Смерть на перекрестке

Глава 16

Странный гость перепугал Аой вусмерть. Из дома выйти — и то страшно было. А уж на то, чтоб через лес в лагерь к бандитам отправиться, и вовсе несколько дней храбрости набиралась. Сначала она вообще клятву себе дала — никогда больше и ногой не ступать в заросли либо холмы. Но потом призадумалась. Самурай говорил — коли демоны по чью-то душу придут, так от них за дверью не укроешься: выломают, и все тут. И какая, спрашивается, разница — будет она дома сидеть или пойдет к вольным молодцам на промысел? Чем она рискует? И потом, у разбойников золота и серебра — навалом, а Аой уж так боги создали — когда речь шла о возможности подзаработать, плевать она хотела и на призраков, и на демонов, и даже на развратных драконов!

Вот одно правда: на сей раз недосуг ей было плутать да следы запутывать, чтоб кто другой лагерь не выследил. По лесу бродить она не стала — еще чего! И даже корзинку для грибов с собой захватить не озаботилась. И останавливаться, проверяя, не идет ли за ней кто, — тоже. А вот оглядывалась и прислушивалась непрестанно — ну как увидит неподалеку силуэт призрака или голос его услышит?

Пока добралась до лагеря — изнервничалась прямо до тошноты. Не хватило сил даже изобразить, как обычно, обольстительную улыбку, с которой она всегда перед разбойниками появлялась. Ладно, и так хороши будут! Она вихрем вбежала в бандитскую лощину. Кадзэ, давно уже с удобствами расположившийся на самой уютной ветке высокого дерева, наблюдая за веселой девицей, не смог сдержать улыбки.

Следующим утром господин Куэмон сам зол был, как сто демонов. Вышел он из шалаша своего после приятного сна (поспать вволю после радостей плотских для крепкого мужчины — самое милое дело), а там!.. Парни его, ребята не робкого десятка, сбились в кучки и только и толковали, что о призраках да чудовищах. Предводитель разбойников заржал было над подобной ерундой, но в глазах своих людей увидел вполне неподдельный страх. Сквозь зубы спросил он — где они таких глупостей наслушались? А они все в один голос — Аой рассказала!

Оттрепать бы стерву как следует, да какое там, Аой еще на самой заре домой ушла. Одно Куэмону и осталось — зверем рыскать по лагерю и на парней своих орать: не совестно ли, дескать, быть такими трусами и олухами?! Сгоряча он даже подумывал запретить Аой в банду наведываться. Но потом вспомнил про бесплатные любовные утехи, прикинул, что люди его, с их-то взглядами на вещи, без женщины вытворять станут, и решил: лучшее лекарство от страха — действие. Собрал всех вольных молодцев (одного сопляка Хачиро, как водится, лагерь стеречь оставил) и отправился с ними на дело, путников подстерегать.

Вернулись бандиты не скоро, уж после полудня, и, ясное дело, все истории о призраках и драконах к тому времени были, почитай, позабыты. Хачиро к ручью послали, воды набрать, — надо ж было как-то рис к ужину сварить! Взял он деревянную кадушку и пошел через лес к ближнему роднику, давно разбойниками облюбованному.

Предзакатное солнце просвечивало сквозь листву, тонкие золотые лучики змейками плясали на древесных стволах. Чаща насквозь пропиталась пряным, густым ароматом опавшей хвои. Лес шумел, жил своей потаенной жизнью. Счастливый Хачиро шел вприпрыжку и насвистывал на ходу старинную крестьянскую песенку, размахивая в такт мелодии пустой кадушкой. Потом и вовсе замурлыкал себе под нос:

Глупая песенка — ну и что? Сколь уже веков ее все матери в селениях японских поют, обучая маленьких дочек, как правильно рис варить! Хачиро оттого песенку эту наизусть и запомнил, что матушка ее частенько сестренкам пела, а девчушки, вокруг собравшись, от восторга пищали и в ладоши хлопали — особенно в конце, где про крышку говорится. Славный голос был у матушки… В деревнях японских дома маленькие, а семьи большие и крепкие, и все привыкли держаться вместе, хоть в радости, хоть в горе. Незвано вспомнившиеся, мать, дом и близкие заставили паренька резко оборвать песню. Последние веселые слова застряли в горле. Глаза медленно наполнились слезами.

— Мама, — прошептал Хачиро, — мамочка…

Однажды в провинцию Удзен, где родился и рос Хачиро, пришла война. Всем известно: война — лишь другое название для безумия. Вот и ворвавшаяся в родную деревню Хачиро война принесла с собой безумие и ужас. А начался тот страшный день совершенно обыкновенно — не хуже и не лучше любого другого в куценькой мальчишеской его жизни. Поднялись спозаранку, позавтракали все вместе — матушка суп подала да рис, от ужина вчерашнего оставшийся. Отец, как всегда, ел молча, братья старшие с сестренками болтали, пересмеивались. Сколько потом Хачиро случившееся вспоминал, и всегда казалось ему: странно, что ничто не упреждало грядущего ужаса. Ну, сон бы ему накануне страшный привиделся, что ли. Предчувствие скверное настигло бы. Хоть бы облака черные на небо набежали, гроза бы разразилась! Так ведь нет, ничего такого в помине не было.

Самый обычный день. Обычнее, верно, и не вообразить. Он разругался с сестрами, и самый старший брат привычно отвесил малышу крепкий подзатыльник. Необидно стукнул, любя. Скорее, просто дал младшенькому понять, что за поведением его следит, но больно делать не собирается. Зато отправил Хачиро в наказание в бамбуковые заросли — молодые побеги собирать. Это, сказал, отучит его девочкам хамить. Сестры расхохотались, зазвенели колокольчиками, а у Хачиро жарко запылали щеки и уши. Обидно! Собирать молодые побеги бамбука — такэмоно[23] — работа женская!

Хачиро попытался было поныть, но старший брат наказания отменить и не подумал. Не хотелось слушаться, а придется — ведь в иерархии семейной — сложной, многоступенчатой — младший ребенок, хоть и мальчик, стоял ниже всех. Ему и вовсе-то приказ старшего из братьев обсуждать не полагалось, а он, пользуясь положением всеобщего любимца, еще к отцу ябедничать побежал.

Батюшка Хачиро суровый вообще-то был человек, молчаливый, но детей своих любил до исступления. Сейчас юный разбойник уже понимал: родитель его точь-в-точь напоминал тех отцов, о которых в крестьянских сказках земли Ямато рассказывают.

Прижавшись к его коленям, мальчишка захныкал:

— Батюшка, старший братец меня такэмоно собирать идти заставляет! Что я, девчонка, что ль?!

Отец Хачиро поднес ко рту миску. Степенно, неторопливо допил последние глотки густого супа. А после, ставя миску на столик, сказал спокойно:

— Коли ссоришься с девочками да обижаешь их, так женская работа для тебя в самый раз будет.

Сначала вся семья прямо замерла, ожидая, какое решение примет ее глава. А когда он приговор старшего сына подтвердил, сестренки захихикали еще звонче и оскорбительнее. Сам Хачиро решительно не мог понять — что такого смешного отец его сказал? Однако надерзить или не подчиниться и думать было нечего. Конфуцианский закон гласил: отец — властитель детей своих. Его приказу следует повиноваться безоговорочно.

Взял Хачиро корзинку и смешной кривой ножик, которым побеги бамбуковые срезают, и поплелся прочь из дома. Заросли бамбуковые от селения его родного далеко были, добрый час до них идти. Однако до рощи мальчишка так и не дошел — минут через десять услышал за спиной странный звук. Там, вдалеке, кто-то, похоже, стрелял из ружей.

Хачиро остановился, растерянно прикидывая — что бы это значило? А потом как-то враз дошло, ожгло! Он круто повернулся и помчался домой, в деревню.

Добежал до вершины ближнего холма — и замер там, неотрывно глядя на чудовищную картину внизу. На деревню его воины напали. Люди в доспехах врывались в беззащитные крестьянские домишки. Хохотали. Орали. Швыряли пылающие факелы в соломенные кровли, и те тотчас превращались в пылающие костры.

Пожар! Этого Хачиро страшился больше всего на свете. Он, хоть и совсем недолго прожил, успел уж повидать несколько землетрясений — падала с полок, разбивалась вдребезги посуда, вылетали из пазов скользящие бумажные двери в деревянных рамах… И голод успел пережить, и несколько недородов, хотя старики деревенские смеялись над причитаниями своих детей и внуков: дескать, тоже, неурожай, вы настоящей беды еще и не нюхали, а вот тридцать лет назад! И войну Хачиро тоже видел — правда, даже под страхом мучительной казни не смог бы сказать, что это за война такая и на какой стороне светлейший князь их провинции сражается. Но огонь, жадный, ненасытный, в мгновение ока обращающий дома в дым и пепел, — да, огня Хачиро боялся всерьез, до визга, до обморока. И только теперь начинал понимать: пожар — всего лишь дело рук человеческих, да, право, и не самое страшное из того, на что люди способны.

Хачиро бы вниз побежать — а он точно окаменел. Шевельнуться не мог, крикнуть был не в силах — только смотрел. Напавшие на деревню воины размахивали флажками и знаменами со странным рисунком — бриллиантом, окруженным шестью склоненными стеблями бамбуковыми. Никогда раньше не видел Хачиро подобного герба. Белый на черном фоне, он выглядел мерзко и пугающе — точь-в-точь злобное ядовитое насекомое. А поодаль, у околицы, стояла небольшая группка всадников, прямо из седел наблюдавших за уничтожением деревни. Человек в центре группы — высокий, худощавый — выделялся среди прочих роскошным чернокрылым шлемом. В руках он держал боевой веер черного металла — из тех, при помощи которых военачальники на поле битвы людям своим указывают, в каком направлении двигаться. Такие веера большими делались, чтоб каждый жест командующего издалека видеть было можно.

Худощавый самурай привстал в стременах. Решительно указал воинам веером в сторону еще не разграбленных домов в дальнем конце селения. И Хачиро с ужасом понял: сейчас солдаты доберутся до его дома.

В каком-то странном оцепенении наблюдал мальчишка, как люди человека в чернокрылом шлеме вламываются в дома его односельчан. Кое-кто из крестьян, видно, пытался запереться, да какое там! Ненадежные, легкие двери пришельцы запросто выбивали коленом или ударом кулака. Хачиро — оборвалось сердце — увидел: шестеро солдат высадили дверь его собственного дома и вбежали внутрь. Мучительно долго тянулись минуты — никто не выходил наружу. Хачиро кусал костяшки пальцев. Что ж они там так долго делают?! Увы. На этот вопрос он ответ получил, и довольно скоро.

В дверном проеме мальчик увидел фигуру матери, прижимавшей руки к животу и двигавшейся как-то нелепо, задом наперед. За ней показалось древко копья, следом — державший это копье воин. Поначалу Хачиро решил: солдат просто выгоняет копьем матушку из дома. Но через несколько шагов она упала наземь. Взметнулась пыль. И тогда он понял: вражеский солдат всадил в живот его матери острие копья, и она, пятясь, из последних сил пыталась обеими руками вырвать из раны смертоносную сталь.

— Мамочка-а!!! — закричал, срывая голос, Хачиро.

Но мать его, окровавленная, умирающая, уже лежала в теплой дворовой пыли, у самого родного порога. А вражеский воин, всем телом навалившись на копье, старался поглубже вонзить острие в тело еще шевелящейся и стонущей жертвы. Почти сразу же Хачиро услышал — в доме истошно, отчаянно закричали его сестры…

Мальчик дернулся, словно его ударили. Враз вернулись силы, взялась откуда-то совсем недетская отвага. Хачиро отшвырнул корзинку, которую все это время машинально прижимал к груди. Покрепче перехватил рукоять ножа для резки бамбука. И стремительно бросился вниз по склону. К дому! К телу убитой матери! К сестренкам, чья судьба — хуже смерти!

Однако он не успел пробежать и нескольких шагов. Споткнулся о толстый древесный корень, потерял равновесие и кубарем покатился вниз. Успел еще почувствовать острую боль, когда лезвие ножа вонзилось в бок. А потом ударился головой о камень и провалился в беспамятство.

Не скоро вернулось к Хачиро сознание. Поначалу, очнувшись, он решил, что, верно, уж умер и попал в ад. Один глаз просто невозможно было открыть, так плотно затянула его корка засохшей крови, лившейся из раны на разбитой голове. Но другой глаз видел. Только что он видел? Кругом — лишь тьма да рыжее пламя. В ноздри мальчика ударил едкий запах дыма. Он кое-как разлепил запекшиеся губы и тотчас же наглотался летающего в воздухе горького пепла. Закашлялся и чуть снова не потерял сознание, такой мучительной болью отозвался кашель в рассеченной голове и раненом боку. Хачиро протянул руку. Потрогал рану. Ладонь сразу же окрасилась липкой темной кровью.

Будь у него с собой обычный нож, а не маленький и кривой, которым только такэмоно и резать, он, пожалуй, давно бы уж в лучшем из миров оказался. А ножику хозяйственному, хоть и оставившему глубокий болезненный порез, попросту длины не хватило, чтоб задеть какой-нибудь жизненно важный орган. Впрочем, сам Хачиро вовсе не был уверен, что жив остался, — тьма, пламя, едкий дым, боль, кровь и звон в ушах говорили скорее об обратном. Он попытался было сесть, оглядеться, понять, где находится, но накатила страшная слабость, и мальчик беспомощно откинулся на спину. Вскоре он снова лишился чувств.

Снова в себя Хачиро пришел не скоро. Однако на сей раз ему было чуть лучше — понимал по крайней мере, что темно вокруг просто потому, что сейчас ночь. Дымом и гарью воняло по-прежнему, пепел все еще носился в воздухе, но хоть рыжее пламя, хвала богам, больше не плясало во мраке. Хачиро сел. Голова кружилась ужасно. Тошнило. Сил, казалось, не хватит даже на то, чтоб просто подняться на ноги, — верно, много он крови потерял. Несколько минут он сидел, уткнувшись лицом в поднятые колени, стараясь дышать ровнее и борясь с подступающей дурнотой. А потом вспомнил — матушка убита! Недавно, еще несколько часов назад, шумная богатая деревня превратилась ныне в гигантское пожарище. Сразу стало понятно — то, что он ночью в полубеспамятстве принял за адские огни, было пламенем, в котором догорали дома селения. Не так уж он и ошибся, в сущности, — ад может наступить и на земле.

Мальчик кое-как встал. Зашатался. Чуть не упал. Но все же удержался на ногах и медленно, стиснув зубы, зажимая пальцами рану в боку, побрел вниз по склону — назад, к руинам селения, к останкам своего дома. Пожар уже утих, одни угли остались, но рухнувшие стропила еще тлели, и в слабом свете догорающего пламени можно еще было что-то разглядеть. Подойдя поближе, Хачиро едва не споткнулся обо что-то бесформенное — поначалу он даже подивился: откуда бы здесь груде тряпья взяться? А потом всмотрелся, упал на колени и припал окровавленной щекой к холодному уже телу матери. Дрожащими пальцами он снова и снова гладил ее лицо, волосы и рыдал первыми в своей жизни взрослыми слезами, слезами боли, бессильного гнева и невосполнимой утраты.

Ночь, казалось, не кончится никогда, но наконец все-таки рассвело, и Хачиро спустился к ближней речке, чтоб напиться и умыться. Склонился над водой и, охнув, отпрянул в ужасе. Принял на миг собственное отражение за призрак неупокоенный! Да ведь и было с чего — очень уж страшное лицо в мутноватой речной воде отразилось: под спутанными волосами — сплошь засохшая кровь, синяки да ссадины. До Хачиро дошло: повезло ему. Мальчишку, лежавшего в бесчувствии, сровнявшие его деревню с землей солдаты приняли за мертвого. Чудом уцелел, не иначе!

Сколько лет прошло — а Хачиро до сих пор не знает, чьи воины то были, на чьей стороне сражались, по чьему приказу беззащитных крестьян перебили? И за какую вину? Может, и вовсе ни за что?

А тогда — погибли отец, матушка и братья Хачиро, бесследно исчезли сестры, сгорело селение, ни единой живой души на пепелище не осталось. Истерзанный мальчишка попытался укрыться в горах, там-то вскорости и наткнулись на него вольные молодцы из шайки господина Куэмона. Добивать не стали. С собой взяли, в лагере выходили. Поначалу работать на них заставляли, а потом как-то привязались к пареньку и взяли его в «младшие братцы»[24]. Надеялись вырастить из паренька настоящего гостя с рек и озер, отчаянного и безжалостного, но до сей поры пока не сильно в том преуспели.

Хачиро вздохнул. С детства учили его: страшнее бандитов никого на свете нет, а ныне разбойники — семья его единственная, и даже обязанности свои у него есть — по большей части информацию передавать. Читать и писать ни Хачиро, ни сам господин Куэмон, ясно, не умели, так что приказы и наводки передавались на словах, чаще всего — на воровском жаргоне, обычному человеку непонятном. И во что его, спрашивается, жизнь подлая втянула, отчего у него карма такая паршивая? Неужто, снова и снова спрашивал себя парнишка, он в прошлой жизни какое-то ужасное преступление совершил и теперь расплачивается за него столь жестоко? А впрочем — да ну их совсем! Хачиро снова ускорил шаг.

Дойдя до родника, юноша окинул взглядом бескрайние заросли вокруг и невольно просветлел душой, заулыбался. Уж очень весело журчала вырывавшаяся из земли и бежавшая по камушкам свежая, прозрачная водица! И впрямь — чего кукситься? Ест Хачиро каждый день досыта, саке запивает, а остался бы крестьянином — так и не факт, что с голоду бы не пух. Аой опять же… красивая… Нет уж. Конечно, «младшему братцу» в шайке нелегко приходится, а вольные молодцы — народ крутой, на расправу скорый. Но если вдуматься, жизнь бандитская вовсе даже не плоха!

Хачиро опустил кадушку в ручей, набирая воды, и случайно глянул вниз, себе под ноги. Глаза его так расширились — чуть из орбит не вылезли. На несколько секунд изумленный, перепуганный паренек застыл, точно парализованный. Бежать — ноги не слушались. Кричать, звать на помощь — горло свело. Наконец первый ужас прошел. Хачиро бросил кадушку и, сверкая пятками, во всю мочь припустил к лагерю, оглашая воздух громкими воплями.

Примерно через четверть часа он вернулся к ручью — но не один, а с подмогой. Вольные молодцы веселились вовсю — шумели, гоготали, отпускали непристойные шуточки. Один из разбойников, постарше, крепко держал бледного трясущегося Хачиро за руку. Подойдя к роднику, он подтолкнул парнишку вперед. Сказал грубо, но усмешливо:

— Ну, придурок, показывай! Где видал?

Хачиро ткнул пальцем куда-то вниз, прямо в липкую грязь на берегу ручья:

— Вон они…

Сбившись в кучку, бандиты с интересом уставились в указанном направлении. Там, на размокшей черной земле, и впрямь явственно виднелись глубокие следы какой-то гигантской твари. Смех враз прекратился. Шуточки тоже.

— Ишь ты, — нарушил неловкое молчание один из разбойников, — кабы не такие громадные были — как есть птичьи! Вон спереди три когтя, а сзади — шпора.

— Может статься, ящерица?

— Ты когда-нибудь такую ящерку встречал? Каждый след — с локоть мой длиной, не меньше!

— Ха, умный ты наш! Может, ты когда птаху такую видывал?

— Ох, братья… Кто-нибудь раньше следы дракона видал?

— Драконьи следы? Братец, да ты мне покажи, кто когда-нибудь живого дракона видал! Может, мать твоя за девять месяцев до того, как ты родился? Не болтай, противно!

— Это я-то болтаю?! Ах ты, сукин сын, шлюхино семя, помет собачий! Ты, скажешь, в жизни своей паскудной следы такие видал? Точно, дракон! Кому еще быть?

— Братья, да послушайте вы! Кто-нибудь следы каппы видел? Может, каппа это?

— Каппа? Заткнись, не ври, что ни попадя! Это какой же рост у водяного, по-твоему, чтоб такие громадные ноги иметь?!

— А ты откуда знаешь? Может, у капп как раз ноги огромные!

— Чтоб вас демоны взяли. Драконы проклятые, каппы паршивые. Что тут за хрень, братья?

— Погодите. Следы из леса тянутся. Там хвойных иголок да листьев — немерено, вот ничего и не видать. А чего? Боги мне свидетели! Тварюга эта ж тоже пить хочет! Спустилась, значит, к роднику, напилась да снова в лес умотала. Во! Сюда глядите! Прав я иль нет? Прямо на твердой земле нет уж никаких следов!

— Все. Атас. Сюда главный идет, господин Куэмон. Ща спросим. Он умный. Может, знает.

Куэмон без церемоний растолкал своих парней локтями. Заговорил не сразу, лениво:

— Одурели. Со шлюхой повозились. Обабились! Что за позорище? Щенка сопливого наслушались?! Трусы проклятые! Дура вам байки травит, «младший братец», паршивец, добавляет! Уйду. Брошу вас. Была радость с кучей молокососов связываться, дела с ними делать!

— Старший братец! Да ты сам погляди! Хачиро ж ничего не поблазнило! Вон они — следы-то!

Куэмон неторопливо прошествовал к ручью. Сначала взглянул на следы с великолепной небрежностью, потом — дошло! — так и впился в них взором. Смотрел. Хмыкал. Кусал губы. И смотрел снова.

Бандиты молча сгрудились вокруг предводителя. Наблюдали. Ждали. Наконец один из них — сплошь покрытый татуировками лихой парень, не боящийся ни богов, ни демонов, ни стражников, — не выдержал:

— И что скажешь?

Дураком Куэмон, как известно, не был. Отвернулся он от загадочных следов, почесал невозмутимо грудь и сказал, ровно выплюнул:

— Да бесы его знают. По мне — так пошутил кто-то. А может, и вовсе — неведомо что, игра природы. Непохоже что-то, коли всмотреться, на настоящие следы. Чушь обычная, ничего больше. Чепуха!

Вольные молодцы помалкивали. Куэмон обвел их вызывающим взглядом.

— Что?! Может, это вообще ваших рук дело?! Весельчаки, сыны потаскухины! Поймаю шутника — руки вырву, в задницу всажу! Ну, колитесь, коли жить хотите! Кто из вас это сделал?

— Не мы…

— Да что ты, старший братец!

— Куда уж нам. Следы навроде настоящие!

— Мы все в лагере были, сам помнишь. Какие тут шутки?

Куэмон сверлил острым взглядом лица своих людей. Может, кто-то отводит глаза? Или, наоборот, прячет усмешку? Хотя… кто ж их разберет! Вольные молодцы во всех щелоках стираны, всеми ветрами биты. Им соврать — недорого взять. А может, и не врут? Морды вроде честные. У кого в глазах любопытство, у кого — страх. Чтоб боги прокляли эту истеричную мерзавку! И трусливого мальчишку заодно!

— Братья! Не знаю, как вам, а лично мне накласть, что тут такое. Подумаешь тоже — пара следов в грязи! Угу. Прям дрожу от страха. Хачиро, малыш! Ну-ка подбери кадушку, ты ее вроде как обронил. Подобрал? Умничка. Теперь водички набери… Жрать, однако, хочется, надо бы к ужину риса сварить.

С этими мудрыми словами Куэмон развернулся и, расправив плечи, пошел назад, к лагерю. Паршиво, что люди его потянулись за предводителем не сразу. Дела им — стоять у ручья да пялиться на неведомо чьи следы!

Со своего удобного наблюдательного пункта вверх по склону Кадзэ с удовольствием понаблюдал за разбойниками, сгрудившимися у родника, а после ему надоело глазеть, и счел он за лучшее снова уютно расположиться в тени, меж двумя раскидистыми деревьями. Можно, конечно, украдкой подобраться к самому ручью, посмотреть поближе, что там и как, но зачем? Следы дракона — штука сильная. Кто ни увидит — либо до смерти испугается, либо по крайности крепко призадумается… Точь-в-точь мальчишки, много лет назад разглядывавшие эти следы на заснеженной горной тропинке.

В лагере меж тем дела шли скверно. Бандиты все больше отмалчивались да шептались друг с дружкой по углам. Не правилось это Куэмону, ох как не нравилось! Впрочем, что мужчине отвагу придает? Ясно — выпивка! Вот и решил предводитель своих людей как следует напоить.

— Хачиро! — рыкнул Куэмон сразу после ужина. — Слазай, сынок, ко мне в хижину да принеси-ка оттуда малость водочки-сетю. И бочку саке тоже не забудь!

Вольные молодцы, лениво расположившиеся вокруг костра, при тех словах аж застонали от восторга. И еще бы им не застонать — сетю, самогонка деревенская, крепка, зараза, сил нет! А уж коли саке ее залакировать…

— По какому случаю гуляем? — полюбопытствовал совсем молоденький бандит.

— По такому, что я так решил! — Куэмон с веселым смехом хлопнул парня по плечу. — Выпивки нам, что ль, не хватает? Не каждый день доводится увидать следы демона, а то и самого премудрого дракона.

Он поднял руки, согнул пальцы, довольно верно изображая когти, на лице же изобразил злобную гримасу, достойную актера театра кабуки.

— Я призрак, безжалостный призрак! — принялся он завывать, по-звериному крадучись вокруг костра и время от времени шутливо наскакивая на отмахивающихся, смеющихся бандитов. — Кто я и что я — не знаю и сам! Но верно, призрак я жуткий, раз уж явился в сей мир с такими большими ногами! Быть может, я — чья-то душа? А может, водяной-каппа? Или же демон? Или и вовсе — цепочка дурацких следов, чья-то шуточка, способная напугать только глупых шлюшек да трусливых сопляков? Бу-у! Р-р-р! Ща кого-то сожру!

Расслабившиеся разбойники отвечали предводителю дружным хохотом. Куэмон, понимая, что представление удалось на славу, пустился в разудалую пляску. Он то вприпрыжку скакал вокруг костра, то откалывал бойкие коленца, то вновь с рычанием напрыгивал на бандитов. Вскоре к нему присоединились и остальные участники пирушки. То принимая нелепые позы, то строя кровожадно-злобные гримасы, они в меру способностей пытались изображать демонов.

Хачиро открывал один бочонок самогона за другим, еле успевая разливать их содержимое по объемистым чашам и раздавать бандитам. Потом он выкатил большую бочку саке, вышиб крышку и с трудом перелил часть рисового вина в потрепанный котел изрядных размеров. Такую посудину, ясное дело, трудно было бы по традиции поместить в горячую воду, чтоб разогреть саке. Хачиро и не стал заморачиваться — попросту подвесил котел над огнем. Через несколько минут саке уж только что не кипело, и паренек торжественно подал Куэмону наполненную до краев круглую деревянную шкатулку, служившую предводителю кубком. Куэмон осушил сосуд залпом, опрокинул на ладонь — дескать, ни капли не осталось — и, не дожидаясь, пока Хачиро успеет налить кому-то из членов банды, снова ткнул «кубок» пареньку в руки.

— Еще дров! Пусть костер горит, пускай до небес пылает! — рыкнул Куэмон зычно. — Пусть пламя оградит нас от демонов и призраков, чудищ и привидений! Эх, всех сожру!

Сухие поленья навалили в костер горой. Пламя, громко гудя, и верно взмывало едва не до небес. Тьму пронизывали алые искры. Трепетавший на ветру рыжий огонь отбрасывал на сидящих и пляшущих вокруг костра неверные отсветы. Метались тени. Куэмона и его вольных молодцов действительно можно было принять со стороны за стаю пирующих демонов.

Все новые и новые разбойники поднимались и присоединялись к танцующим. Прыгали, пели вразнобой, потрясая чашами с сетю или многообразными деревянными емкостями, наполненными горячим саке. Кто ржал во всю глотку, кто рычал по-звериному…

— Бу-у! Р-р-р! Поберегитесь, призраки! Я иду по ваши души!

— Глядите, парни! Я демон, кровавый демон!

— Р-раз-зорву! Р-ра-стер-рзаю! Поберегись, кому жизнь дорога! Я — горный демон!

— Ох, не могу — демон! Кто ж так рычит? Стонешь, прям как молодая, которую муженек трахает! Поди-ка сюда, демоница моя сладенькая, я тут тебе подарочек припас! — смеялся над юным бандитом матерый детина, выразительно хватая себя за пах.

Парень, изображавший горного демона, однако, на провокацию не поддался и в драку не полез. Напротив, он подскочил поближе к обидчику и ехидно пропел:

— О да! Я здесь и жду тебя! Ты такой большой и сильный… Но постой! Что за крошечную штуковину ты держишь в руке? Надеюсь, ты не думаешь, что этот жалкий отросток достаточно велик для того, чтоб ему оказали честь проникнуть в нефритовые врата демоницы? Ах ты, тварь! Да такой игрушкой тебе и крольчиху не удовлетворить! Может, мне лучше повернуться, чтоб ты со мной, как с мальчишкой, позабавился?!

Молодой насмешник и впрямь повернулся к костру задом, наклонился и, задрав подол не по размеру короткого кимоно, весьма непристойно затряс перед старшим ягодицами, почти не прикрытыми набедренной повязкой. Остальные бандиты так и взорвались хохотом и восторженными воплями.

Ободренная восторженной реакцией зрителей, «демоница» нагло прижалась задом к паху жертвы своих шуток. Закрутила бедрами. Заверещала:

— Да! Мне ясно: к этому ты и привык. Что, нравится? Нравится, да?! Но я-то, между прочим, все так же ничего не чувствую! Что ж у тебя там за мизинчик вместо честного причиндала?..

И вдруг парень замолчал. Резко вскочил на ноги, отбежал чуть в сторону и замер, напряженно глядя куда-то в темные заросли, куда не достигал свет от костра. Пьяные в дым разбойники не сразу поняли, что веселье кончилось. Они все еще хохотали до слез и громко требовали продолжения. Бандит, ставший объектом этого грубого веселья, первым почуял неладное. Он подошел к молодому и сердито дал ему тычка в спину — что, дескать, стряслось-то? От тычка парня мотнуло вперед. Он чуть было не упал, но вместо того, чтоб возмутиться, прошептал, указывая пальцем вперед:

— Глядите!

Один за другим вольные молодцы подходили к товарищу, изображавшему демоницу, и тоже принимались всматриваться в лесную тьму — в направлении, куда он указывал. И понемногу смешки и шутки затихали…

Высоко среди древесных ветвей металась, с легкостью перепархивая с кроны на крону, таинственная бледная фигура. Ее хорошо было видно даже в бледном звездном свете, едва рассеивающем ночную мглу. Загадочное существо передвигалось с невообразимой скоростью, стрелой перемещаясь с одного места на другое. И каждое его движение сопровождал пронзительный свист, словно хлыстом кто размахивал в воздухе. От этого странного звука наблюдать за стремительными метаниями неизвестной твари становилось еще страшнее.

— Что за дьявольщина такая? — шепотом спросил кто-то из бандитов.

Куэмон, сидевший у костра, поднялся. Вразвалочку подошел к своим людям и, прищурившись, тоже уставился в темноту.

— Надо же, — сказал он наконец. — Слушайте, парни, кто-нибудь из вас раньше подобную хрень видал?

Разбойники затрясли головами, забормотали — нет, мол, не случалось.

Бледная фигура неожиданно спикировала вниз и, не долетая земли, исчезла, ровно в воздухе растворилась.

— Меч мой принесите! — рявкнул Куэмон.

Никто из разбойников не шевельнулся. Стояли, точно зачарованные, и смотрели в сторону леса, ожидая, не мелькнет ли неведомое существо снова?

— Меч мой несите, сукины дети!!! — заорал Куэмон во всю силу своих мощных легких. — Всем вооружиться — и за мной. Пойдем поглядим, что за тварь такая…

Но вольные молодцы по-прежнему стояли столбами, как окаменели все. Куэмон взорвался, набросился на них с кулаками. Кого пнул, кому по шее двинул — не сразу, но вывел из ступора. Хачиро притащил из шалаша меч Куэмона. Подбежали и еще бандиты — у кого в руках меч, у кого копье иль алебарда. Впрочем, большинство людей из шайки, хоть и вооружились тоже, как-то не спешили покинуть безопасность пространства, освещенного костром. Мялись, медлили, и тут уж не помогали ни окрики, ни зуботычины Куэмона.

Наконец злой до чертиков Куэмон понял: тут добра не будет, и решился оставить трусов в лагере, самому же вместе с горсткой храбрецов идти в лес на поиски призрачной твари. Искали бандиты не менее, а то и поболе часа, но после отступились и воротились, шипя и ругаясь, к костру. Расселись, молча посматривая друг на друга. Никому не хотелось первым начинать неприятный разговор о странных следах близ ручья, о белой фигуре во тьме и о том, почему скорее всего не вышло толку из поисков.

— Слушайте, братья, а может, нам это и вовсе польстило? — предположил Куэмон бодренько.

Кое-кто из вольных молодцов мрачно покосился на предводителя. Однако в глаза ему смотреть избегали и соглашаться не спешили.

— Нет, правда! Иногда ж такое примерещится, жить не захочется, а на поверку все — обман, — гнул свое Куэмон. — Вон те, к примеру, отпечатки у ручья. На вид — как есть следы, тут и к гадателю не ходи. А по правде…

— Крови!!! — прогремел где-то в лесу гулкий и низкий чудовищный голос, многократно усиленный эхом.

Разбойники застыли, вперившись взорами в темные древесные кущи. Обомлели со страху, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Не сразу сумели даже подползти, сжимая в руках вдруг ставшее тяжелым и непривычным оружие, поближе к спасительному свету пламени.

— Я жажду крови!

Рев прозвучал еще ближе. Казалось, источник его прячется где-то во мраке, среди деревьев, окружавших бандитский лагерь. И ясно было — ни одно живое существо на земле не обладает столь зычным и страшным голосом.

— Все сюда! — заорал Куэмон. — Спинами к костру! Оружие на изготовку! Готовьтесь биться — оно может напасть в любую минуту!

Схоронившийся в темных зарослях Кадзэ удовлетворенно фыркнул — его кровожадные демонические вопли произвели истинный фурор. Бандиты сейчас все на грани помешательства, нервы у них на пределе, способность мыслить здраво — считай, отсутствует. Будут теперь, верно, бодрствовать до самого рассвета. А коли и не будут — значит, станут спать по очереди, сменяя караульных. Да и какой уж тут сон — вполглаза, с постоянной готовностью к появлению незваного гостя! Кадзэ гнусно усмехнулся.

Потом отвязал от длинного тонкого бамбукового шеста привязанный шарф белого газа. Надоело бегать от дерева к дереву и размахивать в воздухе шестом, то туда, то сюда, — сил нет. Но зато и призрак получился роскошный, самый что ни на есть натуральный. Не зря бандиты с ног посбивались, пока его искали!

После аккуратно подобрал с земли толстостенную бамбуковую трубку, которую использовал в качестве рупора, издавая жуткие крики призрака. В трубку орать удобно — голос получается громким и низким, звук вибрирует, — очень, в общем, по делу выходит. Очень демонически.

Орудия, которые помогли изобразить чудище с того света, Кадзэ отнес в укромное место в лесу и припрятал. Может, пригодятся еще, как и сучковатая ветка, тщательно выбранная и обструганная для пущего сходства с огромной когтистой лапой. К ветке тоже была привязана бамбуковая палка, так что Кадзэ мог без труда, оставаясь на известном расстоянии, изобразить в мягкой грязи близ родника цепочку драконьих следов. Тех самых, которые до смерти перепугали разбойников. В точности похожих на те, что много лет назад довели до истерики компанию мальчишек в горах.

Хитроумный самурай взбил мягкую хвою, откинулся на свою импровизированную постель и, весьма довольный собой, отошел ко сну[25].