Смертники доброй воли

Глава 9. Прозрение

После разговора с отцом было много смен обстановки и окружающих лиц, но Адамас выхватывал из окружающей реальности либо что-то из ряда вон выходящее, либо случайное, вдруг попавшее в те секунды, когда он был на поверхности своего личного чёрного омута, а не в самой его глубине. Через несколько дней, слившихся в один, он обнаружил себя дома, в собственной комнате — об этом сказали с детства знакомые запахи и что-то пытавшиеся донести ему мама и сестра — и обе с левой стороны, — так больничная палата почти без перерывов на поезд или самолёт сменилась домом, где они жили последние семь с половиной лет. Поскольку больше потрясений вроде как не предполагалось, Адамас предпочёл скользнуть обратно в свой защитный кокон, где реальность, может быть, и не была реальной, зато вполне себе зримой и постигаемой.

Ещё до беседы с Рэксом он зацепился мыслями за одни значимый вопрос, и теперь, плавая среди знакомых и когда-либо просто виденных лиц, окружённый понятными и не очень образами, иногда что-то имеющими под собой, но чаще лишь представляющими неидентифицируемые в полной мере воспоминания, хорон пытался его решить. Поражения и отец. Что помогало ему всегда, несмотря ни на что, продолжать идти выбранным ранее путём? Откуда он знал, что именно так и надо, что не стоит пробовать что-то другое, где будет легче, проще или просто более ему подходяще? Как жаль, что они так мало разговаривали за эти шестнадцать лет, сейчас приходилось воскрешать в памяти когда-либо рассказанные им эпизоды из его жизни и самостоятельно делать выводы.

Взять, например, смерть Квазара, после которой отец оказался совершенно беззащитным перед собственным начальством, к тому же жаждавшим отправить его вслед за наставником, их главным бунтарём. Примерно в такой же ситуации Фаас, прадед Адамаса, предпочёл стать тише воды, ниже травы, лишь бы не провоцировать Пикеровых (потому Страховы и выпали из управления ГШР на долгие годы), — Рэксу тоже было что терять, но он не отступился. Не отступился, и когда врагом стал бывший союзник, человек с ещё большей властью, чем непосредственный президент Генштаба, — и в итоге, через пятнадцать лет, добился-таки того, что враги опять начали становиться друзьями. Так же как и тогда сумел вывести Эдриана на чистую воду и выбить себе высокий пост в руководящих кругах. Полжизни отца говорит о том, что, если идти и верить, рано или поздно мир ляжет у твоих ног. Долго и трудно, но…

А он ведь с самого детства знал свою судьбу: Адамас припомнил, что Квазар, в отличие от Патрокла, внушал Рэксу, что Страховы не простые солдаты, а управленцы, вожди, лидеры (хотя история, кажется, отдавала им всегда место советников — серых кардиналов). И отец ни разу в этом не засомневался. Даже друзей выбрал себе под стать, точнее сначала только одного друга, тоже умевшего вставать после любых падений. Адамас когда-то спрашивал Кита по этому поводу: «Почему вы не сворачивали?» — и он отвечал, пожимая плечами: «А смысл?» Кажется, именно это и называется «идти по жизни смеясь»?

Впрочем, нет, был как минимум один раз, когда отец отступился, осознанно, потому что ничего не получалось, как он ни старался, — в расследовании поджога их самого первого дома, в результате которого якобы погиб его родной брат. Адамасу пока так и не рассказали, смог ли после встречи с Рейном его отец разобраться в виновных в этом преступлении, но то, что в какой-то момент, по просьбе принимавшего во всём этом участие Кита, он бросил искать поджигателя, хотя очень хотел его найти и наказать за Рейна, — было точно. Наверняка и там имелась какая-нибудь суперважная причина, благодаря которой поражение даже не выглядело поражением, как то всегда и случалось, если дело касалось Рэкса Страхова. А ведь ему было тогда, кажется, тринадцать или четырнадцать лет? Адамасу однозначно никогда не стать даже вполовину таким, как он. Но на кого ещё равняться, кроме как не на родного отца?

С друзьями-то ему явно не повезло. Кристиан объявил Адамаса своим врагом и наверняка уехал за тридевять земель, как и обещал, — уж такие обещания он выполнял всегда. О Вэлианте ни слуху ни духу. Смешно, говорят же, что семью не выбирают, а вот в друзьях вполне можно покопаться, чтобы уже сто процентов был за тебя и в огонь, и в воду, — тем не менее семья возле Адамаса и даже отец простил его за явное предательство, в то время как друзей и след простыл…

В чём же всё-таки было дело? Почему, что бы он ни делал, всё оказывалось в итоге неправильным? И что делать теперь — просто смириться? Начать совсем новую жизнь, открыть ещё какую-нибудь версию себя? Но где гарантия, что и та, и возможная последующая, и ещё три, десять, двадцать не подведут его? Да и если отныне он для всех лишь обуза, совершенно бесполезен и сейчас-то точно не сможет стать настоящим Страховым, к чему трепыхаться?

Адамас думал, отказывался думать и снова думал — каким бы он ни полагал себя, он не мог сдаться просто так, не осознав чего-то одного в полной мере. Имело смысл признать, что его вторая линия поведения — равнодушного, агрессивного ко всем подряд подростка — пока представлялась наиболее удачной: следуя ей, по крайней мере, не составляло труда достигать своих целей, чаще всего — простых и без подвоха. Вот только Сати…

Постепенно от всех сомнений Адамас перешёл к самобичеванию: стоило только ненадолго перестать разбирать по кирпичику собственную жизнь, как всё окружающее пространство занимали ужасные, кровавые сцены, которым он стал свидетелем. Он был уверен, что все случившиеся смерти — на его совести: Ове, Стас; что, возможно, у него был шанс отобрать у Брутуса Хаса (дураку понятно, кто из них настоящий злодей), что надо было сделать что-то, чтобы удержать на нужной стороне Шштернов, что Джей из-за его легкомысленности ушёл из ГШР, не перенеся, очевидно, позора. Да, Адамас частично за это расплатился, но, наверное, куда лучше было бы, если бы Брутус не остановился в последний момент и убил его за компанию с остальной частью его бывшей команды. Он даже Дилану, кажется, умудрился сделать плохо — спас его только для того, чтобы тот оказался в загребущих руках Аспитиса и рано или поздно стал основой для тысяч и тысяч таких же, выступающих под чёрно-алым флагом…

Нет, это было невыносимо. Адамас тщетно пытался разогнать вдруг сгустившиеся вокруг него чёрные грозовые тучи, подступающие всё ближе и ближе, бурлящие разноголосицей тысяч и тысяч людей и сменяющих лица с Ове на Стаса, потом Дилана, потом Брутуса, Кристиана… Защитный кокон стал ловушкой, но в реальности было ещё хуже, и он бесконечно барахтался в тягучем беспросветном киселе между сном и явью, никак не решаясь выбрать хотя бы сейчас что-то одно. Пытаясь отвлечься от этого всепоглощающего чувства обречённости, Адамас начал пытаться разобрать, о чём говорят люди в его кошмаре, и вдруг с изумлением уловил едва слышный голос, которого прежде ни разу не слышал тут и который, в отличие от всех остальных, не нёс околесицу, а обстоятельно, с разных сторон доказывал одно и то же.

С усилием Адамас выделил золотую нить этого голоса и заставил себя слушать — и с каждым словом хаос его собственного болота всё замедлялся, терял в очертаниях, сливался с темнотой — а вместе с ним приходили и ощущения. Раз этот человек разговаривает с ним, может быть, ещё не всё для него кончено?

— …Ну в самом деле, Адамас, это же смешно. Честно, до тебя я даже не догадывался, что такое вообще бывает — что человек существует на автомате, ест, спит, всё остальное, но в то же время будто в коме на искусственном обеспечении. Я-то думал, хоть сейчас нормально пообщаемся, без мешающих свидетелей и посредников. Чтобы получить разрешение на беспрепятственное общение с тобой, Адамас, мне пришлось согласиться на полное подчинение отцу, а ты его знаешь. Всё равно что ползать за ним на коленях и предупредительно обмахивать пыль с его ботинок, не поднимая глаз. Я только-только начал бунтовать, и на тебе…

Адамас почувствовал под пальцами тонкую простынь, под спиной — мягкий матрас, под головой подушку, а совсем близко, по знакомому запаху, как и у отца, с отголоском войны, — того, кого здесь просто не могло быть.

А он тем временем продолжал:

— Но ты не подумай ничего лишнего. Я здесь не потому, что пожалел тебя или что-то такое. Сугубо из меркантильных, глубоко корыстных побуждений. Например, подстеречь где-нибудь твою сестру и вволю ей налюбоваться, пока она не заметит и снова не обрушит на меня свой гнев. Я знал, что нашей семье свойственно зацикливание на чём-то или ком-то, но и не подозревал, что оно возможно до такой степени. Этот треклятый лагерь вообще открыл мне много нового… Однако и даже это не все причины. Знаешь, что ещё осталось?

— Что? — слабо улыбнулся Адамас, и Бельфегор фыркнул:

— Банальное чувство справедливости. Ты пострадал от них всех в наибольшей мере, а теперь вынужден сидеть тут один. А я никогда не мирился с несправедливостью.

— Это уж точно, — Адамас тряхнул головой, чтобы окончательно осознать, что он опять в реальности, и, подтянувшись, сел на кровати. — Но ты не прав. Не так уж я пострадал. Другие пострадали, а я — тот, кто всё это начал и не смог нормально закончить.

— Что ты, интересно мне, понимаешь под этим? Нормально закончить — это уйти, что ли, с Брутусом и Хасом вершить великие дела? Тогда спасибо, продолжай в том же духе!

— Нет, Бельфегор. Просто не останавливаться, раз уж начал. Я же не знаю, вдруг они были правы. Вдруг я правда мог помочь этой вечной войне кончиться…

— Уж без них как-нибудь справимся, — хмыкнул его собеседник. — Каждый должен быть на своей стороне, нечего челночным бегом заниматься. Шштерны вот меня разочаровали, да. А ты всё равно вернулся, это главное. Дилан рассказал нам, что там было. Если бы после Ове ты поступил по-другому, тебе абсолютно не за что было бы себя уважать.

— А что с Диланом? — встрепенулся Адамас, намеренно переводя болезненную тему.

— Совсем прям подробности мне неизвестны, отец забрал его на исследования в сверхсекретную лабораторию, о которой, похоже, толком не знает никто, даже его первый и главный секретарь. Но, поскольку я имею некоторое влияние на его личного телохранителя — а он сопровождает отца повсюду, — кое-какие сведения мне перепали. Альмега в нём уснула. На данный момент он обычный человек, и, как наши учёные ни бьются, понять принцип её работы не могут. Вирус совершенно неактивен и включаться не собирается.

— Но он работал, когда мы выходили…

— Без сомнений, я самолично убедился, что тяжёлые раны Дилана постепенно зарастают, — обычный человек там бы и скопытился. Однако стоило доставить его в лаборатории… В общем, отец теперь вымещает свою злость на войне.

— А тебя отослал опять? Или ты сам решил?

— Кто бы дал мне что решать, — саркастически усмехнулся Бельфегор. — Без права обжалования приказ с такого-то числа такого-то месяца состоять на городской службе. У меня было много идей, как тут всё Управление на уши поставить, а то по первому же дню стало понятно, что отныне именно Марк — их царь и бог, а не Аспитис и его отпрыск, но я прошёлся по ним совсем чуть-чуть. Через сарафанное радио узнал, что Адамас Страхов ушёл в какое-то добровольное отрешение, подобно монахам, и решил напомнить тебе о своём существовании. Как на это отреагировал отец, я уже говорил.

— И что Аспитис подразумевает под полным подчинением?

— Делать везде, кроме этого дома, всё, что он прикажет. Например, отстать от Марка. И не задавать своему отцу очередных вопросов на тему того, чем я опять так провинился, что меня сослали в Канари… Ладно, я пойду сообщу твоей маме, что ты с нами. Жди здесь, — строго сказал Бельфегор, судя по шороху, вставая со стула. Адамас кивнул, и хорон вышел в коридор.

Бельфегор был в этом доме гостем, поэтому не собирался шататься по всем комнатам в поисках хозяйки. Он задал вопрос АНД:

— Где можно найти госпожу Страхову?

— На данный момент она в вольерах для собак, — немедленно отозвался живой голос. — Следуйте за сигналами.

Мысленно поразившись тому, что у Страховых где-то во дворе есть вольеры для собак — во множественном числе и то и другое, — Бельфегор пошёл к загоревшемуся в конце коридора зелёному диоду АНД на стене.

Таким образом умный дом вывел его со второго этажа на первый, а потом, через гостиную и небольшую комнатку, к плотно закрытой двери. По приближении хорона дверь отодвинулась, открывая вид на огромный задний двор, большая часть которого была уставлена различными приспособлениями для тренировки и развлечения собак, и, слева, на одноэтажное сооружение из камня и дерева с покарябанной чьими-то когтями дверью. В почти абсолютной тишине — удивительно, ведь совсем рядом должны были содержаться собаки — Бельфегор прошёл к этой двери и, толкнув её, вступил в светлое и чистое помещение.

Собаки здесь и правда были: хорон поймал взгляд, внимательный и настороженный, сразу двух справа, ему по середину бедра чёрного и серого псов с тяжёлой челюстью и полосой шерсти, растущей в обратную сторону, от холки до опущенного тонкого хвоста, — они стояли друг подле друга на пороге одного из открытых вольеров и, не двигаясь, следили за ним. С собаками Бельфегор всю жизнь общался не очень, поэтому постарался не делать резких движений, пока шёл вперёд по коридору мимо открытых и закрытых дверец других вольеров, в конец помещения, где слышался чей-то невнятный разговор. Стоило миновать этих двух собак, как они след в след пошли за ним, беззвучные, зловещие и всё так же не отрывающие от него взгляда небольших жёлтых глаз. Вот уж где настоящая обитель Страховых…

К счастью, Леда оказалась совсем близко. Завидев её, что-то высматривающую у смирно стоящей поджарой суки угольно-чёрного цвета, Бельфегор остановился в нескольких шагах и негромко кашлянул. Хорони обернулась и стремительно поднялась на ноги.

— Что-то случилось, Бельфегор? — обеспокоенно спросила она, как будто повзрослевшая копия Миа (дочка от отца, кажется, взяла только цвет волос, и то лишь половину), и Бельфегор с усилием отогнал от себя наваждение, начиная успокоительно улыбаться.

— Случилось, — подтвердил он. — Кое-кто решил наконец пообщаться с миром, начиная с меня. Он вас ждёт.

— Просто невероятно! — Леда всплеснула руками, мгновенно расцветая и молодея. — Я так и знала, что именно тебя ему и не хватало, чтобы перестать… как вы, молодёжь, это называете? Загоняться? Они с отцом два сапога пара!

Из ближайшего вольера тем временем вынырнул незнакомый Бельфегору хетт лет на десять старше его самого — невысокий, невзрачный, с чересчур уж выступающим носом и как будто ассиметричным лицом, на котором двумя огнями горели яркие голубые глаза, — кивнул хорону и коснулся руки Леды.

— Хватит болтать, иди к сыну, — велел он, и Леда торопливо кивнула.

— Да, конечно… Закончишь с Метрессой? Кстати, Бельфегор, знакомься — это совладелец питомника Платон Дюссон, партнёр Сейи Лоргена.

— Очень приятно, — улыбнулся Платону слегка обескураженный Бельфегор и вновь посмотрел на хорони. — Я тогда дождусь здесь вашего возвращения?

— Приходи сам минут через пять! — подмигнула ему Леда и тенью исчезла из помещения вольеров. Оглядываясь ей вслед, хорон опять наткнулся на разошедшихся в стороны, чтобы её пропустить, собак, вновь сомкнувших ряд, и Платон, тоже заметивший их, строго приказал:

— Князь, Барса, свои!

Собаки тут же сели, вываливая языки и чуть ли не виновато смотря на Бельфегора. Ещё не стих голос Платона, как вольеры ожили: первыми начали переругиваться оставленная Ледой Метресса и кто-то из-за перегородки, откуда пришёл хетт, потом где-то за поворотом затявкали щенки, и названная Платоном Барсой серая собака чинно удалилась в ту сторону. Князь же встал и, подойдя к совсем растерявшемуся хорону, ткнулся ему в ноги округлой головой, начиная помахивать хвостом.

— Расслабьтесь, сэр Пикеров, — улыбнулся Платон. — Они у нас так воспитаны. Охранники, ищейки… Если хозяин есть, просто следят, если нет — молча валят на землю и не пускают, пока кто-нибудь не придёт. По тому, что все замолчали, мы и поняли, что вы пришли, — ну, Леда, может, и не заметила. Можете теперь его гладить, не тронет.

— Я не разбираюсь в собаках, — признался Бельфегор, нерешительно проводя рукой по голове Князя, так и стоящего около него.

— Не страшно. Князь — наш главный, любимчик Адамаса, кстати. Барса — его верная подруга, а сейчас ещё и гордая мать. Значит, Адамас пришёл в себя?

— В полной мере. Не знаю, что это было, но… И да, можете ко мне на «ты», на гражданке как-то непривычно, что человек, старше меня…

— Тогда и ты давай на «ты», — перебил его Платон и отступил к покорно ждущей его Метрессе. — Все, как говорится, свои.

— Ладно. Я… — Бельфегор попытался собраться с мыслями. — Я не очень много общался с Сейей, но благодаря его грамотным действиям как командира избежал вражеского плена. Даже не ожидал, что здесь встречу его… а, извини, в каком смысле вы партнёры?

— В том самом, — рассмеялся хетт. — Причём в самом что ни на есть официальном. Когда мы с ним познакомились, я был твоего возраста, они тогда в нашем городке небольшую встречу с местным правительством организовывали. Слишком долго на него смотрел — не встречал прежде настоящих военных, куда мне, провинциальному репортёру, — он и заметил. Сейчас-то уже не насмотришься: мне сообщили, опять загремел в госпиталь. Это только Рэкс как заговорённый. Хотя тоже много лезет, куда не надо…

— Заговорённый — это мой отец, — заметил Бельфегор, неосознанно продолжая гладить Князя. — На него за всё время правления было бессчётное количество покушений, а на войне он и вовсе суётся в самое пекло. Наверное, от таких отчаянных смерть сама бежит.

— Жаль только, война никак не кончается, — вздохнул Платон. — Надоело, мочи нет. А ты ради Адамаса вернулся?

— Отец меня выслал. К Адамасу я уже приехал сам.

— Бережёт — это хорошо. Может, потому и суётся, как ты выразился, в пекло, раз знает, что ты в безопасности.

— Лучше бы пожил ещё. Я пока не очень готов принять бразды правления, — с сомнением фыркнул Бельфегор, изумляясь тому, что уже третий по счёту человек, только услышав о поведении его отца, предполагает в нём заботливость о собственном сыне. Платон с усмешкой закатил глаза, хлопнул Метрессу по бедру, и та с облегчением убежала, судя по звонкому лаю, куда-то к самому входу в помещения вольеров.

Так и не дождавшись ещё какого-нибудь замечания, Бельфегор спросил первое, что пришло ему в голову:

— Как вообще люди сходятся? Мало ведь просто… влюбиться?

— О, иногда вполне достаточно, — хмыкнул Платон, прислоняясь к закрытой дверце вольера. — Если, конечно, далее предпринимать какие-то шаги. А то можно любить вечно, а человек так об этом и не узнает.

— А если он пресекает любые попытки сближения?

— Надо быть настойчивым. Ну, или поискать кого другого. Всё зависит от того, как сильно чего-то хочется, — хетт многозначительно сверкнул глазами, и Бельфегор, совершенно растерявшись и кляня себя за то, что вообще поднял эту тему, опустился на корточки, заслоняясь от него собакой.

— У неё… какие-то предрассудки против моей семьи, — тихо сказал он. — Я её в этом отлично понимаю, сам был к её семье такой же. Но…

— Но ты не вся твоя семья. Попробуй ей это доказать. Бывает трудно переубедить человека, особенно если он что-то крепко вбил себе в голову, но попытаться стоит.

— И в чём ты переубедил Сейю?

— Что нельзя вечно быть одному. И что одна неудачная попытка построить отношения не означает, что на себе можно ставить крест, — улыбнулся Платон, и Бельфегор хмыкнул.

— Ясно. Буду иметь в виду. И, наверное, пойду уже обратно.

— Заходи, мы с собаками тут чуть ли не двадцать два часа в сутки семь дней в неделю, — пригласил хетт, и хорон кивнул, вставая.

Князь проводил его до самой двери, напоследок боднув в поджилки и тем самым окончательно выведя Бельфегора из прострации. До комнаты Адамаса он дошёл по памяти и застал там сидящую на кровати и всё ещё обнимающую сына Леду.

— Прошу прощения, зайду попозже, — отступил он к двери, и хорони отпустила Адамаса.

— Нет-нет, это хорошо, что ты пришёл, а то я что-то задумалась, — улыбнулась она, и её сын откашлялся.

— Я тоже. Например, о том, сколько я ещё смогу не дышать.

— Ну всё, всё, сел на любимого конька! Чтобы больше не уходил, понятно? — грозно вопросила Леда. Адамас пожал плечами.

— Искренне постараюсь.

— Будь так любезен. Пусть рекорд отца, который просидел в этом отрешении месяцев пять, останется при нём! Тем более ему было девять, а тебе уже семнадцать.

— То есть это наследственное, — с удовлетворением в голосе подметил Адамас, чем заслужил от матери лёгкий щелбан.

— Лучше бери хорошее. Бельфегор, — она повернулась к хорону, уже севшему на свой стул, — ты на сколько у нас? На ужин останешься?

Бельфегор открыл было рот, чтобы ответить, но Адамас выступил первым.

— Мне бы очень хотелось, чтобы Бельфегор временно у нас поселился, — почти смущённо проговорил он. — Если, конечно, ты не очень занят. Мне же совершенно нечего делать, да и придётся некоторым вещам обучаться заново…

— Ну, — Бельфегор перевёл взгляд с его серой повязки, прикрывающей верхнюю часть лица (Леда сказала ему, что примерно через пару недель должна быть последняя пластическая операция, которая позволит хорону в дальнейшем не прятать лоб и брови), на Леду, — вообще на службе мне появляться абсолютно необязательно, а жить одному в огромном доме не улыбается. Вот только Миа не будет ли против? Мы с ней не очень ладили.

— Миа круглые сутки на обучении у нашего начальника оперативного управления, — отмахнулась хорони. — А в единственный выходной отсыпается, так что ей просто некогда будет быть против. Комната у меня для тебя найдётся, хочешь — оставайся, сколько будет угодно.

— Спасибо, — кивнул Бельфегор, чувствуя, что с головой погружается в совершенно новый для него мир.

— Не за что, — улыбнулась ему Леда. — Если подопечный будет капризничать, сразу находи меня, я вправлю ему мозги. Любые вещи, какие понадобятся, запрашивай у АНД. Когда поедешь свои из дома забрать?

— Ближе к ночи.

— Тогда развлекайтесь, пойду обрадую родственников, что хоть что-то у нас наладилось, — сказав это, хорони в знакомом уже Бельфегору стремительном темпе покинула комнату — только ветром обдало, — и Бельфегор поинтересовался у улыбавшегося Адамаса:

— Твоя сестра не в маму ли своей эксцентричностью пошла?

— У Миа тормозов нет совсем, — усмехнулся тот. — Ну как, ты рад, что отныне у тебя есть возможность случайно сталкиваться с Миа каждый раз, как она дома?

— А, то есть тебе я не особо-то нужен?

— Ну что ты, просто как бонус… Надеюсь, ты тут не заскучаешь?

— Всё зависит от того, в насколько ты глубокой депрессии, — Бельфегор закинул ногу на ногу, останавливая взгляд на собственных тёмно-синих джинсах: он уже и не помнил, когда в последний раз одевался по-штатски. — Тут, конечно, всяко лучше, чем в Управлении, где сейчас властвует Марк и некоторые агенты почему-то считают, что получили в связи с этим право не отдавать мне честь… Но, какой бы я ни был зануда, если ты начнёшь ныть, сомневаюсь, что у меня получится в чём-то переубедить тебя.

— Я не буду ныть, обещаю, — горячо проговорил Адамас и тут же тихо сказал: — Но я ведь совсем не знаю, что теперь с собой делать, Бельфегор. Кому я нужен? На что я способен без… зрения? Всё, чему меня отец учил…

— Тебя необязательно становиться солдатом, — прервал его Бельфегор. — У Страховых много других достоинств. Ты можешь стать советником для отца, не бывает недостатка в людях, которым можно доверять.

— У него и без меня хватает советников…

— По-моему, ты невнимательно меня слушаешь. У моего отца тоже хватает верных солдат — тех, заметь, которые не отвернулись от него, когда он объявил войну ГШР, а они надеялись на объединение. Но я всё равно служу ему, пусть иногда он это и не ценит.

— Как он вообще тебя сюда отпустил?

— Мы же вроде как пока союзники, — пожал плечами хорон. — Если бы я начал бегать за Рэксом, вот тогда он бы точно высказал недовольство. А за его сыном… Чем бы дитя ни тешилось. Наверное.

— Ладно, хорошо, — Адамас подтянул под себя ноги, скрещивая их. — Я не уверен, что представляю себя в подобном качестве, но можно попробовать. Есть кое-что, о чём мне бы хотелось в этом плане поговорить. Ты хорошо знаешь Священное Писание?

— Прости, что? — поразился Бельфегор.

— Писание. Библию. Основы ангелизма. Про Иону, Ментифера и Иеремию.

— Тебе это зачем?

— Это были последние слова Ове. Он сказал, что Брутус полагает себя реинкарнацией Вершителя, но на самом деле является Ионой. А он сам в таком случае «его возлюбленный друг» Иеремия. Я же из религии знаю только два мировых праздника и что самого главного ангела-судию, то есть Вершителя, зовут Ментифер. То, что Иона — первый Мессия-Дьявол, для меня стало новостью…

— Он не то что первый, — поправил его Бельфегор. — Просто его так нарекли за то, что он сделал. Иона должен был стать всеобщим спасителем, то есть мессией, но поддался Злу и явился дьяволом. Основатель МД, Александр Стамесов, получил эту кличку за жестокость и радикализм, так оно и пошло. Среди наших много народу, кто полагает, что поведение Ионы было истолковано неверно и на самом деле не стоило Вершителю его распылять на атомы. За эту правду они и стоят, а уж в теологические и идеологические споры с такими лучше не вступать…

— Короче, ты в теме, — порадовался Адамас. — Расскажешь поподробнее?

— Признаться честно, полностью Писание я читал лет десять назад, в рамках общего образования, — Бельфегор задумчиво почесал подбородок. — Если у тебя есть терпение, в ближайшее время я его по-быстрому пересмотрю и тогда смогу полностью удовлетворить твоё любопытство.

— Ладно, потерплю. АНД, Писание! — скомандовал хорон, и спустя пару секунд на стол у стены легла толстая книга в чёрном кожаном переплёте с отпечатанным на обложке позолотой и серебром знаком ангелизма — в виде прямоугольника сложенными, повёрнутыми друг к другу стилистическими изображениями чёрного и белого крыльев, между которыми в обратном порядке располагались две такие же контрастные жемчужины. Бельфегор проследил за манипулятором и поинтересовался:

— Что ты надеешься понять из него, Адамас?

— Брутуса, — хмыкнул тот. — Мы почти ничего о нём не знаем. Нет, уверен, Дилан рассказал вам много чего интересного — надеюсь, ты меня с этим познакомишь. Но, кажется, религия свята для него и во многом в своих действиях он будет опираться на неё. Можно будет попробовать предугадать его поведение на будущее. В конце концов, сейчас он потерял человека, которого любил, я видел, его это задело, а уж слова Ове точно врезались в самую подкорку. Он вполне может предпринять что-то согласно какой-нибудь притче, а его будут ждать с распростёртыми объятиями.

— Мне это кажется несколько странным, но от нас не убудет, так что как скажешь. Дилан и в самом деле упоминал, что Брутус повёрнут на религии. Конкретно и с детства. Они, оказывается, чуть ли не с младенчества вместе росли, пока Сетте не увезли…

— Это Хас рассказывал, — кивнул Адамас и, видимо поборовшись сам с собой, спросил: — Бельфегор… а почему ты всё-таки ко мне приехал? Если честно?

— Если честно, не знаю, — усмехнулся Бельфегор. — Да, я много чего тебе тогда сказал, но потом один человек разъяснил мне, что у тебя в душе было с наибольшей вероятностью. Когда всё это с лабораторией случилось, я вдруг осознал: и правда, тебя просто увлекли, а ты поддался. Тебе, в конце концов, всего семнадцать. Старший друг тебе явно не помешает. Хотя, конечно, у меня никогда не было друзей и я с трудом представляю, как себя вести.

— Надеюсь, ты рано или поздно раскроешь мне эту таинственную личность… Но пока у тебя неплохо выходит «быть старшим другом». Кристиан не простил мне разворота обратно, а второй мой друг что-то и носа не кажет… В общем, добро пожаловать! — Адамас неловко улыбнулся.

— Расскажешь мне про них? — попросил Бельфегор, и хорон, кивнув, начал рассказывать.

Поскольку в эпизод знакомства с Вэлиантом входило и то самое спасение Аспитиса от родного брата, о котором Бельфегор слышал от Цезаря в очень скупых выражениях, по окончании рассказа, больше похожего на исповедь и затянувшегося на добрые полтора часа, он заметил:

— Тот день был знаменательный — для всех участвующих. Отец не обмолвился ни о чём и словом, Цезарь на месяц слёг в больницу… Но Марка прочихвостили неплохо. Я до сих пор подозреваю, что он это подстроил — в надежде, что Рэкс под давлением общественности не сможет отпустить Аспитиса.

— Ты совсем не веришь ему, да? — полюбопытствовал Адамас, даже побледневший от длинного сбивчивого монолога. — Несмотря на то что у тебя нет прямых доказательств?

— Он мне откровенно не нравится. Я в принципе верю очень малому количеству людей, слишком уж опасное у меня положение как у сына главы МД, проводящего противоречивую политику… Слушай, — Бельфегор отвлёкся, заметив перемену в комнате, — а почему диод АНД замигал зелёным?

— Какие-то гости пришли, — пояснил Адамас. — Сейчас кто-нибудь ка-ак…

Он не успел договорить: дверь в их комнату отъехала в сторону, и порог перешагнул невысокий хорон-подросток, сильно младше Адамаса, но неуловимо похожий на него. Пока Бельфегор удивлённо разглядывал его короткую и кудрявую каштаново-рыжую шевелюру, прямую осанку, школьную форму, состоящую из белоснежной, без единой складки рубашки и жилета с брюками светло-коричневого цвета, и примерно того же оттенка портфель в руке — с золотистыми пряжками, — хорон поочерёдно оглядел самого Бельфегора, повернувшегося на звук двери Адамаса и наконец остановил взгляд на Писании на столе.

— Поверить не могу! — он опустил портфель на пол. — Дорогой кузен, ты ударился в религию?

— Конечно, Эдмон, — отозвался Адамас. — А это мой духовник, пришёл наставлять меня на путь истинный. Знакомься: Бельфегор Пикеров. Бельфегор — Эдмон Страхов, мой младший кузен.

— Неужели Страховы бывают кудрявыми? — поразился Бельфегор, и Эдмон, умело скрывший собственное удивление от столь неожиданной встречи, возвёл глаза к потолку.

— А я вообще уникум, — с видимым удовольствием сказал он. — Проведённые в детстве тесты показали, что интеллектом я совсем ненамного уступаю Адамасу, а я, на минуточку, младший сын младшего Страхова! Природа на моём братце отдохнула, зато на мне у неё начались тяжёлые рабочие будни.

— Мне пока не приходилось судить людей по степени их интеллекта, — попытался остудить это самовосхваление Бельфегор, однако Эдмон оказался крепким орешком. Он посмотрел на сына Аспитиса почти снисходительно:

— Не та организация. В МД, насколько мне известно, ум ценится у учёных, в то время как приближенные к власти в первую очередь должны отличаться способностью красиво и вовремя умереть за вождя. Серые кардиналы вроде Страховых у вас не приживаются… Но это ничего не меняет! Можете судить меня, как вам угодно, сэр Пикеров, для меня честь познакомиться с таким человеком, как вы!

— Каким, например? — ухмыльнулся Бельфегор, видя, что и Адамас с усмешкой прислушивается к их разговору.

— У меня есть в знакомых младший брат одного из тех, кто видел вас в бою. И знает, как вы обращаетесь с подчинёнными. Контраст особенно ярок, если вспомнить некоторые эпизоды поведения моего брата и его лучшего друга…

— Эдмон, — преувеличенно ласковым тоном оборвал его Адамас, — во-первых, хватит уже паясничать, надоел. Во-вторых, если ты пришёл сюда надо мной посмеяться, избавь хотя бы Бельфегора от собственного ценного мнения.

— Да за кого ты меня принимаешь? — оскорбился тот, с шумом пододвигая себе от стола ещё один стул. — Кем бы я был, придя над тобой после случившегося издеваться? Ты не перепутал меня с Кристианом? Кстати, могу заверить, после того, что я из его уст услышал о тебе, моё мнение о тебе кардинально поменялось. Я всегда так находил хороших людей: чем громче Крис ругается, тем человек ближе к совершенству.

— Не понял, — медленно проговорил Адамас.

— А ты за столько времени общения с ним так и не заметил, как упорно он отталкивает от себя всё хорошее? Папа говорит, возраст, типа, я в шестнадцать-семнадцать такой же буду, а то и хуже. Но папа добрый и старается видеть и помнить в людях только хорошее… — Эдмон откинулся на спинку стула, закладывая руки за голову. — А я вот злой и на память не жалуюсь. Крис с детства такой. Ну, или с того момента, как осознал, что истинным Страховым ему не быть. Начал отказываться от всего, что хотя бы косвенно с нами связано, а даже сэр Пикеров подтвердит, что большинство общечеловеческих понятий о добре утверждается твоим отцом и моим дядей — а также всеми его приближёнными — в качестве основополагающих. Плюс, по мелочам, уважение к старшим, чувство такта, да и вообще этикет…

— Эдмон, — восхищённо заговорил Бельфегор, не сразу распутавший его мудрёную фразу, — сколько, чёрт возьми, тебе лет?

— Скоро будет четырнадцать, — с достоинством отозвался Эдмон. — Вы наблюдаете перед собой ту версию Адамаса, которая была бы реальностью, если бы не тлетворное влияние моего старшего брата.

— Вот не надо всё на Кристиана сваливать, — огрызнулся Адамас. — Я стал другим ещё до сближения с ним. И я бы, наоборот, сказал, что это он из-за меня стал хуже, чем мог бы быть…

— Ну конечно, дорогой кузен! Подумаешь, он начал искать в себе хоть какие-то таланты только после твоей обработки. А до этого, конечно же, не тыкал меня циркулем, зажав в углу с шипением: «Рано или поздно я сдую тебя, воздушный шарик…» Не рвал мои книги, в которых ничего не понимал, и не грубил моим учителям, не наговаривал на меня. Да, мне было от четырёх до шести, но я это помню. И припомнил уже не раз. Умотал в На-Риву — туда ему и дорога…

— В На-Риву? — поймал его на слове Адамас, пока Бельфегор переваривал сказанное. — И что он собирается там делать?

— Понятия не имею. Но фамилию вроде как собрался сохранить. А там как карты лягут. Назад возвращаться не планирует — и слава ангелам! — Эдмон молитвенно сложил руки, опять зыркнул на Писание и подхватил с пола портфель. — О, совсем забыл! Я же тебе привёз развлечение… Точнее, вам, у меня, к сожалению, нет много времени, чтобы тут зависать, экзамены в лицее жёсткие, хоть тебе четырнадцать, хоть десять, хоть семнадцать… Возьмите, сэр Пикеров!

Бельфегор принял увесистый том с рельефными точками на обложке и подписью снизу: «Обучение шрифту Брайля».

— Не всё же вам ему вслух читать, — подмигнул хорону Эдмон. — Могу раздобыть и Писание в версии для слабовидящих, если надо будет. У меня много знакомых. Зря ты, Адамас, отказался от лицея.

— Я не хотел обижать Кристиана, — покачал головой Адамас, по мнению Бельфегора, выглядящий совершенно растерявшимся. — Мне всё равно не очень понятно, Эдмон… Всё наше взаимное общение до этого момента заключалось во взаимных оскорблениях, я был искренне уверен, что ты меня на дух не переносишь…

— Так и было, — спокойно признал Эдмон. — Правда, я надеялся, что ты вернёшься к себе. Подобно Кристиану, ты самозабвенно отвергал собственную сущность — не знаю зачем и не хочу знать. Но после того, что было в лагере… Я изменил своё мнение. Я бы поступил там так же. Это было правильно.

— А идти на поводу у врагов было правильно?!

— Хочешь, я приглашу к тебе Домино? — участливо предложил Эдмон, глядя, как Адамас в злости сжимает кулаки. — О, или Рафаэля по телефону. Они тебе объяснят всё по поводу ошибок и их исправления, ты только отца об этом не спрашивай, он не любит повторяться, сам знаешь…

— У тебя и с Домино связь есть?..

— Проще сказать, с кем у меня её нет. Ладно, господа, мне пора, доклад сам себя не подготовит, — Эдмон встал со стула и, сделав шаг к Адамасу, положил ему руку на плечо. — Адамас, что бы ни случилось, ты помни, пока есть люди, которым на тебя не наплевать, можно и нужно сражаться. А у тебя их завались.

Легко поклонившись Бельфегору, Эдмон исчез за дверью. Почти сразу там послышался удивлённый женский голос, узнав который Бельфегор напрягся.

— Ого, я тебя тут лет пять не видела! Какими судьбами, Эдмон?

— Примерно теми же, что и ты, сестра, — ответствовал серьёзным тоном хорон. — Если ты к Адамасу, имей в виду, у него гости.

— Какие ещё гости? — на этом моменте Бельфегор сам себе задал вопрос, случайно ли Леда не сообщила своей дочери о его присутствии, но не сумел на него ответить. — Ну, ничего страшного! Пока, Эдмон!

— До встречи, Миа, — явственно усмехнулся тот, и дверь в комнату открылась, пропуская девушку. Бельфегор немедленно поднялся, а она так и застыла столбом, завидев его.

— Вот это гости, — протянула она и тут же недобро сощурилась. — И что это ты тут делаешь, интересно мне знать?

— Миа, давай без сцен, — подал голос Адамас, и хорони с готовностью кивнула.

— Как скажешь, братик! Выйди, Бельфегор, мне нужно с ним поговорить наедине.

— Всё, что ты хочешь мне сказать, говори при нём, — сухо вставил Адамас, и Миа с раздражённым вздохом закатила глаза.

— Хорошо, Адамас. Больше нас с мамой так не пугай, ладно? Я-то знала, что ты рано или поздно очухаешься, хотя и не ожидала, что от его приезда, — она метнула в сторону Бельфегора недобрый взгляд, и он невольно залюбовался ей. — Но вот мама способна надумать себе что угодно, она и так из-за отца как на иголках… И ещё: постарайся не выбалтывать сэру Пикерову наших семейных тайн. Я уверена: он пришёл сюда точно не для того, чтобы тебя поддержать.

«Сэр Пикеров» прозвучал в её устах так уничижительно, что Бельфегор, по старой привычке — реакции на оскорбления, одновременно снисходительно и с вызовом улыбнулся ей. Сейчас Миа казалась ему ещё прекрасней, чем на базе, хотя и не была накрашена, и выглядела вымотанной донельзя — дядя Цезаря явно не давал ей в обучении поблажек. И тем больнее было слышать от неё такое отношение к себе.

— Миа, ты меня утомляешь, — раздражённо вздохнул Адамас. — Не знаю, что у тебя за претензии к Бельфегору, а главное, на каком-таком основании, но, о чём с ним говорить, я буду решать сам! Если ничего доброго сказать не осталось, попрошу на выход.

— Ты всегда самоотверженно защищал свои игрушки, какими бы странными они ни были, — хмыкнула Миа. — Неудивительно, что Князь тебя обожает. Не забудь к нему зайти, когда решишься покинуть комнату, он очень скучает по тебе, даже я заметила. А твою сиделку попрошу не попадаться мне на глаза. Ужин готов, не пропусти.

Дверь за ней закрылась, и Адамас виновато проговорил:

— Прости. Раньше Миа была добрее. Не знаю, что на неё находит в твоём присутствии.

— Я дурно влияю на некоторых людей, — хмыкнул Бельфегор. — Особенность Пикеровых. Миа меня не обижает.

— Хотел бы я в это поверить.

— Придётся. Я схожу за ужином. Ты не против?

— А ты правда, что ли, моя сиделка?

— А кто ж ещё? — усмехнулся хорон и, стараясь не думать о Миа, пошёл к Леде.

Бельфегор и сам не заметил, как из гостя стал в доме Страховых чуть ли не полноправным членом семьи — и за несколько дней у него в жизни вдруг образовалось целых два места, которые он мог бы назвать родным домом. Несмотря на когда-то сказанное Стианом обида на Адамаса была ещё в нём жива, как он ни старался её проглотить, но тем серьёзнее он относился к своей роли — сиделки, жилетки и учителя новой жизни для сына Рэкса. Бельфегор чувствовал, что нужен и в Управлении — хотя бы для того, чтобы оставшиеся вне войны агенты не забывали, кто их истинный лидер (даже удивительно, как Марку так легко удалось переключить всеобщий фанатизм на себя), — но Адамасу пока он определённо был нужнее. Потому что, как усиленно тот ни делал вид, что с успехом идёт по пути смирения с собственной внезапно обретённой инвалидностью, слишком много в его поведении выдавало, что всё совершенно не так.

Адамас отчаянно цеплялся за Бельфегора, выражая всем видом постоянную готовность разговаривать о чём угодно, лишь бы его не оставляли одного, — Леда, жалея гостя и частенько непререкаемым тоном требуя абсолютно ненужной ей помощи, что означало его обязательный спуск на первый этаж, чаще всего в вольеры для собак, в эти их встречи рассказывала, какой Адамас был раньше, — и, по её словам, никогда он не зависел от окружающих его людей. Да и особой разговорчивостью не страдал, в отличие от, например, Вэлианта, до которого всё так же было не дозвониться. Бельфегору даже пришлось в итоге окончательно переселиться в комнату к Адамасу, и отныне они и спали на соседних кроватях — только бы он не зацикливался на темноте и тишине.

Но Бельфегор, конечно, был совершенно не против. Он и сам никогда в жизни так много не общался, к тому же ему льстило столь повышенное внимание к собственной персоне, прежде вечно оказывающейся где-то на задворках у всех попадавшихся на пути людей. Исключение, пожалуй, составляли лишь вырастившие его Сэра и Энгельберт, но как раз в тот год, когда Бельфегору исполнилось семнадцать, у них появился собственный ребёнок, и он без выяснений отношений самоустранился, переведя того же Энгельберта в разряд наставников. Меньше всего хорону хотелось маячить у кого-то перед глазами — а здесь, в обители Страховых, этого настоятельно требовали — и как он мог отказать?

С Адамасом же они и вправду сошлись отлично — как будто и не было того перерыва из-за Хаса и Брутуса. Несмотря на очевидные различия в воспитании и взглядах на жизнь (сыновья лидеров двух противостоящих организаций по определению не могли соглашаться во всём), они оставались на одной волне, и Бельфегор часто задумывался, точно ли он беседует с тем самым человеком, который не так уж давно чуть не изнасиловал девушку и избил до полусмерти собственного сокурсника. Это было внове для него — что люди способны так кардинально меняться, пусть им и семнадцать лет, — и он просто обязан был разобраться в этом феномене. Хотя бы для того, чтобы ясно понимать, с кем он имеет дело и чего от этого человека можно ждать.

Однако, как он ни спрашивал — завуалированно или в лоб, — Адамас не смог сказать ничего конкретного. Бельфегор внимательно выслушал его историю с неудавшимся побегом, после которого он поменялся в прямопротивоположную сторону в первый раз, потом сводку переживаний и потрясений, испытанных в новогоднюю ночь, и только ещё больше утвердился во мнении, что таким людям, как Адамас или Рэкс, которые имеют над собой более чем полный контроль, просто нельзя болтаться, как лист на ветру. А что такого сделать или сказать, чтобы Адамас окончательно зацепился за одну конкретную мысль и следовал ей ещё как минимум лет десять, пока в голову не приходило.

— Ожидать ли от тебя ещё чего-то подобного? — осведомился Бельфегор, когда Адамас закончил свою исповедь, и тот пожал плечами.

— А я знаю? Хотя вряд ли, конечно, со мной сможет случиться что-то более потрясающее, чем… это, — он показал на повязку и неловко улыбнулся. — Разве что Брутус доберётся до меня и здесь. А я после его нападения выживу и останусь, например, полностью парализованным. Знаешь, он из всего прошлого снится мне чаще всех.

Уже наступал вечер, в комнате, где они пока не включали свет, сгущались сумерки, и последние слова хорона прозвучали несколько зловеще. Бельфегор хмыкнул:

— Не в мою смену. К тому же мы вроде как уже сошлись во мнении, что он, скорее всего, наподобие Дилана, остался без силы. Если, конечно, смерть Ове действительно так его задела.

— Ты бы видел его в тот миг! А новостей, кстати, никаких нет? О Дилане, лагере… Уже почти месяц прошёл.

— С Диланом всё по-прежнему, и, судя по всему, Роза с Борисом этому только рады, — весело отозвался Бельфегор. — Из лагеря мне обещал писать Стиан, если произойдёт что-то из ряда вон выходящее. Но, стоило тебе оттуда уехать, как там стало тихо и спокойно.

— Это наверняка заслуга Стиана! — рассмеялся Адамас. — Странно, что твой отец позволил ему продолжать наблюдение за собственным агентом, когда узнал, что ГШР организовал это без согласования с ним.

— После Шштернов отец явно решил, что верить нельзя вообще никому. Если бы он ещё Марка прошмонал… Как будто упёрся рогом в собственную правоту и пусть всё хоть адским пламенем горит, главное, что он был прав!

— О, к слову об адском пламени, — Адамас лёг поперёк кровати, спуская ноги с её края и складывая руки на груди. — Я, конечно, и сам забыл за всеми твоими: «Пошли на задний двор», «Поиграй с собаками», «Пей таблетки», «Учись читать по точкам», «Не забывай трость»… Но ты-то что? Ещё в первую неделю обещал пересказать мне Библию! Или это такой хитрый способ заставить меня отказаться от глупой, по твоему мнению, идеи?

— Ну конечно, — закатил глаза Бельфегор. — Я же тоже не мнемограф, у меня просто вылетело из головы. Я тогда к выходным её перечитал, а пересказать так и не пришлось к слову. Мне начинать?

— Я весь внимание. Только ответь прежде: ты сам в ангелов веришь?

— Вся правящая верхушка знает, что эта религия была выдумана, записана и преподнесена когортой талантливых профессионалов. Как, имея это знание, можно в них верить?

— Ну, во что-то же надо верить… Тем более этой самой когорте высшие силы могли нашептать текст.

— Да, однозначно. И шрифт за них выбрали, — от души расхохотался Бельфегор. — Оставим этот животрепещущий вопрос на попозже, ладно? И так надо успеть разобраться с Писанием до ночи…

— Давай-давай, — подбодрил его Адамас. Бельфегор собрался с мыслями.

— Итак, как утверждает Библия, изначально ангелы существовали просто так, не выполняя никаких функций. Люди в те времена жили звериными инстинктами и, даже если и умели уже разговаривать и держать палку, не обладали разумом в полной мере. Их не за что было судить, понятия Добра и Зла были размыты, Земля — колыбель человечества — пребывала в этакой серой жиже в ментальном плане, чёрное плюс белое всегда даёт серое, сам знаешь. Ну а ангелы были лишь ещё одной формой жизни — неизвестно когда возникшей, вечной и неуязвимой, попирающей все физические законы. И всё там было тихо и тухло, пока один беспокойный ангел не решил добавить в мир немного огоньку…

— Это был Ментифер?

— Да, он самый. Имени у него не было, ангелы в них не нуждались, это потом люди обозвали каждого, чтобы хоть как-то и различать. Ментифер разжёг в тех первобытных людях искру разума, потому и получил имя Несущий Разум. Человечество приобрело свободу воли, смогло бросать вызов судьбе и резко начало развиваться, вдруг заинтересовавшись вопросами, которые ранее никого не беспокоили. Добро и Зло, Свет и Тьма начали размежёвываться, и Ментифер, ожидавший и рассчитывавший примерно на это, взял контроль над Небесными Сферами — это, конечно, условно, ангелы всегда жили в метафизическом пространстве, потому они есть и у нас, на иной планете — и разделил всех ангелов на две части. Одни, наиболее приверженные Свету и сокрушавшиеся по поводу того, что у людей с разумом появилось столько проблем, стали Проводниками. В их обязанности входило подталкивать людей к Добру, если злой рок вёл их не по той дорожке, разжигать в них Свет, если тяжёлые условия жизни заставляли его меркнуть. Заметь, на волю они всё так же не влияли, это оставалось священным, и Ментифер строго-настрого запретил подчинённым вмешиваться в свободу выбора. В Библии есть притчи, рассказывающие, что стало с отступниками… Тех же людей, кто собственной волей, так сказать полностью осознанно, несмотря на усилия Проводников продолжал идти кривой дорожкой в объятья Тьмы, ждало наказание. Второй институт ангелов — Карателей, или Судий — посмертно взвешивал поступки всех людей и в соответствии с их поведением выбирал им следующую жизнь. Полегче, повеселее для добряков, бедную, с физическими или моральными страданиями — для злодеев. Ментифер — он уже успел получить кличку Вершитель — был в этом случае последней инстанцией. Бывало, что он сглаживал или, наоборот, утяжелял наказание, если считал это правильным…

— Подожди, — перебил его Адамас. — А ад, рай, чистилище? Они где были, если души сразу уходили на следующий круг?

— Чистилищем как раз называлось место, где души ожидали Суда. А вот ад и рай признаются лишь в ответвлении ангелизма, они упоминаются во всего лишь одной притче, но некоторые предпочитают верить в то, что за свои грехи или добродетели люди получают сразу, пока о них ещё помнят, а на «следующий круг» душа идёт абсолютно чистой и новая её жизнь выбирается рандомом. Собственно, в аду обитают порождённые Судиями черти — бесплотные, но очень изобретательные на наказания сущности, помогающие разгрузить обилие грешников, чтобы очередь на отбывку не застаивалась.

— Ты хорошо рассказываешь, спасибо! Прости, что прервал. Можешь продолжать.

— Благодарю, — состроил мину Бельфегор. — Опять же до определённого момента всё шло так, как было задумано, пока Ментиферу снова не вступило в голову. Где-то в астрале — ну, ладно, в медитации и думах о великом, охватывающих весь Космос — ему явилось нечто вроде пророчества. Говорилось в нём, что рано или поздно на земле появится человек, в котором накопится так много Зла, что, если его не остановить вовремя, он сумеет захватить весь мир и обратит его во Тьму — причём такую, что никакое разжигание никаких искр уже не поможет. Вершитель и без того всё своё свободное время между судами отдавал на то, чтобы собирать по свету излишки Зла (как-то оказалось, что плохих людей примерно столько же, сколько и хороших, а ненавидят все вместе куда чаще, чем любят), и ему совсем не хотелось, чтобы столько усилий было потрачено зря. Ладно, это шутка, Ментифер и сам был Светом и не мог допустить, что Тьма победит. У него ещё было время до начала исполнения пророчества, и он решил подготовить своего диверсанта с тем, чтобы тот однажды сошёлся с этим «сосудом Зла» и уничтожил его прежде, чем тот успеет осуществить свои злодейские планы. Вершитель собрал своих Судий и предложил любому из них уйти на некоторое время к Проводникам, чтобы правильно понять сущность Света, а потом, в нужное время, переродиться на земле человеком, дожить до взросления и избавиться от переносчика Тьмы.

— Что значит «правильно понять сущность Света»? — Адамас повернул голову на Бельфегора, как раз воспользовавшегося паузой и большими глотками осушавшего кувшин с водой. — И они ведь были Светом. Чего они в нём не понимали?

— Вообще, никто из ангелов в прямом смысле не был Светом. Некоторые радели за него и осознавали — чётко, — чем он отличается от Тьмы и что надо делать, чтобы он горел. Эти стали Проводниками, как я уже говорил. Вершитель был из их числа. Остальные же, кто стали Судиями, могли лишь судить по факту. Но Проводника в мир людей Ментифер послать не мог: ни у одного из них не поднялась бы рука убить человека, пусть и истинное воплощение Зла. Только и была надежда найти алмаз среди своих. Долго никто на ратный подвиг не вызывался: Судии, подобно Вершителю, здраво рассудили, что раз за века Света не поняли, общение с Проводниками не поможет. Но наконец один предложил свою кандидатуру — это и был Иона. Жаль лишь, ему не столько хотелось спасти мир, сколько стать выше других — даже командира, — а Ментифер предпочёл закрыть на это глаза. Иного выбора всё равно не было.

Учеником Иона показал себя неплохим, по крайней мере, Проводники не жаловались. Время подходило, и Вершитель, понадеявшись, что его посланнику достаточно вправили мозги, отправил его перерождаться в человека. Домом для будущего мессии стали предместья Иерусалима — где чуть позже родился Иисус Христос, основатель одной из мировых земных религий, у нас признанный не пророком и Сыном Божьим, а обычным человеком. Израиль, столицей которого являлся Иерусалим, был на тот момент одним из древнейших государств, известных и влиятельных, и именно в нём, согласно пророчеству, должен был появиться «антимессия». По достижении двадцати лет Иона вспомнил, кто он и что должен сделать, и пешком двинулся в Иерусалим, чтобы сразиться там с «сосудом Зла», уже известным как талантливый военачальник, готовившийся установить свою власть над столицей и всем государством. Звали его, кстати, Лейб, прости, что не сказал сразу.

По пути Иона собирал свою маленькую армию последователей. Поскольку честолюбие никуда из него не делось, о своей миссии он кричал на каждом углу — и далеко не все сочли его обычным сумасшедшим. Одним из первых к нему присоединился Иеремия — хромой бывший вор, вынужденный из-за травмы завязать с ремеслом и заодно встать на путь исправления. В Ионе он увидел Свет, но и Тьму тоже и всю дорогу старательно поправлял его в неверных словах и помыслах. Из двенадцати сторонников, в итоге скопившихся вокруг Ионы, один Иеремия был по-настоящему готов ради него и в огонь, и в воду — ради него и как человека, и как святого ангела, который должен был наконец принести мир на землю. Иона же совершенно не воспринимал его всерьёз и даже почти не слушал: Иеремия был для него на правах брехливой и надоедливой, но всё-таки любимой собачонки.

Когда они наконец прибыли в Иерусалим, слава бежала впереди Ионы. По пути он творил чудеса, пользуясь своей ангельской силой, занимался тем же и в столице, чтобы как можно больше людей было на его стороне, если вдруг перед решающим боем с Лейбом придётся выступать против его армии. Впрочем, население было против захватчиков и за законную власть, потому Лейб, прослышав о пришедшем по его душу то ли солдате, то ли самом Сыне Божьем — люди тогда ещё верили, что у Бога есть личность и возможность порождать детей, — был вынужден действовать против него скрытно. Двенадцать апостолов и Иона собрались тем же вечером в одном едальном доме за столом и трапезой — и Лейб с потрохами сдал их властям как якобы свою свиту. Солдаты кесаря напали на них со всех сторон, и, пока апостолы — а с оружием там умел обращаться каждый — сражались, Иеремия вывел своего возлюбленного друга через чёрный ход, чтобы спасти его, хотя Иона так и рвался в бой. И на первой же открытой улице их поджидал Лейб со своими солдатами.

— Зря я не читал, — восхищённо покачал головой Адамас. — Не книга, боевик какой-то с чудными главными героями.

— Эдмон принёс тебе Писание Брайлем, — хмыкнул в ответ Бельфегор. — У тебя все шансы ознакомиться с ним самостоятельно.

— Я подумаю. Так что же было дальше?

— Самое интересное. Лейб, как истинный «сосуд Зла», хотел подленько схватить соперника и самолично отсечь ему голову — что они вдвоём, в конце концов, могут сделать против десятка человек? Однако Иона ощутимо так прокачал за свои хождения навык красноречия и сумел вызвать врага на одиночный поединок. Иеремия понял, что более у него нет шанса ещё хоть как-то донести до друга, что он не сможет выполнить миссию, потому что не имеет в себе достаточно Света, и прибёг к последнему средству. Когда Иона и Лейб, обнажив мечи, встали друг напротив друга, Иеремия заслонил собой Лейба и сказал, что не уйдёт, пока Иона не откажется от боя. Он надеялся, что в такой ситуации друг будет вынужден подчиниться, а потом он попробует ещё раз наставить его на истинный путь, однако Иона лишь рассмеялся. Одним движением он отшвырнул Иеремию в сторону, даже не заметив, как тот налетел головой на каменную стену и упал уже бездыханный, и бросился в бой.

Лейба он заколол в первую же минуту, а вот того, что последовало после, не содержалось даже в самых страшных пророчествах. Со смертью «сосуда» Тьма не ушла в пространство, а избрала себе новую посуду — ближайшую подходящую. И ей стал Иона. Иеремия оказался прав: его собственного Света не хватило, чтобы одержать победу в этом бою — наверное, недостаточно шатался по земле, — и Зло поглотило его без остатка. На глазах у людей он превратился почти в копию Вершителя — кстати, все эти детали сообщил в своём Евангелии один из его апостолов, успевший на самое интересное. Иона опять стал ангелом, но ангелом тёмным, извращённым, и на кожистых крыльях, присущих всем ангелам-Судиям в качестве отличительного знака, появились острые загнутые когти, сам он вырос в полтора раза, получив нечеловеческую силу, глаза заалели, зрачок стал вертикальным, как у кошки, а каждый зуб — заострённым клыком. Прежде чем начать захватывать мир, Иона решил вернуть себе свою, как он полагал, собственность и отправился в Чистилище, где всё ещё пребывала душа убитого им Иеремии.

Там его ждали. Вершитель никогда не отказывался от исправления собственных ошибок любой ценой и был полон желания уничтожить отступника. Однако в какой-то момент душа Иеремии — чистый, ничем не замутнённый Свет — чуть не оказалась в лапах Ионы, и Ментифер понял, что не может ей рисковать: без тела она не имела защиты от силы Зла. Сумев отвлечь новоиспечённого Мессию-Дьявола, Ментифер зашвырнул Иеремию прямиком к Проводникам — туда воплощённому Злу хода не было. Это отняло у него остатки сил, и сражаться он более не мог. Не получив желаемого, Иона впал в последнюю степень неистовства и вознамерился поработить землю не как царь, но как носитель Тьмы. Он знал, что Ментифер заключал собранные им излишки Зла в собственный каменный трон, поэтому, отправившись в его обитель — останавливать его было некому, — разнёс его по камушку, а камни рассеял над землёй. На долгое время мир канул в пучины войн, насилия, жестокости и исполнения всех смертных грехов по очереди, а он, появляясь то тут, то там, вносил в творившееся ещё больше смуты. Что ещё раз убеждает нас в том, что переть против пророчеств — пустая трата времени.

Но, конечно, Иона не был в курсе, что и на это у его бывшего друга нашёлся ответ. Оказавшись в обители Света, Иеремия воплотился в ангела — так велики были живущие в нём любовь и жертвенность, преумноженные последним подвигом Вершителя, и его собственный истинный Свет. Пока в Чистилище Вершитель восстанавливал силы, Иеремия организовал Проводников и отослал их продолжать работу — они, растерявшиеся, подавленные, чуть было не уверовали в то, что Свет на земле погас насовсем. И стал ждать. Иона ведь оставался человеком, а значит, смертным, рано или поздно тело его должно было умереть — да, даже такое преобразованное, — и нужно было позаботиться о его отравленной Тьмой душе.

Когда же Мессия-Дьявол наконец почил, Ментифер уже восстановился. Вместе с Иеремией они запечатали его душу особой печатью, чтобы не дать ей перерождаться и продолжать нести Зло. Однако в мире нет совершенства, и иногда крупица Ионы вырывается и пробуждается в очередном ребёнке — с надеждой, что он станет новым Ионой и мир наконец по-настоящему погрузится во Тьму.

— Интересно, — протянул Адамас. — Много что стало, конечно, понятней, но… Получается, крупицы души Вершителя тоже способны возрождаться, раз Ове это упомянул?

— В одной из притч говорится, что душу его изрядно потрепало во время боя с Ионой, так что некая часть ушла в свободное плавание. Получается, возможно, — признал Бельфегор. — А Ове, если так посмотреть, отлично ударил сразу по всем больным местам Брутуса… Правда, не думаю, что чем-то в Писании можно руководствоваться, чтобы строить планы. Особенно если он полагает себя реинкарнацией Ментифера.

— Никогда не знаешь, когда что может пригодиться, — хмыкнул Адамас. — Я ещё сам всё изучу, правда, это займёт очередную кучу времени… Слушай, как насчёт ужина? Надо прерваться, к тому же ты наверняка устал. Поражаюсь, что ты до сих пор рядом со мной…

— Да где же мне ещё быть? — искренне удивился Бельфегор, вставая и нарочито не обращая внимания на искривившиеся в сомнении губы Адамаса. — Пойду спрошу, что там с ужином.

Выйдя из комнаты, он чувствовал себя выжатым как лимон — но в то же время на духовном подъёме. Невероятно, как воспетые в притчах подвиги всё ещё встречаются в реальной жизни, когда почти каждый заботится только о себе, — наверное, стоит поблагодарить отца за то, что он без суда и следствия отправил его в этот лагерь, иначе Бельфегор не познакомился бы ни с Адамасом, ни с этой невозможной в их время историей и продолжал бы жить в их обители интриг и обманов, полагая, что так и надо. Агенты МД никогда не отличались благородством и самоотверженностью, да и смерть наверняка может считаться подвигом не за каждые идеалы.

Бельфегор был уже в начале лестницы, когда ближайший к нему диод АНД знакомо замигал — и тут же раздался звонок во входную дверь. Из гостиной вынырнула Леда, спеша открывать, и он остановился на ступеньках, не желая мешать ей. На пороге оказались Эдмон и, очевидно, его мать — по крайней мере, кудряшки у этой женщины-хорони и вздёрнутый нос на странно сосредоточенном лице были точь-в-точь как у него. Леда отошла в сторону, начиная улыбаться.

— Айрис, рада видеть, добро пожаловать! Что-то случилось или ты просто ненадолго в гости?

— И то и другое, — сухо отозвалась названная Айрис, вслед за сыном проходя в прихожую. — Эдмон хочет остаться у вас ночевать, я не могла отпустить его ехать сюда одному так поздно. Ну, и хотела кое о чём поговорить с тобой.

— У нас через десять минут ужин, может, после? — несмотря на то что Леда продолжала гостеприимно улыбаться, Бельфегор видел, что она напряглась из-за тона своей снохи.

— Нет, давай прямо сейчас. Ты иди, Эдмон, Адамас небось тебя уже заждался, — Айрис махнула сыну рукой, но тот, сняв ботинки, остался стоять у вешалки, всем видом выражая недовольство. Мать, кажется, даже не обратила на это внимания, полностью сосредоточившись на Леде. — Ты, Леда, мне вот что скажи. Ты, твой великий муж, твой сын-бедняжка, вы хоть какое-то чувство вины испытываете за то, что мой Кристиан из-за Адамаса отрёкся от семьи и уехал чёрт знает куда? Хоть какая-то совесть вас грызёт, Леда?! Я даже слова извинения не услышала за то, что случилось! Я понимаю, у тебя теперь инвалид на руках, но ведь по собственной глупости…

— Прости, я тебя перебью, — Леда похолодела и лицом, и голосом, и Бельфегору сразу стало понятно, почему её муж, несмотря на свой высокий чин, всё ещё считается с её мнением. — Значит, твой сынок не по собственной глупости во всём этом участвовал? И, видно, от чистого сердца собирался предать свою фамилию и всё ей сопутствующее? Такой он у тебя умный и добрый?

— Я пришла не своего сына обсуждать, а твоего! — сорвалась на крик Айрис. — Он у них всегда был заводилой! Он сказал, и Кристиан пошёл, как покорная овечка! Он вообще не давал ему решать самому!

— Что ж ты его таким вырастила, Айрис, что каждый его за собой утащить может? Поменьше бы пылинки сдувала, побольше мозгов бы в голове обрелось! Или скажешь, пить по клубам ему Адамас придумал? И в На-Риву уехать тоже он на ушко нашептал?

По щекам Айрис уже лились слёзы, но слов в ответ она найти не смогла. Бельфегору даже стало жаль её: в конце концов, она была просто матерью, в упор не замечающей недостатков собственного ребёнка. Эдмон же, как он видел, смотрел на неё с презрением — с него явно пылинки не сдували.

А Леда наступала:

— Где, скажи мне, Айрис, твой чудный мальчик был, когда у Адамаса снесло крышу и он почти оступился? Почему не отговорил, совесть не грызла его, нет? Где он сейчас, когда Адамасу нужны друзья, обиделся, сбежал? Это он умеет, да! А ты вместо того, чтобы мне тут своё негодование высказывать, лучше бы сыночка своего разыскала и разъяснила на пальцах, что означают слова «трус» и «предатель». Надеюсь, он всё-таки откажется от нашей фамилии — не хватало ещё в роду Страховых такого позора!

Айрис закрыла лицо руками и разрыдалась. Эдмон подошёл к ней, что-то шепнул на ухо, взял за руку, но она отдёрнула её, и он, поджав губы, отступил обратно на своё место.

— Ладно, всё, — Леда обняла её за плечи, и на этот раз вырваться у Айрис не получилось. — Бывает, что ж теперь. Может, хоть так из Кристиана человек вырастет, когда его не поощряют за каждый шаг, правильный или неправильный…

— Он же не виноват, — заикаясь проговорила Айрис, — не виноват, что родился не таким. И…

— И точно виноват, что завидовал. А мог бы в себе плюсы поискать. Я это проходила уже. Пошли, буду тебя чаем отпаивать. Эдмон, скажи мальчикам, пусть до ужина ещё полчаса потерпят.

— Конечно, Леда, — отдал честь Эдмон и, не оглядываясь на мать, размашистым шагом направился к лестнице. Бельфегор так и остался ждать его наверху, не двигаясь с места.

Когда Эдмон миновал его, женщины уже ушли из прихожей, и, убедившись в этом, младший Страхов отрывисто сказал Бельфегору:

— Поверь, я отлично понимаю, что это такое, когда родитель тебя ни во что не ставит, а думает о чём-то совершенно другом. Иногда даже удивляюсь, как при всём при этом мы оба с тобой не пошли в отместку организовывать оппозиционную партию с целью захвата власти.

— Кристиану ты и так достаточно жизнь подпортил, — усмехнулся Бельфегор. — А против матери разве партию создашь?

— Допустим, про власть в основном касалось тебя… Как ты своего отца терпишь?

— Есть одна причина. Адамас уже тоже не раз спрашивал, но у меня всё руки не доходят рассказать.

— Как соберёшься, дождись меня! И кстати… не говори Адамасу о том, что слышал, ладно? Незачем ему опять вспоминать этого… — недоговорив, Эдмон моментно оскалился и пошёл к комнате брата. Бельфегор двинулся следом. Он снова взял на себя обязательство раскрыть тайны, и, к счастью, ещё было время верно подобрать слова. Может, хоть этот эпизод из его прошлого сделает туман вокруг Адамаса немного реже.

Подходящий случай представился через несколько дней, когда у них опять гостил Эдмон и разговор в который уже раз зашёл о взаимоотношениях ГШР и МД. Конечно, с этой темы они перешли на личности — конкретно, мировых лидеров, — и Адамас высказался:

— Мне до сих пор интересно, что вынудило Аспитиса в 56-м году прекратить за нами охоту, хотя он так толком никого и не поймал. Помню, примерно за полгода до этого отец сказал, что Мессии хватит максимум на как раз полгода, — откуда он мог знать? И в промежутке между тем и этим отец попал к ним в плен и был отпущен. Это же как-то связано, Бельфегор? Ты что-нибудь об этом эпизоде знаешь?

— Я об этой охоте почти всё знаю, — отозвался хорон. — Отец как раз сбагрил меня своим гвардейцам и всё своё свободное время тратил на поиски координат Рэкса Страхова и его приближённых.

— Что же он его выпустил, когда наконец нашёл? — усмехнулся Эдмон. — Не понравился труд своих рук?

— О, если бы своих… — загадочно улыбнулся Бельфегор. — Это, кстати, к вашим вопросам о том, почему я верен отцу, хотя не разделяю его взглядов и ведёт он себя не очень красиво. Могу рассказать всё, если интересно.

— Очень интересно! — подбодрил его Адамас. — То есть это ещё в 50-м началось?

— В декабре 49-го, в ночь после смерти моей мамы и того памятного совета, на котором было решено объявить ГШР войну, — уточнил Бельфегор и начал рассказывать.

После того как кончился совет, Бельфегора забрала к себе домой Сэра: по большей части не потому, что так велел Аспитис, а из сочувствия к вдруг оказавшемуся никому не нужным восьмилетнему мальчику. До этого они общались не часто, однако всё ещё пребывавшему в шоке после случившегося Бельфегору было всё равно, куда идти, и он не стал возражать.

В тот вечер в квартире Сэры собрались, за исключением Бельфегора и кошки Веснушки, трое: сама Сэра, Энгельберт и Бертель, Цезарь же уехал последний раз нормально переговорить с дядей, Леммом. Засиделись за полночь, обсуждая перемены и степень катастрофичности решения Аспитиса, а заодно и методы мягкого ему противодействия, — Бельфегор тоже присутствовал, пока у него не начали слипаться глаза. Наслушавшись их, тогда он впервые осознал, насколько его отцу повезло с приближёнными: так и не согласившись с ним, они продолжали его поддерживать, уберегая от фатальных ошибок, а ведь могли воспользоваться его расхристанным состоянием и посадить на его пост кого поудобнее…

Увидев, что Бельфегор почти что спит, Сэра увела его в единственную комнату в своей однушке (переезжать к Энгельберту она отказывалась принципиально, ссылаясь на кошку, которая якобы не выдержит переезда без потерь, а замуж не выходила явно из чисто женской мести за три года пренебрежения) и вместе с ним легла спать. Энгельберт и Бертель остались разговаривать на кухне, и именно они оба пошли открывать входную дверь, когда в неё раздался долгий, всех разбудивший истеричный звонок.

Из кровати Бельфегор увидел, что это его отец, и даже ущипнул себя, чтобы убедиться, что действительно проснулся. Одним движением руки с зажатой в ней пустой бутылкой из-под вина Аспитис отодвинул в сторону заступившего ему дорогу Бертеля и, шагнув в прихожую, сразу двинулся к комнате.

— Выйди, — велел он Сэре. — Мне надо поговорить с сыном.

— Вы что, пили? — заморгала та. — А так бывает?!

— Я сказал: выйди! Считаю до трёх!

Надо отдать Сэре должное: примерно до двух она ещё сомневалась. Однако на слове «три» — голос Аспитиса становился всё опаснее — вскочила и вылетела из комнаты, оставляя Мессию с сыном наедине.

Бельфегор тоже встал: в кровати он не чувствовал себя в безопасности. Отец, глаза которого смотрели непривычно мутно, наступал на него шатающейся походкой, и в такт его шагам хорон отходил пятясь к стене, пока не коснулся её спиной и не замер, неотрывно глядя на отца.

— Отвечай честно, Бельфегор, — навис над ним Аспитис, поставив одну руку на стену, а во второй всё так же держа пустую бутылку. Где-то на заднем фоне, на пороге комнаты, угадывался Бертель, которого дальше не пускала, похоже, насмерть перепуганная Сэра. — От чего умерла твоя мама, Бельфегор?

— Эдвард её толкнул… — едва слышно отозвался Бельфегор, не знающий, как спрятаться от тяжёлого взгляда ставшего ему сейчас совершенно чужим отца.

— Врёшь! — рявкнул Аспитис. — Её убил Страхов, ведь так?

— Нет, — Бельфегор не мог пойти против правды, хотя и боялся чуть ли не до обморока. — Так получилось… Если бы Эдвард её не толкнул…

— Да что ж такое! — Аспитис грохнул бутылку об стену, и один из осколков рассёк Бельфегору щёку. — Что ты несёшь?! Ты же был там! Зачем ты мне врёшь?!

— Я не вру! — Бельфегор наконец не выдержал и заплакал. — Не говори так! Это всё Эдвард! А почему он так сделал, я не знаю, папа!

— Я тебе больше не папа, — процедил сквозь зубы Мессия. — Вы против меня, ты на стороне Страхова, ты…

— Хватит, Аспитис! — оказавшийся сзади Бертель с неожиданной силой свёл обе его руки за спину, вынуждая хорона выгнуться, и оттащил от всхлипывающего и дрожащего сына. — Приглушил каким-то химическим составом свою устойчивость к алкоголю — думаешь, теперь всё можно? Тоже мне лидер организации! Решил из себя Эдриана построить: нападаешь на тех, кто не может защититься?

— Предатель, — с ненавистью выдохнул Аспитис и безумными глазами обвёл всех собравшихся. — Вы все предатели! Ни одного человека, не знавшего Квазара! Вы никогда не будете на моей стороне по-настоящему!

— Ты попутал, — почти спокойно возразил Бертель, начиная толкать его к двери. — Энгельберт не знал Квазара, впрочем, что тебе сейчас доказывать… Пошли-пошли, давно я не вправлял тебе нормально мозги…

Стоило за ними захлопнуться двери, как бледная Сэра бросилась успокаивать Бельфегора, которого всё ещё трясло так, что зубы с клацаньем бились друг о друга. Никогда раньше он не видел отца таким — и ясно понял, что с этого дня жизнь его изменилась безвозвратно.

— Ну а поскольку Мессия никогда не отступает от собственного слова, так дальше и покатилось, — вздохнул Бельфегор в гробовой тишине комнаты. — Меня сбросили на Сэру, Энгельберта и, за компанию, Бертеля. Даже проспавшись, отец повторил, что, пока я не признаю, что в смерти мамы виноват только Рэкс Страхов, мы с ним даже не дальние родственники. А я просто не мог. Я вообще никогда никому не врал, ни до ни после, и начинать не стоило. Почему-то этот факт про Рэкса казался мне принципиально важным, как будто от него зависела моя жизнь или что побольше, и я был намерен стоять до конца. Однако отца я тоже любил и был готов на всё, чтобы он перестал от меня отказываться. Я пообещал себе, что, кроме этого признания, буду стоять за любые его идеи и во всём его поддерживать, я уже в детстве на всём зацикливался…

— И только из-за этого ты продолжаешь терпеть его выходки? — поразился Эдмон.

— О, нет, не только, — хмыкнул Бельфегор. — Я как раз хотел перейти в рассказе к той части, ради которой его начал. Захват вашего общего родственника. Я стечением обстоятельств оказался именно в то время в Управлении, в приёмной отца, судьба, наверное. Мне было пятнадцать, и по факту мне абсолютно нечего было там делать, но Энгельберту, который забрал меня с лицея, нужно было решить какое-то срочное дело, и он закинул меня по пути в ближайший же кабинет, где я никому не мог помешать. В приёмной был только Марк — настолько занятой, что даже не заметил моего появления. Я подслушал, о чём он разговаривает по телефону, весь взвинченный, вспотевший, с бегающими глазками: он спрашивал, какого чёрта происходит, требовал, чтобы кого-то «их» задержали, чтобы какого-то «его» убили, только не позволили попасть сюда. Я тогда ничего не понял, прошмыгнул мимо него к двери кабинета отца — очень уж хотелось его увидеть впервые за почти семь лет, — и оказалось, что сканер двери настроен и на мою сетчатку, так что я тут же зашёл в кабинет.

Отец тоже был очень занят — ходил среди своих экранов, ничего не видя и не слыша, и я притулился в уголке, чтобы немного понаблюдать за ним, всё равно рано или поздно он бы меня заметил и выгнал. Не прошло и пяти минут, как без предупреждения дверь его кабинета открылась и трое агентов втащили Рэкса. Они радостно кричали что-то, и отец обернулся, выглядывая из-за голограмм, а они уже бросили Рэкса почти к его ногам, на колени, со скованными за спиной руками, с ссадиной на виске… Из ниоткуда вынырнул Бертель — он, оказывается, был здесь всё это время и, может быть, даже заметил меня, только не стал говорить. У них с отцом при виде Рэкса выражение лица было примерно одинаково ошеломлённым, только Бертель выглядел более сосредоточенным. Отец же холодно поинтересовался, что это. Пока его псы вразнобой рассказывали, как они воспользовались случаем, подстерегли Страхова, грохнули его телохранителя — хотя рассчитывали и его в той же машине подорвать — и схватили его, чтобы подарить своему обожаемому лидеру, я смотрел попеременно то на Рэкса, то на отца. Первый был поразительно спокоен, даже на полу сел поудобнее, у второго же нет-нет да промелькивала на лице растерянность. Когда агенты закончили, он всё так же холодно сказал им: «Я не приказывал. Свободны». Понурившись и, кажется, разозлившись, они ушли, а отец повернулся к Бертелю. Секунд десять они молча смотрели друг на друга, и отец велел: «Разберись с ним». Бертель и Рэкс испарились в одно мгновение, оба торжествующе ухмыляясь. И тут он заметил меня. Не скажу, что на лице у него отразилась вся гамма эмоций, но он определённо пережил ещё несколько не очень приятных мгновений. И — улыбнулся как раньше, до смерти мамы. «На экскурсию пришёл, сын? Ну подходи, буду всё показывать». Вот так.

— Ничего не понял, — замотал головой Адамас.

— Да, согласен, сложно, — рассмеялся Бельфегор. — Вышло так, что конкретно этого приказа — о подрыве машины, о захвате — отец и вправду не отдавал. И, насколько я могу судить, Марк тоже. Марку очень принципиально было, чтобы новость о поимке Рэкса не дошла до отца, он был даже готов убить его по дороге, лишь бы не допустить их встречи. Потому что, получив его от верных агентов, отец осознал, что его солдаты так уверены в том, что плен Страхова — его голубая мечта, что даже готовы заниматься самодеятельностью, чего он никогда не терпел. Вся организация поняла, что он одержим, и пошла кто во что горазд. За эти шесть лет охоты он почти упустил бразды правления, и хорошо, что понял это вовремя. Подозреваю, что Рэкс тоже об этом догадывался, потому и предрёк в 56-м, что максимум через полгода охота кончится. Его плен лишь ускорил процесс.

— А отпустил его Аспитис потому, что убить означало бы, что подчинённые и дальше могут делать что хотят?

— Ну конечно. Он потом основательные чистки провёл, убирая чересчур уж самостоятельных…

— Они с отцом и правда похожи, — задумчиво проговорил Адамас, качаясь на стуле из стороны в сторону. Эдмон поднял руку, и Бельфегор кивнул ему.

— А тебя он простил, потому что на твоих глазах поступил примерно так же, как ты, показал, что Рэкс ему не враг? — уточнил Эдмон. — И тем самым признал твою правоту?

— Думаю, так. Отец редко признаёт свои ошибки, но, как говорится, метко. Ну а я ещё раз убедился, что, если долго гнуть свою линию, рано или поздно это окупится.

— Над этим надо подумать, — медленно сказал Адамас, откинулся на стуле и почти до самого ухода Эдмона не проронил более ни слова.

Уезжал Эдмон поздно, на этот раз самостоятельно, явно успев выбить из матери разрешение на это, поэтому Бельфегор сразу ушёл в душ, собираясь затем ложиться спать. Возвращаясь, он увидел, что дверь в их с Адамасом комнату приоткрыта, а приблизившись, услышал голос Миа. Она тихо, смущённо и одновременно твёрдо говорила:

— Ты должен меня выслушать. Я понимаю, ты превозносишь его, он носится с тобой как с писаной торбой, и я почти признала, что это от доброты душевной. Но неделю назад начало происходить кое-что, ты обязан знать, чтобы понимать…

— Что, сестра? — странным голосом спросил Адамас.

— Бельфегор, он… — она как будто всхлипнула. — Он был в моей комнате, когда я вернулась с тренировки. Ты уже спал. Он… приставал ко мне. Не знаю, зачем я ему так нужна, я думала, после того отказа он успокоится, но… Он подбирается к нам обоим, ты пойми. Союз союзом, но, если у Мессии будут дети Рэкса: ты как восторженный друг, до которого снизошли в трудную минуту, и я как… ну, не знаю, невеста? — отец уже не сможет возражать. В последний свой визит Бельфегор сказал, что, если я не подчинюсь ему, он сумеет сделать тебе так больно, что ты больше не оклемаешься…

Бельфегор стиснул зубы, борясь с желанием влететь в комнату и взашей вытолкать эту клеветницу. За что она так с ним, он ведь даже повода не давал так думать о себе! Или это проклятое клеймо Пикеровых?..

— Миа, — тем временем ласково сказал Адамас, — зачем ты врёшь?

— Ч-что? — оторопела та. — В смысле? Зачем мне о таком врать?

— Вот и я спрашиваю. Зачем? С чего ты взяла, что я поверю?

— Может, с того, что я твоя сестра и меня ты знаешь дольше, чем его?! — Миа вспыхнула гневом. — И в курсе, что он жаждет добиться меня?!

— Это всё правда, отрицать не буду. Но и Бэла я знаю достаточно, чтобы быть уверенным, что на такую подлость он даже ради отца не пойдёт. Этим вы, кстати, отличаетесь, хотя фанатизмом очень схожи…

— Адамас, чёрт подери, зачем ты пригреваешь эту змею?! — судя по грохоту, Миа вскочила со стула и уронила его. — Да на фига ты ему нужен, малолетка, калека? Ты не представляешь из себя никакой ценности, кроме того, что ты Страхов, и…

— Слушай, а я понял, — перебил её Адамас, кажется, даже не уловивший смысла сказанного. — Жизнь, как нарочно, сталкивает меня с людьми, готовыми на всё ради собственной правды. Даже ты одна из них. Несёшь полнейшую чушь, и пусть — что угодно, лишь бы отстоять то, во что ты веришь. Оно всем кажется глупостью, кроме тебя, а ты всё равно стоишь на своём, похвально, сестрёнка… Я-то сбежал сразу, что тогда, совершив ещё и обычный побег, и потом, когда отец меня наказал… Неудивительно, что мы с Кристианом сошлись, он почувствовал во мне такую же боязливую душонку, а я себе на его фоне казался великим. И, только когда всё зашло слишком далеко, я начал задумываться и исправляться. Я же не совсем плохой, да?

— Нормальный, — буркнула Миа. — Бывает и хуже. За друзей вон, горой стоишь, какие бы они ни были ган…

— Ну да! — обрадовался Адамас. — И почему бы не продолжать в том же духе? Гнуть свою линию, как сказал Бэл. Спасибо, сестра!

Пять секунд — и Миа вылетела из комнаты. Бельфегор, слишком радостный от того, что до Адамаса наконец-то дошло, что значит верить, не мог на неё злиться и помахал хорони рукой.

— Эй, красавица, хочешь, сделаем твою ложь правдой? — хмыкнул он, и Миа, топнув ногой, убежала в конец коридора. Бельфегор прошёл в комнату, заставил дверь за собой задвинуться и кашлянул.

— О, вот и ты! — Адамас ходил от стены к стене, взбудораженный и счастливый. — Много слышал?

— Думаю, с самого начала, — усмехнулся хорон, начиная расстилать себе кушетку. Адамас резко остановился и виновато проговорил:

— Прости, я называл тебя «Бэл», я случайно. Больше не буду, ты говорил, это важное слово…

— Тебе можно, — разрешил Бельфегор. — А сестра твоя не перестаёт меня удивлять.

— Это наверняка не всё, на что она способна! Но именно её дурости мне и не хватало, чтобы перестать задавать глупые вопросы… Надо доучиваться и поступать в Академию. Хоть где-то я отцу да пригожусь. К тому же можно ведь и слепому научиться сражаться?

— Конечно. Рад, что ты всё понял, — Бельфегор улыбнулся и лёг. — Спасибо, что не поверил ей.

Громко фыркнув, Адамас хлопком в ладони погасил свет, и Бельфегор закрыл глаза, почти сразу погружаясь в сон.

Разбудили их совсем рано: проснувшись от стука в дверь, хорон увидел, что за окном только-только светает. Адамас крикнул:

— Входите!

Дверь мягко отъехала в сторону, и удивлённый Бельфегор узрел на пороге взлохмаченную Леду в домашнем халате и стоящего позади неё рослого худого хиддра с бледным лицом, огромными мешками под двумя углями горящими глазами и тоже в каком-то халате вроде рабочего, на рубашку и брюки — всё явно бывшее чистым примерно с месяц назад.

— Я прошу прощения, мальчики, — зевнула Леда. — Но к вам тут — внезапно — Вэлиант. Наверное, прибыл из другого часового пояса…

— Вэлиант?.. — не поверил своим ушам Адамас. Хиддр шагнул в комнату, кивнул не менее ошарашенному Бельфегору так, словно видел его каждый день, и обратился к Адамасу:

— Прежде чем я извинюсь за то, что меня так долго рядом с тобой не было, друг… а заодно и за столь ранний визит, я хочу заявить всем, что этот месяц я прожил не зря! Совместно с коллегами, в том числе из противостоящей организации, мы сумели создать рабочую модель… — он, выдерживая паузу, обвёл взглядом сосредоточенно слушающих его Леду и Бельфегора и непонимающе склонившего набок голову Адамаса и с торжеством в голосе закончил, — бионических глазных имплантов! И, если вы не очень хотите спать, приглашаю на обследование и вероятную операцию прямо сейчас!..