Слуги света, воины тьмы

1 Близнецы-никто

Близнецам Постам — Элиоту и Фионе — завтра исполнялось пятнадцать, и с ними никогда не происходило ничего интересного. Они жили вместе с бабушкой и прабабушкой, и те держали их в ежовых рукавицах и ограждали от окружающего мира.

Элиот пододвинул к комоду пластиковый ящик из-под молочных бутылок, встал на него и посмотрел в зеркало. Разглядывая копну своих всклокоченных черных волос, он недовольно хмурился. После стрижки «под горшок» волосы отросли неровно. Хорошо, что хотя бы торчащие уши были прикрыты. И все-таки он выглядел диковато.

Элиот расчесал волосы пятерней, и они легли ровнее, но противные вихры тут же появились снова.

Если бы только у него был гель для укладки волос… Но существовало правило, запрещающее пользоваться фирменными шампунями, покупным мылом и прочими «предметами роскоши». Все это прабабушка изготавливала дома своими руками. Ее мылом, конечно, можно было вымыться (порой грязь сходила вместе с верхним слоем кожи), но все же Элиоту недоставало многого из того, что продавалось в парфюмерных магазинах.

Он бросил взгляд на листки бумаги, приклеенные скотчем к двери его комнаты. Сто шесть бабушкиных правил регулировали всю жизнь, каждый вдох и выдох.

Отсутствие геля для укладки волос диктовалось правилом номер восемьдесят девять.

К счастью, хоть к туалетной бумаге это правило не относилось.

Будильник, стоявший на комоде, издал ржавый скрежет. Десять часов утра. Через сорок минут во «Всеамериканском дворце пиццы» начиналась вторая смена. Элиот с трудом удержался, чтобы не поежиться. Он уже представлял себе вязкую патоку и жирный соус с перечной мятой, запах которых въедался в кожу.

Мальчик схватил со стола стопку листков — выполненное домашнее задание — и несколько раз сжал и разжал затекшие пальцы правой руки. Он писал всю ночь, но не жалел об этом. И гордился докладом о войне тысяча восемьсот двенадцатого года.[1]

Бабушка наверняка поставит ему «А».[2]

Его мысли о Чесапикской кампании и «звездно-полосатом флаге»[3] тут же улетучились, когда мимо дома проехала машина. В комнату Элиота на третьем этаже долетели мощные звуки, вырывавшиеся из динамиков радиоприемника.

Музыка пронзила его насквозь, прогнала мысли о домашнем задании, пицце, правилах, и на миг он стал кем-то другим: героем посреди бурного моря. Грохотали орудия, ветер завывал в парусах…

Машина проехала, музыка стихла. Элиот все бы отдал за собственный радиоприемник.

«Музыка отвлекает», — не уставала повторять бабушка. Естественно, на этот счет также имелось правило.

От этого могло стошнить. От всех бабушкиных правил могло стошнить. Элиот никогда не получал то, чего ему хотелось. Кроме книг, конечно.

Три стены в его комнате на деле не были стенами. От пола до потолка возвышались книжные шкафы, поставленные здесь прабабушкой в незапамятные времена — должно быть, еще в докембрии.

Две тысячи пятьдесят девять томов стояли вдоль стен маленькой спальни: красные корешки, переплеты из серой ткани, суперобложки с потускневшими золотыми буквами. Книги пахли заплесневелой бумагой и старой кожей. Это был запах древности, почтенный и основательный.[4]

Элиот провел рукой по корешкам книг. Джейн Остин… Платон… Уолт Уитмен. Он любил свои книги. Сколько раз он ускользал в иные страны, в давно прошедшие века, где его спутниками становились яркие персонажи.

Жаль, что его собственная жизнь не была такой же интересной.

Элиот подошел к двери и собрался было выйти из комнаты, но задержался перед листками бумаги, на которых излагались бабушкины правила. Мальчик сердито уставился на них. Он знал, что одно, самое главное, здесь отсутствует, правило номер ноль: «Никаких исключений из правил».

Вздохнув, Элиот повернул ручку и толкнул дверь.

Свет из комнаты пролился в темный коридор. В то же самое мгновение появился второй прямоугольник света. Открылась дверь соседней комнаты, и в коридор выглянула сестра Элиота Фиона. На ней было зеленое полосатое платье с потрепанным замшевым пояском и сандалии со шнуровкой до середины голени.

Говорили, что они похожи друг на друга, но Фиона была ростом пять футов и пять дюймов, а Элиот — всего пять футов и три дюйма. И хотя Фиона была его сестрой-двойняшкой, она сильно отличалась от Элиота. Понурая, с опущенными плечами, она переставляла ноги так, словно они были слеплены из вареной лапши. Волосы вечно лезли ей в глаза, если только девочка не собирала их в хвостик. И еще Фиона грызла ногти.

Она появилась в коридоре в ту же самую секунду, что и Элиот. Сестра всегда подчеркивала эту синхронность, чтобы досадить ему. Согласно распространенному мифу, у близнецов одинаковые мысли и «зеркальные» движения — то есть они практически один человек в двух лицах.

Но скорей всего, сестрица просто подслушивала, дожидаясь, когда скрипнет дверь комнаты брата. Что ж, Элиота на это не купишь.

— Какой-то ты бледный, — заметила Фиона с притворным сочувствием. — Подцепил naegleria fowleri?

— Я не купался, — ответил Элиот. — Так что, может быть, это не я, а ты подцепила в воде амеб, пожирающих головной мозг.

Он тоже читал третий том «Редких неизлечимых паразитарных болезней».

Это была их любимая игра — «словарные дразнилки».

— Лакшмир, — добавил Элиот, окинув сестру презрительным взглядом.

Дразнилка получилась что надо: персонаж из произведения тринадцатого века «Хроники Твиксбери» Валдена лю Бура. Лакшмир был злобным карликом, зараженным чумой, любителем топить несчастных щенков.

Книга «Твиксбери» пылилась на верхней полке книжного шкафа, стоявшего в коридоре. Сестра ну никак не могла прочесть ее.

Фиона проследила за взглядом брата и улыбнулась.

— Ты перепутал, — объявила она. — Я — благородный Гмеетелло, господин Лакшмира. А Лакшмир — это ты.

Значит, все-таки читала. Ладно. Все равно счет ноль — ноль. Фиона прищурила глаза.

— Иногда, младший братик, — замурлыкала она, — твои умственные способности очень тяжело переносить. И мне кажется, что для всех было бы легче, если бы ты оказался на Тристан да Кунья.

Тристан да Кунья? Это еще что такое?

— Использовать иностранные слова нечестно, — упрекнул сестру Элиот.

Фиона была наделена способностями к языкам, а Элиот — нет. Но между ними существовала договоренность: она не употребляет иностранных слов, а он не придумывает новых. У Элиота имелся особый талант изобретать яркие, но бессмысленные термины, которых не было ни в одном словаре.

— А это вовсе не иностранное слово, — возразила Фиона, довольно улыбнувшись.

Элиот поверил ей. Играя в «словарные дразнилки», они никогда не жульничали. Он попробовал догадаться. Тристан… Это же рыцарь из легенды? Или, может быть, замок? Фиона вечно листала журналы о путешествиях. Скорее всего, второе.

— Да, — проговорил Элиот с притворной иронией. — За его стенами я мог бы надежно спрятаться от твоей физиономии.

Фиона часто заморгала.

— Неплохо, — кивнула она. — Но совершенно неверно. Тристан да Кунья — это остров в Южной Атлантике, в тринадцати тысячах миль от ближайшей обитаемой суши. Население — двести восемьдесят человек. А официальная валюта там, кажется, картошка.

Элиот сдался.

— Ладно, ты победила, — буркнул он. — Подумаешь! Я просто тебе уступил. Кстати, поздравляю тебя с наступающим днем рождения.

— Ты никогда никому не уступаешь, — хихикнула Фиона. — И тебя с наступающим.

— Пошли, — буркнул Элиот и протиснулся мимо сестры.

Фиона догнала его и проскользнула вперед. Еще тысячи томов стояли на полках вдоль обеих стен коридора, от паркетного пола до отштукатуренного потолка, испещренного пятнами от протечек.

Они вошли в столовую и зажмурились, пока глаза привыкали к свету. За витражным окном виднелось кирпичное здание на противоположной стороне улицы и тусклая полоска неба, рассеченного электрическими проводами. К окну с обеих сторон примыкали книжные шкафы.

Прабабушка Сесилия сидела за обеденным столом и писала письма своим многочисленным кузинам и кузенам. Ее тонкая, словно сделанная из пергамента, кожа была покрыта паутиной морщинок. Коричневое платье, стоячий воротник, застегнутый на все пуговки, — вид у нее был такой, словно она сошла с пластинки дагеротипа.

Сесилия поманила детей к себе и обняла Фиону. Элиота она тоже обняла и присовокупила к этому суховатый поцелуй.

Руки у Сесилии дрожали, когда Элиот обнял ее в ответ. Он сделал это осторожно, боясь, что сломает прабабушку, как будто она хрупкий предмет. Сто четыре года — с таким возрастом не шутят.

Элиот любил прабабушку. У нее всегда находилось время выслушать его, чем бы она при этом ни занималась.

— Доброе утро, мои милые, — прошептала Сесилия. Ее голос был подобен шуршанию осенних листьев.

— Доброе утро, Си, — ответили в унисон правнуки. Элиот бросил быстрый взгляд на сестру. Опять она за свое — демонстрирует синхронность. Просто мечтает вывести его из себя.

Сесилия погладила руку мальчика и кивком указала на стопку бумаги у края стола.

— Вчерашнее домашнее задание.

Фиона, которая стояла ближе к столу, первая схватила листки. Просмотрев несколько верхних, она нахмурилась и протянула их брату.

— Твое.

И продолжала просматривать листки дальше.

Элиот взял исписанные страницы, раздраженный тем, что сестра увидела его отметку раньше, чем он сам.

В верхнем углу на первой странице сочинения, написанного на прошлой неделе и посвященного мемориалу Томаса Джефферсона, красовалось крупное «С» с плюсом. Рядом с отметкой было сделано примечание: «Тема недурна. Изложение небезошибочно. Написано скорее на языке аборигенов, чем на английском».

Элиот поморщился. Ведь он так старался. У него в голове было столько идей, но когда он начал переносить их на бумагу, все перепуталось.

Он посмотрел на Фиону. Ее оливковая кожа побледнела. Элиот шагнул ближе к сестре и увидел на первой страничке ее работы жирное «С» с минусом.

— Мои идеи, оказывается, «любительские», — прошептала Фиона.

— Это ничего, — утешил ее Элиот. — Ночью вместе все перепишем.

Фиона кивнула. Она принимала оценки слишком близко к сердцу, не так, как брат. Ей словно хотелось что-то доказать бабушке, а Элиот уже давно отказался от попыток соответствовать бабушкиным ожиданиям. Угодить ей было невозможно. Порой ему просто хотелось, чтобы она оставила их в покое.

— Вместе или по отдельности, — сказала бабушка, — но я надеюсь, что это будет переписано сегодня. Кроме того, вы получите новое задание.

— Доброе утро, бабушка, — поздоровался Элиот.

Ее они всегда называли не иначе как «бабушка». Не «Одри», не «бабуля» — никаких ласковых слов и имен; с ними можно было обратиться к Сесилии. Не то чтобы это запрещалось, но им просто не приходило в голову назвать бабушку по-другому. Только этот титул отражал ее непререкаемый авторитет.

Бабушка была стройна, отличалась идеальной осанкой и гордо возвышалась над внуками, хотя ее рост равнялся всего лишь шести футам. Серебристые волосы, подстриженные коротко, по-военному, ни единой морщинки на оливковой коже лица — а ведь бабушке уже исполнилось шестьдесят два. На ней была клетчатая, наглухо застегнутая фланелевая рубашка, джинсы и ботинки с металлическими носами. Смотрела она на внуков, по обыкновению, с иронией.

Она вручила им странички с новым домашним заданием, состоявшим из семи доказательств по геометрии и сочинения, посвященного жизни Исаака Ньютона. Элиот согнул и разогнул руку в локте, пытаясь сообразить, нельзя ли написать сочинение покороче, но при этом ухитриться получить сносную отметку. Сносной, по мнению бабушки, могло быть только «А» с минусом. Она всегда говорила Элиоту с Фионой: «Совершенство — это самое малое, чего от вас ожидают» — и заставляла их переписывать работы, выполненные не на должном уровне, до тех пор, пока они не становились, по ее мнению, достаточно хороши.

— Они завтракали? — спросила бабушка у Сесилии.

— В восемь тридцать. — Сесилия сложила письма и конверты в аккуратную стопочку. — Овсянка, сок, яйцо вкрутую.

Вскипятить воду — это было пределом кулинарных способностей Сесилии. Элиот предлагал ей помочь, но она всегда отказывалась.

Бабушка взяла со стола выполненное домашнее задание и равнодушно пробежала глазами первые строчки.

— Им пора идти, — сказала она. — Не годится опаздывать на работу.

— А нельзя ли… — Сесилия прижала морщинистую руку к воротнику платья. — Я хотела сказать… завтра у них день рождения. Обязательно ли им выполнять домашнее задание в ночь перед…

Устремленный на Сесилию бабушкин взгляд, словно лезвие гильотины, обезглавил начатую фразу.

Сесилия опустила глаза и уставилась на свои письма.

— Нет-нет, конечно нет, — прошептала она. — Глупый вопрос.

Даже Сесилия не могла уговорить бабушку сделать исключение из правил. Но Элиот оценил ее попытку по достоинству.

Бабушка повернулась к Элиоту и Фионе и постучала ногтем по циферблату наручных часов.

— Тик-так, — проговорила она и наклонила голову.

Фиона вежливо поцеловала бабушку в щеку. Элиот поцеловал тоже, но это было простой формальностью, одним из утренних дел, расписанных по часам.

Бабушка едва заметно обняла Элиота.

Элиот знал, что она любит его — по крайней мере, так утверждала Сесилия. Но ему хотелось, чтобы «любовь» бабушки выражалась в чем-то другом, а не только в правилах и запретах. Разве она не могла бы хоть раз отменить домашнее задание и отпустить их в кино? Разве это тоже не было бы «любовью»?

— Ланч на столике у двери, — сказала Сесилия. — Только я вчера не ходила в магазин…

Близнецы понимающе переглянулись.

Фиона первой помчалась к выходу, Элиот устремился за ней, но опоздал. Она схватила со столика бумажный пакет побольше — тот, в который Сесилия положила последнее яблоко, — и выбежала за дверь.

Элиот неохотно взял оставшийся пакет, зная, что в нем лежит только сэндвич из ржаного хлеба с тунцом.

— Удачного вам дня, мои милые, — крикнула вслед детям Сесилия, улыбнулась и помахала рукой.

Бабушка без слов отвернулась.

— Спасибо, Си, — прошептал Элиот.

Он побежал за Фионой по коридору, мимо лифта, к лестнице. Сестра всегда старалась обогнать его — у нее все на свете превращалось в соревнование.

Элиот не собирался сдаваться без боя. Но к тому времени, когда он выбежал на лестничную клетку, Фиона уже опередила его на целый пролет. Ее длинные ноги несли быстрее.

Элиот погнался за ней. Пролет, еще пролет. Он отставал всего на несколько футов. Наконец они оба выбежали из стальных дверей подъезда.

В Дель-Сомбре был солнечный день. Они немного постояли в тени, отбрасываемой их кирпичным домом.

Вдоль Мидуэй-авеню росли персиковые деревья в кадках. Теплый ветер покачивал их ветви, и на дорогу падали недозрелые плоды, погибавшие под колесами машин туристов, торопившихся в округ Сонома.

— Я победила, — проговорила Фиона, тяжело дыша. — Два раза. За один день. — Она встряхнула свой бумажный пакет с ланчем. — И яблоко мне досталось. Учись быстрее бегать, bradypus.

Bradypus — это видовое название трехпалого ленивца, одного из самых медлительных млекопитающих в мире.

Настроение у Элиота упало, но он не позволил сестре втянуть его в очередной раунд «словарных дразнилок», а просто выстрелил по ней взглядом.

Опустив наконец руку с бумажным пакетом, который он на бегу прижимал к груди, Элиот услышал, как в нем что-то звякнуло. Он раскрыл пакет и заглянул внутрь. На дне лежали два четвертака. Си. Она хотела уравнять их с сестрой. Фионе — яблоко, ему — денежки.

Элиот схватил монетки, и они сверкнули на солнце, словно жидкая ртуть.

Фиона хотела отнять их, но на этот раз Элиот был быстрее.

— Ха! — воскликнул он и крепко сжал монеты в кулаке. На них во время перерыва он купит себе морковного сока в магазине здорового питания. Это будет получше теплой содовой или воды из-под крана, которую можно было попить в заведении Ринго. Элиот бросил монетки в пакет.

Фиона пожала плечами с таким видом, будто эти четвертаки для нее — тьфу, ерунда, и быстро зашагала по тротуару.

Элиота было не провести. Монеты для Фионы значили очень много.

Он догнал сестру.

— Как ты думаешь, завтра что-нибудь будет?

— Типа чего? — спросила Фиона. — Появления новых правил?

Элиот чуть не оступился. Это было вполне вероятно. Перечень бабушкиных правил увеличивался год от года. Последнее появилось всего пять недель назад.

Как будто что-то такое могло произойти в его жизни. Может быть, это правило относилось к Фионе? На работе с ней порой заговаривали парни.

— Я просто подумал… — проговорил Элиот, перейдя на бег, чтобы поспеть за сестрой. — Ну, не знаю. Может быть, что-то вроде школы — вдруг мы начнем ходить в настоящую школу. С другими ребятами. Это ведь лучше, чем бабушкины задания каждый вечер?

Фиона ничего не ответила. Ее молчание было красноречивее слов.

Сверстники порой становились проблемой для него и сестры. Элиот знал название столицы Анголы (Луанда), количество генов у земляного червя caenorhabditis elegans (около девятнадцати тысяч), но стоило ему завести самый простой разговор с девушкой — и его коэффициент интеллекта сразу падал на тридцать пунктов.

— Да, — вздохнул он, — мысль не самая блестящая.

Но что-то новое обязательно должно было произойти. Завтра им исполнялось пятнадцать. Нельзя ведь прожить всю жизнь, делая то же самое изо дня в день. Работа у Ринго, домашнее задание, чтение, повседневные дела, сон…

Неужели все останется как прежде, даже когда ему стукнет восемнадцать? Неужели бабушка не даст им никакой свободы, пока им не исполнится двадцать один? Или сорок? Пока они не станут такими старыми, как Сесилия?

Фиона откинула волосы назад, заправив непослушную прядь за ухо.

— Я хочу путешествовать, — сказала она мечтательно. — Побывать в Афинах или на Тибете… повидать хотя бы половину тех мест, о которых мы читали.

Она была права. Элиот и сам каждый день прокручивал в голове точно такие же фантазии. Он думал о том, как бы убежать из дома и оказаться далеко-далеко. Но куда они могли уйти? И — что гораздо важнее — как они могли воспротивиться воле бабушки?

Их с Фионой словно засунули в бутылку, заткнули пробкой, и они плыли в никуда на крошечном кораблике из бальсового дерева.

— Могло быть и хуже, — сказала Фиона и кивнула в сторону прохода между двумя домами. — Мы могли бы стать такими, как твой приятель.

Из тени торчали старые кроссовки без шнурков. Из дыр в подошвах выглядывали босые ступни.

— Он не мой приятель, — пробормотал Элиот. — Просто какой-то бедолага.

Фиона пошла быстрее.

К кроссовкам прилагались рваные джинсы и куча серых лохмотьев, которые, видимо, в лучшие времена составляли длинное пальто.

Этого старика Элиот и Фиона видели каждый день по пути на работу. Иногда он забивался куда-нибудь в угол, а иногда сидел в тени, как сегодня. Место он мог менять, но пахло от него всегда одинаково. Сардинами, потом и горелыми спичками.

Элиот замедлил шаг и остановился.

Старик, прищурившись, посмотрел на мальчика, и дубленая кожа его лица подернулась множеством смешливых морщинок, перемежающихся белыми шрамами. Он раздвинул губы в щербатой улыбке, наклонился и протянул руку, в которой сжимал бейсболку с эмблемой команды «Ангелы». На кусочке картона, вставленном в околыш, было написано «VET».[5]

Элиот поднял руку.

— Простите, но у меня…

Он не договорил. За спиной старика он увидел странной формы предмет. Это была скрипка.

Элиот почти ощутил звуковые волны, исходящие от нее, почти почувствовал привкус нот, сладкий и зыбкий. Музыка зазвучала у него в голове. Ему хотелось прикоснуться к скрипке — хотя он никогда в жизни не играл ни на одном инструменте.

Старик проследил за взглядом Элиота и улыбнулся еще шире. Стали видны его желтые зубы, подернутые слюной.

Он взял скрипку, положил себе на колени и провел большим пальцем по грифу. Будто от этого мог быть толк. На скрипке не было ни струны.

Музыка в голове у Элиота умолкла.

Он отдал бы все, чтобы услышать, как играет старик.

Нищий перестал улыбаться и положил поверх скрипки свою бейсболку.

Элиот прикусил губу, открыл пакет с ланчем и выудил со дна две монеты.

Фиона остановилась, посмотрела на него, подбоченилась и покачала головой.

Элиоту было все равно, что она о нем думает. Деньги принадлежали ему, и он имел право истратить их по своему усмотрению.

— Купите струны, — шепнул Элиот старику. — Вы и денег больше бы заработали, когда бы играли.

Он бросил четвертаки в бейсболку.

Старик схватил монетки, потер одну о другую, любовно погладил скрипку и перевел взгляд на Элиота. Он ничего не сказал, но его тускло-голубые глаза наполнились слезами.

2 Шоколадное сердечко

Фиона глазам своим не поверила. Она видела, как Элиот бросил монеты в бейсболку нищего старика. Девочка была всего на десять минут старше брата, но иногда ей казалось, что между ними разница в десять лет. И как только он мог проявить подобное ребячество?

Фиона бросилась к Элиоту, чтобы увести брата, пока тот не отдал бродяге заодно и свой ланч.

Старик оглядел ее с головы до ног, но взгляд его был не такой, каким на нее порою смотрели парни. Фиона слышала, что девушки называют такие взгляды «раздевающими». Старик смотрел так, словно видел ее насквозь, до самой последней косточки.

Теперь и она почувствовала запах сардин, немытого тела и дыма.

Но дело было не только в запахе. Ее отталкивало от старика что-то необъяснимое. Ей хотелось как можно скорее оказаться подальше от него. Он ее пугал.

Фиона потянула Элиота за руку. Рука у него была очень холодная.

— Пошли, — прошептала девочка. — Мы опоздаем.

— Да, да… — рассеянно проговорил Элиот, не отрывая от старика глаз.

И они ушли.

— С таким же успехом ты мог бросить деньги в сточную канаву, — буркнула Фиона. — Он, небось, и играть-то не умеет. И скрипку, наверное, в мусорном баке нашел.

— Да нет, наверняка он умеет играть, — пробормотал Элиот, нервно потирая ладони. — И думаю, хорошо.

Ее брат был излишне добр, и люди вроде того старика этим пользовались. На миг у Фионы возникло желание вернуться и отобрать деньги. Но было бы лучше, если бы Элиот понял, что не все живут по ста шести бабушкиным правилам. За пятьдесят центов такой урок обошелся бы не слишком дорого.

Стоило Элиоту заговорить о музыке, и его взгляд сразу становился каким-то глупым. Фиона знала, что напоминать брату о правиле номер тридцать четыре бесполезно. С таким же успехом можно беседовать с мусорным баком об эстетике или с кирпичной стеной об аэродинамике. Фиона представила себе, какой была бы ее жизнь, если бы ей не приходилось постоянно присматривать за братом. Элиот все время пытался придумать, как бы обойти бабушкины запреты, и в итоге им обоим могли грозить неприятности.

Но так или иначе, он был ее братом — чем-то вроде третьей руки, растущей из середины груди. Это раздражало Фиону, но не могла же она эту руку взять да отрезать.

— Си сказала мне, что ты приемный ребенок, — наконец заявила Фиона. — Я видела свидетельство о рождении. Там написано: «Элиот Пост. Sarcoptes scabiei».

Так назывался микроскопический клещ, вызывавший чесотку — заболевание, характеризующееся сыпью и сильным зудом.

Элиот почесал макушку.

— Поменьше увлекайся книгами по медицине. Я их тоже все прочел. Теряешь чутье? Может, ты подцепила mycobacterium leprae?

Это был штамм бактерий, называемых также бациллами Хансена. Они вызывали проказу. Дразнилка получилась двусмысленной.

Близнецы повернули за угол в том месте, где сходились Мидуэй-авеню и Вайн-стрит. На противоположной стороне улицы расположился цветочный магазин «Сол гранда», источавший ароматы роз и лаванды. Фиона мечтала о том, чтобы ей хоть раз в жизни кто-нибудь подарил розы. Хотя бы раз. Хоть кто-нибудь.

Наискосок от цветочного магазина находился «Розовый кролик» — кафе здорового питания с соковым баром. Фанерный кролик сидел на углу и пил из пластикового стакана, наполненного зеленой пенистой жидкостью. Элиоту нравилось бывать в «Розовом кролике». Вечером по четвергам там устраивали «открытый микрофон», и он делал вид, что не слушает захожих певцов.

Напротив «Кролика» возвышались колонны Всеамериканского дворца пиццы Ринго. Заведение, по идее, должно было выглядеть как миниатюрная копия Белого дома, но все портило одно крыло, сложенное из неоштукатуренных шлакоблоков. Его недавно пристроили и планировали со временем разместить здесь боулинг на четыре дорожки. Рядом с входными стеклянными дверями красовалось изображение Дяди Сэма с красно-бело-синим шаром для боулинга в одной руке и ломтем пиццы в другой.

Здесь сталкивались друг с другом запахи из трех заведений: ароматы роз и лаванды, очищенной моркови и апельсинов, сигарет, дрожжей и перечной мяты.

Пиццерия Ринго была поистине средоточием всевозможных нелепостей. Пицца, как известно, родилась в итальянском городе Неаполе, боулинг изобрели в Германии, а возможно — в Древнем Египте. Колониальная архитектура развилась под сильным влиянием искусства эпохи Возрождения. Так что слово «всеамериканский» выглядело на редкость нелогично.

Элиот и Фиона немного постояли у стеклянных дверей заведения Ринго. Фионе не хотелось входить. Ее там не радовало ничего: ни смешение стилей, ни тележки для грязной посуды, ни мытье тарелок и вилок.

Но незримая рука словно бы подталкивала их вперед. «Работа — краеугольный камень характера», — любила повторять бабушка.

Близнецы трудились в Дубовом доме, сколько Фиона себя помнила. Сначала они подметали и натирали до блеска мили паркета. Как только им исполнилось тринадцать, бабушка выхлопотала для них разрешения на работу (наверняка фальшивые) и устроила к Ринго.

Фиона ухватилась за ручку и открыла дверь, пропустив Элиота вперед.

— Входи, — сказала она брату. — Смена — всего четыре часа. Мы выдержим.

— Ага, — поморщившись, отозвался Элиот. — Это проще простого.

Он шагнул за порог, Фиона — за ним. Кондиционер дохнул на нее арктической стужей. Здесь всегда было слишком холодно. Она пожалела, что не надела свитер поверх платья.

Дневной менеджер Майк, стоявший за стойкой, скрестил руки на груди.

— Опоздали на пять минут, — возвестил он. — Я вычту с вас часовую плату.

Элиот шагнул было вперед, но Фиона толкнула его локтем. Это было предупреждение — держи рот на замке.

Они вовсе не опоздали; даже при том, что задержались около бомжа, все равно у них оставалось еще минут пятнадцать. Но с Майком желательно было не спорить. Начнут огрызаться, он придумает для них дополнительную работу.

Майк Пул приехал в Дель-Сомбру на лето. Он учился на втором курсе в Беркли. Шелковистые рыжие волосы, руки в веснушках — Майка можно было бы назвать красивым, если бы его глаза не смотрели так тупо, по-бычьи, и не светились такой жестокостью.

Он сунул тонкую книжечку под календарь, лежавший на стойке, но Фиона успела заметить название. «Макбет», издательство «Cliff's Notes».[6]

Свой томик с этой пьесой она перечитала десяток раз.

— Ну… Фиона? — Майк вышел из-за стойки. — Подумала насчет должности официантки? Я мог бы научить тебя. Это просто. — Он улыбнулся и смерил ее с головы до ног злобным бычьим взглядом. Взгляд был из разряда «раздевающих». — У тебя отлично получится.

Фиона отвернулась, опустила плечи и почувствовала, как пылают щеки.

— Нет, у меня с людьми не очень хорошо получается, — пробормотала она. — Спасибо. Мне нравится убирать посуду. Это просто здорово.

— Ну, как знаешь, — фыркнул Майк. — Тут кому-то из вечерней смены плохо стало, и тебе оставили банкетный зал. — Он перевел взгляд на Элиота. — Сегодня нужно мусорные баки почистить, малыш. Закончи с этим, а потом за посуду принимайся. Баки помой с хлоркой.

— Хорошо, — кивнула Фиона.

Она прошмыгнула мимо Майка. Элиот вошел в зал следом за ней. Дверь в противоположной стене вела в еще один зал, поменьше, — банкетный, а слева, за вращающейся дверью, находилась кухня.

Фиона чувствовала, что Майк смотрит ей в спину. Она решила, что глаза у него все же не бычьи. Это было бы несправедливо по отношению к крупному рогатому скоту. Глаза у Майка были крысиные.

Солнечный свет лился сквозь витражи окон. За пятью из пятнадцати столиков уже сидели обычные в это время посетители — люди в униформе туристов, посещавших винодельческий округ: мужчины в брюках цвета хаки и просторных шелковых рубашках; женщины в дизайнерских джинсах, свитерах и с шестнадцатью фунтами золотых украшений.

К половине двенадцатого пиццерия будет набита до отказа, а в двенадцать посетители пойдут толпами. Поэтому Элиоту с Фионой предстояло изрядно потрудиться, чтобы навести чистоту.

Пусть заведение Ринго представляло собой скопище несочетаемых стилей и сильно отдавало безвкусицей, но его выручало расположение. Оно находилось на живописной дороге, ведущей от Сан-Франциско к самому сердцу калифорнийского винодельческого округа. Словом, именно на том самом месте, где лучше всего выкачивать денежки из туристов.

Элиот наткнулся на Фиону. Просто шагнул вперед, словно ее не было. Она обернулась и поняла, в чем дело. Ее брат уставился на официантку, которая сегодня обслуживала столики. Линда была девушкой эффектной, на нее заглядывались многие парни.

Фиона схватила Элиота за плечи и подтолкнула к кухонной двери.

— Нам лучше приняться за работу, пока не явился Майк, — негромко проговорила она.

— Да, конечно, — смущенно заморгал Элиот.

— Держи голову над водой.

Это был довольно неприкрытый намек на его рост, неважное умение плавать и на гигантскую мойку, возле которой Элиоту предстояло провести ближайшие четыре часа.

Брат сердито сверкнул глазами, но тут же просиял, поскольку придумал, как поддразнить сестру.

— Ну у тебя-то работа почище, чем у меня, — съязвил он.

Он намекал на обязанности Фионы в заведении Ринго. Уборка со столов приводила к непосредственному контакту с пятнами соуса, пролитым оливковым маслом, комками кукурузной каши… и все это попадало на платье Фионы и на ее волосы, как бы ни старалась она работать аккуратно. И хотя девочка каждый вечер принимала душ, запахи накрепко приставали к ней.

Элиот пошел в кухню, а Фиона взяла тележку и покатила ее к банкетному залу.

Она бросила взгляд на Линду, болтавшую с посетителями о дороге и погоде. Посетители всегда смеялись над шутками Линды и обычно заказывали по ее совету фирменную пасту. Может быть, из-за того, как она выглядела. Идеальный макияж, короткие жесткие светлые волосы — она вполне могла бы стать моделью. Юбка, розовая блузка и длинные, чуть загибающиеся ногти прекрасно сочетались по цвету.

Линда умела отбиваться даже от Майка. Когда он останавливался слишком близко и пялился на нее, она ухитрялась улыбаться. И всегда находила причину, чтобы не пойти куда-нибудь с ним, но он никогда на нее за это не обижался.

Линда заметила Фиону, кивнула и улыбнулась ей, но тут же вернулась к разговору с посетителями.

Так же как Майк, Линда вела себя с Фионой вроде бы дружелюбно, хотя на самом деле никакого дружелюбия не было и в помине.

Фиона неловко помахала рукой и отвернулась. Она одернула подол платья, хотя как его ни оправляй, оно все равно выглядело мятым. Жаль, что ей не хватало смелости сказать Си, что она ненавидит одежду, которую та им шьет, но это разбило бы сердце старушке.

Фиона еще раз искоса взглянула на Линду. Та над чем-то смеялась вместе с посетителями. Они оставляли ей хорошие чаевые. И дело было не только в ее внешности. Фиона отдала бы все на свете за то, чтобы обрести такую, как у Линды, уверенность. Всякий раз, когда ей приходилось говорить с незнакомыми людьми, у нее так колотилось сердце, что она едва слышала свой тоненький голосок, пытающийся произнести нечто связное. Она не могла бы взглянуть собеседнику в глаза даже ради спасения собственной жизни и почти весь день смотрела себе под ноги.

Если бы стеснительность считалась болезнью, Фиону наверняка поместили бы в реанимацию и подсоединили к аппарату социальной искусственной вентиляции.

Она вздохнула и остановилась перед дверьми банкетного зала.

Что-то было не так. Двери оказались закрытыми.

Банкетный зал днем всегда оставляли открытым, чтобы посетители видели стол, за которым могли разместиться двадцать персон, бар и большой телеэкран. Возможно, они захотели бы арендовать этот зал для вечеринки в честь дня рождения или просмотра футбольного матча.

И тут Фиона почувствовала запах. Ваниль, перец и еще что-то кислое, уже не похожее на запах еды.

Девочка вдохнула, выдохнула и раздвинула створки дверей.

Сразу стало ясно, что здесь происходило вчера. Под видом вечеринки в честь дня рождения здесь заперли не шестилетних детишек, а компанию обезьян. Стены, пол и столы (последние реже) были перепачканы и усыпаны макаронами, корками пиццы, комками застывшего сыра и бледно-голубой глазури. Тут и там белели лужицы растаявшего мороженого, засыпанные разноцветным конфетти.

Один из углов зала был щедро забрызган чем-то оранжевым. Фиона поняла причину того, отчего кому-то из вечерней смены сделалось плохо, о чем ей говорил Майк.

Девочка толкнула тележку вперед и закрыла за собой двери. Не стоило показывать это зрелище посетителям.

Она нацепила на волосы сеточку и повязала поверх нее бандану. Потом надела длинный, до колен, белый льняной фартук и, наконец, толстые резиновые перчатки. Это были ее доспехи.

Она вымела конфетти, остатки еды и обрывки упаковочной бумаги с рисунком в виде крошечных роботов. Затем отскребла совком липкие пятна глазури и сыра.

Фиона гадала, каково это: настоящая вечеринка в честь дня рождения? У них с Элиотом в этот день соблюдался привычный ритуал. Си старалась приготовить на завтрак что-нибудь особенное, а они старались сделать вид, что они в восторге. Были и подарки: обычно — книги, наборы ручек или ежедневники. Но их никогда не заворачивали в цветную бумагу. И уж конечно — не в бумагу, на которой нарисованы роботы.

Конечно, для того, чтобы твой день рождения был настоящим, нужно пригласить друзей, запастись воздушными шариками, играми. Фиона не могла представить ничего подобного в бабушкиной квартире.

Она вытирала пролитое оливковое масло, и вдруг ее рука замерла. Она поймала себя на том, что жутко злится на бабушку и все ее сто шесть правил.

Интересно, если бы не эти правила, она могла бы стать такой, как Линда? Сумела бы разговаривать с людьми? Улыбаться? Не смотреть себе под ноги? И она уж точно не работала бы. Гостила бы летом у друзей, оставалась у них на ночь после вечеринок, ходила бы на поздние сеансы в кино… Мечты из области мифов и сказок, вот что это было такое. И куда более фантастичные, чем истории из пыльных книжек на полках ее жилища.

Фиона почувствовала усталость. Она хотела лечь на пол и лежать, и пусть бы ее тут нашли в конце смены.

Но вдруг ее внимание привлекло что-то блестящее. Что-то маленькое, завернутое в красную фольгу, выглядывало из-под бумажной тарелки. Фиона отодвинула тарелку и увидела нетронутую конфету. На обертке было написано: «Горький особый».

Ее сердце часто забилось. Она подошла ближе.

Это был шоколад.

Шоколад бабушкиными правилами не запрещался, но в жизни Фионы он был такой же редкостью, как дни без домашнего задания. На кухне у Си хранились полусладкие шоколадные хлопья, порошок какао, иногда — плитка горького кулинарного шоколада, который употреблялся для приготовления печенья, мексиканского шоколадного соуса и рождественской сливочной помадки. Но все это можно было только с большой натяжкой назвать съедобным. Фиона однажды попробовала несколько хлопьев, за что Си ударила ее по руке деревянной ложкой. И все же оно того стоило.

Девочка торопливо сняла перчатку и схватила конфету. Она была в форме сердечка. Обертка на ощупь оказалась холодной, но быстро согрелась в руке Фионы.

Может быть, стоит сберечь конфету и съесть после работы? Нет. До конца смены с крошечной конфеткой могло произойти что угодно. Она могла упасть в воду, на нее могли наступить, конфету могли украсть… так что лучше съесть ее не откладывая.

А как же Элиот? Ведь она должна поделиться с ним этим лакомством…

Но конфетка такая маленькая…

Фиона сняла вторую перчатку и осторожно развернула красную фольгу. Внутри лежала плоская конфета, почти черная, с коричневыми завитками. Девочка вдохнула необъяснимый аромат тайны, любви, шепота.

И откусила крошечный кусочек.

Шоколад был мягким и нежным. Фиона зажмурилась. Словно бархат, шоколад коснулся ее языка и растворился. Тепло хлынуло в ее кровь, растеклось по телу. Тающая во рту конфета казалась сладкой и горькой одновременно, как бы наэлектризованной, с легким привкусом дыма.

Фиона проглотила конфету. Ее сердце забилось чаще. Она сделала вдох и задержала дыхание, а потом выдохнула.

Это было так хорошо.

А потом все исчезло.

Наверное, так себя чувствуешь, когда целуешься с мальчиком? Или падаешь с высоты? Щекочущий жар и мурашки по коже одновременно?

Фиона посмотрела на оставшуюся половинку конфеты и проглотила слюну.

Ей очень хотелось доесть лакомство, но она сдержалась и аккуратно завернула половинку конфеты в фольгу.

Для Элиота. Он тоже заслуживает хоть немножко радости в день рождения.

Фиона обернула конфету чистой салфеткой и сунула драгоценный подарок в карман платья.

Потом надела перчатки.

Ей стало намного лучше. Она была полна энергии.

Девочка закончила уборку гораздо быстрее, чем обычно. Она даже не представляла, что так хорошо справится. Паркетный пол и пластиковая крышка стола сверкали. Все запахи сменились сосновым ароматом чистящего средства… но стоило Фионе захотеть, и она сразу же вспоминала запах шоколада.

Девочка прикоснулась к карману, чтобы убедиться, что конфета все еще там.

А потом раскрыла двери и покатила нагруженную грязной посудой тележку к мойке.

Когда она переступила порог кухни, ее окутали пар и запахи хозяйственного мыла и хлорки. Повар помахал ей рукой. Руки у Джонни были такие мощные, что он мог подбрасывать два комка теста для пиццы одновременно. Он отвернулся к плите. В духовках готовилось пять пицц, на поверхности которых пузырился расплавленный сыр.

Элиот стоял у дальней стены, за фритюрницей, склонившись над мойкой размером с ванну. По обе стороны от него возвышались стопки тарелок, перепачканных соусом, сковородки, горшочки. Видимо, вся эта посуда скопилась за вчерашний вечер.

Майк всегда преподносил Фионе и Элиоту такие подарки: приходил накануне вечером и говорил, чтобы вечерняя смена оставляла всю грязь для них.

Из-за чего он невзлюбил Элиота? Из-за его одежды, скроенной и сшитой Сесилией? Из-за того, что Элиот был младше? Или из-за того, что Фиона отвергала его ухаживания?

Нет, ей не дано было понять Майка Пула. Да и не особенно хотелось.

— Тебе помочь? — спросила Фиона.

Элиот продолжал отмывать тарелки в мыльной воде.

— Справляюсь, — ответил он и попытался стереть пену со лба, но только сильнее испачкался, потому что рука у него тоже была в мыле.

Фиона вытерла ему лоб подолом фартука.

— Спасибо, — прошептал Элиот.

Фиона вынула из кармана конфетку, завернутую в бумажную салфетку, и положила на полку подальше от мойки.

— Никто не заметит, что я ушла на несколько минут. Я тебе помогу.

Элиот кивнул. Он не мог сказать сестре «спасибо» два раза за день. Фиона его поняла. Скажи он ей «спасибо» еще раз — он бы нарушил негласный этикет, сложившийся в их отношениях: никогда не быть слишком любезными друг с другом.

Фиона подошла к стопке тарелок. Сыр, соусы и остатки пасты за ночь сильно затвердели, превратились в корку.

Элиот отскребал прилипшую грязь металлической лопаткой и потом замачивал тарелки в кипятке. После этого он передавал их Фионе, а она окончательно отмывала и полоскала посуду.

Через десять минут совместной работы они перемыли половину одной стопки тарелок и сложили их на сушилку.

Пряди волос прилипли ко лбу Фионы, фартук промок насквозь.

Дверь кухни чуть-чуть приоткрылась. Заглянула Линда.

— Вот ты где, — сказала она, увидев Фиону. — А у нас тут уже посуды накопилось.

И, улыбаясь не самой дружелюбной улыбкой, исчезла за дверью.

Фиона сняла фартук. Платье у нее тоже промокло и прилипло к телу. Она поежилась.

Дверь кухни хлопнула. Вошел Майк. Он был явно зол.

— Фиона, что это зна…

Его взгляд изменился. Он уставился на нее так, словно видел впервые.

— Я иду, — пролепетала Фиона и потупилась. Она инстинктивно сгорбилась и скрестила руки на груди. Все тело у нее покрылось гусиной кожей. — Я только что закончила прибирать в банкетном зале.

— Спешить некуда, — произнес Майк спокойным, почти любезным голосом и подошел ближе. — Вообще-то я хочу, чтобы ты еще раз подумала насчет должности официантки. И время удобнее, и оплата лучше.

Щеки Фионы побагровели, волосы на затылке встали дыбом.

— Она же сказала, что ей это неинтересно, — вмешался Элиот и заслонил собой сестру. — Сколько раз надо повторять?

Фиона заметила, что Элиот держит в руке металлическую лопатку и ее острый конец направлен на Майка.

В глазах менеджера отразились изумление и злоба, однако он совладал с собой и бросил свирепый взгляд на Элиота.

— А ну посторонись, ты, наглец. Я с твоей сестрой разговариваю.

— Не надо, — прошептала Фиона так тихо, что сама едва расслышала собственный голос.

Костяшки пальцев Элиота, сжимавших рукоятку лопатки, побелели. Он сделал глубокий вдох и, шагнув к Майку, посмотрел на него снизу вверх.

— Нет, — заявил он. — Ты с ней уже поговорил.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, а потом Фиона не выдержала. Она выпрямилась, подошла к брату и, хотя это стоило ей немалых сил, посмотрела Майку прямо в глаза.

— Я уже сказала — «нет». И я не шутила.

Майк отступил на шаг. Какую-то долю секунды Элиоту и Фионе показалось, что он вправду испугался… их обоих.

— Ну ладно, как хотите, — фыркнул Майк. — Фиона, иди и прибери посуду со столов. Посетители ждут.

С этими словами он повернулся и быстро вышел из кухни.

— Спасибо, — шепнула девочка брату. Элиот, весь дрожа, молча вернулся к мойке.

Только теперь Фиона заметила, что кулаки ее по-прежнему сжаты. Она расслабила пальцы. Ее мутило. Девочка ни с кем и никогда так не разговаривала. И Элиот тоже. Похоже, шестнадцатый год жизни обещал быть интереснее, чем она думала.

3 Разбитая чашка

Элиот, Фиона и прабабушка Сесилия сидели в столовой. Все делали вид, что ничего не происходит, хотя на самом деле что-то определенно происходило.

Солнце уже клонилось к закату, сквозь кружевные занавески лился янтарный свет. Отполированная столешница мягко блестела, белый фарфоровый чайный сервиз в сумерках казался оранжевым.

Фиона, придя с работы, сняла платье и надела серый свитер. Она сидела, уткнувшись носом в книгу Исаака Ньютона «Philosophiae naturalis principia mathematica», — готовилась к написанию сегодняшней домашней работы.

Си в очках с толстыми стеклами, сильно щурясь, писала письмо своей кузине в Баварию. Она выводила буквы авторучкой, заправленной чернилами.

Элиот никак не мог сосредоточиться. Он то и дело прокручивал в уме свою ссору с Майком, а когда представлял себе, как он бьет этого гада по физиономии, у него в крови начинал бушевать адреналин.

Но мальчик не мог приступить к выполнению домашнего задания не только из-за Майка. Было еще кое-что.

Перед ним на столе лежала раскрытая энциклопедия. Он читал о нервном срыве, случившемся у Ньютона в тысяча шестьсот семьдесят пятом году. Но большая часть текста была зачеркнута черным маркером. Элиот догадывался, что в этих абзацах речь шла об увлечении Ньютона алхимией.[7]

Порой, когда он видел такие полосатые, как зебра, страницы, он был готов в бешенстве швырнуть изучаемую книгу через всю комнату.

Действовало бабушкино правило номер пятьдесят пять.

Элиот называл это правило «ничего придуманного».

А бабушка называла все перечисленные жанры «конфетками для слабоумных, разъедающими мозг».

Но как он мог написать хорошую работу, если все самые интересные кусочки были замараны? Ведь могла же бабушка просто зачеркнуть тонкой линией ненужный, по ее мнению, текст, чтобы он мог хотя бы понять, о чем там идет речь.

Пятьдесят пятое правило и наезды Майка стали обычной частью его странной жизни. Но сегодня все сошлось воедино.

В столовую из кухни вошла бабушка. Вид у нее был очень сосредоточенный. Казалось, что ее серые глаза смотрят вдаль и ничего не видят вблизи.

Ее обычно легкая походка была напряженной, как будто бабушка ожидала, что кто-нибудь вот-вот выскочит из темного угла. Глупости! Она никогда ничего и никого не боялась.

Но ее настроение оказалось заразительным, и у Элиота по спине побежали мурашки.

Бабушка остановилась и склонила голову к плечу, как бы прислушиваясь к чему-то. Затем обеими руками пригладила короткие седые волосы.

— Я собираюсь осмотреть подвал и боковые двери, — объявила она.

Вообще-то бабушка каждый вечер проверяла все замки и запоры. Это входило в ее обязанности управляющей и было совершенно нормальным. Но то, что она сообщила об этом, как бы предупреждая, выглядело странным.

— Конечно, — сказала Си. Она улыбнулась, отложила авторучку и сплела дрожащие пальцы рук. — Я как раз собиралась налить всем чаю. Тебя подождать?

Бабушка промаршировала к парадной двери. Подошвы ее ботинок цокали по паркетному полу.

— Нет, — бросила она через плечо, открыла дверь и немного помедлила.

— Элиот, смотри в книгу.

Мальчик немедленно выполнил ее распоряжение.

Он услышал, как закрылась дверь и клацнул засов.

Ничто не пугало бабушку. Никогда. В ее идеальной защитной броне брешь появлялась только тогда, когда Элиот и Фиона спрашивали у нее об отце и матери.

Элиот никогда не считал себя сиротой. Сиротами были дети вроде Дэвида Копперфилда, которые жили в государственных «гулагах». А у них с Фионой были семья, дом, но они совершенно не помнили ни отца, ни мать.

Всякий раз, когда они начинали задавать вопросы, бабушка терпеливо объясняла: произошло ужасное кораблекрушение. Это случилось, когда Элиот и Фиона были младенцами. И тогда их единственным близким родственникам — бабушке и Сесилии — пришлось, естественно, взять заботы о детях на себя. Нет, никаких фотографий не сохранилось. Все осталось на борту затонувшего корабля.

Всякий раз, когда бабушка рассказывала им эту историю, она морщила лоб, ее лицо менялось — но не потому, что ей было больно. Казалось, что ей физически трудно произносить эти слова.

Однако все меркло по сравнению с тем, что творилось с бабушкой сегодня вечером. Для ее взгляда Элиот мог подобрать единственный эпитет: «режущий».

Фиона оторвала глаза от книги одновременно с Элиотом, и они переглянулись. Сестра подумала о том же: что-то было не так.

Элиот пожал плечами. Фиона прикусила губу.

Сесилия взяла чайницу и положила в заварочный чайник ровно четыре ложки своей фирменной смеси — ромашка, стевия[8] и зеленый чай, после чего налила в чайник кипятка. Рисунок на чайнике был похож на паутину.[9]

— Не случилось ли сегодня чего-то особенного? — рассеянно задала вопрос Сесилия и протянула Элиоту чашку.

— Почему ты спрашиваешь? — осведомился Элиот.

Сто шесть бабушкиных правил были придуманы ради искоренения всего интересного, а стало быть, особенного в их жизни. Лицо Си на мгновение застыло, но она тут же заулыбалась.

— Просто так, милый. — Сесилия протянула Фионе дымящуюся чашку. — Просто беседую с тобой, только и всего.

Каждый вечер Си спрашивала: «Как дела на работе?» Или, время от времени: «Хорошо ли прошел день?» Вот это и вправду можно было назвать «просто беседой», поскольку не подразумевало вопроса: а не случилось ли сегодня чего-нибудь особенного?

И все же нечто особенное произошло: старик со своей скрипкой. И то, что они с Фионой дали отпор Майку.

— День как день. — Фиона внимательно изучала листочки, плавающие в чашке.

Си кивнула. Ответ Фионы ее вроде бы устроил, и она стала пить чай. Один глоток, два, три — и все. Она всегда пила так. И чем горячее был чай, тем быстрее она его выпивала.

Фионе не хотелось рассказывать Си о том, что случилось на работе. У Элиота тоже не было такого желания. Их столкновение с наглым начальником только расстроило бы старушку.

Но дело было не только в этом. Когда Фиона и Элиот выступили против Майка, они были не просто пятнадцатилетними замухрышками. Они стали сильными. И если бы они кому-то об этом рассказали, быть может, магия того момента развеялась бы, как облачко дыма.

Элиот сделал глоток чая. Он был сладкий. Кусочки чайных листьев вращались по кругу, словно звезды в галактике.

Фиона прикоснулась к его руке и кивком указала на Сесилию.

Их прабабушка сидела неподвижно и как завороженная смотрела на свою опустевшую чашку. Вдруг ее рука сильно задрожала, чашка соскользнула со стола, упала на паркетный пол, подпрыгнула — и разбилась.

— Ой! — воскликнула Сесилия, часто моргая, и вскочила со стула. — Какая я неуклю…

Дверь в столовую открылась с такой силой, что створка ударила по стене и с ближайшего книжного шкафа слетело облачко пыли.

На пороге возник силуэт бабушки. Она стояла, опустив длинные тонкие руки и расставив пальцы.

— Не двигайся, — сказала она и шагнула к столу. Ее лицо было холодным и бесстрастным, но серые глаза смотрели то в одну сторону, то в другую, как будто искали что-то в комнате. — Тут полно осколков. Я их соберу.

Она подошла к столу и, опустившись на колени, подняла самые крупные осколки, к которым прилипли чайные листики.

Странно — бабушка не просто собирала осколки; она складывала их на ладонь левой руки. Из донышка и осколков получилось что-то вроде керамического лотоса с острыми как бритва лепестками.

Бабушка напряженно смотрела на частично восстановленную чашку. Такой взгляд Элиот у нее уже заметил раньше… режущий. Словно у нее спросили, чем она занимается, а она подняла глаза и так посмотрела на тебя, что ты пожалел о том, что задал вопрос.

Рука Элиота непроизвольно потянулась к шее.

Солнце село. Тучи окрасились в оранжевый и багровый цвета. Освещение столовой приобрело красноватый оттенок. Белые осколки на ладони старой женщины выглядели так, словно их окунули в кровь.

Бабушка сделала глубокий вдох и, медленно выдохнув, накрыла другой рукой разбитую чашку. Она встала и посмотрела на Си, потом перевела взгляд на Фиону и Элиота. Ее глаза приобрели обычный железно-серый оттенок.

— Пейте чай, — пробормотала она.

Элиот и Фиона не заставили себя упрашивать.

— Сесилия, прибери все остальное.

— Конечно. — И Си поспешила в кухню за веником и совком.

— Я могу помочь, — вызвалась Фиона.

— Нет. — Лицо бабушки немного смягчилось, уголки рта тронула едва заметная улыбка. — Вам скоро пора спать.

— Но нам нужно закончить домашнее задание, — возразил Элиот. — Сочинение о Ньютоне. А мне еще работу о войне тысяча восемьсот двенадцатого года нужно переписать.

— Домашние задания на сегодня отменяются, — сказала бабушка. — В честь вашего дня рождения.

Элиот посмотрел на сестру. Она — на него.

Возражать он не собирался, но раньше бабушка никогда не отменяла домашних заданий. Дождь, снег, болезнь, усталость — ничто не могло на нее повлиять.

Бабушка обняла и поцеловала Фиону, опустилась на колени и поманила к себе Элиота.

Он обнял ее. Она едва прикоснулась к нему, словно боялась, что сделает больно, если обнимет его крепче. Он поцеловал ее в щеку, а она — его.

Элиот и Фиона пошли по коридору.

— Четное, — шепнула Фиона.

— Хорошо, — шепнул он в ответ.

— Раз, два, три… — проговорила она.

Они одновременно произнесли числа. Элиот сказал «семь», Фиона — «три». При сложении получалось четное число — десять.

Фиона улыбнулась и побежала к ванной комнате.

Почему-то она всегда побеждала в этой игре. Пока что Элиот не понял, в чем тут загвоздка, но какая-то хитрость точно была.

Элиот остался в коридоре, заполнявшемся тенями. Он искоса посмотрел на дверь столовой. Бабушка сидела спиной к нему, но он услышал, что они с Сесилией разговаривают вполголоса. Си то и дело кивала, руки у нее перестали дрожать, но она была очень бледна.

Элиот уловил несколько приглушенных слов. Жесткие немецкие согласные. Жаль, что рядом не было Фионы, она лучше его знала иностранные языки.

Одно слово он запомнил: «versteckt».

Может быть, вся эта таинственность была связана с их завтрашним днем рождения. Может быть, бабушка с Сесилией планировали что-то особенное. Какой-то сюрприз.

Дверь ванной комнаты открылась, в коридор пролился свет.

— Ванная к твоим услугам, вонючка, — съязвила Фиона и отправилась в свою комнату.

Элиот вошел в ванную и закрыл дверь. Пахло мылом, собственноручно изготовленным Сесилией. От него у Элиота щипало кожу. Конечно, она становилась чистой, но ее обжигала каустическая сода.

Внимание Элиота привлекло красное пятнышко в раковине. Кружок блестящей, чуть смятой фольги.

Он осторожно прикоснулся к обертке и понял, что это шоколадная конфета. Элиот посмотрел на зеркало над раковиной. На нем виднелись какие-то мазки. Он наклонился и дохнул на стекло.

Появились слова, написанные каллиграфическим почерком Фионы:

Элиот развернул фольгу. Внутри лежала половинка конфеты. Мальчик улыбнулся и сунул конфетку в рот.

Он не знал, где ее взяла Фиона, но шоколад был редким лакомством — особенно такой шоколад, который Сесилия не испортила в процессе приготовления. Элиот любил старушку, но, если честно, ему казалось, что в один прекрасный день она их всех отравит.

Он тщательно протер зеркало полотенцем.

Потом сложил фольгу, завернул в туалетную бумагу, бросил в унитаз и смыл.

Насчет шоколада правила не существовало, но это не означало, что оно не появится, если бабушка найдет обертку.

Элиот поискал, нет ли еще каких-нибудь сюрпризов, не нашел, взял зубной порошок и почистил зубы.

— Тссс, — послышалось из вентиляционной решетки в полу. Элиот сполоснул рот и присел на корточки.

— Эй… спасибо.

— Не за что, — прошептала в ответ Фиона.

Вот так они переговаривались после того, как в доме гас свет. Слышимость в ванной была самой лучшей, но, находясь в своих комнатах, они тоже могли беседовать, если наклонялись к вентиляционным решеткам. Правда, приходилось накрывать голову одеялом, чтобы не было слышно голосов.

— Как ты думаешь, что это сегодня творится? — спросила Фиона. — Меня прямо мороз по коже подирает, когда вспоминаю, как ведет себя бабушка.

— Да… — Элиот вспомнил удививший его режущий взгляд и почувствовал, как руки у него покрылись гусиной кожей. — Я слышал, они говорили по-немецки. Что значит «versteckt»?

— Гмм… «Прятаться». Нет, вернее — «спрятанный».

— Может быть, они говорили о подарках ко дню рождения?

— Может быть.

По холодному тону сестры Элиот понял, что и она в этом сомневается.

Секунду они оба молчали.

— Сегодня на работе… я очень ценю то, как ты себя повел, — наконец проговорила Фиона.

— Все нормально. Думаю, теперь нам с тобой у Ринго будет легче.

— Конечно. Ладно, давай завязывать, пока нас не услышали.

— Слушай, еще кое-что.

— Что?

Элиоту хотелось еще много чего сказать Фионе. Например: если уж мне и досталась психованная сестра, я рад, что это именно ты. Или: если бы не твоя помощь, мои домашние задания и вполовину не были бы такими удачными. Или… (нет, даже мысль об этом вызывала боль) я тебя почти люблю, несмотря ни на что.

Но вместо всего этого он сказал только:

— Счастливого дня рождения.

— И тебе.

Элиот встал, умылся и посмотрел в зеркало. Он по-прежнему был похож на dorkus maximus. Но может быть, завтра все изменится. Пятнадцать лет. Он вздохнул и выключил свет.

4 Обучение водителя

Роберт Фармингтон наблюдал за тем, как его начальник Маркус Уэлманн вскрывает замок на двери с матовым стеклом.

Конечно, они нарушали закон, но это была юридическая контора, и люди, работавшие в ней, только тем и занимались, что нарушали законы.

Роберт работал на компанию «Уэлманн и партнеры, частные расследования», хотя никаких «партнеров» и в помине не было, да и лицензии сыщиков у них с Уэлманном отсутствовали. Сегодня ночью они явились сюда, чтобы разыскать кое-какие конфиденциальные файлы со сведениями об одной пожилой даме, пропавшей без вести. Ничего ужасного.

Роберт обвел взглядом пустой коридор, выглянул из окна второго этажа на улицу. В три часа утра в этом городке было безлюдно, как на кладбище. Городок назывался Дель-Сомбра. По-испански — «Из тени». Странное название.

Роберт оглянулся. Его босс огромными ручищами потянул на себя маленький замок.

Маркус Уэлманн был одет в мешковатые камуфляжные штаны, черную футболку и беговые кроссовки с оторванными светоотражающими полосками. Шестьдесят лет, волосы с проседью, вес двести пятьдесят фунтов. Его могучим рукам позавидовал бы любой нападающий Национальной баскетбольной лиги. Для ударов и бросков по кольцу такие руки годились как нельзя лучше. А вот для деликатной работы — не очень.

— Хотите, я его вскрою? Я это за десять секунд сделаю, — наклонившись ближе к боссу, прошептал Роберт.

Уэлманн обернулся и прищурился. Это было предупреждение. Роберту следовало заткнуться, иначе босс мог отправить его на улицу, чтобы он сидел и ждал в машине.

Уэлманн терпеть не мог, если его вынуждали произносить больше десятка слов в день; немногословность подходила к его неандертальскому облику. Он имел степень магистра делового администрирования и закончил Гарвард. До этого он служил на флоте фельдшером. Уэлманн любил прикидываться простаком, что заставляло людей недооценивать его.

Роберт сложил руки на груди и посмотрел на Уэлманна взглядом Джеймса Дина.[10]

Ему не слишком трудно было изобразить такой взгляд, поскольку на нем была черная кожаная куртка, джинсы и байкерские сапоги — униформа подростка-бунтаря.

Уэлманн снова занялся упрямым замком. Он провел кончиком пальца по исцарапанной отмычкой замочной скважине.

Неожиданно он просиял. Ухватился за ручку, повернул ее…

— Дверь была открыта, — пробормотал Уэлманн.

Луч света рассекал темноту в кабинете. Там кто-то был, и Роберт догадывался: в такое время в офисе вряд ли встретишь уборщицу.

Уэлманн отпустил дверную ручку и отодвинулся в сторону, чтобы тот, кто находился в кабинете, не увидел его силуэт.

Роберт прижался спиной к стене коридора.

Уэлманн шевельнул рукой, чтобы привлечь внимание Роберта, и указал в ту сторону, откуда они пришли. Значит, Роберту следовало прикрывать коридор.

Роберт и не собирался трогаться с места. После восьми месяцев обучения с таким заданием он справиться мог.

Уэлманн вытащил из кобуры на поясе тяжелый револьвер из отполированной стали — кольт-«питон» модели «Магнум-357».

Роберт показал на кроссовку Уэлманна и жестом изобразил: «Дайте мне».

Уэлманн инстинктивно наклонился и уже было вынул из кобуры, прикрепленной к лодыжке, «Таурус РТ-145» — маленький пластиковый пистолет с дулом не длиннее рукоятки, но тут же выпрямился и, выразительно посмотрев на Роберта, ткнул пальцем в пол. Это означало: «Стой, где стоишь, и не шевелись».

Роберт кивнул. Босс запросто мог его уложить своим могучим кулаком, и тогда бы он точно не пошевелился.

Уэлманн сжал дверную ручку, рванул дверь на себя и шагнул в кабинет.

Роберт заглянул внутрь и понял, откуда льется свет. На письменном столе за стопкой пустых папок лежал маленький фонарик.

Уэлманн схватил фонарик и осветил кабинет. Помещение было небольшим, размером с два гаража для легкового автомобиля, но в нем умещалось шесть письменных столов. Одну стену занимали шкафы с папками, на другой висели плакаты с видами гор и речных порогов. На плакатах красовались надписи: «УПОРСТВО» и «ЕДИНЕНИЕ». Свет уличных фонарей, проникавший в кабинет, освещал все предметы неестественным оранжевым светом. Уэлманн заглянул под все столы по очереди.

— Никого, — прошептал он. — Чертовски странно.

Роберт протиснулся в дверь и внимательно осмотрелся. Никого. Так кто же пользовался здесь фонариком? Уэлманн обернулся, увидел Роберта и бросил на него свирепый взгляд. Пошевелил губами, но с них не слетело ни слова. Да и что он мог сказать? Здесь действительно не было ни души.

Роберт уже готов был объяснить Уэлманну, куда тот может засунуть свои высказывания типа «Я тебя кое-чему научу», когда неожиданно почувствовал за спиной нечто большое и явно живое, поскольку оно дышало. И кашляло.

Роберт резко обернулся.

Тени за дверью раздвинулись, будто занавес. В янтарном свете горящего кончика сигареты возникла улыбка, увидев которую Чеширский кот был бы посрамлен.

От тени отделился мужчина, похожий на самоанца, в черном костюме и темно-серой рубашке с галстуком и заколкой, украшенной маленьким изумрудом в форме черепа.

Роберт подумал: «Чертовски странно, что мне бросилась в глаза эта крошечная деталь».

Да, странно, поскольку незнакомец был ростом не меньше семи футов, и в костюм от Армани помещалось не менее четырехсот фунтов его крупного тела.

— Чертовски странно? — раскатистым баритоном переспросил незнакомец. — Интересный подбор слов.

Роберт был близок к панике. Именно такую реакцию ему подсказывало бешено колотящееся сердце. Но Уэлманн обучал его: он заставил Роберта прочесть сотню комиксов из серии «Склеп ужаса» и просмотреть все итальянские низкопробные фильмы с драками. Роберт (по крайней мере, теоретически) был готов к необъяснимому и неожиданному — а мужчина, который мог привести в замешательство профессионального лайнбекера[11] Национальной футбольной лиги, явно принадлежал к явлениям необъяснимым и неожиданным.

Вступить в драку с этим типом и победить не было никакой возможности. Бежать некуда. Оставался выбор: стрелять в него или блефовать.

Роберт сглотнул подступивший к горлу ком. Горло у него словно наждаком продрало.

— Привет. Как дела?

Улыбающийся самоанец затянулся сигаретой.

— У меня все прекрасно, молодой человек. — Он кивком указал на Уэлманна. — Пистолет опустите. Что вы здесь ищете?

Роберт осознал, что находится на линии огня босса. Типичная ошибка новичка. Он сдвинулся на два шага влево.

Уэлманн свирепо уставился на незнакомца и крепче сжал рукоятку кольта.

— Я отмечаю степень жестокости выше необходимой, — прокомментировал его действия неизвестный.

У Роберта по спине побежали мурашки. Ему показалось, что этот тип, скорее всего, считает большую часть степеней жестокости «необходимыми».

— Если позволите? — проговорил мужчина и сунул руку во внутренний карман пиджака.

— Спокойно, приятель, — прорычал Уэлманн. — Два пальца.

Мужчина кивнул, двумя пальцами вытащил визитную карточку и протянул ее Роберту.

Люди такого крупного телосложения редко двигаются быстро. Но почему же тогда Роберт отчетливо представил себе, как массивная рука незнакомца с быстротой молнии обхватывает его шею и сжимает, словно пластину упаковочного пенопласта? Он быстро взял карточку.

На одной ее стороне были буквы — такие черные, что этот цвет не походил на цвет типографской краски. Надпись расплывалась и не читалась. Роберт вгляделся получше и наконец разобрал написанное:

На оборотной стороне карточки красовался голографический логотип. Здесь краска была красновато-черной и еще не совсем высохла. Роберт почувствовал запах крови — очень сильный, как на бойне. У него запершило в горле, он закашлялся и не мог сфокусировать взгляд на рисунке. Линии и крошечные значки расплывались в воздухе и уходили в глубь карточки.

Уэлманн зашипел — да так громко, что Роберт почувствовал его дыхание у себя на затылке. Он, пятясь, отошел назад и протянул боссу карточку.

Уэлманн только взглянул на нее, пробормотал: «О черт!», чуть опустил пистолет и внимательно осмотрел мистера Крамбла.

— Вот именно, — кивнул Крамбл и затянулся сигаретой.

Уэлманн вытер пот со лба свободной рукой. Его обветренные щеки побледнели, он убрал пистолет в кобуру.

Роберт никогда не видел Уэлманна испуганным. И еще он никогда не видел, чтобы тот опускал пистолет. Его босс был гладиатором. Убить или быть убитым — этот девиз был впечатан в него генетически. И вот Уэлманн вдруг стал маленьким мальчиком, которого шлепнули по руке.

А этот Крамбл? Кто он такой? Ну да, он здоровый как бык, но даже люди таких габаритов дрогнули бы, когда в них целятся из «Магнума-357».

Роберту казалось, будто все азы науки, которые он освоил, сейчас кто-то переписывает.

— А вы тут чем занимаетесь? — осведомился Уэлманн.

Крамбл обнажил в улыбке белоснежные зубы.

— Ищу кое-кого. Так же, как и вы, водитель.

Уэлманн раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же сжал губы.

По идее, никто не должен был знать, кто они такие… и каково было предназначение Уэлманна.

— Ваш так называемый автомобиль, — пояснил Крамбл. — Он стоит в переулке. Такое навороченное транспортное средство — здесь, ночью… Подобная машина может принадлежать только водителю.

Он имел в виду «мерседес» Уэлманна выпуска две тысячи пятого года, модель «мэйбах экселеро». Машину, которую Уэлманн ценил дороже своей бессмертной души. Единственная в мире четырехдверная версия была собрана вручную и оборудована двумя турбодвигателями V-12 мощностью по семьсот лошадиных сил. «Экселеро» был защищен броней и снабжен пуленепробиваемыми стеклами. Кресла, обтянутые мягчайшей кожей, интерьер, отделанный деревом коа. Снаружи машина была покрыта хромированной сталью, сверкающей, словно зеркало, и черным лаком — таким темным, что ему позавидовала бы полночь.

— Вы сказали, что кого-то ищете? — проговорил Уэлманн.

Мистер Ури Крамбл кивком указал на картотечные шкафы, стоящие вдоль дальней стены. Замок на одном из них был открыт.

— Почему вы ими интересуетесь, хотел бы я знать?

Роберт обратил внимание на слово «ими». Согласно их с Уэлманном заданию, они должны были разыскать информацию об одной-единственной пропавшей без вести пожилой даме по имени Одри Пост. При чем же тут были «они»?

Роберт бросил взгляд на Уэлманна. Тот старался держаться невозмутимо, но Роберт готов был биться об заклад: в эту минуту босс думает о том же, о чем и он.

Роберт перевел взгляд на Крамбла и заметил что-то странное. Кончик его сигареты горел и дымился, но пепла не было, и длина сигареты не изменилась с того момента, как самоанец вышел из тени.

Крамбл снова затянулся этой странной вечной сигаретой и встретился взглядом с Робертом.

— Пожалуй, — сказал он, выдохнув дым, — нам стоит поделиться друг с другом тем, что нам известно, и узнать больше.

Уэлманн нахмурился и заговорил отработанным до блеска тоном глупого черного детектива.

— Приятель, ты по-гречески лопочешь, а я и по-английски-то с трудом разумею.

Крамбл затянулся сигаретой.

— Прекрасно.

Он шагнул к выходу, отодвинув по пути большой стальной письменный стол с такой легкостью, с какой Роберт мог бы передвинуть картонную коробку. У двери Крамбл остановился.

— После того как вы доложите о своем сегодняшнем провале, ваши работодатели будут очень довольны, — хмыкнул он. Звук был похож на шелест ультразвука. — Сберегите мою визитку. Позвоните мне. Наша организация всегда найдет дело для квалифицированных специалистов.

— Будет день — будет пища, — буркнул Уэлманн.

— Да… будет.

Крамбл повернулся боком, чтобы вписаться в дверной проем, и вышел.

Роберт поймал себя на том, что затаил дыхание. Наконец он смог выдохнуть. Что подразумевал этот тип, сказав: «Когда вы доложите о своем провале?» Он ведь даже не знал, кого они разыскивают.

Уэлманн выругался и внимательно осмотрелся.

— Ушел, — заключил он и закрыл дверь, после чего торопливо прошел к картотечным шкафам.

Роберт заметил, что шкаф со сломанным замком был помечен «Па — По».

— Тут сведения о тех, кого мы ищем? Пост, да? Может быть, он тоже имел в виду эту старушку?

Уэлманн проигнорировал вопрос Роберта и потянулся к ящику.

— Держись подальше, — процедил он сквозь зубы.

Но Роберт, наоборот, подошел поближе, чтобы лучше видеть происходящее.

Уэлманн вытащил из кармана носовой платок и, обернув им ручку ящика, потянул его на себя. В воздух взлетели искры, заклубился дым. Папки внутри превратились в стопку дымящегося пепла.

Уэлманн быстро задвинул ящик.

Он обвел кабинет взглядом и кивком указал на компьютеры.

— За работу, малыш.

Роберт понял, что сейчас не время задавать вопросы. Он стал переходить от стола к столу, ощупывая металлические поверхности системных блоков.

— Нашел тепленький, — сообщил он боссу и сел за компьютер.

Уэлманн склонился над плечом Роберта с таким видом, словно не мог доверить ему такое важное дело, как включение компьютера.

Загорелся голубой экран монитора.

— Загрузка BIOS, — пробормотал Уэлманн. — Жесткий диск стерт.

— Тогда давайте вынем его, заберем и просканируем.

— Не стоит. Если уж эти ребята что-то стирают, то это… навсегда.

Роберту хотелось зябко поежиться, но он сдержался. У него появилось такое чувство, что Крамбл мог «стирать» не только информацию, записанную на жестких дисках.

— Кто это был? — спросил он.

— Представитель другой стороны, — нехотя ответил Уэлманн.

— Какой другой стороны? — Роберт обернулся. — Я не думал, что у нашего босса и его клана есть какие-то соперники.

Губы Уэлманна вытянулись в тонкую белую линию.

— У меня нет ответов на все вопросы, малыш, но другая сторона существует. И есть соглашение между теми, на кого работает этот тип, и нашими боссами. Никто не сует нос в чужие дела. Capisce?[12]

— Значит, этот тип, Крамбл, не совсем тот, за кого он себя выдает?

Уэлманн пожал плечами, что означало «да».

— Нам надо вести себя осторожно, — добавил он, — чтобы не угодить между большими жерновами. Они нас запросто перемелют.

Внимательно осмотрев столы, он встал и сунул руку под крышку одного из них. Что-то зашелестело. Уэлманн вынул компакт-диск, приклеенный к крышке скотчем, и протянул его Роберту.

— Юристы всегда делают копии — на всякий случай.

Роберт повернулся к ближайшему компьютеру. На краю монитора он заметил липкую бумажку с паролем и ввел его. Затем вставил компакт-диск и пробежался курсором по перечню папок, появившемуся на экране.

— Пост. Есть файл с информацией о ней… нет, погодите. Это «Пост Ф.» и «Пост Э.». — Он еще раз просмотрел папки. — Одри Пост здесь нет. Мне очень жаль, босс…

— Открой файл, — прервал его Уэлманн и, придвинув стул, сел рядом.

Роберт послушался, и по экрану пополз текст — обычная юридическая белиберда. Просмотрев несколько страниц, Роберт уловил в информации некий смысл.

— Какой-то трастовый фонд. Богатенькие детки получают денежки от своей бабуси. Счета на Каймановых островах, в Женеве — по всему миру. Повезло детишкам. Но это не то, что мы ищем.

Уэлманн, прищурившись, уставился на документ. Его отработанная годами неандертальская маска исчезла, когда он надел очки для чтения в тонкой металлической оправе. Он несколько раз нажал клавишу PAGE DOWN.

— Нет, — пробормотал Уэлманн. — Крамбл сказал: «Почему вы интересуетесь ими»… и он тоже разыскивает «их». — Ну, поглядим, что у вас еще имеется об этих… — Он трижды нажал клавишу PAGE UP. — Фионе и Элиоте Пост?

Роберт вернулся к папкам.

— Вот здесь какая-то информация о пропавших детях. Ее можно раздобыть, а потом слить полиции. Насчет каких-нибудь крошек Джонни и Джейн, заблудившихся в лесу.

— Давай глянем.

На экране появились фотографии. На первой был изображен мальчик-подросток, на втором девочка — по-видимому, его ровесница. Дети были засняты до пояса, при сильном свете, на пестром фоне. Они вымученно улыбались, причем улыбнулись явно в самый неподходящий для съемки момент.

Мальчик был на несколько лет младше Роберта, черноволосый. Короткие волосы расчесаны на пробор. Взгляд как у оленя, угодившего в свет фар. На ум приходило только одно слово: чокнутый.

Девочка выглядела так же бесцветно и непривлекательно, как мальчик. Темные волосы были стянуты на затылке в жиденький хвостик. Никакой косметики, и вдобавок — прыщик на подбородке. Ее глаза так же испуганно блестели, и Роберт нашел для нее другое слово: ошарашенная.

Он просмотрел информацию о детях. Брат и сестра, двойняшки, Фиона и Элиот. Роберт запомнил их адрес. Обратил внимание на то, что завтра у них день рождения… на самом деле уже сегодня, поскольку было три часа утра.

Уэлманн снял очки, сложил их и убрал в карман. Потом задумчиво уставился в одну точку.

— Больше пятнадцати лет, — прошептал он. — Именно столько времени числится пропавшей без вести наша маленькая старушка. — Он снова посмотрел на фотографии и прищурился. — Наверняка тут что-то здорово напортачили…

Внезапно его лицо стало землисто-серым.

— В чем дело? — спросил Роберт.

— Адрес записал?

Роберт постучал пальцем по виску.

Уэлманн вытащил диск и разломил его пополам.

— Эй! Это еще зачем?

Уэлманн повернулся к Роберту. Его лицо застыло. Просто железная маска. Всем своим видом он словно говорил: «А теперь без дураков. Слушай меня внимательно, малыш».

— Я хочу, чтобы ты вернулся к боссу и обо всем рассказал. О Крамбле и об этих ребятишках. Адрес сообщи. Сделай это лично. И никаких разговоров по телефону. — Уэлманн встал. — За нами по пятам идет беда. Поезжай и не останавливайся. Захочешь попить, поесть, пописать — забудь об этом и езжай дальше.

— Ладно. — Роберт не понимал, что так напугало Уэлманна, но не собирался оспаривать приказы, когда они требовали боеготовности второй степени. — А вы что собираетесь делать?

— Я должен найти этих детей… пока их не нашли они.

— Вы имеете в виду Крамбла? Эту самую «другую сторону»?

Широкое лицо босса исказила раздраженная гримаса. Он вытащил визитную карточку мистера Ури Крамбла.

— Да. — Уэлманн отвернулся и заморгал. Похоже, ему было больно смотреть на картонный прямоугольник вблизи. Он вынул из кармана зажигалку и поджег уголок карточки.

Карточка загорелась, и Уэлманн бросил ее на пол.

Огонь начал лизать строчки, плясать вокруг угловатых букв, охватил логотип. Белая бумага обуглилась, краешки карточки завернулись и стали янтарными. Слова извивались в пламени, словно живые.

Карточка горела пять секунд. Десять секунд. И продолжала гореть. Строчки стали похожими на расплавленный металл, вспыхнули ярче, и Роберту вдруг захотелось притронуться к ним, чтобы они проникли под его кожу.

Уэлманн растоптал горящую карточку. Пепел полетел к двери.

Не осталось ничего, кроме следа от подошвы кроссовки на тонком слое пепла. Как Роберт ни старался, он никак не мог вспомнить логотип, хотя только что видел его.

— Странно как… — прошептал Роберт.

Уэлманн сунул руку в карман и вытащил ключи от машины. Немного помедлив, он протянул их Роберту.

Роберт уставился на ключи. Не может быть. Чтобы босс доверил ему ключи от «мэйбаха»…

— Вперед, — скомандовал Уэлманн.

Два раза повторять не пришлось. Роберт схватил ключи.

— Хотите, чтобы я повел?

Уэлманн не слишком охотно кивнул.

Восторг Роберта немного поутих. Уэлманн ни за что не позволил бы ему вести машину, если бы в этом не было жгучей необходимости. То есть Уэлманн полагал, что сам больше за руль своей машины не сядет. Никогда.

— Возьмите меня с собой, — прошептал Роберт. — Нужно, чтобы вас кто-то прикрывал.

— Это точно, — кивнул Уэлманн. — Но ты со мной не пойдешь. — Он шумно выдохнул и посмотрел Роберту прямо в глаза. — Ты вдвое крепче, чем был я в шестнадцать лет. Из тебя получится отличный водитель. — Он положил руку на плечо Роберта. — Но если ты не сделаешь все так, как велено, я надеру тебе задницу.

Роберту хотелось много чего сказать. И какой Уэлманн сукин сын, и что он ему никогда не нравился… и что меньше всего ему хочется покидать его так, как его самого с детства покидали бесконечные отчимы.

Ему стоило больших усилий не расплакаться. Расплакаться? Как маленькому? Перед Уэлманном? Он сдержал слезы и кивнул.

Дойдя до двери, он остановился.

Уэлманн криво улыбнулся и помахал рукой с таким видом, словно хотел сказать: «Ну, уходи уже».

Роберт думал о том, когда вновь встретится с этим человеком, который стал для него почти отцом… да и встретится ли вообще. Он бегом помчался по коридору к лестнице, не оглядываясь. У него было такое чувство, что они оба предоставлены сами себе.

5 Сюрпризы в день рождения

Элиот продумывал план побега. Сегодня, как только ему выдадут зарплату, он направится не домой, а на автобусную станцию. Доберется до Санта-Розы, потом — автостопом до Сан-Франциско, там наймется на грузовой корабль, уплывет на нем в Шанхай… а оттуда, может быть, найдет дорогу в Тибет.

Он посмотрел на часы на комоде. Почти девять тридцать. Время выходить в реальный мир.

Прощай, план побега. У Элиота не хватило бы смелости ехать автостопом и наняться на грузовое судно. Жаль, что он не настолько храбр.

Мальчик злился на себя. Черт возьми, если даже в мечтах не удается удрать из дома, то какой смысл вообще мечтать?

Он подошел к ящику из-под молочных бутылок, стоявшему около комода, встал на него и, посмотрев в зеркало, недовольно поморщился. Сегодня ему предстояло облачиться в «праздничную» одежду. В ту, которую Сесилия, потратив немало времени и труда, сшила к его дню рождения. Но точно так же как с кулинарией, благие порывы Сесилии в области кройки и шитья приводили к убийственным результатам.

Полосатая рубашка. Когда-то такие были в моде, потом устарели, потом вернулись снова, а потом исчезли навсегда, чего вполне заслуживали. Полоски цвета авокадо, миндаля и апельсина явились в мир будто бы специально для того, чтобы не сочетаться между собой. Это можно было бы пережить, но полоски располагались неровно и расходились на середине груди. Не лучше обстояло дело и с брюками. Сесилия подумала, что они немного великоваты, ушила их, и в итоге вокруг молнии образовались такие складки, словно на мальчике был подгузник.

Элиот вздохнул и зажмурился. Осталось надеяться, что сегодня на работе он превратится в невидимку… или что Майк будет слишком занят и не начнет на него наезжать.

Мечта о побеге вернулась к нему. На миг он ощутил дыхание соленого ветра Индийского океана — начало великих приключений…

Хрипло заверещал будильник.

Элиот спрыгнул с ящика и подошел к письменному столу, чтобы взять листки с выполненной домашней работой. Но никаких листков не было.

Это было приятно, хотя и непривычно — то, что ему не пришлось прошедшей ночью заснуть, уронив голову на письменный стол. Бабушка всегда была верна своему слову и вчера сказала, что домашнего задания не будет. Но вообще-то вчера вечером все было непривычно. Страх Сесилии… То, что их с Фионой рано отослали спать… Разбитая чашка…

Может быть, перемены были связаны с днем рождения? Должна же бабушка понять: скоро они станут слишком взрослыми для того, чтобы обучаться дома. Что случится, когда они поступят в колледж? Бабушка и Си останутся одни. Будут бродить по квартире, по этому склепу, заставленному книжными шкафами. Элиоту стало их жалко.

Он подошел к двери.

Список висел на месте. Сто шесть правил, которые с таким же успехом могли быть ста шестью звеньями цепи или секциями проволочного забора. Сострадание к бабушке как рукой сняло.

Элиоту хотелось разорвать список на мелкие клочки, но от этого с правилами ничего бы не случилось. Они были невидимы, вездесущи и неотделимы от жизни в доме бабушки, как кислород от воздуха.

И вообще, от подобных приступов гнева никакого толка не было. В прошлом году Элиоту хотелось получить в подарок радиоприемник — как он говорил, только для того, чтобы слушать новости. Он обещал, что не будет включать музыку. Он умолял, рассуждал логически и наконец заявил бабушке, что сам купит себе приемник и что для этого ему вовсе не нужно ее разрешение.

Бабушка не произнесла ни слова. И одним-единственным резким взглядом остановила его тираду.

Точно такой же взгляд Элиот подметил вчера вечером. Он забыл, каково это, когда на тебя смотрят так. Сердце будто останавливается… Не буквально, конечно, но он помнил, что перестал дышать — настолько его ошеломил неподвижный взгляд серых бабушкиных глаз.

Ему показалось, что прошло несколько минут — и только потом бабушка моргнула, а он смог вдохнуть.

Вот как все было тогда, когда он заикнулся про приемник. И с «разговором», и с радио было покончено. Навсегда.

Снова разозлившись, Элиот рывком открыл дверь.

В темном коридоре появился прямоугольник света. В это же самое мгновение его сестра открыла дверь своей комнаты, так же резко, как Элиот.

Они посмотрели друг на друга.

— С днем рождения, — сказала Фиона.

Снова она действовала синхронно, чтобы поддразнить его. Когда-нибудь он все-таки разгадает, как это у нее получается.

Но злость Элиота немного улеглась, когда он вспомнил о подарке, который Фиона преподнесла ему вчера вечером, — о шоколадной конфетке. Такой подарок должен был быть вдвойне дорог ему. Он, конечно, любил сладкое, как большинство людей, но Фиона шоколад обожала. И как только ей удавалось быть то доброй, то злюкой? Наверное, все сестры таковы.

Ну хотя бы наряд Фионы оказался столь же катастрофичным, как и его. Розовое платье работы Сесилии, сшитое ко дню рождения, было тесным в груди и широким в талии. Розовый бант и сумочка на поясе смотрелись нелепо. Белые кроссовки из комиссионного магазина Фиона подкрасила сиреневым маркером, чтобы они лучше подходили к платью по цвету. Словом, выглядела его сестра как мятая обертка от жевательной резинки.

Фиона попыталась разгладить морщинки на платье, но у нее ничего не получилось.

— На что ты пялишься? — одарила она брата сердитым взглядом. — Ты себя хорошо чувствуешь? Гипоксия? Или аноксия?

— В мой головной мозг поступает достаточно кислорода.

Играя в «словарные дразнилки», Фиона для начала предпочитала пользоваться медицинскими терминами. Хорошо, что Элиот за последние дни проштудировал кое-какие книжки, стоявшие на полках в ванной.

— Переключилась бы ты в своих исследованиях с ангиологии на что-то более подходящее к твоему умственному состоянию. На лимакологию.

Темные брови Фионы сошлись на переносице.

Он ее сразил. С «логией» все было в порядке. Проще простого. Это всегда означало «изучение». А вот «лима»… Над этим Фионе предстоит поломать голову. Даже по их меркам, слово было сложное. Видимо, сегодняшняя игра в «словарные дразнилки» окажется самой короткой.

Элиот оставил задумавшуюся Фиону у двери и зашагал по коридору, почти паря в воздухе.

У него за спиной послышался шепот сестры:

— Скользкая загадка, которое родило твое скользкое серое вещество.

Элиот остановился. Довольная усмешка исчезла с его лица. Догадалась? Так быстро? Он обернулся.

— Как?

И поспешно закрыл рот, но слишком поздно. И винить было некого — он сам сделал единственно возможную при игре в «словарные дразнилки» ошибку: попросил объяснения.

Теперь улыбалась Фиона.

— На секунду ты меня обескуражил. — Она склонила голову к плечу. — Сначала я подумала, что речь о слове «лемма» — «предположение» по-гречески, — как в слове «дилемма», означающем необходимость выбора между двумя предположениями.

Она читала ему лекцию, чего Элиот терпеть не мог. Но таков был главный приз в их игре, и Фиона имела на него право.

— На самом деле мне помогло твое упоминание об «умственном состоянии». Я догадалась, что речь идет о чем-то скользком или липком… и сразу же вспомнила, что Umax maximus — это леопардовый или простой садовый слизень. А потом все было легко. — Фиона щелкнула пальцами. — Лимакология — изучение слизней. Отличное слово. Надеюсь, ты не приберегал его для особого случая.

— Ну и ладно, — буркнул Элиот. — Счет ноль — ноль.

Фиона догнала его, они вместе вошли в столовую. И остановились на пороге, потрясенные тем, что увидели.

Стол, обычно заваленный бумагами и книгами, был расчищен, отполирован до зеркального блеска и застлан кружевной скатертью, которая, правда, сюда совершенно не подходила. На столе стояли четыре фарфоровые тарелки, а возле них лежали льняные салфетки и серебряные вилки.

Поперек витражного окна, между книжными шкафами, висел транспарант, склеенный из полей газетных страниц. На нем маркером, которым Сесилия метила белье, отдаваемое в прачечную, было написано «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ». Несколько последних букв слиплись — видимо, каллиграфу не хватило места.

Но в бабушкином доме не должно было быть никаких украшений.

В прошлом году Сесилия приготовила для Фионы и Элиота открытки. На каждой из них был наклеен вырезанный из черного картона портрет в профиль. Портреты получились очень похожими. Элиот просто не мог представить себе, как Сесилия сумела вырезать их своими дрожащими руками. Наверное, она делала это очень долго.

Но бабушка забрала открытки, и больше они их не видели. Она заявила, что это нарушение правила номер одиннадцать.

Это правило Элиот про себя окрестил правилом «отмены искусства и ремесел».

Что же — этот транспарант не считался нарушением правила?

За дверью кухни послышалось тихое пение Сесилии. Кроме ее голоса из кухни доносились запахи печеного хлеба, жженого сахара и цитрусов. Си готовила завтрак.

Элиот обернулся. В коридоре никого не было. Пока его никто не видел, можно было вернуться в свою комнату и притвориться, будто проспал, а потом убежать на работу — чтобы не пришлось поедать «особое угощение», приготовленное Си.

Фиона коснулась его руки.

— Не надо, — прошептала она. — Си так старается.

Элиот вздохнул. Прабабушка действительно старалась. Он любил ее за это и не хотел огорчать.

Дверь кухни открылась. В столовую, пятясь, вошла миниатюрная Сесилия. Сегодня на ней было «хорошее» белое платье с кружевными манжетами и шуршащими нижними юбками. Она обернулась, и Элиот с Фионой увидели, что ее морщинистые руки держат трехслойный земляничный торт. Лучисто улыбнувшись, Сесилия водрузила торт на стол.

Си была милой старушкой, но ее обоняние и чувство вкуса притупились где-то во времена Второй мировой войны. В результате все, что она готовила, могло иметь какой угодно привкус — лайма, морской соли и даже уорчестерского соуса.[13]

— Доброе утро, мои миленькие. — Она с гордостью указала на свое кондитерское творение. — Этот рецепт я нашла в «Лэдис джорнал» и приготовила торт специально для вас.

Сесилия подошла ближе и обняла Элиота и Фиону.

— Спасибо, Си, — в унисон проговорили они.

Сесилия опустила руки.

— Ой… — прошептала она. — Я забыла про ананас и грецкие орехи. А еще свечки! Стойте здесь!

Она поспешила в кухню.

Элиот и Фиона уставились на торт. Он покосился набок.

— Попробуй, — прошептал Элиот.

— Ни за что. Твоя очередь.

Элиот вздохнул и подошел поближе к столу. Розовая и лиловая глазурь вытекала из торта. Он отковырял кусочек нижнего слоя.

Глазурь была сдобрена чем-то сыпучим. Земляничные семена? На ощупь торт был губчатым, как и полагалось… но к стряпне Сесилии всегда следовало относиться осторожно. Элиот понюхал кусочек. Пахло цитрусом и еще чем-то непонятным.

Наконец он собрался с духом и поспешно, пока не передумал, отправил кусочек в рот.

К счастью, нечто сыпучее действительно было земляничными семенами. Торт оказался очень вкусным, ароматным и сладким, но потом глазурь растаяла — и Элиот невольно поморщился. Солоно и кисло — поскольку ему попался комочек разрыхлителя и кусочек апельсиновой корки.

Сесилия локтем толкнула дверь кухни и вошла в столовую, держа две миски в одной руке и горстку именинных свечек и коробок спичек — в другой.

У Элиота не было иного выбора. Он сглотнул подступивший к горлу ком и улыбнулся.

— Тебе помочь? — спросила прабабушку Фиона.

— Нет, нет, нет. — Сесилия потрясла коробком спичек. — Просто побудьте здесь, пока я все закончу. Не жульничайте — не начинайте кушать.

Она уложила на торт дольки ананаса и посыпала их измельченным грецким орехом. Затем воткнула в глазурь свечки, старательно отсчитав тридцать штук. Пятнадцать для Элиота. Пятнадцать для Фионы.

Сесилия могла бы сэкономить и воткнуть в торт пятнадцать свечек, но всегда старалась создать у них чувство, что они оба получают то, чего заслуживают.

— Спасибо, — поблагодарила прабабушку Фиона.

— Угу, — добавил Элиот, громко кашлянув. — Спасибо, Си.

— Теперь зажжем. — Сесилия открыла коробок, вытащила одну спичку и дрожащей рукой чиркнула ею по коробку. Огонек отразился в ее темных глазах.

Элиот проговорил:

— Может быть, лучше…

— Позвольте мне сделать это, — прозвучал командный голос у них за спиной.

Элиот и Фиона одновременно обернулись. В комнату вошла бабушка.

— Доброе утро, — в унисон произнесли они.

Сегодня бабушка выглядела иначе. Ее аккуратно причесанные короткие серебряные волосы шелковисто блестели. На ней была красная льняная блузка с воротником-стойкой на пуговках, брюки-сафари цвета хаки и черные ботинки до середины лодыжки — чуть менее строгие, чем те, военные, которые она носила обычно.

Она улыбнулась Элиоту и Фионе. Мельком глянула на транспарант, но ничего не сказала и подошла к Сесилии. Та попятилась, держа в руке горящую спичку.

Бабушка выхватила у нее спичку и быстро прикоснулась огоньком ко всем тридцати свечкам. Пламя горело в опасной близости от ее пальцев. Наконец она погасила спичку, и ее кончик стал шипящим янтарным угольком.

— Ну вот, — проговорила бабушка. — А теперь вы оба загадайте желание.

Элиот мысленно вычеркнул из своей жизни очередной день рождения, во время которого никто не споет «Happy Birthday» — в соответствии с правилом номер тридцать четыре.

Брат и сестра подошли к торту и, наклонившись, одновременно сделали глубокий вдох.

Они переглянулись. Элиот знал, что Фиона мечтает о шоколаде.

А он мечтал о стереосистеме, уроках игры на гитаре и билетах на рок-концерт. Скорее это была «молитва о чуде», чем желание в день рождения, но, черт побери, оно того стоило.

Близнецы зажмурились, изо всех сил дунули, и все свечки погасли.

— Очень хорошо, — одобрила бабушка.

Они обернулись как раз в тот момент, когда сверкнула фотовспышка. Бабушка сняла их старинным пленочным фотоаппаратом.

— А теперь рядом с тортом, пожалуйста, — распорядилась она. — Вместе.

Элиот и Фиона встали рядом — хотя этим самым нарушили свой уговор: никогда не подходить друг к другу ближе чем на фут.

Сесилия поспешила встать рядом с Элиотом и обняла его. Бабушка нахмурилась.

— Не ты, Сесилия. У меня осталось всего два кадра. Я не могу тратить их попусту.

— Извини.

Сесилия попятилась и отошла в угол.

Элиот вымученно улыбнулся. Бабушка нажала на спуск фотоаппарата.

Можно было подумать, что она стремится создать образ идеальной семьи и для этого ей нужно много фотоснимков, которые она потом соберет в альбом.

«Забавно», — подумал Элиот.

Заверения бабушки в том, что все фотографии их родителей затонули вместе с океанским лайнером, его не убеждали. Она ведь всегда фотографировала внуков. Почему же у нее не сохранилось ни одного снимка собственной дочери?

Сесилия протянула руку к блюду с тортом.

— Сначала подарки, — распорядилась бабушка, подошла к китайскому шкафчику, на полках которого стояли томики «Руководства по растениеводству» Готорна,[14] и вытащила оттуда несколько бумажных пакетов.

Это было нечто новенькое. Обычно Фиона и Элиот получали по одному подарку.

Бабушка поставила пакеты на стол. Они были запечатаны степлером. Хоть и не подарочная упаковка, но зато прочная.

Если бы Элиот не знал заранее, что в пакетах лежит одежда (именно такие подарки они получали каждый год), он бы в жизни не догадался, что там.

Бабушка протянула один пакет Элиоту, а другой — Фионе.

Элиот взвесил свой подарок в руке. Пакет оказался тяжелее, чем он ожидал, и был слишком плотным. Значит, не новая рубашка и не брюки. Фиона тоже озадаченно вздернула брови, получив свой пакет.

— Ну, давайте, — сказала бабушка с едва заметным энтузиазмом в голосе. — Открывайте.

Элиот разорвал пакет.

Внутри лежала старая книга, упакованная еще в один пакет — полиэтиленовый.

Он всеми силами постарался скрыть разочарование. Когда живешь в квартире, наполненной тысячами книг, меньше всего хочешь получить в подарок еще одну. Еще меньше, чем поношенную одежду.

У этой книги был потертый зеленый переплет и три бороздки на корешке. Перевернув книгу, Элиот увидел потускневшие золотые буквы. «Машина времени» Г. Дж. Уэллса.

Он посмотрел на Фиону. Та, раскрыв рот от изумления, не сводила глаз с книги, подаренной ей. «С Земли на Луну» Жюля Верна.

Элиот потерял дар речи.

Несмотря на то что квартиру заполняли книги, это были в основном заплесневелые пьесы прошлого века, засушенные истории, толстенные технические справочники и биографии людей, до которых никому никогда не было никакого дела.

Книга, которую он держал в руках, была… запрещенной.

Существовало правило номер пятьдесят пять. «Никаких фантазий».

— Это классика, — объяснила бабушка и положила руки на плечи внуков — наверное, хотела их подбодрить. — Не первые издания, но все же напечатанные в девятнадцатом веке, так что обращайтесь с ними аккуратно.

Элиот в восторге смотрел на свою книгу. Он видел ссылки на нее в комментариях к величайшим литературным произведениям. И в общем, представлял себе, о чем говорится в книге. Это было нечто такое, чего у него прежде никогда не было: научно-фантастическая история, в которую он мог совершить побег.

Но если Герберт Уэллс считался «классикой», быть может, со временем ему позволят прочитать Мэри Шелли и Эдгара Аллана По?

Элиот заглянул в глаза бабушки, чтобы понять, не шутит ли она, всерьез ли все это. Вчерашнего резкого, непостижимого взгляда не было и в помине. Похоже, она была рада тому, что ему понравился ее подарок… Но ее это явно тревожило.

— Потрясающе, — проговорил Элиот. — Просто супер. Спасибо большое.

— Спасибо, бабушка, — сказала Фиона и прижала к груди книгу Жюля Верна.

Тонкие губы бабушки тронула сдержанная улыбка.

— Пожалуйста. Этот год — особенный для вас. Вы растете быстрее, чем я ожидала.

— Кто-нибудь хочет торта? — спросила Сесилия.

Бабушка обернулась, посмотрела на нее и прищурилась.

— Я… я просто подумала, — прошептала Сесилия. — Разве не самое время поесть?

— Да. Пожалуйста, принеси нож, — немного подумав, разрешила бабушка.

Сесилия кивнула и поспешила в кухню.

— А теперь, — сказала бабушка, — прежде чем уйдете на работу, откройте пакеты с другими подарками.

Элиот и Фиона переглянулись. Это было очень странно. Бабушка преподнесла им такие роскошные подарки, а теперь, оказывается, им полагалось что-то еще?

Но Элиот не собирался ничего спрашивать. Лишние вопросы раздражали бабушку, а ее хорошее настроение было недолгим, как радуга во время шторма.

Элиот схватил второй бумажный пакет. Он был легким и мягким. Наверняка что-то из одежды.

Вернулась Сесилия со стопкой салфеток и длинным поварским ножом. Все это она аккуратно положила на стол и устремила любящий взгляд на Элиота и Фиону.

— Ну, давай, — сказала ей бабушка, раздраженная паузой, и подняла фотоаппарат, чтобы сделать еще один снимок. — Разрежь торт, пока дети…

В дверь постучали. Трижды. Очень громко. Бабушка нахмурилась. Температура в квартире словно бы подскочила на десяток градусов.

Сесилия занесла нож над тортом и замерла.

— Мне открыть?

— Нет. — Бабушка опустила фотоаппарат и медленно повернулась к выходу из столовой. — Кто бы это ни был, крайне желательно, чтобы у него имелась веская причина помешать нам.

Элиот посмотрел на Фиону, а она, покачав головой, — на него. Только одно на свете было хуже, чем вызвать бабушкин гнев. Испортить ее хорошее настроение. Кто бы ни стоял за дверью, Элиот мог только пожалеть беднягу.

6 Тропа, усыпанная хлебными крошками

Это здание из шлакоблоков показалось Маркусу Уэлманну странным. Второй этаж был ниже первого на два фута. Когда он остановился на лестничной площадке, чтобы отдышаться, то заметил, что третий этаж еще ниже. Создавалось впечатление, что дом сморщивается.

Уэлманн вытер пот со лба. Он должен понять, почему Ури Крамбл так интересовался детьми по фамилии Пост… и связаны ли они с Одри Пост — дамой, которую разыскивал он.

Здание, находившееся по адресу, который он обнаружил в офисе юридической фирмы, было выкрашено коричневой краской, чтобы походить на деревянное, но не выглядело таковым. В архитектуре фасада угадывалось легкое баварское влияние. Тот самый уровень безвкусицы, какого и следовало ожидать от калифорнийского винодельческого региона, ловушки для туристов.

Ни на одном из почтовых ящиков в подъезде фамилия «Пост» не значилась, поэтому Уэлманн решил попробовать обратиться к управляющему, чтобы тот подсказал ему точный адрес.

Он поднялся еще на один пролет и подошел к двери, ведущей в квартиру 3-А, в которой жил управляющий.

Сунув руку в карман, Уэлманн достал фальшивый полицейский жетон и проверил, легко ли вынимается из кобуры кольт. Немного помедлил, чтобы привести себя в порядок и выглядеть презентабельно — насколько это позволяла его одежда: камуфляжные штаны и черная футболка. Застегнул молнию на легком полиэстеровом жилете.

Уэлманн постучал в дверь три раза — громко и отчетливо, словно коп, у которого нет ни секунды лишней, и стал ждать, переминаясь с ноги на ногу.

Он надеялся, что Роберт уже добрался до босса и не угробил при этом «мерседес».

Голова у парнишки хорошая, но в нем слишком много от бунтаря. Обучение ремеслу водителя его охладит, и это хорошо. Шестнадцатилетние парни должны переживать из-за всякой ребяческой ерунды — секса, наркотиков, рок-н-ролла, а не стремиться стать каким-то там героем.

Уэлманн услышал шаги и увидел, что дверной глазок потемнел. Дверь открылась сразу — никакого звяканья засова и цепочки.

Он сделал глубокий вдох и нахмурил брови. Ему предстояло основательно припугнуть этого управляющего. Нужно было убедить его в том, что сокрытие точного адреса считается нарушением закона. Он чуть запрокинул голову, сжал в руке фальшивый жетон, но у него ком подкатил к горлу.

Дверь открыла высокая женщина. Возраст? Пятьдесят… Шестьдесят… Трудно сказать. Зрелая женщина, но так хорошо сохранившаяся, что вполне могла бы сойти с обложки модного журнала. Короткие серебристые седые волосы были красиво уложены. Уэлманн без труда представил ее в роли роковой женщины в одной из его любимых черных комедий.

— Чем могу помочь? — спросила женщина, окидывая его таким взглядом, словно обнаружила кусочек собачьего дерьма у себя на ботинке.

Уэлманну показалось, будто он находится в кабине опускающегося скоростного лифта. Ее взгляда вполне хватило для того, чтобы вывести его из равновесия.

Он заглянул через плечо женщины в квартиру. Там были миллионы книг. Все вертикальные поверхности занимали книжные шкафы и аккуратно сложенные стопки книжек. Притом книги были настоящие, с кожаными корешками и золотыми буквами. Не какая-нибудь попсовая дешевка.

Его что-то пугало. Что — он не видел, но чувствовал всем телом. Здесь было опасно.

— Я ищу…

И тут он заметил их: в конце коридора — открытая дверь, за ней — стол, а за столом — Фиона и Элиот Пост. Они смотрели на него, часто моргая. То же самое выражение лиц — олени в свете фар, как на фотографиях.

Неприятное ощущение спуска на скоростном лифте исчезло, и желудок у Уэлманна словно бы подпрыгнул к глотке.

Он связал между собой несколько фактов. Управляющий в квартире номер 3-А. Дети по фамилии Пост в той же квартире. Отсутствие фамилии «Пост» на почтовых ящиках. И все это потому, что детей прятала женщина, стоявшая перед ним. Та самая Одри Пост, которую он пытался разыскать.

Уэлманн посмотрел в серые глаза женщины и только теперь увидел ее по-настоящему.

Он не мог отвести взгляд от ее лица. От Одри Пост исходила сила — и эта сила не была темной иллюзией, впечатанной в визитку Крамбла. Это был рев океанского прибоя, несокрушимый накат, затягивающий Уэлманна все дальше в пучину.

Он тонул. Он не мог дышать.

— Кого вы ищете? — спросила женщина. — Мистер…

Уэлманн вышел из ступора и обрел дар речи.

— Уэлманн, — прошептал он и кашлянул. — Маркус Уэлманн.

Он слегка поклонился. Давненько он никому не кланялся, но почему-то в данный момент ему ничего лучшего не пришло в голову.

Взгляд женщины стал жестче, но она открыла дверь шире.

— Входите, мистер Уэлманн.

Когда босс поручал Уэлманну это задание, он объяснил все предельно четко: разыскать Одри Пост, сообщить об этом и ни при каких обстоятельствах не вступать с ней в контакт.

А он вступил.

Уэлманн все понимал, но нужно же было каким-то образом выпутаться из создавшейся ситуации, отговориться. А находчивостью в разговоре он не блистал.

Одри Пост впустила его в квартиру.

Он почувствовал сладкий аромат торта и всепобеждающий запах заплесневелых книжных страниц.

В столовой он увидел старушку, суетившуюся около детей. Ее наряд словно бы сошел со страниц «Унесенных ветром» и казался таким древним, словно она во времена Гражданской войны танцевала в нем котильон. Старушка вперила в него гневный взгляд.

Мальчик и девочка сидели за столом, прижав к груди книги. Они смотрели на Уэлманна с чисто подростковой смесью раздражения и любопытства.

Позади них на окне висел транспарант с надписью «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ». Маркус почувствовал себя в высшей степени неловко.

Хорош сыщик. Ввалился в дом, когда у детишек праздник. «Очень мило и просто-таки совсем невинно, — подумал он. — Но уж лучше я, чем Крамбл».

— Дети, — сказала Одри Пост. — Это мистер Уэлманн, старый друг нашей семьи.

Уэлманн сунул фальшивый полицейский жетон в карман, решив, что это ни к чему. Одри Пост повела какую-то свою игру, правил которой он не знал, но подумал, что лучше пока просто плыть по течению.

Мальчик и девочка переглянулись и уставились на него. Они были на пару лет младше Роберта.

— Друг нашей семьи? — склонившись к столу, проговорила Фиона. — Вы знали наших родителей, сэр?

— Тесс, — прервала ее Одри Пост. — Ступайте. Вы опоздаете на работу. — Затем чуть мягче добавила: — Потом продолжим. Мне нужно поговорить о деле с этим джентльменом.

Дети посмотрели на бумажные пакеты, лежавшие на столе, и дружно произнесли:

— Хорошо, бабушка.

Они встали, кивнули Уэлманну и, выйдя из комнаты, пропали в темном коридоре.

Итак, миссис Одри Пост была их бабушкой. Что ж, похоже. Уэлманн прислушался. Вроде бы в квартире больше никого не было. Но где же отец и мать этих детей? Обычно родители не пропускают дней рождения своих отпрысков. А девочка спросила у него, знал ли он их родителей. В прошедшем времени. Словно их уже не было в живых.

Одри Пост повернулась к старушке.

— Сесилия, принеси чаю, пожалуйста, — попросила она.

Старушка растерялась, открыла рот, словно собралась что-то сказать, но тут же начала пятиться к кухне, не спуская при этом глаз с Уэлманна.

Дети вышли в коридор и направились к выходу из квартиры, держа в руках пакеты с завтраком. Они вежливо поцеловали бабушку в щеку.

— Приятно было с вами познакомиться, мистер Уэлманн, — сказала Фиона.

— Мне тоже, — ответил он.

Милая девочка. Воспитанная. Таких теперь редко встретишь. Тем больше причин во всем разобраться и увезти этих детей подальше от Крамбла.

Мальчик и девочка вышли и закрыли за собой дверь.

— А теперь, — проговорила Одри Пост, — мы потолкуем.

У Уэлманна снова возникло чувство, что он теряет равновесие. Пол в комнате, казалось, накренился на несколько градусов. Уэлманн предпочел бы остаться один на один с мистером Ури Крамблом и поговорить с ним как мужчина с мужчиной. Сила Одри Пост была видна с первого взгляда.

— Вас послали разыскать меня?

Лгать было бы глупо.

— Да, мэм.

— Вы — водитель, верно?

Если бы она схватила со стола торт и запустила ему в физиономию вместе со свечками — он не удивился бы сильнее.

У Уэлманна возникло безотчетное желание попятиться, но он подавил его и кивнул.

Если она знала, что он водитель и, самое главное, что такое водитель, следовательно, она знала его босса и, вероятно, понимала, почему ею интересуются. И это было больше того, что сообщили Уэлманну.

А Одри Пост, похоже, все это ни капельки не волновало.

— Что вам сказали обо мне? — чуть прищурив серые глаза, спросила она.

Уэлманн сглотнул подступивший к горлу ком. Во рту у него пересохло. Значит, ей известно не все. Отлично. Он терпеть не мог ясновидцев.

— Мне сказали, чтобы я с вами не разговаривал.

Одри Пост склонила голову к плечу, словно прислушивалась к чему-то, и выглянула в окно. Он тоже посмотрел.

На тротуаре появились дети. Одри Пост повернулась к Уэлманну.

— Вы знаете, кто я такая? Вопрос на засыпку?

— Одри Пост, — осторожно ответил Уэлманн.

По всей видимости, ответ был верным, поскольку она улыбнулась. Улыбка у нее оказалась приятная, и Уэлманн позволил себе чуть-чуть расслабиться, но тут же прогнал подкравшееся чувство самоуспокоения. Следовало быть начеку. Дело оборачивалось нешуточное.

Одри Пост села на стул возле обеденного стола с грациозностью лепестка лотоса, опускающегося на зеркальную поверхность пруда, и указала на стул напротив.

— Прошу вас, садитесь.

Не то чтобы Уэлманн считал себя джентльменом, но идиотом он не был, это точно. Не стоит отказываться, когда властная женщина предлагает тебе сесть. Он подчинился. Стул под его внушительным весом скрипнул.

Открылась дверь кухни. Старушка, пятясь, вошла в столовую с подносом, уставленным чайными принадлежностями.

Она повернулась и поставила поднос на стол.

— Почему ты с ним разговариваешь? — прошептала она.

Затем посмотрела на Уэлманна, нахмурила брови и провела рукой поперек шеи.

Уэлманна развеселила эта язвительная старушенция, но он удержался от смеха. Она не шутила. Спина у него покрылась испариной.

— Чая вполне достаточно, Сесилия.

— Да-да, конечно. — Старушка потупилась и ретировалась в кухню.

— Как вы разыскали меня, мистер Уэлманн? — спросила Одри Пост.

— Ваши внуки…

Ее глаза сузились, губы вытянулись в тонкую линию.

Кажется, он наступил на больную мозоль. Похоже, о детях никто не должен был знать? Возможно, стоило попробовать разыграть эту карту.

— Элиот и Фиона, — добавил Уэлманн. — Возраст — пятнадцать лет. Двойняшки.

Одри Пост крепко сжала зубы. Уэлманн явно был на правильном пути.

— Мой работодатель уважает вас. Вам следовало бы поговорить с ним.

Уэлманн сунул руку в карман жилета, чтобы достать мобильный телефон.

— Положите телефон.

Рука Уэлманна мгновенно опустилась, он выронил мобильник. Неплохой трюк. Одри Пост была сильна.

— Послушайте, — проговорил Уэлманн, наклонившись к столу. — Я всего-навсего водитель, но если вам грозит беда, я бы мог поговорить с ними насчет вас.

Одри Пост закрыла глаза.

— Как искренне, — прошептала она. — Как мило. Но ваш работодатель и все прочие члены его семейства… мне не нужно от них ни одолжения, ни снисхождения, ни разрешения на что бы то ни было.

Уэлманн ничего не понял. Люди не вызывали интереса у его босса, если только не заслуживали снисхождения или наказания, и босс очень хорошо умел выказывать первое и осуществлять второе.

— Как именно, — спросила Одри Пост, — вы обнаружили детей?

Уэлманн не был гением, но его наконец озарило. Не из-за детей ли шла вся эта мышиная возня? Правда, его отправили на поиски бабки, но, возможно — каким бы невероятным ни казалось это предположение, — его босс не знал про детей?

Однако Уэлманн легко распознавал запах золотых жил, а эти детишки явно были чистым золотом.

Он отпил немного чая из тонкой фарфоровой чашки цвета слоновой кости. Вообще-то он любил черный кофе, но ромашковый чай оказался приятным. Эта пауза была нужна Уэлманну. Он изучал взглядом Одри Пост и пытался сообразить, что к чему.

Женщина поерзала на стуле. Ее серебристые волосы немного растрепались.

— Я ничего не обнаружил. Их искал человек по имени Ури Крамбл.

— Крамбл? Еще один водитель? — вздернула брови Одри Пост.

— Не думаю. По крайней мере, он не из тех, кто работает на моих шефов.

Оливковое лицо Одри Пост побледнело. От изумления она приоткрыла рот.

По всей видимости, женщина догадалась, на кого работает Крамбл. И если эти типы были хотя бы вполовину так ужасны, как о них рассказывали Уэлманну, следовало воспользоваться этим, чтобы склонить Одри Пост на свою сторону.

— Вам бы не захотелось иметь дело с этими людьми. Мягко говоря, они играют не по правилам.

— Безусловно. — Одри сложила руки домиком. Ее взгляд стал задумчивым и отстраненным.

Если Уэлманн получил сейчас какие-то преимущества, не следовало упускать их. Нужно было поскорее наладить отношения с этой женщиной и сделать так, чтобы она ему доверяла — ради ее же блага. Да, конечно, она сильна, спору нет, это всякий почувствовал бы. Но ни у кого не хватит сил для того, чтобы бороться с приспешниками Крамбла… да и с боссом Уэлманна, если на то пошло.

— Вам и вашим внукам грозит опасность, — проговорил Уэлманн тоном искренней заботы. — Я могу помочь вам. Люди, на которых я работаю, могут вам помочь.

— Знаю, — прошептала Одри Пост и, часто заморгав, взяла чашку и отпила немного чая. А потом стала всматриваться в донышко, словно могла что-то там увидеть, как гадальщица на кофейной гуще.

Повисло тягостное молчание.

— Не сочтите меня навязчивым, — продолжал Уэлманн, — но время на исходе. Учитывая то, что в игру вступил Крамбл, чем скорее мы тронемся с места, тем лучше.

Одри Пост стряхнула задумчивость и посмотрела на него. Потом взяла тарелку, восьмидюймовый нож и отрезала кусок торта.

— Хотите кусочек, мистер Уэлманн? Стряпня Сесилии обычно оставляет желать лучшего, но сегодня она старалась изо всех сил.

Чуть наметившаяся ниточка связи между ними порвалась.

— Я не…

— Не понимаете? — Суховатая улыбка тронула губы Одри Пост. — Это, вне всяких сомнений, к лучшему.

Ощущение опасности, испытанное Уэлманном раньше, нахлынуло с новой силой. Он пошевелил ступней и почувствовал успокаивающую тяжесть пистолета. Затем наклонился к столу, чтобы между его спиной и спинкой стула образовался зазор и можно было, в случае чего, легко выхватить из кобуры кольт.

Одри Пост глубоко вздохнула.

— Как вы верно заметили, время на исходе. — Она вытерла салфеткой глазурь, прилипшую к лезвию ножа. — И теперь вам пора удалиться, мистер Уэлманн.

— Если вы не позволите мне помочь вам, они найдут вас.

— «Они»? Какие именно «они», водитель? — Она указала кончиком ножа на его сердце. — Думаю, «они» меня уже нашли. Вы ведь ни за что не явились бы сюда, не сообщив «им» мой адрес, верно?

Уэлманн встал, примирительно поднял руки и сделал шаг по направлению к двери.

— Ладно, леди. Не стоит так волноваться.

Затем он увидел свое отражение в лезвии ножа. Это была дурная примета. Он уже успел так сильно вспотеть, что рубашка прилипла к груди. Но чего, собственно, бояться? Она никак не могла дотянуться до него через стол. А у него было два пистолета. Нужно вытащить один из них и как можно более элегантно удалиться.

— Возможно, вы правы, — прошептал Уэлманн, — и мне пора.

— Вы должны поступать так, как вам подсказывает ваша природа, и служить своему господину. — Одри Пост поднялась, сжимая в руке нож. — А я должна поступать так, как мне диктует моя природа: я обязана защитить детей.

Уэлманн вдруг почувствовал запах смерти, исходивший от мертвенно-высохших книг, а еще запахло формальдегидом и, едва уловимо, кровью.

Он выхватил кольт и прицелился в грудь Одри Пост.

Женщина и глазом не моргнула. Она даже не посмотрела на пистолет. Только прикоснулась к торту кончиком ножа.

— Вы так и не ответили, хотите ли вы торта.

— Что? — Немного смутившись, Уэлманн чуть-чуть опустил пистолет. — Я так понял, что вы хотите, чтобы я ушел.

— Нет. Я сказала, что вам пора удалиться. — Одри Пост встретилась с ним взглядом. — А еще точнее — что вас нужно удалить.

Сработал инстинкт. Инстинкт не раз спасал ему жизнь.

Некогда было размышлять. Прежде чем Одри Пост произнесла еще хоть слово, Уэлманн выстрелил три раза подряд.

Ослепленный вспышками пламени, он заморгал.

Через долю секунды его зрение прояснилось, и в это мгновение он заметил блеск стали около своей шеи.

Никто не смог бы двигаться так быстро, кроме…

Нож Одри Пост рассек его сонную артерию и перебил позвоночник.

7 Новые сюрпризы в день рождения

Фиона вышла из дома, остановилась на тротуаре, одернула платье и попыталась расправить его на груди. После спринтерского бега по лестнице платье смялось еще сильнее.

Было тепло, хотя лето заканчивалось. Солнце поднялось над горизонтом. Фиона, прищурившись, посмотрела на него и очень пожалела о том, что не надела шорты с футболкой.

Позади нее хлопнула дверь. Вышел Элиот.

— Нечестно, — выдохнул он. — Ты… выбежала раньше… чем я успел завязать шнурки.

— Я выиграла. Смирись с этим. — Фиона нахмурилась. — Как тебе этот мистер Уэлманн?

— Бабушка сказала: «друг семьи», — покачал головой Элиот. — Но у нее никогда не было друзей, которые бы вот так заявлялись без предупреждения.

На самом деле они вообще не знали никаких друзей бабушки. Фиона пошла по Мидуэй-авеню. Элиот нагнал ее.

— Думаешь, он знал папу или маму?

— С чего бы еще нас так быстро выставили? — пожала плечами Фиона.

«Не бередите старую рану». Так обычно говорила Сесилия, когда они пытались расспросить ее о родителях. «Думать о прошлом, когда узнать о нем нечего, — добавляла она, — это все равно что расковыривать болячку».

Но Фиона хотела знать хоть что-нибудь — что угодно, — все на свете о своих родителях. Они были для нее чем-то вроде гигантского пазла, который только и ждал, чтобы его собрали… но коробку с деталями бабушка спрятала на верхней полке шкафа, так высоко, что Фиона не могла до нее дотянуться.

— Какая разница? — спросила она. — Что изменилось бы, если бы мы услышали какое-нибудь вранье от этого Уэлманна?

— Ничего, — еле слышно ответил Элиот.

Фиона прикоснулась к гладкой, слишком блестящей ткани праздничного платья, топорщившегося на бедрах и туго стягивающего грудь. Она знала, что выглядит нелепо. Девочка посмотрела на брата. Коллекция ярких полосок. Но он хотя бы будет работать на кухне, где его никто не увидит.

Тучи закрыли солнце, ветер зашуршал опавшей листвой на обочине.

Фиона принялась обдумывать то, что не вписывалось в ее жизнь, протекавшую словно бы под стук метронома: вчера не было домашнего задания, сегодня бабушка подарила ей книгу Жюля Верна, нарушив тем самым установленное ею же правило. И еще Фиона вспомнила о чашке, которую разбила Сесилия.

Руки у Си дрожали всегда, но раньше она никогда ничего не роняла. Ей уже сто четыре года, и подобный эпизод может быть симптомом инсульта. Фиона не представляла себе жизни без прабабушки. Точнее, она не могла представить себе жизнь с одной только бабушкой.

— Думаешь, с ней все будет в порядке? — спросил Элиот.

— Си? Да. Она — кремень.

— А как ты догадалась, что я спросил про нее? — раздраженно поинтересовался Элиот.

Фиона пожала плечами.

— Просто я сама сейчас думала о разбитой чашке.

— А ты заметила, как бабушка посмотрела на осколки?

Этого нельзя было не заметить. Бабушка так уставилась на эту несчастную разбитую чашку, словно ее глаза уподобились лучам лазера… Как будто подсчитывала отдельные молекулы в каждом осколке.

У Фионы руки покрылись гусиной кожей. Окружающий мир словно бы накренился; тучи на небе потемнели.

— Слушай… — прошептал Элиот.

Но Фиона не слышала ничего. Казалось, кто-то щелкнул выключателем. Ни машин, ни птиц; даже провода над головой перестали жужжать.

Однако в этой странной тишине раздавалось непонятное постукивание; Фиона его скорее ощутила, чем расслышала. Звук пульсировал у нее в солнечном сплетении.

А потом к стуку прибавились едва различимые высокие ноты — изменяющийся ритм. Звуки доносились с той стороны, куда направлялись близнецы.

Элиот устремился навстречу этим звукам. Фиона поспешила за ним. С каждым шагом она все больше теряла ориентацию в пространстве.

Странно… Ей хотелось бежать вприпрыжку. Словно она была маленькой девочкой и очень долго играла в «классики». Элиот резко остановился напротив подворотни. Старик-оборванец сидел на обычном месте, скрестив ноги. Он улыбался и играл на скрипке. Рядом с ним на земле лежали маленькие конвертики. Из некоторых торчали хвостики скрипичных струн. Смычка у старика не было, поэтому он держал инструмент на коленях, одной рукой водил по грифу, а другой проворно щипал новенькие струны. Его пальцы походили на маленьких танцующих человечков.

Элиот подошел ближе, чтобы лучше видеть, как играет старик, — так близко, что тот мог протянуть руку и схватить его.

Фиона прикоснулась к плечу брата и осторожно потянула его назад. Ей хотелось поскорее увести Элиота подальше, но при этом самой хотелось оказаться ближе к музыканту. Даже тротуар как будто наклонился в сторону музыки, и казалось, что гораздо легче приблизиться к ней, чем уйти от нее. Фиону удерживал только сестринский инстинкт, только обязанность защищать брата.

Старик посмотрел на них и широко улыбнулся. Мелодия стала быстрее.

Нотки плясали, пытаясь достучаться до памяти Фионы. Колыбельная песенка? Невозможно, потому что в доме бабушки никогда не звучали колыбельные. Давно, еще до бабушки, кто-то напевал Фионе эту мелодию. Когда она была совсем крошкой…

Пупырышки гусиной кожи на руках Фионы затвердели. Эта музыка была подобна ее сердцебиению, пульсации крови, она заставляла раскачиваться и притопывать в такт.

Фиона почувствовала аромат роз и запах свежевскопанной земли. Она увидела себя, бегущую вприпрыжку вокруг выкрашенного белой краской столба. Рядом с ней развевались разноцветные ленты, танцевали другие дети, и все смеялись, пели и прыгали в бесконечном хороводе возле майского дерева.[15]

Перед глазами у Фионы все поплыло, улица стала размытой, как акварель под дождем.

Она почти не заметила, как ее рука соскользнула с плеча Элиота.

Единственное, что она видела, — это скрипичные струны, но даже они казались размазанными. Старик играл настолько быстро, что струны растворялись в дымке вибрации.

Фиона сделала глубокий вдох или вздохнула… и ощутила запах сардин, пота, горелых серных спичек.

«Нечистый» — это слово всплыло из глубин ее сознания.

Она не отрывала глаз от вибрирующих струн, они заполнили все ее поле зрения, и на ум Фионе пришло еще одно слово: «хаос».

Мысль о хаосе, непрерывном смятении, диком и неуправляемом, уносящем ее прочь… она сама не могла понять, почему эта мысль так взбесила ее, сильнее даже, чем грязный старик.

Фиона гневно уставилась на скрипку, сфокусировала взгляд на одной из струн. Девочке показалось, что если она будет смотреть на нее неотрывно, пристально — как бабушка, — ей удастся избавиться от этого неуправляемого чувства.

Струна со звоном лопнула.

Старик отдернул руку и сунул указательный палец в рот. В следующее мгновение он опустил руку, и Фиона увидела кровь в том месте, где его поранила лопнувшая струна.

Старик посмотрел на Элиота, перевел взгляд на Фиону.

— Будь я проклят, — все еще улыбаясь, проговорил он.

У него оказался гулкий, резонирующий альт. Фиона не ожидала, что у такого оборванца будет такой красивый голос.

— Это было потрясающе, — выдохнул Элиот.

Старик кивнул и слегка поклонился ему. Потом порылся в складках своего рваного пальто и вытащил конверт из вощеной бумаги. Внутри лежали свернутые спиралью струны. Он указал на конверт, словно фокусник, и погладил деку старенькой скрипки.

Фиона похлопала брата по плечу и осторожно потянула за руку.

— Нам пора на работу… спасибо, — сказала она старику таким ледяным тоном, что было ясно: меньше всего на свете ей хотелось выразить благодарность.

Улыбка оборванца потускнела. Он еще раз поклонился и стал вертеть колок с оборванной струной.

— Пойдем, — решительно произнесла Фиона и снова потянула брата за руку.

Элиот обернулся и прищурился.

— Если мы опоздаем сегодня, — сказала Фиона, — Майк очень разозлится.

— Да. — Раздражение в глазах Элиота сменилось тревогой.

Он посмотрел на старика и помахал ему. Оборванец улыбнулся шире.

— Правда, было здорово? — шепнул сестре Элиот.

— Нет, — буркнула Фиона. — Было страшновато.

Но она начинала понимать, почему Элиота так зачаровывает музыка. Мелодия и ее унесла куда-то. Если бы ему позволили купить радиоприемник… что в этом ужасного? Или бабушка права? Не слишком ли далеко унесла бы Элиота музыка?

Близнецы поспешно свернули за угол и увидели, что на пересечении Мидуэй-авеню и Вайн-стрит все парковочные места заняты сверкающими «универсалами» и «мерседесами».

Туристы. Значит, у Ринго полным-полно народа.

Они пересекли улицу и помчались ко входу во Дворец пиццы.

Элиот открыл дверь и придержал ее. Порыв кондиционированного воздуха ударил в лицо Фионы. Она поежилась.

Майк стоял у кассы. Он только что передал Линде для обслуживания компанию из четырех человек. Глянув на Элиота и Фиону, он побледнел.

— Это еще что за шуточки? Сегодня же начинается фестиваль «пино-нуар» в Нэпе. У нас народу полно, а вы что — решили наведаться в лавчонку для нищих и подобрать выброшенное тряпье?

Фиона густо покраснела и покрылась испариной, несмотря на то что в холле было прохладно. Элиот шагнул вперед.

— Эй, не надо…

— Этот молокосос, — оборвал его Майк, — может одеваться, как ему в голову взбредет. Но ты… — Он смерил Фиону взглядом с головы до ног, как бы не веря собственным глазам. — Да кто на тебя глянет, у того аппетит сразу пропадет.

Наихудшие опасения Фионы подтвердились: праздничное платье выглядело как неудачный костюм для Хеллоуина. Эта последняя капля переполнила ее чашу самоуничижения.

Она ненавидела жизнь в этой семье — все их правила, самодельную одежду, запреты ходить куда бы то ни было. Слезы застлали глаза Фионы. Розовая атласная ткань платья показалась ей похожей на сахарную вату.

— Надень вот это.

Майк наклонился, достал с полки фирменную футболку заведения Ринго с изображением Дядюшки Сэма и бросил Фионе. Футболка попала ей в грудь и свалилась на пол.

Девочка опустилась на колени, часто моргая, чтобы поскорее избавиться от слез, и подобрала футболку. Дядюшка Сэм улыбнулся ей.

— Вычту из твоей зарплаты, — предупредил ее Майк.

Элиот сжал кулаки.

— Хорошо, — прошептала Фиона.

— И возьми у Джонни длинный фартук, — добавил Майк. — Все остальное прикроешь.

Фиона кивнула, уставившись в пол. Она не в силах была смотреть на Майка. Глаза и щеки у нее горели.

И она не могла пошевелиться. Ей не хотелось, чтобы ее атласное платье шуршало, не хотелось привлекать к себе еще больше внимания. Но даже если бы оно не шуршало, как пройти по залу к кухне, когда на нее все смотрят? Она застыла на месте.

Майк вышел из-за стойки и схватил Фиону за руку. Его большой палец впился в сгиб ее локтя. Всю руку словно бы пронзило разрядом электричества.

— Давай! — прорычал Майк. — Быстро…

Фиона вырвалась. Этим она причинила себе еще большую боль, но, не обращая на это внимания, запрокинула голову и в упор посмотрела на Майка.

— Не смей! — прошипела она сквозь стиснутые зубы.

Унижение уподобило ее раненому зверьку, свернувшемуся в клубочек… но этого зверька столько раз унижали, что он наконец развернулся и показал зубы.

Фиона почувствовала, что Элиот стоит рядом с ней и готов заехать Майку по носу. Приятно было знать, что, если понадобится, брат заступится за нее.

Фиона, не моргая, роняла слезы и смотрела на Майка.

— Не смей, — повторила она шепотом, но это был не пристыженный шепот, а с трудом сдерживаемый гнев. — Никогда больше ко мне не прикасайся.

Майк раскрыл рот и вроде бы собрался что-то сказать, но с его губ не сорвалось ни слова. Он медленно кивнул, поднял руки, призывая Фиону успокоиться, и осторожно попятился назад.

— Ладно, — выдохнул он. — Надевай фартук и принимайся за работу.

Но почему-то он не мог оторвать глаз от разгневанной Фионы. Его лицо скривилось, словно ее пронзительный взгляд причинял ему боль.

Звякнул колокольчик над дверью, в пиццерию вошла парочка.

Фиона моргнула. Чары развеялись.

Майк повернулся к посетителям и нацепил на лицо улыбку.

— Столик на двоих?

Фиона глубоко вздохнула и отвернулась от Майка. Они с Элиотом прошли через зал к кухне.

Если кто-то и пялился на ее платье, хихикал или тыкал в нее пальцем, она этого не заметила. Просто шла, уставившись себе под ноги.

Войдя в кухню, Фиона осмотрела пульсирующую от боли руку. Возле локтя расплывались синяки от пальцев Майка.

— Ты в порядке? — тихо спросил Элиот.

— Да. Конечно.

Впервые в жизни Фиона почувствовала, что готова причинить боль кому-то, кроме собственного брата. Да нет, не просто «готова». Она бы сделала это, не задумываясь.

На долю секунды злость Фионы обрела силу раскаленного добела металла. В этот краткий миг она пожелала, чтобы Майк Пул больше никогда не прикасался ни к ней, ни к кому-то еще. Она пожелала ему смерти.

8 Рука Майка

Элиот стоял перед большой мойкой. Одна раковина была наполнена водой, по поверхности которой, словно облака, плавали мыльные пузыри.

Его тошнило от этой работы. Но Элиот не был слабаком. Он заканчивал все, что начинал, даже если не видел никакой возможности одержать победу.

Однако работа у Ринго была не просто игрой типа «словарных дразнилок» или бега наперегонки по лестнице. Ничто не стоило того унижения, которое Элиот терпел здесь каждый день. Грубость Майка его не слишком удручала, он мог это стерпеть, но то, как менеджер обращался с его сестрой…

Элиот представил, как окунает голову Майка в раковину, держит, не отпускает… и топит его.

Он испугался своих мрачных фантазий, но еще сильнее — того, что эти фантазии вызвали у него чувство удовлетворения.

Элиот вздохнул. Хоть бы смена скорей подошла к концу.

Он посмотрел на воду и вдруг начал бессознательно постукивать пальцами по краю раковины. Детская песенка не выходила у него из головы. Она звучала вновь и вновь, и в мыльной воде стали возникать картины. Скрипка, улыбка, стая белых ворон, рука… Она протянулась к Элиоту, стала медленно поворачиваться в воде, пальцы сомкнулись, сжимая невидимый предмет… и вдруг скрючились от боли.

Из глубины кухни Элиота окликнул повар Джонни.

— Эй, ты там в порядке, амиго?

Элиот тряхнул головой, чтобы прогнать наваждение.

— Устал немного. Долгая смена.

Джонни вывалил замороженную картошку фри из пакета в корзину фритюрницы. Кипящий жир зашипел и забулькал. Повар отошел назад и опустил корзину, но капли жира все же попали на бетонный пол. Джонни недовольно нахмурился, ему это не понравилось. Он соблюдал в кухне идеальную чистоту и поэтому стал искать глазами ведро и швабру, чтобы поскорее вытереть жир с пола.

В кухню вошла Фиона. Вид у нее был такой, словно она вот-вот расплачется.

Футболка, фартук и розовое платье пропитались потом. От подбородка до коленей она была перемазана соусом маринара.

— Двойной столик с детишками из «Повелителя мух», — сказала Фиона и тяжело вздохнула. — Мне нужен перерыв.

— И я как раз собирался выйти, — сказал ей Элиот. — Пошли, подышим свежим воздухом.

Фиона кивнула, и они вместе пошли к задней двери. Элиот решил, что на улице поговорит с сестрой о Майке и они вместе придумают, как от него избавиться. В этот самый момент в кухню ввалился Майк.

— Фиона, подожди! — крикнул он.

Девочка остановилась и обернулась, сжав кулаки с такой силой, что костяшки ее пальцев побелели.

Майк выглядел чистым, свежим. Казалось, этот парень с курчавыми волосами и крепким подбородком всецело предан работе. На самом деле он не был ни чистым, ни свежим, ни преданным работе.

— Мне надо поговорить с тобой, — объявил Майк и выразительно посмотрел на Джонни и Элиота. — Надеюсь, вы позволите нам потолковать наедине?

Джонни потер щеку. Элиоту совсем не хотелось оставлять сестру наедине с Майком. Но Майк был его начальником, а повар кормил семью благодаря своей работе. Джонни вытащил из фритюрницы корзину, чтобы картошка не подгорела. На пол упало еще несколько капель жира.

— Пойду перекурю.

Элиот скрестил руки на груди. Он не собирался оставлять Фиону одну.

Майк уставился на Элиота и смотрел на него секунд пять.

— Ладно, — со вздохом проговорил он. — И ты тоже послушай, молокосос.

Фиона выпрямилась и встала ближе к Элиоту, но при этом не смогла оторвать глаз от пола.

— Что тебе нужно? — спросила она.

Майк поднял руки вверх. Он снова как бы призывал Фиону успокоиться.

— Хотел извиниться перед тобой. Я и не думал, что сделаю тебе больно.

Но правая рука Майка непроизвольно сжалась. Элиот подумал, не вспомнил ли он, как схватил Фиону за локоть. Судя по тому, как сверкнули глаза менеджера, было похоже на то, что ему это понравилось.

Элиот хотел, чтобы этот урод исчез из их жизни. Навсегда.

Маленькая мелодичная детская песенка зазвучала у него в ушах.

— Позволь, я посмотрю на твою руку, — сказал Майк, шагнув ближе к Фионе и изобразив очаровательную улыбку. — Синяков нет?

Фиона прижала руку к груди.

— Не подходи!

Улыбка сползла с лица Майка.

— Если вы собираетесь что-то рассказать Ринго… Я-то хотел по-человечески поговорить, но, видно, с вами по-человечески не получится. — Он поджал губы. — Знаете что? Покончим с этим. Просто собирайте манатки и проваливайте.

— Ты… Ты нас увольняешь? — ахнула Фиона. — За что?

Элиот понял за что. Чтобы они не рассказали Ринго о том, что его менеджер напал на одну из работниц. Майк их уволит, а если им вздумается потом что-то рассказать хозяину, получится, будто они хотят отомстить. По крайней мере, Майк мог так представить дело, и это бы ему ничего не стоило. Он вышел бы сухим из воды.

Такие, как он, всегда выходят сухими из воды. Губы Майка тронула жестокая ухмылка. Он наслаждался ситуацией.

— За что? — переспросил Майк, глядя на Фиону. — Да за то, что вы оба уроды. За то, что никто здесь не желает с вами работать. И еще потому, что я сказал: вы уволены.

За всю жизнь Элиот никого не ненавидел так сильно, как в это мгновение Майка. Он пожелал ему смерти.

Менеджер шагнул к ним — наверное, хотел еще поиздеваться — и наступил на маленькую лужицу пролитого масла.

Он поскользнулся, упал возле фритюрницы, выставил перед собой руку…

И она угодила в кипящее масло.

Майк вскрикнул и откатился в сторону. Дымящееся масло покрыло его руку до локтя. Кожа покраснела, образовались волдыри.

Он начал кататься по полу, прижимая к себе обожженную руку, но тут же резко выпрямил ее, чтобы не обжечь грудь.

Элиот и Фиона пару секунд ошеломленно смотрели на Майка, а потом бросились к нему.

Паника, парализовавшая Элиота, улетучилась. Он знал, что нужно делать. Они с Фионой не раз читали и перечитывали «Практическое руководство по оказанию первой помощи» Марселлюса Мастерса.[16]

— Воды, — сказала Фиона.

— В мойке, — ответил Элиот. — Осторожно, не прикасайся к его руке.

Они подняли Майка, ухватив его под мышки. Он стонал и дрожал. Фиона и Элиот подтащили Майка к мойке и наклонили так, чтобы рука попала в раковину.

Джонни вошел в кухню с сигаретой в зубах. Увидев Майка, он перекрестился.

— Звоните девять-один-один! — крикнул ему Элиот. — Скорей!

Джонни бросился к телефону, висящему на стене.

Элиот направил струю холодной воды из крана на плечо Майка.

Как только вода потекла по обожженной руке, Майк снова закричал и попытался вырваться.

— Нет, — прошептала Фиона. — Так нужно, иначе ты потеряешь руку.

— Нужно охладить кожу, — сказал Майку Элиот. — Рукав пропитался жиром.

Менеджер кричал и хныкал, но вырываться перестал, обмяк и повис на руках у близнецов.

Элиот посмотрел на сестру, а она — на него. Он знал, что Фиона думает о том же, о чем и он: Майк обжег правую руку — ту, которой он схватил Фиону.

9 Прерванный отпуск

Селия нежилась под сенью пальм на своем личном пляже на острове Бора-Бора,[17] в собственном «доме вдали от дома».[18]

Аборигены побаивались этого места. Они считали, что над ним властвует «злое колдовство», — а все из-за того, что после кораблекрушений течения выбрасывали раздувшиеся трупы утопленников именно на этот берег. Конечно, Селия ничего не предпринимала, чтобы развеять слухи. Уединение было драгоценностью, сокровищем, об утрате которого она бы горько сожалела.

Золотые солнечные лучи отражались от белого, как тальк, песка. Зной проникал даже сквозь листву пальм и москитную сетку.

Кожа Селии напоминала цветом раскаленную бронзу. Скрученные в жгут влажные медно-рыжие волосы обвивали ее шею, словно змея. При пышных формах она была довольно стройна и могла бы стать манекенщицей. Такая карьера пришлась бы ей по душе, поскольку льстила бы ее тщеславию, но мужчины и женщины и без того падали к ее ногам.

Селия промокнула полотенцем лоб, еще влажный после недавнего купания. Она играла с мирными серыми рифовыми акулами и дразнила их до тех пор, пока они не разозлились и не начали нападать друг на друга. Вода стала красной от крови и кусков плоти. Селия облизнула губы, почувствовала кровавый привкус и улыбнулась. Улыбалась она редко.

Чудесный выдался вечер…

Но его вот-вот должны были испортить.

На ее берегу появился непрошеный гость.

Селия чуть-чуть приподняла веки и краешком глаза заметила тень на тропинке, там, где пляж переходил в джунгли. Кто бы ни отбрасывал тень, этот человек явно хотел, чтобы она увидела его.

Селия поиграла с изумрудом, вставленным в ее пупок, и сделала вид, что не замечает темнокожего гостя. Возможно, это любопытный турист. Ему наскучит тут торчать. И он уйдет.

Но человек стоял, переминаясь с ноги на ногу, и ждал.

— Подойди, — проговорила Селия, тяжело вздохнув.

Почему помехи возникали именно в те мгновения, когда она собиралась полностью расслабиться? Как будто следуя точным атомным часам?

Она приподнялась и села. На ней не было ничего — только изумруд в пупке и нож на ремешке, застегнутом на щиколотке.

Ее последний любовник, хвастаясь перед своими друзьями, называл ее красоту «звериной». Комплимент пришелся Селии по сердцу, но болтливость любовника понравилась ей гораздо меньше. Пришлось на деле продемонстрировать ему, сколько именно в ней «звериного».

Тень вышла из джунглей и превратилась в мужчину-самоанца в черном шелковом плаще, шортах и бейсболке. Он подобострастно упал к ногам Селии, опустил лицо к ее ступням и поцеловал бы их, если бы она позволила.

— Хватит, — махнула рукой Селия. — Вставай! Говори, зачем пришел, и уходи.

Мужчина подчинился. Он был на две головы выше Селии. Его звали Уракабарамеель, иногда — мистер Ури Крамбл, иногда — просто Ури, если Селия пребывала в хорошем настроении. Он был ее правой рукой при проведении специальных операций.

Почтительно отступив на пару шагов и опустив глаза, он сунул руку в карман, достал и раскрыл как бы наобум маленькую черную записную книжку, изрядно разбухшую от обилия вклеенных в нее дополнительных страничек и листочков разноцветной липкой бумаги.

— Миледи Селия, — прочел Ури рокочущим баритоном, — при открытии торгов на лондонской бирже акции упали на восемь процентов. Наши оксфордские партнеры нервничают. Они требуют, чтобы вы поддержали их капиталовложения.

— Вот как? Терпеть не могу тех, кто от меня чего-то «требует», когда я в отпуске, — сморщила нос Селия. — Продай мою долю. Сегодня же сниму проценты.

— Это может вызвать изъятие вкладов из трех банков в…

— Я сказала — продай!

Ури поклонился.

— Как прикажете.

— Пусть Британия сгорит или утонет в море, мне все равно. Дальше?

— Мелкий вопрос. Посол Манилы преподнес вам трех андалузских кобыл. Я не знал, как вы пожелаете поступить с этими животными. Кроме того, посол хотел бы позавтракать с вами, как только вы сочтете это возможным.

— О, как чудесно! — радостно воскликнула Селия. — Андалузки — не животные, Ури. Они бесценны, их можно только обожать. — Прижав к губам длинный, накрашенный ярко-красным лаком ноготь, она замурлыкала. — Прикажи построить конюшни около виллы в заливе Субик, и я обучу этих великолепных дам галопу по побережью Южно-Китайского моря. Передай послу: суббота, Нью-Йорк. В «Мусукоши».

— Очень хорошо.

Ури поклонился и, пятясь, стал отходить от Селии.

— Есть еще что-нибудь?

— Ничего. Только одно тривиальное дело, о котором вашему превосходительству не стоит беспокоиться.

Он закрыл записную книжку и сунул в карман плаща. Селия поймала его запястье и впилась в кожу ногтями. Ури поморщился от боли.

— Покажи.

Ури протянул ей записную книжку, и Селия открыла ее левой рукой, не отпуская самоанца.

— Тут написано: «Дети Пост». Они нам знакомы?

— Не слишком серьезная разведывательная операция. Поиски завели в тупик. Двое детишек. Никто.

— О? — Селия разжала руку и ногтем указательного пальца пробежалась от запястья Ури до локтя вдоль разбухшей вены. Ноготь впился в сгиб локтя, поранил кожу, но не пронзил кровеносный сосуд. — Тогда почему, — продолжала мурлыкать Селия, — эта информация занесена в твою черную книжку, куда записываются сведения только о самых важных операциях?

Ури упал на одно колено. От удара песок завибрировал. Надо отдать самоанцу должное — он даже не вскрикнул.

Селия вывернула руку Ури, и боль распространилась по его сосудам и нервам.

— Так, предположение, — простонал Ури. — Мы думали, что оно поможет найти нашего кузена, который давным-давно пропал без вести.

Селия отпустила руку самоанца.

— Ах да, припоминаю. Что-то связанное с трастовым фондом?

— Да, миледи. — Ури обхватил правую руку левой. Капли крови упали на песок.

Он уставился на изумруд в пупке Селии. В его глазах плясали отблески драгоценного камня. Конечно, Ури жаждал, чтобы она властвовала над ним, подумала Селия. Потому что она всегда брала то, что могла удержать. Но уклончивый взгляд в сочетании с попыткой скрыть сведения об этих детях Пост… Селия почуяла измену. Ее охватил гнев.

Ури отвел взгляд. Его щеки горели.

Может быть, разочарованно думала Селия, никакого заговора не существовало. И Ури ни в чем не виноват — просто ей так показалось. Какая жалость… Он навсегда останется всего лишь ее верным псом.

— Ну, так что там? — спросила Селия.

— Был перехвачен денежный перевод со старого счета Луи, который, как мы полагали, давным-давно заморожен. Нам удалось выяснить, кто осуществил перевод: юридическая фирма в Южной Калифорнии. Я лично извлек соответствующие файлы. Это трастовый фонд для двоих детей. К нашему делу он отношения не имеет.

Ури запустил руку во внутренний карман плаща и вытащил тоненький портативный компьютер. Откинул его крышку, включил и протянул Селии.

Она подождала, пока откроется файл.

Ури сунул руку в карман еще глубже, вытащил небольшой складной столик и разложил его перед Селией.

Она поставила компьютер на столик. На экране появились два фотоснимка, сделанные с высоким разрешением. Мальчик. Девочка.

Улыбались они так, словно их заставили, приставив к спинам ножи. Явно — брат и сестра. Возможно, двойняшки.

Ури продолжал копаться в карманах широченного плаща. Послышался звон льда в бокале и плеск жидкости. Он поставил на столик порцию «Кровавой Мэри».

Селия взяла бокал и слизнула соль с краешка.

— Было только одно небольшое осложнение, — признался самоанец. — В кабинете этой самой фирмы появился водитель. Я успел уничтожить файлы до того, как он до них добрался, но все же совпадение получилось интересное…

— Водитель… — прошептала Селия. — С чего бы водителю интересоваться этим делом?

— Вряд ли именно этим. Если я правильно помню условия договора, им не позволено вмешиваться в наши дела. Так же, как нам — в их. Думаю, простое совпадение.

— Да уж…

Селия снова посмотрела на фотографии детей. В их лицах было что-то знакомое.

Она увеличила изображение мальчика. В его глазах — зеркалах души — играли серые, голубые и зеленые переливы — признак благородного происхождения.

Вернувшись к прежнему масштабу изображения, Селия прищурилась.

Да, глаза мальчика, очертания носа девочки — тонкого, но крепкого, высокие скулы и брови дугой у обоих… И как это она не заметила сходства сразу? Тот, кто позаботился о том, чтобы замаскировать детей, проделал мастерскую работу. Божественное стало тусклым.

Селия запрокинула голову и одарила Ури тяжелым взглядом.

— Есть новые сведения о местонахождении Луи Пайпера?

— Никаких — после того, как его заметили в Альбукерке. Он жил там, в доме из картонных коробок.

— Да… — Селия провела кончиком пальца по тяжеловатому подбородку девочки на фотографии. В этих детях было что-то еще. Что-то, не связанное с Луи, но наделенное такой же могущественной силой.

Это были не просто двое никчемных детишек. Они явно кое-чего стоили.

— Он как-то связан с этим?

Ури придвинулся немного ближе, чтобы посмотреть на экран компьютера.

Существовала гипотетическая, просто астрономически далекая возможность. Но если такая возможность — единственная, которую следует учитывать в сложившихся обстоятельствах… Мальчик и девочка очень походили на человека, который был самым могущественным противником Селии. И вдобавок — водитель, работавший на тех, чья сила была не меньше ее собственной, — нет, такие совпадения нельзя было игнорировать.

И такой возможности нельзя было противостоять в одиночку.

— Созови совет директоров.

— Простите, миледи, — вежливо кашлянув, проговорил Ури. — Мне послышалось, вы сказали «созови совет»?

Селия прищурила зеленые глаза и посмотрела на Ури в упор, чтобы исключить всякое непонимание.

— Именно так я и сказала.

Ури отступил на три шага.

— Как всегда, я выполню любой ваш приказ, но посмею напомнить, что совет потребует выплаты дани, если его созывает тот, кто не является директором.

— Верно. И ты лично об этом позаботишься.

Самоанец поклонился, чтобы скрыть выражение своего лица, но тем не менее Селия заметила, что он недоволен.

— Будет исполнено, — проговорил Ури. — А как быть с детьми?

— Разыщи их, — приказала Селия. — Следи за ними. Как только что-нибудь заметишь или услышишь, сразу сообщай мне.

Ури был верен ей, как только может быть верен слуга. В качестве дани совету он станет ее глазами и ушами, он будет видеть и слышать все подводные течения… хотя его потеря для нее равносильна потере собственной руки.

Но ей придется послать именно его. На кого еще можно положиться в двойной игре и под угрозой вероломства?

А пока ей следует подготовиться к совету. Наточить оружие и починить доспехи.

Селия посмотрела на фотографии улыбающихся детей.

Что верно, то верно: не стоило готовиться к встрече с родственничками, не предприняв соответствующих мер для защиты от убийства и кровопролития.