Смертельная верность

Глава 13

— Мы завтра на первое занятие идем, — заявила Ларка, с гордостью демонстрируя мне сложную конструкцию, собственноручно сшитую из старых джинсов.

Конструкция являла собой многочисленные карманы и кармашки, сшитые между собой и дополненные двумя ремешками с застежкой. Все это великолепие было украшено разноцветными тесемочками и кисточками из цветных ниток.

— Нравится? — поинтересовалась Ларка, посасывая уколотый палец.

— А это что такое будет?

— Сумочка для лакомства.

— Чего? — оторопела я.

Ларка вытащила палец изо рта и начала демонстрировать мне свое изобретение в действии, попутно пачкая его выступающими капельками крови. Это обстоятельство ее ничуть не смущал и, надо сказать, внешнего вида джинсового сооружения не портило. Дополняло кисточки и тесемочки.

— Вот смотри: цепляешь вот так вот на пояс, а сюда, в кармашки, разные вкусности насыпаешь.

— Например? — встряла я.

— Можно сухой корм, можно кусочки сыра, можно мяско меленько порезать. Можно печеньки маленькие, но печеньки вообще-то вредно.

— А потом?

— Потом поощряешь во время занятия. Называется «положительное подкрепление». Собака запоминает, что когда все делает правильно, то получает лакомство, и в другой раз тоже старается.

— А бывает еще и отрицательное подкрепление?

— А как же! Бывает и отрицательное. Но его на запрещающих командах применяют. Ну, например, когда учат у чужих еду не брать, то эти чужие могут по морде лупить, если взял. У собаки остаются плохие впечатления.

И когда только Ларка успела так поднатореть во всяких дрессировочных хитростях? Совсем другой человек стала, не узнать.

— Ты откуда это все знаешь?

— Мне Света посоветовала, какие книжки почитать. Запастись теорией, так сказать.

— Так может, вам и на занятия не надо? Ты теперь сама теоритически подкована, сможешь не хуже специалистов свою Лизу дрессировать.

— Нет, самой мне еще рано. Одной теории мало, надо со специалистом обязательно работать.

— А как же Юра Кузнецов? Он же, говорят, по книжке какой-то древней всему научился.

— Ну, у него талант был. Света говорит, что таких дрессировщиков, как Кузнецов по пальцам пересчитать можно. Но он все равно не только по книжке учился. Говорят, был какой-то очень хороший дрессировщик, который в свое время его под свое крыло взял, научил всему, что сам знал.

— Ну да. Был такой Сергеич.

— Вот, сама все знаешь, а вопросы дурацкие задаешь, — слегка обиделась Ларка. — Дрессировка — это очень ответственно, если хочешь знать. Сама я не справлюсь, только психику собаке испорчу. Да и вообще, Лизе социализироваться нужно, с другими собаками общаться. А на площадке щенков много, будет с кем поиграть.

Это у кого с психикой проблемы могут возникнуть, еще посмотреть надо. Лиза как раз спокойнее любого удава. Валяется на пузе, смешно растопырив передние лапы, грызет косточку из зоомагазина. Пытается голову пристроить половчее, чтобы кость из пасти не выскакивала. Ее, по-моему, никакими занятиями, пусть даже не по правилам, не прошибешь. А вот Ларка в последнее время издергалась вся. Все время боится что-то не так сделать. Такая ответственная оказалась, даже не подозревала я в ней такого. Может, ей, в самом деле, ребенка пора рожать? Надо будет намекнуть при случае.

Я покрутила в руках сумочку, похвалила Лариску за изобретательность и фантазию. Она перестала на меня дуться и снова принялась рассказывать, какое это ответственное дело — воспитывать собаку, и как важно все делать правильно. В конце концов, для пущей наглядности она нацепила на себя чудо-сумочку, сгребла в охапку ничего не подозревающую Лизу и стала показывать, как проводится положительное подкрепление. Чтобы не огорчать хозяйку, Лиза несколько раз послушно села по команде, получая за это каждый раз по куску сыра. Но потом ей это надоело, а может, хитрая псина просто наелась. Когда Лариска в очередной раз повернулась ко мне с гордым видом, приглашая оценить эффективность положительного подкрепления в дрессировке, Лиза за ее спиной повалилась на бок и замерла, прикрыв блаженно глазки. Пузо ее, полное честно заработанного сыра, сильно напоминало мячик.

— Лара, а ты ее не перекормишь? — Я показала глазами на результат занятий. — Может, вам пока рано дрессироваться?

Лариска посмотрела озадаченно на раздувшуюся Лизу. Я ждала, что начнется привычная паника по поводу самочувствия лохматой хитрюги, но подружка моя проявила несвойственное ей раньше хладнокровие.

— Нет, на занятия все равно идти пора, — решила она, доедая оставшийся сыр с ладошки. — Просто кусочки надо поменьше резать. И подсушить немного, а то от них сумочка мажется.

— Зачем тебе вообще эта сумочка? Нельзя просто в карман насыпать?

— В карман нельзя.

— Почему?

— Не знаю. Раз Света сказала придумать сумочку на пузо, значит так надо. Положено!

Я увязалась вместе с Лариской на занятие. Хотелось посмотреть, как это происходит. Кроме того, моя помощь могла пригодиться, если занятие закончится так же, как вчерашняя демонстрация. Должен же кто-то помочь Лариске в транспортировке обожравшейся Лизы. Она, кстати, заметно подросла, и таскать ее на руках стало непросто.

К моему немалому удивлению Димыч тоже решил ехать с нами. На мои подозрительные расспросы он заявил, что тоже хочет посмотреть, как собачью мелюзгу учат правилам поведения в приличном обществе.

— Мало ли что, — заявил он. — Вдруг я все же заведу себе собаку. Надо заранее все узнать, завести нужные знакомства.

Занятие по дрессировке собак началось с общего построения. Обескураженные хозяева нервно оглядывались по сторонам и время от времени подтягивали на поводках разбегающихся щенков. Девушка-инструктор медленно прохаживалась вдоль неровной шеренги и не торопясь, рассказывала что-то про дисциплину и порядок на площадке.

Я смотрела на все это с восхищением. Человек, которому удалось в буквальном смысле построить нашу Ларку — это уникальное явление природы. Девушка-инструктор вызывала во мне просто какое-то мистическое уважение. Это надо же, как ловко у нее все получилось. Раз-два, и неугомонная, свободолюбивая Лариска стоит, как миленькая, переминается с ноги на ногу, смотрит преданно.

Я обернулась, чтобы пригласить Димыча тоже полюбоваться этим невероятным зрелищем.

Димыча рядом не оказалось. Его вообще нигде не было. Я вертела головой, пытаясь разглядеть его массивную фигуру где-нибудь в окружающих зарослях, и не хотела никак поверить, что все мои усилия тщетны. Капитан Захаров, напросившийся с нами под благовидным предлогом, слинял куда-то при первой же возможности. А еще про нужные знакомства рассказывал.

Стало вдруг так обидно, словно он пообещал на мне жениться, но в последний момент сбежал из-под венца. Хотя, такое сравнение мне совсем не понравилось. Замуж я как раз не рвалась совершенно. Я там уже была однажды. К тому же, Захаров в качестве потенциального жениха мной совершенно не рассматривался. Несколько лет тесного знакомства показали, что дружить с ним хорошо, а вот в мужья брать — неразумно. Бывают такие мужчины, с которыми лучше дружить.

Совсем некстати вспомнилась вдруг история про Ольгу Кузнецову и ее верного поклонника с нелепым именем Лелик. Покойный Юра был прав — мужчина с таким именем представляется хлюпиком и маменькиным сынком. Интересно, какое у этого Лелика полное имя? Леонид? Алексей? А может, что-нибудь совсем экзотическое, вроде Леля? А что, я как-то залезла в список славянских имен, и там обнаружила много интересного. Лель там точно был. Может, мама этого Лелика романтичная особа. Начиталась «Снегурочки» или оперы одноименной наслушалась, вот и решила соригинальничать.

Надо будет спросить у Лиды, как зовут этого Лелика на самом деле. Правда, встречаться лишний раз с Лидочкой совсем не хотелось, но любопытство сильнее меня.

Но куда же подевался Димыч? Если предположить, что пришел он сюда совсем не для того, чтобы на Лариску с Лизой любоваться, а с целью что-то разузнать? Если так, то на площадке, где все делом заняты, его искать глупо. Он сейчас к кому-нибудь с разговорами пристает, пытаясь разузнать что-то, о чем люди на допросах умалчивают.

Я поднялась со скамейки и пошла в обход площадки, с каждым кругом все больше углубляясь в лес. Навстречу попадались гуляющие с собаками хозяева, но Димыча нигде не было. Оставалось только одно место, где он мог быть — домик центра дрессировки. Вот он, кстати, за деревьями виднеется. Если не выбираться на тропинку, а пойти прямо через кусты, можно здорово сократить путь.

Через пару минут я об этой идее пожалела. Продираться сквозь заросли шиповника было не просто трудно, а почти невозможно. Я натянула рукава куртки на кисти рук и такой вот импровизированной защитой раздвигала колючие ветки. Правда, капюшон надеть я догадалась не сразу, поэтому несколько раз пришлось останавливаться и отцеплять с веток волосы. Один раз я все же не успела увернуться и тут же почувствовала на щеке обжигающий хлесткий удар. Теперь, чего доброго, еще и царапина останется на пол-лица.

Наконец проклятый шиповник закончился, и я вывалилась на едва заметную в траве тропинку, ругаясь в голос и обещая себе никогда больше не быть такой идиоткой. Руки, несмотря на натянутые рукава, оказались расцарапанными. Про лицо даже думать не хотелось. Я пригладила, как могла, волосы, одернула куртку и присела, чтобы затянуть потуже шнурки на кроссовках.

Как только я оказалась на корточках, мне стало не до шнурков. И не до своего жалкого внешнего вида.

Прямо передо мной на желтых березовых листьях поблескивали в лучах заходящего солнца пятна крови. Свежие, еще ярко-красные, не успевшие потемнеть. Кровяная дорожка начиналась от тропинки, на которую я с таким трудом выбралась, и уходила дальше, в темнеющий на глазах березняк.

Я с трудом проглотила появившийся непонятно откуда комок в горле и беспомощно обернулась. Голоса с площадки едва слышны. Домика совсем не видно. Наверно я сбилась с нужного направления, сражаясь с колючками. Вокруг никого. Некого позвать на помощь. Хотя, помощь мне пока и не требовалась. Мне требовалась компания, чтобы не было так страшно идти в этот чертов березняк. Можно, конечно, вернуться, отыскать Димыча и вместе с ним посмотреть, что там сейчас происходит, и откуда взялось столько крови на траве. Но я была уверена, что если уйду сейчас, потом ни за что не найду это место. А значит, придется идти одной. Ведь просто так кровь на земле не появляется. А если вспомнить, что десять дней назад неподалеку отсюда застрелили человека и убийцу до сих пор не нашли, то этот факт становится очень важным. Придется идти одной.

Я вдохнула поглубже, пытаясь успокоиться, и шагнула с тропинки. Ноги предательски дрожали но все же несли меня все дальше, в направлении, обозначенном цепочкой кровавых следов.

За месяц до…

Он следил за объектом уже вторую неделю.

Про себя сразу решил, что так и будет его называть: «объект». Было в этом что-то мальчишеское, от игры в шпионов что-то. Он и воспринимал это поначалу как игру. «Казаки-разбойники». Выследить, найти, догнать, взять в плен. Только в его случае никакого плена не было предусмотрено. В его случае нужно было убить. Это быстро. Главное, выбрать хорошую позицию, прицелиться без суеты, задержать дыхание на пару секунд. И подумать о чем-то постороннем. Это ему всегда помогало — подумать о чем-то постороннем. Хоть и учили, что надо, наоборот, от постороннего отрешиться и полностью сосредоточиться на оружии и мишени, он всегда делал по-своему. Соглашался с тренером, кивал, а сам делал по-своему. И побеждал. Главное для него было почувствовать в самый последний миг, что победить ему не очень и хочется. Когда очень хочешь победить, ничего не получается. Удача как-будто отворачивается, дразнит, не дается в руки. Если чего-то очень хочешь, никогда не получается. Он об этом всегда помнил. Почти всегда. Но исключения только подтверждали это нехитрое правило — когда он забывал эту простую формулу, начинал хотеть чего-то всей душой, всегда все срывалось в последний момент.

В этот раз сорваться не должно. Слишком важно было сделать все как следует. Выследить, найти, догнать. Совместить мушку с прицельной планкой, задержать дыхание, подумать о чем-то постороннем. Это не долго. И не сложно. Главное — суметь подобраться к объекту на нужное расстояние.

Вот с этим-то главная загвоздка. Подобраться не было никакой возможности. Все портила проклятая собака. Всю такую простую схему. Выследить найти, догнать. Подойти близко к объекту не получалось. Он нигде не появлялся один. Только в сопровождении проклятого зверя, моментально замечающего любое движение в окрестностях. Не лаял, не бросался, ничего такого. Но смотрел не отрываясь, фиксировал взглядом каждое его движение. И взгляд был такой… Не осмысленный, нет. Не верил он в то, что животные могут мыслить. Всегда смеялся, когда ему рассказывали, какие умные все эти собачки да кошечки. Животные — они и есть животные, какие уж там мысли. Но этот пес смотрел так, словно знал заранее, что может произойти дальше. Словно чувствовал его намерения. Чутьем своим звериным. Он вообще не был похож на домашнего питомца. На дикого зверя он был похож, хоть и в ошейнике. Сильного, расчетливого, уверенного в себе.

Пару раз он пробовал подойти к объекту, чтобы проверить, на сколько подпустит его собака. Первый раз удалось подойти метра на два, потом пес зарычал тихонько, вздыбил шерсть на загривке, приподнялся на лапах.

— Не подходи близко, — сказал объект вполне миролюбиво. — Чего хотел, приятель?

— Закурить, — выдавил он, оцепенев под собачьим взглядом.

— Извини, не курю.

Он кивнул понимающе и стал отступать назад… Повернуться к собаке спиной не решался. Объект улыбнулся понимающе и посоветовал:

— Приятель, ты у собачников закурить не спрашивай. Так безопасней. Подходи к тем, кто без собаки.

Он кивал и отступал мелкими шагами, не в силах оторвать взгляд от собаки. Знал ведь, что в глаза им лучше не смотреть, но ничего не мог с собой поделать. Пес следил за ним пристально, время от времени беззвучно приподнимая верхнюю губу, словно демонстрировал клыки перепуганному человеку.

Честное слово, чертов пес его запомнил. Потому что в следующий раз, дня через четыре, не подпустил уже и на два метра. Вскочил на лапы и вздыбил шерсть, едва завидев на другом конце двора. И потом отмечал его в толпе, стоило только появиться в поле зрения.

О том, чтобы подойти на достаточное расстояние, нечего было и думать. А издалека стрелять глупо. Марголин для этого совсем не подходит.

Каждый следующий шаг давался мне труднее предыдущего. Ноги тряслись, сердце бухало где-то у горла. Еще немного, и я начну стучать зубами на весь лес. Может, тогда кто-нибудь услышит и прибежит составить мне компанию?

Я шла медленно-медленно, будто оттягивала изо всех сил волнующий момент встречи с тем, чья кровь осталась на земле возле тропинки. Ступать я старалась бесшумно. Но, как это обычно бывает, от моих стараний было только хуже — шуршала я на весь лес. Вот ведь загадка: когда просто идешь, тебя может быть слышно, а может и нет. Но когда специально стараешься не издавать лишних звуков, получается наоборот. Это проверено многими поколениями старательных неудачников.

А вот интересно, если я найду сейчас кого-то раненного, но еще живого, что буду делать? Тащить его на себе у меня вряд ли получится, особенно если он окажется достаточно крупным. Да и куда тащить? Мне бы самой как-то определиться с направлением. Плутать по лесу с раненным человеком на плечах — не просто глупая идея, а верх идиотизма. Кстати, по причине того, что я не представляю, где нахожусь, звонить в «Скорую» тоже бессмысленно. Может, тогда в МЧС обратиться? Пусть они ищут нас с вертолета, в конце концов.

Идея со спасателями придала мне бодрости. Безвыходных положений не бывает, это нужно помнить твердо. Осталось только найти истекающую кровью жертву.

А что, если рядом с жертвой окажется и убийца? Успею ли я тогда хотя бы прокричать в трубку, что меня убивают? Что еще останется делать преступнику, застигнутому на месте преступления? Только свидетеля убирать, других вариантов нет. Может, плюнуть на все и попросту сбежать? Попытаться выйти обратно к дрессировочной площадке, а там уже организовать людей на поиски.

Я была уже почти готова к такому малодушному поступку, но вдруг заметила какое-то шевеление справа, за кустом рябины. Бежать было поздно. Я подошла поближе и, вытянув шею, заглянула за куст.

На земле лежал лабрадор какого-то невероятного шоколадного цвета. Просто собачий красавец. Лежал он очень условно, все время пытался подняться на лапы и на земле оставался только потому, что его удерживал сидящий рядом на корточках мужчина лет тридцати.

— Девушка, у вас платка носового не найдется? — спросил он, заметив меня.

Я молча протянула платок. Трава вокруг этой парочки была щедро залита кровью.

— Лапу порезал, — пояснил хозяин лабрадора, заметив мой испуганный взгляд. — Крупные сосуды не зацепил, но порезал глубоко, шить надо. И кровища хлещет. А я не сразу заметил. Нам бы перевязать пока, чтобы кровь остановить как-то. Вы мне не поможете?

Я опустилась рядом и коснулась собачьего лба. Пес вдруг изловчился и лизнул мне руку.

— Вы его не бойтесь, он мирный. Подержите вот так платок, а я перетянуть попробую. Тихо, Джек! Для тебя же стараемся. Лежи смирно.

— Чем это он?

— Да стекло, видно, в траве лежало. Вроде лес, а от двуногих дикарей нигде не спрячешься. Наверно, осколок бутылки — вон как лапу раскроил. Ничего, мы сейчас перевяжем и в больницу поедем, зашьем лапу. Вот уже и лучше. Спасибо вам, девушка! Вы извините, мы побежим, время дорого.

— А как к дрессировочному центру выйти? — крикнула я, спохватившись.

— Да вон туда, по тропинке. Здесь недалеко.

Он подхватил на руки собаку и, отклоняясь назад под тяжестью ноши, бегом скрылся за деревьями.

Я поплелась следом, радуясь, что не успела устроить переполох. Хорошо бы я выглядела, если бы организовала поиски убийцы и истекающей кровью жертвы, а вместо этого нашла несчастного пса и его решительного хозяина.

Пусть у них все будет хорошо. Пусть они благополучно доберутся до собачьего доктора. Пусть лапа у Джека поскорее заживет. Пусть все собаки на свете будут здоровы, а их хозяева счастливы.

К домику центра дрессировки я вышла на удивление быстро. Он оказался совсем рядом, в двух шагах буквально. Интересно, каким замысловатым маршрутом я продиралась по кустам? Мне показалось, что зашла я далеко-далеко, а на самом деле крутилась по окрестностям. Не буду, пожалуй, рассказывать Димычу про это свое приключение. А то засмеет.

Еще в коридоре я услышала крик из-за двери.

— А я вам еще раз официально заявляю, что не мог Рыбкин никого убить! И вы мне тут намеки свои не стройте. И никаких ваших фактов я не признаю никогда.

Ну точно, Димыч здесь. Кому же еще быть, как не ему? Интересно, кто же так разоряется? Неужели милейший дядечка Петр Алексеевич?

Я тихонько приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Так и есть, Димыч в своем репертуаре. Сидит, развалясь, на стуле, наблюдает с едва заметной ухмылкой за собеседником. А на Давыдова уже смотреть страшно — красный, как рак, руками размахивает. А ведь пожилой человек, давление, небось, скачет. Димыч все-таки скотина. Это у него метод такой. Доведет человека до белого каления и навострит уши. Он считает, что в таком вот состоянии человек теряет всякое самообладание и в запале может рассказать то, что старательно скрывал до этого. Интересно, какой у этого варварского метода коэффициент полезного действия? Сколько важных сведений удается разобрать Димычу в потоке ругани, которая на него обрушивается? Мне бы точно было не до того, я вообще плохо переношу, когда на меня кричат. Переживаю, нервничаю и заметно тупею. Это потому, что я не могу быть вне ситуации. Так Димыч говорит. Вот он это умеет. Наблюдает за происходящим как бы со стороны. Вот оперативник, вот подозреваемый или свидетель. Свидетель мечет громы и молнии, орет, обещает пожаловаться начальству, а опер на это никак не реагирует. Потому что он — Димыч — не отождествляет себя с тем опером, на которого кричат. То есть, с самим собой. Что-то я окончательно запуталась. Помню, когда Димка мне это рассказывал, все было понятно и логично. А без него никакой логики не получается. Не понять мне, как это можно наблюдать со стороны, как орут на тебя самого. И близко к сердцу этого не принимать, потому что ведь со стороны наблюдаешь. Вообще конечно, навык полезный. Захаров вот утверждает, что это умение здорово пригождается, когда вызывают к начальству на ковер. У него это бывает часто, ведь многие свидетели на самом деле жалуются на него.

Димыч заметил меня и махнул рукой, чтобы заходила.

Я юркнула в комнату и присела на ближайший к двери стул. Место было не самое удачное. Стул был старый и колченогий, сидеть приходилось на самом краешке, боясь лишний раз пошевелиться. Тут уж я сама виновата — думать надо было, куда садишься. Неспроста ведь этот мебельный инвалид оказался в самом углу. Специально убрали с глаз долой, чтобы никто на него не сел. А тут я, боящаяся лишний раз обратить на себя внимание. Вот и сижу теперь в неудобной позе, рискуя в любой момент оказаться на полу среди мебельных обломков. К тому же рядом на другом стуле, покрепче, навалены горой дрессировочные костюмы. Внушительная такая гора с дорессировочным рукавом на вершине. Он все так же топорщит согнутый локоть, и от этого кажется, что там внутри что-то есть. Вернее, кто-то. Какая-нибудь отдельно живущая рука. Ерунда какая в голову лезет! Это потому, что я не могу толком сосредоточиться на разговоре Димыча с Давыдовым — мне почти ничего не видно.

— Да вы не нервничайте так, — предложил Захаров собеседнику. — Я же просто спросил, без всяких намеков.

— Да какое, к черту, просто?! Я же вижу, что вы уже Кольку в убийцы определили. Сами себе решили, что он виноват, а теперь любую белиберду принимаете как доказательство.

— Да с чего вы взяли? — фальшиво изумился Димыч.

— Вы дурачка из меня не делайте! — снова заорал Петр Алексеевич. — Я не пацан зеленый, я пожил уже. И повидал вас таких, хитромудрых.

— Да не делаю я из вас дурачка. Я просто уточняю полученную информацию. Как у специалиста. Вы ведь в этом лучше разбираетесь.

— Лучше! И в людях я лучше вас разбираюсь. Поэтому еще раз говорю: Рыбкин не мог никого убить. И причин у него не было Юрку убивать. А то, что подрались, так это у нас тоже бывает. Тем более, характер у покойника был сволочной. С ним не один Рыбкин дрался.

— А кто еще?

— Да пошли вы! — не выдержал Давыдов и махнул обреченно рукой. — Ничего я вам больше не буду рассказывать. Вы вон как все мои слова поворачивает. Как вам надо, так и трактуете. И вообще, на допросах адвокат должен быть.

— Так это на допросах. А у нас просто разговор. Уж и спросить ничего нельзя.

Оба разом замолчали, только сопели обиженно. Как дети малые.

Я выглянула из-за кучи дресскостюмов.

Давыдов с Димычем сидели друг напротив друга за столом и смотрели исподлобья. Димыч вдруг спросил совершенно мирным тоном:

— Так что там с дисплазией-то?

— Да ерунда, — махнул рукой Петр Алексеевич. — Вы больше слушайте сплетниц наших. Они вам такого расскажут, замучаетесь проверять.

— Петр Алексеевич, ну а если допустить, что у Ганса могла быть эта самая дисплазия, что тогда Кузнецов стал делать? Ведь это в самом деле могло скандалом закончиться.

— Собаку свою он точно не стал бы травить. К собакам он относился гораздо лучше людей. Вязать бы точно не стал, но и не убивал бы. Только ерунда все эти ваши предположения. Не было у Ганса никакой дисплазии.

— Откуда такая уверенность? Слухи ведь на ровном месте не рождаются.

— Послушайте вы меня, — устало сказал Давыдов. — Только внимательно послушайте и постарайтесь вникнуть. Дисплазия — это не чумка. Она ни с того ни с сего не появляется. Это врожденная болячка. У немецких овчарок, к сожалению, бывает часто. Поэтому при племенном разведении обоим родителям обязательно делают снимки на дисплазию. Без них, да без заключения авторитетных ветеринаров овчарку в разведение не пускают. Если это, конечно, ответственные заводчики, а не разведенцы, которым лишь бы собачку повязать «для здоровья». Но с такими Юрка дела не имел. Он невест очень придирчиво выбирал.

— А ему-то какая разница? — искренне удивился Димыч.

— Была, значит, разница. Он за породу переживал. Да-да, не улыбайтесь. Есть еще фанатики. Я уже говорил вам, что Ганс был кобель очень породный, к тому же красавец редкий. И снимки на дисплазию ему делались неоднократно. Не было у него этой напасти. А самое главное, у предков его тоже не было. Это очень важно, болячка наследственная, может через несколько поколений проявиться. Ганс был очень ценным кобелем. Мог бы породу улучшить.

— Но щенки же остались.

— Остались, только мало. К тому же, не все щенки в помете суперпородные получаются. Бывают и средние и откровенно неудачные. Да еще в какие руки попадут. Двух щенков от Ганса за границу продали. Две очень удачные суки. Теперь заграничные питомники породу улучшают. А у нас из заметных только Райс остался. Очень хорошие крови. И щенки просто на удивление ровные получаются. Плембрака нет. Очень ценный кобель, невесты не зря в очередь записывались.

— Как он, кстати?

— Ожил! Не поверите, выправляется потихоньку. Не тот, что раньше был, конечно, но хоть есть начал. Колька с ним как с родным сыном прямо. А вы говорите. Не может человек, который так за животных переживает, никого убить. Жалостливый он.

Димыч сидел задумчивый, шарил взглядом по фотографиям на стене. Потом вдруг спросил:

— А этот приятель Рыбкина, что на тренировку приходил, больше не появлялся?

— Да вроде нет. Я не видел. Хотя погодите. Помощник мой, Володя, говорил, что парень какой-то тут крутился, Колю спрашивал. Может, он и был.

— А когда крутился?

— Да не помню, я же сам его не видел. Может, пару дней назад, а может, и неделю. Вовка обмолвился, что парня какого-то здесь застал. Спросил, чего, мол, надо. А тот и говорит, что Рыбкина ищет, вот и зашел. Вовка сказал, что Рыбкина сегодня не будет, да и выпроводил его. У нас, конечно, воровать нечего, но все равно непорядок.

— Так он прямо сюда приходил, что ли?

— Ну да. К нам часто забредают. То прокат лыж зимой ищут, а они в лесу чуть подальше, сразу и не видно. То лесничество местное надо. Лесничество с нами в одном доме квартируется, только вход с другой стороны. Кто первый раз, обычно к нам сначала заходят, а мы уже направляем.

— Проходной двор у вас, — заметил Димыч недовольно.

— Так и есть, — улыбнулся Давыдов. — Да мы и не прячемся особо. И ценного у нас ничего нет. Дресскостюмы вот только. Но про то, каких они денег стоят, только спецы знают. А для постороннего человека это просто хлам непонятный. Вон лежит куча. Чего в ней ценного?

Оба они посмотрели в мою сторону. И по закону подлости именно в этот момент стул подо мной зашатался, и я, чтобы не упасть, оперлась рукой на ту самую кучу.

Избежать падения все равно не удалось. Только вдобавок, сверху на меня свалились тяжеленные «дресски».

Да что же за день сегодня такой! Я поднялась на ноги, едва сдерживая слезы.

Димыч уже открыл было рот, чтобы сказать, что он думает о моих способностях находить приключения на свою голову, но сдержался. Наверно, вид у меня был очень несчастный.

— Я сейчас все соберу, — пообещала я Давыдову, но Димыч отодвинул меня в сторону и сам принялся складывать друг на друга негнущиеся одежки.

Стук был совсем слабый, еле слышный. То ли потому, что Димыч не успел поднять «дресску», из которой выпало, слишком высоко, то ли потому, что выпавший предмет сначала шлепнулся мне на ногу (еще один пункт в списке моих сегодняшних несчастий), а только потом ударился об пол.

В общем, стукнуло совсем тихо, и мы бы могли совсем не обратить на это внимания, если бы я не заорала от боли и не задергала ушибленной ногой.

— Ну что опять? — спросил Димыч недовольно и посмотрел вниз. — Ух ты ж мать моя женщина! Вот это сюрприз!

Я посмотрела на «сюрприз» и чуть снова не грохнулась на пол.

Прямо у меня под ногами на полу лежал пистолет.

— Ох, е-мое! — изумленный Петр Алексеевич выбрался из-за стола и тяжело опустился рядом с нами на корточки. — Это откуда же такое?

— А это у вас надо спросить, откуда в вашем центре пистолет Марголина. — Димыч повернулся ко мне и скомандовал: — Давай-ка, метнись на площадку, приведи пару понятых. Можешь даже Лариску свою взять, мне без разницы. Будем оформлять добровольную выдачу. Правда, Петр Анатольевич? Добровольно — оно ведь всегда лучше.