Слуги правосудия

ГЛАВА 1

Тело, обнаженное, землистого цвета, лежит лицом вниз, снег вокруг забрызган кровью. Минус пятнадцать градусов по Цельсию, и буран прошел лишь несколько часов назад. Снежная гладь уходит вдаль в тусклом утреннем свете, и только несколько следов ведут в ближайшее строение из ледяных блоков. Бар. Или то, что сходит за него в этом городишке.

Есть что-то тревожно знакомое в этой вытянутой руке, в линии тела от плеча к бедру. Но вряд ли я знаю этого человека. Я здесь никого не знаю. Это — ледяная дыра на холодной и удаленной планете, которая вообще не соответствует представлениям радчааи о цивилизации. Я оказалась здесь, на этой планете, в этом городишке, только из-за неотложного личного дела. Тела на улице не имеют ко мне никакого отношения.

Иногда я не знаю, почему делаю то, что делаю. Прошло уже столько времени, а я так и не привыкла, что не получаю приказов, чтобы непрестанно им следовать. Поэтому не могу вам объяснить, почему я остановилась и приподняла ногой обнаженное плечо, чтобы увидеть лицо этого человека.

Обмороженную, в крови и синяках, я ее узнала. Ее звали Сеиварден Вендааи, и давным-давно она была одним из моих офицеров, молодым лейтенантом, которая со временем получила повышение и стала командовать другим кораблем. Я думала, она мертва уже тысячу лет, но она здесь, и это неоспоримо. Я присела на корточки и попыталась нащупать пульс, уловить малейшие признаки дыхания.

Еще жива.

Сеиварден Вендааи больше не моя забота и не моя ответственность. И она никогда не входила в круг моих любимых офицеров. Разумеется, я повиновалась ее приказам, и она никогда не превышала полномочий с вспомогательными компонентами, не причиняла вреда моим сегментам (как поступали некоторые офицеры). У меня не было повода думать о ней плохо. Напротив, она отличалась прекрасными манерами образованного человека из хорошей семьи. Конечно, не по отношению ко мне — я была не человеком, а единицей оборудования, частью корабля. Но я никогда не испытывала к ней особой привязанности.

Я поднялась и вошла в бар. Здесь темно, белизна ледяных стен уже давно скрылась под сажей или чем-то похуже. Пахло алкоголем и блевотиной. За высокой стойкой — коротышка из местных: толстая, бледная, с широко расставленными глазами. У грязного стола развалились на стульях три посетителя. Несмотря на холод, на них только брюки и стеганые рубашки: в это полушарие Нильта пришла весна и они наслаждались потеплением. Делают вид, что не видят меня, хотя наверняка заметили еще на улице и понимают, почему я зашла. Вероятно, кто-то из них замешан в случившемся с Сеиварден: она пробыла там недолго — иначе была бы уже мертва.

— Я арендую сани, — сказала я, — и куплю комплект от гипотермии.

Одна из посетителей позади меня усмехнулась и с насмешкой произнесла:

— А ты крута, малышка, как я погляжу.

Я повернулась, чтобы посмотреть на нее, вглядеться в ее лицо. Ростом выше, чем большинство нильтиан, но, как и все они, толстая и бледная. Массой превосходит меня, но я выше, к тому же я значительно сильнее, чем кажусь на вид. Она не осознаёт, с чем играет. Это, вероятно, мужчина, если судить по узору, напоминающему угловатый лабиринт, которым простегана рубашка. Я не вполне уверена. Это не имело бы значения, будь я в пространстве Радча. Радчааи не слишком озабочены проблемой пола, и в языке, на котором они говорят, — моем первом языке — род вообще не находит отражения. Язык, на котором мы говорили сейчас, имеет категорию рода, и я могу нажить неприятности, используя неверные формы. Делу отнюдь не помогало то, что ориентиры, по которым можно определить пол, от места к месту разнились, подчас кардинально, и очень редко были мне хоть немного понятны.

Я решила промолчать. Через пару секунд она внезапно обнаружила нечто интересное на столешнице. Я могла бы убить ее на месте без особых усилий. Мысль мне понравилась. Но сейчас моя первоочередная задача — Сеиварден. Я вновь повернулась к коротышке за стойкой бара.

Неуклюже сутулясь, она сказала — так, будто нас и не прерывали:

— Что это за место, по-твоему?

— Такое, — ответила я, чувствуя себя в безопасности на языковой территории, которая не требовала обозначения рода, — где мне дадут в аренду сани и продадут комплект от гипотермии. Сколько?

— Две сотни шенов. — По крайней мере, вдвое больше обычной цены, можно не сомневаться. — За сани. Снаружи, позади дома. Тебе придется взять их самой. И еще сотня за комплект.

— Полный, — уточнила я. — Неиспользованный.

Она вытащила один из-под стойки, упаковка выглядела неповрежденной.

— За твоим приятелем должок, кстати.

Может быть, ложь. А может, и нет. В любом случае сумма будет взята с потолка.

— Сколько?

— Триста пятьдесят.

Можно попробовать избежать указания на пол бармена. Или попытаться отгадать. В худшем случае вероятность была пятьдесят на пятьдесят.

— А ты доверчивый, — сказала я, предположив, что передо мной мужчина, — дал в долг такому бедолаге. — Я знала, что Сеиварден мужского пола, так что это было легко. Бармен промолчал. — Шестьсот пятьдесят покрывают все?

— Да, — ответил бармен. — В значительной степени.

— Нет, все — целиком и полностью. Мы договоримся сейчас. И если кто-то потом пойдет за мной и потребует большего или попытается меня ограбить, то умрет.

Тишина. Затем кто-то у меня за спиной сплюнул.

— Радчаайская мразь.

— Я — не радчааи. — И это правда. Нужно быть человеком, чтобы считаться радчааи.

— Он — да, — сказал бармен, слегка поведя плечом в сторону двери. — Акцента у тебя нет, но смердишь ты, как радчааи.

— Смердит пойло, которым ты потчуешь посетителей.

Сзади послышались негодующие возгласы. Я полезла в карман, вытащила несколько банкнот и бросила их на стойку.

— Сдачу оставь себе. — Я повернулась, собираясь уйти.

— Лучше, чтоб твои деньги были настоящими.

— Лучше, чтоб твои сани оказались там, где ты сказал. — И я вышла.

Сначала — комплект от гипотермии. Я перевернула Сеиварден. Затем сорвала печать с упаковки, отсоединила трубку от платы и вставила в окровавленный, полузамерзший рот. Как только индикатор на плате загорелся зеленым, я развернула тонкое одеяло, убедилась в том, что оно заряжено, обернула вокруг нее и включила. Затем отправилась за таверну, чтобы взять сани.

Никто меня не поджидал, повезло. Мне пока еще не хотелось оставлять за собой груду тел, я здесь не для того, чтобы причинять неприятности. Притащив сани, положила на них Сеиварден и подумала, не накрыть ли ее еще своей курткой, но в конце концов решила, что вряд ли так будет сильно теплее, чем с одним гипотермическим одеялом. Включив питание саней, я уехала.

Я сняла комнату на окраине города, одну из дюжины двухметровых клетушек из сборного серо-зеленого пластика. Никакого постельного белья, одеяла — за отдельную плату, так же как и обогрев. Я уплатила — я уже растратила достаточно несуразную сумму, вызволяя Сеиварден из снега.

Я постаралась смыть с нее кровь, проверила пульс (все еще есть) и температуру (поднимается). Когда-то я узнала бы, даже не задумываясь, ее внутреннюю температуру, частоту сердечных сокращений, содержание кислорода в крови, уровень гормонов. Я увидела бы любое повреждение, просто пожелав этого. Сейчас я слепа. Ее явно избили — лицо опухло, туловище в кровоподтеках.

В комплект от гипотермии входил самый простой восстановитель, но всего один и только для оказания первой помощи. У Сеиварден могли быть внутренние повреждения или серьезная травма головы, а я могу справиться лишь с порезами или растяжением связок. Если повезет, то мне придется иметь дело только с переохлаждением и синяками. Но у меня не слишком много медицинских знаний, теперь — нет. Я могла поставить лишь диагноз самого общего характера.

Я вставила ей в горло другую трубку. Потрогала снова, кожа больше не казалась холодной и влажной. Цвет, если не считать синяков, возвращался к более естественному смуглому. Я принесла контейнер со снегом, чтобы растаял, и поставила в угол, где, я надеялась, она не опрокинет его, если проснется, а затем вышла, заперев дверь.

Солнце поднялось выше, но светлее, пожалуй, не стало. Сейчас на гладком после вчерашнего бурана снегу виднелось больше следов, и вдалеке маячила пара нильтиан. Я отвезла сани назад к бару, припарковала позади. Никто ко мне не приставал, из темного дверного проема не доносилось никаких звуков. Я направилась в центр города.

Повсюду люди шли по своим делам. Толстые, бледные дети в штанах и стеганых рубашках, заметив меня, перестали бросаться снежками, замерли и вытаращились изумленными глазищами. Взрослые делали вид, что меня не существует, но, проходя мимо, косились. Войдя в магазин, я оставила за спиной то, что считалось здесь дневным светом, и переместилась в полумрак, в прохладу, лишь на пять градусов теплее, чем снаружи.

В магазине стояли и разговаривали люди, человек двенадцать, но, как только я вошла, воцарилась тишина. Осознав, что на лице у меня нет никакого выражения, я с помощью лицевых мышц изобразила нечто неопределенно приятное.

— Чего тебе? — проворчала владелица магазина.

— Я уверена, что эти люди — передо мной, — сказала я, надеясь, что это группа разнополых нильтиан. Ответом была тишина. — Я бы хотела четыре буханки хлеба и кусок жира. А еще два комплекта от гипотермии и два восстановителя общего назначения, если есть такие.

— У меня есть десятки, двадцатки и тридцатки.

— Тридцатки, пожалуйста.

Она сложила мои покупки стопкой на прилавок.

— Триста семьдесят пять. — Откуда-то сзади раздался кашель — с меня опять запросили слишком дорого.

Я заплатила и ушла. Дети все еще толпились, смеясь, на улице. Взрослые по-прежнему проходили мимо так, словно я пустое место. Я сделала еще одну остановку — Сеиварден нужна одежда. Затем я вернулась в комнату.

Сеиварден все еще без сознания, и по-прежнему, насколько я вижу, нет признаков шока. Почти весь снег в контейнере растаял, и я положила в него полбуханки твердого, как кирпич, хлеба, чтобы тот впитал воду.

Травма головы и повреждение внутренних органов опаснее всего. Я открыла два восстановителя, которые только что купила. Подняла одеяло, положила один на живот Сеиварден и смотрела, как он расплылся лужицей, которая вытянулась и застыла прозрачной раковиной. Другой я приложила к той стороне лица, которая выглядела наиболее пострадавшей. Когда он затвердел, я сняла куртку, легла и заснула.

Немногим больше чем через семь с половиной часов Сеиварден пошевелилась, и я проснулась.

— Очнулась? — спросила я. Восстановитель, который я приложила, закрывал один глаз и половину рта, но кровоподтеки и опухоль на всем лице значительно уменьшились. Подумав чуть-чуть, каким должно быть правильное выражение лица, я изобразила его. — Я нашла тебя в снегу, перед баром. Похоже, тебе нужна была помощь. — (Она с трудом выдохнула, но не повернула ко мне головы.) — Ты голодна? — (Ответа нет, лишь отрешенный взгляд.) — Ты ударилась головой?

— Нет, — сказала она тихо, с безвольным, поникшим видом.

— Хочешь есть?

— Нет.

— Когда ты ела в последний раз?

— Не знаю. — Голос ровный, без всяких интонаций.

Я приподняла ее и прислонила к серо-зеленой стене, осторожно, чтобы не навредить, и следя за тем, чтобы она не сползла назад. Сеиварден осталась сидеть, и я медленно, тщательно обходя застывший восстановитель, заправила ей ложкой в рот немного кашицы из размокшего в воде хлеба.

— Глотай, — сказала я, и она повиновалась. Таким образом я скормила ей половину того, что было в миске, а остальное доела сама и принесла еще снега.

Она смотрела, как я кладу в миску вторую половину буханки, но ничего не говорила, лицо по-прежнему оставалось безмятежным.

— Как тебя зовут? — спросила я. Ответа не последовало.

Она приняла кеф, догадалась я. Большинство людей скажут, что кеф подавляет чувства, и он действительно это делает, но не только. Когда-то я могла точно объяснить, как действует кеф, но я уже не та, кем была раньше.

Насколько мне известно, люди принимали кеф, чтобы перестать чувствовать. Или потому, что верили: если избавиться от эмоций, восторжествуют высшая рациональность, совершенная логика, истинная просвещенность. Но так не выходит.

Чтобы извлечь Сеиварден из снега, я затратила время и деньги, какие с трудом могла себе позволить, и ради чего? Предоставленная самой себе, она добудет порцию, или три, кефа, а потом снова заберется в какую-нибудь дыру вроде того грязного бара, где найдет верную смерть. Если это было ее желание, я не имела права ей препятствовать. Но если она хотела умереть, почему не сделала этого аккуратно, не зарегистрировала официально своего намерения и не отправилась к врачу, как сделал бы любой? Я не понимала.

Я очень многого не понимала, и девятнадцать лет, в течение которых я прикидывалась человеком, научили меня не настолько многому, как думалось.