Слуги правосудия

ГЛАВА 15

В какое-то мгновение я снова открыла глаза, подумав, что слышала голоса. Вокруг меня все было голубым. Я попыталась моргнуть и обнаружила, что могу только закрыть глаза и оставить их закрытыми.

Позже я снова открыла глаза, повернула голову вправо и увидела Сеиварден и девочку, сидящих на корточках по обе стороны от доски Тиктик. Значит, я вижу сон или у меня галлюцинации. По крайней мере, у меня больше ничего не болело, что, по размышлении, плохой знак, но я не могла заставить себя встревожиться из-за этого. Я снова закрыла глаза.

В конце концов я проснулась — действительно очнулась и обнаружила себя в маленькой комнате с голубыми стенами. Я лежала в постели, а на скамье рядом сидела Сеиварден, прислонившись к стене, и вид у нее был такой, словно она в последнее время не спала, причем — даже в большей степени, чем обычно.

Я подняла голову. Мои руки и ноги были обездвижены восстановителями.

— Ты очнулась, — сказала Сеиварден.

Я снова опустила голову.

— Где мой рюкзак?

— Здесь. — Она наклонилась и подняла его так, чтобы я увидела.

— Мы — в медицинском центре в Терроде, — догадалась я и закрыла глаза.

— Да. Как думаешь, ты сможешь поговорить с врачом? Потому что я совершенно не могу понять, что она говорит.

Я вспомнила свой сон.

— Ты научилась играть в Тиктик.

— Это другое. — Это был не сон.

— Ты продала флаер. — (Ответа не последовало.) — Ты купила кеф.

— Нет, — возразила она. — Я собирался это сделать. Но когда я проснулся, а ты ушла… — Я услышала, как она неловко поерзала на скамье. — Я собирался найти дилера, но меня встревожило, что ты ушла и я не знал, где ты. Я стал думать, что, может быть, ты меня бросила.

— Ты перестала бы тревожиться, как только приняла кеф.

— Но у меня не было кефа, — заявила она, и это прозвучало на удивление здраво. — А затем я вернулся и узнал, что ты выехала.

— И ты решила найти меня, а не кеф, — сказала я. — Я тебе не верю.

— Я тебя не виню. — Она молчала пять секунд. — Я сидел здесь и думал. Я обвинил тебя в том, что ты ненавидишь меня, потому что я лучше тебя.

— Я ненавижу тебя не поэтому.

Она не обратила на это внимания.

— О милость Амаата, то падение… это я виноват, и я был уверен, что я — покойник, а если бы произошло наоборот, я бы никогда не прыгнул, чтобы спасти чью-то жизнь. Ты никогда не ползала на коленях, чтобы пробиться куда-нибудь. Ты находишься на своем месте потому, что ты охренительно искусна и готова рискнуть всем, чтобы сделать все как надо, а я никогда не стал бы и наполовину таким, как ты, даже если бы ухлопал на это всю жизнь, а я расхаживал тут и думал, что я — лучше тебя, даже полумертвый и совершенно бесполезный для всех, потому что моя семья — древнего происхождения, потому что я лучше от рождения.

— Вот поэтому, — заявила я, — я тебя и ненавижу.

Она рассмеялась, словно я сказала нечто довольно остроумное.

— Если ты готова сделать такое ради того, кого ненавидишь, что бы ты сделала для того, кого любишь?

Я обнаружила, что неспособна ответить. К счастью, вошла врач, широкая, круглолицая, бледная. Увидев меня, она нахмурилась чуть-чуть сильнее.

— Кажется, — сказала она ровным голосом, который звучал бесстрастно, но подразумевал осуждение, — я не понимаю твоего друга, когда он пытается объяснить, что произошло.

Я бросила взгляд на Сеиварден, которая, беспомощно махнув рукой, сказала:

— Ничего из ее слов не понимаю. Я старался изо всех сил, и целый день она смотрит на меня так, будто я — биологические отходы, в которые она наступила.

— Наверное, это просто ее обычное выражение. — Я снова повернула голову к врачу. — Мы упали с моста, — объяснила я.

Выражение лица доктора не изменилось.

— Вы оба?

— Да.

Последовала минута невозмутимого молчания, а затем:

— Быть нечестным со своим врачом невыгодно. — И затем, когда я не ответила: — Ты — не первый турист, который вошел в запретную зону и получил травмы. Однако ты первая, кто заявляет, что упала с моста и выжила. Не знаю, то ли восторгаться твоим бесстыдством, то ли сердиться, что держишь меня за такую дуру.

Я не ответила. Что бы я ни придумала, это не даст такого удовлетворительного объяснения моим травмам, как чистая правда.

— Военнослужащие должны регистрироваться по прибытии в систему, — продолжала врач.

— Помнится, слышала об этом.

— Ты зарегистрировалась?

— Нет, потому что не служу ни в каких вооруженных силах. — Не совсем ложь. Я не военнослужащая, я часть оборудования. Одинокий, бесполезный фрагмент оборудования.

— Это учреждение не располагает оснащением, — сказала врач чуть более строгим тоном, чем минутой раньше, — необходимым для таких имплантатов и расширений, которые у тебя, очевидно, имеются. Я не могу прогнозировать результаты процессов заживления, которые запрограммировала. Тебе следует показаться врачу, когда вернешься домой. В Джерентэйт. — Последнее прозвучало с легким скепсисом, намеком на ее недоверие.

— Я намерена отправиться прямо домой, как только выйду отсюда, — сказала я, но про себя подумала, не сообщила ли о нас врач как о возможных шпионах. Решила, что нет, — если бы она это сделала, то, вероятно, не выказывала бы подозрений, а просто дожидалась бы, пока власти нами займутся. Значит, она этого не сделала. Почему?

Вероятная причина этого заглянула в палату и радостно воскликнула:

— Брэк! Ты проснулась! Дядя — на уровне прямо над этим. Что случилось? Твой друг вроде бы говорил, что ты прыгнула с моста, но это невозможно. Ты чувствуешь себя лучше? — Девочка вошла в комнату. — Здравствуйте, доктор, с Брэк будет все в порядке?

— С Брэк все будет прекрасно. Восстановители должны отпасть завтра. Если все пройдет как надо. — Приободрив нас так, она вышла из палаты.

Девочка села на край моей постели.

— Твой друг — никудышный игрок в Тиктик. Я рада, что не научила его, как играть на деньги, а то у него не осталось бы денег на лечение. А ведь это твои деньги, правда? От флаера.

Сеиварден нахмурилась.

— Что? Что она говорит?

Я решила проверить содержимое своего рюкзака при первой возможности.

— Он отыграл его в шашки.

Судя по выражению лица, девочка этому совсем не поверила.

— Тебе, знаешь ли, действительно не стоило ходить под мост. Я знаю кое-кого, так у него есть друг, кузен которого пошел под мост, а кто-то уронил кусок хлеба, он летел очень быстро, ударил ему в голову, разбил череп, дошел до мозга и убил его.

— Мне так понравилось пение твоей кузины. — Я не хотела возвращаться к обсуждению того, что произошло.

— Правда, она чудесная? О! — Она повернула голову, словно что-то услышала. — Мне нужно идти. Я приду к тебе еще!

— Буду весьма признательна, — сказала я, и она выскочила за дверь. Я посмотрела на Сеиварден. — Сколько это стоило?

— Примерно столько, сколько вышло за флаер, — сказала она, чуть наклонив голову, может быть смутившись, может быть, отчего-то еще.

— Ты брала что-нибудь из моего рюкзака?

Она снова подняла голову.

— Нет! Клянусь. — (Я не ответила.) — Ты мне не веришь. Я тебя не виню. Ты сможешь проверить, как только руки высвободятся.

— Я проверю. И что тогда?

Она нахмурилась, не понимая. И несомненно, она не понимала — она зашла так далеко, что (ошибочно) сочла меня человеком, достойным уважения. Казалось, она не дошла до сути: не подумала, что может и не быть такой уж важной персоной, чтобы Радч направил за ней офицера по особым поручениям.

— Мне никогда не поручали отыскать тебя, — сказала я. — Я обнаружила тебя совершенно случайно. Насколько мне известно, тебя никто не ищет. — Жаль, что я не могла пошевелить рукой, отмахнуться от нее.

— Тогда зачем ты здесь? Это не подготовка к аннексии, их больше нет. Так мне сказали.

— Аннексий больше нет, — согласилась я. — Но дело не в этом. Дело в том, что ты можешь поступать, как тебе нравится, у меня нет приказа доставить тебя назад.

Сеиварден размышляла над этим шесть секунд, а потом сказала:

— Я пытался соскочить до этого. Я и в самом деле соскочил. На той базе, куда я попал, была программа: если соскакиваешь, дают работу. Один из их сотрудников затащил меня туда, и вычистил, и рассказал про сделку. Работа дерьмовая, сделка полная чушь, но с меня было довольно. Я подумал, что с меня хватит.

— И сколько удалось продержаться?

— Неполных шесть месяцев.

— Ты понимаешь, — сказала я, помолчав две секунды, — почему у меня на этот раз совершенно нет доверия к тебе?

— Поверь мне, я понимаю. Но это — по-другому. — Она наклонилась вперед и очень серьезно произнесла: — Ничто так не очищает помыслы, как идея приближающейся смерти.

— Это воздействие часто носит временный характер.

— Они, на той базе, говорили, что могут дать мне кое-что такое, чтобы кеф никогда на меня не действовал. Но сначала я должен разобраться с тем, что заставило меня принимать его, потому что в противном случае я бы просто нашел что-то другое. Полная чушь, но, если бы я правда хотел, я бы сделал это тогда.

В доме Стриган она говорила, будто причина, по которой она начала принимать кеф, была простой и ясной.

— Ты сказала им, почему начала это? — (Она не ответила.) — Ты сказала им, кто ты?

— Конечно нет.

Я догадалась, что эти два вопроса были в ее сознании одним и тем же.

— Ты смотрела смерти в лицо там, в Гарседде.

Она чуть заметно вздрогнула.

— И все изменилось. Я очнулся, и все, что у меня осталось, — это прошлое. Тоже не очень хорошее, никто не хотел говорить мне, что произошло, все были такими вежливыми и жизнерадостными, и все это было фальшью. Я не видел для себя никакого будущего. Послушай. — Она подалась вперед с сосредоточенным видом, дыхание ее несколько участилось. — Ты здесь — одна, сама по себе, — очевидно, потому, что ты для этого подходишь, иначе тебя не послали бы. — Она замолчала, быть может из-за мысли, кто для чего подходит и кого куда послали, но затем выкинула это из головы. — Но в конце концов, ты можешь вернуться в Радч и найти людей, которые знают тебя, которые помнят тебя лично, место, которое тебе подходит, даже если ты не всегда там живешь. И куда бы ты ни отправилась, ты по-прежнему остаешься частью этой системы, и, даже если никогда не вернешься, ты всегда знаешь, что она там. Но когда открыли тот отсек временной приостановки жизнедеятельности, все, кто когда-либо испытывал ко мне личный интерес, были мертвы уже семьсот лет. Возможно, дольше. Даже… — Ее голос задрожал, и она остановилась, уставившись в какую-то точку за мной. — Даже корабли.

Даже корабли.

— Корабли? Не только «Меч Настаса»?

— Мой… первый корабль, на котором я служил. «Справедливость Торена». Я думал: возможно, если бы я сумел найти, где его разместили, я смог бы отправить послание и… — Она отрицательно махнула рукой, будто стирая остаток фразы. — Он исчез. Около десяти лет назад… постой-ка… Я потерял счет времени. Около пятнадцати лет назад. — (Ближе к двадцати.) — Никто не смог сказать мне, что случилось. Никто не знает.

— А какие-нибудь из кораблей, на которых ты служила, испытывали к тебе особенно нежные чувства? — спросила я старательно-ровным голосом. Безразличным.

Она моргнула. Выпрямилась.

— Странный вопрос. У тебя есть опыт общения с кораблями?

— Да, — ответила я, — как ни странно.

— Корабли всегда привязаны к своим капитанам.

— Не так, как раньше. — Когда некоторые корабли сходили с ума из-за смерти своих капитанов. Это было очень, очень давно. — И кроме того, у них есть любимцы. — Хотя любимец не обязательно знает об этом. — Но это не имеет значения, не так ли? Корабли — не люди, и они созданы, чтобы служить, быть привязанными, как ты выразилась.

Сеиварден нахмурилась.

— Сейчас ты рассердилась. Ты хорошо это скрываешь, но ты рассердилась.

— Ты горюешь по своим кораблям, — спросила я, — потому, что они мертвы? Или потому, что эта утрата означает, что их здесь нет и ты не чувствуешь связи с ними, не чувствуешь, что о тебе заботятся? — (Молчание.) — Или ты думаешь, что это одно и то же? — (По-прежнему нет ответа.) — Я отвечу на собственный вопрос: ты никогда не была любимицей ни одного корабля, на котором служила. Ты не веришь, что это возможно — чтобы у корабля были любимцы.

Глаза Сеиварден округлились — может, от удивления, может, от чего-то еще.

— Ты знаешь меня слишком хорошо, чтобы я поверил, что ты здесь не из-за меня. Я считал так с той минуты, как только действительно над этим задумался.

— Значит, это произошло не так уж давно, — заметила я.

Она проигнорировала это.

— Ты — первая, с тех пор как открылся тот отсек, кто кажется мне знакомым. Словно я узнаю тебя. Словно ты узнаёшь меня. Я не понимаю, отчего это так.

Я-то, конечно, понимала. Но это был неподходящий момент сказать об этом, объяснить, когда я обездвижена и уязвима.

— Я заверяю тебя, что я здесь — не из-за тебя. Я здесь по личному делу.

— Ты спрыгнула с того моста за мной.

— И я не стану причиной, по которой ты завяжешь с кефом. Я не беру ответственности за тебя. Ты сделаешь это сама. Если ты на самом деле собираешься это сделать.

— Ты прыгнула с того моста за мной. Упала с трехкилометровой высоты. Даже выше. Это… это… — Она умолкла, качая головой. — Я остаюсь с тобой.

Я закрыла глаза.

— В тот миг когда я хотя бы подумаю, что ты снова собираешься у меня украсть, я переломаю тебе ноги и брошу, и ты увидишь меня снова только в случае совершенно невероятного совпадения. — Хотя для радчааи совпадений как таковых не бывает.

— С этим не поспоришь.

— Я бы не рекомендовала.

Она хохотнула, а затем умолкла на пятнадцать секунд.

— Тогда скажи мне, Брэк, — сказала она после, — если ты здесь по личному делу и я тут ни при чем, почему в твоем рюкзаке один из гарседдианских пистолетов?

Восстановители удерживали мои руки и ноги так, что они были абсолютно неподвижны. Я не могла даже оторвать от кровати плечи. Врач ворвалась в палату, ее бледное лицо было залито краской гнева.

— Лежи смирно! — воскликнула она, и затем повернулась к Сеиварден. — Что ты сделал?

Это Сеиварден поняла и беспомощно развела руками.

— Нет! — горячо ответила она на том же языке.

Врач нахмурилась, и указала на Сеиварден рукой с одним отставленным в сторону пальцем. Сеиварден выпрямилась, возмущенная этим жестом, который для радчааи был гораздо оскорбительнее, чем это считалось здесь.

— Будешь мешать, — сурово заявила врач, — пойдешь вон! — Затем она повернулась ко мне. — А ты будешь лежать смирно и лечиться как следует.

— Да, доктор. — Я ослабела от того очень небольшого движения, которое мне удалось осилить. Сделала вдох, стараясь успокоиться.

Это, казалось, смягчило ее. Она наблюдала за мной минуту, несомненно видя, что происходит с моим пульсом и дыханием.

— Если ты не можешь прийти в норму, я могу дать тебе лекарство. — (Предложение, вопрос, угроза?) — Я могу заставить его, — тут она бросила взгляд на Сеиварден, — уйти.

— Не нужно.

Врач скептически хмыкнула и вышла из палаты.

— Мне очень жаль, — сказала Сеиварден, когда врач ушла. — Это было глупо. Мне следовало подумать, прежде чем говорить. — (Я не ответила.) — Когда мы оказались внизу, — продолжила Сеиварден, словно это было логически связано с тем, что она сказала до этого, — ты была без сознания. И очевидно, получила серьезные травмы. Я боялся тебя двигать, потому что не мог понять, сломаны ли кости. У меня не было никакой возможности позвать на помощь, но я подумал: может, у тебя есть что-нибудь, чтобы выбраться наверх, или восстановители первой помощи; но, конечно, это было глупо, твоя броня не убралась, поэтому я и понял, что ты жива. Я взял наладонник из твоей куртки, но не было сигнала, и мне пришлось подняться наверх, прежде чем я смог с кем-то связаться. Когда я спустился вниз, брони не было, и я испугался, что ты умерла. Все по-прежнему на месте.

— Если пистолет исчез, — сказала я спокойно и бесстрастно, — я переломаю не только твои ноги.

— Он там, — настаивала она. — Но ведь это просто не может быть личным делом, так ведь?

— Это личное. — Просто со мной личное затрагивало очень многих других. Но как я могла это объяснить, не раскрывая больше, чем хотела сейчас?

— Расскажи мне.

Это было неудачное время. Неподходящий момент. Объяснять пришлось бы очень многое, особенно потому, что знания Сеиварден о том, что случилось за последнюю тысячу лет, наверняка были обрывочными и поверхностными. Произошло столько событий, о которых она ничего не знает, и разъяснение их потребует немало времени, прежде чем я доберусь до того, кто я и что намереваюсь сделать.

Эти события имели огромное значение. Не осмыслив их, как могла Сеиварден вообще в чем-то разобраться? Не зная их, как она поймет, почему все поступали так, а не иначе? Если бы Анаандер Мианнаи не ответила с такой яростью на действия гарседдиан, стала бы она делать то, что наделала за тысячу лет после этого? Если бы лейтенант Оун никогда не слышала о событиях на Айми, которые произошли двадцать пять лет назад, поступила бы она так или нет?

Когда я представляла себе, как солдат «Милосердия Саррса» решила не выполнять приказ, я видела ее одним из вспомогательных компонентов. Она была номером Один подразделения Амаат «Милосердия Саррса», его старшим бойцом. Но она являлась человеком, и у нее было имя помимо места на корабле, помимо Один Амаат Один «Милосердия Саррса». Но мне не приходилось видеть запись, я никогда не видела ее лица.

Она была человеком. Она терпела события на Айми — возможно, даже приводила в исполнение безнравственные требования самого губернатора, когда ей приказывали. Но в то мгновение нечто изменило все. Нечто оказалось для нее последней каплей.

Что же это было? Быть может, вид Рррррр, мертвого или умирающего? Я видела фотографии Рррррр — длинные, как змея, покрытые шерстью, со многими конечностями; говоря, рычат и лают, — и людей, связанных с ними, которые могут говорить на этом языке и понимают его. Это Рррррр столкнули Один Амаат Один «Милосердия Саррса» с дороги, по которой она шла? Может, ее так взволновала угроза нарушения договора с Пресгер? Или мысль об убийстве множества беспомощных людей? Если бы я знала о ней больше, наверное, я смогла бы понять, почему в это мгновение она решила, что лучше погибнуть.

Я почти ничего не знала о ней. Вероятно, умышленно. Но даже то немногое, что было известно мне, та малость, что знала лейтенант Оун, оказали на меня влияние.

— Тебе кто-нибудь рассказывал о том, что случилось на базе Айми?

Сеиварден нахмурилась.

— Нет. Расскажи мне.

Я рассказала. О развращенном губернаторе так далеко от всего в пространстве Радча, которая препятствовала Базе или любому из кораблей сообщить о том, что она делает. О корабле, который прибыл туда однажды, — они предположили, что это человеческое судно, никто и представления не имел ни о каких пришельцах в этих краях, и он, очевидно, не был радчаайским и стал подходящей целью. Я рассказала Сеиварден все, что знала о солдатах с «Милосердия Саррса», которые поднялись на борт неизвестного корабля с приказом захватить его и убить всех, кто окажет сопротивление или явно не подходит для превращения во вспомогательные компоненты. Я знала немногое: как только подразделение Один Амаат высадилось на чужом судне, его номер Один отказалась следовать приказам. Она убедила остальных солдат Амаат Один последовать за ней, они дезертировали к Рррррр, и вывели судно за пределы досягаемости.

Сеиварден насупилась еще больше, и, когда я закончила, она заявила:

— Итак, ты говоришь мне, что губернатор Айми была абсолютно развращена. И каким-то образом у нее оказались коды доступа, чтобы помешать Базе Айми сообщить о ней. Как такое возможно?

Я не ответила. Либо очевидное заключение придет ей в голову, либо она неспособна это понять.

— И как могли тесты привести ее на эту должность, если она была способна на такое? Это невозможно. Конечно, — продолжала Сеиварден, — все остальное следует из этого, не так ли? Коррумпированный губернатор назначает продажных чиновников, не обращая внимания на результаты испытаний. Но капитаны, которые там базировались… нет, это невероятно.

Она не сможет этого понять. Мне не следовало говорить вообще ничего.

— Когда тот солдат отказалась убивать Рррррр, которые пришли в эту систему, когда она убедила остальных из своего подразделения поступить так же, она создала положение, которое невозможно было долго скрывать. Рррррр могли соорудить собственный шлюз, поэтому губернатор не сумела помешать им удрать. Им нужно было сделать всего лишь один прыжок до следующей населенной системы и рассказать свою историю. Именно так они и поступили.

— Почему кто-то вообще озаботился этими Рррррр? — Сеиварден никак не могла приспособить горло для произнесения этого звука. — Серьезно? Они так называются?

— Так они сами себя называют, — объяснила я максимально терпеливо. Когда это произносит Рррррр или один из их переводчиков-людей, это звучит как продолжительное рычание, не слишком отличающееся от любого другого их слова. — Это, пожалуй, трудно произнести. Большинство людей просто произносят длинный звук р.

— Рррррр, — сказала Сеиварден в порядке эксперимента. — Звучит все равно странно. Так почему кому-то было дело до Рррррр?

— Потому что Пресгер заключили с нами договор на основе своего решения признать людей Существенными. Убийство Несущественного — это ничто для Пресгер, и насилие среди представителей одних и тех же видов для них ничего не значит, но беспорядочное насилие в отношении других Существенных видов неприемлемо. — Это не означает, что не позволено никакое насилие, но все зависит от определенных условий, ни одно из которых не поддается осмыслению для большинства людей, поэтому самое безопасное — просто избегать его вообще.

Сеиварден хрипло выдохнула, фрагменты пазла встали на свои места.

— И потом, — продолжила я, — целое подразделение Один Амаат «Милосердия Саррса» дезертировало к Рррррр. Они оказались вне досягаемости, в безопасности с чужаками, но перед радчааи они были виновны в измене. Было бы лучше оставить их там, где они оказались, но, вместо этого, Радч потребовал их выдачи, чтобы казнить. И несомненно, Рррррр не хотели этого делать. Подразделение Один Амаат Один спасло их жизни. Отношения в течение нескольких лет были очень напряженными, но в конце концов они пошли на компромисс. Рррррр выдали старшего солдата подразделения, которая начала мятеж, в обмен на неприкосновенность остальных.

— Но… — Сеиварден умолкла.

Через семь секунд тишины я сказала:

— Ты думаешь, что, несомненно, она должна была умереть: неповиновение недопустимо по очень важным причинам. Но ее измена разоблачила коррупцию губернатора Айми, которая иначе продолжалась бы, так что в конечном счете она оказала Радчу услугу. Ты думаешь о том, что даже глупец прекрасно понимает, что не стоит во всеуслышание осуждать правительственного чиновника. И ты думаешь, что, если того, кто во всеуслышание осудил нечто явно дурное, наказывают просто за то, что он заговорил, цивилизация окажется в тяжелом положении. Заговорит только тот, кто будет готов отдать за это свою жизнь, и… — Я помедлила. Сглотнула. — Готовых на это не много. Ты, вероятно, думаешь, что лорд Радча оказалась в трудном положении, решая, как тут поступить. Но также и о том, что эти обстоятельства действительно были исключительными, а Анаандер Мианнаи является, в конце концов, последней инстанцией и могла бы простить ее, если бы пожелала.

— Я думаю, — сказала Сеиварден, — что лорд Радча могла бы просто позволить им остаться с Рррррр и не влезать в эту неразбериху.

— Она могла, — согласилась я.

— Я также думаю, что, будь я на месте лорда Радча, я бы ни за что не выпустил эту новость за пределы Айми.

— Ты бы, возможно, использовала коды доступа, чтобы помешать кораблям и базам говорить об этом. Ты бы запретила любым гражданам, которым это стало известно, рассказывать что-либо.

— Да. Я так и сделал бы.

— Но тем не менее поползли бы слухи. — Хотя эти слухи были бы неизбежно смутными и распространялись бы медленно. — И ты не смогла бы преподать хороший урок всем, иначе как выстроив почти всю администрацию Айми на главной площади базы и перестреляв их одного за другим. — И конечно, цельная личность Сеиварден думала об Анаандер Мианнаи как о цельной личности, которая могла сомневаться в таких вопросах, но затем выбрать единый образ действия, не вступая в конфликт с самой собой. А за дилеммой Анаандер Мианнаи стояло гораздо больше, чем ухватила Сеиварден.

Сеиварден молчала четыре секунды, а затем сказала:

— А теперь я тебя опять разозлю.

— Неужели? — спросила я сухо. — Ты от этого не устаешь?

— Устаю. — Просто. Серьезно.

— Губернатор Айми была родовитой и благовоспитанной, — сказала я и назвала ее клан.

— Никогда о них не слышал, — сказала Сеиварден. — Много чего изменилось. И теперь случается вот такое. Думаешь, здесь нет связи? Только начистоту.

Я отвернулась, не поднимая головы. Не рассердилась, просто очень, очень устала.

— Ты имеешь в виду, что ничего такого не произошло бы, если выскочки-провинциалы не делали бы так быстро карьеру. Если бы губернатор Айми была из действительно качественной семьи.

Сеиварден хватило на то, чтобы промолчать.

— А если честно: ты никогда не знала никого из рожденных лучшими, кто получал назначения или повышения сверх их способностей? Кто ломался под давлением? Вел себя недостойно?

— Не до такой степени.

Разумно. Но ей оказалось удобнее забыть, что Один Амаат Один «Милосердия Саррса» — человек, не вспомогательный компонент, тоже выскочка по ее определению, — был частью перемен, о которых она говорила.

— Выскочки-провинциалы и то, что произошло на Айми, — это результаты одних и тех же событий, а не причина и следствие.

Она задала очевидный вопрос:

— Что же стало причиной?

Ответ был слишком сложным. Как издалека следует начать? Это началось в Гарседде. Это началось, когда лорд Радча размножила себя и вознамерилась завоевать весь космос, занятый людьми. Это началось, когда был построен Радч. И еще дальше вспять.

— Я устала, — сказала я.

— Конечно, — отозвалась Сеиварден, более уравновешенно, чем я ожидала. — Мы можем поговорить об этом позже.