девке.

— Следующим летом и я к твоему отцу приду.

— Кого же сватать будешь?

— Ту, что люди Гореславой Наумовной зовут.

Ёкнуло сердечко; с языка слова сорвались:

— Своей невестой меня не зови, слова тебе не давала.

Вскочила, по ржи побежала. Радий догонять не стал.

Присела девка на бугорок, обхватила руками голову. Что же делать ей, горемычной? Не Радию мужем её быть, не ему косу девичью Науму нести. И решила она миленького в других краях поискать, Мудрёну Братиловну уговорить с собой в Черен взять. Знала, лихая, что кузнечиха в серпене к родичам своим собирается, что в княжьем городе живут, да и Силу Ждановича Вышеслав в Черен звал мечи ковать.

8

Любава сундуки с приданым разбирала, к свадьбе скорой готовилась. Подле неё на лавке сидела Желана, ожерелье цветное перебирала.

Скоро-скоро подруженьки девку оплачут, да и сама невеста вся в слезах будет.

В Наумовом доме только о свадьбе предстоящей говорили. Добромира и Лада тесто для каравая праздничного ставили, чтобы было чем гостей попотчевать.

Гореслава в те дни в поле больше работала, в лес не ходила. Никто её упрекнуть не мог, что роду не помогает. А вечерами вместе с Ярославой ворот сестриной свадебной рубахи вышивали. Слились в узоре том земля и небо, солнце и луна, день и ночь. Всего было довольно в Любавином приданом, но нет дороже рубахи, что сёстры с любовью вышили.

… Прослышала Гореслава, что кузнец с женой в Черен ещё до свадьбы Любавиной собираются, и пошла к ним будто за подарком для сестры.

Мудрёна Братиловна горшки перемывала, на тын сушится вешала.

— Низкий поклон вам. Всё ли ладно в вашем доме?

— Здравствуй, Гореславушка. Да как не быть у нас всему ладно, когда и домовой, и банник, все духи лесные и речные мужа моего почитают. Слышала я, что праздник у вас.

— Да что за праздник, что за радость — сестру в чужой род отдаём.

— Счастья Любаве Наумовне желаем. Подарочек у меня для неё приготовлен, жаль, сама отдать не смогу: до грудня в Черене жить будем.

— Мудрёна Братиловна, возьмите меня с собой.

— Зачем тебе, девке глупой, с нами? Дома сиди, отцу-матери помогай.

— Хочу княжий город увидеть.

— Ты это из головы выброси. Далее соседнего печища тебе не хаживать.

— Возьмите, я тише воды буду.

— Из рода, что ли, уйти хочешь?

— Чур меня! Просто хочется мне на мир посмотреть.

— Жениха из княжих найти хочешь, плутовка? Радий не ко двору пришёлся, так другого сокола ищешь.

— Да и в мыслях не было.

— Всё равно не могу взять тебя без согласия родичей.

Повернулась Гореслава, не попрощалась, ко двору побежала.

Перед самыми воротами столкнулась она с Наумом.

— Куда спешишь, бестолковая, словно на пожар.

— Батюшка, растили вы меня с матушкой, кормили шестнадцать зим, шестнадцать вёсен. Что-нибудь супротив вашей воли делала я?

— Нет, егоза. Да к чему ты об этом разговор завела?

— Отпустите меня с Силой Ждановичем и Мудрёной Братиловной в Черен.

— Почто тебе?

— Говорят, красив княжий город, что на берегу Нева построен. Хочу узнать, правда ли так.

— К чему людям врать, а тебе род свой покидать. Разве что за женихом славным съездить тебе. Богата княжеская гридня, не у всех воев жёнки есть. Умна ты, девка, у меня, — Наум по голове дочку потрепал. — Только одну с кузнецом и кузнечихой не опущу, Радию только могу тебя доверить.

— Так отпустите меня?

— Если Добромира согласится, то поедешь в Черен, но вместе с нами вернёшься, когда дань князю повезём. Смотри только: без женихов не останься. Когда Сила с женой едут?

— Ещё до свадьбы Любавиной.

— Плохо это. Нельзя тебе не гулять на свадьбе сестры.

— Нельзя мне задержаться. Мудрёна Братиловна только из милости великой берёт.

— Знать, не судьба тебе княжий город. Не пущу тебя.

— Батюшка, я у Любавы разрешения испрошу, она меня отпустит.

— Вечером решим, ехать тебе или нет.

Гореслава в пояс поклонилась. Слышала она, как Наум тихо сказал: "Горе, а не девка: всё у неё не так, как у других. Дома бы ей сидеть, а как ей об этом сказать, рода красе".

… Любаве Ярослава что-то на ушко шептала. Старшая сестра слушала, а сама на отражение своё в ведре смотрела. Ай да невеста: словно снег бела; щёки как яблочки румяны; свадебный наряд на ней ладно смотрелся, гривна на шее блестела.

Как дверь скрипнула, девки обернулись; Любава торопливо за печной угол спряталась: худо, коли жених до свадьбы увидит.

— Девка непутёвая, голос хоть бы подала перед тем, как войти, — недовольно сказала Ярослава младшей сестре. — А мы уж подумали, что Влас пришёл.

— Не видела я его. А ждёте?

— Почему же жениху к невесте не зайти.

Гореслава замялась немного: как сестре сказать, что на свадьбе у неё будет.

— А ну, лесная краса, говори, о чём думаешь, — Любава заметила сестрино волнение. — Не натворила ли чего?

— От Мудрёны Братиловны подарок принесла. Извинить она просила за то, что на свадьбе твоей ей не гулять.

Старшая Наумовна положила дарёную гривну в сундук с приданым.

— Любавушка, душечка, помоги.

— Неужели заступничества просишь? Раньше за тобой такого не водилось. Ну, садись, рассказывай.

Все три сестры присели на скамью; Ярослава наклонилась, вытащила корзинку с яблоками.

— Любой рассказ слаще покажется с яблочками, — сказала.

Но яблоки были не сладкие, а кислые, зелёные — не наполнились ещё солнечной силой.

— Любавушка, решила я в Черен съездить, на людей посмотреть.

— В уме ли ты, — всплеснула руками Наумовна. — Леший тебя, что ли, надоумил?!

— Не знаю я, почему так решила, но больно уж хочется мне княжий город повидать.

— И думать забудь. Как без тебя матушке обойтись?

— И то верно, — Ярослава голос подала — Двое нас, работниц, в доме осталось. А у тебя мысли глупые в голове роятся, как мухи над молоком.

— Значит, заступницами за меня перед отцом с матерью не будете?

— Нет.

Ушла Гореслава, губы покусывая. Зашла в клеть, села в уголок, голову на руки положила. Что же делать, как в Черен попасть?

Во дворе голос Стояна зазвенел; из сеней визги девичьи донеслись. Не вышла девушка, лишь дверь поленом подпёрла. Никто её здесь не побеспокоит.

Яблочко незрелое горьким привкусом во рту отозвалось.

Не пустит отец, не поймёт матушка, сёстры засмеют; не видать тебе, девка красная, Черена.

Вечером Гореслава опять к дому кузнеца пошла. Во дворе, перед кузней, телега стояла, а рядом — лошадь саврасая, ещё не запряжённая, траву жевала.

"На рассвете уезжают", — подумала девушка. Она подошла к телеге, посмотрела на погруженные мешки с товаром, к избе подошла, прислушалась: тихо в доме.

Когда со двора уходила, обернулась, на телегу с мешками ещё раз посмотрела. "Одним мешком больше, одним меньше — Сила Жданович не заметит", — подумала девка.

Ночью, когда все в доме заснули, тихо из сеней пробралась Гореслава в избу, сундучок с приданым отперла, осторожно в платок богатства свои завернула, потом к печи прошмыгнула. Знала она, что в ней остался ещё хлебушек матушкин румяный.

Заворочался на полатях Стоян в мужском куту, заговорил во сне. Хотела девушка подойти к нему, успокоить видения страшные ночные, но раздумала. Если проснётся, то весь дом разбудит. Не видать тогда девке волюшки.

Нехотя со двора Гореслава уходила, на дом оглядывалась. Помнит её здесь каждое брёвнышко; каждый сучок в беде поможет, а печка — каменка от сил ночных защитит. Как покинуть их, за частокол родимый уйти? Что за город Черен; примут ли её там?

"Не из дома же бегу, к грудню вернусь", — успокоила себя Гореслава.

Заворочался Серый у ворот, но головы не поднял, не залаял. Знал бы ты, пёс хромой, что хозяйка твоя в ночь уходит. Не вернётся, быть может.

До боли захотелось девушке обнять сторожа верного за шею, по шерсти жёсткой потрепать, но удержалась. Слишком дорога была мечта о княжьем городе.

… С трудом Гореслава лазейку отыскала между кузней и конюшней, осторожно между кольями протиснулась, к телеге подошла.

Саврасая сеном хрустела, к колышку привязанная. Не почуяла бы, хозяев не разбудила. Нет, только посмотрела на гостью глазами карими умными.

"Уж ты не выдай, лошадушка милая, я хлебушка тебе дам", — шептала Гореслава и из платка хлеб вынула, отломила горбушку, Саврасой протянула. Лошадь приняла подарок, захрустела хлебушком — значит, помощницей будет.

Отыскала девушка среди мешков тот, что полегче, осторожно вытащила оттуда безделушки мелкие и в другие переложила. После на телегу забралась, в порожнем мешке схоронилась.

… Гореслава проснулась на рассвете, когда Саврасая в телегу впрягали. Тише воды, ниже травы сидела в мешке девка, шелохнуться боялась да почти не дышала.

Вот Сила Жданович и Мудрёна Братиловна сели в телегу, кузнец прищёлкнул языком, и Саврасая нехотя побежала. Вскоре они остановились, видимо, чтобы затворить ворота, а после лошадка вновь рысью побежала по ухабистой дороге.

Гореслава задремала, и снился ей сон.

… Берег озера большого, синего порос высокими соснами. На воде ладья белая качалась с княжим знаменем. И видится ей, будто у кормила Стоян стоит и сестре, на берегу стоящей, рукой машет. А рядом с ней вся семья её: Любава в кике рядом с Власом, Ярослава в обнимку с Уваром, Наум, Добромира, Лада, сестрёнки малые. И все её к озеру, к воде подталкивают. "Иди, там судьба твоя: жених названный ждёт", — говорят. Смотрит она: к борту корабельному кто-то подходит. В вышитом корзне, с жуковиньями на перстах, а лица не видать. Хочет Гореслава к нему перебраться, лодочку лёгкую отвязывает. Вдруг стрела мимо неё пролетела, чёрная стрела…

К чему бы сон такой диковинный?