Слой

Глава девятая

Когда Кротов спустился в ресторан — на пять минут позже назначенного срока, стараясь соблюсти некую форму гостевой гостиничной вежливости, — он с удивлением обнаружил, что пришел на завтрак едва ли не последним.

Раскланявшись с присутствующими, он присел за общий стол, накрытый по-шведски, на полный выбор, и первым делом налил себе кофе из большого кувшина-термоса. Пятнадцатиминутный обжигающий душ почти изгнал остаточные явления ночного перепива и перекура, и Кротов слегка погордился собой, что вот он сидит, свежий и гладко выбритый, — настоящий мужик, умеющий пить без ограничений и без печальных последствий. Но только он хлебнул кофе и повел глазами по расставленной обильной еде, как быстро понял, что переоценил свои возможности, и с трудом продавил большим глотком горячего кофе охвативший горло спазм. Сидевший наискосок Кульчихин, все замечающий и все понимающий (сволочь), утешительно подмигнул Кротову и негромко пробасил:

— Курить бросай, Виталич.

Сам Кульчихин ел с аппетитом и (точно сволочь!) прямо-таки светился здоровьем. Кротов отыскал глазами Слесаренко и по-братски улыбнулся, увидев его пустую тарелку и огромный бокал минералки: наш человек…

В автобусе Кротов хотел подсесть к Слесаренко, но кресло рядом уже занял секретарь ассоциации Винников, что-то рассказывал думскому заму, потрясывая пачкой бумаг. Слесаренко молча кивал, искоса поглядывая в бумаги, потом рассмеялся и одобрительно похлопал Винникова по колену. Кротов прошел в глубь салона и устроился на свободное место у окна.

Ночной разговор с думским начальником оставил по себе двойственное впечатление. Кротов впервые увидел в Слесаренко в общем-то близкого ему по характеру и образу мыслей человека: неглупого, упрямого, принимающего жизнь такой, какая она есть. Тем неприятнее было Кротову размышлять о неизбежном дальнейшем раскруте сложившейся ситуации. Он не любил обманывать людей, даже совсем незнакомых, как не принимал безоговорочно и само слово «обман». Жизнь устроена так, что в неисполнении обещанного не всегда есть заведомость, а в неполной правде не всегда есть предательство, ибо слаб человек — жизнь сильнее его. Честно говоря, Кротов еще и сам не знал, как будет поступать далее, но тонкая ниточка внутреннего родства, протянувшаяся ночью меж ними, уже опутывала душу несвободой.

— Пять грамм? — спросил Кротова возникший у кресла Винников.

— Побойся бога, Борис Васильевич! — сердито произнес Кротов и добавил помягче: — Спасибо, все хорошо. Сервис на высшем уровне.

— Веников не вяжем, — удовлетворенно хмыкнул секретарь. — Ладно, пойду к прессе…

Кротов немного помедлил, сам себя и толкая, и осаживая, затем поднялся и боком двинулся вперед по узкому проходу.

— Можно, Виктор Александрович?

Слесаренко глянул на него, кивнул на соседнее кресло.

— Как самочувствие?

— Могло быть и хуже, — вздохнул Кротов. — Кульчихин советует: надо с куревом завязывать. Вон какой огурчик…

— Ну, у него жена молодая, — хмыкнул Слесаренко, — надо беречь организм.

— Кто не курит и не пьет…

— …Тот совсем наоборот! — неожиданно закончил фразу Слесаренко, и оба рассмеялись. В промежутке передних сидений появились седые усы и насмешливый взгляд директора завода «Сибнефтемаш» Толчеева.

— Веселитесь, начальнички?

— В меру сил, — ответил Слесаренко.

— Тогда анекдот. Идет вдребезги пьяный мужик по темной улице. Вдруг видит: что-то большое, черное, страшное… «Ты кто?» — спрашивает мужик. — «Я черное уродище-е-е!» — «Сгинь, сгинь!» — машет руками мужик и идет дальше. Смотрит — что-то большое, белое, страшное… «Ты кто?» — «Я белое уродище-е-е!» — «Сгинь, сгинь!». Идет дальше, дрожит от страха. И тут видит: что-то маленькое, серое… «Ага, я тебя знаю! — радостно вопит мужик. — Ты серое уродище! Сгинь, сгинь!» — «Пройдемте, гражданин…».

Смеялись почти до слез. С первого сиденья поднялся заинтригованный Кульчихин в любимом своем сером пиджаке, спросил:

— Вы чего там, мужики?

Слесаренко переглянулся с Кротовым, и они оба заревели:

— Ты серое уродище-е-е! Сгинь, сгинь!

Кульчихин вытаращил глаза, а Толчеев уткнулся головой в спинку кресла напротив и затрясся придушенным смехом.

— Винников! — грозно крикнул Кульчихин, — этим не наливать!

Автобус с тяжелой грацией летел по шоссе, плавно поглощал рессорами ухабы. Подвешенные к потолку телевизоры сверкали какой-то видеомагнитофонной эстрадной глупостью. Из конца салона уже опять тянуло сигаретным дымом, рыбным запахом бутербродов.

— Могу я посмотреть документы, Виктор Александрович? — спросил Кротов.

— Прямо здесь, сейчас? — Слесаренко замялся, потом пожал плечами и сказал: — Почему бы и нет, собственно… — и достал из портфеля пластиковую папку с бумагами.

Перелистав наскоро документы, Кротов пришел в состояние крайней озабоченности.

Содержание папки не явилось для него полным откровением. Он и раньше догадывался, что на одну лишь госдумовскую зарплату в Москве прожить невозможно, требуется какая-то подпитка, партийная или ведомственная, а Луньков не имел ни той, ни другой по причинам вполне определенным. Следовательно, депутату приходилось самому искать покупателей на депутатские услуги, в чем Алексей Бонифатьевич, судя по множеству обозначенных им в документах «контор», весьма и весьма преуспел. Впечатляющим контрастом с этими откровенно лоббистскими бумагами выглядели копии думских распечаток с результатами голосований, в которых позиция депутата Лунькова частенько выражалась значком «О» — отсутствовал, а ежели депутат присутствовал, то голосовал подчеркнуто против позиций правительства, что совсем не мешало ему использовать упомянутое правительство для депутатского вымогательства.

Квалифицированный и рисковый журналист «размотал» бы эту папочку с бумагами на целую серию сенсационных публикаций, способных поставить недвусмысленный крест на политической карьере господина народного избранника, и Кротов с чисто зрительским любопытством и равнодушием наблюдал бы это падение с высот, если бы среди бумаг ему не встретилась одна, от которой Кротова бросило в пот: экспортную сделку с АО «Инвестнефть» он лично финансировал из «теневых» банковских денег по словесному указанию президента головного банка Филимонова, и если после публикации в эти бумаги вцепятся «органы», то кротовский банк неизбежно всплывет, как всплывет и его собственная, а отнюдь не филимоновская, фамилия.

— Я передам, или вы сами? — спросил он соседа.

— Обсудим, — тихо сказал Слесаренко и убрал папку в портфель.

Путь до Тюмени в полусонном автобусе давал Кротову необходимую возможность не спеша и старательно обдумать случившееся и назревающее. Слесаренко, убрав бумаги, откинулся в кресле и смежил веки, но сама его пространственная близость мешала Кротову, словно дремлющий думский начальник мог подслушать его нехорошие банкирские мысли. Выручил Винников, вернувшийся из официантского турне по салону. Кротов с извинениями освободил кресло и чуть ли не силой усадил в него слегка озадаченного секретаря.

Дурацкая эстрада в телевизорах сменилась не менее дурацкой американской комедией, которую Кротов уже видел к тому же. Он снова забрался на свободное место сзади у окна, скрестил руки на груди и прикрыл глаза, обозначив для окружающих дремоту как просьбу не беспокоить. Кротову хватало и собственного беспокойства, граничащего с легкой паникой.

Позавчера, во вторник, свозив на кладбище Дмитриевскую родню и вернувшись к себе в офис, он нашел на столе записку от главбухши: «С.В.! Срочно позвоните Ф.!». У банка был собственный оператор на «межгороде», и уже секунд через сорок в трубке раздался голос Филимонова.

— Приветствую вас, Сергей Витальевич! Как обстоят дела?

У одного из крупнейших клиентов банка — объединения «Обьнефтегаз» — образовалась триллионная бюджетная задолженность, следствие повальных неплатежей в нефтяной промышленности, собственных финансовых вольностей и недальновидности инвестиционной политики руководства объединения. Налоговые службы пытались наложить руку на счета объединения, что разъярило нефтяного «генерала», полчаса оравшего матом на Кротова по телефону и требовавшего «решить проблему, твою мать, а как — меня не колышет!». Потом на связь вышел президент банка Филимонов, назвал пару фамилий и телефонных номеров, и Кротов позвонил по ним и передал, что требовалось, и вскоре налоговики отстали, но не насовсем, просто ослабили нажим, а в конце прошлой недели атаковали снова. Кротов как раз и собирался сейчас доложить президенту банка о настырности налоговой полиции и необходимости более высокого ей противодействия, но Филимонов остановил его на полуслове.

— Этим вопросом мы занимаемся. В конце концов, мы всего лишь банк, всего лишь касса. Если Агапов сам себе вырыл долговую яму — пусть сам из нее и вылезает активнее. Короче: половину всего, что будет поступать на агаповские счета, переводи в погашение по долгам. Сначала в федеральный, потом уже в местные бюджеты.

— Не лучше ли наоборот? — осторожно спросил Кротов. — Сначала в местные: я же все-таки в области сижу, в Тюмени.

— Сидеть ты будешь гораздо севернее, — холодным голосом пошутил Филимонов. — Вопрос закрыли. Все агаповские вопли переводи на меня. Теперь о главном.

— Слушаю вас внимательно, — сказал Кротов.

В ближайшее время к тебе заглянет Луньков. Знаешь такого?

— Вы имеете в виду депутата? Этого, из Госдумы?

— Совершенно верно. Выслушай Алексея Бонифатьевича самым старательным образом. Со всем, что он скажет, соглашайся, но ничего конкретного не обещай. Понял меня?

— Нельзя ли немного подробнее?..

— Странный вы человек, Сергей Витальевич, — сказал президент банка, переходя на «вы», что свидетельствовало о первой степени недовольства. — Я сообщил вам все, что считал необходимым и возможным сообщить. Впрочем, могу и добавить: от дружбы не отказывайся. В личном плане. Понял меня? В личном плане. Мужик он общительный, в чем-то даже интересный, хотя и болтлив до занудства. Последнее нам совсем не во вред, Сергей Витальевич, как ты сам полагаешь?..

Депутат Луньков появился в кабинете банкира в тот же день, около пяти часов пополудни, когда Кротов, уже собирался поехать домой, а оттуда на Сашкины поминки. Он уже запер сейф и достал из бара початую бутылку виски, чтобы слегка взбодриться на дорогу, когда дверь вдруг открылась без стука и спроса.

Первой в кабинет влетела восторженно-испуганная секретарша, хлопала глазами и все повторяла: «Сергей Витальевич, к вам… Сергей Витальевич, к вам!..». Следом возник невысокий, снисходительно-властного вида мужчина в светлом костюме. Прошел, улыбаясь, к столу, артистично выкинул раскрытую ладонь.

— Луньков. Весьма рад знакомству. Красиво тут у вас. Хорошо живут тюменские банкиры! — Луньков обернулся к задержавшемуся в дверях спутнику, бородатое лицо которого показалось Кротову знакомым. — Представлять вас, надеюсь, не требуется?

— Тесен мир, Сергей Витальевич, — произнес луньковский спутник, приближаясь к хозяину кабинета. — Я смотрю, вы вкусов не меняете, — добавил он, кивнув на бутылку виски. — Достойно похвалы.

Последняя фраза высветила фонариком дальний закоулок памяти, и Кротов сразу вспомнил, где и как он познакомился с этим человеком.

— Юрий…э… — промямлил Кротов, запнувшись на отчестве, но был остановлен примирительным жестом.

— Не утруждайтесь, Сережа, мы же тогда были с вами на «ты», не так ли?

— Приятно видеть вас снова, Юра, — сказал банкир.

— Я смотрю, вы тоже своих вкусов не меняете. Достойно похвалы!

— Не надо меня пародировать, Сережа, — улыбнулся луньковский спутник. — Одежда, как и глаза, есть зеркало души.

Как и тогда, при первой встрече, загадочный столичный «эксперт» Юрий, лохматый и бородатый, был одет в поношенные джинсы и свитер с низким воротом. В этой одежде он пил с Кротовым виски в гостиничном номере, свободно шлялся по коридорам Дома правительства, валялся на лужайке бывшей бурбулисовской госдачи или восседал в старинном кресле своего шикарного офиса, замаскированного щербатой дверью обычной коммуналки в угловом доме Первого Тверского-Ямского переулка. Кротов вспомнил и его фамилию, и его — до ранней пенсии — профессию, и даже место работы: ГРУ ГШ — Главное разведывательное управление Генштаба (если Юра не врал, конечно), — и прочие приметы и подробности совместно проведенных тех четырех московских дней.

— …Ну вот и ладненько, — сказал депутат. — Угощать будете, или нам свое доставать?

— Милости прошу! — Кротов сделал приглашающий жест к дивану. — Хорошо, что вы меня застали. Филимонов звонил мне, но даже не намекнул, что визит возможен сегодня. У меня тут, понимаете, некие обстоятельства…

— Знаем, сочувствуем, — сказал Луньков, усаживаясь и поддергивая вверх брючины. — Тяжело терять друзей. Предлагаю первым делом помянуть покойного. Если я не ошибаюсь, это его картины?

— Да, это работы Саши Дмитриева, — подтвердил Кротов, с настороженностью фиксируя поразительную депутатскую осведомленность.

— Хороший мастер, — сказал Юра. — Одна беда — его картины не вписываются в интерьер. Я не имею в виду ваш кабинет, Сережа, извините, вообще в любой интерьер. Они слишком… личные, слишком самостоятельные. Не удивлюсь, если узнаю, что при жизни он почти ничего не продал. Я прав?

Кротов кивнул и подумал: «Искусствоведению, гад, тебя тоже учили в разведке?».

Тогда, в Москве, Кротова как раз утвердили директором тюменского филиала «Регион-банка», и был банкет в ресторане гостиницы «Метрополь», где на глаза Кротову и попался этот бородатый парень в джинсах и свитере, угнетавший чопорных метрополевских официантов непристойной одеждой и вольными манерами. После полуночи наиболее стойкая часть компании переместилась в «Россию», в кротовский номер, где гуляли уже до упора, и бородатый ушел оттуда последним, а утром явился первым и увез Кротова на дачу, сославшись на распоряжение президента банка Филимонова. Там, на даче, принадлежавшей ранее ельцинскому фавориту Бурбулису, ныне опальному, а потому госдачи лишенному, у них и состоялся главный разговор в присутствии известного столичного журналиста и американского бизнесмена с армянской фамилией. Разговор этот прямых последствий не имел, но о его содержании Кротов с той поры не обмолвился ни единому человеку. Больше они не виделись и даже не перезванивались. Кротов почти забыл о существовании бородатого Юры, и его появление в компании с депутатом Луньковым явилось для банкира полной и малоприятной неожиданностью, потому что самым точным и честным словом, коим Кротов мог определить суть и повод тех давних общений с Юрой, было слово «вербовка».

И вот теперь таинственный Юра сидел на кротовском диване рядом с нардепом и смотрел на Кротова веселыми глазами.

— Неловко говорить, но у меня, мужики, и в самом деле цейтнот… Может, перенесем разговор на завтра?

— В принципе, не возражаю, — сказал Луньков. — Хотя для, если так можно выразиться, пристрелки нам хватит и часа. Вы успеете, Сергей Витальевич.

— Тогда я вас слушаю.

— Более того, — продолжил депутат, — я намерен вместе с вами посетить семью покойного художника, засвидетельствовать свое уважение и искреннее желание помочь всем, чем я помочь в состоянии. Вы согласны?

— Конечно, пожалуйста. Светлана будет рада…

— Вот и отлично, — подвел итог Луньков. — А теперь о наших с вами проблемах и задачах. Думаю, в телефонном разговоре с вами господин Филимонов был не слишком многословен?

— Он вообще почти ничего не сказал, кроме…

— Достойно похвалы, — вставил реплику Юрий. — Это демонстрирует его большое доверие к вам, Сергей Витальевич, и его высокую оценку ваших способностей принимать ответственные, самостоятельные решения.

— Нельзя ли попроще, мужики? — спросил Кротов, слегка озлившись на словесные вихляния москвичей. — Вы же не в Думе, Алексей Бонифатьевич.

— Мало вы меня знаете, Сергей Витальевич, — печально сказал Луньков. — Впрочем, теперь мы будем видеться куда чаще. Дело в том, что принято решение возложить на вас, уважаемый, весьма серьезные и не менее почетные обязанности.

— Интересно бы узнать, какие? — сказал Кротов.

— Прошу вас, Юрий Дмитриевич.

Джинсовый «эксперт» покатал в ладонях стакан с выпивкой; брякнул о стенки нерастаявший лед.

— Вы у нас будете, Сергей Витальевич, — торжественно произнес «эксперт», — начальником финансового штаба.

— Какого штаба?

— Начальником финансового штаба по выборам губернатора Тюменской области.

— Это Рокецкого, что ли?

Гости переглянулись и покачали головами.

— Узко мыслите, уважаемый, — сказал депутат. — Неужели все вещи и понятия на свете для вас существуют только в единственном числе? Еда — хлеб, река — Волга, губернатор — Рокецкий… Какой-то вы зашоренный.

— Послушайте, мужики! — Кротов поднялся из кресла. — А что, если я вас сейчас просто на хер пошлю? И с великим, притом, удовольствием. Юра, мы же с вами еще тогда разговор закончили. И, кажется, поняли друг друга.

— Сядьте, Сережа, пожалуйста, — без улыбки и озорства в глазах сказал «эксперт». — И постарайтесь помолчать, пока я буду говорить. Это в ваших же интересах.

— Какие мы ранимые, словно барышня, — сожалеюще начал Луньков, но Юра оборвал и его:

— И вы тоже воздержитесь от реплик, Алексей Бонифатьевич. Так вот, уважаемый друг мой Сережа, ваш филиал будет опорной базой в предвыборной кампании Алексея Бонифатьевича Лунькова — кандидата на пост губернатора Тюменской области. Такое решение принято в Москве по предложению Филимонова. Только упаси вас боже звонить ему и переспрашивать: он ответит «нет», а назавтра вас уволит. Решение существует, вы его будете выполнять.

— Так до губернаторских выборов еще как до Китая пешком! — удивился Кротов.

— Я же просил вас, Сережа, — укоризненно сказал «эксперт». — Продолжим… Со временем, после регистрации кандидата, вы откроете на его имя официальный счет для сбора пожертвований, где будете аккумулировать взносы в рамках сумм, определенных законодательством. Как вы сами понимаете, это будет всего лишь… верхушкой айсберга. В течение ближайших двух месяцев вам переведут на другие счета соответствующие суммы, которые вы обналичите и передадите нашим доверенным лицам.

— Это не так просто, — угрюмо заметил банкир. — Мы вообще с наличкой почти не работаем.

— Купите доллары у Центробанка или на валютной бирже, это же элементарно.

— Но как я их спишу! — почти крикнул Кротов и инстинктивно оглянулся на окна.

— Не волнуйтесь, — сказал Юра. — Никто вас не «слушает», мы проверяли. Иначе не стали бы столь откровенно беседовать с вами в этом кабинете.

— Черт, нервы, — вздохнул Кротов.

— Прежде всего мы рассчитываем на вашу сообразительность, ваш талант опытного дельца. И не надо делать оскорбленное лицо, Сергей Витальевич! Делец — хорошее слово! Как вы лихо тогда с «Инвестнефтью» сработали! Да и нынешняя ваша комбинация с переработкой нефти на Омском заводе… Достойно похвалы!

— Это уже шантаж, братцы.

— Обойдемся без эмоций, — сказал Юрий. — Мы только фиксируем вашу профессиональную состоятельность.

— Да уж, фиксируете…

— А вы что хотели? — вмешался в разговор Луньков. — И рыбку съесть, и на хер сесть?

— Я же вас тоже просил, Алексей Бонифатьевич, — не повышая голоса, произнес джинсовый Юра. — Не мешайте уважаемому банкиру собраться с мыслями: его задачи, если вдуматься, посложнее ваших.

— О каких суммах идет речь? — спросил Кротов.

— Для начала миллиарда полтора. И лучше в русских деньгах.

— Вы с ума сошли, — сказал банкир.

— Это для начала, — спокойно продолжил «эксперт». — Дальнейшее обсудим со временем.

— Вы, похоже, чего-то не понимаете, мужики! — сказал Кротов. — У меня ведь не частная лавочка. Да и частнику таких денег никто на руки на выдаст.

— Выдавали, и побольше. Почитайте газеты, милейший.

— Ну, я не знаю…

— Согласимся: не знаете. Пока… Так и быть, придем вам на помощь, уважаемый директор филиала. Финансовую компанию «Народное доверие» знаете?

— Конечно, знаю, — сказал Кротов. — Она у нас на обслуживании.

— Сколько у них денег на счету?

— Два миллиарда сто восемьдесят миллионов с хвостиком, — не задумываясь, ответил банкир.

— Достойно похвалы… Держим, как говорится, руку на пульсе? Достойно, достойно… Так вот, «хвостик» оставите, а два миллиарда — только цифру круглую не делайте, подозрительно выглядит — выдадите им на руки. И без возражений, пожалуйста. Не получится наличкой — выпишите чек. Хотя не грех бы и подсуетиться насчет наличной суммы. Сходите в Центробанк, поплачьте в манишку…

— Хорошо, допустим, — поднял руки Кротов. — А что будет дальше?

— Это вас уже не касается, милейший.

— Позвольте, как это не касается? Что с «Доверием»-то будет? Как они эту сумму вернут, чем замотивируют?

— А никак, — ответил Юра. — Лопнут, проворуются и сбегут. Как говорится, методы господина Мавроди — в жизнь!

— Вы мне кошмарные вещи говорите, мужики, — устало сказал Кротов.

— А ты целку-то из себя не строй, — бросил Луньков, и джинсовый Юра на этот раз промолчал; по всему было видно, что главное уже сказано, а душевные страдания русской банкирской интеллигенции его мало трогали. Юра одним глотком допил виски и выплюнул на дно опустевшего стакана последнюю нерастаявшую льдинку.

— Будем работать, Сергей Витальевич! Кстати, наш армяно-американский друг передает вам большой привет. Вы ему очень понравились. И знаете чем?

— Понятия не имею.

— Тем, что вы человек не без совести.

— Нашли время и место о совести говорить…

— Ну вот видите! — расхохотался «эксперт». — Прав был Арутюнчик, абсолютно прав! Не-ет, мы с вами сработаемся, милейший друг Сережа, и очень хорошо сработаемся, поверьте старому душеведу.

— А почему вы не спросите меня о самом важном? О том, как я отношусь к идее скинуть с кресла Рокецкого?

— Это уже по части глубокоуважаемого депутата, — развел руками «эксперт».

— Наконец-то и мне слово предоставили, — криво усмехнувшись, сказал Луньков, поднялся с дивана и прошествовал по ковру, перекатываясь с пятки на носок. В конце кабинета он замер, потом резко повернулся, махнув полами пиджака.

— Вы понимаете, в чем ваша беда, Сергей Витальевич? Вы не политик по складу ума. Нет-нет, я не имею в виду умение думать одно, говорить другое, а делать третье, и даже не способность честно врать, без чего ни один политик дня прожить не может, уж поверьте мне на слово. Вы и сами не такой уж простой, каким пытаетесь казаться. Я имею в виду совершенно другое: вы слишком прямолинейно формулируете цель, а потому промахиваетесь, стреляете в противоположную сторону. Вот вы сказали: скинуть Рокецкого… Если бы у нас была именно такая цель — скинуть, мы бы действовали абсолютно другими методами. Накопали бы или сочинили убедительный компромат, настучали Черномырдину, подставили бы сына или жену-банкиршу… Да мало ли как можно облить грязью человека, заставить его оправдываться, а раз начал оправдываться — значит, виноват, людей уже не переубедить. Так вот, Сергей Витальевич, зарубите себе на носу: такая победа нам не нужна. Мы хотим победить Юлианыча в открытом бою, на глазах у всех! Мы хотим доказать народу, что Рокецкий исчерпал себя как лидер, что он не способен совершить прорыв, увлечь людей великой идеей, развернуть перед ними перспективы новой жизни. Мы обязаны доказать — и докажем, что я буду лучшим губернатором, чем он. Вот какая победа нам нужна! И мы ее добьемся!

— Браво, браво, — сказал Юра. — Достойно похвалы.

Депутат быстрым шагом вернулся к дивану и сел напротив Кротова, наклонившись к нему корпусом.

— Поэтому я и не спрашиваю вас, Сергей Витальевич, о разных глупостях типа «любит не любит». Мне абсолютно не важно, как сегодня — я подчеркиваю: сегодня! — вы относитесь к Рокецкому и что вы думаете обо мне. Меня вы просто не знаете. Но мы начнем с вами работать, и через полгода вы сами подойдете ко мне и скажете: «Ты был прав, Луньков». Надеюсь, к тому времени мы уже будем на «ты». Вот так-то, уважаемый.

Кротов смотрел в сверкающие искренностью и волей глаза депутата и не знал, что думать: то ли мессия сидел перед ним, то ли сумасшедший. Борясь с обволакивающей луньковской аурой, он все-таки выдавил из себя вопрос:

— И ради этой светлой цели вы готовы пустить по ветру деньги несчастных вкладчиков «Народного доверия»?

Луньков театрально прикрыл глаза ладонью и откинулся на спинку дивана.

— Юра, ради бога, объясните этому святому человеку, что к чему!

— Вкладчики не пострадают, — сказал джинсовый «эксперт». — На этом и построена вся операция.

— Ничего не понимаю. Сами же сказали: ограбят, сбегут…

— Совершенно верно. Притом так далеко сбегут, что их днем с огнем не отыщут. И вот тут на сцене появитесь вы с господином Луньковым и возглавите борьбу за возвращение денег пострадавшим. И что самое важное: вы их вернете.

— Откуда же возьмутся два миллиарда?

— Вы их получите от нас.

— Те же самые?

— Какой вы непонятливый, однако… Те деньги исчезнут. Понимаете? Просто исчезнут вместе с плохими финансистами из очень плохого «Доверия». После чего «Регион-банк» по инициативе депутата…

— Кандидата в губернаторы! — поднял палец Луньков.

— …Кандидата в губернаторы господина Лунькова начнет кампанию по сбору средств для погашения долгов населению. Эти деньги — с бору по сосенке — выделят очень солидные и респектабельные фирмы, в том числе и сам «Регион-банк». Кому от этого будет плохо?

— Ладно, — согласился Кротов, — а как же эти парни из «Доверия»?

— Что, жалко их стало? — спросил Юрий. — В общем, этим вы нам и импонируете, Сергей Витальевич: хороший вы человек… Эти, как вы только что выразились, «парни» уже перевели в оффшорную компанию на Кипре восемьсот тысяч долларов и намеревались дать дёру. Мы их просто вовремя остановили.

— И взяли за яйца, — резюмировал Кротов.

— Да, если вам доставляют удовольствие подобные выражения.

— Ну, а те восемьсот тысяч откуда взялись? Таких сумм по моим счетам не проходило.

— Тогда о чем забота, Сергей Витальевич? Пусть за ними Интерпол бегает.

— Красиво получается, — медленно произнес Кротов. — И неконтролируемую наличку на избирательную кампанию получим, и вкладчиков-избирателей спасем, еще и воров напугаем. Очень красиво… Умные люди собрались у вас в команде, Алексей Бонифатьевич.

— Вот мы и предлагаем вам присоединиться, Сергей Витальевич.

— Спасибо за предложение. Только от него почему-то ультиматумом попахивает.

— Ай-ай-ай! — воскликнул Луньков. — Любите вы, батенька, крайности словесные. Уль-ти-ма-а-тум! Гораздо больше похоже на ультиматум, когда Дума тихо шепчет тебе: «Верни к завтрему три миллиарда!». А взять-то их негде, да и Филимонов не даст… Вот это, я понимаю, ультиматум! А мы же с вами друзья, соратники, можно сказать. Нам такие методы глубоко противны.

Кротов помолчал, массируя пальцами нос.

— Хорошо… Один вопрос: вы сможете своими силами погасить этот пожар в Думе? У меня вроде бы появился выход на Слесаренко: у него какие-то бумаги, и только я могу их передать по назначению. Но черт его знает, как еще разговор пойдет и что он взамен попросит. В общем, было бы неплохо подстраховаться.

— Вопрос принят, — коротко сказал Луньков. — Не пора ли нам?

— Пора, — ответил банкир, и они с депутатом поехали на Дмитриевские поминки, а утром следующего дня Кротов отправился в Тобольск, и вот теперь возвращался оттуда; сидел в кресле у окна, автобус летел по тракту, приближаясь к Тюмени, а Кротов дремал и сквозь дрему размышлял, как ему выбраться из всей этой передряги.

Сразу после ночного разговора со Слесаренко Кротов решил, что по возвращении пошлет господина депутата и его странного друга Юрика куда подальше. Определившись тогда в этом решении, он почувствовал облегчение в душе и настолько зауважал себя, что сам себе пожал руку, вскочил с постели и полез в мини-бар, откуда достал маленькую сувенирную бутылочку джина, свернул ей головку и выпил из горлышка, а потом почти моментально заснул. И в бумаги слесаренковские он полез сейчас из вполне осознанного желания еще раз убедиться с их помощью в правильности принятого решения, а также в том, что господин Луньков — большая сволочь, и что он, Кротов, никаких дел с ним иметь не будет.

Насчет большой сволочи он оказался прав, а вот собственная позиция уже не представлялась ему столь однозначной, как это было всего лишь несколько часов тому назад.

В той нефтяной сделке, которую «втемную» профинансировал Кротов, не было ничего откровенно криминального, за исключением одной «мелочи»: банкир использовал деньги вкладчиков и клиентов для личного обогащения. «Покрутил» их и вернул все до копеечки, не нанеся урона никому, и заработал на этом почти четверть миллиарда. То есть, с одной стороны, состав преступления был налицо, но с другой стороны, никакого преступления и не было, потому что никто не пострадал, а брал ли Кротов комиссионные доллары — попробуй докажи, он ведь нигде не расписывался.

И все-таки Кротову было неспокойно. Если документам дадут ход и начнется большой скандал, то господину депутату, чтобы «отмазаться», придется кого-нибудь «сдать», и цепочка начнет раскручиваться. В конце концов лопнет ее самое слабое, самое незащищенное звено, а в данной операции таковым звеном был именно он, банкир Кротов Сергей Витальевич. Депутата спасут его московские хозяева, «Инвестнефть» защитится правительственными разрешительными бумагами, Филимонов сделает вид, что ничего не знал о преступной самодеятельности тюменского директора, и тогда — чем черт не шутит? — не оказалось бы вдруг, что процесс передачи денег снят на пленку какой-нибудь скрытой камерой или записан с помощью секретного магнитофона. А могли бы поступить с ним куда проще и яснее: пришел бы к нему невзрачный паренек и сказал: «Хочешь жить — иди в «сознанку», бери все на себя». И не спас бы Кротова даже припрятанный в его коттедже многозарядный карабин СКС, купленный им с рук и никак не оформленный к тому же — в отличие от лежавшего в банковском сейфе рядом с официальным на него разрешением пистолета Макарова, который и вовсе спасти его не мог, потому что тот, кто защищается, всегда стреляет вторым, но те, что стреляют первыми, очень редко промахиваются.

Однажды ступив на тропу больших денег, Кротов отдавал себе отчет, что это связано с определенным риском для жизни его и семьи, но так уж устроены люди: все это бывает с другими, но не со мной. Да, самолеты падают с неба и пассажиры гибнут, но это другие самолеты, а не тот, в котором я лечу. Автобусы тоже сходят с трассы, разбиваются и горят в грязных кюветах, но мы уже почти доехали, уже видны на горизонте две разные черточки тюменских телевышек, и дым от тэцовских труб стелется полого на восток, и ничего страшного не случилось и уже не случится.

Автобус въехал в центр через мост по улице Профсоюзной. Это было на руку Кротову — гараж рядом. Очень хотелось есть, и дом был в двух шагах, но он пошел в гараж, вывел «джип» и поехал в банк, потому что в три часа к нему должны были зайти Луньков и Юра, и Кротову надо было успеть до той поры основательно переговорить с Лузгиным и решить, что и как делать дальше.

Домашний телефон Лузгина не отвечал. На студии трубку сняла какая-то девка и манерным голосом сообщила, что «Владимир Васильевич убыли». Кротов поругал друга за безалаберность и попросил секретаршу приготовить в микроволновке пару горячих бутербродов.

Было начало первого, когда запиликал его прямой городской телефон, номер которого был известен очень немногим. Кротов снял трубку и сказал:

— Слушаю вас.

— Это Сергей Витальевич? — спросил незнакомый мужской голос.

— Да, Кротов слушает.

— Здравствуйте, Сергей Витальевич. — У звонившего была хорошая дикция, мягкая, интеллигентная тональность речи. — С возвращением вас. Как прошла поездка?

— Мне кажется, вы забыли представиться, — сказал Кротов. — Могу я узнать, с кем говорю?

— Вы говорите с человеком, которому меньше всего хотелось бы доставить вам неприятности.

— Вот как? — Кротов хмыкнул в телефон. — Интересное начало… И все-таки…

— Не настаивайте, Сергей Витальевич. Содержательная часть нашей беседы не имеет ни малейшего отношения ко мне лично.

— Тогда к кому же она имеет отношение?

— К вам, Сергей Витальевич.

— Послушайте, не надо темнить. Говорите, что вам нужно, или я кладу трубку.

— Спокойнее, господин Кротов, спокойнее. Поверьте, я желаю вам только добра. Вам и вашей семье. Поэтому выслушайте меня внимательно. Мы договорились?

— Допустим, — сказал Кротов и дернул из пачки сигарету, чуть не сломав ее.

— Вам неплохо жилось в последнее время, Сергей Витальевич. Это не вопрос, это констатация факта. Мы отдаем должное вашей предприимчивости, даже если последняя и не всегда легитимна. И нас чрезвычайно огорчила та единственная крупная ошибка, которую вы недавно совершили. Я подчеркиваю: единственная ошибка, и еще не поздно ее исправить. Теперь вы можете меня спросить, что это за ошибка, если вы сами не догадались.

— Не догадался, — сказал Кротов. — Не нравится мне наш разговор.

— Он вам не понравится еще больше, если мы не придем к взаимопониманию. Так что спрашивайте.

— Хорошо, я спрашиваю вас: что вы имеете в виду?

— Зачем вы полезли на рынок нефтепродуктов, Сергей Витальевич? Это ведь не ваша сфера. Ну, работали бы с кредитами, с бюджетными деньгами, нефтью потихоньку приторговывали… Зачем вам новые хлопоты? Вы же, простите меня за искренность, в торговле нефтепродуктами абсолютный дилетант. Кто вас соблазнил этой глупостью? Неужели вы не понимаете, что торговля бензином предполагает огромный оборот наличных денег, а потому связана с криминалом, рэкетом, откровенным бандитизмом. И вы, не зная броду, полезли в эту мутную воду… Не надо, Сергей Витальевич. Поберегите себя, свою семью.

— Но я ведь только деньги дал, — сказал Кротов. — Торговлей я не занимаюсь.

— Правильно. Поэтому я и говорю, что ошибку еще можно исправить. Отзовите деньги немедленно, а остальное предоставьте решать нам.

— Невозможно. Нефть уже выкуплена и прокачана на завод.

— И это прекрасно. Кстати, как вам удалось пробиться вне графика на трубу? У вас свои люди в нефтепроводном управлении? Если так, то мы могли бы как-нибудь вернуться к этой теме — к обоюдному, так сказать, удовольствию.

— И вы не боитесь об этом говорить по телефону? — спросил Кротов. — Вы сумасшедший, да? Или провокатор?

Мужчина на том конце телефонной линии тихо рассмеялся.

— Отзывайте деньги, Сергей Витальевич. Будем считать это первым шагом к нашему с вами грядущему сотрудничеству.

Еще раз говорю: это невозможно. Денег просто нет.

– Тогда мы вас сами выручим.

— Каким это образом?

— Мы покупаем у вас этот контракт.

— За сколько?

— Два с половиной.

— Но я же вложил три!

— Будем считать, что вы сами наказали себя за допущенную ошибку.

— Сам себя наказал на пятьсот миллионов? Нет, вы точно сумасшедший. И не пошли бы вы, грубо говоря, на хер со всеми вашими дурацкими разговорами? Все, я кладу трубку, — сказал банкир и замер в ожидании.

Пауза была долгой, почти бесконечной, потом все тот же мягкий, ровный голос произнес:

— Ну и что же вы её не кладете?

— Гад, звездюк, пошел ты в жопу! — заорал Кротов и швырнул трубку на аппарат.

Минуты две он сидел, переводя дыхание и уставившись на телефон. Мощный «Панасоник» — по сути дела мини-АТС — был устроен так, что линия отключалась только после нажатия специальной кнопки, и Кротов забыл про нее, а когда вспомнил, то сначала почти машинально схватил трубку и поднес к уху, и услышал гулкую тишину. Он тихонько дунул в микрофон, и мужчина на том конце провода сказал почти дружески:

— А кишка-то у вас тонковата, Сергей Витальевич. Привет семье.

В трубке брякнуло, пошли гудки отбоя.

«Господи, — подумал Кротов, — что же это за кошмар такой? Одно к одному, одно к одному…».

В дверь постучали; получив разрешение, секретарша внесла поднос с бутербродами и кофе.

— Сергей Витальевич, я сказала, что у вас обед.

— Кому сказала? — буркнул банкир.

Пришли тележурналист Лузгин и генеральный директор фонда «Народное доверие» Окрошенков.

— Вместе пришли? — удивился Кротов.

— Нет, Лузгин раньше.

— Лузгина ко мне, директору — на завтра, пусть утром позвонит.

— Но Окрошенков настаивает…

— Будет ерепениться — вызови охрану. И ни с кем не соединяй. К трем часам — побольше кофе, легкую закуску. И чтоб в приемной к тому времени ни одного лишнего!

Слегка обидевшаяся секретарша пожала плечами, исчезла за дверью. Вскоре в кабинет ввалился друг Лузгин: ехидный, опухший и какой-то растрепанный.

— С приездом, начальник. Что-то морда у тебя слишком суровая. И секретутка зверем смотрит. У вас что, неприятности? Кто-нибудь удрал с большим кредитом?

— Привет, Вовян, — сказал Кротов. — Садись и не мельтеши. Много новостей есть, обсудить требуется.

Они уселись на диван. Лузгин поднял брови и кивнул в сторону бара.

— Обойдешься, — сказал банкир. — Кофе пей, кури. А я поем немного, с утра в брюхе ни крошки.

— Со Слесаренко переговорили?

— Угу, — ответил Кротов уже с набитым ртом.

— Бумаги видел?

— Угу.

— Можно посмотреть?

Кротов помотал головой, глотнул кофе.

— Пожрать не даешь спокойно!.. Документы у Слесаренко, он их сам тебе передаст. Договорились завтра утром созвониться.

— А что тянуть? — удивился Лузгин, — Почему бы не сегодня.

— Не спеши, Вова, очень все непросто получается… Ты знаешь, что в этих бумагах?

— Полагаю, компромат какой-то.

— Правильно полагаешь… И как ты думаешь — на кого?

— Понятия не имею, — беззаботно ответил Лузгин. — Главное, что не на нас с тобой, остальное мне по фигу.

— Ой, Вова, не скажи-и! — протянул банкир. — Сейчас я тебя очень крепко удивлю.

— Ну, давай, не тяни… На кого?

Кротов ответил.

Лузгин повалился на спинку дивана, щелкнул пальцами.

— Едрит твою мать! Ну, попались… Ну, вляпались!..

— А еще мне был звоночек, хрен знает от кого. Требуют свернуть операцию на омском заводе.

— Но ты же договорился со Слесаренко!

— Это кто-то другой. И самое хреновое в том, что я не знаю кто. Угрожал, собака, просил передать привет семье. У-у, сволочи, поубивал бы всех! Собственноручно по стенке бы размазал!

Кротов до дрожи сжал кулак, потряс им перед лузгинским носом.

— Слушай, черт с ним, с этим Омском, — раздраженно сказал Лузгин. — Давай подумаем, что нам с Луньковым делать.

— Тебе-то какая печаль? — Лузгин показался Кротову каким-то излишне взвинченным. — Передашь бумаги Золотухину и — свободен.

— Если бы так, Серега… — Лузгин поскреб ногтем по столу. — Дело в том, что Луньков сделал мне предложение.

— Ты что, барышня?

— Заткнись, а? — Друг Вова чуть не подпрыгнул на диване. — Брось ты эти педерастические намеки!.. Луньков предложил мне работать на него. За очень хорошие деньги.

— И ты согласился.

— Еще нет. Но думаю.

— Значит, согласишься. Деньги и в самом деле серьезные?

— Для меня — очень. Я же не банкир, мать твою…

— М-да, дела-делишки… Меня, между прочим, тоже Лунькову сосватали. Филимонов.

— А я-то гадаю: чего это вы на пару к Дмитриевым на поминки заявились? Слушай, а ты Слесаренко про это рассказал?

— Конечно, нет.

Лузгин присвистнул и снова поскреб по столу. Кротов глядел на друга: что-то в его поведении было ненатуральным, неискренним. Кротов знал, что друг Вова есть большой актер, способный менять маски по нескольку раз на дню, но делал это исключительно по собственному желанию, зачастую из простого озорства, а в сегодняшнем его лицедействе было что-то заданное, чужое, и Кротов спросил Лузгина:

— Что случилось, Вова? Договаривай…

— Так, бля, не наливаешь ведь, друг называется!

— Перебьешься, сказал… — Кротов двинул по столу кофейник. — Вот твоя выпивка на сегодня. — Он посмотрел на часы. — Кстати, в три Луньков будет здесь.

Лузгин вскочил, одернул пиджак.

— Все, я сматываюсь.

— А вот и хрен, — сказал Кротов. — Сейчас нажму кнопку, охрана тебя остановит.

— Что, бить будут? — зло спросил Лузгин. — Ну, Кротяра, ты даешь.

— Пока не расскажешь, что к чему, я тебя не выпущу. Хотя, впрочем, почти догадываюсь… Вова, ты уже взял у Лунькова «бабки». Взял?

Лузгин кивнул, развел руками и рухнул задом на диван.

— Пять тысяч «баксов».

— Ну, это семечки, — сказал банкир. — Вернешь с извинениями, и дело с концом.

— Слушай, ты, буржуй зажравшийся! Для тебя пять тысяч «баксов» — это семечки, а для бедного журналиста это огромные деньги, понял? А, во-вторых, этих денег у меня уже нет, — печально закончил свою тираду друг Вова.

— Такие «бабки» за ночь не пропьешь… Отдал кому?

Лузгин кивнул.

— Долги, что ли?

Лузгин помедлил и кивнул снова.

— Надо учиться жить по средствам… Ладно, я тебе займу. Дать сейчас? — Кротов ткнул пальцем за спину, в сторону сейфа.

— Да ладно тебе! — отмахнулся Лузгин. — В принципе, эти «баксы» я могу и не возвращать. Я их уже отработал.

Теперь пришел черед удивляться Кротову.

— Это каким же образом?

— Ну, неважно, Сережа, неважно!.. — Лузгин теперь старательно разглядывал узор на ковре, пошевеливая длинный ворс каблуком. — Я ему пленки продал. Черновую видеозапись передачи с Рокецким.

— А на хрена она Лунькову?

— Какая разница? Ну, настригут там кадров, намонтируют какую-нибудь гадость… Уж если из говна конфетку можно сделать, то из конфетки говно — куда проще…

— Слушай, Серега, это же чистой воды формальность! Что им мешает записать передачу с эфира и потом делать с ней все, что захочется?

— Ты кого сейчас агитируешь: меня или себя?

— Да себя, твою мать! — почти выкрикнул Лузгин. — Ты-то мне на хрен сдался!

— Привет, поговорили, — сказал Кротов. — Нет, трезвый ты еще невыносимее, чем пьяный. Налить?

— Лучше выпусти меня отсюда, — взмолился Лузгин.

Никакого желания видеть луньковскую рожу.

— Нет, Вова, это не дело, — покачал головой банкир.

— Что толку прятаться? Оставайся, разом со всеми покончим. Еще раз предлагаю сто грамм для храбрости.

— Да черт с тобой, наливай…

Пока Кротов звякал стеклом в баре, друг Вова сидел с полуприкрытыми глазами, закинув голову на диванную спинку, молча дымил в потолок.

— Ты знаешь, я ведь Лунькова все-таки прокинул, — сказал Лузгин, когда банкир со стуком поставил перед ним стакан. — Главную пленку я ему так и не дал, он о ней вообще не подозревает.

— Что значит — главную пленку?

— Да так, маленькая шалость наша… Ну, когда передача закончилась, там у нас, как обычно, фуршет. А мы камеры выключать на стали, весь банкет на пленку записан. Ну, шампанское, коньяк, тосты за здравие, анекдоты…

— Рокецкий знал, что запись продолжается?

— Конечно, нет.

— Это подло, Вова.

— Мы же без задних мыслей. Так, на всякий случай. Люди ведут себя раскованно, естественно… Вдруг хороший кадр получится? Слушай, это же обычная телевизионная практика: так сказать, метод скрытой камеры… А ты чего? Я один пить не стану.

— Ну и не пей. Говенный, кстати, этот твой метод. Раньше за такое руки не подавали.

— А сейчас не только свою подадут, но и твою руку оближут, — презрительно сказал Лузгин. — Я им нужен, начальникам. Они на мне карьеры делают. И уж если на то пошло, Серега… Ты думаешь, они ко мне теплые чувства питают за это? Хрена с два. Они меня ненавидят. Но боятся. Бо-ят-ся! И как результат — уважают. Но поверь мне, Серега: стоит только Лузгину выпасть из обоймы: ну там, язык себе откусить или морду искалечить, чтобы в кадр больше не пускали, — они в пять секунд забудут, как его звали, и при удобном случае затопчут на ходу, не глядя. Так что у меня перед ними никаких реальных обязательств. Запомни это, друг Сережа, и в следующий раз поосторожней с выражениями. «Это по-о-одло!». Тоже мне, Махатма Ганди теневой российской экономики! Как я тебя, а? Ну, не сердись, Серега, не куксись, я же тебя люблю, собаку изрядную.

Выпитое виски начало действовать на Лузгина: глаза заблестели, движения стали оживленными, даже нервическими, но Кротов знал, что это — на четверть часа, не более, а потом или резкий спад, или продолжение. «Жалко парня, если все-таки сопьется», — подумал Кротов.

В этот момент распахнулась широко дверь, и в Кабинет отрепетированным шагом вошел депутат Луньков, за ним — худощавый джинсовый «эксперт» Юра. Затем из полумрака тамбура на свет выплыла пухлая бледная физиономия Окрошенкова, директора фонда «Народное доверие».

— Как удачно, право слово! — вскричал Луньков, завидев сидящего на диване Лузгина. — Вся команда в сборе! И какая команда! Да мы с вами горы своротим, не то что губернатора! Не правда ли, Юра? Рад видеть вас вместе, друзья. — Луньков пожал банкиру руку, а телевизионщика обнял за плечи, потом присел рядом.

— Что же вы, Сергей Витальевич, хороших людей в приемной маринуете? — спросил депутат, кивнув на Окрошенкова. — Наш коллега чуть не замерз там под леденящим взглядом вашей секретарши. Впрочем, понимаю: совет в Филях, чисто дружеский тет-а-тет. Так что без обид, господин Окрошенков, без обид! Ну, а вам, уважаемый Владимир Васильевич, я искренне благодарен. Вчера до ночи смотрели ваши пленки — сплошное удовольствие. Вы прекрасный ведущий, Владимир Васильевич, у вас отменная реакция на собеседника. В Москву еще не приглашали?

— Поздно. Староват уже, — с притворной скромностью ответил явно польщенный «кумир».

— Ну, а что касается финала… Что скажете, Юрий Дмитриевич?

— Просто восхитительно, — сказал «эксперт». — Особенно кадр, где Рокецкий жрет бутерброд с икрой, а челядь ему в рот заглядывает. А тосты какие, какие тосты! Прямо-таки «наш дорогой и любимый Леонид Ильич!». Прекрасная работа, Владимир Васильевич, чрезвычайно профессиональная.

— Интересно, — спросил депутат, — они и вправду не догадывались, что камеры не выключены? Поразительное легкомыслие. Нет, а кадр с бутербродом — это шедевр!.. Да не бледнейте вы, Владимир Васильевич, от комплиментов порядочные люди краснеют, а вы бледнеете… Странная реакция.

Луньков искоса посмотрел в лицо Лузгину, вздохнул и ободряюще потрепал его по щеке.