Глава 5

Поколение, к которому принадлежала молодежь тридцатых годов, видело романтику в огненных всполохах гражданской войны, глядя на прошедшие события через рассказы своих отцов, через газеты, книги и фильмы, такие как «Красные дьяволята» или «Чапаев». Кожаные комиссарские куртки, маузеры и всепобеждающие конные лавы армии Буденного – вот что тревожило мальчишеские души, заставляя втайне желать повторения подвигов их отцов. Когда началась война, их мечты вдруг стали реальностью. К тому же большинство из них считало, что война займет от силы несколько месяцев, поэтому было необходимо успеть принять участие в смертельной схватке с фашизмом, причем непременно приехать с войны непобедимым героем, с полной грудью орденов и медалей. По этой самой причине мои однокурсники чуть ли не бегом устремились в военкомат, а вместе с ними я, чтобы не выделяться из общей массы, но там нас быстренько развернул пожилой капитан с буденовскими усами, на прощание сказав:

– Без вызова больше не появляться! Понадобитесь, вызовем повестками!

Народ, возмущенный несправедливым отказом, выйдя из военкомата, тут же стал решать, кому писать гневное письмо на произвол военкома, который мешает молодым строителям коммунизма отправиться на борьбу с фашистской гадиной. После долгих споров наконец решили пойти в партком института. Там нас обязательно поймут и направят на войну, но в парткоме было не до нас, и нас направили в райком комсомола, а так как время было уже позднее, дружно постановили пойти туда завтра с утра.

В райкоме нам сказали: это просто здорово, что мы пришли, а после того как узнали, что среди нас есть будущие журналисты и писатели, предложили участвовать в оформлении, написании и распространении агитационной литературы. Так как это устроило далеко не всех, то предложили прийти через несколько дней и осторожно, словно открывали нам военную тайну, сказали, что, возможно, скоро начнется формирование боевых дружин из комсомольцев и партийной молодежи. Студенты вышли, воспрянув духом. Боевая дружина – это звучит гордо!

Большая часть студентов сразу разбежались по своим делам, а некоторые присоединились к группе людей, стоявших у стенда с газетами и громко обсуждавших свежую «Сводку главного командования Красной Армии за 23 июня 1941 года».

Из прошлой жизни у меня были только самые общие понятия о Великой Отечественной войне, но кое-какие цифры остались в памяти, как и то, что только за 1941 год Красная Армия потеряла около двух миллионов человек. Эта сводка напомнило мне бессовестное вранье, которое приходилось слышать от черномазых генералов в их речах или военных сводках, будучи наемником. Когда я слышал подобное, то точно знал, что где-то мятежники опять поставили раком правительственные войска.

– «…На Шауляйском и Рава-Русском направлениях противник, вклинившийся с утра в нашу территорию, во второй половине дня контратаками наших войск был разбит и отброшен за госграницу; при этом на Шауляйском направлении нашим артогнем уничтожено до трехсот танков противника». Вы слышите, товарищи! До трехсот гитлеровских танков! Представляете…

– Не отвлекайся, сынок! – прервал восторженные восклицания парня, читавшего вслух сводку с газетного листа, крепкий, поджарый старик с седыми усами. – Давай читай дальше!

– «…В воздушных боях и огнем зенитной артиллерии в течение дня на нашей территории сбит пятьдесят один самолет противника; один самолет нашими истребителями посажен на аэродром в районе Минска. За двадцать второе и двадцать третье июня нами взято в плен около пяти тысяч германских солдат и офицеров…» Ура, товарищи!

– Ура-а!!

«Интересно, до какого времени здесь народ подобным враньем пичкали? Впрочем, мне какая разница!»

– Да не грусти, Костя! Мы успеем еще попасть на войну и надрать немцам задницу! – крикнул мне сокурсник Ваня Сушкин, неправильно истолковав выражение моего лица. Он все это время стоял недалеко от меня.

– Успеем, Ваня! Еще как успеем! – И я быстренько изобразил восторг на своем лице. – Кто, как не мы!

Трусом я никогда не был и от опасности не прятался, но бежать на войну сломя голову не собирался. Мой боевой опыт не разовый товар, поэтому в окопе ему делать нечего, решил я для себя, но при этом предпринял некоторые меры предосторожности, чтобы избежать возможных обвинений в трусости со стороны товарищей. Записался в пожарную дружину. Нахожусь на виду, занимаюсь общественно полезной деятельностью, а в военкоматы бегать перестал, потому что на все нет времени.

Мне хорошо запомнилось мое первое ночное дежурство на крыше, наверное, потому, что я снова почувствовал себя почти как на войне. На бульваре, напротив дома, между деревьев и скамеечек, расположилась зенитная батарея, а на углу крыши рядом стоящего дома были оборудованы зенитчиками две счетверенные пулеметные установки. Дальше, в некотором отдалении от зенитчиков, через каждые сто пятьдесят метров стояли лебедки, при помощи которых днем стальными канатами притягивались к земле, а ночью отпускались и поднимались на большую высоту похожие на китов заградительные аэростаты.

Когда сквозь кольцо зенитной обороны города прорывались немецкие бомбардировщики, по сигналу «Тревога!», под завывание сирен, гудков заводов, пожарных машин, одни из нас бегали по этажам, звонили в квартиры, будили жильцов, другие поднимались на крышу. В ту ночь, видимо, прорвалось несколько немецких самолетов, один из которых летел в мою сторону. Сотни прожекторов ловят его на мгновение, выхватывая его из черноты ночи, а затем сотни разноцветных трассирующих пулеметных очередей разрывающихся снарядов бьют в окружающее его пространство, пытаясь нащупать и уничтожить самолет. Вот забила зенитная установка в скверике, ей вторят пулеметные установки. Грохот такой, что даже под сводами черепа отдавался эхом, а в глазах шла рябь от мелькания прожекторов и разноцветных трасс пулеметных очередей. Неожиданно раздались вперемешку мужские и женские крики:

– Зажигалки летят! Тушите! Зажигалки!

Суетливо, мешая друг другу, мы кинулись к ящикам с песком и, зачерпнув его лопатой, побежали к огненным шарам. Бросаем на них песок, а затем бежим обратно за песком, и так до тех пор, пока не погасим. Так повторялось почти каждую ночь.

В четыре-пять часов утра, после отбоя тревоги, я спускался с чердака и шел в общежитие, где заводил будильник и мгновенно засыпал. Через три часа вставал и шел в институт. После лекций где-нибудь ел, затем спал пару часов, после чего шел на тренировку. Было трудно, но человек ко всему привыкает.

История Сашки Воровского частично повторяла мои хождения по военкоматам, только до определенного момента, так как неожиданно для нас он сумел получить направление в школу младших командиров при артиллерийско-минометном училище, находящемся в Костроме. Из случайно оброненных слов я понял, что он его получил благодаря своему отчиму, который занял какой-то важный пост в Политуправлении. За день до отъезда, гордый и радостный, Воровский пришел к нам попрощаться. Я смотрел на него и думал, что через полгода Сашка, получив звание, окажется в самом настоящем аду. Что с ним будет? Выживет ли парень? Может быть, поэтому разговор у нас получился какой-то неловкий и скомканный.

Мой тезка, Костик, не сильно стремился попасть на фронт, поэтому выбрал для себя наиболее безопасный участок для борьбы с фашистско-немецкими захватчиками. Будучи неплохим художником и немножко поэтом, он стал заниматься оформлением листовок и плакатов, а также сочинять тексты для плакатов, посвященных войне, в отделе агитации и пропаганды при райкоме партии. Со временем у него было проще, чем у меня, поэтому, дав денег, я возложил на него работу по заготовке продовольствия, помня о скором вводе продовольственных карточек. К нашему общему с тезкой сожалению, несмотря на жесткую пропускную систему, в Москву сумела приехать дальняя родственница хозяина квартиры, после чего нас попросили съехать. Я вернулся в общежитие, а Костик – домой, так как его отец уже «сидел на чемоданах», собираясь в ближайшее время уехать вместе со своим институтом в теплый Ташкент.

Так моя жизнь продолжалась до того дня, пока меня неожиданно не вызвали в райком комсомола и вместе с тремя десятками моих сокурсников предложили пойти на четырехмесячные курсы военных переводчиков при Военном факультете западных языков. Я сразу дал свое согласие, так как ночи на крышах были для меня далеко не самым лучшим времяпрепровождением. Выйдя на улицу, парни и девушки, которые вместе со мной получили направление, чуть ли не прыгали от радости. Они пойдут на войну! Они будут бить фрицев! Смущало новоявленных бойцов с фашизмом только одно обстоятельство – что за четыре месяца может закончиться война и тогда они не успеют стать героями. Не откладывая, мы сразу, шумной толпой, пошли в институт, где написали заявления о приеме, а еще через пару дней нас вызвали на приемную комиссию, которая должна была определить уровень знания немецкого языка.

После успешно сданного экзамена я стал «слушателем» военного вуза, но не успели мы проучиться и пары недель, как меня и еще несколько человек вызвали к начальнику курсов, который сообщил нам, что нас выделяют в особую группу. На многочисленные вопросы коротко ответил, что это приказ свыше и обсуждению не подлежит, но единственное, что он может нам сказать: упор в нашей учебе будет сделан на два новых курса: «Немецкие диалекты» и «Техника ведения допроса военнопленного», а в конце добавил, что новый срок окончания курсов – два с половиной месяца. При этом известии у курсантов радостно округлились глаза, ведь то, что им сейчас сказали, предполагало работу в разведке. Их пошлют в тыл врага! Не меньшую радость доставила новость о сокращении срока учебы, так как теперь они точно знали, что попадут на войну раньше остальных и будут бить фашистов.

Прошел месяц учебы, как вдруг, одного за другим, прямо среди занятий, стали вызывать курсантов в кабинет начальника курсов. Все, кто возвращался, делали таинственные лица, а на все вопросы приятелей отвечали одно:

– Сами узнаете.

Пришла и моя очередь. В кабинете помимо начальника курсов сидел лейтенант госбезопасности.

– Курсант Звягинцев по вашему приказанию прибыл, товарищ начальник курсов! – четко отрапортовал я.

Руководитель курсов только кивнул мне головой, а затем сказал:

– С вами хочет поговорить представитель НКВД.

– Здравия желаю, товарищ лейтенант государственной безопасности!

– Здравствуй, Звягинцев. Комсомолец?

– Да.

– Мне было сказано, что ты хорошо владеешь немецким языком. Сейчас я хочу в этом убедиться!

Он перешел на немецкий язык, на котором мы какое-то время говорили на самые разные темы, затем снова стал говорить по-русски, но теперь его интересовало, как я усваиваю курс «Техника и методы ведения допроса», а в конце он посоветовал мне не робеть перед «грубыми» методами.

– Воевать надо зло! Никакой жалости к врагам! Теперь у меня к тебе вопрос, комсомолец Звягинцев: готов ли ты к борьбе с немецко-фашистскими захватчиками?!

В ответ я бодро и радостно отрапортовал:

– Да! Готов прямо сейчас выполнить любое задание!

– Молодец, комсомолец!

Затем лейтенант рассказал, что начинается формирование отрядов, отправляемых в тыл врага, и катастрофически не хватает людей, владеющих немецким языком. Я подумал, что мне дадут день-другой, чтобы обдумать предложение, но вместо этого он предложил прямо сейчас написать заявление. Когда я закончил писать под его диктовку, он внимательно прочитал то, что я написал, затем положил бумагу себе в планшет, затем встал и торжественно произнес:

– Товарищ Звягинцев, вы должны быть готовы к тому, что в любой момент можете нам потребоваться! Подчеркиваю! В любой момент! Считайте себя с этой секунды призванным в армию!

Вскочив вслед за ним, я громко сказал:

– Служу трудовому народу!

– Теперь последнее, товарищ Звягинцев. Крепко запомните: о нашем разговоре никому ни слова! Вы поняли?

– Так точно, товарищ лейтенант государственной безопасности!

Вернувшись в группу, я вел себя так же, как и все остальные: делал таинственное лицо и отмалчивался. Мне было о чем подумать. В отличие от этих ребят, я прекрасно представлял всю сложность и смертельную опасность будущей работы в тылу.

Вдруг за несколько дней до окончания спецкурса нас неожиданно мобилизовали на строительство оборонительных укреплений, и мне стало ясно, что командование пока решило подождать с немецким тылом по одной простой причине: немецкие армии рвались к Москве.

Наша работа по подготовке укреплений начиналась рано утром. Сначала мы жгли костры, прогревая промерзшую землю, а потом начинали работать ломами и кирками. Пробив верхний слой земли, мы начинали углублять траншеи и противотанковые рвы и только дважды в день отрывались от работы, чтобы поесть горячую жидкую кашу. Спали в землянках. Газет никто не приносил, поэтому свежих новостей мы не знали, пока сами не оказались на фронте. Неожиданно рано утром, перед самым началом работы, приехал грузовик, из которого выскочил военный инженер. Он подбежал к нашему лейтенанту и что-то коротко ему сказал, после чего нас быстро построили.

– Товарищи! Нужны добровольцы-мужчины! Шаг вперед!

Когда две шеренги разом шагнули, командиры переглянулись, усмехнулись, и тогда вышел вперед приехавший военный инженер.

– Нужны крепкие, сильные мужчины, из тех, кто хорошо владеет оружием!

Я шагнул одним из первых, как выходил из строя раньше, в Афганистане, когда выбирали добровольцев для особо опасных заданий. Почему я так сделал? Наверное, исходил из понимания фразы, которую когда-то слышал: жизнь радует, пока не становится слишком пресной. Может, именно это стало причиной, толкнувшей меня на такой поступок? Или просто захотелось снова пройти по лезвию ножа? Если честно, то мне и самому непонятно было, что меня толкнуло на этот шаг.

Отобрав полтора десятка человек, нас посадили в грузовик и повезли, так толком ничего не объяснив, но куда мы ехали, было понятно всем. Машина ехала на звуки канонады, которые становились все громче. Приехав, мы выгрузились. Прямо перед нами лежали наполовину отрытые траншеи, в которых лихорадочно работали бойцы вперемешку с гражданским населением. Получив инструмент, мы сразу принялись за работу. Можно было считать, что мы находились на фронте, так как бой шел где-то в километре от нас. Грохот и черные огненные фонтаны взрывов в первое время заставляли оборачиваться, но спустя какое-то время я перестал обращать на них внимание, как и на сами звуки боя.

К часу следующего дня вместо полевой кухни к нам неожиданно примчалась полуторка с солдатами. Из нее выскочил командир в ватнике, перетянутом портупеей. Из-под ворота расстегнутой телогрейки выглядывала петличка с одной шпалой. Подбежав к военному инженеру, руководившему работами, он громко сказал:

– Немцы прорвались! Отсылайте гражданских!

Тем временем его бойцы принялись стаскивать с машины длинноствольные неуклюжие противотанковые ружья и пулеметы максим.

– Машину дать не могу. Она сейчас пойдет за подкреплением, поэтому уходите пешком, – продолжил говорить капитан. – Идете назад, вдоль опушки! Обогнете кромку леса, там дорога. Расстояние до нее три с половиной – четыре километра!

Народ вылез из траншей и столпился в ожидании дальнейших приказов. Спустя минуту к нам подошел военный инженер.

– Товарищи! Я с вами не пойду! Я военный, и мой долг защищать Москву! Семицкий!

Из толпы вышел пожилой мужчина в треухе и ватнике.

– Постройте людей!

Спустя несколько минут мы выстроились в две шеренги. Военный инженер встал перед строем.

– Товарищи! Спасибо вам большое за ваш важный и нужный в столь трудную минуту для Родины труд! Теперь вы пойдете домой! Направление вам указано! Уходите быстро, немец скоро будет здесь! Семицкий, командуйте!

Люди начали строиться в колонну. С десяток студентов неожиданно отделились от толпы и подошли к командиру. Я смотрел на них и пытался понять, что мне надо делать. Правильно было уйти и использовать свои специфические знания по назначению там, где я принесу больше пользы. Это было логично. Вот только я сейчас почувствовал то, что со временем подрастерял за то время, пока служил наемником. Чувство собственного достоинства. Сделав свой выбор, я подошел к группке студентов, которые остались.

– Люди мне нужны, товарищи, спорить не буду, но при этом мне нужны бойцы, умеющие держать оружие в руках! Если есть хоть малейшее сомнение… – Сейчас командир смотрел на меня. Его можно было понять. Он видел, что я подошел последним, и со стороны могло показаться, что я колеблюсь. – Лучше уходите сразу! Нянек для вас тут нет! С того самого момента, как вы поступите под мою команду, вы бойцы рабоче-крестьянской Красной Армии! Обратного пути у вас не будет! Не передумали?! Хорошо! Сейчас приедет пополнение. Найдите старшину Обломова. У него получите оружие.

У разбитного старшины нашлось не только оружие, но и ремни, ватники, кирзовые сапоги. Правда, все в небольшом количестве. А вот касок не было, да и оружие было не новым. Вытертое воронение, ложи были кое-где треснуты, кое-где выщерблены.

– На вас, товарищи бойцы, выделен один пулемет Дегтярева, – сказал нам старшина. – Кто обращаться с ним умеет?

Я подошел к старшине.

– Давайте мне. И пистолет.

– Ты смотри, знаешь, – удивился просьбе старшина. – Все правильно. Первому номеру личное оружие положено. В кабине возьми, там несколько штук наганов лежит.

В кабине полуторки я взял брезентовую кобуру с наганом, затем из коробки насыпал патронов в карманы ватника. Пока я осваивал пулемет, машины привезли пушки – сорокапятки и снаряды. С артиллеристами приехали связисты. Так на нашем участке появился оборонительный рубеж. Вечером приехала легковая машина, и нас тут же построили. Перед строем вышел генерал, сопровождаемый нашим капитаном.

– Товарищи! Бойцы! Ваша задача проста и в то же время неимоверно трудна! Вам предстоит удержать гитлеровцев на этом участке фронта! Удержать свои позиции до двух часов дня! Там, за вашей спиной, идет разгрузка новых, свежих дивизий! Им нужно это время, чтобы занять позиции! Я понимаю, вас мало! Но я прошу вас, товарищи, сделать все возможное и невозможное! Помните, за вами столица нашей Родины Москва! Мы не можем…

Утром следующего дня ударили немецкие пушки, вот только теперь они били по нам. Снаряды рвались почти рядом, обдавая нас комьями мерзлой земли. Взрывы и свист разлетающихся осколков давил на уши, резкий запах сгоревшей взрывчатки лез в нос, глаза постоянно приходилось протирать от мелкой пыли. Прошло немного времени, и вслед за взрывами, где слева, где справа, стали раздаваться человеческие крики и стоны. Неожиданно канонада прекратилась, а вместо нее, где-то издалека, со стороны немцев, послышался тяжелый гул. Он шел, нарастая, заставляя сердце биться все чаще, а руки сильнее сжимать оружие.

– Приготовиться к атаке!! – разнеслось у нас за спиной. Вдоль окопа бежал наш капитан. – Приготовиться к атаке!!

Неожиданно командир остановился.

– Не бойтесь, парни! Фашист сам боится! И вас, и смерти! Вам надо только выстоять, парни. Понимаете?! Надо!! По местам! А ты, Звягинцев, слушай и запоминай с первого раза, потому что повторять уже некогда. Твоя первостатейная задача: отсекать пехоту от танков. Кого не убьешь, того мордой в землю надо положить! Понял?!

– Понял, товарищ капитан.

– Не подведите меня, бойцы! Очень я на вас надеюсь!

Сказал и побежал дальше. Мы не могли знать, может даже и капитан этого не знал, что танки противника, прорвав нашу оборону, сейчас растекались в разные стороны, громя тылы разбитой и отходившей нашей армии, поэтому командование срочно организовало эту вторую линию, мобилизовав для этого всех, кто мог держать в руках оружие. Капитан это знал, но не понимал, как можно удержать пятьсот метров своего участка сотней бойцов, собранных по всему тылу, с шестью пулеметами и тремя пушками, но он был кадровым командиром, знавшим, что такое приказ, и у него было всего два выхода – удержать немцев на рубеже или погибнуть. Третьего не дано. Кроме того, он, как военный человек, прекрасно понимал, что будет, когда немецкие танковые клинья со всей силы ударят на вновь прибывшую дивизию, которая еще не успела закрепиться на новом рубеже.

Если до этого меня била внутренняя дрожь, то только стоило установить пулемет на бруствере, утопить сошники и прижаться щекой к холодному прикладу, как я вдруг успокоился. Так у меня бывало и раньше. Страх не ушел, но он больше не управлял моим разумом. Теперь его место занял холодный расчет, сосредоточив окружающий меня мир в узкой прорези прицела. Танки были видны и раньше, только сейчас можно было разглядеть сидевших на их броне людей. После того как звонко и отрывисто ударили наши сорокапятки, немецкие пехотинцы резво посыпались с машин на землю. Танки не задержались с ответом, на башне одного сверкнула вспышка, потом у другого, у третьего. Рядом с окопами вздыбилась земля. Тяжелые машины, стреляя с ходу, шли на наши окопы. Сощурив глаза, я пытался понять, насколько опасна ситуация. Внезапно впереди идущий танк дернулся и из него повалил дым. Он еще проехал какое-то время и остановился. Люк откинулся, из него полезли танкисты. Перевел прицел на них, нажал на спусковой крючок. Короткая очередь сняла двоих из них. Вторая машина, обогнав подбитого собрата, вырвалась вперед, идя прямо на нас. Вспыхнуло белое пламя у его ствола, я невольно вжал голову в плечи, но снаряд упал где-то за моей спиной.

«Сейчас по нам, сука, вдарит».

Только я так подумал, как где-то рядом ударило противотанковое ружье. Не знаю, куда целил стрелок, но попал в гусеницу, и танк со скрежетом резко остановился. Его башня только пришла в движение, как рявкнули, одна за другой, наши пушки. Один снаряд пролетел мимо, зато другой ударил прямо в башню, после чего танк окончательно замер, превратившись в отличную мишень, чем не замедлили воспользоваться наши артиллеристы. Угроза была устранена, и теперь я мог уделить все свое внимание серым фигуркам пехотинцев, которые, стреляя из винтовок, быстро расползались по полю.

«Давай, твари, давай. Ближе. Ближе!»

Били пушки, глухо кашляли противотанковые ружья, стучали пулеметы, но я ничего не замечал, снимая короткими, аккуратными очередями по два-три гитлеровца. Плотный огонь из винтовок и пулеметов заставил немецкую пехоту дрогнуть. Где-то откатиться назад, где-то залечь на землю. Видя, что атака срывается, немецкое командование решило исправить положение и послало не менее двух взводов солдат для удара нам во фланг. Расстреливая атакующих фрицев, я не мог видеть этого маневра, поэтому, когда рядом со мной оказался капитан, из-за плеча которого выглядывал связной, я только бросил на него быстрый взгляд, как бы спрашивая: «Зачем пришел?»

– Звягинцев, быстро за мной!

Не раздумывая подхватив пулемет, я сразу продублировал команду второму номеру:

– Андрей! Бери диски и за мной!

Мы бежали вдоль окопа, спотыкаясь. Тяжелый пулемет уже в первые минуты бега отбил мне все плечо. Задыхаясь, мы добежали до края обороны. Только я успел поставить пулемет на бруствер, как стало понятно, для чего нас сюда перебросили. С фланга на нас набегала рассыпавшаяся цепь немецких солдат с винтовками. Здесь наших бойцов, за исключением пятерых солдат, не было. Причем они стреляли не прицельно, а для того чтобы сдержать немцев, заставить их залечь. Стоило гитлеровцам заметить пулемет, как они перенесли весь огонь на меня, но я уже стрелял, скашивая длинными очередями фрицев. Рядом со мной отрывисто били винтовки бойцов, но теперь уже не наобум, а выискивая цель. Потеряв половину подразделения в первые несколько минут, гитлеровцы не выдержали и начали отходить, а потом просто побежали.

От остального боя у меня в памяти остались только картинки. Новая волна атакующих гитлеровцев. Грохот танков и орудий. Протяжные стоны раненых. Тонкой ниточкой стекающая из дырочки на виске моего второго номера кровь. Разрыв снаряда, бросивший меня на дно окопа, после которого я на какое-то время оглох на правое ухо, а перед глазами плавала серая муть. Потом чьи-то сильные руки поставили меня на ноги и, придав скорости толчком в спину, погнали вперед. Сначала бежал, автоматически переставляя ноги, потом, когда в голове прояснилось, понял, что мы просто бежим толпой, сломя голову. Вдруг неожиданно раздался чей-то хриплый выкрик:

– Не могу больше! Хоть пристрелите!

Мы все разом остановились, словно раздалась команда «Стой!». Люди просто попадали на землю, где стояли. Со всех сторон слышалось хриплое, тяжелое дыхание. Капитан с почерневшим лицом обошел всех людей, выделил по глотку из фляжки. Подошел ко мне.

– Ты как, студент?

– Отлично. Отступаю на заранее подготовленную позицию, товарищ командир.

Моя шутка ему не понравилась, но он смолчал, только ожег недобрым взглядом. Я пересчитал оставшихся людей: вместе с командиром и его связным в строю осталось двенадцать человек. Потом мы встали и шли до тех пор, пока окончательно не стемнело. За ночь я дважды просыпался от холода, но потом снова засыпал. Меня растолкали в темноте, после чего двинулись дальше. Скоро стало светлеть, и мы увидели, что подходим к околице какой-то деревни. Здесь нас покормили и определили на постой в какой-то сарай. Отогревшиеся и сытые, мы вскоре все заснули. Разбудил меня связной нашего капитана.

– Вставай, там генерал приехал!

– И что мне с того?

Несмотря на явное нежелание вставать, нас растолкали и заставили построиться. Сапоги, ватники, все в грязи, лица мало чем отличаются от одежды, но, что удивительно, все стояли в строю с оружием.

– Равняйсь! Смирно! Товарищ генерал…

– Отставить!

Потом была короткая речь о том, что мы совершили подвиг, который никто и никогда не забудет.

«Брось, генерал. Уже забыли».

Генерал прошелся вдоль строя, оглядывая людей, потом бросил через плечо своему адъютанту:

– Круглов, принеси портфель.

После этой фразы последовала раздача наград. В числе прочих я получил медаль «За отвагу», с чем и отбыл в тыл, несмотря на намеки капитана типа, что из тебя выйдет отличный боец, товарищ Звягинцев.

«Пошла на хрен такая война, – подумал я, садясь на полуторку, уходящую в тыл. – Впрочем, сам виноват, что ввязался. Следующий раз головой думать будешь».

Приехал в город, который не видел больше месяца. Теперь Москву было не узнать. Война преобразила ее так, как меняет штатского человека армейская форма. Все, что раньше светилось, теперь было закрашено темно-синей краской, но еще больше стало защитного цвета. Он был практически везде. Везде, куда ни посмотри, взгляд упирался в стволы зенитных пушек и пулеметов, шинели бойцов, военные грузовики, а подними голову – в небе висели заградительные аэростаты. На улицах стало много людей в военной форме, два раза мне на глаза попались конные патрули, а вместо подтянутых постовых движение теперь регулировали девушки в красноармейской форме. Много было разрушенных и поврежденных зданий, кое-где зияли воронки от авиабомб. Стекла окон были заклеены крест-накрест, на улицах – противотанковые рвы, надолбы и ежи, баррикады из мешков с песком, а в воздухе висел непрерывный грохот далекой орудийной канонады. Сойдя с трамвая, я увидел на заборе плакат, еще мокрый от клея, где солдат в развевающейся шинели поднимал высоко вверх винтовку: «Отступать некуда – за нами Москва!»

Первым делом я поехал к Костику, так как наши продовольственные запасы хранились у него на квартире. Мне повезло, что я застал его дома. Помылся и даже частично переоделся, одолжив кое-что из гардероба тезки. Насколько я мог судить по его внешнему виду, Костик после отъезда отца очень даже неплохо жил. Он с ходу предложил переехать к нему, но я отказался. Разговаривали долго, вспоминая знакомых. Немного выпили. Потом он мне показал письмо, которое прислал Сашка Воровский из училища, я в свою очередь рассказал ему, что мне тоже немного пришлось повоевать, в двух словах упомянув о полученной медали. Он мне не поверил, тогда пришлось показать ему наградной документ, который носил с собой.

– А медаль?! Ты медаль покажи!

Дал ему коробочку с медалью.

– Ух ты! Здорово! За отвагу! Константин Кириллович Звягинцев, да вы у нас просто настоящий герой!!

– А ты у нас, парень, просто пить не умеешь. Не кричи больше. Ты Сашке ответ написал?

– Нет. Вот теперь напишу! Теперь есть о чем писать! Пусть завидует!

Наш разговор прервал звонок в дверь, это пришла очередная пассия Костика. Я ушел, как он ни уговаривал меня остаться. Устроить загул было бы неплохо, но сейчас мне больше всего хотелось нормально, чисто по-человечески отдохнуть и все как следует обдумать.

«Это надо было быть полным кретином, чтобы сунуться в ту бойню, – я все никак не мог определиться с сутью неожиданного проявления своего героизма. – Но вопреки логике и здравому смыслу, посчитал, что так нужно сделать. Только почему? Это была самая тупая и кровавая мясорубка из всех, что мне пришлось пережить! Так зачем нужно было туда лезть?!»

Спустя какое-то время я все же пришел к странному для самого себя выводу: вопреки моему цинизму, основанному на деловом подходе к делу (оплате за работу в твердой валюте), во мне, глубоко внутри, похоже, всегда жил русский человек, душой болеющий за свою родину.

В общежитии сейчас было безлюдно и тихо. Из ребят в нашей комнате никого не было, кроме меня. Те, кто не уехал вместе с институтом в эвакуацию, воевали на фронте. Одна из вахтерш мне даже сказала, что идут разговоры об устройстве здесь госпиталя.

Два дня отдыхал и отъедался, а когда решил, что хватит отлеживать бока, ко мне вдруг пришел секретарь комсомольской организации нашего института Антон Степашин. Его визит меня сначала удивил, но уже через минуту стало понятно, что тот пришел из-за полученной мною медали. Вчера он случайно встретил Костю в райкоме партии, и тот, конечно, не удержавшись, рассказал, что Звягинцев получил медаль за оборону Москвы.

Сейчас он явился для того, чтобы пригласить меня выступить на общем собрании комсомольцев института и рассказать о своем подвиге. Услышав все это, я тут же мысленно пообещал себе, что Костика все равно убью, но перед этим он у меня будет долго мучиться, после чего стал лихорадочно придумывать правдоподобную отговорку, как Степашин вдруг неожиданно сказал:

– Не волнуйся, Костя, время еще есть. Собрание будет в пятницу. Ты, главное, подготовься. Расскажи о людях, с которыми воевал. Может, тебе какой момент запомнился. Или…

– Антон! Я два дня воевал. Только два дня! Что тут рассказывать?!

– Медаль ты получил? Получил! Вот и расскажешь комсомольцам, за что ее получил!

Я обреченно кивнул головой.

– Вот еще что… Ты сходи в наш секретариат. Там твоя фамилия в каких-то списках упоминается. Пока, Костя.


На подходе к институту меня неожиданно окликнули. Это был знакомый студент, с которым мы учились на курсах немецкого языка, пока меня не выделили в спецгруппу.

– Привет, Семен!

– Здорово, Костя!

– Что у нас слышно?

– Ты про институт? – Я кивнул головой. – Сейчас полным ходом формируют группу к эвакуации. В сто четвертой аудитории идет запись. Говорят, в Ташкент повезут… или на Урал. Точно не скажу. Кстати, ты Сашку Калелина знал?

– Так. Мимоходом. А что?

– Погиб при обороне Москвы. И Ваня Марков. Пичугин Лешка… Проклятые фашисты! Они за все нам ответят! Мы им покажем кузькину мать! Дадим так… – При этом он энергично потряс крепко сжатым кулаком в воздухе. – Помнишь, как Сталин в своей речи на параде сказал: разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков!

– Помню.

– Так и будет! Победа будет за нами! Вот увидишь! Ничего, скоро они у меня попляшут, эти фашистские сволочи! Я…

– Погоди, ты что, в армию идешь?

– Черт! Заболтался тут с тобой! Я же в военкомат иду! За назначением! Шесть раз к военкому ходил, но своего добился! – На его лице расплылась довольная улыбка. – Думаю, через несколько дней, максимум через неделю, буду на фронте!

– Здорово! И куда тебя направили?

– Не знаю. Сегодня обещали сказать. Все! Надо бежать! Встретимся в Берлине, Костя!

– Удачи тебе, Сеня!

Мы пожали друг другу руки и уже собрались идти, как мой однокурсник неожиданно воскликнул:

– Костя, погоди! Тебя же тогда тоже перевели на спецкурсы по немецкому языку?

– Да, – подтвердил я. – А в чем дело?

– Извини. У меня уже времени нет. Зайди в секретариат, там тебе все объяснят! – И он торопливо зашагал.

«Если это то, о чем я думаю… Ладно. Посмотрим».

Войдя в институт, я сразу направился в секретариат. Открыл дверь, вошел. Седая голова женщины, склоненная над бумагами, никак не отреагировала на мое появление.

– Здравствуйте, Мария Семеновна. Мне тут сказали…

Ответственный секретарь резко подняла на меня глаза, внимательно всмотрелась, потом четким и ровным голосом, словно излагала какой-то отчет, сказала:

– Помню. Наш студент. Первый или второй курс.

– Второй. Мне тут про список сказали. Моя фамилия Звягинцев. Костя.

– Быстро! Вчера только звонили, а он тут как тут! А! Так ты Семена Фимкина, наверное, встретил?

Я кивнул головой.

– Значит так, Звягинцев. Звонили из Народного комиссариата внутренних дел. Ты должен явиться в ближайшие дни по адресу… Как мне еще сказали, чем быстрее ты там появишься, тем лучше. Все понял? Адрес запомнил?

Я кивнул головой.

– Отлично! Так может, ты знаешь про ребят, которые у меня в списке? Их фамилии я тебе сейчас зачитаю.

– Не надо, Мария Семеновна. После курсов большинство из них не видел, поэтому могу сказать только про троих. Про Степашина, Кудряша и Маевского. Я вместе с ними рыл окопы, но потом меня перебросили на другой участок. Больше их я не видел.

Секретарь аккуратно пометила для себя эти три фамилии, а потом посмотрела поверх очков и сказала:

– Все, иди, Звягинцев. Я тут одна, и у меня еще полно работы. А тут еще этот список… – Последние слова она произнесла, уже склонившись над какой-то бумагой.

– До свидания! – Еще пару секунд я подождал ответа, а затем понял, что она снова с головой ушла в бумаги, развернулся и вышел.


У основания широкой лестницы, по обеим ее сторонам, стояли два массивных бюста – Ленина и Сталина, – задрапированные красным кумачом. В шаге от Ленина стоял стол, за которым сидел сержант госбезопасности. В данный момент он негромко, но, судя по всему, очень доходчиво что-то говорил грузному мужчине в драповом пальто, потому что тот ежеминутно вытирал платком блестевшее от пота лицо. У толстяка было собачье, заискивающе-виноватое выражение лица, только что хвостом не вилял. В двух шагах от нервничающего посетителя в короткой очереди ожидали еще двое мужчин. Я только собрался пристроиться в хвост очереди, как увидел еще одного дежурного, рядового НКВД с кобурой на поясе. За его спиной маячил солдат с винтовкой на плече. Сейчас он с сердитым выражением лица что-то втолковывал женщине, стоявшей перед ним. Когда я к ним подошел, то услышал окончание разговора:

– Я вам уже все объяснил, гражданка! А теперь уходите!

– Мне только сказать…

– Уходите, вам сказано! – он посмотрел на меня. – Вам что, товарищ?!

В нескольких словах я объяснил причину своего появления. Он мотнул головой в сторону стола и сказал:

– Ждите своей очереди.

Сержант НКВД внимательно изучил мой студенческий билет, потом сверил фамилию со списком, лежащим перед ним, и только после всего снял трубку телефона, стоявшего на столе.

– Сержант Нефедов. Товарищ лейтенант, тут парень – студент – пришел… Звягинцев Константин! Так что… – замолчав, он стал слушать, а спустя несколько секунд бодро отрапортовал: – Так точно! Вас понял!

Положил трубку и сказал:

– Подожди. Сейчас за тобой придут, а пока отойди в сторону.

Я протянул руку за студенческим билетом, на что получил сухой и короткий ответ:

– Потом получишь.

Спустя какое-то время по лестнице спустился тот самый лейтенант, который брал у нас расписки. Быстро и цепко обежал взглядом людей и почти сразу выделил меня. Подошел. Три с половиной месяца назад, когда я впервые его увидел, он выглядел явно лучше, чем сейчас. Синева под запавшими глазами перекликалась с синевой на выбритом подбородке. Глаза в красных прожилках, усталые, злые и настороженные. Несколько секунд внимательно вглядывался в меня, а потом сказал:

– Узнал. Ты где сейчас?

– Еще три дня назад окопы рыл, товарищ лейтенант государственной безопасности.

– Ясно. Сутки тебе на сборы, Звягинцев. Затем приедешь по адресу… – Он назвал адрес. – Там обратишься к товарищу Сливе Ивану Петровичу. Он о тебе будет знать и все подробно объяснит. Все понятно, товарищ Звягинцев?

– Так точно, товарищ лейтенант.

– Не подведи меня, комсомолец.

– Не подведу.

Я получил обратно свой билет у сержанта госбезопасности и ушел, а еще через день оказался в тренировочном лагере Отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД (ОМСБОН).

«Может, по родной специальности удастся поработать, – сразу подумал я, стоило мне услышать название части. – По крайней мере, в чистое поле с одной гранатой против трех немецких танков не погонят. Если так, то уже хорошо».

Младший лейтенант Иван Петрович Слива оказался заведующим канцелярией. Возрастом за сорок лет, но при этом имел подтянутый и щеголеватый вид. Оглядев меня с ног до головы, почесал в затылке и спросил:

– Кроме немецкого языка, что еще умеешь? По воинской специальности?

– Не служил.

– Как со стрельбой?

– Стрелял из винтовки, пулемета и нагана.

– Очень хорошо. А с парашютом прыгал? Спортивные разряды есть?

– Не прыгал. Разряды есть. По самбо и боксу.

– Неплохо. Студент?

– Студент. Институт литературы и истории.

– Литературы и истории, говоришь? Гм. Задачку ты мне задал, – озадаченно произнес он, потом еще раз скептически окинул мою долговязую фигуру и вдруг неожиданно заявил: – Ничего, парень, мы из тебя еще орла сделаем!

Меня обмундировали, поставили на довольствие и представили командиру учебного взвода. Новый оценивающий взгляд и новое ободряющее напутствие:

– Трудно в ученье – легко в бою! Кто сказал?

– Александр Васильевич Суворов. Русский полководец.

– Правильно, боец! Запомни эти слова. Никаких поблажек не будет! Ты должен будешь отдать весь себя подготовке! Понимаешь? За три месяца ты обязан стать полноценным бойцом, а значит, если тебе придется умереть, так должен уйти не один, а прихватить с собой на тот свет хотя бы десяток фашистов!

– Так точно, товарищ лейтенант! Буду стараться!

– На сегодня свободен. Можешь идти, боец.


Нас учили методам сбора разведывательной информации, стрельбе, чтению топографических карт, ориентированию на местности, работе с парашютом, также немало времени уходило на общую физическую подготовку, куда входило освоение азов рукопашного боя и умения владеть ножом. Я старательно учился, но при этом показывал только треть своих способностей и умений, поэтому на фоне успехов моих товарищей – спортсменов, перворазрядников и мастеров спорта – мои достижения выглядели не так внушительно, но при этом меня несколько раз хвалили перед строем. Дескать, старается парень! Не хочет быть обузой для своих будущих товарищей, бойцов-разведчиков!

Поскольку я был специалистом, меня не стали подключать к изучению радио- и взрывного дела, а направили на занятия по углубленному изучению немецкого языка, который преподавал немецкий коммунист, бывший учитель, берлинец Карл Мютке. Кроме того, нашу группу учили работе с немецкими документами и картами. Занятия шли с раннего утра и до позднего вечера, прерываясь только для принятия пищи. Я сильно уставал и засыпал раньше, чем голова касалась подушки.

По окончании подготовительного курса началось комплектование групп. Вот тут мне, что называется, не повезло. Мне достался тот тип командира, который я и раньше не любил. Не солдат в полном понимании этого слова, а администратор. Им стал старший лейтенант-пограничник. Его перед самой войной отправили учиться в Москву на курсы повышения квалификации, но при сложившейся обстановке курсы прикрыли, а командиров отправили воевать. Этому повезло, он попал не на фронт, а в партизаны. Видно, учитывали специфику его службы и то, что он служил на Дальнем Востоке. Я познакомился с сержантом из канцелярии, который, как и я, учился в ИФЛИ, только на третьем курсе. От него мне удалось узнать, что наш будущий командир служил не на самой погранзаставе, а в штабе, на бумажной должности. А так все было при нем. Командир-пограничник. Дальневосточник. Коммунист. Отличная кандидатура для должности командира разведывательно-диверсионного отряда. Вот только, к сожалению, красивая упаковка не всегда является залогом качественного товара.

Из двенадцати человек, если считать всех вместе с командиром, четверо из нас были специалистами. Радист, взрывник, военфельдшер и переводчик. Радист и военфельдшер были девушками. Наташа Васильева, при ее красоте, имела тонкую талию, красивую тугую грудь, округлую попку и изящные длинные ноги. Она, как и я, в прошлом году закончила школу. Поступила в Педагогический институт по специальности русский язык и литература, а затем, на волне всеобщего патриотизма, пошла с двумя подружками на курсы радистов, по окончанию которых записалась в добровольцы. Аня Макарова, студентка четвертого курса медицинского института, была привлекательной девушкой лет двадцати пяти – двадцати шести. При небольшом росте она была крепкого телосложения. Длинные каштановые волосы она зачесывала за уши и стягивала на затылке резинкой.

Ей было далеко до Наташи с ее яркой внешностью, но большие серые глаза с радостно-удивленным взглядом и пухлые губы делали ее похожей на девочку-подростка с несколько большим бюстом и широкими бедрами, что невольно привлекало мужские взгляды. Впрочем, она, похоже, не сильно унывала из-за своей фигуры, имея веселый и легкий характер.

В нашу группу входили три крепких молодых парня, рабочие с завода «Серп и молот». Они были закадычными друзьями и вместе пришли по комсомольским путевкам. Еще четверо – из спортсменов, имевших первые разряды. Два борца, лыжник и бегун на длинные дистанции с препятствиями Леша Крымов, стройный, симпатичный и веселый парень, который быстро сдружился с девушками, а в особенности с Наташей. Они смотрелись очень красивой парой. Вот только взрывник выбивался из нашего молодежного коллектива. Градов Николай Николаевич. Насколько я успел узнать от приятеля-сержанта, лейтенант по окончании военного училища сразу попал на финскую войну, где заработал тяжелое ранение и медаль. После полугода, проведенного в госпитале, его, признав ограниченно годным, направили на работу в военкомат. После того как написал четыре заявления об отправке на фронт, он наконец получил направление к нам, по своей воинской специальности – сапер, и был единственным бойцом из нас, кто имел военный опыт. Не считая меня.

Загрузка...