Смерть на перекрестке

Глава 22

Когда Кадзэ был еще мальчишкой — до безумия любил лазать на деревья и запускать прямо с вершин воздушных змеев. То есть сначала-то он змеев запускал в поле, как все нормальные дети. Но потом понял: нет большего удовольствия, чем запускать змея, угнездившись в трепещущей древесной кроне. Каждый листочек вокруг подрагивает, шевелится, — а если ветер достаточно сильный, то и ветки древесные, и даже ствол дрожат! В такие минуты Кадзэ словно бы сам становился частью своего змея, парящего на ветру, носящегося туда и сюда по небу, высоко над землей. Воображал блаженно: древесная крона — тоже огромный змей, привязанный к маленькому, бумажному, тонкой веревочкой, которую Кадзэ сжимает в руке. И оба змея — огромный зеленый и маленький пестрый — в лад друг дружке танцуют на свежем ветру!

Ветру, могучему и таинственному, он дивился восторженно и неустанно. Какова штука! Саму ее ты не видишь — зато преотлично замечаешь, что творит она с окружающим миром. Сгибает стебли травы. Заставляет листья трепетать, а озерную гладь — идти крупной рябью. А когда ветер превращается в ураган — совсем уж интересно: взрослые мужчины склоняются, прячут лица, с трудом пересекают замковый двор, пошатываясь, бредут по дороге. Если же налетит настоящая, ужасная буря, — тогда даже деревья, с корнем вырванные, увидеть можно. А что происходит с маленькими домиками, сплошь состоящими из легких деревянных рам, бумаги, нескольких колышков да хитроумных сочленений! Стоят потом полуразрушенные, крыши сорваны, седзи клочьями висят, вид такой, словно их кот гигантский долго когтями драл.

А веревочка воздушного змея — лучший способ вступить с незримым ветром в игру на равных, поставить его порывы себе на службу, заставить его поднимать змея все выше и выше — в самые небеса! Овладеть мощью ветра, конечно, нельзя, зато можно научиться действовать с ней заодно — внешне подчиняясь направлению ветра, использовать его силу, чтобы поддерживать в воздухе змея. Играй себе, пока не надоест или пока веревочка не оборвется.

Теперь Кадзэ думает: честь в чем-то похожа на ветер. Видеть ее не видишь, но зато очень даже чувствуешь, как давит ее сила на совесть твою, как волочет она тебя, ровно на канате, в направлении, которое, сообразно голосу рассудка, ты сроду бы не принял. Честь станет мучить тебя и душить, пока ты покорно не склонишься пред ее волей и, подобно бумажному змею, не помчишься туда, куда она тебя влечет.

Конечно, выйдя из мальчишеских лет, Кадзэ перестал забавляться со змеями. Но зато о чести самурайской размышлял все больше и больше. Закон кармы: всякий человек должен однажды состариться. И как ни странно, Кадзэ с восторженным нетерпением ждал — скорее бы наступило время, когда он вновь окажется у предела Врат Жизни, на сей раз — у предела последнего. Старикам все дозволено… в старости Кадзэ, коли захочет, сможет снова вволю со змеями забавляться.

Теперь его жизнью вновь играет ветер. Веселый ветер, не злобный. Но придется все ж таки придерживать полы кимоно обеими руками, чтоб не задирались до пояса, не хлопали по щекам. Сидит Кадзэ в полной тьме неподалеку от замка князя Манасэ. Ждет, когда можно будет пробраться внутрь и нанести очередной визит вежливости старинному знакомому, престарелому слепому ученому Нагахаре. С тех пор как принялся он старика посещать еженощно, Кадзэ замок Манасэ уж как свои пять пальцев изучил. Наизусть знает, где там и что, а особенно — как пробраться туда, даже не потревожив стражников. Впрочем, последнее — проще всего. Бедняги постоянно дрыхнут на посту!

Замок — мягко говоря, ничего особенного. В точности похож на все прочие — дощатый пол и каменный фундамент из гигантских валунов. По этому поводу между полом и фундаментом — подвал изрядных размеров, в самый раз там прятаться. А ежели добавить еще, что доски пола друг к другу лишь пригнаны, но не прибиты, — сразу становится ясно: есть где пересидеть и откуда незаметно попасть в дом, было бы таковое желание. Желания же у Кадзэ не отнять. А еще ему известно: учитель Нагахара допоздна засиживается, все повторяет наизусть тексты, которые боится позабыть. Самое время приходить к нему глухими ночами, когда все прочие обитатели замка уже третий сон видят.

Конечно, учитель Нагахара уже умирает, с этим не поспоришь. Но похоже, появления Кадзэ вновь и вновь вдыхают в него искру жизни — вспоминает то, чему учил десятилетия назад… Зачем это Кадзэ? Очень просто: он и впрямь учится. Узнает все больше о том, какой была Япония века и века назад. Вот ведь странно — и ели-то здесь, оказывается, когда-то не рыбу и моллюсков, а сплошь мясо да птицу; и буддизм вовсе не считался главной религией; и люди принимали ванну много реже, чем нынче; и благородные дамы не сидели, избавленные от грубости мужских взоров, на женской половине дома; словом, и верили, и жили, и чувствовали люди совершенно иначе!

Стало быть, что ни ночь, дожидался Кадзэ нужного времени, а после быстренько пробирался через подвал к коридору, ведущему в покои учителя Нагахары. Убедившись, что все тихо и спокойно, отодвигал пару досок пола и поднимался в сам коридор. Потом, конечно, заново сдвигал доски — кому ж надо, чтоб видно было — в замок кто-то проник! И лишь убедившись, что не оставил следов, самурай раздвигал седзи и тихонько спрашивал, вот как теперь:

— Почтенный учитель, вы не спите?

— Не сплю.

До чего же слабый, надтреснутый голос у Нагахары! Войдя, Кадзэ сразу увидел: старый ученый съежился на футоне. В комнате — тьма непроглядная… впрочем, на кой вообще свет слепому человеку? Однако глаза Кадзэ очень скоро привыкли к почти полной тьме, разбавленной лишь жалкой полоской света, доносившегося из щели неплотно задвинутых седзи. Лицо у старика, увидел он, нынче было совсем измученное.

— Кажется, я сегодня не вовремя, учитель? — шепнул Кадзэ.

— Чушь! — ответил старик сварливо. — Вы, мой мальчик, просто предлога ищете, дабы уклониться от предстоящих занятий и сбежать развлекаться с приятелями! Входите и садитесь. Да поживее!

— Учитель, — мягко сказал Кадзэ, — вы, видно, позабыли? Я — самурай Мацуяма Кадзэ, ваш взрослый друг, а вовсе не один из ваших юных учеников.

— Мацуяма? Мацуяма? Странная фамилия… Так вы — не мой ученик?

— В известном смысле я, несомненно, ваш ученик. Помните? В последние несколько вечеров вы изволили рассказывать мне об эпохе принца Гэндзи.

— Что? Вы «Повесть о Гэндзи» в виду имеете? Желаете, чтоб я пересказал ее вам наизусть?

— Нет, учитель. Я просто надеюсь, что вы соблаговолите поведать мне еще что-нибудь о том времени.

— О времени Гэндзи? И что же именно?

— Вчера, если помните, вы, учитель, изволили рассказывать мне о том, как принц Гэндзи отправился на свидание с возлюбленной. Итак?

— Принц Гэндзи? На свидание? Ах да! Как вы, вероятно, помните, то был четырнадцатый день месяца, а значит, принц не мог просто так посетить ту, что на сей раз покорила его пылкое сердце. Посему он направился сначала в дом своего доброго друга, То-но-тюдзе, и прогостил какое-то время у него. Лишь после этого направил принц свои стопы к дому прекрасной дамы.

— Да, но откуда ему было знать — когда, зачем и куда ехать?

— Как — откуда?! Разумеется, из книги! Он просто посмотрел в книге… Теперь у нас совсем другие календари — в них отмечены дни празднеств, дни постов, названия месяцев… В те же времена в календарях отмечались дни, благоприятные и неблагоприятные для определенных направлений. Да и таблицы особые существовали…

— Слушайте, учитель, а как насчет призраков? Насчет неупокоенных душ на дорогах? Помните, вы рассказывали недавно? Об этом-то люди откуда знали? Тоже из книг?

— Из книг можно узнать обо всем, что есть на свете, — отвечал старик с неожиданной живостью. — В известной степени книги и сами напоминают призраков — ведь люди, написавшие их, говорят с нами через много веков после своей смерти. Но к чему молоденькому юноше вроде вас забивать себе голову такими грустными вещами, как призраки? И вообще — не пытайтесь перевести разговор. Лучше прочитайте-ка наизусть стихи, выучить которые я вчера задал вам на дом!

— Простите, учитель! Вы снова забыли. Я — самурай Мацуяма. Никаких стихов на дом вы мне задавать не изволили.

— Так вы не мой ученик? Но тогда… — растерянно протянул слепец, а потом тихо мучительно застонал.

— Учитель?! ― тревожно вскинулся Кадзэ. Протянул руку и в темноте осторожно нашарил пальцы старика — слабые, тонкие, как прутики, и хрупкие, словно сухие осенние листья. — Вам нехорошо, учитель?!

— Нет. Просто… — Голос слепого ученого с каждой секундой становился слабее. Дыхание его сделалось трудным, прерывистым.

— Учитель, мое присутствие вас утомляет. Я пойду.

— Нет-нет, не уходите. Я так странно себя чувствую… точь-в-точь как тогда…

— Как когда, учитель?

Старик вздохнул. Лица его в темноте было не разобрать, но в голосе явственно звучало удовольствие, а не боль.

— Ах, Фудзи-сан[41] на рассвете… Какая красота! Никогда я не видел столь прекрасного зрелища!

Кадзэ решил — старика явно опять заносит. Впрочем, приятно прислушиваться к его голосу, вдруг прозвеневшему неожиданной силой.

— Взгляните, мой мальчик! Видите ли вы, как восходящее солнце постепенно окрашивает снег алым? Видите? Вот уже запылала багряным пламенем вся вершина, словно одетая в пунцовый шелк!..

Дрожащим пальцем слепой ученый указывал куда-то в темноту. Кадзэ понимал: его посетило видение. Мысленное зрение, даруемое памятью, — единственная услада в мире вечного мрака. Можно утратить обычное зрение, но глаза души пелена слепоты затянуть не в силах.

— Какая красота! Видели ли вы когда-нибудь что-то подобное?

— Никогда, учитель, — с чувством отвечал Кадзэ.

— Не прекрасно ли, что нам хоть изредка доводится лицезреть такую красоту?

— Прекрасно, учитель!

Старенький ученый вновь прерывисто вздохнул. Иссохшая, морщинистая рука бессильно упала на футон.

— Учитель!!! — Как ни старался Кадзэ держать себя в руках, в голосе его явственно звучали боль и сострадание.

— Да. Хоть раз в жизни пережить встречу со столь несравненной красотой — великая радость, — прошептал старик еле слышно. — Теперь я могу умереть. Я счастлив!

Из горла его вырвался долгий ужасный хрип. Несколько минут Кадзэ молча сидел в темноте, напряженно вслушиваясь — жив еще слепец или уже нет? Не расслышав ничего, он позволил себе дерзость поднести ладонь к губам престарелого ученого. Ладонь, однако, не уловила даже слабейших признаков человеческого дыхания. Голова самурая скорбно поникла. Минута шла за минутой, а он все сидел над телом Нагахары в горестном молчании. Кадзэ и сам не ответил бы, сколько времени прошло, пока он нашел в себе силы молитвенно сложить ладони и начать читать шепотом заупокойную сутру.