Смерть напоказ

ПСЫ

Эти два тела здесь, за стеной, позади меня, под паркетным полом, этажом ниже, я хожу по комнате, словно выслеживая их, они не издают ни звука, они трогают друг друга, мне даже не нужно воображать их, они прижимаются друг к другу, они обнимаются, их животы слипаются, его хуй трется о ее мокрую пизду, он встает на колени, он лижет ее, они с глухим, едва слышным стуком падают на пол, они тихо пихают друг друга, они знают, что я стою рядом, над ними, неподвижно их сторожа, я не могу даже попытаться уснуть, вытянувшись на кровати, я противостою им, им не удается забыть обо мне, мое присутствие соглядатая их возбуждает, он покрывает ее, его хуй входит в ее пизду, проникает туда и снова выходит, его ягодицы сжимаются, мой хуй напрасно встает, когда я представляю эти ягодицы, он выходит из нее, и она поворачивается, он берет ее сзади.

Я расстелил на полу простыню и нарисовал фломастером на ее белой поверхности нечто, похожее на карту, я поделил ее на ремешки, кляпы, разные завязки для рук. Я подсчитал, что мне нужны четыре полоски: одна для ног, одна для рук, одна для хуя и еще одна для маски с кляпом. Ножницы следовали за пунктирными линиями, словно то было лекало, выкройка моих будущих удовольствий. Этого занятия хватило, чтобы мой хуй набух и изверг тонкую сверкающую струю.

Эти два тела здесь, за стеной, за висящим на ней зеркалом, амальгама которого останавливает мой взгляд, под настилом ивового паркета, расположенные схоже, параллельно моему телу, ибо мне кажется, я следую им, перемещаюсь по комнате в то же самое время, что и они, как раз прямо подо мной, они стоят напротив друг друга, они уже разделись, их вспотевшие животы склеиваются, он прижимает ее к себе еще сильнее, он хватает ее за волосы на затылке, несколько прядей остаются в его кулаке, вдруг он засовывает язык ей в рот, его слюна течет, его хуй трется о ее живот, от жара волосы на их телах уже мокрые, входя в нее, он ее кусает, он кусает ее губы, он кусает ее шею, его ягодицы судорожно сжимаются, их бедра непрестанно сталкиваются, она тихо валится назад, он с глухим, едва слышным стуком падает на нее, он покрывает ее, он давит ее, она задыхается, он хватает ртом воздух и выходит из нее, она поворачивается, он ебет ее сзади, он расчесывает ее волосы, погрузив в них пальцы, она засыпает, забыв об удовольствии, они спят, но в моих мыслях связь их не прекращается и изнуряет мое собственное тело, я стою неподвижно, следя за каждой их позой, все мускулы моей шеи вытягиваются в их сторону, я сажусь на пол, чтобы быть к ним еще ближе, чтобы попытаться заснуть, лечь самому значило бы проявить свои притязания, их уже давно не возбуждает мое присутствие соглядатая, они не думают обо мне, не представляют меня, наоборот, они хотят обо мне забыть, мое сдерживаемое дыхание не добирается до них.

На мокрой простыне этой бессонной ночи, пропитанной потом моего тела, следы которого еще заметны, я начал чертить черные линии, обозначая, словно взлетно-посадочные полосы, вытянутые фигуры, затем закругленные, чтобы сделать шарики с едким вкусом и шероховатые на языке, когда заталкиваешь их в рот, этот располосованный саван я поделил на ленточки, ремешки, кляпы, ошейник и удила. Ножницы прошли по черным пунктирам, и простыня разорвалась пополам, одним рывком, с треском. Я закрепил ремешки у себя на руках, словно некие подобия орарей, повязок для проведения обрядов. Когда он зашел в комнату, я протянул ему свои руки, вначале он ничего не понял, он пришел взять зажигалку и спираль из спрессованной травы, чтобы поджечь ее от насекомых, он был голый, и от него пахло его телом.

Я пошел в хозяйственный магазин выбрать плетку, они были подвешены за ручки на ремешках к потолку, это были забытые в сумраке среди половых щеток несколько устаревшие экземпляры из прежних запасов, торговец сказал мне: детей больше не бьют, — я ответил: а если ребенок не слушается (и подумал: а если задница жаждет побоев?), — торговец ответил: но вы еще слишком молоды, чтобы иметь детей, — я сказал: нет, я солгал вам, это для коллекции, я коллекционирую предметы моего детства, музыкальные мельницы, дудки, не знаю что. Я выбрал плетку с самой толстой ручкой и плетями, окрашенными с одного боку красным.

Этот черный хуй хорош тем, что он полый, гладкий и расширяющийся к концу, что его можно заполнить горячей водой, которая нагревает хорошо скользящую смазанную резину, когда я повернусь спиной, он насадит меня на этот черный хуй и будет насиловать мою задницу, уступающую под его напором и вставит его мне, отдерет им, отделает им, вжарит им, оставив его внутри, глубоко, словно рычаг, словно постыдное черное дерьмо.

Эти зажимы для белья хороши тем, что они зубчатые, с зазубринами на концах, что у них есть утолщения, как у ручек штемпелей, мясорубок, прищепок, я выбрал их специально, я нарочно выбрал опасные.

Жертва будет в белом, в своей рванине, палач же будет в черном, он будет обнажен, лишь на хуе черное кожаное кольцо с шипами.

Я зашел к торговцу, с ним в дверях лавки разговаривал какой-то человек. Я спросил: у вас есть плетки? Он ответил: знаете, такой товар продается с ходу, сам держу одну для тещи и одну для жены, удивился, что подобная вещь стоит всего пять франков, я и не думал, что их еще продают.

Когда он вошел, на моих руках были завязаны четыре ленточки из простыни, словно знаки некоего ритуала, освящения. Перед нами лежали черный хуй, смазанный и наполненный горячей водой, плетка, бельевые зажимы, однако это его вроде бы не удивило. Я сказал ему: хочешь быть моей жертвой или палачом? Он ответил низким и властным голосом: раздевайся и ложись. Я положил на пол четыре ремешка из ткани, он начал их распутывать, потом он разделся, я протянул ему кожаное кольцо с шипами, чтобы зажать его палку, я проговорил ему: это будет единственное твое одеяние, но он не надел его, на нем была эта набедренная повязка, которую он привез из Соединенных Штатов: она облегала его хуй и яйца, отпечатывая на коже тонкую сетку от вязки, я лег на спину на кровати, сначала он принялся связывать мои скрещенные ноги в лодыжках, обворачивая их и делая множество узлов, он сказал мне: садись, — и я протянул ему руки, он связал таким же образом, скрестив за спиной, мои запястья, словно соблюдая шахматный порядок, затем сел рядом, нагнулся, очень серьезно на меня посмотрел, я подумал, что он собирается поцеловать меня, он плюнул на мои губы, один раз, второй, он сказал мне: встань, — потом принялся перевязывать мне хуй, заботясь о том, чтобы сжать хуй и яйца как можно сильнее, повторно наложив скрученную ткань кольцом у основания хуя и повыше яиц, перекидывая ткань с двух сторон над ягодицами, связывая, перевязывая ее узлами, и, наконец, соединил ее края на моем животе со всей силой, одной ногой упираясь мне в живот, чтобы сдавить еще больше, я едва мог дышать, потом неожиданно взял два бельевых зажима и закрепил на моих сосках, я закричал, он сказал мне: нет, это еще недостаточно больно, — он снял их, он сдавил пальцами, смочив их слюной, мои соски и заставил их подняться среди волос, потом снова надел оба зажима, он сказал мне: рот тебе затыкать пока не будем, он может пригодиться, но можно, наверное, что-то сделать с твоей шеей, — он развернул последнюю ленточку и начал затягивать ее как можно выше на моей шее, под подбородком, словно делая медицинскую перевязку для фиксации шеи и головы, оставив длинную часть одного конца свободной, чтобы управлять моими движениями, как с помощью поводка, он сказал мне: повернись, — и впихнул мне одним движением, раздвинув их рукой, меж ягодиц весь черный и горячий хуй, я почувствовал смазанную резину, обжигающую кишки, он сказал мне: в следующий раз смажем ее разогретым гашишевым конфитюром, чтобы насытить твой зад, или леденящим ментолом — он дернул скрученную веревку вниз, чтобы я сел на корточки, и сам сел, голый, раздвинув ноги, в кожаное кресло, властный, царственный, лишь в этих узких плавках с очень крупными петлями, сквозь которые я видел, как набухает и прерывисто, судорожно вздрагивает его хуй, он сказал мне: смотри на меня, желай меня, умоляй меня, я хочу видеть, как ты умоляешь меня изо всех своих сил, только чтобы желать меня, я дарую тебе это право желать меня, я хочу видеть, как ты плачешь, потому что настолько благодарен мне за мой дар, — он еще не прикасался ни к плети, которая оставалась недалеко от его руки, ни к царскому кольцу, которое я приготовил для его хуя, он сказал мне: ты жаждешь увидеть мой хуй, но ты должен это заслужить, и я хотел бы, чтобы ты смотрел на него, словно видишь впервые, и он восхитил тебя, ведь ты никогда не видел столь красивого хуя, такого большого, такого сильного, и чтобы ты смотрел на него неотрывно, поклонялся ему, но теперь тебе нужно заслужить это, — и он дернул за поводок, заставляя меня нагнуться и подчиниться, он сказал мне: нагнись еще больше, я хочу видеть тебя у своих ног, извивающегося, как пес, как баба, — и пальцами ноги начал вталкивать черный хуй в мою задницу, из которой тот медленно выходил, он сказал мне: тебе нужно заслужить мой хуй, ты по пытаешься, стоя на четвереньках, высвободить его из чехла, но лишь одними зубами, ни в коем в коем случае не пачкая его своими губами, — я приблизил свое лицо к его плавкам, вдохнул, запах его хуя ударил мне в ноздри, словно мускус, кокаин, он сказал мне: ты не достоин даже вдыхать мой запах, это я оказываю тебе милость, облизывайся и поскули немного, чтобы показать мне свою кобелиную радость, — я попытался приспустить зубами широкую резинку на его плавках, она несколько раз хлопнула, он застонал, но еще не брался за кнут, при каждом моем неловком движении он лишь еще глубже вталкивал ногой в мой зад черный хуй, мне не удалось спустить резинку, тогда я решил приподнять с одной стороны краешек ткани у паха, чтобы оттуда высунулись его хуй и яйца, их запах стал еще сильнее, внезапно они освободились от ткани, и хуй ударился о мою щеку, но он сразу же оттолкнул меня, дернув поводок в сторону, он сказал: я позволяю тебе лишь любоваться моим хуем, смотри, на нем еще видны отпечатки ткани, я знаю, что ты торопишься только для того, чтобы взять его в рот и сосать его, отсасывать, засунув его себе в горло, словно твой рот — насос, и, заглатывая его все глубже, задохнуться, но я тебе запрещаю; ты должен, должен умолять меня и звать хозяином, поклоняйся моему хую, люби его, не своди с него глаз и мечтай о том, чтобы взять его в рот, умоляй меня, я принялся скулить, я смотрел на его великолепный хуй, который начал непроизвольно вздрагивать, я стал просить, умолять, я так хотел, чтобы этот хуй оказался у меня во рту как можно скорее, настолько скрутило меня желание, я сказал: умоляю тебя, дай пососать твой хуй, — он мне ответил: он еще недостаточно тебе нравится, ты не жаждешь его, я хотел бы, чтобы желание светилось в твоих глазах, чтобы ты от него извивался, чтобы оно жгло всего тебя, — я повторил: умоляю тебя, — тогда одним рывком поводка он приблизил мой рот к своему хую, так близко, что мои губы почти что его касались, но недостаточно близко, и он сказал: я запрещаю тебе брать его в рот, довольствуйся тем, что можешь нюхать его, держать свой нос прямо напротив него, нюхай и не смотри никуда, только на него, я разрешаю тебе пускать на него слюни, раз уж ты так мучаешься и ждешь, чтобы поглотить его, — после этого приказа слюна, которую я сдерживал, потекла на головку и оттуда вдоль всего столба до самых волос, омывая его, пробуждая дрожь; он сказал мне: ты мало жалуешься, я вижу, что тебе недостаточно больно, — и он снял зажимы с моей груди, надел их по-другому, чтобы стало еще больнее, он сказал: теперь мы поиграем, я позволю тебе взять хуй в рот, но запрещаю касаться его языком, я хочу чувствовать у тебя во рту одну только пустоту, один только воздух, которым ты дышишь, только твое горячее дыхание, если ты осмелишься хоть как-то задеть его, ты будешь наказан, — он оттянул резинку, и плавки соскользнули по его ногам, он сказал: скоро будет для тебя отличный кляп, он взял кожаное кольцо и надел его на свой хуй, сжав яйца, чтобы хуй набух еще больше и все его сосуды напряглись, готовые лопнуть под тонкой кожей, я по-прежнему, изгибаясь и скуля, сидел на корточках у его ног, я открыл рот как можно шире, словно меня просили открыть его в школе, чтобы посмотреть на мои миндалины, и сомкнул его вокруг его хуя, стараясь не касаться его языком, по движению его руки я понял, что он тянется к плетке, несколько секунд ничего не происходило, абсолютно неподвижные, мы оба задержали дыхание, в тот момент мой язык некстати задел его головку, и сразу же ремни кнута, которые висели, ласках их постоянным колыханием, возле моих ягодиц, принялись их с силой стегать, и с этими ударами у меня во рту будто оказался хирургический расширитель, железный угольник, вставленный поперек рта, я едва мог дышать, у меня снова потекла слюна, купая в своих потоках его хуй, остававшийся напряженным набухшим в моем рту в нескольких миллиметрах от языка, он повторял: тебе бы очень хотелось сосать его, да, я знаю, что ты только о том и думаешь, чтобы сосать его, отсасывать, засунуть его себе поглубже в горло, проглотить его, набить им рот, — мой язык осторожно коснулся его головки, и снова обрушился удар хлыста, вновь возбуждая меня, я воспринял это как приказ не подчиняться его запрету и принялся жадно и с шумом сосать его хуй, набивая рот, размазывая по его животу как можно больше слюны, и его рука не прекращала хлестать мои ягодицы, и чем больше он стегал меня, тем сильнее я у него отсасывал; чем больше я у него отсасывал, утоляя жажду, тем сильнее он хлестал меня, иногда он голой ногой опускал мой стоящий хуй, который уже изнемогал от желания кончить, он хотел еще больше поглумиться над ним, доводя его до судорог, он сказал мне: ты будешь у меня сосать полчаса без остановки, я хочу, чтобы ты поглотил всю мою плоть и задохнулся от нее, чтобы она вызвала у тебя отвращение, чтобы тебя мутило, чтобы из-за нее ты уже не мог больше пускать слюну, дышать, — я сосал его без остановки, когда внезапно его уставшая рука перестала полосовать мои горящие ягодицы, и, дернув меня за поводок, он вынудил меня оставить его хуй, он сказал: ты мне надоел, полижешь мой зад, я спустил тебе в рот, а ты даже этого не заметил, моя сперма, наверное, заполнила весь твой рот, мне нужно перезарядиться, накопить еще спермы для твоей задницы, ты будешь лизать мою задницу, я знаю, что тебе это противно и в то же время тебя это возбуждает, ты вылижешь ее всю, будешь нюхать и думать что я насру тебе в рот, даже если я этого делать не буду, нужно, чтобы ты получил от меня сторон, — через какое-то время он повернулся и сказал мне: я хочу поссать, — он развел мои губы, засунув в рот с двух сторон по пальцу, и брызнул туда струей мочи, он сказал мне: в следующий раз я нассу тебе в задницу, я заполню весь твой живот, — потом он заставил меня подняться, я все еще сглатывал этот горький поток, когда он принялся позади хлестать мои ягодицы во все стороны, он говорил: я выебу тебя в жопу, ее нужно хорошо разогреть, и нужно, чтобы ты мучился от того, что твоя задница опустела (он только что вынул оттуда черный хуй), нужно, чтобы ты заново принялся меня умолять, чтобы ты вслух возжаждал, чтобы мой хуй был у тебя в заднице, и говори это с жаром, иначе я буду бить тебя ногами, я всажу тебе хуй по самое не могу, потому что ты был послушным кобелем, скажи, что ты его хочешь, что ты хочешь, чтобы мой хуй был у тебя в жопе, заклинай меня, изворачивайся, стучи ногами, я хочу, чтобы ты обосрался от этого, чтобы ты рыдал, чтобы ты опять пускал слюни, лишь бы тебе забили в зад, — и, давя на меня рукой и заставляя выгибаться еще сильнее, он перестал хлестать мои ягодицы и произнес: ты еще недостаточно крепко связан, ты сможешь еще вырваться, ты еще не покорился, — и он развязал веревку на моей шее, чтобы завязать сильнее, обернув плечи и закрепив под лопатками, чтобы обмотать меня, обвязать, как сверток, и, наконец, после того, как набил мой рот кляпом из перепачканных спермой и дерьмом плавок горьких на вкус, он просунул мне между зубов полоску простыни, словно удила, и любой мой возглас сдавленным, его хуй безболезненно вошел в мой расслабленный зад и начал сновать там, изнуряя меня при яростных движениях бедер, сильных толчках, с каждым движением он щелкал пальцем по головке моего хуя который уже не мог сдерживаться, он повернул мою голову, он плюнул мне в лицо, он сжал свои губы, чтобы плевок брызнул в разные стороны, и в мучительный момент оргазма этот изысканный мускусный дождь из тонких струй походил на разбрызгивание признаний в любви.

Их тела за стеной, прямо над потолком, надо мной; возвышающиеся надо мной, они приближаются друг к другу, касаются друг друга, уже раздетые, они все крепче сжимают друг друга, испарина тел притягивает одного к другому, она запрокидывает голову, чтобы приказать ему лизать ее груди, нежно покусывая их, затем прижимает голову к его животу, она раздвигает свои ляжки, она чувствует втиснутый в нее напряженный язык, глубоко внутри, она чувствует, как ее сосут, всасывают, горечь то и дело течет по его горлу, они падают на пол, и я слышу тихий стук катающихся по комнате, проникающих друг в друга тел. Внезапно он стучит в дверь и врывается порывом ветра под предлогом того, что зашел за спиралями из спрессованной травы от насекомых, он в брюках, с голым торсом, он говорит мне: расстегни штаны, — и быстро вытаскивает из моей ширинки измученный член, истощенный эрекцией, он берет его глубоко в рот, он кусает его, он сжимает его в тисках, затем снова уходит. Он перенял вкус моего хуя, чтобы через пару секунд его почувствовала во рту она, чтобы заставить ее впитать мой запах, он осеменяет ее тело нашей историей.

Ты даже не знаешь, как ты красив, когда сосешь, когда нагибаешься, когда становишься на колени, склоняешься над моим стеблем и ловишь его, поглощаешь его и сходишь с ума от того, что он у тебя ро рту, ты двигаешься, извиваясь от нетерпения, от голода, оказываешься голодным зверем, псом, станком, который мне следует отрегулировать, насосом, ты даже не знаешь, как прекрасны твои щеки, втянутые при вдохе, твоя откинутая в пустоту голова с прильнувшей к ней кровью, и твои сомкнутые вокруг моей плоти губы, твои полуприкрытые, непонятные глаза, все твое напряженное тело внезапно преображаются. Мне бы хотелось, чтобы ты видел, как ты сосешь, когда твой рот заполнен моим хуем, чтобы ты видел, как ты проглатываешь мой сок. Я предлагаю тебе единственное дополнение: квадратное зеркало, без рамки, без украшений, которое я буду держать возле своего живота, когда ты припадешь ко мне, изогнувшись, двигаясь из стороны в сторону и мечтая почувствовать в себе в тот же самый момент другой хуй, тогда как моим ладоням даже не нужно сжимать твою шею, чтобы подчинить тебя, когда прекрасными узами ей служит один мой взгляд. По ночам, когда мне тоскливо, я представляю тебя, как ты сосешь вот так, что-то бормоча, с жадностью, и смотришь, как в зеркале вторится твое наслаждение. Я представляю, как ты сосешь не только мой хуй, но и другие; дабы удовлетворить твою жажду, я доставляю тебе в своих видениях множество хуев, необрезанных хуев нежных юношей, тяжелых и черных жезлов, гигантских елдаков, возвышающихся над тобой и твоим лицом.

Теперь — ты слышишь меня? — я запрещаю тебе мыть твой хуй. Я сам буду бережно омывать его языком и губами, стоя у твоих ног, я хочу съесть остатки твоей застывшей спермы и мочи и всю затхлость, вытекающую из твоего живота, я хочу, чтобы из твоего хуя в мое горло лился ее вагинальный сок. Я больше не хочу, чтобы твой хуй был гладким, лишенным запаха, почти что отдающим мылом у меня на языке, я хочу, чтобы у него было свое отличие, своя особенность, смешавшийся аромат вашей ебли.

Я протянул ему обрывки простыни и сказал: теперь моя очередь насытиться твоим порабощением, сейчас же нагибайся и снимай одежду, уже на полу, хотя тебе это и неудобно, и я поставлю голую ногу тебе на лицо, чувствуя раскаленную штангу хуя в моих брюках, я отлуплю тебя ею по щекам и затылку, я буду тереться своей дубиной о твои ягодицы, ты должен будешь умолять меня самыми непристойными словами, чтобы я воткнул ее тебе в задницу, но сначала вытянись во весь рост, я должен тебя запеленать, — непроизвольно я уже капал на него слюной. Я сдавил его, затягивая все туже самые тонкие перевязки для намордника, и я сказал ему: это твой собачий ошейник, представь, что на нем шипы и эти шипы с каждым намеком на неповиновение будут входить в твою шею, представь, что куски простыни, которыми я обвяжу твои яйца и хуй, тоже покрыты шипами, которые будут вонзаться в твою плоть каждый раз, когда ты будешь сосать у меня с меньшим пылом, каждый раз, когда твоя рука устанет остервенело мне дрочить, каждый раз, когда твой зад будет вбирать мой хуй недостаточно глубоко, я хочу видеть тебя падшим и молящим меня, изнуренным моими ударами, жаждущим наказания, видишь, вот эта новая повязка твоего намордника будет у тебя между зубами и заставит сочиться кровью твои десны, но твой рот может еще пригодиться, у меня есть чем заполнить его много раз доверху — моим надувшимся и бьющимся в плавках елдаком, моим языком, пятерней, нужно, чтобы все твое горло, даже миндалины, которые двигаются помимо твоей воли, доставляли мне удовольствие, перевернись и вытяни ноги, чтобы я связал тебе лодыжки, у тебя не будет никакого отдыха, ты будешь отделан, отдолбан со всех сторон, я хочу слышать, как ты стонешь, как ты плачешься, чтобы заставить тебя заткнуться, набивать твой рот и твою задницу все глубже, без всякой пощады, а теперь протяни руки, я свяжу тебе запястья, стань слабым, безруким, я накажу тебя этой рдеющей на твоем животе эрекцией, кусочком льда я буду тереть головку твоего члена в том самом месте, которое спрятано крайней плотью, пол для тебя слишком хорош, тебе нужно лежать если не на камне, то на льду, на раскаленном добела железе, чтобы ты на нем корчился, чтобы твое тело вспыхнуло и потрескалось, раздавленное моим, я хочу съесть твою поджаренную кожу, я непременно хочу содрать с тебя кожу, пока что у тебя под твоими вытянутыми руками и изогнутыми сдвинутыми ногами будет зернистый бархат наждачного полотна, и я дам тебе изголодаться, я заставлю твою слюну течь, и как только она появится у тебя на губах, я достану свою приманку, я на несколько минут спущу свои плавки и, присев на корточки, буду тереть твое лицо своим толстым и влажным хуем, раскачивающимися в разные стороны яйцами, я натру ими всю твою морду, а потом внезапно устрою тебе диету, я знаю, что мой хуй вызывает в тебе самое сильное желание, когда он мокрый, что больше всего ты хочешь его сосать, поэтому до того, как я его тебе вправлю, запрещу себе возбуждаться, чтобы потом он был еще более влажным и толстым у твоих губ, и чтобы ты стремился лишь к одному, раскрыть их и дать ему, обжигающему и мокрому, просочиться в твой рот и заполнить его весь, чтобы ты мог посасывать, пожевывать, заглатывать всей своей пастью, но, как я тебе уже сказал, я запрещаю тебе размыкать губы, скули от своего желания, если ты их хотя бы приоткроешь, то сразу же почувствуешь свои ягодицы, я смогу разогреть их, не пользуясь плеткой, но пока не двигайся, я вижу, что твой хуй, отбросив кусочек льда, снова встает, я должен буду его перевязать, поглумиться над ним, зажать его в узле вместе с твоими яйцами, ты жаждешь, чтобы тебя отымели, но я хочу слышать, как ты говоришь это, я хочу, чтобы ты сказал: хозяин, умоляю тебя, я не могу больше оставаться порожним, я хочу, чтобы меня отдолбили со всех сторон, — но будь терпеливым: черный хуй, дрожа, наполняется кипятком, и мой хуй поднимается только для того, чтобы заполнить тебя; — я связал ему руки над головой, я покусал его соски, потом заключил их в тиски зажимов, он застонал от боли, я сказал ему: я не дам тебе покоя, пока не заставлю тебя завыть, — взяв за волосы и опрокинув его голову назад, словно заставляя смотреть, что там творится, я погрузил черный кипящий хуй меж ягодиц и сразу же вынул, чтобы ранить его, затем снова ввел его, чтобы обжигающая и маслянистая резина возбудила рану, дальше я присоской прикрепил черный хуй к стене, чтобы он не покидал его задницы и насиловал его без перерыва и до изнеможения, угрожая пропороть живот и заставляя подниматься все выше, вставать на цыпочки; я поднимал или же опускал уровень в зависимости от тех позиций, которые я приказывал ему занимать, я заставил его сосать у меня, сев на корточки, прислонив протыкаемый зад к стене, когда его уже тошнило от моего хуя, в то же самое время я бил его по бокам и шептал: я знаю, что мой хуй вызывает у тебя отвращение, я знаю, что тебе страшно брать его в рот, и именно поэтому я и вынуждаю тебя это делать, давай, соси его, хорошенько отсасывай, засунь его себе в глотку, у тебя не будет передышки до тех пор, пока ты не заставишь его извергнуться, полностью, пока его горькое молоко не вытравит тебе задницу, пока оно не обожжет твой желудок, — с высоты я наслаждался, глядя на его рот, искаженный движениями, его округляющиеся щеки, заполненные моим хуем, его лицо стало уродливым и прекрасным, его зад двигался согласно колебаниям моего хуя, я затянул поводок в основании его шеи, чтобы хуй еще больше его душил, затем одним движением сильнее стянул тряпичную веревку, обвязанную вокруг яиц, я услышал, как он визжит от удушья моей плотью, что он больше не может, я увидел, как его член излил тонкую липкую струю, я сказал ему: представь, что ты сосешь у своего кумира, колосса, быка, представь, что ты сосешь у своего божества, представь, что ты сосешь у великана, представь, что ты ребенок и я принуждаю тебя сосать мой хуй, что эта палка тебе противна, что ты никогда не видел такой большой и толстой, и что тебе страшно брать ее в рот, — и я еще больше стянул обе веревки вокруг его шеи и яиц, одним пинком я толкнул его бедра ниже, чтобы он еще глубже сел на черный хуй, я услышал, как рвется его плоть, к его ногам закапала кровь, теперь он раскрыл глаза и в ужасе поднял их на меня, я сказал ему: моя сперма успокоит твои раны, я напущу ее тебе в рот и оставлю немного, чтобы прижечь твою задницу, — в момент оргазма я вытащил хуй из его рта, чтобы забрызгать глаза, которые утонули в белых молочных струях, я на несколько миллиметров передвинул зажимы на его сосках, чтобы он заново ощутил боль, и тут же я вытащил черный хуй из его зада, чтобы вставить его, перепачканный в крови и дерьме, ему в рот, и воспользовался проторенной дорогой, чтобы пустить по ней мой хуй, я взял плетку и, трахая его, хлестал его по спине, бедрам, ягодицам, я с силой кусал его шею, и с каждым укусом вынуждал его еще глубже заглатывать искусственный хуй, чтобы он почти что дырявил его горло, одной рукой я держал его за волосы и тянул его голову с силой назад, моя слюна текла по ранам на его теле, я сказал ему: там, где у тебя на теле еще сухо, я поставлю тебе горчичники, вымажу тебя ледяной горчицей, чтобы у тебя не осталось ни одного сантиметра кожи, который бы не возрадовался. Потом мои руки посыплют тебя тальком, принеся облегчение, ты поцелуешь их и заснешь.

Мальчики в этой местности, несмотря на постоянную тепличную жару, носят плавки и белье из ангоры. Некоторые предпочитают майки без рукавов, позволяющие поводить плечами, то белыми и матовыми плечами заключенных, то черными и сверкающими плечами корсаров. Они перемещаются по этому полупустому пространству, согласно собственным траекториям: они наделены безупречной красотой статуй, их голубые или зеленые глаза пристальны, а странный взгляд будто бездонен, их движения точны, как и во время упражнений на прикрепленных к потолку или стене гимнастических снарядах, на трапециях или кольцах, а еще на батутах, брусьях, канатах. Они покачиваются, потягиваются или опускаются на колени, опустошают бассейны, из которых переливается через край сперма: равномерное движение трапеций или колец, в которые продеты их тяжелые ляжки, чтобы можно было еще сильнее изогнуть спину, в самом деле рассчитано со всей точностью, дабы удовлетворять с помощью смыкающихся губ и задниц, действующих с постоянством насосов, все нужды гостей. Дыхание одного мальчика, грудь которого, словно хрустальный или хромированный сосуд, постоянно выпускает пары амилнитрита, исходящего прямо из ноздрей, разжижая бьющуюся в его сердце кровь и разогревая его бедра, тотчас же заставляет набухать хуи и раздвигаться ягодицы, сластит их и расслабляет, неуловимым образом полируя все тело. Явного источника света нет, ни окна, ни неоновой лампы. Сложно узнать, под землей находится это место или на этажах, в центре города или в предместье. Уже очень долго не произносится ни единого слова, слышен только скрип гимнастических снарядов или скольжение леопардовых одежд мальчиков. То, что распирает и мнет шерстяную ткань прямо под их гладкими животами, под их точеными пупками, довольно велико, и, если захочется спустить ангору вдоль ляжек, в руке окажется выпростанный тяжелый хуй, то белый и матовый хуй заключенного, то черный и сверкающий хуй корсара. Хуй этот надолго остается набухшим и напряженным, высвобожденным из шерстяного белья, чтобы обшаривать внутренности или же массировать десны. Потом можно увидеть, как эти мальчики, доставив удовольствие, плещутся в свежей прозрачной воде бассейнов. Потом они возвращаются, чтобы их снова ласкали.

Хозяин отвязал нас и бросил нам мяса. Мы побежали, чтобы схватить кусок, и запутались в поводках. Хозяин ухмылялся. Мы были голодны. Кусок был великолепен: красный, набухший от крови, весь в длинных прожилках, он капал и дымился, он был еще совсем теплый, его только что отрезали. Он был достаточно велик для двоих, но другой кобель, более быстрый, менее перепутавшийся, схватил его передо мной на лету и зажал в лапах, принялся лизать, облизывать, не кусая, визжа и тявкая. Я подошел к нему, чтобы урвать для себя немного, чтобы и у меня был кусок, который я мог бы лизать, но другой кобель начал рычать, он оскалился, чтобы показать мне свои клыки, потом снова зажал кусок лапами и начал его лизать с новой силой, надменно. Из моего рта вдруг пролилась слюна, и от ее несчастной лужицы, отражения моего безмерного голода, тоже стал идти пар, а потом она замерзла. Я метался вокруг куска, вокруг кобеля, что сжимал его, и хозяин снова засмеялся, показывая белые зубы, гораздо более хрупкие, нежели наши, он сказал: у меня есть только один кусок на вас двоих, но он жесткий и теплый, очень вкусный, вы должны его разделить, не деритесь больше. Другой кобель по-прежнему сжимал его между лап и теперь посасывал, вдыхал аромат сочившегося сквозь волокна изнутри сока, покусывал этот кусок. Голод, в котором нас до сих пор держал хозяин, истощение, наш вынужденный бег без остановки, с завязанными глазами, по бесконечным кругам в холоде, хотя мы были совершенно голые, выбритые, без нашей шерсти, — все это вызвало у меня смутные видения, и временами мне казалось, будто я вижу, как мясо оживает, запрыгивает в пасть другого кобеля, становясь от этого только желаннее. Украдкой, с мокрым хвостом, с дрожащими от холода боками, я начал виться вокруг сапог хозяина, а потом, постепенно от них удаляясь, приближаться к другому кобелю сзади, чтобы с силой укусить загривок, дабы заставить его уступить, оставить мне этот кусок. Но нюх, более острый, чем у меня, предупредил его, и в последний момент, когда я уже почти чувствовал кусок у себя в пасти, он обернулся и начал тихо, приглушенно рычать, почти уже лаять, и в этом вызывающем рыке, в том, как дрожал звук, было все удовольствие, что другой извлекал из куска и похищал у меня, это было влажное тявканье, опьяненное мясом, угрожающее. Я отошел в сторону и побежал, я бежал до самого озера. От досады, — хотя мысль о том, чтобы после многодневного голода пить эту ледяную воду, а не есть кусок теплого вкусного мяса, в котором мне было отказано, — хотя мысль эта вызывала у меня тошноту, я немного попил, но хозяин мне свистнул издалека. Вода, которую он нам дает, обычно теплая, тошнотворная, в ней всегда плавает его перхоть и какой-то осадок с запахом его пота, его ног, его зада, который мы должны дочиста вылизывать. Он свистнул мне и заново привязал, я прижался к земле, я боялся, что он станет меня бить. Он сказал мне: ты не очень-то умен, так ты не добудешь себе этот кусок. Другой же кобель продолжал слюнявить его, держа в когтях, по-прежнему не кусая, выжимая его и ликуя, злорадствуя, и вымачивал его в вытекающих соках. Хозяин сказал мне: видишь, он голоден) но он растягивает удовольствие, он знает, что в любом случае может лишь ощутить этот вкус и никогда не насытится им, он знает, что я бросил ему этот кусок, только чтобы он еще сильнее почувствовал голод. — На этот раз истощение, усталость, раздражение заставили меня со всей явностью увидеть, как кусок мяса подскакивает между ног хозяина, вьется там, словно алое веретено, разбухшая на самом конце палица, коническая катапульта, словно таран, которым сотрясают ворота крепостей. Хозяин снова смеялся, и его ноги в сапогах сгибались от этого смеха, бедра дрожали, распахнутая и отороченная густым мехом, который сыпется в наше пойло, черная одежда трещала по швам и колыхалась, и между ее отворотов болтался этот кусок мяса, который он подвесил там, словно, чтобы поиздеваться над нами. Я с такой силой вцепился в загривок другого кобеля (у него не было шерсти, которая могла бы его защитить), безжалостно прогоняя его от огромного ломтя, по моей глупости оказавшегося под моими тощими боками, что он взвыл дурным голосом, от которого душа могла уйти в пятки. Он был побежден, и хозяин ударом ноги прогнал его. Я набросился на оставшееся сочащееся мясо, оно шлепнуло меня по щеке, я начал обжираться им, я настолько не притворялся, настолько не сдерживался, чтобы заглотить его, чтобы оно, согретое другим, ликовавшим над ним кобелем, отдало мне все свои соки, что мне не удалось нарушить божественного порядка и сжать кусок, заглотить, поперхнуться им. Чтобы успокоиться, я перестал лизать роскошную костяшку и принялся ее грызть, когда другой кобель, нападая, тявкая и хватаясь за край куска, возобновил попытки. Мы грызли с разных сторон, друг против друга, косясь на это мясо, рыча от удовольствия и угрожая, когда кто-то из нас хотел подобраться ближе, с жадностью пытаясь овладеть чужой половиной, потом хозяину надоела наша жадность, и вдруг, ничего не сказав нам, он отнял у нас мясо, он сунул его себе в штаны, он сказал: вы всего-навсего голодные кобели и заслуживаете лишь одного: чтобы вас подвесили за ноги, как дичь, а морды заткнули тряпками, завернули в пластиковые мешки и опустили в бадьи, чтобы вы задохнулись там в своей крови и рвоте.

Внезапно стена падает, перегородка исчезает, потолок поднимается, открывается пол, амальгама зеркала тает, и я получаю доступ к их телам, я присоединяюсь к ним. Он только что вышел из нее, он кончил в нее, наполнив ее живот, словно бурдюк. Именно в этот момент я и застаю их. Нет, он еще не вышел из нее, я вижу, как его хуй высвобождается из ее сочащейся пизды, и становлюсь на колени, чтобы поцеловать их союз, я облизываю его хуй, пока тот выходит наружу, и он падает из ее пизды мне в рот, я всасываю их совместный сок. Мой хуй встал. Позже каждый новый толчок моих бедер вгоняет его хуй все глубже в нее, и в этот момент, с потоками нашей спермы, спермы, льющейся от меня к нему, достигающей его яиц, спермы, пересекающей складки кожи, передающейся от него к ней, в этот момент, потоками нашей соединяющейся спермы, в этот самый момент она оплодотворяется.