Смерть травы. Долгая зима. У края бездны

1

Популярная газета назвала ту весну «содрогнувшейся».

Первой подверглась удару Новая Зеландия, где погибло более тридцати тысяч человек; в городе Крайстчерч произошли сильные разрушения, а от Данидина вообще не осталось почти ничего. Спустя две недели огромные волны накрыли Малакку и север Борнео, а из пучины Южно–Китайского моря поднялась цепь дымящихся вулканов. Затем разрушительное землетрясение прокатилось по боливийским Андам, а чуть позже добралось до Ямайки, наделав там, впрочем, меньше бед. Русские сообщили о землетрясении в Туркмении, а китайцы, если верить сейсмологам, скрыли страшный подземный толчок в Тибете.

Впрочем, Метью Коттер больше интересовался теми из капризов природы, которые происходили ближе к его дому, хоть они и были лишены заморской экстравагантности. С Атлантики одна за другой стали накатываться на остров волны холода, сопровождаемые шквальными ветрами и буквально ледяными ливнями. Дело происходило в самое ответственное время года, когда только начинали созревать ранние помидоры, поэтому пришлось резко увеличить расход топлива, чтобы не выстудило теплицы. Дальше стало еще хуже: шквалы сменились настоящими ураганами, из–за которых побились все стекла. Под конец субботнего дня, целиком посвященного возне с новыми стеклами, Метью со смешанным чувством вспомнил, что приглашен на ужин к Карвардинам. Ему не доставило бы ни малейшего удовольствия готовить ужин для самого себя, однако перспектива облачаться в костюм и растягивать губы в учтивой улыбке тоже была ему не слишком по душе.

Карвардины жили в двух милях от него, в Форесте. Джон Карвардин, которому только недавно стукнуло шестьдесят, уже пять лет назад ушел на пенсию, поскольку долго проработал геологом в нефтяной компании на Ближнем Востоке. Они с Метью отлично ладили и раза два в неделю встречались в клубе, чтобы сыграть партию на бильярде.

Карвардины были людьми радушными, однако не этим объяснялось неизменное гостеприимство, которое они оказывали своему одинокому соседу. Как Метью и предполагал, перед их домом уже стоял маленький голубой «остин». Значит, Мэг Эшвел уже здесь.

Мэг Эшвел и Сильвия Карвардин были давними подругами; именно под ее влиянием Карвардины решили переехать на остров Гернси. Они были одногодками — Сильвия была лет на двадцать моложе своего мужа — и походили друг на друга характером — легким и жизнерадостным. Зато внешне это были антиподы: Сильвия — маленькая пухленькая блондинка, Мэг — высокая брюнетка с пружинистой походкой. С двумя детьми — вдова адвоката, умершего три года назад, — привлекательная и неглупая женщина… Чем не партия для разведенного овощевода, взрослая дочь которого перебралась в Англию? Сильвия деликатно старалась избегать намеков, однако постоянно устраивала так, чтобы они почаще встречались и признали наконец очевидное. Метью казалось, что он иногда замечает в глазах Мэг насмешливое предложение сообщничества. Видимо, прояви он больше серьезности, она последовала бы его примеру, пока же происходящее Мэг только забавляло. Судя по всему, ее вполне устраивала заполнявшая все время забота о доме и о детях.

В гостиной вовсю полыхал огонь в камине. После Персидского залива Карвардины никак не могли привыкнуть к климату острова. Джон щедро плеснул Метью виски. Сильвия спросила его о Джейн; она уже не в первый раз заводила речь о том, как ему, должно быть, одиноко без дочери.

Метью согласился, однако добавил:

— Она не ленится писать мне письма и каждую неделю звонит. Да и вообще, отъезд пошел ей на пользу.

— Еще бы, — вмешалась Мэг. — Здесь прекрасное местечко для ребятишек, но, повзрослев, человек понимает, насколько здесь тесно. Уверена, что мои уедут в Англию, как только окончат школу, независимо от того, станут ли они поступать в университет.

У нее был шестнадцатилетний сын и двенадцатилетняя дочь — миловидные и учтивые дети.

— Но ты будешь горевать больше, чем Метью, — воспользовалась моментом Сильвия. — У него есть хотя бы его драгоценная теплица. Для женщины пустой дом — куда невыносимее, чем для мужчины.

— Я об этом не слишком тревожусь, — парировала Мэг. — Стоит только оглядеться, и занятие отыщется. Не могу себе представить, чтобы у меня нашлось время унывать.

По крайней мере честно, без расчета на эффект. Именно это и восхищало в ней Метью. Он лишний раз убедился, какая она замечательная женщина; планы Сильвии показались ему в высшей степени разумными. Другое дело, что он вряд ли найдет в себе решимость предпринять необходимые шаги. Жизнь и так хороша.

Сильвия — кстати, превосходная кухарка — подала наваристый суп из раков, а затем говядину с сельдереем, весенней зеленью из своего огорода и румяной картошкой. Выпили красного вина, которое Джон закупал бочками. Далее последовал пирог с начинкой из слив, законсервированных прошлым летом, и кофе, который они прихлебывали, уже сидя у камина. Все погрузились в безмятежное настроение.

Более подходящее время и место, чтобы обсудить постигшие мир катастрофы, трудно было представить. Разговор зашел о последнем землетрясении. До Запада доползли слухи, зародившиеся в Гонконге, что это было нечто невиданное, превзошедшее разрушительностью толчки, изуродовавшие остров Южный в Новой Зеландии.

— Никак не возьму в толк, почему китайцы об этом помалкивают, — пожала плечами Сильвия. — Какой смысл стесняться землетрясения? Это вам не неурожай. Социалистическое планирование здесь определенно ни при чем.

— Наверное, дело в привычке, — предположил Метью. — И еще — в нежелании сознаваться в слабости какого бы то ни было свойства.

Мэг кивнула:

— Так бывает не только с правительствами, но и с людьми. Какой это ужас — почувствовать, что земля у вас под ногами утратила прочность! А сколько за последнее время произошло землетрясений! Может ли что–нибудь подобное случиться здесь? Думаю, что вполне.

Она взглянула на Джона.

— Вряд ли, — откликнулся тот.

— Почему? Разве то, что у нас не было подземных толчков в прошлом, может считаться достаточным объяснением?

— Представь себе, может. Чаще всего землетрясения происходят в двух поясах: по кругу, опоясывающему Тихий океан, и по оси Карибское море — Альпы — Гималаи. Нестабильность отмечается именно там.

— А все–таки лет десять назад небольшой толчок был и у нас, — не уступала Мэг. — Помню, я даже проснулась среди ночи. Элен еще лежала в колыбельке, и я подумала сперва, что она трясет прутья, а потом сообразила, что содрогается весь дом.

— Три–четыре балла по шкале Меркалли, — махнул рукой Джон. — Да, небольшие толчки случаются и у нас — в Шотландии даже есть местечко, которое трясет с удручающей регулярностью, — но до серьезных вещей дело не доходит.

— Что такое «шкала Меркалли»? — поинтересовался Метью. — То же самое, что шкала Бофорта?

— Да. Во всяком случае, она тоже двенадцатибалльная. Один балл означает толчок, который способны зафиксировать только приборы. Лучше взглянем на верхушку шкалы: «десять» значит «разрушительное», «одиннадцать» — «катастрофическое», а «двенадцать» — страшная катастрофа, когда все будет сровнено с землей. Землетрясение на острове Южный равнялось по силе одиннадцати баллам.

— Тридцать пять тысяч трупов, — молвила Мэг. — Я бы назвала это самой страшной катастрофой.

— Отчего происходят землетрясения? — спросила Сильвия. — Никогда не могла понять…

— Значит, и сейчас не поймешь, — ответил ей супруг. — Чаще всего их вызывают сдвиги вдоль разломов; разломы же возникают из–за напряжения, накапливающегося в течение тысячелетий. Два пояса, которые я назвал, подвержены землетрясениям именно потому, что представляют собой остатки последнего периода горообразования. Хотя период этот давным–давно завершился, земля никак не может после него успокоиться.

— Но почему за последнее время землетрясения следуют одно за другим? — не унималась Сильвия.

— Не думаю, что тут кроется какая–то опасность. Скорее всего просто совпадение.

— А что, если горообразование начинается снова? — предположила Мэг. — Жить в такое время не очень–то удобно, верно?

— Еще бы. Только я не вижу причин для беспокойства. В текущем году не случилось ничего такого, что вызывало бы обоснованные опасения. Да, для тех несчастных, кого толчки застигли врасплох, это стало катастрофой, однако при глобальном подходе… Пустяки! Подумаешь, еще пара морщинок на шкуре апельсина — апельсин вон какой здоровенный, а морщинки крохотные.

— Еще кофе? — предложила Сильвия. — Хорошо бы апельсин оставался гладким с нашей стороны. Было бы ужасно, если бы и по ней побежали морщины. Особенно для Метью.

— Для меня? — Метью улыбнулся. — Вы имеете в виду стекла в моих теплицах? Да уж, землетрясения мне совершенно ни к чему.

— А знаете, — выпалила Сильвия, — пожалуй, толчок–другой пошел бы Метью на пользу. Уж больно он самодоволен.

— Скорее, безразличен, — заметила Мэг. — И необщителен.

Женщины посмотрели на него, не скрывая улыбок.

— Ну, начинается обстрел, — вступился за Метью Джон. — Давай–ка я подолью тебе в кофе немного бренди.

***

Возвращаясь домой, Метью размышлял о том, что провел приятный вечер, но что возвращаться домой в одиночестве ему не менее приятно. Разумеется, куда лучше, если бы рядом с ним была Джейн, однако с ее отъездом он давно смирился и считал его неизбежным. Метью с самого начала приучил себя не препятствовать дочери: он любит ее и как раз поэтому отпускает — более того, побуждает уехать… И вовсе он не самодоволен, а просто умиротворен. Необщительность? Возможно. Он независим, ему есть о чем вспомнить. Многие позавидовали бы и этому.

Метью вильнул к разделительной линии, чтобы не раздавить неторопливого ежа, появившегося в свете фар. Бремя ли — его безразличие? Он знал, что более оторван от соплеменников, чем остальные люди. Виной тому — отчасти история его жизни. Счастливое детство, оборвавшееся в возрасте пяти лет, когда внезапно умерла мать. Ее похороны — первое его отчетливое воспоминание; сама же мать осталась для него всего лишь неясным силуэтом, любящим, смеющимся лицом. Зато Метью отлично помнил всхлипывающую родню и священника, торопливо бормочущего неразборчивые слова заупокойной молитвы. Далее последовала долгая, холодная зима; за домом присматривала миссис Моррис, отец же появлялся под родной крышей все реже. Весной с отцом произошла неожиданная перемена: он стал насвистывать перед завтраком, часто улыбаться и даже наведываться к Метью перед сном. Летом в дом начала приходить мисс Арандел — высокая особа с холодными холеными пальцами и сладким дыханием; она стала для мальчика тетей Элен, а вскоре ей предстояло назваться его мамой — он понял это раньше, чем его предупредили об этом.

После свадьбы семья переехала в Северный Уэльс, на родину Элен. С точки зрения Метью, местечко было красивое, но не такое дружелюбное, как родной Кент. Прошли годы, и он искренне полюбил Уэльс — но какой–то отстраненной, опасливой любовью. В семье были еще дети: Анжела, Родни, Мэри — она родилась, когда Метью исполнилось двенадцать. На следующий год его отдали в частную школу, а оттуда он угодил прямиком в армию, потому что как раз подоспела война. С семьей он виделся лишь изредка, а потом, в 1944 году, умер отец — Метью уже был во Франции, — и встречи эти вовсе прекратились.

Демобилизовавшись, Метью перебрался в Лондон и стал пробовать себя в журналистике, хотя этот труд не слишком хорошо оплачивался. В первой же по счету редакции он повстречал Фелисити и женился на ней. Теперь, через столько лет, трудно было сказать, что толкнуло его и ее на этот шаг. Уже через несколько месяцев Метью пришел к заключению, что они не проживут вместе достаточно долго; однако они прожили целых двенадцать лет, по истечении которых она ушла от него к другому мужчине, более удачливому журналисту, прихватив с собой Патрика. Патрик с самого начала был сугубо ее, только ее ребенком. Метью не почувствовал тогда ничего, кроме облегчения: ведь ему позволили оставить себе Джейн.

Вскоре после расторжения брака подоспело дядюшкино наследство. Оно оказалось крупнее, чем он ожидал: вместо сотен в нем фигурировали тысячи. Метью повез Джейн на каникулы на Нормандские острова и, находясь там, понял, что им незачем возвращаться назад. На острове Гернси, в Сент–Эндрю, он нашел то, чего хотел: полторы тысячи квадратных футов теплиц и каменный дом у склона холма. Он купил имение и два дня спустя уволился из газеты.

Так на смену худым годам пришли добрые; их минуло уже девять. Джейн окончила на острове школу и поступила в Лондоне в университет. Метью без конца ошибался, осваивая ремесло овощевода, на первых порах жестоко; пережил и не зависящие от него бедствия — так, один урожай был полностью уничтожен фузариозом. Однако в целом его можно было отнести к преуспевающим островитянам. Он не завел настоящих друзей, но работа доставляла ему счастье; для отдыха вполне хватало чтения, бильярда и виски в клубе.

Нет, скорее, он просто доволен сложившимся укладом — но никак не самодоволен. Безразличие? Что ж, он познал обратную сторону счастья: понес наказание за привязанность к другому человеческому существу. Ставя машину в гараж, Метью поймал себя на том, что страшно скучает по дочери. Он благодарен жизни за все, что пережил до сих пор, и за то, с чем остался. Вряд ли стоит рисковать обретенным довольством.

***

На следующей неделе погода улучшилась. Дождь лил не переставая, однако ртутный столбик пополз вверх, и в перерывах между ливнями стало проглядывать солнышко, так что Метью смог отключить в теплицах отопление. Цены в Ковент–Гарден оставались высокими, поэтому новая почвенная добавка, которую его уговорила приобрести компания, оказалась как нельзя кстати. На растениях зрели тяжелые гроздья плодов, молодые помидорчики радовали глаз. Кроме того, создавалось впечатление, что голландцы переключились на немецкий рынок. Что ж, год сулил удачу.

В понедельник вечером позвонила Джейн. Телефонист спросил:

— Вы оплатите звонок мисс Джейн Коттер?

— Охотно! Соединяйте.

Ее голос звучал радостно, хотя Джейн немного задыхалась. Метью спросил, куда это она бежит.

— Собственно, никуда, папа. Просто тороплюсь. Я сейчас на Чаринг–Кросс. Направляюсь к тетушке Мэри.

Мэри, младшая из его единокровных сестер, была единственной в семье, с кем он поддерживал связь. В последние годы его супружеской жизни она обреталась в Лондоне, пытаясь стать актрисой, и наведывалась к ним в их мрачную квартиру с высоченными потолками вблизи Кромвель–Роуд. Мэри больше помалкивала, но Метью знал, что она недолюбливает Фелисити и симпатизирует ему. Кроме того, она любила Джейн и с тех пор, как та поступила в университет, несколько раз приглашала ее к себе. Сама Мэри уже шесть лет как была замужем за фермером из Восточного Суссекса, однако так и не родила собственного ребенка.

— Что ж, неплохо, — сказал Метью. — Все лучше, чем уик–энд в Лондоне.

— Вот именно! Один мой знакомый пишет роман — ну, знаешь, о здешней жизни. Ему никак не давалось название, и Майк предложил такое: «Мерзопакостное воскресенье». Кажется, неплохо. Всем понравилось.

Метью посмеялся.

— Как Майк? — спросил он.

Насколько ему было известно, Майк был студентом–химиком, который все чаще — впрочем, вполне невинно — фигурировал в рассказах дочери об университетской жизни.

— Превосходно. А как поживают твои томаты?

— Грех жаловаться.

— Значит, неплохо. Наверное, зимой у нас получится куда–нибудь съездить?

— Вот ты и съезди. Я тебя отправлю. А сам не поеду.

— Еще как поедешь! Пора сменить обстановку. А то совсем заскучаешь у себя на острове.

Метью нравилась ее настойчивость. Он насмешливо сказал:

— В тебе заговорила горожанка. Под старость можно и поскучать.

— Не позволю! Дядя Гарри встретит меня в Сент–Леонарде. На новом «ягуаре»! Как ты думаешь, он даст мне порулить?

— Нет. И не донимай его просьбами.

— Еще чего! Но разве нельзя сначала побыть очаровательной, а потом вдруг загрустить? Скажи, нельзя?

— Надо будет позвонить Гарри и предупредить его.

— Только попробуй!.. Черт, гудки!

— Я продлю разговор еще на три минуты.

— Папочка, никак не могу! Мой поезд отходит уже через две. Знаешь что, я перезвоню тебе утром.

— Договорились. Пока, девочка.

— Пока.

Метью разогрел свиную отбивную, которая весь вечер дожидалась его в духовке, примерно час посидел перед телевизором, а потом, наведавшись на сон грядущий в теплицу, решил пораньше лечь спать. Он немного почитал в постели и рано уснул.

Под утро его разбудил собачий лай. Метью сел и включил лампу.

Он держал пару десятков кур, чтобы всегда иметь свежие яйца, и какая–то собака уже несколько раз тревожила их по ночам. Кажется, просто собачонка, которая забирается в курятник и сгоняет птиц с насеста. Как–то раз Метью встал среди ночи и слышал, как она опрометью бросилась вон при его приближении. С тех пор минула неделя; он теперь держал в спальне двуствольное ружье. Будет полезно всыпать ей перцу. Метью обулся и натянул поверх пижамы свитер. Зарядив двустволку и прихватив фонарь, он не спеша побрел в направлении курятника.

Ночь выдалась ясной и холодной; в безоблачном небе соревновались в сиянии месяц и широкая дуга Млечного Пути. Вновь раздалось тявканье; нет, не тявканье, а скорее вой. Куры тут явно ни при чем. Очевидно, подает голос полукровка–колли с фермы Марджи. Однако куры тоже вели себя неспокойно: они взбудораженно кудахтали, что среди ночи вселяло большую тревогу, чем гроза с громом. Метью вскинул ружье и шагнул к курятнику.

До его слуха донеслись новые шумы. Завыла еще одна собака, потом — третья, подальше. Послышалось коровье мычанье, а затем отвратительный, душераздирающий звук: то стал вторить общему гвалту осел с фермы мисс Люси, хотя до нее была добрая четверть мили. Эти звуки, при всей их обычности, сейчас вселяли страх: что потревожило сон животных в такую спокойную, безветренную ночь, в самый глухой ее час?

Раздался еще один звук — совсем тихий, но самый неожиданный и потому повергающий в трепет: чириканье птиц, тоже очнувшихся от сна. Сперва заволновалась одна, потом вторая… Не прошло и минуты, а Метью уже казалось, что все птицы острова, перепутав день и ночь, делятся друг с другом своим беспокойством. Встав в проходе среди бамбука, которым был обсажен кухонный дворик, он замер как вкопанный.

Внезапно, сперва легонько содрогнувшись, земля рывком ушла у него из–под ног, подбросила как мячик, а потом дала такого пинка, что он взмыл в воздух, беспомощно растопырив руки…

2

Бамбуковые стебли хлестнули Метью по лицу, и он судорожно вытянул руки, чтобы нащупать хоть какую–то опору. Земная твердь на мгновение утихомирилась, однако последовал новый толчок, от которого даже звезды на ночном небе бросились врассыпную. На сей раз Метью прочно застрял в бамбуке; его левая нога и вся левая половина туловища оказались так плотно зажатыми упругими стволами, что он едва не взвыл от боли.

За первым толчком последовала ошеломленная тишина, от которой зазвенело в ушах. Зато второй сопровождался таким невыносимым гулом, что Метью мигом вспомнил бомбардировку Кана: как и тогда, у него душа ушла в пятки: казалось, что сама планета, сорвавшись с орбиты, беспомощно закувыркалась. Гул угас, но тут же возобновился — при третьем толчке, от которого спасительные бамбуковые стебли рванулись вверх, стараясь обмануть закон притяжения. После этого толчки стали повторяться с удручающей монотонностью: за содроганием земной тверди следовал безумный рев, и так без конца. Один раз в этом сводящем с ума гудении Метью почудился собачий вой, однако он сообразил, что столь ничтожная нота не сумела бы прорваться сквозь похоронный стон раздираемой земли.

Зато вскоре отчетливо донесся иной звук, в не меньшей степени угрожающий сохранности барабанных перепонок. Он возник при откате очередной ударной волны, и Метью понял, что слышит его уже некоторое время, не отдавая себе в этом отчета. То было завывание бури, смешанное с грохотом взбаламученной морской пучины. Новая напасть мигом ворвалась в его уши, наполнив их невыносимым визгом; потом визг стал понемногу ослабевать. Теперь он звучал по–другому — подобно свистку поезда, проскочившего станцию и мчащегося прочь. Стоило свистку умолкнуть, как земля вновь заколебалась; неуемная дрожь сопровождалась безумным ревом — это напоминало оркестровую пьесу, сочиненную дьяволами и исполняемую адским оркестром. Разъяренный ветер едва не выдрал Метью из случайного убежища среди гибких стеблей.

Сколько прошло времени, прежде чем наступило первое затишье? Ему казалось, что удары следовали один за другим на протяжении долгих часов, однако он понимал: полагаться на свои впечатления неразумно. Немыслимая пытка, которой подверглось его тело и слух, полностью вывела из строя способность чувствовать и соображать. Метью припомнил, что слышал, несмотря на грохот и вой, как разлетаются на тысячи мельчайших осколков стекла, однако не мог сообразить, когда это было — в начале или в конце. Ясно было лишь одно: земля перестает содрогаться, уродующая ее агония, сопровождаемая замирающими вдали стонами, подходит к концу. Наступила тишина — тяжелая, истощенная, как бывает после приступа нестерпимой боли. Барабанные перепонки Метью подверглись такому испытанию, что даже треск бамбука, сопровождавший его попытки выбраться на волю и обрести опору под ногами, казался оглушительным.

Однако и теперь, когда он стоял на твердой земле — вспотевший, дрожа от ночного холодка, — что–то вокруг было не так, как прежде. Может, катастрофа нарушила его чувство равновесия? Метью двинулся по тропинке к дому, но тут же споткнулся и едва удержался на ногах. Он в отчаянии задрал голову. Небо казалось безмятежным, его не коснулись перемены: по–прежнему сияли звезды, месяц висел на привычном месте. Метью снова попробовал сделать шаг и понял, в чем дело: ровное прежде место превратилось в подъем; чтобы попасть к теплице, ему нужно было теперь преодолеть склон.

Эта мысль вызвала у него оторопь. Он знал, что только что пережил землетрясение, серию толчков небывалой мощи, уже простился с теплицей и был готов к тому, что увидит свой дом сильно поврежденным. Но чтобы вздыбилась сама земля?..

В его руках не было теперь фонаря (Метью вспомнил, что выключил его, собираясь застать врасплох собачонку, надоедавшую курам) — выронил, схватившись за кусты. Он собрался было найти его, но где там! И, прекратив поиски, побрел назад к дому. Ночь была достаточно светлой, чтобы идти не спотыкаясь. С этого места уже должен быть виден его дом. Метью бросился бежать, но вскоре остановился. Лучше он пойдет медленно.

В свете луны и звезд его глазам предстала куча обломков. Она занимала довольно значительную площадь, зато была совсем низкой. Надо всем возвышалась дверь, почему–то оставшаяся стоять, и торчащая из груды битого кирпича телевизионная антенна. Метью ошарашенно смотрел на то, что осталось от его жилища, и тут произошел новый толчок, сбивший его с ног.

Однако эта судорога не шла в сравнение с предыдущими. За ней последовала другая, еще более слабая: на сей раз он даже выстоял, не упав. Зато теперь он ощутил гораздо более сильный страх, чем когда–либо за эту ночь. Видимо, его рассудок работал теперь лучше. Бамбуковая изгородь спасла ему жизнь; надеяться можно только на нее, иного укрытия у него нет.

Метью поспешил назад и снова залез в заросли. Наломав и погнув немало стеблей, он соорудил себе нечто вроде клетки или гнезда: конечно, не слишком удобно, однако лучше, чем ничего. При следующем подземном ударе гнездо только захрустело, но не поддалось. Метью решил провести здесь остаток ночи. Его часы, лежавшие на столе рядом с кроватью, остались под развалинами. Он не знал толком, который сейчас час, — наверное, где–то между полуночью и четырьмя утра. Земля еще несколько раз содрогнулась, однако толчки были от раза к разу слабее и следовали все реже.

Господи, хорошо, что Джейн далеко отсюда! Миль двести — это более чем достаточно, чтобы не сомневаться в ее безопасности… Чуть позже Метью призадумался и о собственном будущем. У него не было иного достояния, кроме теплицы и дома. Что там говорится в страховом полисе о землетрясениях?.. И все–таки ему повезло: по крайней мере жив. Он похолодел от мысли, что соседей наверняка постигла иная судьба.

Царила полная тишина. Не было слышно даже разбудившего его собачьего лая.

Небо на востоке порозовело, а свет звезд сделался менее ярким. Земля все больше успокаивалась; по ней время от времени пробегала дрожь, однако совсем несильная, можно даже сказать, ласковая. Метью слез со своего насеста и, ежась от холода, стал разминать затекшие суставы.

Дорожка, проходящая мимо теплицы, вела к ферме Марджи. Битое стекло напоминало замерзшее озерцо с плавающими бревнами — осколками от рассыпавшегося в прах дома. Там и сям, подобно плавнику, виднелись раздавленные стебли со следами растекшихся помидоров. Рядом высилась бесформенная куча досок — утром только собирался наполнить эти пятьдесят деревянных поддонов поспевшими помидорами… Метью поспешно отвернулся и заторопился прочь.

Вид того, что осталось от дома Марджи, почему–то произвел на него более сильное впечатление, чем зрелище собственных руин. Впрочем, тут все было так же: дурацкая груда кирпича и каменных блоков, поднимающаяся всего на пару футов над землей. Метью пошел дальше. Вдруг надо кому–то помочь, вытащить кого–нибудь из каменной ловушки? Однако открывшаяся взору картина заставила его забыть об этих надеждах. Ничто в этой куче мусора не напоминало ему былого жилья. Свалка да и только — занавески, черепки от посуды, разломанная мебель, абажур от лампы, распахнутая книга с лежащим на странице осколком черепицы. Еще из кучи торчала человеческая рука. Она тянулась кверху, словно в возмущении или последней мольбе. Рука была белая и принадлежала молодому существу. Наверное, это их дочь, Тесси, — на конец лета была назначена ее свадьба с пареньком из гаража… Метью снова отвернулся и побрел восвояси.

Вернувшись к развалинам собственного жилища и почувствовав страшную усталость и лютый голод, он впился глазами в груду камней и искореженных досок, силясь сообразить, где же кухня. Потом из последних сил вскарабкался на кучу и приметил среди камней верхний край холодильника. Разгреб камни, отбросил несколько досок и принялся расчищать завал перед дверцей. Сперва работа спорилась, но чем глубже Метью проникал, тем становилось труднее, потому что слои делались все более плотными. Дубовую балку стропил, которая застряла как мертвая у самой ручки дверцы, не удалось сдвинуть с места никакими потугами.

Метью выпрямился и утер со лба пот. Голод сделался совершенно нестерпимым — видимо, из–за постигшего его разочарования. Опустив взгляд, он заметил цветную этикетку консервной банки. Извлечь ее из–под обломков было делом нескольких секунд. Консервированные сосиски, давно валявшиеся в доме, — они были по вкусу Джейн, но не ему. Впрочем, сейчас Метью был готов проглотить их сырыми. Он утомленно посмотрел на вожделенную банку. Дело за консервным ножом.

Консервный нож хранился как будто бы в ящике кухонного буфета. Под башмаком как раз хрустнуло зеленое буфетное стекло. Метью нагнулся и стал разрывать мусор, подобно норному псу. Ему попадалось что угодно — столовые ножи, мятая кастрюля, ручка кофейника, кофейная чашечка — целая, вот чудо! — но только не консервный нож. Он продолжал поиски и не успокоился, пока не выкопал еще несколько банок с консервами: фасоль, спаржа, сардины… Фасоль и спаржа полетели в сторону. Зато на банке с сардинами оказалась открывалка.

У него в саду стояли два каменных гриба, когда–то служивших креслами гернсийским ведьмам. Один из них завалился, однако второй остался стоять, хоть и накренился. Метью сел на него и аккуратно вскрыл банку с сардинами. Вынимая рыбешки пальцами одну за другой, он полностью опорожнил банку и выпил все оставшееся в ней масло. Куда бы выбросить пустую жестянку?

Метью по привычке огляделся — он был приверженцем чистоты и всегда старался не привлекать мух. Потом вспомнил руку, торчащую из развалин соседнего дома, и сердито отбросил банку в сторону.

Тем временем совсем рассвело. Теперь можно было оглядеть окрестности. Перед глазами предстала безумная картина: дело было не только в том, что дом и теплица превратились в руины; сама земная поверхность изменила свой профиль: к западу рельеф понижался, к востоку же вздымался. Впервые за все время Метью оценил последствия происшедшего. Бог мой, подумал он, да весь остров, наверное, теперь искорежен! Он увидел стелющийся по земле провод и сообразил, что это линия телефонной связи. Джейн обещала позвонить сегодня утром… Удастся ли ему связаться с ней? Или связь нарушена по всему острову? Скорее всего…

Так или иначе, оставаться здесь не было ни малейшего смысла. Людям, погребенным под развалинами дома Марджи, ничем не помочь; но вдруг помощь понадобится где–то еще? Например, Карвардинам? Подкрепившись сардинами, Метью чувствовал готовность приняться за дело. Видимо, терзавший его голод имел скорее психологические, нежели физические причины; ему потребовалось подкрепить не только тело, но и волю.

Он снова перевел взгляд на руины. Не найдется ли там чего–нибудь, что можно было бы прихватить с собой, — если, конечно, руины согласятся уступить этот предмет? Тут в поле зрения Метью попал один такой свободно валяющийся предмет, и он не смог удержаться от улыбки. То был серебряный кубок, который он получил еще младшим офицером за победу в матче по боксу. Наверное, кубок приглянулся бы грабителям, если только они выжили и сохранили силы грабить; Метью не захотел ни брать его с собой, ни прятать.

Впрочем, прежде чем уйти, он все же поднял с земли нечто полезное — свою двустволку, по–прежнему заряженную. Зачем — он и сам не мог бы ответить, но все же с оружием в руках было спокойнее.

Метью зашагал на восток, туда, где вставало солнце. На склоне холма ему преградили путь вывороченные с корнем деревья. Он забрался на один ствол, потом на другой, и в конце концов оставил препятствие позади. Оголенные корни печально торчали кверху; под ними зияли ямы глубиной в несколько футов. Теперь Метью была видна дорога и развалины двух коттеджей: то же полное разрушение, та же тишина. Солнце уже встало, но птиц не было слышно. Что же с ними произошло? Неужели они все до одной попадали с веток и разбились о землю? А может быть, просто улетели, надеясь найти убежище где–нибудь подальше, на более безопасном берегу? Или умолкли с перепугу?

Дорога оказалась пустынной: землетрясение и не могло застать за рулем много автомобилистов. Когда Метью вышел на асфальт, до его ушей донесся знакомый звук, и он тут же испытал облегчение. Это кричал осел. Мисс Люси держала четырех ослов; у нее всегда были эти животные. Торопясь в школу, Джейн неизменно задерживалась, чтобы покормить их хлебом, печеньем или подпорченными яблоками. Выходит, где–то еще сохранилась жизнь.

От дома Люси тоже не осталось ничего, кроме груды камня, пыли и разного мусора. Метью подошел к развалинам стойла. Рядом с рухнувшим забором валялся дохлый осел; пройдя еще несколько шагов, Метью увидел второй труп. Дальше, на краю поля, сохранилась рощица — терновник, бузина, ива. Протяжное «и–а–а» осла стало громче и жалобнее, стоило ему приметить человека. Несчастное животное лежало с вывернутой ногой; не было сомнений, что она сломана. Метью подошел к ослу и погладил его по голове. Осел уткнулся в него своей длинной мордой, глянул влажным глазом и снова издал хриплый крик. Метью приставил ружейное дуло к его теплой голове, снял предохранитель и спустил курок. В тишине прозвучал оглушительный выстрел.

Метью уже возвращался к дороге, когда снова раздалось пронзительное «и–а–а». Он резко обернулся, не веря собственным ушам. Однако крик доносился на сей раз не из поля, а со стороны рощицы. Приглядевшись, он увидел четвертого осла, беспомощно повисшего на ветвях терновника. Зрелище было настолько потешным, что Метью едва не расхохотался. Перебравшись через канаву, он сунулся в заросли.

Осел не мог шевельнуться, но был цел и невредим. Видимо, его забросило в кусты первым же толчком. Из–за судорожных попыток освободиться он лишь плотнее засел среди колючих сучьев, которые сохранили ему жизнь, подобно тому как стебли бамбука не дали погибнуть Метью. Оставалось всего лишь вытащить осла из колючей западни. Метью взялся было за ветки голыми руками, но только оцарапался, так ничего и не добившись. Тут требовался инструмент — скажем, топор. Наверняка что–нибудь подходящее попадется среди развалин. Метью попятился; осел испуганно вскрикнул. Метью успел узнать животное: это была ослица, та, что посветлее, по кличке Паутинка, — всех четырех ослов назвали именами фей.

— Не тревожься, старушка, — ободрил он ее. — Я сейчас.

Однако поиски не увенчались успехом. Сарай был типичным для Гернси сооружением, сложенным из тяжелых бревен и гранитных глыб; Метью только взмок, но так ничего и не смог обнаружить. Тем временем солнце поднималось все выше. Вскоре начались новые подземные толчки — довольно слабые, но все же заставившие его отбежать подальше от бревен и камней.

Здесь, в поле, он случайно наткнулся на лопату, как видно, не бесхозную — острие было недавно заточено. Метью атаковал крепкие ветви, пользуясь лопатой как топором и не жалея сил. Сперва ослица трепыхалась, но потом, сообразив, что человек желает ей добра, притихла. Работенка оказалась не из легких: ветви пружинили, и лезвие то и дело отскакивало в сторону. Прошло полчаса, а успехов не было никаких. Настало время утереть пот и передохнуть.

Наверное, он взялся не за самое главное. Ведь где–то рядом, возможно, в его помощи нуждаются люди. Разве не глупость — приложить все силы, чтобы освободить какую–то ослицу, всего лишь застрявшую в зарослях? Но тут раздалось отчаянное «и–а–а!», и Метью с удвоенной яростью принялся рубить проклятые ветки.

Он сам не знал, сколько прошло времени… Но вот ослица с его помощью высвободила последнюю ногу из переплетения ветвей и оказалась на свободе, вполне довольная жизнью. Метью потрепал ее по лохматой голове. Паутинка подошла к канаве и нагнула голову, чтобы утолить жажду.

Метью вдруг осознал, что и его мучит жажда. Он колебался; даже при обычных условиях нормальный человек не стал бы пить из канавы, теперь же к прежним источникам загрязнения вполне могли добавиться новые. Однако выхода не было. Он опустился на колени, сложил ладони ковшиком, зачерпнул воду и сделал глубокий глоток.

Пока Метью отдыхал, раздумывая, что предпринять дальше, Паутинка как ни в чем не бывало щипала травку в нескольких ярдах от застреленной подруги. Метью снова испытывал угрызения совести из–за того, что потратил столько времени и сил на глупое животное, в то время как его помощь может понадобиться людям — Карвардинам или Мэг Эшвел и ее детям. Оставалось одно — как можно быстрее добраться до них. Конечно, с ослицей придется расстаться. Он припомнил, как, роясь в развалинах сарая, отбросил в сторону моток веревки; сходив за ним, он сделал петлю, надел ее Паутинке на шею, а противоположный конец привязал к ближайшей иве. Далеко она не уйдет, зато сможет пастись, сколько пожелает.

Вдоль дороги тянулись развалины домов. Метью всякий раз останавливался и кричал, надеясь на отклик. Однако сколько он ни ждал хоть какого–то звука, который стал бы признаком жизни, ответом ему была мертвая тишина. Но ведь при землетрясениях внутри домов иногда остаются живые люди? Впрочем, ему тут же вспомнились могучие удары, следовавшие один за другим всю ночь; не было сомнений, что человек, оказавшийся в ловушке после первого толчка, был обречен на гибель после второго или третьего. Метью посмотрел на небо, в котором вовсю светило солнце. Ему хотелось отыскать там что–то, хотя он сам сперва не осознавал, что именно. Самолеты! Предположим, остров получил смертельный удар, но ведь должна же подоспеть помощь с Большой земли! Он вспомнил телерепортажи о природных катаклизмах и кадры, заснятые с борта вертолета. Вертолетам по крайней мере пора уже появиться… Но их нет — что же это означает? Только одно: опустошение охватило куда большую территорию, чем он сперва предполагал, и судьба маленького островка не столь важна на фоне глобальной катастрофы.

Джейн!.. Могло ли несчастье затронуть Восточный Суссекс? Он покачал головой. Предположим, могло — но не в такой же степени! Здесь, видимо, произошло самое худшее. Дорога была усыпана обломками домов. Среди очередной груды хлама нелепо торчала старческая нога. Метью снова зычно крикнул, уже не надеясь, что ему ответят.

Теперь он понимал, почему посвятил столько усилий вызволению ослицы: видимо, уже тогда чувствовал, что на острове вряд ли найдется другой живой человек, кроме него. Он, конечно, продолжит поиски, однако наверняка никого не найдет. Погибли все!

В это мгновение в траве что–то шевельнулось, и Метью рывком повернул голову. Нет, тут выжили не только он и ослица. Должны были остаться в живых почти все мелкие зверьки. Перед ним появилась жирная крыса. Передохнув немного, она не спеша побрела среди руин.

Его охватило непреодолимое отвращение. Подняв камень, он запустил им в сторону крысы, но промахнулся. Крыса замерла, почесывая брюшко. Метью усмотрел в ее позе вызов. Набрав горсть камней, он принялся обстреливать ее. Крыса юркнула в кучу досок и штукатурки.

В глаза Метью бросилось еще кое–что. Увиденное так же бесстрашно взирало на него, как только что крыса, однако на сей раз Метью почувствовал не раздражение, а ужас и тошноту: его взгляду предстала старческая голова. Глаза и рот старика были широко раскрыты. Позади головы валялось бревно, впереди — кусок штукатурки с пятнами крови. Метью согнулся; его вытошнило, звуки судорожной рвоты вспороли утреннюю тишину. Отмучившись, он поспешил прочь, отворачиваясь, чтобы не видеть больше страшное зрелище.

Лента дороги виднелась только в отдалении, здесь же она была полностью завалена обломками жилищ. Он брел среди битого стекла, обрывков материи, искореженного металла; вот детская игрушечная машинка, вот подставка для шляп, вот викторианский семейный портрет, вот развороченное пианино… От груды расколоченных бутылок несло знакомым духом; здесь, на углу, стоял паб. Метью угодил ногой в рваный картонный ящик, от которого исходил сильнейший запах виски. В ящике не осталось ни одной целой бутылки. Жаль… Он чувствовал, что предпочел бы умеренное опьянение состоянию невыносимой трезвости, в котором приходилось знакомиться с новым миром.

В отдалении показались рухнувшие стены старого монастыря. Метью спустился в канаву, вылез с другой стороны и заковылял по распаханному полю в сторону аэропорта.

Поле было усеяно ямами, а на посадочной полосе, превратившейся в склон холма, зияли уродливые трещины. К одному из ангаров притулился пассажирский «Вайкаунт» с треснувшим звездоносным крылом и расколотым на две половинки фюзеляжем. Метью замер. Для него, как и для большинства островитян, ниточка, связывавшая Гернси с Англией, тянулась в последние годы не столько из гавани, сколько отсюда, из аэропорта. Он понимал, что теперь здесь не сумеет приземлиться ни один самолет. Предположим, ангары можно отстроить, полосу залатать, только к чему это все, если вздыбилась сама земля?

Стоя посреди открытого пространства, он крикнул:

— Есть тут кто–нибудь? Я здесь! Здесь! Есть кто–нибудь живой, кроме меня?

Тишина и безлюдье заставили его умолкнуть и продолжить путь поперек летного поля в сторону Фореста. Здесь тоже стояли дома — вернее, стояли раньше; Метью решил держаться от них в стороне. Ему надо к долине Гуфр, где обитают Карвардины. Обитали… У него не было ни малейшей надежды найти хоть кого–то в живых.

Приблизившись к остаткам дома, он снова был вынужден приняться за работу — растаскивать куски стен, штукатурки, досок, обломки мебели…

Они лежали, пригвожденные к своей развороченной кровати, сжимая друг друга в объятиях, — испуганные первым толчком, прильнули друг к другу и так встретили почти мгновенную смерть. Метью застыл над трупами. Предполагалось, что Карвардины навестят его в воскресенье, чтобы пропустить стаканчик–другой, — это должно было произойти завтра утром… Он не мог просто так бросить их. Наверное, следовало бы вырыть могилу и закопать тела, однако Метью чувствовал себя совершенно обессиленным, к тому же лопата осталась на ферме мисс Люси. И все равно нельзя оставлять их так… Он навалил поверх тел куски штукатурки, чтобы их не было видно.

Куда теперь? К морю? До него было рукой подать, да и необъятный простор, неизменный при любых катаклизмах, сейчас манил к себе с особой силой. Проходя мимо очередного рухнувшего дома, Метью заметил пчел: они беззаботно гудели на солнышке, добывая нектар из цветков на кустарнике, пустившем корни едва ли не на голом камне. Их сонное жужжание напомнило о чайках. В такой близости от моря обычно слышишь их крики. Неужели и они улетели, подобно прочим пернатым? Казалось бы, они–то могут пережить любую катастрофу, просто взмыв в свое родное небо…

Забравшись на последний прибрежный холм, значительно прибавивший в крутизне, и посмотрев в сторону моря, Метью сперва не поверил собственным глазам. Представший его взору пейзаж будто принадлежал другой планете: голое, совершенно дикое пространство, необъятные поля зеленых водорослей, обнажившиеся скалы, влажный песок… Там и сям поблескивали на солнце лужицы.

Где же голубизна моря, где вечные волны? Впереди, под лучами летнего солнца подсыхало оголившееся морское дно.

3

Метью спустился на скалы, которые еще вчера назывались прибрежными. Кое–где еще сохранились небольшие пространства воды (как их лучше назвать — озера или запруды?), однако дно морское, насколько хватало глаз, представлялось песчаной пустыней, раскинувшейся под голубым небом. На юго–востоке поднималась холмистая гряда — остров Джерси; вряд ли он пострадал меньше, чем Гернси. Метью вспомнил ужасный звук — тот самый небывалый вой, внезапно изменивший диапазон. Значит, это был шум отступающего моря, хлынувшего на запад! Еще вчера Гернси был островом — сегодня же дело обстоит иначе. Напрасно Метью напрягал зрение, стремясь разглядеть на севере спасительную кромку моря.

Наконец он отвернулся и побрел обратно. Ноги гудели, в голове стоял звон. Видимо, настала пора чем–нибудь подкрепиться — ведь был уже почти полдень, а рвота опорожнила его желудок, не дав переварить даже жалкие сардины. Однако голод, так терзавший его поутру, сейчас не чувствовался вовсе. Метью охватило чувство, смахивающее на опьянение; он был склонен сейчас рассматривать свое положение со смесью философской умудренности и жалости к себе. Последний оставшийся в живых человек? Робинзон Крузо на планете Земля? Возможно, так оно и есть. Вокруг царила абсолютная тишина, небо оставалось ослепительно голубым и совершенно пустым.

Метью пошел посреди поля, чтобы обогнуть руины, то и дело спотыкаясь, шагая по искореженной почве. Приходилось пользоваться ружьем как тростью, и стволы быстро забились землей. Впрочем, их можно прочистить веточкой… В голову опять полезли горестные мысли о Джейн. Если бы она осталась с ним на острове, то все равно погибла бы, но он по крайней мере сумел бы по–человечески придать ее земле.

Метью тупо уставился на двустволку. Один ствол был опорожнен: он выпустил из него заряд в голову охромевшему ослику, избавив того от дальнейших страданий. Другой был по–прежнему заряжен. Что может быть проще и разумнее? Разве есть хоть малейший смысл в жизни посреди кладбища? На дурацком холме, торчащем посреди пересохшего, безжизненного моря?.. «Хочу покоя», — подумал Метью, разворачивая ружье прикладом в другую сторону.

В это мгновение его слуха достиг слабый звук. Он долетел издалека — возможно, это развалился под собственной тяжестью один из подрубленных под корень домов. Впрочем, первая мысль была иной: снова кричит ослица. Метью вспомнил, что оставил ее привязанной. Освободившись от пут, она могла бы преспокойно пастись на острове все лето.

Зажав двустволку под мышкой, он зашагал в ту сторону, откуда донесся звук, опять пересек летное поле, только на этот раз забирая к западу от первоначального направления. Земля здесь была в таких рытвинах, словно ее месил, как податливую глину, праздный великан. В одном месте зиял огромный провал, в котором свободно мог бы поместиться целый самолет, даже не касаясь краев кончиками крыльев. Крутые склоны провала были усеяны валунами, на дне виднелась вода — наверное, вскрылся источник. Лет через сто, когда все вокруг зарастет травой, а на склонах пустят корни деревья, здесь получится премиленькое местечко.

Потом вдруг послышался плач. Звук был очень тихий, и Метью застыл на месте, прислушиваясь. Наконец плач повторился — слабый и трудноразличимый, зато на этот раз не было сомнений, что он доносится с западной стороны.

— Кто здесь? Крикните, если вам нужна помощь. Подайте голос!

Ответа не было. Метью уже готов был поверить, что стал жертвой галлюцинации. В полном одиночестве это немудрено. Подойдя к очередным руинам, он замедлил шаг. Здесь все было расколочено и переломано, как и повсюду. Неужели среди этой трухи еще может теплиться жизнь?

Однако плач раздался снова, на сей раз громче. Метью заторопился на звук: сначала дальше по дороге, потом за угол. Здесь прежде стояли стена к стене то ли три, то ли четыре дома; теперь от них осталась одна внушительная груда обломков.

Метью снова крикнул:

— Отзовитесь! Иначе я не пойму, где вы!

Голосок был приглушенный, как будто девичий, и доносился откуда–то с заднего двора. Метью двинулся на звук, но крайне осторожно, потому что боялся, что от малейшего его прикосновения все эти обломки рассыплются в прах.

— Мужайтесь! Скоро я вас вытащу!

Ответа не последовало. Уж не было ли это предсмертным криком, последним глотком воздуха перед гибелью? Поднатужившись, Метью отодвинул бревно — и увидел внизу человеческую фигуру. Молоденькая девушка в ночной рубашке в цветочек. Вот оно что, подумал он, — мертвая, как и следовало ожидать. Ночная рубашка была разорвана, в дыру высунулась грудь. Холодная, совершенно холодная плоть… Не может быть, чтобы он слышал только что голос вот этой несчастной. Метью снова принялся разгребать обломки руками, то и дело призывно крича.

Увидев маленькую ногу, он подумал, что снова откопал мертвеца. Однако, прикоснувшись к ноге, почувствовал, что она теплая. Ему даже показалось, что нога вздрогнула. Кусок крыши обрушился на кровать и послужил навесом. Ребенок попал в западню, зато остался жив. Метью принялся разбирать засыпавший его мусор.

— С тобой все в порядке, — бормотал он. — Беспокоиться больше не о чем. Сейчас мы тебя вызволим.

Перед ним был мальчик лет десяти, то и дело терявший сознание. Его волосы и лицо были покрыты густым слоем штукатурки; удивительно, как он умудрялся дышать, да еще звать на помощь. Метью ладонями и рукавом стер штукатурку и наклонился над ребенком. Надо приподнять… Но мальчик вскрикнул от боли:

— Рука…

Его левая рука безжизненно висела. Метью осторожно ощупал ее.

— Все в порядке, дружище, — приободрил он мальчишку.

Боль заставила мальчика полностью очнуться. Он захлопал ресницами и громко застонал.

— Рука немного повреждена, но с этим мы сладим.

Со времен армейской службы Метью не приходилось оказывать медицинскую помощь, и, прежде чем взяться за дело, он немного поразмыслил. Предплечье под прямым углом к плечу, большой палец кверху, ладонь в кулак… Он дернул мальчика за руку; тот поморщился, но не разревелся.

— Вот и отлично! Потерпишь, пока я найду досочки для лубка?

Вокруг валялось полным–полно всевозможных планок. Метью отломал несколько штук необходимой длины и поскреб их о камень, чтобы сделать более гладкой зазубренную сторону. Оторвав несколько полосок от пододеяльника, он привязал планки к сломанной руке. Простыня пошла на перевязку; теперь рука была надежно перебинтована от плеча до кисти. Мальчик терпеливо перенес все эти манипуляции.

— Теперь порядок. Подвесим твою руку — и дело с концом. Как тебя зовут?

— Билли. Билли Таллис. Что случилось? Взрыв?

— Хуже. Землетрясение.

— Неужели? — Глаза мальчика расширились.

Метью подвесил руку Билли у него на груди на тряпке, напоминавшей формой платок. Следовало бы заколоть платок еще в одном месте, но у него не оказалось булавки. Пока сойдет и так.

— Ну, как? — спросил он. — Удобно?

— Да. Где мама и папа? Где Сильвия?

Сильвия — это, наверное, его сестра, мертвая девушка в ночной рубашке.

— Подожди–ка минутку. Я сейчас.

Метью отошел к трупу и, как мог, прикрыл его. Возвратившись к мальчику, он сказал:

— Ты храбро перенес операцию. Но придется проявить храбрость еще раз…

— Они погибли?

— Да.

— Так я и думал. — У него была смуглая мордашка и чуть раскосые карие глазенки. — Я звал их, долго звал, но они все не приходили, и я понял, что их больше нет. Сильное было землетрясение?

Метью взял мальчика на руки и перенес через развалины на открытое место.

— Еще какое сильное! Сильнее, наверное, и не бывало. — Он поставил мальчика на землю. — Можешь стоять? А ходить?

Мальчик кивнул и повернулся к руинам своего дома. Потом снова поднял глаза на Метью:

— Куда мы пойдем?

— Пока не знаю. Не было времени об этом поразмыслить. Ты — единственное живое существо, которое мне пока что удалось разыскать. Так что нас всего двое. Вернее, трое; но третий — это всего лишь ослик.

— С фермы мисс Люси? Который?

— Светло–серый. Паутинка.

— А–а, знаю.

— Я перед уходом привязал ее. Надо, наверное, сходить и посмотреть, как она там. — Метью взглянул на мальчика: тонкая пижама, босые ноги. — Не знаю, сумеем ли мы найти что–нибудь из твоей одежки.

— Мне не холодно.

— Еще успеешь намерзнуться. Посиди–ка здесь и постарайся прийти в себя, а я попробую что–нибудь отыскать.

Под остатками кровати, к которой Билли был пригвожден рухнувшей крышей, Метью нашел его домашние тапочки, а еще через минуту — один ботинок. Разыскивая для него пару, он приподнял край расщепленной двери и обнаружил мертвого мужчину с изуродованным лицом; все вокруг было забрызгано кровью. Рядом виднелся еще один труп.

Из–за спины донесся голос Билли:

— Может быть, помочь?

Торопливо опустив дверь, Метью крикнул:

— Нет, уже иду.

Он прихватил одеяла с кровати Билли, левую тапочку и правый ботинок. Мальчик обулся.

— Так все же лучше, чем босиком. Одно из одеял набросим на тебя, как плащ, а другие я понесу в руках. Еще пригодятся.

— Где мы проведем ночь?

— Пока не знаю. Где–нибудь на открытом месте. Во–первых, нам не найти ни одной сохранившейся крыши, а во–вторых, могут быть новые толчки. — Метью потрепал мальчика по голове. — Тебе предстоит провести несколько дней в суровой обстановке.

— Я не возражаю, — простодушно ответил Билли. — В августе меня хотели отправить в скаутский лагерь.

— Вот видишь, — подхватил Метью, — ты как раз угодил в похожую обстановку. Пошли!

Они направились к ферме мисс Люси. Метью время от времени призывно кричал, Билли вторил ему. Метью тревожился, какой будет его реакция на зрелище смерти, но когда их взору предстал труп мужчины, лишь немного засыпанный обломками рухнувшего дома, Билли отнесся к этому зрелищу достаточно спокойно. Тем не менее Метью позаботился, чтобы они обошли стороной то место, где из деревянной трухи торчала жуткая мертвая голова.

Завидя людей, Паутинка издала призывное «и–а–а». Билли подбежал к ней и обнял здоровой рукой за голову.

— Наверное, она думала, что я что–нибудь ей принесу. Раньше я часто так делал.

Метью невольно вспомнил о Джейн и заставил себя улыбнуться.

— Обязательно чем–нибудь ее угостим. Останься с ней, пригляди, чтобы она не отвязалась. Я ненадолго отлучусь за провизией — и для нас, и для нее.

— А мне нельзя с вами?

— Не сейчас. Ей будет веселее в твоем обществе.

Уходя, Метью слышал, как мальчик воркует с ослицей.

Предстояло поразмыслить о будущем. Они не могут оставаться в поле в обществе трех дохлых ослов, тратить же драгоценную энергию на предание их земле у Метью не было ни малейшего желания. Их окружали одни трупы; пройдет совсем немного времени — и воздух вокруг наполнится запахом гниения. Ни у него, ни тем более у мальчонки со сломанной рукой не было иного способа бороться с этой бедой, кроме отступления. Придется им разбить лагерь где–нибудь в сторонке, но достаточно близко от источников еды. Еда — вот что необходимо прежде всего.

Магазинчик в конце улицы!.. Вздыбившаяся земная твердь образовала гребень высотой в пять–шесть футов, из которого торчал платан с оголенными корнями. Метью подошел к злополучному дереву; кучи битого кирпича и разнообразного мусора отмечали места, где вчера стояли мирные коттеджи. Где–то там, за ними, должен быть тот самый магазинчик.

Начатый им труд был тяжелым и сперва как будто бы неблагодарным; однако мало–помалу ему стала улыбаться удача. Он наткнулся на остатки посудной секции и нашарил пару целых кастрюль. Большие упаковки со спичками оказались безнадежно испорченными, однако примерно с дюжину маленьких коробков сохранилось в нормальном состоянии. Следующей добычей был кухонный нож и алюминиевый черпак. Дальше ожидала поистине блестящая находка: консервный нож, да не простой, а из тех, которые крепятся на стене кухни, где все продумано с целью экономить затраты труда хозяйки; Метью даже удивился, что миссис Триквемин приобрела столь современное приспособление. Так или иначе, с помощью этой штуковины можно в два счета вскрывать консервные банки. Теперь дело за малым — за собственно банками.

Еще до банок он нашел саму миссис Триквемин. На ее лице застыло удивленное выражение — впрочем, самое для нее привычное. Казалось, она вот–вот откроет рот и скажет: «О, мистер Коттер! Чем я могу вас побаловать сегодня утром?» Нижняя часть туловища пожилой женщины покоилась под тяжелыми каменными блоками. Метью закрыл ее лицо тряпками и продолжил поиски.

Нежданно–негаданно он наткнулся на настоящую сокровищницу: то было подлинное месторождение банок всех форм и размеров, погребенных под полкой, с которой они посыпались от первого толчка. Почти все были помяты, а некоторые даже лопнули, забрызгав все вокруг томатной пастой, фруктовым сиропом, консервированными персиками, концентрированными супами и чем–то еще, не поддающимся определению. Однако многое сохранилось в относительной целости. Метью стал охапками таскать консервы к тому месту, где уже лежали первые его сокровища — кастрюли. Обнаруженные припасы могли обеспечить ему и мальчику сытое существование по крайней мере на несколько недель.

Скоро он наткнулся на большой прямоугольный предмет — искореженную морозилку. Взору предстала лужа, бывшая совсем недавно мороженым различных сортов. Мальчик был бы рад мороженому; когда теперь ему придется им полакомиться? Может статься, что уже никогда. Впервые за все время Метью задумался о долговременных аспектах выживания. Самолеты так и не появились. Жизнь сулила немалые трудности — о, еще какие!

Метью откопал мороженые мясные и овощные продукты в целлофане. Их можно съесть сразу, а консервы отложить на потом. Главная задача — откопать за ближайшие дни как можно больше банок, а потом убраться подальше от развалин и переждать, пока похороненные под руинами тела не смешаются с очистительной землей. Сколько времени это займет? Несколько недель? Несколько месяцев? Во всяком случае, после этого можно будет снова приступить к разработке месторождений.

Хорошо, но что будет через год, через несколько лет? В полях зреет урожай. Можно сажать картофель. Или разыскать кукурузу и заняться ее возделыванием. Возникнут трудности с белками… Метью мигом смекнул, что это будут не просто трудности, а колоссальные проблемы: ведь не осталось ни скота, ни рыбы — море–то отступило… Правда, могли выжить кролики — ведь выжили крысы… Он сморщился от брезгливости и постарался выкинуть малоприятные мысли из головы. Лучше сосредоточиться на настоящем — будущее позаботится о себе само.

Осколки стекла и раздавленные конфеты подсказали ему, что цель близка. Углубив раскопки, он набрел на шоколад и подобрал для Билли несколько плиток. Вскоре ему попался ветхий мешок, в который можно было сложить все найденные сокровища. Метью облегченно вздохнул, но спустя секунду вспомнил, сколько всего для жизни им еще недостает. Он набил мешок и забросил его на спину.

В поле они с Билли сложили из кирпича подобие кухни, насобирали хворосту и развели огонь. В одной из кастрюль Метью сварил суп из мяса, гороха и сладкой кукурузы. Когда варево было готово, отлил немного в другую кастрюлю, отнес ненадолго в канаву, чтобы охладить, а потом подал Билли, вручив ему вместо ложки черпак.

— Ну и как на вкус? Съедобно?

— Очень даже.

— Рука не беспокоит?

— Побаливает, только чуть–чуть. — Мальчик указал на что–то пальцем. — Глядите!

По траве кралась в их сторону белая кошка, как видно, привлеченная запахом пищи. Подойдя к Метью, она выгнула спину и потерлась об его ногу. Домашняя, добродушная кошка, привыкшая, чтобы ее баловали и ублажали. Билли протянул ей кусочек мяса; она подбежала к нему, понюхала и аккуратно взяла мясо из его пальцев.

— Выходит, кое–кто все–таки выжил, — молвил Билли.

— Кое–кто. Не думаю, что очень многие.

— А люди?

— Маловероятно. Собаки и кошки еще могли оказаться вне построек, когда началось землетрясение. Кроме того, чем меньше животное размером, тем вероятнее, что оно не поплатилось переломанными костями.

Билли доел свою порцию.

— Боюсь, что не смогу предложить тебе на десерт пудинг, — вздохнул Метью. — Вот это сойдет?

Он извлек из кармана шоколадку и с удовольствием увидел, какой радостью осветилось мальчишеское лицо.

— Вот спасибо! Можно предложить немножко Паутинке?

— Если хочешь — предложи, только немного. Скорее всего ты теперь не скоро сможешь снова полакомиться сладостями.

Метью налил немного супу себе. Кушанье оказалось не таким уж скверным, хотя сладкая кукуруза разварилась не до конца. В кастрюле осталось мясо, и он отложил его для кошки. Кошка, урча от наслаждения, принялась за угощение. Если выжила одна кошка, то найдутся и другие. Конечно, они одичают, зато размножатся. Кошка — не такой уж завидный источник протеина, но это все–таки лучше, чем омерзительные крысы. Кроме того, можно охотиться на ежей — цыгане, кажется, запекают их в глине.

Метью уже поднялся, собираясь идти к канаве мыть посуду, когда земля снова резко ушла у него из–под ног. Он услышал крик Билли и увидел его лежащим на земле. Пока он бежал к нему, последовал новый толчок, и Метью предпочел плюхнуться наземь рядом с мальчиком.

— Моя рука… — пожаловался Билли с искаженным болью лицом. — Кажется, с ней все в порядке, но я не уверен…

— Дай погляжу. — Метью осторожно пощупал руку. Лубок был на месте. — Возьми–ка еще шоколадку — глядишь, и полегчает.

Земная твердь утихомирилась. Метью помог мальчику подняться.

— Землетрясения теперь будут всегда? — спросил Билли.

— После главного некоторое время продолжаются слабые толчки — надо же земле успокоиться. Так что приготовься падать только на здоровую руку.

Разговоры с мальчиком помогали и самому Метью. Как только земля принималась дрожать заново, его охватывал безотчетный страх. Если бы не присутствие Билли, его бы вовсе парализовало от ужаса. В такие минуты оставалось одно желание — сжаться в комок, закрыть глаза и уши и все забыть.

Мальчик всхлипывал, всем хрупким тельцем содрогаясь от сдерживаемых рыданий.

Метью обнял его за плечи:

— Боль скоро утихнет. Почему ты не ешь шоколадку?

— Дело не в этом…

— А в чем же?

— Кошка…

Метью огляделся, но не увидел на траве ничего, кроме кусочков мяса из супа.

— Что — кошка? — не понял он.

Рыдания не прекращались. Метью никак не удавалось разобрать, что бормочет Билли.

— Ладно, не расстраивайся…

— Она убежала… Я думал, она останется с нами, а она убежала. Мне так хотелось, чтобы она осталась!

Дело было, конечно, не в кошке, а в его родителях и сестре; Билли оплакивал все те ужасные события, которые произошли с тех пор, как он мирно улегся спать вчера вечером.

— Еще вернется, — попытался успокоить его Метью. — Она просто струхнула, только и всего. Я тоже испугался. Не волнуйся. Пройдет немного времени, и она вернется.

Билли по–прежнему рыдал; Метью беспомощно застыл с ним рядом. У него внутри все сжалось — унизительное чувство, с которым нельзя было ничего поделать. То ли дело Билли — ему можно позавидовать.

Ближе к вечеру Метью занялся лагерем. Необходимость оставаться на открытом месте вступила в противоречие со страхом пространства. Выяснилось, что человеку во что бы то ни стало надо где–то приткнуться, забиться в угол, найти спасительную опору. Метью остановил выбор на участке с краю поля, на горке. От изгороди почти ничего не осталось, но поблизости возвышался внушительный валун, отмечавший угол поля, и он рождал иллюзию хоть какой–то надежности. Вдоль бывшей изгороди тянулась канава с водой. Метью отправился вдоль нее и выяснил, что неподалеку из–под земли бьет ключ — самый надежный источник питьевой воды.

Ему удалось вытащить из собственного гаража большой кусок непромокаемого брезента. Брезент оказался задубелым и покоробившимся, однако он по крайней мере сможет защитить от дождя. Впрочем, дождь им пока не грозил: денек выдался спокойным и солнечным, как и подобает в начале лета. Метью привязал края брезента к забитым в землю кольям, устроив навес, вместо стен же приспособил одеяла. Получилось неуклюжее подобие палатки, в которой им будет не так уж плохо на пару. Используя Паутинку как вьючное животное, он привез в лагерь два матраса, раскопанных на руинах дома, принадлежавшего мисс Люси. В процессе раскопок наткнулся на тело самой хозяйки и, накрыв его, отметил место вертикально поставленной доской. Придется и впредь поступать так же, чтобы не тревожить трупы, занимаясь дальнейшими раскопками.

Наступили сумерки. Небо оставалось по–прежнему безоблачным. Метью снова сварил густой суп из припасов, найденных в разбитом морозильнике, а на десерт вскрыл банку консервированных персиков. К тому времени в их распоряжении были и нормальные ложки; запас необходимых предметов постепенно разрастался. Метью с радостью выпил бы кофе, однако кофе среди их сокровищ пока не завелся. Еще бы покурить! Не то чтобы он заядлый курильщик, но сигаретка пришлась бы сейчас как нельзя кстати.

Палатка стояла выходом на юг. Когда лагерь был разбит, наступила кромешная тьма, и оставалось только любоваться на звездное небо. На горизонте пылало зарево. Где это, во Франции? Охваченный пожаром город или новый вулкан? Второе предположение представлялось более вероятным. На острове по крайней мере не возникло никаких пожаров — потому, наверное, что следовавшие один за другим толчки погасили все очаги возможного возгорания.

— Как ты себя чувствуешь, Билли? — осведомился Метью.

— Хорошо, мистер Коттер. — Мальчик запнулся. — Она так и не вернулась?

— Кошка? Дай ей еще немного времени. Мы ее найдем, вот увидишь. А теперь спи, Билли.

Самому Метью долго не удавалось уснуть. Воодушевление, охватившее его благодаря встрече с мальчиком и необходимости заботиться о нем, сейчас, в темноте, улетучилось. Ощущая полный упадок сил, он растерянно смотрел на зарево, охватившее горизонт на юге. Зарево то усиливалось, то ослабевало. Пламя, бушующее в жерле вулкана, отбрасывало бы схожий отблеск, подумал он, — как, впрочем, и объятый пожаром город. Метью попробовал отыскать в душе чувство сострадания ко всем остальным людям, к миллионам, которые уже погибли или все еще испытывали страдания, однако попытка не удалась. Он не мог представить себе реальных лиц… Впрочем, мог. Одно лицо.

Стоило ему провалиться в забытье, как начал сниться сон. Он снова пережил недавний ужас: и дрожь земли, и зрелище рассыпающихся в пыль кирпичей, и оглушительный стон отступающего моря. Однако все прочие звуки перекрывал голос Джейн… Метью заворочался и заставил себя проснуться. По его телу тек пот, земля же и вправду колебалась, но несильно; к такой остаточной дрожи они уже успели привыкнуть. Билли спал.

Метью очень долго не мог уснуть: он лежал с открытыми глазами, вспоминая тщетный зов дочери.

4

Рано поутру произошел мощный толчок, разбудивший обоих. Земля ходила ходуном на протяжении секунд тридцати, и Паутинка уже отчаянно голосила в поле неподалеку от палатки. Метью схватил мальчика за руку:

— Ничего, ничего, сынок. Ерунда! Видишь, все кончилось. Темнота только начала рассеиваться, но и в этом сумеречном свете было видно, как побелело детское личико.

— Я уже думал, что все начинается снова, — признался мальчик.

— Куда там! Все кончено. Видишь? Как твоя рука?

— Не двигается. А так — ничего.

— Вот и славно. — Метью выбрался из–под одеяла. — Так, раз будильник прозвенел, не грех размяться. Сперва я приготовлю завтрак, а потом отправлюсь за добычей. За ближайший день–два надо будет набрать как можно больше еды.

Билли рывком сел:

— И я с вами.

— Это ни к чему.

— Но мне очень хочется. — Он помялся. — Мне так не нравится оставаться одному!

— Тут ты прав. Кстати, сможешь умыться одной рукой?

На ночь Метью убрал растопку — хворост и обрывки бумаги — под навес; теперь он вытащил все это наружу и развел огонь. Луна в небе бледнела на глазах, звезды и вовсе пропали. С востока дул легкий ветерок. Ослица, придя в себя, спокойно щипала покрытую росой траву. Метью открыл банку свиных сосисок и разогрел еду на костре. Поддевая сосиски веточками, они с грехом пополам позавтракали.

Метью припомнил последний званый ужин, на котором ему довелось побывать: крохотные колбаски на палочках размером с зубочистку, подаваемые гостям закуски на серебряном блюде, атмосферу язвительного зубоскальства и безвкусной роскоши. Неужели с тех пор минуло всего десять дней? Он был готов поклясться, что куда больше.

Они перегнали Паутинку на новый участок — здесь выросла высокая трава, совсем готовая под покос, — и отправились на промысел Первой целью, которую избрал себе Метью, был Сент–Питер–Порт. Город наверняка лежал в руинах, однако тамошние магазины смогут обеспечить всем необходимым — стоит только до них добраться. Поразмыслив, по какой дороге было бы лучше всего подойти к городу, он остановился на южном направлении. Здесь можно передвигаться по открытому пространству, не перелезая через развалины, а потом попасть прямиком в центр. Главные объекты: аптека, инструменты, продовольствие, обувь. Набрать как можно больше всего и спрятать. А потом пригнать Паутинку и навьючить ее всем этим добром.

Проходя мимо разрушенного жилья, они, как и накануне, звали живых, уже ни на что не надеясь. Попались три собаки и две кошки, однако вчерашней они так и не встретили. Кое–где взору представали странные картины: то устоявшая стена высотой в восемь футов, то совершенно целый телевизор, почему–то оказавшийся на верхушке пирамиды из обломков жилья. Порой приходилось отворачиваться: в одном месте они увидели труп мужчины, который успел наполовину высунуться из окна, прежде чем его придавило рухнувшей рамой; в другом — попалась окровавленная рука, валяющаяся посреди дороги, подобно отломившемуся от ветки сучку. Потом они наткнулись на ребенка: сперва показалось, что тело его нетронуто, но, подойдя ближе, они увидели, что ночью здесь побывали крысы. Метью отвернулся, с трудом поборов тошноту, и заставил мальчика глядеть в другую сторону.

Они отклонились от маршрута, чтобы наведаться к Мэг Эшвел. Ее дом, окруженный пышным садом, стоял в небольшом овраге. Теперь аккуратную лужайку перед фасадом прорезала трещина; дом развалился пополам. Разрушение было таким безжалостным, что искать под развалинами живых не имело никакого смысла. Постояв немного перед остатками дома, Метью раздумал кричать.

— Тут жили ваши знакомые, мистер Копер? — не вытерпел Билли.

— Да. — Он попятился, не желая нарушать тишину. — Пойдем.

Они поднялись на холм. Улицу Форт–Роуд с обеих сторон обрамляли завалы битого кирпича. Отсюда открывался самый живописный вид: справа лежал Форт–Джордж, поросший лесом, а впереди — морская гладь, из которой поднимались острова помельче — Херм, Джету, Сарк; в хорошую погоду можно было увидеть и сверкающие на солнце скалы острова Олдерни. Внизу террасами спускался к морю город.

Первым делом Метью разглядел острова. Они остались на прежних местах, только теперь это были не острова: их окружала не вода, а камни, песок, водоросли. На середине пролива Расселла лежал на вздыбившейся отмели грузовой корабль с пробоиной в борту. Рядом с пристанью выделялся замок Корнет, от которого осталось лишь несколько кусочков стены, словно зубы, чудом сохранившиеся во рту черепа. Еще ближе…

Метью был готов к зрелищу полного разрушения, даже пустыни из кирпича и каменной пыли, однако реальность оказалась еще страшнее. От города вообще ничего не осталось. Там, где недавно стояли дома и магазины, теперь была только земля и камень, словно Метью и Билли перенеслись в доисторическую эпоху. Угадывалась лишь линия причала; неподалеку торчал остов портового крана. Приглядевшись, Метью увидел, что дно пролива густо усеяно всяческими обломками. Прежде он видел руины; теперь же ему довелось познакомиться с новой картиной: город был буквально стерт с лица земли.

Стоявший бок о бок с ним Билли спросил ровным голосом:

— Как это получилось?

— Это все море.

— Море?

— Оно обрушилось, как гигантская стена, — ответил Метью скорее самому себе. — Как таранящая стена, сметающая все на своем пути. Боже мой! А я — то думал, что тут могли заняться пожары!..

Они молча смотрели вниз. Отчетливо прослеживался путь приливной волны, слизнувшей город с прибрежных холмов и устремившейся дальше к северу. От Сент–Семпсона тоже наверняка ничего не осталось, как и вообще от всей северной оконечности острова.

— Вы собираетесь спускаться, мистер Коттер? — осведомился Билли.

Метью покачал головой:

— Во всяком случае, не сейчас.

Однако он никак не мог оторвать взгляд от страшной картины, пытаясь совместить то, что осталось в его памяти, с новой реальностью.

Билли оглянулся и неожиданно позвал:

— Мистер Коттер!

— Да, Билли?

— Человек!

Метью тотчас обернулся. До приближающейся фигуры оставалось не более пятидесяти футов. Это был мужчина лет шестидесяти, однако вид его был настолько плачевен, что о возрасте трудно было судить с какой–либо определенностью. Он был бос и грязен, на нем болталась всего лишь драная и покрытая пятнами красная пижама. Длинное худое лицо напоминало один сплошной синяк, волосы были густо припудрены пылью. Руки его были исцарапаны и все еще кровоточили. Но самое поразительное было в другом: человек приближался к ним, словно не замечая их присутствия.

Метью подумал было, что незнакомец ослеп, но потом заметил, что тот уверенно шагает по неровной дороге.

— Выходит, вы тоже выжили! — окликнул он. — Откуда вы?

Человек ничего не ответил. Оказалось, что он идет не к мужчине с мальчиком, а к обрыву над уничтоженным городом. Остановившись, незнакомец устремил взор на оголившиеся склоны.

— На них обратил взгляд Господь! — Вполне нормальный голос; говоривший был, несомненно, образованным человеком. — Святые и пророки обращались к ним с предостережениями, однако ими пренебрегли. Тогда посреди ночи Господь взглянул на несчастных и зарыдал от их неправедности. Слезы Его были подобны ударам молнии, вздохи же пронеслись как ураганы.

— Как видно, вам здорово досталось, — сказал Метью. — Вы хоть ели что–нибудь с тех пор? Пойдемте–ка с нами, мы вас накормим.

Он подошел к незнакомцу и прикоснулся к его руке. Однако тот по–прежнему изучал картину чудовищного опустошения.

— Вон там! — молвил он. — Там они и жили. Ели, пили, лгали, мошенничали, плясали, играли, развратничали. И в какую–то секунду, стоило Создателю только моргнуть, их смело с лика земли.

— Вам бы перекусить, — воззвал Метью к его благоразумию. — Пойдемте с нами.

Он взял несчастного за руку, собираясь повести за собой. Но тот вырвался и впервые взглянул на Метью:

— Почему же Он пощадил меня? Я тоже лгал и мошенничал. Я вожделел, обжирался, богохульствовал. Почему же страшная месть минула меня?

Отвратительнее всего было не безумие, а именно одержимость. Впрочем, возможно, это и есть истинное сумасшествие. Только зачем такая мелодраматичность, зачем дурное позерство, звенящее в голосе? «Я ничего не могу для него сделать, — подумал Метью. — А быть с ним рядом вредно для мальчишки».

— Пора возвращаться, Билли, — произнес он. — Нам здесь нечего делать.

Билли, который и так все это время испуганно пятился, согласно кивнул. Они зашагали было назад, но незнакомец окликнул их:

— Подождите!

Метью обернулся. Человек шагнул к ним:

— Я должен покаяться в своих грехах! Пока Господь снова не обратил на нас свой взор, я должен покаяться.

— Кайтесь перед самим Господом, — посоветовал Метью. — Я не священник.

Он тронул Билли за плечо, и они пошли дальше. За их спинами послышался шорох камней: человек преследовал их.

— Слушайте, — настаивал он. — Слушайте! Я богохульствовал. Я поминал Господа нашего всуе. Я мошенничал. Занимаясь в Англии бизнесом, я клал в собственный карман деньги, причитавшиеся компании, акционерам. Я пил, я вожделел женского тела…

Он брел шагах в десяти позади, упрямо взывая к ним. Метью остановился, безумец тоже.

— Замолчите, — сказал Метью. — Мы не желаем этого слушать. Идите прочь и ищите покоя наедине с самим собой.

Метью ускорил шаг, увлекая за собой Билли. Однако безумец не унимался.

— Нет, вы будете слушать! — Теперь голос звучал не только мелодраматически, но и раздраженно. — Вы обязаны выслушать меня, чтобы душа моя смогла обрести спасение. Ведь я был отъявленным грешником, таким же, как и все те, кто пал от божественного гнева. Я знал одну женщину… Сейчас она мертва, как и все прочие. Рот ее был что мед, и груди — что мягкие зрелые плоды. Она взглянула на меня, и я испытал соблазн…

Метью остановился и подобрал с дороги камень.

— Пойдите прочь! — прикрикнул он. — Уймитесь. Я не шучу!

Безумец бесстрашно воззрился на Метью и захохотал:

— Вам придется меня выслушать. Сперва я был единственным, кто спасся, но теперь появились вы с мальчишкой. Вы выслушаете исповедь о моих грехах, а мальчик донесет мое послание до грядущих поколений. О, как я вожделел эту женщину! И вот ночью…

Метью запустил в него камнем, но промахнулся. Одержимый снова захохотал. Тогда Метью набрал целую горсть камней и принялся швырять их один за другим, все больше свирепея и чувствуя потребность искалечить надоедливого безумца, а то и прикончить его. Камни ударялись о туловище мужчины, но он по–прежнему покатывался со смеху. Наконец камень попал ему в щеку, и смех прекратился. Незнакомец поднес руку к лицу; между его пальцами проступила кровь. Теперь он стоял как вкопанный, пялясь на неуступчивых смертных.

— Лучше оставьте нас в покое, — предупредил его Метью.

Сказав это, он устремился дальше, волоча за собой Билли. Шаги позади утихли. Забравшись на вершину холма, Метью оглянулся. Человек остался неподвижно стоять на прежнем месте.

— Он сумасшедший, да? — робко спросил Билли.

Метью уже успел проникнуться отвращением к самому себе. Он понятия не имел, как обуздывать безумцев в мире, уничтоженном до основания; с другой стороны, стоило им натолкнуться на человека — возможно, единственного, кто, помимо них, пережил катаклизм, — и он принялся метать в него камни. Самым постыдным было воспоминание о радости, охватившей его при виде чужой крови.

— Да, не в своем уме. Но, как ты понимаешь, нашей вины в этом нет. Думаю, несчастный оказался в ловушке и еле выбрался. Теперь он сам не свой.

— Здорово вы его отогнали, — удовлетворенно сказал Билли. — Последним камушком задели по–настоящему!

Метью захотелось ответить мальчику, объясниться, но он не сумел отыскать нужных слов. Впрочем, нужно ли объясняться? Разве не уподобился бы он тогда человеку, застывшему на краю обрыва? Не хватало только по примеру несчастного безумца изливать свои душевные муки на не желающую слушать и не стремящуюся понять аудиторию.

— Пойдем в Сент–Мартин, Билли. Там есть аптека. Я немного покопаюсь и посмотрю, чем можно поживиться. Еще там есть магазин инструментов и несколько продовольственных лавок. Вряд ли мы увидим такое же опустошение, как в Сент–Питер–Порте. Да и до нашего лагеря оттуда не так далеко.

— Значит, у нас лагерь, мистер Коттер? — Билли запнулся. — Может, сложить у палатки кучу камней — на случай, если он туда доберется?

— Нет, — ответил Метью. — Не думаю, что они понадобятся.

Вскоре они увидели издали кучку людей. Метью с Билли поднимались из долины Хабитс, а незнакомцы находились в Ла–Белльез. Их было примерно полдюжины: двое рылись в куче обломков, остальные неподвижно стояли поблизости. Один из них приметил Метью и его спутника и приветственно помахал им рукой.

Билли вцепился в руку Метью:

— Это не опасно?

— Опасно?..

— Они не могут оказаться сумасшедшими, как тот?

— Не думаю.

Как прореагировал на появление людей он сам? С того момента, как он нашел Билли, в его подсознании поселилось ощущение, что кое–кто все–таки выжил. В этом чувстве крылась надежда, защита от одинокого беспросветного будущего. После встречи с безумцем на краю обрыва надежда переросла в уверенность. Они — не единственные, кто пережил катастрофу, со временем неминуемы встречи с другими людьми; у него будет с кем жить бок о бок, работать, на чьи плечи переложить часть ответственности за мальчика. Теперь надежда, уверенность воплотились в реальность. Почему же он не радуется? Шагая вместе с Билли по направлению к соплеменникам, Метью чувствовал уколы беспокойства, еще не будучи в состоянии объяснить самому себе их причину.

Завидя новичков, двое производивших раскопки отвлеклись от своего занятия. Всего в группе оказалось семеро человек. Женщин было три: темноволосая особа лет шестидесяти с отталкивающей внешностью, пухлая дурашливая блондинка лет двадцати с небольшим и девочка на год–два младше Билли. Если не брать в расчет синяки и ссадины, все трое выглядели вполне здоровыми. Из четырех мужчин один был совсем стар, один — примерно в возрасте Метью, остальным на вид было лет по двадцать пять. Один из молодых людей, тощий кудрявый блондин, сидел пригорюнившись, вытянув вперед перевязанную ногу. Голова старика была обмотана рваной тряпкой; его зубы выбивали лихорадочную дробь. Ровесник Метью как будто обошелся без серьезных ранений, однако он выглядел рассеянным, и его вроде бы подташнивало. Зато второй из молодых людей кипел энергией. Все остальные были наряжены в разноцветное тряпье, не всегда подходившее по размеру; на этом же был синий комбинезон, который, несмотря на пятна и пыль, придавал ему солидности, а обут он был в высокие кожаные сапоги. Смерив Метью и мальчика задумчивым взглядом, он протянул им руку. Метью ответил ему рукопожатием.

— Меня зовут Миллер, Джо Миллер, — представился молодой человек.

— Метью Коттер. Мальчика зовут Билли Таллис.

Миллер потрепал Билли по волосам:

— Привет, Билли! У тебя непорядок с рукой?

— Сломал при землетрясении. Мистер Коттер помог мне.

— Молодец мистер Коттер. — Миллер обернулся к Метью. — Нам очень кстати полезные люди. От этой шайки нет никакого проку.

У него были длинные, густые волосы; подбородок зарос синей щетиной. Он был крепок и красив, хотя ничем особенным не отличался; в его серых глазах Метью прочел спокойную уверенность.

— Я рад любому, кто способен оказать помощь.

У каждого времени — свои герои. Миллер был в этой кучке счастливчиков несомненным лидером. Он сам прекрасно сознавал это и стремился подкрепить свое положение: в его голосе звучала самоуверенность и вызов чужаку.

— Не знаете, остался ли еще кто–нибудь? — спросил Метью.

— Вы имеете в виду, в живых? Пока не видел. А вы?

— Всего одного, да и тот… ну, в общем, не в себе.

— Свихнулся? — Миллер перевел укоризненный взгляд на своих спутников. — Как и большинство здесь. Их мозги еще не пришли в порядок после встряски. Видели город?

— Только что, — кивнул Метью.

— Как только мне удалось выбраться, я направился прямиком туда. Ну и зрелище! И Сент–Семпсон не лучше. Тут единственный приличный торговый центр, от которого хоть что–то осталось.

— Именно поэтому мы сюда и пришли, — молвил Метью. — Меня особенно интересовала аптека.

— Да вы, я погляжу, сообразительный народ. — Миллер закусил толстую нижнюю губу. — Мне это и в голову не пришло: охотимся за едой и за одеждой. Но вы правы, надо подумать о лекарствах, о бинтах… Побыстрее бы откопать все это, пока не зарядил дождь. — Он посмотрел на Метью в упор. — Где вы провели ночь?

— Мы установили палатку прямо в поле, недалеко от моего дома. Это в Сент–Эндрю.

— А мы расположились неподалеку от Сент–Бей. — Он скорчил гримасу. — Тоже хорошенькое теперь местечко, можете себе представить… Но по крайней мере близко отсюда, да и вонь не должна туда долетать. Вам бы лучше перебраться к нам.

Молодой человек обладал природным умом или во всяком случае сообразительностью. Метью кивнул в знак согласия.

— Еще у нас есть ослик, — вставил Билли.

— Вот это да! — Миллер взглянул на Метью. — Живой и невредимый?

— Да. Правда, не первой молодости. Одна из ослиц мисс Люси.

— Главное, что на четырех ногах! Я углядел несколько живых коров, но все они увечные, долго не протянут. Мамаша Латрон, — он кивнул в сторону старухи, — утверждает, что видела одну корову спокойно пасущейся, но ей видятся к тому же и ангелы, а также Иисус Христос в силе и славе своей… Вот что я вам скажу: мы прямо сейчас пойдем за вашей животиной, прежде чем ее там пристукнут.

— Кто же ее пристукнет?

— Мало ли кто! А останется невредимой — так забредет куда–нибудь. Кстати, вы нагрузите на нее свое добро. — Миллер подозвал ровесника Метью. — Гарри, последи за остальными, пока мы не вернемся. Мне не терпится самому взглянуть, сколько всего им удалось добыть.

— Можешь остаться здесь, если хочешь, Билли, — предложил Метью.

— Лучше я пойду с вами, мистер Коттер.

Миллер дружески потрепал мальчика по подбородку:

— Оставайся, присмотришь здесь за малышкой Менди. Надо же ей хоть с кем–нибудь играть. — Мальчик все еще колебался. — Давай–давай, парень. Делай, как тебе говорят.

Билли вопросительно посмотрел на Метью; тот поощрительно кивнул. Миллер и Метью зашагали прочь. Дети застыли друг против друга в нерешительности.

— Юное поколение, — произнес Миллер. — Я люблю детей, особенно когда они послушные. Кроме того, они нам понадобятся.

— Значит, вам не чуждо долговременное планирование?

— Долговременное, кратковременное — не в этом суть. Просто надо во всем разобраться. Когда что–то делаешь, действуй осмысленно, только тогда добьешься толку. Скажем, есть один вопрос, с которым нам надо покончить, не откладывая его в долгий ящик. — Миллер пристально посмотрел на Метью из–под густых черных бровей.

— Какое?

— Ширли. — Метью недоуменно уставился на него. — Ну, блондиночка. Она моя. — Молодой человек помолчал. Метью тоже хранил молчание. — Как я погляжу, вы куда сообразительней, чем любой из этой моей шайки. Мы сможем с вами столковаться. Не вижу причин, почему бы нам не поладить, только я не хочу, чтобы вышла размолвка из–за девчонки.

— На этот счет у вас со мной не возникнет трудностей, — заверил его Метью.

— И прекрасно! — Миллеру хотелось придать своему голосу беспечности, но было ясно, что ответ Метью снял с его плеч немалую тяжесть. — Я просто хотел убедиться, что мы понимаем друг друга. Где там ваша ослица?

Они расположились на обед неподалеку от места раскопок. Женщины сварили то ли суп, то ли рагу в здоровенной кастрюле и разложили кушанье по разнокалиберным емкостям: в кастрюльки поменьше, в две пустые консервные банки и в упаковку из–под торта. Единственную целую суповую тарелку вручили Миллеру. Был подан даже десерт — месиво из размороженной смородины со сливками. Насытившись, мужчины уселись на солнышке, с наслаждением затянувшись сигаретами. Доставшаяся Метью сигарета была сильно помятой, но это не испортило вкуса табака.

К тому времени к ним присоединился еще один человек, абориген острова Гернси по имени Де–Порто: маленький, коренастый, круглолицый, с внушительным носом и слегка вытаращенными глазами. Этому фермерскому сыну оказалось тридцать с небольшим лет.

Миллер, сидевший вместе с Метью отдельно от остальных, кивнул в сторону нового спутника:

— С мужчинами у нас все в порядке. Достаточно людей для работы — если только я сумею заставить их вкалывать. Хотя потом наверняка возникнут трудности. Нам бы не помешали еще несколько женщин.

Метью сообразил, что произведен в ранг старшего советника при командующем. Он отнесся к такому развитию событий достаточно безразлично, разве что с вялым любопытством.

— Может, стоит заняться активным розыском выживших? Сперва я вообще думал, что остался один–одинешенек, но люди–то все появляются и появляются. Ведь даже такой страшный катаклизм не может без остатка угробить сорок пять тысяч душ.

— Откуда же мы начнем? — поинтересовался Миллер. — Верно, мы откопали девчонку, мамашу Латрон, Энди — ну, того парня со сломанной ногой… Но откуда вы узнаете, где копать дальше, когда не слышно криков? Пусть даже кто–то еще жив — все равно их рты забиты всякой дрянью.

— А если попробовать прочесывание? Растянуться в цепочку и аукать. Может, кто–то да откликнется. — Он задрал голову. С безоблачного неба безжалостно палило ничего не подозревающее солнце. — Если кто–то оказался в западне, то он долго не протянет. Надо спрятать в холодке продукты.

Миллер прикурил новую сигарету от окурка прежней и протянул пачку Метью, однако тот отрицательно покачал головой. Сигареты подлежали рационированию и выдавались по одной, только у Миллера успел образоваться собственный запас.

— Кажется, вы правы, — согласился самозваный главарь. — Эти чучела могут по крайней мере ходить навострив уши, раз уж им не под силу нормальная работа. Хватит тут рыться. В конце концов, на несколько дней набрали.

— Между прочим, — напомнил Метью, — не надо оставлять еду из морозильника на завтра. Это рискованно.

— Она, кажется, обернута в полиэтилен.

— Все равно можно отравиться.

Миллер выдохнул облачко дыма.

— Наверное, вы и тут правы. Зато консервов у нас хоть отбавляй. — Он посмотрел на собеседника и ухмыльнулся. — А вы мне нравитесь, Метью. У вас есть голова на плечах. Что за облегчение, когда рядом появляется разумный человек! Вы уверены, что не хотите еще сигаретку?

— Уверен. Спасибо.

Миллер спланировал следующую операцию. Согласно его предложению, им предстояло направиться к Тортвелу через Форест и вернуться через Кингз–Миллз. Метью сомневался, что удастся охватить прочесыванием столь обширный район, однако предпочел оставить возражения при себе. Мамашу Латрон, Энди и обоих детей с собой не взяли; Билли пробовал протестовать, но Миллер тут же восстановил порядок. Метью признал его правоту: разыскивая выживших, они вполне могли наткнуться на трупы. Дети уже насмотрелись на ужасы, и нагромождать новые не имело никакого смысла.

Из руин большого дома позади аэропорта на их зов откликнулся женский голос, вернее, стон. Ушел целый час, чтобы добраться до нее. Все это время несчастная издавала душераздирающие стоны, но не могла дать связного ответа на ободряющие речи. Наконец с женщины — полной брюнетки примерно тридцати лет с длинными красивыми волосами — сняли весь хлам, кроме бревна, придавившего ей ноги выше колен. Даже освободившись полностью, она продолжала кричать от боли.

— Что же нам с ней делать? — растерянно спросил Миллер.

— Вряд ли мы сумеем ей помочь, — вздохнул Метью. — У нее наверняка сломан таз, а то и позвоночник, и бог еще знает, что повреждено из внутренних органов. Морфий мог бы облегчить ее страдания, но его–то у нас и нет.

— Значит, она умирает?

— Думаю, да.

— А я уверен в этом! Если бы мы захватили с собой вашу пушку… — Миллер с вызовом посмотрел на Метью. — Хотя нельзя попусту тратить последний заряд.

— Попробую заставить ее принять кодеин, — решил Метью. — Толку от него немного, но это все же лучше, чем ничего.

Кодеин они обнаружили среди прочих медикаментов в груде рухляди и осколков, оставшейся от аптеки. Метью высыпал в пустую консервную банку с полдюжины таблеток, залил их водой и размешал. Женщине приподняли голову, и тут крики несчастной сменились визгом. Впрочем, она предприняла героическую попытку проглотить предложенное питье. Видимо, сработал скорее инстинкт, нежели желание сотрудничать со спасителями: спустя тридцать шесть часов после катастрофы она наверняка страдала от мучительной жажды. После лекарства ей предложили простой воды; брюнетка жадно вылакала и ее. Крики прекратились, но их сменили глухие стоны.

Миллер все это время стоял чуть поодаль, наблюдая за усилиями подопечных.

— Все напрасно, — сказал он наконец. — Мы без толку теряем время. Эштон! — Так звали высокого седого старика, постоянно жаловавшегося на боль при ходьбе. — Оставайтесь с ней. Давайте ей время от времени вот это.

Он извлек из–за пазухи бутылку джина — единственную выпивку, которую им до сих пор удалось обнаружить. Миллер присвоил ее себе. Сейчас он протянул эту драгоценность Эштону.

— Надеюсь, поможет ей угомониться… Только не переборщите и, ради всего святого, не пролейте. Мне самому не обойтись без этого лекарства.

Под домом вблизи церкви Святого Петра нашли еще одного выжившего. Звали его Малливант; он был в шоке, на руке чуть ниже плеча зияла рваная рана, однако других повреждений у него не оказалось. Впрочем, с ним пришлось повозиться из–за его семейства, Под руинами остались погребенными его жена и две дочери, и он отказывался уходить без них.

— Они погибли! — безжалостно втолковывал ему Миллер. — Вы не один такой: все мы лишились семей. Не будьте же глупцом, слышите? Вы уже ничем не сможете им помочь.

— Вдруг они живы?

— Мы уже битых два часа надрываемся, взывая к живым.

— А если они просто лежат без чувств?

— Они мертвы!

— Я вам не верю, — твердил бедняга в полном отчаянии. — Вы должны помочь мне откопать их.

Миллер молча посмотрел на него и поманил пальцем:

— Идите–ка сюда.

Добираясь до Малливанта, они наткнулись на два детских трупика и накрыли их одеялами с их же постелей. Миллер подвел безутешного отца к ближнему и сдернул покрывало. От лица ребенка осталось одно кровавое месиво; Метью не знал, чем руководствовался Миллер: то ли он забыл эту деталь, то ли жестокость была преднамеренной, преследующей цель вызвать шок.

— Ну что, хотите взглянуть на другую? — спросил Миллер у застывшего Малливанта.

Тот покачал головой и, скорчившись, закрыл исцарапанное лицо руками.

— Вот и все, — грубо бросил Миллер. — Теперь пойдемте с нами.

— Моя жена…

— Она тоже мертва.

— Разве вы нашли ее тело?

Миллер уставился на него в изнеможении, которое, казалось, вот–вот сменится взрывом ярости. Нетерпеливо махнув рукой, он сказал:

— Вас обязательно нужно ткнуть носом? Хорошо, найдем и ее.

Долго возиться не пришлось. Вскоре их взорам предстала молодая рыжеволосая женщина со спокойным, как будто спящим лицом, совершенно неповрежденным, если не считать тонкого слоя белой пыли, образовавшей посмертную маску. Глядя на нее, Малливант разрыдался, содрогаясь всем телом.

Миллер какое–то время не мешал ему. Наконец он промолвил:

— Накройте ее и пойдемте с нами. — Малливант не шелохнулся. Миллер потянул его за руку. — Вы почувствуете себя лучше, когда уйдете отсюда.

— Никуда я не пойду, — пробормотал Малливант.

— Какого черта, с какой стати вам тут торчать? Они мертвы, а вы выжили. Надо смотреть правде в глаза.

— Идите себе! — взмолился Малливант. Слезы прочертили борозды на его запорошенном пылью лице. Он смотрел на Миллера обезумевшим взглядом. — Спасибо, что вытащили меня. Дальше я справлюсь сам.

— А еда? — не унимался Миллер. — Вот увидите, стоит вам чего–нибудь проглотить — и вам полегчает. Не говоря уже о выпивке! На обратном пути мы предложим вам глоток. Это вас мигом излечит.

Однако несчастный, казалось, не слышал его. Немного постояв, он сказал рассудительным голосом:

— Со мной все в порядке. Прошу вас, оставьте меня.

Миллер взглянул на Метью. Тот пожал плечами.

— Ладно, — уступил Миллер. — Поступайте как знаете. Мы расположились вблизи Сент–Бей. Знаете, где это? — Малливант кивнул. — Придете туда сами. — Миллер обернулся к остальным: — Нам тоже пора возвращаться. Давайте возьмем немного севернее, чтобы пройти другой дорогой.

Они не нашли больше живых людей; правда, в одном месте наткнулись на труп мужчины, лежавший в стороне от груды камней, в которую превратился его дом. Метью решил было, что несчастного отбросило подземным толчком и он испустил дух, ударившись о землю, но Миллер привлек его внимание к наручным часам на запястье мертвеца. Это были золотые часы марки «Омега». Метью заметил, что мужчина одет в шелковую пижаму. Секундная стрелка по–прежнему перемещалась по циферблату. Миллер снял часы с безжизненной руки и поднес их к уху Метью.

— Автоматические. Идут себе. Значит, не более суток назад их хозяин все еще двигался. Взгляните–ка на его руки, на ногти. Он выбрался наружу и только потом испустил дух. Крепкий был парень.

— Да уж, — согласился Метью. Мужчине было лет пятьдесят; видимо, у него не выдержало сердце. — Зароем его?

— Так ли это важно? — Миллер нацепил часы на собственное запястье и восхищенно вытянул руку. — Время дорого!

Они возвратились туда, где оставили Эштона караулить раненую. Старик понуро сидел на камне; заслышав их шаги, он проговорил, не поднимая головы:

— Умерла.

— Возблагодарим Господа, — молвил Миллер. — Значит, я могу забрать бутылку.

Он выжидательно протянул руку. Немного помявшись, Эштон отдал ему бутылку. Миллер открутил крышку и вытер горлышко рукавом. Потом оценивающе подбросил бутылку и потряс, прислушиваясь к плеску жидкости внутри.

— Да она почти пустая!.. Тут не стало половины прежнего количества. Что произошло?

— Девчонке было больно, она то и дело стонала. — Старик беспомощно поднял на Миллера глаза. — Только джин и мог ее успокоить. Я не в силах смотреть на такие страдания.

— Когда она скончалась?

— Недавно, — ответил Эштон. — Минут пятнадцать–двадцать назад.

— Ну–ка, встань, — приказал Миллер. — Стоять–то ты по крайней мере можешь? Я помогу. — Переложив бутылку в левую руку, он правой поставил старика на ноги. Они были примерно одинакового роста. Стоя с Эштоном лицом к лицу, Миллер повторил: — Так когда, говоришь, она скончалась?

— Наверное, полчаса назад.

— Наглый лжец! — Голос его звучал по–прежнему спокойно. — Она умерла вскоре после того, как мы оставили тебя с ней, ведь так? Ты сам приложился к джину. Значит, посиживал здесь и тянул мой джин?

— Я отхлебнул всего–то капельку! Понял, что она умерла — и… Так меня разобрало…

— Заткнись! От тебя разит, как из бочки! Стоять прямо и то не можешь!

Без всякого предупреждения он нанес Эштону сокрушительный удар открытой ладонью по физиономии. Бедняга взмыл в воздух и плюхнулся на кучу битого кирпича в двух футах от мертвой женщины. Миллер бросился к нему.

— Встать! — гаркнул он.

Эштон издал стон, но так и остался простертым. Миллер пнул его ногой раз, другой, третий. После этого призывая в свидетели Метью, провозгласил:

— Полюбуйтесь, что за славная работенка! Мы нашли живого мужчину, отказавшегося покидать трупы, женщину, которая поспешила умереть, и лишились полбутылки джина. Ладно, пошли домой.

Отряд послушно поплелся следом за командиром. Пройдя ярдов сто, Метью оглянулся. Эштон уже поднялся и теперь угрюмо ковылял за ними.

Вечерняя трапеза была устроена уже в лагере. Пока готовилась еда, Метью отправился прогуляться. Подойдя к краю обрыва, он бросил взгляд вниз. Вместо моря перед ним простиралась песчаная равнина. Можно было подумать, что это всего лишь отлив, но взгляд не довольствовался малым и принимался искать волны, вместо них натыкаясь на безжизненные камни. Ландшафт был под стать лунному. Волны откатились далеко — возможно, даже в небытие.

У Метью не было настроения общаться с себе подобными, он искал одиночества и после ужина. Впрочем, до него все равно доносились голоса и обрывки фраз. Люди без устали обсуждали землетрясение, снова и снова делясь своими ощущениями и рассказывая, как они выбрались из–под развалин. Им никак не удавалось расстаться с этой темой; они, как завороженные, тормошили и тормошили ее, подобно тому как пациент зубоврачебного кабинета без устали трогает языком дупла, рассверленные дантистом… Метью постарался побороть осуждение. Надо смотреть в лицо реальности, твердил он себе, и извлекать максимум из создавшейся ситуации. Какое–то время ему все равно придется пробыть среди этих людей. С болью в душе он вспомнил свою Джейн, ее свежесть, чудесную искренность. Это — тоже реальность, с которой надо смириться. Он попытался избавиться от горьких мыслей, однако попытки не принесли успеха: при всей болезненности воспоминания эти были для него совершенно необходимы.

Из мечтательного состояния Метью вывела новая вспышка насилия. Миллер ненадолго отлучился, и недавний новобранец, Де–Порто, подсел к Ширли. Спустя недолгое время ему удалось уговорить ее пойти прогуляться. Они уже удалялись от убогих палаток, из которых состоял лагерь, когда на их пути вырос Миллер. Он не стал тратить времени на разговоры, а тут же набросился на соперника с кулаками. Де–Порто увернулся от удара и попытался дать сдачи. Мужчины долго колотили и пинали друг друга, предмет же раздора наблюдал за потасовкой со смесью удовольствия и тревоги на глупом припухлом личике.

Миллер проявил себя более крепким и умелым драчуном. Де–Порто очутился на земле и уже не делал попыток встать. Тем схватка и завершилась. Миллер подскочил к девушке и отхлестал ее по щекам, заставив разреветься. Она бегом вернулась к их общей с Миллером палатке и с рыданиями скрылась внутри. Миллер проследил за ней взглядом и присел рядом с Метью на камне.

— Глупая хрюшка, — буркнул он. — Придется время от времени поступать так с каждым. Энди тоже не избежал бы трепки, если бы не его сломанная нога, — я видел, какими глазами он на нее глазеет. И ей поделом — это научит ее уму–разуму.

— Думаете, вам удастся долго продержаться?

— В каком смысле «продержаться», Метти?

— По–моему, она не из тех, кого можно надеяться бесконечно держать под чадрой.

Миллер некоторое время безмолвствовал. Метью испугался было, что его замечание могло вызвать обиду; неужели, несмотря на тон, в котором Миллер говорит с ней и о ней, он испытывает к девушке искреннюю симпатию? Однако у Миллера уже был готов ответ:

— Не бесконечно, но достаточно долго.

— В каком смысле «достаточно долго»?

Собеседник ухмыльнулся:

— Чтобы удостовериться, что она забеременела, и именно от меня.

— После чего вы снимете все возражения?

— Там видно будет. Я реалист, Метти. В конце концов, шестеро мужчин и одна созревшая девица — пускай даже четверо, если не брать в расчет Эштона и вас… Только пускай сперва появится ребенок.

— Наверное, вы мечтаете о мальчике?

— Это уж точно!

— Сын короля Миллера Первого!..

Они снова примолкли. Миллер уставился на пустой горизонт, где темнело послезакатное небо. Солнце село в облака, и на юго–западе сгустились тучи, кое–где подведенные красным.

— Как, по–вашему, обстоят дела в других местах? — спросил Миллер.

— Не знаю. Вполне вероятно, что весьма печально.

— Вот и я рассуждаю так же. Иначе мы бы уже увидели самолеты, верно? Можно ручаться, что здоровенный пинок получила не только Европа, но и Америка.

Метью припомнил вечер у Карвардинов, неспешную дружескую беседу цивилизованных людей у камина…

— Не так давно я слышал разговор о землетрясениях: мол, Британские острова лежат в стороне от зоны, где могут разразиться крупные катаклизмы.

— Что ж, теперь тот, кто это говорил, полностью посрамлен.

— Он еще утверждал, что районы, подверженные сильным подземным толчкам, расположены там, где горообразование завершилось в последнюю очередь, — в Альпах, Гималаях, вокруг Тихого океана. Возможно, это самое горообразование опять началось… Вдруг в Норвегии или где–нибудь в Новой Англии вознесся новый Эверест? Я хочу сказать, что мы еще легко отделались.

— Полагаете, концерт может возобновиться? — Они уже привыкли к умеренным толчкам, которые повторялись с перерывами на протяжении всего дня. — Такой же кошмар, какой мы уже пережили?

— Кто знает? Во всяком случае, я еще несколько месяцев не рискнул бы устраиваться на ночлег под крышей.

— Вам и не представится подобной возможности. — Миллер вытащил сигарету и угостил Метью. — Берите, пока есть. Все теперь будет не так, как прежде, верно? Во всяком случае, на протяжении нашей жизни.

— Согласен.

Метью прикурил от сигареты Миллера. Человек одних с Метью лет по имени Гарри завистливо наблюдал за ними. Уж лучше бы отдать ему сигарету, чем превращаться в объект тоскливого созерцания. Впрочем, не стоит и пытаться — Миллер будет решительно против.

Выпустив колечко дыма в неподвижный воздух, Миллер сказал:

— Хорошо, что это произошло сейчас, а не зимой.

— Еще бы.

— Сейчас мы хотя бы можем что–то предпринять, организовать. Куда без этого денешься? Придется, конечно, попотеть, но игра стоит свеч. Пройдет лет двадцать, и нас сменят наши дети. — Миллер оглянулся на свою палатку, откуда все еще доносились нарочитые завывания. — Господи, лишь бы она народила парней! И первый пускай будет моим. Замолчи там, слышишь, дуреха? — прикрикнул он и поднялся. — Лучше пойти и унять ее по–настоящему. Пока, Метти.

Метью остался сидеть, докуривая сигарету. Из палатки донесся голос Миллера, звучная пощечина, истерический визг — и наступила тишина.

Стоило Метью докурить сигарету, как рядом с ним вырос Билли.

— Мистер Коттер! — окликнул он его.

— А, это ты, Билли! Ну, как твоя рука?

— Более или менее. Мистер Коттер!

— Да?

— Хорошо бы нам с вами разбить собственный лагерь.

— Ничего не получится. И потом, здесь у тебя есть Менди, ты можешь с ней играть.

Мальчик передернул плечами. Он все еще пребывал в однополом отроческом мире. Ничего, потом все изменится. Они вырастут вместе, и когда наступит срок… Нет, не так все просто. Времена детских сказочек миновали. Девушка достигнет брачного возраста, когда паренек будет еще слишком юн, чтобы заявить свои права, и достанется кому–нибудь другому — возможно, тому же Миллеру. В возрасте двенадцати — тринадцати лет она превратится в женщину, а через год станет матерью. Если тупица Ширли произведет на свет вереницу сыновей, как уже спланировал Миллер, Билли придется дожидаться, пока подрастут дочери самой Менди. Что ж, не такая уж мрачная перспектива, рассудил Метью. Однако ему не хотелось размышлять о будущем, оно вызывало у него только отвращение.

— Значит, мы не сможем вернуться? — не унимался Билли.

— Нет. А даже если бы могли, они бы не отпустили с нами Паутинку.

На детском личике отразилась попытка постигнуть сложности взрослого мира. Возможно, в будущем Билли сменит Метью на посту главного советника Миллера, станет опекуном его сыновей; впрочем, племя может превратиться в арену соперничества, оказаться под пятой тиранов, изнывая от их алчности и обоюдной ненависти. Нет уж, мелькнула у Метью мысль, как здесь ни обернется дело, он не желает быть этому свидетелем.

— Шел бы ты лучше спать, Билли. Завтра у нас много дел.

5

Следующий денек выдался на славу.

Начался он в серый предрассветный час с переполоха. Метью разбудили встревоженные голоса, а также новый, непонятный звук, который он принял спросонья за корабельный гудок. Метью выбрался из палатки, протирая глаза и чувствуя, что что–то стряслось, но еще не представляя, что именно. Его ждало зрелище, напоминающее веселую комедию на открытом воздухе. Две палатки были сорваны, под одной из них барахтались люди, запутавшиеся в одеялах. Мамаша Латрон, облаченная в ночную рубашку и мохнатый свитер, а также в мужские носки из серой свалявшейся шерсти, что было сил звала на помощь. Причина ранней побудки стояла тут же, недоуменно рассматривая всполошившуюся даму и также подавая голос, только на несколько тональностей ниже. Это была корова.

Ясность наступила, когда люди опомнились от неожиданности. Мамаша Латрон прекратила истерику, а очутившиеся в брезентовой западне выбрались на волю. Миллер вышел к своему народу в брюках и рубашке, а нагую Ширли загнал назад в палатку. Увидав корову, он воспылал алчной радостью:

— Вот здорово! Правда, здорово, Метти? Я не поверил старой карге, когда она утверждала, что видела корову на всех четырех ногах, а она, оказывается, не врала. Гляди–ка, корова прибрела сюда, прямиком к ней! Уж не ведьма ли эта старуха? Эй, мамаша, вы, часом, не ведьма? Поберегитесь, не то мы отправим вас на костер.

Вождь соизволил пошутить, но слишком неуклюже, чтобы кто–нибудь рассмеялся. Метью подумал, что такие шуточки вполне могут здесь прижиться: остров традиционно считался логовом ведьм, и здешние жители боялись их пуще всего.

— По–моему, ясно, зачем она сюда явилась, — сказал он. — Взгляните на ее вымя.

— Бедная животина! — посочувствовал Миллер. — Собралась плеснуть нам молочка — только подставляй бутылку. Ну, кто у нас тут главный дояр? Как насчет вас, Метти?

Тот покачал головой:

— Я так и не освоил это мастерство.

В конце концов Де–Порто сознался, что в юные годы ходил за коровами. Дояру пришлось встать на колени; молоко ударило струей в большое пластмассовое ведро, найденное среди развалин и предназначавшееся для воды. Сперва у Де–Порто не очень–то получалось, но он быстро приноровился, и дело пошло на лад. Остальные сгрудились вокруг, подбадривая его.

— Теперь за это будешь отвечать ты, Хилари, — распорядился Миллер. — Дейзи — твоя забота. Берегись, если с ней что–нибудь произойдет. Кто знает, может, для нее отыщется бык.

После завтрака мужчины снова отправились на поиски выживших, на сей раз ограничившись участком между Сомарез–Роуд и прибрежными скалами. Они так никого и не нашли, зато в одном месте, где четыре дома обрушились на маленький дворик, на незаваленном участке скреблись куры, разбрасывая нагретую солнцем пыль. В одном углу была обнаружена кладка из трех яиц, в другом — из двух. Миллер велел Эштону присматривать за яйцами, пригрозив ему страшными карами, если хоть одно яичко расколется или потеряется. Кур они поймали и скрутили им лапы проволокой.

— Отнеси их в лагерь, Хилари, — распорядился Миллер. Однако, глядя, как Де–Порто зажимает кур под мышками, он изменил решение. — Нет, передумал. Берите–ка их вы, Гарри. Эштон пойдет с вами и отдаст яйца женщинам. Встретимся наверху, у форта Джордж.

Даже после взбучки, которая на первый взгляд должна была образумить обоих, Миллер не хотел допустить, чтобы Де–Порто оказался рядом с Ширли в его отсутствие. Миллер понимал, что целомудрия тут можно добиться только ценой неусыпного надзора. Ширли чисто инстинктивно опрокидывалась на спину при появлении рядом с ней любого мужчины, Де–Порто же, как он подозревал, прирожденный развратник.

Вскоре поисковой группе попался давешний сумасшедший. Как видно, он ограничил свои скитания небольшим пятачком, где ему случилось столкнуться с Метью и Билли. На сей раз он соблюдал дистанцию, довольствуясь апокалиптическими завываниями. Миллер ответил ему цветистым и энергичным ругательством, но тоже не пошел на сближение.

— Не заглянуть ли нам в Вард? Полагаю, там все столь же безнадежно, как и здесь, но приглядеться не помешает.

Каждый нес на спине мешок, в который складывалось все мало–мальски пригодное. Метью, не пренебрегая любым добром, особенно интересовался одеждой и обувью для себя и для Билли. Пока в их племени заведется собственный сапожник, пройдет немало времени. Он с радостью подобрал две пары обуви — одну в самый раз для Билли, другую ему же на вырост. Нашлись башмаки и для него самого. Кроме того, попался один тяжелый туристский ботинок, размера на два больше, чем нужно; немного поразмыслив, Метью прихватил и его. Несмотря на его тяжесть и полную непригодность в единственном числе, Метью надеялся отыскать для него пару. Что касается размера, то это и вовсе не беда: всегда можно надеть лишние носки.

Однако наиболее ценная находка ждала среди руин большого дома неподалеку от Варда. Метью отошел ярдов на двадцать — тридцать от остальных, шаря в россыпи книг в кожаных переплетах, расколоченного хрусталя, всевозможных щепок и кирпичной крошки. Внезапно ему на глаза попался уголок какой–то коробки. Он поспешил откопать ее и, еще не видя этикетки, понял, что попало ему в руки: эту темную маслянистую коробку трудно было с чем–то спутать. Восьмой калибр. Две дюжины патронов!

Метью опасливо оглянулся. Никто из его товарищей не наблюдал за ним; Миллер делал призывные жесты Де–Порто и Эштону. Надо было решаться. Миллер не претендовал на ружье: в стволе оставался всего один патрон, и он не считал разумным вступать из–за такой безделицы в конфликт с человеком, чью поддержку считал необходимой. Однако при появлении боеприпасов… С другой стороны, размышлял Метью, так ли это существенно? Ведь он и не помышляет бросать Миллеру вызов, будь то в роли лидера или любой другой. Раз так, можно без всякого риска передать двустволку вместе с амуницией… До его слуха донесся голос Миллера: «Пошевеливайтесь, лентяи! Целый день шляетесь без толку!» В небе уже появились облака, но солнце сияло по–прежнему. Было тепло, в воздухе разливался сладковатый запах гниения.

Метью запустил руку в мешок и вытянул оттуда подобранный раньше прорезиненный плащ. Потом тщательно завернул коробку в плащ, в два слоя для пущей сохранности, оглянувшись, чтобы удостовериться, что за ним не подсматривают, вырыл в мусоре ямку и положил в нее свою находку. Напоследок он постарался получше запомнить место, отметив его для верности разбитым графином.

В лагере их ждал обед. Насытившись, Миллер объявил, что поиски надо продолжить в верхней части Сент–Питер–Порта, куда не докатилась чудовищная волна. Эштон возмутился: его ноги не годятся для таких забегов, кроме того, ему пока не попалась обувь, в которой он мог бы не чувствовать себя калекой.

— Ты тем более не найдешь ничего подходящего, если будешь сидеть сиднем, — бросил Миллер. — Впрочем, можешь оставаться. Только не бездельничать: займешься птичьим двором. Вот тебе сетка из скобяной лавки. Вернусь — проверю.

Прежде чем отряд покинул лагерь, Эштон отозвал Метью в сторонку. Его физиономия, и так изможденная и вялая, выглядела еще хуже от покрывавшей ее двухдневной щетины. Впрочем, спохватился Метью, сам он, наверное, выглядит не лучше.

— Не присмотрите ли и для меня пару обуви, Метью? Размер десять с половиной, большая полнота.

Из–за его жалобного тона, а также из–за двух последних словечек Метью с трудом удержался, чтобы не уточнить: «Спортивные или замшевые?» Вместо этого он пообещал:

— Сделаю, что смогу. Хотя у вас не самый распространенный размер.

— Я вечно мучился с ногами, — мрачно пояснил Эштон. — Даже в детстве.

Чудовищная волна прокатилась и по руслу речки Шаротри. Ее подсыхающее дно было усеяно ставшим уже привычным хламом, а также раздувшимися трупами людей и домашних животных, быстро разлагающимися на жаре. С прибрежного холма тоже открывалась картина опустошения, но все же не такая удручающая. Идти было нелегко: мелкие обломки осыпались под ногами, как щебенка. Люди отчаянно потели и то и дело бранились, съезжая вниз. Наконец они достигли ровной поверхности и ускорили шаг. Солнце палило теперь нещадно, и запах смерти заставлял зажимать нос.

Довершением испытаний стал новый подземный толчок. Он продолжался секунд десять. К их ужасу, россыпь кирпичей прямо перед ними рухнула куда–то вниз, оставив после себя зияющий провал, из которого, подобно дыму, повалила пыль. Колебание почвы прекратилось, однако отряд прирос к месту, боясь покидать более или менее безопасный участок. Метью не знал, сковал ли его собственный страх или ему передался ужас, охвативший остальных, однако он не мог заставить себя сделать и шага, словно его разбил паралич. Мускулы заныли от вынужденной неподвижности.

Миллер нарушил затянувшееся молчание.

— Кажется, все успокоилось, — проговорил он. — Можем идти дальше.

Однако Де–Порто и Гарри не согласились.

— Если я куда–то и пойду, то только назад! — выпалил первый. — Хватит поисков. В живых все равно больше никого не осталось. Мясорубка какая–то!.. Мы напрасно теряем время.

— Иди! — прикрикнул Миллер. — Раз я говорю, значит, надо идти.

Однако путники все еще переминались в нерешительности.

— Мы повернем назад, поднявшись к Гранж, — предложил Миллер, призывая в союзники Метью. — В Роэ есть хранилище, на которое нам надо взглянуть — вот где полно консервов! Потом дойдем до лагеря по руслу Фулон.

Метью кивнул:

— Разумное предложение. Такой маршрут вряд ли окажется длиннее прежнего.

С этими словами он зашагал вперед. Остальные тронулись за ним следом.

Миллер догнал его:

— Насколько это опасно, как вы полагаете?

— Вы имеете в виду последний толчок? Он был похуже остальных.

— Нет, трупы. — Миллер повел носом. — Уже гниют. Я о заразе.

— Да, риск нешуточный. Но мы скорее подхватим тиф с питьевой водой, чем из–за такой прогулки. Вот воду надо обязательно кипятить.

— Заставлю женщин позаботиться об этом. Но все равно мы, кажется, занимаемся ерундой. Надежды найти кого–то живым почти не осталось.

Здесь подземная стихия бушевала сильнее, чем где–либо прежде. Насколько хватало зрения, все было выровнено так гладко, словно проехался чудовищный каток. В отдалении возникла собака, похожая на овчарку; она некоторое время рассматривала людей, а потом степенно ретировалась.

— Придется уделить внимание и собакам, — сказал Метью. — Если мы ничего не предпримем, они одичают и станут опасными.

— Ненавижу собак, — признался Миллер. — Всегда ненавидел. Было бы у меня ружье — перестрелял бы всех до единой.

— Можете взять мое.

— С одним–то патроном? Лучше побережем его. На случай бунта…

Хранилища, упомянутого Миллером, поисковый отряд так и не обнаружил. На местности не осталось никаких ориентиров — одни развалины. Время от времени люди аукали, как делали прежде, однако их все больше охватывало чувство безнадежности, и крики превратились в глас вопиющего в пустыне.

Они уже собирались сворачивать к Сент–Эндрю, когда Де–Порто приложил палец к губам.

— Что это? Мне послышался какой–то звук.

Они прислушались — и согласились. Голос был слабым и приглушенным, но это, несомненно, был человеческий голос.

— Кто здесь? — раскатисто гаркнул Миллер.

Ему немедленно ответил девичий голосок. Повинуясь сигналу Миллера, отряд растянулся в цепочку и двинулся в направлении, откуда донесся голос. Метью шел справа. Он ступал осторожно, ощупывая поверхность перед собой. Очутившемуся в западне человеку будет не слишком приятно, если на него в довершение всех бед еще и наступят.

Миллер указал на место, откуда начинать копать, и работа закипела. Она оказалась изматывающей: осколки покрывали все вокруг плотным, слежавшимся слоем. Метью недоумевал, как кто–то мог остаться здесь в живых. Наконец они наткнулись на сделанный на века подвал, навесом которому служил очень прочный деревянный пол, умудрившийся выдержать все толчки. Брусья кое–где прогнулись, но не обвалились. Ведущие вниз ступеньки были завалены хламом, который пришлось растаскивать, что тоже отняло немало времени. Солнце уже клонилось к закату, когда спасители достигли цели. Честь нанести последний штрих принадлежала Миллеру: он пробил решающую брешь. Только сейчас, услышав слова благодарности, перемежаемые плачем, Метью понял, почему доносившийся снизу голос все это время казался ему каким–то необычным: это был не один голос. В подвале сидели две девушки.

С помощью Миллера они выбрались на свет, щурясь и загораживая глаза от заходящего солнца. Они были грязными, взъерошенными и донельзя изможденными, зато целыми и невредимыми. Миллер дал первой девушке глотнуть воды из пластмассовой фляжки, висевшей на поясе у Гарри, и несчастная прильнула к ней так жадно, что ему пришлось отобрать фляжку, чтобы она не осушила ее одним глотком. Не в силах отдышаться, девушка наблюдала, как подруга довершает начатое ею.

Первую звали Ирен, вторую Хильдой. Их жилище имело странную и не слишком благоприятную для здоровья конструкцию — с подвальным нижним этажом, зато именно это их спасло. В ночь землетрясения они спали в подвале.

Хильда сжимала в руках разбитые очки и проливала безутешные слезы. Обеим было лет по двадцать пять. Метью отметил про себя, что Ирен довольно–таки хорошенькая, ей только надо помыться и почистить перышки.

Он снова подумал о Джейн — пусть бы она была заляпана грязью, лишь бы ее вызволили из западни, как этих двоих!.. Горло сдавило. Метью готов был возненавидеть девушек за то, что они выжили.

В лагере царил хаос. Недавний мощный толчок вновь поверг мамашу Латрон в состояние безутешного горя, проявляющегося в судорожных рыданиях. Она не сводила глаз с небес, где, судя по ее монотонным причитаниям, маршировали ангелы с огненными копьями и щитами, сверкающими ярче любых алмазов. Энди жаловался, что его бросило на землю, в результате чего лубок на ноге разошелся, и он снова испытывает сильную боль. Билли поддерживал огонь, но об ужине не было и речи.

— Почему ничего не готово? — набросился Миллер на бедного Эштона.

— Я строил загон для кур. Вы ведь велели мне заняться загоном!

Миллер сердито оглядел шаткое сооружение из палок и сетки и пнул ногой первый попавшийся шест. Шест рухнул.

— Здорово же ты потрудился! Ладно, а где Ширли?

— В палатке.

Миллер громовым голосом позвал ее, и девушка явилась на зов. Она размазывала по щекам слезы и выглядела еще большей дурнушкой, чем прежде.

— Как насчет ужина? — осведомился Миллер.

Ширли указала пальцем на мамашу Латрон:

— Она только охала и не хотела помогать. А я перепугалась из–за землетрясения.

Миллер отвесил ей оплеуху тыльной стороной ладони. Девушка расплакалась еще сильнее. Удар был несильным, но расчетливым, призванным произвести впечатление на вновь прибывших, которые молча наблюдали за этой сценой.

— Принимайся за дело! — отрезал Миллер. — А ты ей поможешь, никчемный болван. — Эти слова предназначались Эштону. — Мы сами доделаем куриный загон — тебе ничего нельзя поручить.

Пока мужчины возились с загоном, а Ширли с Эштоном готовили ужин, Ирен и Хильда подошли в сопровождении Менди к канаве. Обратно они вернулись прибранными и отмытыми. Ирен оказалась весьма миловидной — с густыми темными волосами, в расчесанном виде и без пыли почти роскошными, большими карими глазами и правильными чертами лица. В прежней жизни на нее наверняка оглядывались мужчины, да и здесь она произвела на мужской пол, даже на Гарри и старика Эштона, подобающее впечатление. Хильде было до нее далеко — дело портили торчащие зубы и подслеповатый вид, как у всякой близорукой особы, лишившейся очков, — однако и она была крепкой и довольно–таки приятной девушкой. Ширли не выдерживала сравнения ни с одной, ни с другой: она тут же превратилась в обыкновенную невзрачную потаскушку; судя по ее удрученному виду и скулежу, она не питала на сей счет никаких иллюзий.

Де–Порто из сил выбивался, стараясь услужить девушкам за ужином. Миллер же, сперва проявив подобающую случаю учтивость, напустил на себя отрешенный вид. Казалось, он раздумывает над какой–то нелегкой задачей. Метью догадывался, что это была за задача; было любопытно понаблюдать, как он ее решит, — вернее, как он предложит найденное им решение остальным.

Под конец ужина Миллер неожиданно поднялся и отрывисто бросил, обращаясь к Ирен:

— Мне надо с вами поговорить.

Она посмотрела на него снизу вверх и кивнула.

— Давайте пройдемся, — предложил Миллер.

Она по–прежнему молча разглядывала его, не намереваясь вставать. Миллер нетерпеливо и одновременно ожесточенно ткнул пальцем в Метью и процедил сквозь зубы:

— Пойдемте с нами, Метти.

Предназначенная ему роль дуэньи развеселила Метью, однако девушка удовлетворилась диспозицией. Они побрели к скалам, в направлении Джербурга. Вечер был ясный, в прозрачном воздухе сновали мошки, оставшиеся равнодушными к всемирной катастрофе. Миллер пока помалкивал, однако молчание было хмурым, и это настроение передалось девушке — чтобы прогнать его, она быстро и нервно затараторила, рассказывая о землетрясении и о том, как они угодили в ловушку. Ни один из оставшихся в живых не удержался от пересказа собственных ощущений.

Миллер прервал ее на полуслове:

— Сейчас все будет устраиваться заново. Понимаете? От законов и всего остального ничего не осталось. Поэтому кто–то должен решать, как станут разворачиваться события.

Ее ответ прозвучал довольно вызывающе:

— Почему бы нам не решать все между собой — то есть совместно?

— Послушайте, — гнул свое Миллер. — Вы — девушка умная и все отлично понимаете. Если бы мы с Метти не занялись организацией, вы бы до сих пор куковали в своем подвале. Разве остальным было бы до вас дело?

Еще ни разу Метью не видел его таким нервным. Девушка сохранила куда больше самообладания. Как бы ни развивались события дальше, Метью подозревал, что Ирен приобретет в их группе особый статус.

— Мы очень благодарны вам за спасение, — ответила она с льдинками в голосе. — Но мне бы не хотелось, чтобы вы в связи с этим вообразили невесть что.

— Просто следует быстро расставить все по местам. Нельзя ничего оставлять на потом. Кто–то должен здесь распоряжаться, и сложилось так, что этот «кто–то» — я. Остальным нужно делать так, как я говорю, — иначе все будет валиться из рук.

— Уверена, что мы с Хильдой не станем для вас помехой, — сказала Ирен.

— Хильда — нет, а вот насчет вас у меня есть сомнения.

Она вопросительно взглянула на него.

— Ведь вы — девушка… — Миллер отвернулся, желая скрыть смущение. — К тому же очень хорошенькая. У вас неминуемо возникнут проблемы с Де–Порто, с Гарри, да и с Энди, когда у него заживет нога.

— Я сумею за себя постоять.

— Нет, не сумеете. Вы пока еще не понимаете, до чего все переменилось. Я не могу допустить риска сумятицы в нашем лагере. Поэтому, вернувшись, я объявлю, что вы — моя девушка.

Ирен холодно посмотрела на него.

— Мы с Хильдой разобьем собственную палатку, — заявила она.

Стремясь уладить щекотливый вопрос, Миллер возразил:

— Зачем? У вас будет достойное жилье. Я знаю, с кем имею дело. С решением не тороплю. Однако вам придется пользоваться моим покровительством — остальные должны будут это усвоить.

— А Хильда?

— Как ей будет угодно. Как угодно вам.

Немного помолчав, девушка спросила:

— А Ширли? Мне показалось, что она тоже пользуется вашим покровительством.

— Она всего лишь потаскушка. Можете о ней забыть.

Ирен остановилась:

— Я очень устала. Я хочу вернуться.

Они достигли временного молчаливого согласия, которое в действительности оставляло ей полную свободу, даже предпочтительное положение… Уж не ждет ли их матриархат? Метью показалось, что это решается прямо сейчас, у него на глазах.

На обратном пути Миллер много болтал и принужденно похохатывал. Он определенно испытывал облегчение, выйдя до поры до времени из щекотливой ситуации. Сам Метью сыграл роль не просто безгласного соглядатая, но и лица, наделенного на крайний случай правом голоса. Оставалось надеяться, что Миллер не попал в слишком сильную зависимость от него.

Пройдя полпути до лагеря, он неожиданно прошептал:

— Слышите?

Миллер умолк на полуслове; Ирен замерла. Из сгущающихся сумерек до их ушей доносился совсем слабый звук, и Метью недоумевал, как он умудрился его уловить. Как бы то ни было, одна птица по крайней мере осталась живой. Она еще чуть–чуть почирикала и умолкла.

6

Прошло пять дней после первого удара подземной стихии — и погода резко испортилась. С утра стало пасмурно, всю вторую половину дня и весь вечер хлестал ливень. Люди провели ночь в сырости: палатки отчаянно протекали и вскоре стали никуда не годной защитой от сил природы. С рассветом поднялся сильный ветер. К десяти утра люди были вынуждены оставить попытки починить прохудившиеся палатки и отступить на четверть мили, под защиту вывороченных стволов, чтобы схорониться от ветра и в меньшей степени — от дождя. Метью предложил было забраться в пещеры у подножия прибрежных скал, однако к предложению отнеслись скептически. Туда было бы очень тяжело спуститься — как, например, сделал бы это Энди со своей сломанной ногой? — не говоря уже об обратном пути. Разве можно разбивать лагерь в таком труднодоступном месте? Кроме того, там темно и смердят гниющие водоросли… Подлинный довод так и не был произнесен: выжившие просто–напросто боялись очутиться под каменным сводом и были согласны только на брезент палатки. Метью и сам чувствовал парализующий душу страх при одной мысли о массивной крыше над головой.

Остаток дня и следующую ночь они провели, сбившись в дрожащую, вымокшую кучку. Попытки развести костер ничего не дали, и необходимость утолять голод холодной, невкусной баночной едой только усилила уныние. Мамаша Латрон снова утратила рассудок и проводила большую часть времени под открытым небом, бормоча молитвы, которые перемежались проклятиями, посылаемыми прохудившимся небесам; впрочем, она не отходила далеко и то и дело возвращалась. Сперва у Ширли, а потом у Хильды начались приступы рыданий, которые то утихали, сменяясь глухими всхлипами, то возобновлялись с прежней силой. Малышка Менди тоже скулила, но не так отчаянно. Билли держался, но его губы подрагивали. Метью пытался развеселить детей, отвлекая их разговорами и придумывая игры, однако он, будучи находчивым папашей для Джейн, в остальных случаях не особенно умел занимать малолетних. Женщина бы справилась с этой задачей куда успешнее его, но наличные женщины пребывали в еще более тревожащем состоянии, чем дети. Даже Ирен сделалась похоронно–угрюмой и напоминала надгробное изваяние, вокруг которого без всяких шансов на успех отплясывал Миллер.

Темное время суток они провели в забытьи, однако и следующий день приветствовал их тем же холодом и ненастьем. Дождь на какое–то время перестал, но не вызывало сомнений, что он вот–вот возобновится.

Ближе к вечеру к ним притащился Малливант. Во время одного из завершающих походов спасательная партия видела его вблизи родных развалин — он стоял повесив голову над свежевырытыми могилами. Миллер крикнул ему, чтобы он не дурил и присоединялся к ним, однако Малливант лишь покачал головой и отвернулся. Теперь он стоял перед ними, исхудавший и вымокший до нитки; он был не расположен говорить, однако от пищи не отказался и перед наступлением третьей в череде безнадежно промозглых ночей покорно улегся вместе со всеми.

Утро люди встретили со сведенными конечностями, озябшие и удрученные; у Гарри и у Менди вдобавок подскочила температура. Зато ветер как будто начал униматься, среди облаков наметились просветы. Наконец–то удалось развести огонь и разогреть на нем консервированные сосиски и фасоль. Больные получили кодеин, здоровые принялись за дело, стремясь хоть как–то наладить быт. Теперь работа спорилась лучше, шла осмысленнее, чем сразу после землетрясения, словно ливень и прочие невзгоды смыли отметины, оставленные катастрофой.

Метью заметил, что приказы Миллера воспринимаются отныне с большей охотой. Сперва оставшиеся в живых прибились друг к другу, ища помощи и утешения, однако все затмевало чувство отчаяния. Теперь же брезжило нечто иное — возможно, в их душах зарождалась надежда.

Возобновив поиски скарба и снеди, они нашли склад, о котором говорил Миллер, и перевозили консервы в свой лагерь, навьючивая на Паутинку тяжелые корзины. Многое было безнадежно испорчено под обвалившимися стенами, однако и оставшегося хватило бы за глаза на всю зиму и на часть следующего года. Здесь же обнаружили несколько рулонов брезента в неплохом состоянии, размером двенадцать на восемь футов. Брезент пошел на две общие палатки: одна предназначалась для трапезы, вторая — для остальных нужд. Теперь к установке палаток подошли с большей вдумчивостью, чем прежде, и позаботились о том, чтобы на новом месте они были защищены от северо–восточного ветра.

Метью чувствовал немалый соблазн предаться мечтам о том, как отсюда начнется отсчет новой истории, как здесь появится в свое время здание совета, дворец, возможно, капище неведомых богов; впрочем, вероятность подобного развития событий была невелика. Пусть они находились теперь не на острове, он все равно сомневался, что сюда завернут тропы мировой торговли. Да и отвлекаясь от мирового масштаба, приходилось признать, что города обыкновенно строятся в более удобных местах.

Рядом с общими палатками выросли шатры поменьше, отдельные, размещение по которым отражало сложившиеся или недавно переиначенные человеческие связи. Лидирующее положение Миллера никем не оспаривалось, и следствием этого стала недосягаемость Ирен для остальных мужчин. Она не позволяла Миллеру никаких вольностей и спала в одной палатке с Хильдой, однако свой особый статус воспринимала как само собой разумеющееся. На Хильду зарились одновременно Де–Порто, Гарри и Энди — первый проявлял наибольшее усердие, однако на успех, согласно наблюдениям Метью, мог скорее рассчитывать последний. Он все еще мучился с ногой, и Хильда посвящала большую часть времени уходу за ним. Кроме того, как Де–Порто, так и Гарри прибегали для удовлетворения мужского нетерпения к услугам Ширли. Де–Порто не делал из этого тайны, Гарри же был склонен к скрытности, однако занятия обоих ни для кого не были секретом. Для этих целей они, пренебрегая палаткой, которую Ширли делила с мамашей Латрон и Менди, уводили девушку на скалы. Она была как будто довольна такой участью, ибо ее натура не требовала большего.

Община тем временем разрасталась. На птичьем дворе прибавилось кур: теперь их набралось полтора десятка, кроме того — и это воспринималось как благословение свыше — среди них расхаживали двое петухов. Один петушок не вышел статью и отличался вялостью, зато второй обслуживал гарем с неуемной прытью. Две несушки, ко всеобщему восторгу, уже высиживали яйца. Гора консервов, служивших основной пищей, могла лишь убывать, зато цыплята — пока еще крохотные эмбрионы, созревающие внутри нагретых яиц, — были залогом надежного будущего.

Они позволили себе даже пирушку, во время которой побаловались баночным пивом, щедро предоставленным Миллером. Им попалось несколько упаковок пива; банки были большей частью помятые, но почти ни одна не прохудилась, и, придя в благодушное расположение, владыка наделил ими своих подданных. (У него набралось также несколько целых бутылок кое с чем покрепче, но за них он держался цепко.) Посреди шума и радостной неразберихи, воцарившихся на пирушке, Хильда ненароком отвлеклась — и увидела незнакомца. Она оповестила об этом остальных, и все повернули головы туда, куда девушка указывала пальцем.

Сперва Метью показалось, что перед ними снова предстал все тот же безумец, которого они ни разу не видели после дождливых дней. Но нет, этот был молод, высок, рыжеволос. Ему, как видно, пришлось очень несладко — хуже, чем им. Он страшно исхудал, покрылся коростой грязи, одежда свисала с него клочьями. Новенькому дали место у костра и предложили рагу. Он жадно набросился на еду, но вскоре сумел удовлетворить не только свой голод, но и всеобщее любопытство.

Он был даже не с Гернси, а с острова Сарк. Звали его Ле–Перре. После катастрофы скитался, безуспешно пытаясь разыскать выживших, затем впал в состояние оцепенения, питая смутную надежду на помощь со стороны. Однако прошлым утром, проснувшись, он с небывалой ясностью осознал, что ничего подобного не произойдет. Кроме него, никто из нескольких сотен обитателей Сарка не выжил. Разум подсказывал, что на соседнем острове с несравненно большим населением шансы на успех лучше. Море пропало; ничто не мешало преодолеть девять миль, отделяющие Сарк от Гернси.

По пути Ле–Перре завернул на крохотные островки Джету и Херм. Оттуда он разглядел, пользуясь послеполуденным солнышком, опустошенный восточный берег Гернси, страшные шрамы, зияющие на месте Сент–Питер–Порта и Сент–Семпсона. Это зрелище, превзошедшее масштабами все, что ему пришлось наблюдать на других островах, повергло его в уныние. Он переночевал на Херме и лишь сегодня, ближе к полудню, решился пересечь «пролив» шириной в три мили между Хермом и Гернси. Ле–Перре поднялся по зловонной россыпи дробленого камня, в которую превратилась местная столица, и выбрался на южное плато, уже ни на что не надеясь. И вот здесь, оплакивая свою участь единственного оставшегося в живых человека, он заслышал голоса и, отказываясь верить собственным ушам, заковылял на шум.

Рассказывая о своих злоключениях, он постепенно оттаял и не походил больше на продрогшее пугало. Метью сочувствовал этому словоохотливому человеку, столь долго обходившемуся без слушателей. С ним произошло то же самое, что и с остальными: несчастный полностью лишился не только прозорливости, но даже элементарной логики. Как многие жители Сарка, он владел экипажем для катания туристов, а недавно приобрел второй и теперь без устали сокрушался, что в этом сезоне не будет туристов.

— Как быть зимой? — горевал Ле–Перре. Зима традиционно была мертвым сезоном, когда островитяне жили за счет жирка, накопленного за лето. — Что прикажете делать зимой?

Когда новичок осмотрелся и передохнул, Метью принялся задавать вопросы, вертевшиеся у него на языке с той самой минуты, как он узнал, откуда Ле–Перре родом.

— Что значит идти по морскому дну? Насколько это трудно?

— По–разному. Хорошо, когда под ногами песочек, а рифы не слишком зазубренные. Кое–где попадаются топкие лужи с грязью, но они быстро подсыхают. А вот водоросли — боже, ну и вонь! Хуже, чем трупы, даю голову на отсечение!

— Сколько это заняло времени?

— Времени?..

— Ну чтобы перейти от острова к острову? Миля в час, меньше?

— Больше. До Джету я добрался часа за четыре. Во всяком случае, судя по солнцу. Я подобрал часы, но через день–другой выкинул их. Какой смысл знать, который теперь час?

— Но вода кое–где сохранилась? Отсюда видны целые озера.

Новичок пожал плечами:

— Лужи. Хотя те, что покрупнее, можно назвать и озерами.

— Насколько они велики?

— Одно было длиной в четверть мили. В нем даже плескалась скумбрия. Но я вам говорю, они подсыхают. Это даже видно — на берегах остаются полосы, так что заметно, откуда отступила вода.

— Выходит, переход не показался вам таким уж тяжелым?

— Нет, стоило только решиться. Труднее всего дался первый шаг: собраться с духом и ступить на это самое морское дно. А как я боялся, пока шел! Думал, море вот–вот вернется. То и дело озирался через плечо. Я был очень рад, когда добрался до Джету. Правда, там и вовсе ничего нет — смыло волной. Постройки в гавани Херма постигла та же участь…

Ле–Перре болтал без удержу. Метью не прерывал его и лишь время от времени кивал, когда ему казалось, что без этого не обойтись. Он снова думал о Джейн и ощущал в душе воспрявшую надежду. Ошеломленный вездесущностью смерти и разрушения, Метью до поры до времени не осмеливался и помыслить о внешнем мире, об оставшихся в живых там, на Большой земле. Даже при обнажившемся морском дне он продолжал числить себя островитянином. Покинуть остров до сих пор можно было лишь на почтовом катере или утренним авиарейсом. Ничего другого просто не приходило в голову. Потрясение от встречи с человеком, пришедшим издалека, было грандиозным: значит, могут выжить и другие общины… Какое там «могут» — должны! И до них можно добраться!

Освоившись с этой мыслью, Метью задумался о вытекающих из нее последствиях. Находись Джейн в Лондоне, наверняка превратившемся в одну огромную могилу, у него не было ни малейших шансов ее отыскать. Но у Мэри, в Суссексе… Дом Мэри, сложенный из толстенных бревен, стоял на возвышении, и дочь, наверное, спала в ту ночь, как водится, под стропильной балкой, поддерживающей остроконечную крышу. Вдруг ей повезло?.. Вероятность такого исхода крайне незначительна, и все же… Она вновь предстала перед ним как живая, и печаль, до этой поры мешавшая ему думать и действовать, начала рассеиваться. Ее место заняло нетерпение пополам с беспокойством. Раз это осуществимо, то надо попробовать! Все остальное стало казаться несущественным. Метью попытался рассуждать здраво. Предстоит тщательная подготовка. Путешествие будет долгим, его ждет земля, ставшая после небывалого катаклизма воистину неизведанной. Тут не обойтись без продуманного плана действий.

Метью размышлял над этим всю ночь, лежа с широко раскрытыми глазами и рассматривая звезды через отверстие в палатке. Утром он завел разговор с Миллером. Сперва Миллер не мог сосредоточиться: Де–Порто возвратился с утренней дойки с вестью, что корова, по его мнению, ждет теленка, и он размечтался о будущих тучных стадах. Метью говорил и говорил, а Миллер все не откликался. Наконец он опомнился:

— Что за чушь! Идти на Большую землю? Одумайтесь, Метью! У вас ничего не выйдет! А если и выйдет, то какой в этом толк?

— Там моя дочь, — снова принялся за объяснение Метью. — Она могла выжить. Я знаю, что шансы невелики, однако хочу удостовериться в этом сам.

— Вы спятили, — только и вымолвил Миллер.

— Вероятно, — пожал плечами Метью.

— Я вовсе не хочу вас задеть. — Миллер положил руку ему на плечо. — Мы все чуть–чуть того после этой встряски, только не каждый бредит так открыто, как наша мамаша Латрон или тот болван в Вал–де–Терр. Я знаю, потому что сам такой. Но все равно, надо глядеть на вещи здраво. Из такого сумасшедшего предприятия не выйдет ничего путного. Ле–Перре… это же совсем другое дело: подумаешь, прогуляться от Сарка! Он там совсем заскучал, едва не тронулся рассудком, изголодался, должно быть, — а до нас каких–то девять миль! Понимаете, что я хочу сказать?

— Понимаю. Но для меня это не имеет значения.

— Господи, вы же идете на самоубийство!

— Смотря как посмотреть. Во всяком случае, это никого больше не касается.

— Еще как касается! Нас так мало, что дорога каждая пара рук. Разве мы можем кого–нибудь отпустить? Тем более вас. Вы — мой ближайший помощник, Метти. Без вас я не смогу устраивать здешнюю жизнь, правильно ее организовывать. Вы же знаете, как я от вас зависим.

— Теперь вам никто не нужен. Дело поставлено, все идет как по маслу.

— А все потому, что есть вы.

— Не могу с этим согласиться.

Метью не стал договаривать свои мысли до конца: что Миллер, при всем своем авторитете нуждающийся в человеке, на которого он мог бы опираться, вполне может заменить его, Метью, на Ирен. Миллер не видит этого, ибо, признавая за женщиной силу, не понимает, что только возвысится, если проявит к ней должное уважение.

— Мне наплевать, согласны вы или нет, Метти, — выпалил Миллер, закипая. — Я сказал, и дело с концом. Вы нужны мне здесь.

— Вы научитесь обходиться без меня, — с улыбкой парировал Метью. — Это совсем не трудно.

— Нет!

У него был такой же напряженный, взбудораженный, отчасти отчаянный вид, как и тогда, когда он наполовину упросил, наполовину заставил Ирен считать его своим покровителем. Все сложилось бы куда хуже, если бы девушка тогда стала ему перечить; так же может обернуться дело и сейчас. Стараясь, чтобы его слова не звучали серьезно, Метью спросил:

— Так, значит, вы не выдадите мне разрешения на уход?

— Вы никуда не уйдете, Метти, — веско сказал Миллер. — Для вашей же пользы, как и для нашей. Зарубите себе на носу — вы остаетесь, и точка. Иначе придется вас связать.

Последуют ли за Метью остальные? Возможно, да, а может, и нет. Во всяком случае, следует избегать конфликта, иначе он так и не добьется цели, а в лучшем случае оставит Миллера посрамленным, а людей — в растерянности; громкий голос Миллера уже привлек внимание Де–Порто, Хильды и Билли. Метью покорно произнес:

— Вы — главный. Но, надеюсь, вы передумаете. Мы еще вернемся к этому разговору.

Миллер судорожно стиснул его руку и деланно рассмеялся:

— Поговорим, почему же нет. Главное, Метти, чтобы вы поняли: нам без вас не обойтись. Пойдемте, посмотрим на нашу коровку! Как определить, когда корова стельная? Вы что–нибудь в этом смыслите?

Дня два Метью ничего не предпринимал на случай, если Миллер наблюдает за ним, а затем начал секретные приготовления. Среди разного хлама отыскал рюкзак и отнес его в тайник — старый немецкий бункер за скалами. При землетрясении не устоял и он: бывший когда–то вертикальным спуск теперь отклонился градусов на семьдесят, однако стальная лесенка осталась на месте. Сюда вряд ли забрел бы кто–нибудь из лагеря, но, хотя внизу царила кромешная тьма, Метью приспособил еще и фанерный щит в качестве дополнительной маскировки. Теперь он перетаскивал в бункер все добро, которое могло понадобиться ему в путешествии.

В основном это было съестное в виде концентратов — говяжья тушенка и бобы с ветчиной. Главная трудность возникнет, конечно, с питьевой водой. Если преодолевать в день миль по пятнадцать, то на сто миль, отделявшие Гернси от острова Уайт, придется потратить не менее недели. В багажнике расплющенного автомобиля Метью нашел пластмассовую канистру емкостью в один галлон. Пинта воды в день — вполне приемлемая доза с учетом климата; кроме того, среди камней наверняка найдутся дождевые лужицы. Нельзя забывать также об острове Олдерни: там есть ключи, из которых можно пополнить запас. Значит, четверть расстояния долой. Оставшиеся семьдесят пять миль он без труда преодолеет за пять дней.

В дорогу надо надеть припасенные туристские башмаки. Пара свитеров и запасные носки — на ночь. Так удастся обойтись без одеяла. Метью перенес в тайник плащ, припрятанный в Вал–де–Терр, и завернутую в него коробку с патронами. Ружье пока хранилось у Метью в палатке, чтобы отвести подозрения. Его, а также многое другое придется брать в последнюю минуту.

Приготовления, которые ни за что не должны были привлекать чужое внимание, заняли почти две недели. К концу этого срока погода снова ухудшилась, однако они благополучно переждали ненастье в больших палатках, которые выстояли даже при подземном толчке, случившемся в разгар бури. Правда, шесты, удерживавшие палатки, разъехались в стороны, а один даже треснул, но это произошло днем, и мужчинам удалось устранить поломку без особых усилий. Добившись успеха, они торжествовали, наслаждаясь чувством локтя; в лагере установилось совсем не то горестное настроение, что царило в первые дни.

Произошло еще одно событие: то ли из–за общего подъема, то ли из–за надоевшего за время непогоды проживания скопом, то ли еще по какой известной лишь ей одной причине, но после того, как небеса очистились и люди разошлись по собственным палаткам, Ирен предпочла палатку Миллера той, которую она до сих пор делила с Хильдой. Метью показалось, что это только усилило уважение, которое питали к Ирен все остальные. Она сумеет отлично распоряжаться событиями — с холодной эффективностью, хоть и без особого воображения. Было бы интересно дождаться и взглянуть, станет ли она благоволить своим сыновьям или дочерям, если они пожелают сменить ее в роли хозяйки. Так, видимо, и образуется более сложное общество — из поступков конкретных людей в кризисные периоды.

Однако Метью не позволил себе долго размышлять по этому поводу. Важнее было другое: привалившее счастье заставило Миллера расслабиться и на время утратить бдительность. Теперь Метью проводил вне лагеря еще больше времени, готовясь к путешествию.

Как–то ночью его разбудила сильная дрожь, пробежавшая по земле. Ничего необычного в этом не было; они так привыкли к слабым толчкам, что в подобных случаях преспокойно поворачивались на другой бок и снова засыпали. Однако на сей раз Метью уже не смог сомкнуть глаз. Он понятия не имел, который час, но на востоке брезжили первые проблески зари. Он ждал довольно долго — минут десять, а потом как можно тише натянул одежду.

Желая проверить, не разбудил ли ненароком мальчишку, он прошептал: «Билли!» Ответа не последовало. Судя по очертаниям одеяла, мальчик мирно спал. Метью прихватил двустволку и выбрался в ночной холод, никого не потревожив.

Сперва он спотыкался, ощупью двигаясь в направлении бункера, затем мало–помалу его глаза привыкли к потемкам, которые к тому же постепенно рассеивались, уступая место серой предрассветной мгле. Небольшой карманный фонарик, дававший слишком мало света, чтобы им можно было пользоваться на открытом пространстве, оказался нелишним в кромешной тьме бункера. Рюкзак был уже собран, в канистре плескалась вода. Метью вынес то и другое наружу, привязал канистру и двустволку к рюкзаку и забросил ношу на спину. Несмотря на тяжесть, вес был распределен верно, да и сам Метью за последнее время окреп. Он не сомневался, что сможет без труда нести груз.

Прямая дорога к «морю», раз его путь лежал на север, вела бы через Джербург и Фермейн–Бей. Однако при этом ему пришлось бы миновать печально знакомые развалины Сент–Мартина, и он предпочел другой маршрут — мимо памятника павшим в боях. Памятник треснул примерно посередине и опасно кренился набок на фоне светлеющего неба. Цунами прокатилось и здесь: от рощи, пышно именовавшейся Сосновым лесом, не осталось даже сучка. На ее месте образовался склон, и Метью бодро зашагал по нему вниз. Добравшись до берега, он кинул взгляд через плечо и устремился прочь по долине, бывшей недавно дном пролива Расселла.

Как и предупреждал Ле–Перре, труднее всего было побороть отвратительный страх. Метью приходилось ступать на дно во время отливов, и ему был знаком этот нереальный, какой–то враждебный мир, залитый резким светом дня. Сейчас он растерялся гораздо больше. В предрассветной полутьме рифы и верхушки скал приобретали зловещие, потусторонние очертания. Долгие столетия здесь плескалось море; об этом все еще напоминал гнилостный дух, лужицы среди камней, большие и малые раковины. Трудно было поверить, что море сюда уже не вернется. Метью поймал себя на том, что прислушивается, силясь различить отдаленный рокот, который вот–вот превратится в оглушительный рев мстительных, безжалостных морских волн.

Но свету все прибывало, и картина постепенно преображалась: груды камней утрачивали мрачную таинственность, на смену ей приходило богатство очертаний и особенно цветов — розоватого и желтого гранита, вкраплений благородного мрамора в серых валунах. Однако Метью было по–прежнему не по себе: он оказался на чужой земле и чувствовал себя нарушителем границы. Ему все чаще попадались знакомые предметы, затянутые в пучину при откате губительной волны: расколоченная посуда, обломки мебели, закрученный узлом велосипед, даже холст — возможно, он был прежде произведением искусства, однако теперь превратился в нечто аляповатое, к тому же прихваченное плесенью. Это зрелище не вселяло уверенности, а напротив, усугубило мрачное настроение. Вдали высились развалины Бреонской башни. Метью засмотрелся на нее и чуть не споткнулся о газовую плиту, совершенно целую, если не считать отсутствия соединительных трубок и скоб крепления, да еще стоящую на удивление прямо. Эта сюрреалистическая деталь напугала его больше всего остального.

Он находился в самом узком месте пролива Расселла, между Бордо и Ракушечным пляжем на Херме, когда до его ушей донесся человеческий крик. Солнце уже успело подняться, и ему стало жарко, пока он карабкался на ближайшую гряду, чтобы оглядеться: ничего, кроме нагромождения камней, песчаных отмелей, цепочек подсыхающих луж. Однако крик повторился; кричал ребенок, и голос казался знакомым…

Метью приложил ладони ко рту и зычно крикнул:

— Я здесь!

«Здесь! Здесь! Здесь!!!» — прокатилось эхо. Потом все стихло.

***

Билли нагнал его. Он совершенно запыхался, по запылившемуся лицу чертили борозды слезы. Его взгляд, устремленный на Метью, был полон сознания своей вины и безграничного доверия.

— Что ты тут делаешь, Билли? Зачем ты пошел за мной?

— Я хочу с вами…

Метью покачал головой:

— Слишком далеко, слишком трудно. Лучше возвращайся.

— Я знал, что вы уйдете, — ведь вы уже заговаривали об этом. Сегодня под утро вы вышли из палатки с ружьем, и я обо всем догадался. Я старался держаться от вас как можно дальше, не знал дороги и заплутался. Тогда я стал кричать. — Он снова чувствовал себя кругом виноватым. — Я не хотел этого делать, потому что меня мог услыхать Миллер и остальные, но ведь я потерялся…

Метью присел на камень и снял со спины рюкзак. Билли примостился с ним рядышком.

— Мне надо идти, Билли. Возвращайся назад в лагерь. Они смогут о тебе позаботиться, а я — нет. Ты сам понимаешь, что так лучше.

— Я не хочу, мистер Коттер!

— Кто же будет присматривать за Паутинкой, если ты уйдешь?

— Она так и так уже их. Они все время заставляют ее работать.

— Вот здесь мои припасы. — Метью ткнул пальцем в рюкзак. — Их хватит на одного, но не на двоих.

— Да разве я много съем? — Мальчик пошарил в карманах курточки и вытащил две шоколадки, помятые, но целые. — Вот чем я запасся!

Метью молча разглядывал его. Возражений можно было привести более чем достаточно, но он знал, что ни одно не прозвучит убедительно. Оставалось проявить суровость: сделать сердитое лицо и приказать ему убираться. Пока он доплетется до лагеря, Миллеру уже будет поздно что–либо предпринимать, и он ограничится тем, что поколотит мальчишку за то, что тот не поднял тревогу, увидев, что Метью собирается улизнуть. Потеряться на обратном пути он не сможет: вот он, остров, — торчит, как спина кита.

Один довод разумнее другого. Впереди же лежали только опасности и лишения. Еды и питья вполне достаточно, кроме того, запасы, наверное, удастся пополнить на Олдерни; однако это не значит, что он вправе подвергать опасности юную жизнь. У мальчика нет запасной одежды и обуви, а его башмаки вконец изорвутся, не успеют они добраться и до середины Ла–Манша.

Впрочем, Метью знал, что у него не хватит духу отослать Билли назад, заставить вновь преодолевать в одиночку это пугающее, безжизненное пространство.

— Что ж, — вздохнул он, — посмотрим, что из этого выйдет. Если путь окажется слишком трудным, мы повернем назад.

7

К полудню небо затянуло облаками, но потом солнце появилось снова и пригрело сильнее прежнего. Все острова, кроме Олдерни, остались позади и постепенно исчезали в пыльном мареве, Олдерни же рос перед их глазами, как крепость, вознесшаяся над скалами. Метью был рад компании и болтовне мальчика, на которую он, в зависимости от настроения, то отзывался, то нет. Пока их продвижению вперед ничто не препятствовало: перед ними лежала ровная песчаная равнина. Только в одном месте им пришлось сделать круг, чтобы обогнуть вытянутую лужу, окруженную облепленными водорослями камнями. Вода здесь была голубая и прозрачная, в глубине сновали рыбешки. Лужа была глубокой — футов двадцать — тридцать, как прикинул Метью.

Торопиться им было некуда, и они время от времени устраивали привалы, а ближе к вечеру остановились у нагромождения камней, среди которых насчитали до десятка луж, шириной от нескольких футов до двух десятков ярдов. Билли стал штурмовать скалы, как любой ребенок, отдыхающий на пляже. Испугавшись, как бы он не утомился, Метью велел ему сидеть спокойно.

— Я сейчас! — крикнул Билли. — Тут у меня…

— Что еще там?

Билли торжествующе продемонстрировал свою находку — омара длиной в добрых девять дюймов, в возмущении поджимающего и расправляющего хвост.

— Ишь какой! — восхитился Метью. — Лучше положи, где взял, не то у меня потекут слюнки.

Билли спрыгнул на песок, держа омара над головой, как знамя.

— Мне пришла та же мысль, мистер Коттер. Из него получится отличное блюдо на ужин.

— Что–то мне не улыбается грызть сырого омара. Да я и готовить его не умею!

— Здесь полно сухих дров.

Они все еще находились посреди хлама, смытого цунами с восточного берега острова. Тут был и дробленый кирпич, и здоровенный строительный блок, и шланг от пылесоса, и кусок кухонной раковины, и различная древесина: спинка стула, половинка оконной рамы, останки кровати. На некотором отдалении, укрытые, к счастью, нависающим камнем, валялись два нагих тела, которые, наверное, дотащило сюда вместе с кроватью. Метью предпочел не разглядывать их.

— Я не захватил спичек, — посетовал он. — Но даже и со спичками мы вряд ли сумели бы развести огонь. Да и готовить нам не в чем.

— А мое увеличительное стекло?

Неуклюже потянувшись здоровой рукой к противоположному карману — сломанная рука как будто срослась, и Билли уже обходился без лубка, но еще не полностью владел ею, — он извлек сей предмет роскоши, подобранный Метью на развалинах аптеки и преподнесенный Билли как игрушка.

— Я мог бы развести огонь с помощью увеличительного стекла, мистер Коттер. Разве нельзя испечь омара в золе? Кажется, так поступают в Южных морях.

Метью уважительно посмотрел на него:

— Знаешь, такая гениальная мысль не приходила в голову ни одному, даже самому опытному повару.

Комплимент пришелся Билли по душе. Он расплылся в улыбке:

— Как лучше его убить? Может, вы свернете ему шею?

Они собрали дров, и Метью, как мог, наломал их. Потом сложили полевой очаг: для этого сгодились два кирпича и обломок камня. Билли принялся колдовать над растопкой со своим волшебным стеклышком. Наконец на кончике щепы загорелся огонек; вскоре к нему прибавился дымок. Метью и Билли затаили дыхание. Дыму стало больше; внезапно огонь с жадностью охватил угол кладки.

Не дожидаясь, пока прогорит костер, омара сунули в огонь; он сморщился и полопался от жара. Когда от костра осталась одна зола, омар покрылся пеплом и приобрел совсем неаппетитный вид, хотя запах от него шел упоительный. Метью планировал захватить омара с собой и съесть его вечером на привале. Однако ждать так долго оказалось выше их сил. Он вскрыл омара, обжегшись о раскаленный панцирь, и разрезал на две половинки. Начался пир. Метью с трудом удержался, чтобы не проглотить вкуснейшее белое мясо в один присест. Доев мясо из панциря, они разбили о камень клешни и стали их сосать. Метью невольно вспомнился летний закат, распахнутое окно, выходящее на гавань, снующие по заливу яхты… Чудесные закуски, великолепное вино… Холодный омар под майонезом, бутылочка шабли… Все это в прошлом, и непонятно, было ли вообще. Зато сейчас все настоящее, и куда лучше, чем тогда.

Прежде чем расположиться на ночлег, они преодолели еще несколько миль. Страх, отступивший при свете дня, снова вполз в душу вместе с вечерними тенями, которые, сделав округлыми острые выступы скал, лишь подчеркивали враждебность мира. В сумерках Метью взглянул напоследок на далекие холмы — Херм, Джету, Гернси… Он не прочь был бы снова очутиться там, но к чему эти мысли?.. Путешественники улеглись на желтом песке, еще хранящем тепло дня, и Метью показалось, что он слышит вдалеке океанский гул, словно на его ухо легла раковина. Ему снова стало страшно. Надо было отправить мальчишку восвояси. Вот наступит утро, и…

Они спали, тесно прижавшись друг к другу, однако сон был беспокойным. Ночью земля дважды принималась дрожать, а перед рассветом задул ветерок. Метью рассчитывал, что они возьмутся за приготовление завтрака, но одного взгляда на хмурый горизонт оказалось достаточно, чтобы расстаться с этим намерением. По небу стремительно проносились тучи, и на песок упало несколько дождевых капель.

Открывая банку с тушеной говядиной, Метью как бы невзначай бросил:

— Ну как? Поворачиваем назад?

— Почему, мистер Коттер?

— Кажется, мы поступаем не слишком разумно. Что случится, если зарядит дождь? Ведь у нас всего один плащ на двоих.

— Подумаешь, дождь! — махнул рукой Билли и добавил с рассудительностью взрослого: — Ведь сейчас лето!

— Мы ведь не знаем, куда идем. И зачем. Наверное, лучше было бы вернуться.

— Мы теперь ближе к Олдерни, чем к Гернси. — Билли указал на скалы, виднеющиеся на севере. — Уж туда–то мы можем добраться.

Метью посмотрел на мальчика и усмехнулся:

— Действительно можем. Ты когда–нибудь бывал на Олдерни?

— Нет.

— И я нет. Придется взглянуть, на что он похож. Может, там тоже остались люди… Выжил же один человек на острове Сарк… На Олдерни было куда больше жителей.

Лишь подойдя к острову на расстояние примерно одной мили, путешественники убедились в своей ошибке. Остров протянулся с юго–востока на северо–запад, и они не сразу сумели разглядеть, что с ним произошло. Потом заметили извилистую трещину, начинавшуюся еще в морском дне. Тот же разлом прошел и по острову, разделив его на две неравные части. Метью предполагал найти здесь оставшихся в живых, потому что Олдерни, как и Сарк, представлял собой довольно высокое плато, и город Сент–Энн не мог быть смыт волной, подобно Сент–Питер–Порту. Однако теперь, увидев разодранную надвое сушу, Метью расстался со всякой надеждой. Трудно было себе представить, чтобы кто–то выжил, когда вздымается и рвется на части сама земная твердь.

Однако, раз они зашли в такую даль, надо было удостовериться. Путешественники забрались на приподнятое дно гавани — его насыпали во времена викторианского могущества, чтобы здесь мог спокойно стоять огромный британский флот, — а потом на холм. Здесь все было перемолото еще сильнее, чем на Гернси, — возможно, впечатление усиливалось из–за зияющего к северу провала. Казалось, остров разрублен огромным мясницким топором; взор не желал на нем задерживаться, но возвращался туда снова и снова. Метью подумал, что зрелище не было бы таким страшным, останься морская гладь на прежнем месте: она бы по крайней мере скрыла нижний отрезок трещины.

Они прочесали большую половину расколовшегося острова, а потом подошли к трещине, чтобы оглядеть северную его часть. Увы, ничто не свидетельствовало о человеческом присутствии. В одном месте их облаяла рыжая дворняжка, быстро скрывшаяся из виду, попадалось довольно много кроликов; в целом же на острове властвовала смерть. Но не обошлось и без удачи: они набрели на россыпь консервов, которые даже не пришлось выкапывать из мусора. Подбор оказался отменно–изысканным: паштет с грибами, сердцевинки артишоков, копченая лососина в дольках, индейка и фазан в экзотических винных соусах.

Воспользовавшись ярким послеполуденным солнцем, Билли мастерски развел огонь. Дров набралось на огромный костер. Останься кто–нибудь на острове, пламя наверняка привлекло бы его внимание, однако Метью был уверен, что они здесь одни. И все равно было уютно полежать у потрескивающего огня, дым от которого относил в сторону неуемный ветер, Метью наделал дыр в крышке банки с индейкой и поместил ее у основания костра. Из дыр пузырями выходил сок и, стекая с крышки, испарялся от жара. Аппетитный запах смешивался с запахом горящего дерева. Чтобы хоть чем–то заняться, Метью открыл еще одну баночку без этикетки. В ней тоже оказался деликатес: цыплята куропатки в соусе. Две маленькие тушки были какими–то голыми и жалкими. Метью почувствовал тошноту. К счастью, Билли был чем–то поглощен по другую сторону костра. Метью отбросил банку как можно дальше и услышал, как она покатилась по склону. Неужели смерть опять сбросит маску? Им овладела тоска.

Эту ночь они провели спокойнее, чем прежнюю, на морском дне. С утра ветер разгулялся вовсю, однако солнце то и дело выходило из–за облаков. Метью нашел ручей, и они помылись — Билли слегка, Метью же решил отскрести себя основательнее. Тем временем мальчишка куда–то запропастился. Метью не слишком беспокоился, поскольку на острове им вряд ли грозила опасность, потеряться же здесь было невозможно. Он слегка вытерся маленьким полотенцем, которое захватил с собой, и предоставил остальное солнцу. Затем оделся и поднялся туда, где находился их бивуак.

К нему спешил Билли, размахивая большой черной сумкой. Это был саквояж, устанавливаемый обычно на заднем седле велосипеда.

— Полюбуйтесь, что я нашел, мистер Коттер! Теперь и я смогу что–нибудь нести!

— На спине? Но для этого понадобятся ремни.

— Есть и они! — Билли продемонстрировал пару подтяжек. Изделие было дорогое: широкие полосы с шелковой подкладкой, небесно–голубые с малиновым узором; матовые пряжки хранили следы позолоты. — Я подумал, что они могут на что–нибудь сгодиться.

— Вряд ли, если мы пойдем назад. Я смогу донести более чем достаточно еды.

— Разве мы поворачиваем? — На лице мальчика отразилось разочарование. — Это правда?

— Ты бы предпочел идти дальше?

— О да!

Для его же пользы надо было отправляться назад. На юге, всего в двух днях пути, их ждал уют и безопасность. Миллерово племя!.. К северу же лежал неизведанный маршрут: шестьдесят миль по песчаному дну, и это по прямой, а кто знает, какие могут встретиться препятствия. Может, поджидают новые трещины — такие же, как на Олдерни, или еще страшнее. Без компаса направление придется определять по солнцу. А что произойдет, если выдастся несколько дней, а то и целая неделя сплошной облачности?

Метью все больше понимал, в какое безрассудное предприятие пустился. Тащить с собой мальчишку было бы верхом безответственности. Его погнала через Ла–Манш забрезжившая надежда, но, увидев, какими немыслимыми могут быть разрушения, он решил, что надеяться не на что, и уже подумал, что готов возвратиться, чтобы коротать жизнь в окружении себе подобных, выживших, как и он, на Герн–си. Однако оказалось, что надежда все еще жива, а раз так, ничто другое не имеет значения.

Метью искоса взглянул на мальчика: ничто и никто.

— Хорошо, — кивнул он. — Теперь подумаем, как подготовиться к переходу.

8

Ближе к полудню они снова тронулись в путь. Метью набрал воды из ручья в стороне от руин, грозящих заразой; подземные воды тоже могли быть заражены, но на Гернси они поступали так же, и пока беда обходила их стороной. Он приспособил для заплечной торбы Билли подобие сбруи, и теперь мальчик тоже нес консервы; свой рюкзак Метью доверху набил едой. Они постояли перед уходом в роскошной высокой траве, которую некому было косить, хотя наступило самое время.

Путники прошли какое–то расстояние вдоль южного края трещины. Она резко уходила в глубину футов на сорок — пятьдесят. Сейчас они брели вдоль французского побережья, милях в восьми от него. Спустя час путешественники достигли места, где глубина трещины значительно уменьшилась. Скользя и падая в грязь, они перебрались на противоположную сторону и повернули на север. Ветер дул по–прежнему, но теперь он пришелся кстати: в небе не осталось ни единого облачка, и при безветрии мучила бы жара.

Теперь они освоились с необычностью пейзажа, и Метью все больше надоедала его монотонность. Скалы, песок, полосы подсыхающей грязи, потом цепочка луж — и так без конца. В целом их путь лежал под уклон, хотя время от времени приходилось преодолевать небольшие подъемы. Некоторые рифы и отдельные камни вздымались довольно–таки высоко, а один оказался настолько громадным, что в былые времена торчал, как видно, из воды. Солнце начало клониться к западу, и Метью старался оставлять его по левую руку.

Встреча с первым же затонувшим кораблем повергла их в шок. Билли приметил его раньше Метью, и они устремились вправо от взятого направления, чтобы взглянуть на корабль. Перед ними лежал на боку корпус торгового судна, или часть корпуса. Нос судна, заросший водорослями и рачками, указывал на запад. Оно было невелико — не более тысячи тонн водоизмещением — и пролежало на дне лет десять, а то и больше. Метью вновь охватил прежний страх, смутное ощущение какой–то угрозы. Видимо, на сей раз это был ужас, знакомый мореходам: ведь где–то поблизости покоились останки утонувших моряков. Билли ничего подобного не испытывал. Он бегал вокруг корабля, заходя то с одного угла, то с другого, и даже собрался забраться наверх. Метью запретил ему это делать, и мальчик нехотя вернулся.

— Тут нет ничего, кроме ржавчины и гниющих водорослей, Билли. Кроме того, нам нельзя терять времени. Надо идти.

Путники шли вперед до тех пор, пока в небе не появились звезды, и только тогда встали на ночлег. Метью часто останавливался, давая мальчику передохнуть, но тот все равно совершенно изнемог. Они поужинали консервированной ветчиной из банки, однако Метью обуял страшный голод, и, несмотря на полный желудок, ему захотелось еще. Билли отломил несколько долек от своей плитки шоколада и предложил ему. Метью поколебался, но потом согласился взять одну, настаивая, чтобы мальчик съел остальное. Билли не спеша расправлялся со своей порцией, и Метью отвернулся, чтобы не истечь слюной.

Вскоре после того, как они выступили в путь на следующий день, перед ними вырос новый затонувший корабль, помятый куда больше, чем первый; местами он сгнил окончательно. Корабль был военным: ниже фальшборта зияли отверстия, из которых когда–то высовывались пушечные жерла. Из одного до сих пор торчала насквозь проржавевшая, заросшая водорослями пушка… Наверное, именно из нее был произведен последний выстрел, после которого корабль захлестнуло волнами, и он опустился на дно. Сколько лет минуло с той поры? Четыреста? Может быть, корабль входил в состав Великой Армады, которая, спасаясь от холодов и преследования Дрейка, устремилась в холодные воды Ла–Манша? Или это был британский корабль, утраченный двумя веками позднее, при возвращении с Трафальгарской битвы? Теперь на эти вопросы уже нельзя было дать ответа. Да и нужно ли?

— Очень старый корабль, правда, мистер Коттер? — спросил Билли.

— Да, еще какой!

— Внутри могут лежать сокровища?

— Вполне. Только если и так, от них немного проку.

— Можно мне взглянуть?

Сокровища — вещь непростая. Пусть мировая торговля рухнула и на дублоны теперь ничего нельзя купить — ни яйца, ни бифштекса, ни корочки хлеба, однако дублоны остаются дублонами. С точки зрения ребенка, они извечно наделены колдовской загадкой. Метью присел на плоский камень и с облегчением снял рюкзак.

— Что ж, давай взглянем. Только осторожнее. Эти бревна теперь не выдержат и пушинки.

Корабль лежал на дне левым бортом. Сразу за форштевнем зияла пробоина, в которую, сгорбившись, сумел пролезть Метью. Внутри было темно, и он заставил Билли немного постоять, прежде чем глаза привыкли к темноте. Метью опасался, как бы у них под ногами не обвалились сгнившие доски, для которых даже веса мальчика могло оказаться более чем достаточно; однако, стоило им сдвинуться с места, как он понял, что тревожился напрасно. Хотя снаружи их находка еще походила на корабль, внутри уже не осталось никакой начинки. Все переборки давным–давно обрушились и смешались с песком и тиной на дне, образовав неровную, но достаточно твердую поверхность. Они оказались внутри просторной сумеречной раковины, пахнувшей тленом.

Метью остановился, переживая, что Билли, должно быть, чувствует немалое разочарование. Внезапно дно заколебалось, и деревянные стены их темницы издали предупреждающий скрип. Метью инстинктивно схватил Билли в охапку и потащил назад к дыре. На солнце наступило облегчение, от которого подкашивались ноги.

— Не очень сильный толчок, правда? — спросил мальчик. Он тоже напугался и теперь что было силы старался не подать виду.

— Нет, не очень, — согласился Метью. Поразмыслив, он добавил: — Корабль выстоял и при более сильных колебаниях, значит, не развалился бы и сейчас. Древесина надежнее кирпича и камня — она не такая жесткая.

И верно, остов старого корабля не стал бы для них смертельной западней, в отличие от наземной постройки. Однако возвращаться туда, покидать надежное открытое пространство ему вовсе не хотелось.

— Там не на что смотреть, — буркнул он. — Ничего интересного.

— Вообще–то да, — понуро кивнул Билли.

— Тогда мы продолжим путь. Или ты хочешь передохнуть?

— Нет, лучше пойдемте, мистер Коттер.

На протяжении следующего часа по дну несколько раз пробегала дрожь, однако они привыкли закрывать глаза на подобные мелочи. Метью раздумывал о старом корабле и о том, как он отнесся к находке. Корабль пережил катаклизм — подъем морского дна, разрушительное отступление морской толщи, — и остался таким, каким был. Этого не должно было произойти, но все же произошло. Значит, если выстояла эта тысячу раз сгнившая древесина… Он снова задумался о Джейн, о старом доме на возвышении. Деревянная крыша могла стать ей защитой, если она действительно спала наверху.

Метью оглянулся на истерзанный остов — возможно, знак, призывающий не терять надежду, — и, неожиданно для самого себя, стал что–то насвистывать. Билли удивленно взглянул на него и улыбнулся.

Следующее приметное место Билли окрестил «гигантскими ступенями». Оно представляло собой вереницу разломов на расстоянии от десяти до пятидесяти ярдов один от другого, с абсолютно плоскими промежутками. Каждый разлом выглядел как крутая ступенька высотой от нескольких дюймов до четырех футов. Все вместе походило на террасы, на которых разбивают сады в гористой местности. Казалось, перед путниками предстало незаконченное творение человеческих рук, и гигант–садовод вот–вот вернется, чтобы продолжить работу. Ступени протянулись на добрую милю и оборвались лишь там, где песок сменился камнем.

Зато дальше глаз радовали бесчисленные лужицы, в которых все еще плескалась рыба. В одной из луж, размером с домашнюю ванну, утомленно мокла скумбрия длиной в целый фут. Она не могла прожить здесь с тех самых пор, как отступила вода. Оглядевшись, Метью понял, что произошло. Лужа оказалась отгороженной завалом из камней от довольно обширной запруды. Рыбина, должно быть, перепрыгнула через эту естественную дамбу высотой в несколько дюймов, стремясь обрести вожделенную глубину. Теперь она доживала последние минуты, лишенная кислорода и еды.

Билли свесился с камня и погрузил руки в воду.

— Хотите поймаю, мистер Коттер? В два счета!

— Нам не из чего сложить костер.

— Тогда просто захватим ее с собой. Может быть, нам еще попадутся дрова.

Метью отрицательно покачал головой. Он сострадал несчастной рыбе, воле к жизни, заставившей ее взмыть в воздух.

— Если ты сумеешь ее поймать, я бы перебросил ее обратно, в большой пруд.

Запас сил у рыбины оказался больше, чем можно было предположить. Билли не справился бы с ней без помощи Метью. Вместе они перебросили ее через завал. Она мигом ушла в глубину — здесь вода разлилась на ширину двадцати футов, и солнечные лучи не могли проникнуть на дно.

— Теперь она выживет? — спросил Билли.

— Надеюсь, да.

Так рыба проживет хоть какое–то время — несколько дней, недель, а то и месяцев. Однако все эти озерца постепенно сжимаются и усыхают. Спасенная ими рыба все равно обречена.

Теперь они продвигались не так быстро. Дно было усеяно валунами, зачастую зазубренными, через которые им приходилось перебираться. Во время очередного привала Метью взялся осмотреть башмаки Билли. Подошвы стали тоненькими и были испещрены трещинами и порезами, а на замену до Большой земли надеться не приходилось. Метью предупредил мальчика, чтобы тот старался ступать по мягкой поверхности, однако ни один ребенок не смог бы поступить согласно такому совету.

Валуны сменились грязевой топью. Сперва поверхность была достаточно твердой, но чем дальше они шли, тем больше вязли, пробивая верхнюю корку, — сначала всего на дюйм, потом глубже и глубже. Когда Метью почувствовал, что ему с усилием дается каждый шаг, он понял, что лучше обойти препятствие. Грязь тянулась вперед, насколько хватало глаз, зато к северо–востоку грунт казался твердым. Теперь путники брели спинами к солнцу, которое клонилось к горизонту, впервые за несколько дней затянутому облаками. Картина вокруг была самая безрадостная: справа громоздились серые валуны, слева чернело бескрайнее грязевое поле. Даже Билли погрустнел и примолк. Они шли теперь, не произнося ни слова. Метью спросил мальчика, не хочет ли он отдохнуть, но тот отрицательно покрутил головой. Действительно, устроив привал в таком унылом месте, они бы окончательно раскисли.

Однако после заката, когда сгустилась тьма, а пейзаж нисколько не изменился, волей–неволей пришлось сделать остановку. За предыдущий день одолели миль двенадцать — пятнадцать, а за сегодня — и того больше. Правда, последние пять миль увели к востоку от намеченного маршрута. Если что и обнадеживало, так это погода; глядя на алый отблеск над тем местом, где скрылось за горизонтом солнце, Метью задумался, как долго еще продлится сушь. Ветер снова окреп и довольно–таки противно завывал среди камней.

Поужинали консервами. Костер сейчас не только помог бы сделать еду вкуснее, но и дал бы тепло и уют; однако даже если бы солнце задержалось в небе, им нечего бы было зажечь через лупу Билли. Метью закутал мальчика, как мог, и они улеглись в притоптанную грязь, согревая друг друга. Недавнее воодушевление прошло. Метью, как никогда, отчетливо сознавал сейчас, какие они жалкие и беззащитные.

Еще до рассвета их разбудил дождь, вернее, ливень. Метью достал плащ и укрыл им Билли, махнув на себя рукой. Ливень быстро кончился, зато они теперь дрожали от холода.

Солнце в этот день вставало нехотя. Дождь зарядил снова. Впрочем, путники так промокли, что новая напасть оставила их равнодушными. Метью открыл банку с супом, и они вылакали невкусное холодное месиво; оставалось уповать на его питательность. Подкрепившись, двинулись в путь. От дождя грязь еще более размякла; пришлось прыгать по камням. Это оказалось трудно и утомительно, особенно для Билли. Метью вынужден был то и дело устраивать остановки.

Прошел час, другой, третий. Солнце и не думало появляться из–за серых туч. Дождь иногда стихал, но не надолго. Уже на рассвете, отправляясь в дорогу, путники были мокрыми и измученными; прошедшие часы только усугубили их состояние. Наступила пора очередной банки — на этот раз предстояло лакомиться бобами с колбасой. У них была одна ложка на двоих, но банка оказалась выскоблена за минуту.

Наконец грунт стал иным: грязь сменилась плотным песком и галечником, усеянным валунами и выходами горной породы. Метью мог только гадать, насколько далеко на восток они забрались; оставалось одно — свернуть под более или менее прямым углом по отношению к маршруту, которым путники следовали до этой минуты. Не видя солнца, нельзя было верно определить направление. Если погода останется пасмурной, они могут запросто начать описывать круги. Облака настолько сгустились, что казалось, не рассеются никогда. Дождь, впрочем, не возобновлялся уже целый час, хотя мог, судя по небу, снова хлынуть с минуты на минуту.

Метью не поверил собственным глазам, когда увидел новый корабль. «Уж не мираж ли?» — мелькнула мысль. Впрочем, миражи как будто появляются только в сухом горячем воздухе… Тогда — галлюцинация. Сперва был виден лишь форштевень и еще футов двадцать — тридцать борта; остальное скрывал выступ скалы. Метью был склонен считать это зрелище игрой воображения по одной простой причине: корабль казался совершенно целым. На его белоснежных бортах не было заметно ни единой царапины, хотя они выглядели слишком низкими. При этом корабль соприкасался с песком только килем, и было непонятно, за счет чего поддерживается равновесие.

— Глядите! — воскликнул Билли, цепляясь за его руку. — Что это за корабль, мистер Коттер?

— Пока не знаю. Придется подойти поближе.

Обойдя загораживавшую обозрение скалу, они поняли, как судну удается почти что парить в воздухе и чем объясняется смехотворная высота его бортов. С одного бока его подпирал риф, благодаря чему корпус корабля стоял совершенно прямо. Что касается высоты, то она казалась небольшой лишь по сравнению с длиной борта: перед ними лежал танкер, один из новейших океанских гигантов, должно быть, восьмисот футов длиной и ста тысяч тонн водоизмещением.

— Вот это да! — восхищенно воскликнул Билли. — Как вы думаете, мы сможем на него подняться?

Танкер, шедевр мастерства, достигнутого исчезнувшим миром, стоял перед ними на диво прямо, словно плыл по песчаному морю, олицетворяя грацию, мощь и совершенство очертаний. Волны лишили его своей поддержки, и он спланировал сюда, как усталая птица.

— Попробуем, — ответил Метью.

9

Снова пошел дождь — на сей раз не ливень, а противная морось. Пришлось прятаться под днищем корабля; с белого борта, оказавшегося вблизи не таким уж низким, стекали потоки воды. Метью понял, что подняться на корабль будет не так–то легко. Команду, очевидно, смыло в море, или она погибла при первых же толчках. Метью не мог себе представить, как они с мальчиком преодолеют эту гладкую отвесную поверхность, раз некому было им подсобить.

В их силах было лишь осмотреть танкер со всех сторон, хотя осмотр исчерпывался в основном созерцанием красного днища морского левиафана. Находясь под ним, как под бесконечным стальным навесом, Метью снова почувствовал боязнь замкнутого пространства. Боязнь эта, разумеется, была совершенно беспочвенной: раз самым сильным толчкам не удалось перевернуть чудовищное сооружение вверх тормашками, то смешно даже предположить, что это свершат теперешние, уже совсем слабенькие. Однако, вопреки логике, Метью поспешил прочь, под дождь, и Билли, не говоря ни слова, последовал за ним.

Они направились к громоздящейся над кормой надстройке. На призывное ауканье, долго метавшееся по палубе протяжным эхом, так никто и не отозвался. Лишь завывал ветер да громко стучали дождевые капли.

Внезапно Метью послышался крик. Спустя мгновение он разобрался, кто ввел его в заблуждение: по песку ковыляла перепачканная чайка. Если не считать червей и рыб, она была первым живым существом, попавшимся им после того, как они простились с собакой и кроликами, населявшими Олдерни. Билли взмахнул руками, и чайка тяжело поднялась в воздух. Пролетев не больше десятка ярдов, она снова опустилась и зашлепала по песку дальше. Эта встреча навела Метью на размышления. Что привело ее к кораблю — воспоминания о былых пиршествах или возможность подкормиться в изменившихся условиях? Он вторично издал призывный крик, но отклика не последовало и на этот раз.

Однако еще через секунду они увидели лестницу.

***

Нейлоновая лестница со стальными кольцами свисала недалеко от кормы с правого борта. Она не просто доставала до дна, но и волочилась дальше. Метью подергал ее — сначала неуверенно, потом со всей силы. Лестница было намертво закреплена на палубе.

Вопросительно взглянув на Билли, он произнес:

— Ну как? Полезем? Ты сможешь подняться по веревочной лестнице? Тут высоко.

— Конечно, смогу! Честное слово!

— Тогда лезь первым.

Мальчик как ни в чем не бывало начал восхождение. Дав ему подняться на несколько ярдов, Метью последовал за ним. Лестница раскачивалась и провисала под их тяжестью, и Метью едва не затошнило. Он замер, цепляясь за лестницу и стараясь преодолеть двойной ужас: перед высотой и перед возможным землетрясением. При сильном толчке эта железная стена может рухнуть прямо на них… Он уговаривал себя, что такое предположение — воплощение абсурда, однако разум уже поддался панике. Дрожа с головы до ног, он услышал голос Билли, хотел ответить ему, но получилось какое–то бессмысленное карканье. Прокашлявшись, он через силу выдавил:

— Что такое?

— Я говорю, я уже почти наверху. Но чем выше лезешь, тем труднее. Лестница бьется о борт.

— Передохни, — предложил Метью.

— Нет, я не устал.

Мало–помалу унизительный страх уступил место чему–то другому, тоже неприятному, вдобавок непонятному; названия этому чувству он не знал, но оно по крайней мере поддавалось обузданию. Метью перенес ногу и потянулся к следующему кольцу. Дальше он полез увереннее, заставив себя сосредоточиться на собственных усилиях, на движениях рук и ног. До него донесся торжествующий крик, свидетельствовавший о том, что Билли добрался до цели. Наступил самый ответственный момент: от неосторожных движений Метью теперь сильно ударялся о борт. Он уже почти преодолел высоту, но старался не смотреть вверх. Неожиданно он увидел перила и ноги Билли.

Как ни странно, стоило ему перевалиться на палубу, как страх — и высоты, и возможного землетрясения — мигом его покинул. Путники находились на мостике под самой надстройкой; внизу тянулись один за другим отсеки, смыкавшиеся в неописуемой дали — у носа. Зрелище было величественное. Теперь казалось само собой разумеющимся, что корабль не погиб во время катастрофы, а отделался пустяком. Впрочем, левое ограждение было частично сломано, а где–то дальше могла красоваться вмятина; отсюда по крайней мере трудно было разобрать, как велико повреждение.

Через некоторое время до сознания Метью дошло, что он то ли слышит, то ли чувствует что–то. Так продолжалось довольно долго, прежде чем он спохватился. Ну конечно, какие могут быть сомнения! Металл палубы чуть заметно вздрагивал, и откуда–то из чрева гигантского корабля доносился неясный гул. Метью недоверчиво воззрился на приземистую надстройку. Глаз не мог различить ни единого признака жизни, однако где–то там определенно работал генератор.

— Эй! — крикнул Метью. — Тут есть кто–нибудь? Э–эй!

Билли стал вторить ему. Тем временем дождь усилился. На палубе был плавательный бассейн, и дождь отчаянно барабанил по поверхности воды. На дальнем краю бассейна, рядом с прыгательной доской, стояли два шезлонга из полых стальных трубок с яркими пластмассовыми сиденьями. Создавалось впечатление, что тут только что резвились люди, пока их не загнал в укрытие усилившийся дождь.

— Никого, — сказал Билли. — Или нас просто не слышно изнутри.

— Вполне возможно. Пойдем–ка посмотрим.

Они заторопились к надстройке. Метью повернул ручку какой–то двери. Там его ждал еще один сюрприз: он думал, что очутится в сумрачном тоннеле, а оказался в залитом электрическим светом коридоре. Билли, не отстававший от него ни на шаг, удивленно ахнул.

— На борту наверняка есть люди. Им удалось запустить генераторы — они, наверное, работают на нефти.

— Может, снова покричать?

— Думаю, не надо. Лучше попробуем найти их сами.

В переплетении проходов немудрено было заплутаться. Метью наугад отворял двери и оказывался в каютах, ванных комнатах; побывали они и в штурманской рубке. Постепенно у него складывалось впечатление какой–то несообразности, которое он не мог толком сформулировать, пока не оказался в каюте с двумя привинченными к стене койками. Койки были тщательно застелены свежими простынями и одеялами; царил образцовый порядок. Метью заметил, что подобная же чистота встречает их повсеместно. Во время катастрофы на корабле не могло не возникнуть первозданного хаоса, однако с тех пор здесь с фанатичным рвением восстановили порядок.

Что же из этого следовало? Экипаж, очутившийся на морском дне и охваченный массовым психозом, нашел утешение в наведении уставного порядка? Или примерно выполняются распоряжения капитана, спятившего при виде рушащегося мира? И то и другое трудно было себе представить; кроме того, экипаж, столь тщательно наводящий повсюду порядок, должен подавать признаки жизни. Однако пока они никого не встретили. Их шаги гулко отдавались в коридорах, и, распахивая двери, они врывались в неизменно пустые каюты.

За очередной дверью располагался камбуз. На хирургически чистых столах было пусто, вся кухонная утварь стояла на полках. В углу мирно кряхтел большой холодильник. Метью открыл дверцу и замер при виде двух зажаренных цыплят, шматка ветчины, бруска масла и дюжины баночек с пивом. Его желудок свела судорога. Однако он тут же вспомнил, что они здесь чужие и что где–то поблизости должны находиться члены команды.

Билли, предпринявший самостоятельный обход кубрика, неожиданно позвал его:

— Смотрите–ка, мистер Коттер!

Мальчик переминался перед буфетом. Внутри буфета помещались полки. На второй полке красовались сразу три неказистые, но все равно прекрасные и способные вызвать избыточное слюноотделение буханки хрустящего пшеничного хлеба.

Полкой ниже стояла масленка, банки с вареньями и маринадами и большая сырница под прозрачной крышкой. Здесь был представлен сыр голландский, голубоватая горгонзола и чеддер.

Метью увидел выражение лица Билли и пожалел его. Схватив одну из буханок, он потребовал нож.

— Разве можно? — усомнился Билли.

Однако сам уже спешил в тот угол, где Метью высмотрел нож. Метью поборол безумное желание вцепиться в хрустящую корку зубами и дождался, пока мальчик принесет нож. Щедро кромсая буханку, он приговаривал:

— Понадеемся на их щедрость. Если бы они ответили нам отказом, я бы, наверное, вцепился им в глотку. Бери! Намажь маслом и положи сверху чего хочешь.

Билли выбрал клубничное варенье, а Метью заколебался, разглядывая сыры: голландского вроде больше всего. Он отрезал себе ровно половину, оставив на куске в месте отреза след масла; тогда он отрезал еще, чтобы замести следы. И торопливо впился зубами в хлеб, набивая рот еще и сыром. Зубы заработали сами собой; Метью поймал себя на том, что глотает пищу раньше, чем следовало бы; голод победил желание продлить этот восхитительный вкус во рту.

Он дернулся, почувствовав, как открывается сзади входная дверь, и, словно нашкодивший мальчишка, спрятал руку с надкусанным ломтем за спиной.

Мужчина, вошедший в кубрик, не смог побороть улыбку:

— Все в порядке. Не стесняйтесь. Наверное, вы здорово проголодались?

Незнакомец говорил по–английски одновременно с американским и со средиземноморским акцентом. «Не итальянец», — подумал Метью. Грек? Пузатый, низкорослый, смуглый. На нем был тщательно отглаженный, без единого пятнышка форменный костюм и фуражка с золотым околышем. Мужчина недавно брился: его синий подбородок был противоестественно гладким и источал аромат хорошего лосьона.

— Проголодались! — кивнул Метью. — Еще как! А хлеба вообще не видели с той поры.

Новый знакомый сделал широкий жест, прощающий им все грехи:

— Не волнуйтесь! У меня хватает еды и питья. Может, хотите пива? — Он подошел к холодильнику и вытащил оттуда баночку. — А тебе, мальчик? Кока–колы? — Мужчина улыбнулся, демонстрируя белоснежные зубы и пару золотых коронок. — Наверное, ты не откажешься от коки?

Они принялись благодарить его, но он только покачал головой:

— У меня всего достаточно… Скиопос, капитан Скиопос. Можете называть меня просто Ник.

Метью представился сам и представил капитану Билли.

— Так ты ему не сын? — Он снова благодушно улыбнулся. — Просто путешествуете на пару?

Метью в двух словах пересказал ему их историю. Скиопос выслушал рассказ без особого внимания.

— На суше дело совсем плохо? — спросил он под конец.

— По крайней мере на Нормандских островах. — Метью доел хлеб и сыр, но не мог отвести взгляд от буханки.

— Оставьте стеснение, — поощрительно молвил Скиопос. — Отрезайте еще. В этот раз я выпек слишком много хлеба. Надо же его съесть!

Орудуя ножом, Метью осведомился:

— Значит, вы все это время провели здесь? В одиночку?

— Все остальные разбежались, — вздохнул Скиопос. — Я твердил им, что они безумцы, но куда там… Убеждал, что по обеим сторонам Ла–Манша все рухнуло, что там вовсе не ждут молочные реки с кисельными берегами. Но они были не в себе, понимаете? О, что это была за ночь! Нашу гигантскую посудину швыряло, как жалкую щепку! Кто–то, наверное, вытащил из ванны затычку. Зато под конец мы мягко легли на дно. Я и говорю им — глядите, как нам повезло! Но они не хотели меня слушать: запаслись провизией и ушли на север.

— Давно?

Скиопос пожал плечами:

— Откуда я знаю? На следующий день после того, как мы прикорнули на дне. Я перестал вести счет дням. Какой от этого прок?

С каждой минутой хлеб и сыр становились все вкуснее — оказалось, что возможно и такое. Горло защипало от пива, и Метью почувствовал себя на седьмом небе.

— Повезло — не то слово! Вы, кажется, находитесь на совершенно невредимом корабле.

— Увы, повреждение достаточно для того, чтобы, если вернется море, уже не всплыть. Но мне сдается, что вода ушла навеки Может быть, вы и паренек хотите принять ванну?

— Горячая вода?!

— А как же, горячее не бывает! Разве я стал бы вам предлагать холодную? Мыла и полотенец здесь вдоволь. Если желаете, могу побаловать пеной для ванны.

Скиопос провел их по коридору, через кают–компанию. Они оказались в противоположной части корабля. Открыв одну из дверей, капитан показал Метью великолепную ванную:

— Это вам. Рядом — ванная для мальчика. Я тоже отлучусь, приведу себя в порядок — ведь у меня сегодня гости! Когда закончите, позвоните в звонок — я зайду за вами. Без меня вы в два счета заблудитесь.

Метью пустил воду, залез в ванну и, с трудом переводя дух от пара, улегся на спину. Он слышал, как неподалеку плещется Билли. Он был как в полусне, его интересовали сейчас только самые простые удовольствия.

Скиопос вернулся еще до того, как они вылезли из ванн.

— Хорошо помылись, Метью? — подал он голос. — Я принес кое–какой одежды, которая вам, наверное, подойдет. Можно войти?

Капитан выглядел еще более безукоризненным, чем час назад. Он с трудом удерживал в руках кипу одежды, которую с облегчением положил на полку.

— Кажется, придется вам впору. Тут трусы, майка, носки, рубашка, брюки. Обуви нет, но вам и не нужна обувь на борту. Нашлось кое–что и для мальчугана. Великовато, наверное, однако у меня есть ножницы — в крайнем случае обрежем.

Метью вылез из ванны и замотался в полотенце. Он хотел было поблагодарить Скиопоса, но тот прервал его на полуслове:

— Пойду отнесу обновки мальчику. После ванны, в чи- > стой одежде вы почувствуете себя гораздо лучше. Когда будете готовы, я вас кое–куда провожу.

Что за радость — не влезать в прежнюю опостылевшую одежду! Она валялась грязной кучей на полу. Чистое белье приятно пахло и было невероятно мягким. Одевшись, Метью пошел посмотреть, как справляется Билли.

Скиопос был занят его туалетом, вернее, отступив на два шага, с интересом наблюдал за ним.

— Славный паренек, — сообщил он Метью, — вот только ростом не вышел. — Билли при этих словах растерянно улыбнулся. — Вы, я полагаю, не портной, Метью? Ну–ка, попробуем еще разок.

Когда Скиопос отложил ножницы, Билли выглядел комично, но был по крайней мере облачен во все чистое. Рубаха и штаны ему были длинны — последние поддерживались роскошными подтяжками с золотыми зажимами. Скиопос потрепал мальчика по плечу и пригладил толстой рукой его мокрые вихры.

— Во всяком случае, ты выглядишь теперь лучше, чем раньше. Пойдем, я тебе кое–что покажу.

В помещении, в которое их пригласили, стояли рядами удобные кресла. Капитан подошел к стене и нажал какую–то кнопку. Сверху опустился экран, и Метью смекнул, что они попали в корабельный кинотеатр. Позади кресел в стене виднелось отверстие.

— Садитесь, — предложил Скиопос. — Устраивайтесь поудобнее. Я все сделаю сам.

С самой первой минуты, как путники попали на корабль, происходили совершенно невероятные события, так что можно было подумать, что они бредят; однако сейчас творилось что–то и вовсе невообразимое. Прошла минута, и из отверстия в стене до них снова донесся голос Скиопоса:

— Готовы? Ну, держитесь!

Свет погас. В наступившей темноте Метью обуял было знакомый страх, но тут экран ожил, и страх испарился. Хозяин решил побаловать их мультфильмом «Том и Джерри». Искоса взглянув на Билли, Метью увидел на его лице самую обыкновенную ребячью радость.

Скиопос прокрутил еще два мультфильма, после чего выключил проектор, снова зажег свет и обратился к ним через отверстие:

— Теперь устроим антракт. Оставайтесь на местах, друзья. Я сейчас вернусь.

Скоро он появился, на этот раз с подносом.

— Раз у нас перерыв, то, прошу вас, угощайтесь мороженым и сладостями. Не возражаешь, Билли? Хотите сигарету, Метью? Или, может быть, сигару?

Он наделил Билли мороженым и шоколадкой, дал Метью прикурить сигарету, сам же закурил сигару. После этого уселся с ними рядышком и повел неспешную беседу. Слушая его, Метью никак не мог определить, в своем ли уме собеседник. Никаких признаков безумия не обнаруживалось: капитан был чрезвычайно любезен и действовал вполне разумно. Однако вся ситуация была далека от нормальной, а Скиопос отнесся к их появлению слишком спокойно. Ему надо было выразить больше радости при встрече с людьми или же расстроиться, поскольку те набросились на его драгоценные припасы — ведь они когда–нибудь закончатся, что же тогда делать?

Из рассказа капитана стало более или менее ясно, как развивались события. Он и не помышлял уговаривать свою команду остаться и не реагировал на их уговоры уйти вместе с ними. Очутившись в одиночестве, Скиопос принялся за генератор и в конце концов сумел его запустить. Танкер шел из Лондона с водой в качестве балласта в трюмах, а не с нефтью, и ему удалось закачать ее в охлаждающую систему, — если он и безумец, то человек исключительно способный. Затем Скиопос принялся наводить на своем корабле порядок и весьма преуспел в этом занятии. Капитан готовил себе на большой электрической плите, работающей от генератора, заводил пластинки и постоянно крутил одну и ту же дюжину кинофильмов.

— Я уже подумывал, не будет ли мне тут скучновато, — признался он. — Но когда слышишь человеческие голоса, видишь лица… Тут у меня есть картина с Синатрой и Авой Гарднер. Они теперь мне самые близкие друзья. Смотрели?

Метью блаженно покуривал сигарету, наслаждаясь полузабытым вкусом.

— Как насчет радио? — поинтересовался он.

— Радио? Молчит.

— Сломано?

— Я не очень–то разбираюсь в радио, — пожал плечами Скиопос.

— Если бы удалось его починить, можно было бы услышать передачи — вдруг где–нибудь еще работают радиостанции.

Однако во взгляде Скиопоса не появилось ни малейшего интереса.

— Мы знаем, что Западная Европа получила здоровенный пинок. Полагаю, что примерно то же самое произошло и с Америкой. А может, в других местах все не так плохо — в России, Китае, Новой Зеландии?

— Я не разбираюсь в радио, — повторил Скиопос.

Метью смекнул, что их хозяин не жаждет связи с внешним миром. Его удовлетворяла роль центра собственного мирка. Но почему тогда он так радушно принял их? Может быть, дело тут в том, что они — его гости и он может продемонстрировать им свое могущество и всякие чудеса?

— Как насчет горючего? — продолжил Метью.

— Горючее? Этого добра у меня много.

— Насколько много?

Во взгляде Скиопоса мелькнуло беспокойство. Он отвернулся, определенно не желая развивать эту тему:

— Говорю вам: его у меня много.

— Но в конце концов оно все выйдет, и генератор встанет. Что вы предпримете тогда?

— Повторяю: тут совершенно не о чем тревожиться. Совершенно!.. А теперь, Метью, прошу меня извинить: дела. Прогуляйтесь и развлекитесь самостоятельно. Я вас провожу.

***

Следующая встреча со Скиопосом произошла в кубрике, где он занимался кулинарией. Капитан приветствовал их с не меньшей жизнерадостностью, чем прежде:

— Когда у меня нет гостей, я обхожусь на обед холодным бифштексом. Но вы наверняка захотите чего–нибудь горяченького.

— Не надо о нас заботиться! — взмолился Метью. — Хлеб с сыром — и мы блаженствуем.

В этот миг до него донесся восхитительный запах толстого куска окорока, поджариваемого в масле неутомимым коком.

— Да ничего особенного, — махнул рукой Скиопос. — Ветчина, помидоры, чуть–чуть жареной картошки. Еще десять минут — и все будет на столе. Договорились?

Пока они ели, он потчевал их рассказом о своих привычках. Будильник будит его в половине седьмого утра. Он встает, принимает ванну, бреется и спешит в кубрик, где готовит себе завтрак: кофе, тосты с вареньем. Затем обходит корабль, делает необходимую уборку и спускается на дно для ежедневной прогулки. Он поступает так в любую погоду. Именно этим он и был занят, когда Метью нашел его лестницу и поднялся вместе с Билли на борт. Вторую половину дня он проводит возле бассейна, а если не позволяет погода, то коротает время с проигрывателем или кинопроектором. На корабле имелась библиотека, но, как понял Метью, капитан не относился к истовым почитателям книг.

После обеда Скиопос повел Метью и Билли на прогулку по кораблю. Он был безупречно любезен, жизнерадостен и очень скрупулезен в описаниях. Они чувствовали себя особо важными персонами, которых водят по танкеру, отдыхающему в промежутке между дальними плаваниями в лондонском порту. Капитан упомянул о повреждении, полученном судном, но не стал о нем распространяться, словно ремонтом вот–вот займется специальная бригада. Они поднялись на мостик, походивший на крылышки по обеим сторонам надстройки. Отсюда до дна было футов сто; над головами высилась сигнальная мачта с радаром. Дождь утих, видимость улучшилась: их взору предстали бесконечные грязевые поля, россыпи галечника, нагромождения камней. От такого безрадостного зрелища немудрено тронуться, подумал Метью.

Скиопос устремил взгляд вдаль, словно перед ним по–прежнему простирались серые, затянутые туманом воды Ла–Манша.

— Красивое судно, правда? — тихо спросил он.

— Действительно впечатляет, — согласился Метью.

— Я впервые вышел в море как капитан.

— Неужели?..

— Мне тридцать восемь лет. Если моряк не становится капитаном к тридцати пяти, можете считать, что он уже вообще никогда не дослужится до капитана. Я знал одного типа, который был моложе меня на пять лет, а уже водил танкер. А потом появился вот этот красавец. Всего полтора года как он спущен на воду. У моего предшественника что–то стряслось с почками — не знаю, что именно, но что–то скверное, потому что он загремел в больницу на много месяцев. Мне как раз полагался отпуск. У нас отличные отпуска — по четыре, пять месяцев. Меня спросили: хочешь заступить сюда или предпочитаешь воспользоваться отпуском? Ну разве не глупость? Я крикнул в телефон «да!» и примчался прямиком в контору, чтобы удостовериться, что меня правильно поняли. Спустя два дня я повел танкер в Персидский залив. Я нес свою первую вахту, когда налетела эта волна.

— Невезение…

Скиопос бросил на него лишенный мысли, отстраненный взгляд и снова принялся глядеть вдаль, куда уходили очертания его корабля.

— Красавец! — повторил он. — В компании нет лучше танкера, чем этот. Пойдемте, я покажу вам рулевую рубку.

Билли здорово притомился. Давали о себе знать долгий путь и сырость предыдущей ночи. Метью сообщил об этом Скиопосу, и, накормив ужином, состоявшим из консервированных фруктов и горячего шоколада с печеньем, мальчика отвели спать. Билли тут же забылся счастливым сном на хрустящих простынях и мягчайшем поролоновом матрасе.

Отдых пойдет ему на пользу. Как и еда, которой потчует их Скиопос. Метью понимал, что здесь для них нет будущего, однако это не значило, что они не могут пробыть на корабле какое–то время, чтобы, так сказать, подзарядить аккумуляторы.

Скиопос изъявил желание приготовить для себя и Метью что–нибудь необычное. Сперва он подал закуски: салями, сардины, яйца под маринадом, оливки, картофельный салат. Затем наступил черед главного блюда — цыпленка под благоухающим соусом с шафрановым рисом в качестве гарнира. Лакомства сопровождала бутылочка итальянского вина, извлеченная из холодильника. Потом они пили кофе с бренди и смаковали сигары в офицерской кают–компании. Метью расхваливал кулинарные способности хозяина, разглагольствовал о прошлом и о возможном будущем, однако Скиопос сидел с отсутствующим видом и почти не обращал на него внимания. Внезапно, перебив Метью на полуслове, он брякнул:

— Может быть, запустить вам кино?

— Поздновато для кино, — ответил Метью. — Вы, наверное, притомились. Я, например, страшно устал.

— А я привык по вечерам, — упорствовал Скиопос. Он уже поднялся со стула. — У нас есть фильм с молодой английской актрисой Кэти Керби. Она вам нравится, Метью? Пойдемте, я вам его поставлю. Если хотите, захватите бокал.

Это был скорее приказ, чем приглашение. Метью плеснул себе еще бренди и после недолгого колебания прихватил также и бутылку. Скиопос ушел вперед, не дожидаясь его, и Метью пришлось брести за ним следом в кинозал. На сей раз предварительных любезностей и учтивого усаживания не последовало. Скиопос, не говоря ни слова, устремился в комнатушку с проектором, запустил кино и погасил свет. Затем вернулся и сел в темноте.

Им предстояло смотреть английскую музыкальную комедию, которая оказалась лучше, чем ожидал Метью, — впрочем, он не был завсегдатаем кинотеатров, а в последние годы и вовсе расстался с этим развлечением. Однако реакция Скиопоса на экранные события оказалась даже интереснее, чем сюжет. Он без умолку комментировал действие, однако обращался не к гостю, а к себе самому. Да это и не был комментарий: Метью понял, что Скиопос разговаривает с персонажами картины. Капитан отпускал шуточки и покатывался со смеху, причем создавалось впечатление, что он шутил так и смеялся далеко не в первый раз, что все это — какой–то ритуал.

Скиопос отлучился, чтобы поменять бобины, и поспешно вернулся. Метью совсем устал, от сочетания бренди и кино его клонило ко сну, однако он мужественно досидел до конца картины. Чувствуя, что без одобрительного восклицания не обойтись, он заметил:

— Очень недурно. А теперь я, пожалуй, отправлюсь на боковую.

Однако Скиопос, не удостоив его ответом, снова устремился к проектору. Метью думал, что он выключит его и вернется. В проекционной ненадолго зажегся свет, но зал так и остался погруженным в темноту. Проектор снова заработал, и на экране появилась надпись: «Как сумасшедшие». Скиопос возвратился в зал. Он еще не успел плюхнуться на место, а уже смеялся.

Метью прождал еще минут пять и снова объявил, что идет спать. Ответа не последовало. Чтобы выбраться на волю, ему пришлось пробраться мимо Скиопоса. Тот раздраженно подвинулся, однако мгновение спустя вернулся к общению с комиком на экране. Капитан даже не повернулся, чтобы проводить Метью хотя бы взглядом.

Метью заглянул к Билли, который мирно спал, и зашел в соседнюю каюту. Интересно, сколько еще времени будет хихикать Скиопос в своем частном кинозале? Впрочем, какая разница? Метью смертельно устал; единственное, о чем он сейчас мог думать, — это мягкая, чистая постель.

Утром его разбудил Билли. Глядя на мальчика, стоящего в двери каюты, среди полированного дерева и сияющего металла, залитого искусственным светом, Метью на мгновение забыл, что случилось с миром, и вообразил себя в прежней жизни. Непонятно только, где он находится… Однако продолжалось это недолго; вернуться в реальное измерение ему помогла мысль о Джейн, пронзившая его, как всегда, нестерпимой болью.

Стараясь не показывать своего страдания, он приветливо улыбнулся Билли:

— Доброе утро! Который сейчас час?

— Сам не знаю. Я только что проснулся.

Метью посмотрел в иллюминатор:

— Солнце уже встало. Наверное, надо заняться завтраком. Как тебе это понравится?

Билли кивнул:

— Я уже видел капитана.

— Неужели?

— Я сказал ему: «Доброе утро», но он ничего не ответил.

— Наверное, думал о чем–нибудь другом. Брось–ка мне рубашку.

Метью умылся, оделся, и они вместе направились в кубрик. Оттуда доносились какие–то звуки. Распахнув дверь, они увидели, что Скиопос, опустившись на колени, яростно драит пол. Он даже не обернулся на их приветствие и продолжал свой тяжкий труд, как будто рядом никого нет. Белые форменные брюки успели помяться; торс капитана был обтянут тельняшкой, под которой явственно проступали складки жира. Метью заметил у него на макушке лысину.

Как он уже догадался, приютивший их человек был психопатом, возможно, даже предрасположенным к припадкам безумия, чья болезнь разгулялась вовсю из–за шока, вызванного землетрясением и цунами. Вот почему он остался на борту, распрощавшись со своей командой, вот почему посвящал столько времени заботе о чистоте. Что касается первоначального радушного приема, то, возможно, вчера он был расположен благодушествовать, сегодня же на него напала депрессия. Не исключался и иной ответ: капитан был готов приветствовать пришельцев извне, однако замыкался, когда они угрожали фантазиям, составлявшим теперь смысл его жизни. Он щедро делился своими сокровищами, но боялся и помыслить о том, что им в конце концов придет конец.

Скиопос безумен, но, очевидно, вполне безвреден. Раз он не обратил внимание на их приветствие, то, возможно, и остальные их действия останутся незамеченными?

Билли выглядел озадаченным и немного напуганным. Метью потрепал его по плечу и сказал:

— Давай–ка приготовим себе завтрак. Не мастер ли ты по части поджаривания бекона?

Они достали из холодильника бекон и поджарили его с ломтиками хлеба. Скиопос не обращал на их присутствие ни малейшего внимания. Пока они уплетали завтрак, он доскреб пол, отнес ведро и швабру к раковине, вымыл это добро, убрал в чулан и удалился.

Как только дверь за ним затворилась, Билли спросил:

— С капитаном что–то не так, мистер Коттер?

— У него повредился рассудок.

— Как у мамаши Латрон?

— Вроде того.

— Он даже не увидел нас, — не унимался Билли. — Словно нас тут нет.

Открытие никак не влияло на ситуацию — они и не собирались оставаться здесь надолго. Однако Метью рассчитывал отдохнуть несколько дней и немного отъесться. Теперь эта перспектива утратила былую привлекательность. Ему снова сделалось не по себе: он понял, что вопреки прежнему твердому намерению, очутился в замкнутом пространстве.

Скиопос, надо полагать, приступил к утреннему променаду. Что произойдет, когда и в этом автономном, уютном мирке ему придется считаться с реальностью? Генератор рано или поздно замрет, свет потухнет. Возможно, Скиопос все равно останется здесь, таращась в темном зале на пустой экран и населяя его призраками. Потом иссякнет еда, и ему придется голодать. Метью сомневался, что он и тогда решится покинуть корабль. Сохранить фантазии значило для него, наверное, больше, чем сохранить жизнь.

Они с Билли навели порядок в кубрике. Пусть для Скиопоса их больше не существует, они обязаны хоть чем–то отплатить ему за гостеприимство.

— Мы уходим? — спросил Билли. Ему уже не терпелось побыстрее убраться отсюда.

— Вот соберемся — и вперед, — ответил Метью. — Я подумал, что неплохо было бы что–нибудь прихватить в дорогу. Скажем, хлеба, масла…

— А капитан не будет возражать?

— Вряд ли. Ведь он не возражает, чтобы мы уничтожали это здесь. Дать нам продуктов в дорогу — дешевле, чем держать нас здесь в качестве нахлебников.

— Как вы думаете, он не будет против, если я съем еще немного мороженого? Прежде чем мы уйдем?

Метью усмехнулся:

— Да уж, тебе придется покончить с этим до отхода. Мороженое с собой не прихватишь — во всяком случае, оно долго не продержится.

Скиопос уже замесил тесто для новых караваев; наверное, вернувшись, он займется выпечкой. В буфете еще оставалось полторы буханки, и Метью, поразмыслив, взял целую. Кроме того, он отрезал несколько шматков ветчины и запасся куском сыра, несколькими шоколадными печеньями и баночкой клубничного джема. Денька два это будет скрашивать опостылевшую консервную диету.

Затем они прибрались в каютах, где провели ночь, хотя Скиопос наверняка все переделает. Метью принес свой рюкзак и заплечную торбу Билли в кубрик. Оказалось, что даже с новыми запасами остается много свободного места. Метью снова открыл холодильник. Два жареных цыпленка лежали на прежнем месте; видимо, у Скиопоса в морозильнике был их немалый запас. Разрезав одного цыпленка пополам кухонным ножом, Метью спрятал одну половинку в рюкзак, а другую вернул на место.

— О’кей, Билли, — вздохнул он. — Теперь мы готовы.

Дождь давно прекратился. Небо оставалось жемчужно–серым, однако там, где полагалось находиться солнцу, облака налились золотом. Воздух сохранил влажность, но ветер совсем утих. Вода в бассейне была теперь неподвижной и темной. Наверное, именно в такие деньки Скиопос выбирался на палубу и принимал солнечные ванны, время от времени ныряя в неподвижную воду, чтобы охладиться. Можно предположить, что рядышком он ставит баночку пива. Бездумное существование — как долго оно может продлиться? Еще месяц?

Метью очень хотелось побыстрее пуститься в путь, раз уж они собрались. Ему казалось, что и Билли хочет того же: мальчик был смирнее обычного и как будто нервничал. Их шаги разнеслись над кораблем, и чайка — вероятно, та же, с которой они познакомились накануне, — взмыла в воздух, тяжело замахав крыльями. Метью подошел к ограждению и глянул вниз. От высоты у него закружилась голова. Нет, лучше не смотреть. Он уже готовился перебросить ногу через борт, как вдруг заметил среди камней какое–то движение. К лестнице, шагая как автомат и не глядя по сторонам, направлялся Скиопос.

Ему оставалось пройти еще двадцать — тридцать ярдов, и Метью мог бы воспользоваться лестницей раньше его. Однако он решил уступить хозяину дорогу: если их все еще не существовало для капитана, внизу лестницы могла возникнуть довольно–таки неловкая ситуация. Он подозвал Билли, и они застыли рядом, наблюдая за Скиопосом. Тот уверенно поднимался по лестнице, тяжело дыша и утирая пот. Он так и не взглянул на Метью и Билли, хотя прошествовал на расстоянии вытянутой руки.

— Мы уходим, капитан, — окликнул его Метью. — Благодарим за гостеприимство. Мы оставили все в прежнем порядке.

Скиопос, не оборачиваясь, шел через палубу в направлении надстройки. Наверное, он даже не расслышал этих слов. Метью повысил голос:

— Мы кое–что прихватили с собой — надеюсь, вы не обидитесь.

Скиопос остановился как вкопанный и обернулся; его движения были сейчас резкими, как у механической куклы, чей завод на исходе. Он уставился на Метью, напрягая зрение, словно пытаясь разглядеть что–то находящееся за горизонтом.

— Так, самую малость, — пояснил Метью. — Буханку хлеба, немного сыру, ветчины и так далее. Еще половинку цыпленка.

Скиопос шагнул к ним и остановился.

— Вы должны все это вернуть, — сказал он. — Все! Понятно? Все!

— Где же логика? — взмолился Метью. — Если бы мы остались, мы съели бы несравненно больше.

Скиопос закипал — то ли от ярости, то ли от разочарования, то ли от того и другого вместе.

— Корабельные припасы… — выдавил он. — Их нельзя забирать, вы понимаете? Верните! Вы — бессовестный вор! Немедленно верните!

Ружье было привязано у Метью поверх рюкзака, и воспользоваться им не составило бы никакого труда. Независимо от того, имелось ли на судне оружие, в данный момент его у Скиопоса не было. Метью завел руку за голову и прикоснулся к ружью, но не стал его брать. Даже если капитан отступит при виде оружия, перспектива их ждала невеселая: предстояло спускаться по пятидесятифутовой веревочной лестнице, надеясь на уступчивость сумасшедшего. Даже если заставить Скиопоса спуститься первым, риск полностью не устранялся. Достигнув дна, тот может подобрать камень; нельзя же держать его на мушке и одновременно спускаться по чертовой лестнице!

Кроме того, Метью не исключал, что Скиопос окажется настолько безумен, что не попятится и при виде ружейного дула. Вдруг капитан бросится на них и вынудит Метью спустить курок?.. Он представил себе, на что будет похожа рана от выстрела в упор. Если бы его и Билли мучил голод, дело обстояло бы по–другому; однако с такими набитыми животами… Да еще с запасами еды за спиной… Нет, он не видел резона упираться.

Метью снял рюкзак. Наблюдавший за ним Скиопос по–прежнему дрожал, однако оставался на своем месте и помалкивал. Метью развязал рюкзак и вынул свертки. Стоило ему выложить припасы на палубу, как Скиопос подскочил, опустился на корточки и принялся изучать содержимое. Удовлетворившись осмотром, он собрал свертки в охапку и потащил их к надстройке. Один сверток выскользнул из рук, и он нагнулся, чтобы подобрать его. Капитан так и не оглянулся и спустя несколько секунд исчез во чреве своего танкера.

Метью снова завязал рюкзак и закинул его за спину.

— Я полезу первым, — предупредил он Билли, — а ты — следом. Хорошо?

Спуск оказался не легче, чем подъем. Дело было не только в ставшем привычном страхе, но и во внезапно посетившей мысли, что теперь ничто не помешает Скиопосу вернуться и открыть по ним стрельбу или забросать чем–нибудь тяжелым. Ведь корабельным припасам положено оставаться на борту, а они уносили кое–что из них в желудках. Плюс одежда… Прикосновение ногами к земле дало немалое облегчение. Мальчик проворно спустился следом.

Они быстро зашагали прочь. Гигантский ковчег становился все меньше. Однако путь их лежал под уклон, и даже по прошествии двух часов танкер все еще выделялся на горизонте, не утратив внушительности.

— Пора сделать привал, — решил Метью.

Сперва Билли хранил молчание, но постепенно пришел в себя и снова расчирикался. Однако он тщательно избегал заговаривать о Скиопосе или корабле.

— Хочешь перекусить? — спросил его Метью.

Билли покачал головой:

— Я не голоден.

Метью порылся у себя в рюкзаке и вынул шоколадное печенье — оно лежало отдельно от остального. Лицо Билли расплылось от удовольствия. Чтобы увидеть его радость, стоило покачаться, дрожа от страха, на проклятой лестнице.

10

После полудня солнце уже жарило вовсю. Путники шли на север, то ступая по песку, то прыгая по камням. Ночь застала их на круглом песчаном пятачке, окруженном камнями. После роскошных коек на танкере спать на песке было особенно неудобно, и они проснулись изрядно помятыми. Правда, ночь выдалась не слишком прохладная, и взошедшее солнце быстро их согрело. Открывая банку с говядиной, Метью старался не вспоминать о хлебе из кубрика.

Днем стало жарко. К полудню снова начались грязевые поля; первое время их можно было преодолевать по языкам галечника, однако дальше тянулась одна буро–серая грязь, ничем не перемежаясь до самого горизонта. Зато в отличие от топи, с которой путники познакомились раньше, здешняя грязь хорошо подсохла, и хотя кое–где попадались вязкие участки, их глубина не превышала нескольких дюймов. Идти было нетрудно, даже легко — так легко, как нигде с тех пор, как они покинули настоящую сушу. Удручало другое — бесконечность пути. Более разнообразные участки с песком, галечником и скалами остались далеко позади; впереди и по сторонам расстилалась теперь безрадостная плоская равнина, которой, казалось, не будет ни конца, ни края. Каждый шаг поднимал бурую пыль, которая долго не оседала. Метью обливался потом. Билли вконец вымотался и попил воды из пластмассовой канистры, наполненной на танкере. Эта вода была прозрачнее и слаще, чем та, которую они хлебали после Олдерни. Метью тоже припал к канистре. Узнай Скиопос о воде, он, наверное, заставил бы вернуть и ее.

Идти становилось все мучительнее. Теперь они чаще останавливались, но привалы были недолгими. Как ни тоскливо было брести по этой пустыне, сидение или лежание на спекшейся грязи тоже не придавало сил. Скоро путниками овладело беспокойное чувство, которое заставляло их ускорять шаг, хотя торопиться было некуда.

Любой предмет, нарушавший монотонность пейзажа, еще издали бросался в глаза и приковывал к себе внимание. Предметов этих было, впрочем, совсем немного: затонувшее бревно, залепленный грязью скелет небольшого суденышка, какие–то ржавые фермы непонятного происхождения. Под конец дня они увидели подводную лодку. Хвост ее покоился в толще дна, а нос торчал кверху. Она показалась к западу от их маршрута, и солнце заходило как раз позади нее, делая ржавый корпус золотым. Субмарина была слишком неуклюжей и маленькой — наверное, пролежала на дне со времен Первой мировой войны. Они прошли от нее в сотне ярдов, не ощутив желания заняться осмотром. Оба валились с ног от усталости, однако испытывали необходимость пройти засветло как можно большее расстояние.

На этот раз путники выспались лучше, чем в предыдущую ночь. В безоблачном ночном небе ярко горели звезды, позже к ним добавилась четвертушка луны. Среди ночи Метью почему–то проснулся и примерно полчаса лежал с открытыми глазами, изучая небосвод. В былые времена ночное небо представлялось ему скопищем источников бессмысленного света, бесконечностью, которую ему, пигмею, не дано постигнуть. Теперь же ему виделся в этом зрелище какой–то смысл — по крайней мере оно было теперь хорошо знакомо и больше не страшило. Весь мир встал с ног на голову — и только созвездия остались прежними. Метью уснул и продолжал созерцать их во сне.

Еще полтора дня они плелись по безрадостной равнине. С юга наползли тучи, затмившие солнце, однако до дождя дело не дошло. Как–то раз над головами пролетела стая диких уток. Оставалось развести руками: птицы должны были завершить перелет задолго до катастрофы. Наверное, перемены так разительны, что нарушились даже тысячелетние инстинкты. А может, времена года тоже сместились? Глупости, упрекнул себя Метью. Стоит нормальное лето, типичное, разве что чуть более теплое, чем обычно бывает на Британских островах. Вот только они больше не острова…

Дойдя до края грязевого пространства, путники радостно перевели дух. Дальше раскинулись галечники, камни, выходы меловой породы. Перед ними предстала также туша дохлого кита, судя по вони, изрядно разложившаяся. Гниению способствовали птицы: две–три чайки и ворона. Увидав ворону, Метью понял, что до Большой земли уже недалеко.

И верно. На четвертый день после того, как они покинули танкер, Билли указал на горизонт:

— Мистер Коттер! Кажется, это не облако. Как вы думаете, это земля?

Солнце выглянуло в тот день только с утра, а за последние часы все небо заволокло облаками. Впрочем, теперь почти не приходилось огибать препятствий, и Метью не сомневался в правильности курса. Впереди по–прежнему простирались поля галечника, из которого там и сям торчали камни. Пятно на горизонте, привлекшее внимание Билли, находилось слева — к западу от них.

Он внимательно посмотрел на пятно. Будь у него бинокль, сомнения были бы преодолены в один миг. Хотя с тем же успехом можно мечтать о шоссе и о быстроходном «ягуаре»… Метью ничего толком не разглядел, но молодые глаза Билли видели лучше.

— Ты думаешь, это земля?

— Думаю. Но пока не уверен.

— Что ж, пойдем в том направлении.

Они немного изменили маршрут и вскоре наткнулись на две стенки от пляжного киоска, которые каким–то чудом держались вертикально, отброшенные сюда при откате волны. На одной стенке сохранилась надпись: «Чай, корзины для пикника, морож.». Метью снова посмотрел на облако и понял, что сомневался напрасно: они действительно шли в направлении земли, теперь достаточно отчетливо вырисовывавшейся на горизонте.

Подойдя ближе, Метью сообразил, почему им пришлось свернуть. Более того, он узнал это место. В последний раз ему довелось разглядывать этот берег через полосу прибоя, слушая, как хлопает над головой парус, и принюхиваясь к аппетитному запаху, доносящемуся из кухоньки. Он и Фелисити проводили здесь уик–энд с приятелем на его яхте. С тех пор все, конечно, изменилось до полной неузнаваемости, но Метью знал, что смотрит на гавань Пула. Первоначально они шли правильным курсом, и если бы не свернули, то оказались бы сейчас перед Борнмутом. Вернее, перед тем местом, где раньше находился этот город.

Было уже поздно, быстро темнело. Настала пора позаботиться о ночлеге. Впрочем, ускорив шаг и больше не сворачивая, путники уже сегодня могли бы покинуть опостылевшее морское дно. Перспектива была соблазнительной. На берегу они скорее найдут какое–нибудь укрытие, а с утра, если выглянет солнышко, наберут дров и разведут огонь.

Однако идти дальше на запад значило удаляться от Джейн, и Метью не мог себе этого позволить. Он объяснил Билли, что взятое направление неверно, и они вновь зашагали на север. Земля маячила и там, однако темень сгущалась, и вскоре им пришлось остановиться. Они провели еще одну ночь на песочке. Ночью пошел дождь — хоть и несильный, но вымочивший их до нитки. Казалось, что утро не наступит никогда.

Они вышли на берег как раз в том месте, где прежде находился Борнмут. От города не осталось даже следа: гигантская волна опустошила этот берег с не меньшей жестокостью, чем Нормандские острова, стерев мельчайшие следы человеческой деятельности и оставив после себя только голые очертания суши. Неужели здесь, на оголившихся холмах, еще недавно толпились отели, пансионы, магазины? На рассвете места эти все же казались Метью смутно знакомыми. Однако здесь не было заметно никакого движения, ни малейшего признака жизни.

Дождь перестал, но облака все еще висели слишком низко. Впрочем, теперь определять стороны света помогала береговая линия. Путники двинулись на северо–запад, желая добраться до возвышенности, на которой расстилался Нью–Форест. Их одежда все еще была влажной; утро не принесло желанного тепла. Даже движение не помогало согреться, а остановившись на отдых, они и вовсе принялись дрожать. Метью удивлялся, что они до сих пор держатся и не заболевают; однако утомление не лучше болезни. Он с жалостью взглянул на Билли: мальчик скитался с ним по этому искореженному, бессмысленному миру даже без всякой цели.

Они поднялись на холм, на склоне которого заметен был уровень, достигнутый разрушительной волной. Выше начиналась трава, кусты, росли деревья. После долгих дней, за которые взор смертельно устал от пустоты пейзажа, это было упоительное зрелище. Путники, не сговариваясь, сели в траву, трогая ее руками и умиляясь ее шелковистости. Метью размял несколько травинок и стал их нюхать. Наконец–то Англия! От летних ароматов голова шла кругом. Поодаль росли маргаритки на толстых стеблях, вверху кружились две краснокрылые бабочки. Откуда–то доносилось пение дрозда.

Метью протянул Билли предпоследнее шоколадное печенье, и они снова устремились вверх по холму. С его вершины открылся ландшафт, изборожденный шрамами, но почти не изменившийся: некоторые деревья повалились, кое–где зияли рубцы, но в целом это был обычный сельский пейзаж. Единственное, что свидетельствовало о непоправимых изменениях, это отсутствие жилья. Поля и изгороди оставались на месте, однако поля успели зарасти. Внизу колосилась пшеница; чуть справа Метью обнаружил нечто, достойное большего внимания, — картофель.

На картофельном поле они наткнулись на первые следы человеческого присутствия. Угол поля был раскопан, в бороздах сохла ботва. Метью вытащил из земли один куст. Картофелины еще мелкие, зато клубней полным–полно. Путники как можно тщательнее очистили их от земли и полакомились сырой картошкой.

Прежде чем уйти, они вытащили еще несколько кустов и набили рюкзаки картофелем. В рощице неподалеку обнаружился хворост, как будто специально наломанный для костра, однако солнце было закрыто облаками, поэтому воспользоваться лупой не было возможности. Метью поражался собственной недальновидности: что ему стоило прихватить спички со склада Миллера или поискать их на танкере? Но нет, он слишком сосредоточился на путешествии по морскому дну и совершенно упустил из виду, что оно станет лишь преддверием основных событий.

Неподалеку от картофельного поля они заметили человеческое жилище, по крайней мере остатки такового. Это было нагромождение кирпича и бревен, недавно служившее домом фермерской семье, — в пользу такого вывода говорили очертания руин. Здесь, как водится, пахло смертью, хотя уже не так сильно. Время шло, и мертвая плоть все больше смешивалась со всеочищающей землей.

После землетрясения здесь произошло еще кое–что. В развалинах уже рылись люди — в этом не могло быть никакого сомнения. Кто — спасатели или такие же жертвы стихии? Скорее всего второе — следы были совсем свежими. Наверное, тут прошел кочевой отряд, не гнушающийся всем, что только может сгодиться, — и картофелем, и парой консервных банок из чулана. Думать так о людях было неприятно, даже страшно. У Метью не было ни малейшего представления об участи людей, оставшихся в живых на просторах Англии, однако он почему–то полагал, что их организованность не будет уступать по крайней мере гернсийской. Сейчас встретилось свидетельство того, что он угодил пальцем в небо. Оказалось, что на ограниченном пространстве дисциплина соблюдается строже, соответственно, сохраняется подобие порядка. Это можно сравнить со струнным квартетом или, скажем, с сонетом елизаветинской эпохи. Здесь же может невообразимо долго царить полнейший хаос.

Однако день сулил им еще одну встречу со следами человеческой деятельности, которая не могла их не порадовать. Оставив позади обработанные земли, путники очутились на поросшей лесом местности, собственно в Нью–Форесте, через который шла лента шоссе; поскольку в распоряжении Метью не было сейчас не только компаса, но и солнца, он мог только догадываться, что это за трасса — А–31 или А–35, и тем более не знал, насколько они уклонились от избранного направления. В конце концов Метью решил, что лучше двигаться по дороге: пусть она утратила былую прямизну, местами перегорожена поваленными деревьями и уже начала зарастать травой, по ней все равно можно было шагать куда быстрее, чем по целине. Вот только знать бы, куда она ведет…

Свернув по А–31 направо, путники вышли бы к Саутгемптону, зато небольшой маневр по А–35 — и они окажутся там, где уже побывали. День клонился к вечеру, а небо так ни разу и не прояснилось; облака были настолько плотными, что ни за что нельзя было определить, где запад. Правильнее всего было устроить привал, не дожидаясь темноты, и уповать на то, что утром небо окажется чище. Сам Метью натопался досыта, Билли и вовсе с трудом держался на ногах.

Однако мальчик, к удивлению Метью, стал канючить, чтобы они прошли еще немного.

— Зачем? — не понял Метью. — Разве ты не устал? Кроме того, я не уверен, правильно ли мы идем.

— Мне показалось, что я видел…

— Что?

— Дымок.

— Где?

Билли указал вдаль — в западном направлении, если они шли по шоссе А–31.

— Вон за теми деревьями.

Метью напряг зрение, но так и не смог ничего разглядеть. Впрочем, на счету у мальчика уже было раннее обнаружение земли, поэтому игра стоила свеч.

— Ладно. Дойдем до поворота дороги.

За поворотом показались развалины домов, в которых тоже недавно рылись. Метью стал озираться, надеясь приметить людей, но безрезультатно. Зато здесь отчетливо тянуло дымком. На обочине дороги лежало несколько камней, между которых вился вверх столбик дыма. На земле тлели обуглившиеся палки, среди них теплились угольки.

Метью сложил ладони рупором и крикнул: «Э–ге–гей!» Ответа не было. Он крикнул еще два раза, но с тем же результатом. Костер бесхозно догорал уже несколько часов. Люди не позаботились его потушить — не исключено, что они ушли, оставив его вовсю полыхающим.

Важно было другое: из угольков еще можно было развести огонь. В нескольких ярдах от стоянки валялись досочки, собранные на развалинах. Метью и Билли подобрали их и, аккуратно расположив вокруг тлеющих углей, стали осторожно раздувать пламя. Это заняло немало времени, но в конце концов по дровам заплясали робкие язычки огня. Билли принес еще планок. Теперь у них был настоящий костер.

В этот вечер они наконец–то смогли побаловаться приличным ужином: нагрели сардины в масле и, подзакусив, принялись за кабанятину с грибами и оливками — один из деликатесов, которыми разжились на Олдерни. На третье было самое лакомое блюдо — картошка, испеченная в золе прогоревшего костра. Наевшись до отвала, путники улеглись спать. Прежде чем лечь, Метью натаскал к костру толстых сучьев и прикрыл его комьями земли.

Можно считать, что у них все в порядке: они возлежат на древней земле Англии, желудки полны; если повезет, с утра снова разведут огонь. Жаль лишь, что им пока не встретилось ни души, однако встреча теперь не заставит себя ждать.

Билли растолкал его и, вцепившись в руку, прошептал:

— Смотрите!

Метью пошевелил затекшими членами и посмотрел туда, куда указывал мальчик. В этот предрассветный час можно было видеть ярдов на пятьдесят, не больше. Существа стояли как раз в пятидесяти ярдах, напоминая привидения, готовые растаять, как бесплотные тени. Впрочем, было нетрудно разобраться, кто это. Сперва их было двое, потом один чуть сместился, и показался третий, тоже щиплющий травку. Одичавшие пони Нью–Фореста — бурый, мышастый и маленький гнедой! Они пережили автомобилистов, постоянно сбивавших их летом на не обнесенных изгородями дорогах Нью–Фореста; теперь этих автомобилистов нет в живых, а пони по–прежнему мирно пасутся, как во времена Уильяма Руфуса. Что за сказочная картина!

На смену сентиментальному восторгу пришла мысль более практического свойства: конечно, пони — не настоящие вьючные животные в отличие от мулов и ослов, однако и они могут нести на спине кое–какой груз — например, мальчика. Метью жестом приказал Билли не шуметь, тихонько встал с земли и двинулся в сторону пони. На ходу он обращался к ним с разными ласковыми словами. Одна из лошадок подняла было голову, но не углядела ничего опасного и снова занялась травой. Все же, подпустив его на несколько футов, они поскакали прочь. Стук их копыт постепенно делался все глуше, пока не утих вовсе.

— Не повезло, мистер Коттер, — сказал Билли. — Я вообще–то так и думал, что они совсем дикие.

— А я об этом позабыл, — вздохнул Метью. — Они, наверное, необъезженные, так что с ними пришлось бы повозиться. Даже если бы я поймал одного, от него было бы мало толку.

— Все равно было здорово на них посмотреть.

— Да, — согласился Метью, — действительно здорово.

Ему посчастливилось вернуть костер к жизни, и утро началось с подогретой говядины и остатков вчерашней картошки. Их запасы подходили к концу и требовали восполнения. Все зависит от того, насколько много людей бродит вдоль дорог, обшаривая руины. В сельской местности, естественно, выжило больше людей, поэтому тамошние запасы консервированной снеди наверняка истощались быстрее. Города разной величины были в этом смысле куда перспективнее. Если бы удалось добраться до Саутгемптона!.. Эстуарий реки Тест наверняка не позволил волне вдоволь разгуляться.

Метью поднял глаза к небу. Несмотря на облачность, сейчас уже можно было разглядеть пятно света. Значит, там восток. Выходит, они все–таки пошли по шоссе А–31. Теперь, определившись, пора выступать.

Прошагав по дороге примерно час, путники наконец увидали людей — две фигуры в лохмотьях, маячившие в стороне от трассы. Судя по отсутствию бород, это были женщины — одна лет двадцати, другая гораздо старше. Метью их окликнул.

Женщины отреагировали немедленно: сперва уставились на Метью с Билли, а потом бросились бежать. Та, что постарше, споткнулась, и младшая остановилась, помогая ей подняться. Метью снова окликнул их, стараясь, чтобы его голос звучал подружелюбнее, однако женщины предпочли скрыться в рощице ярдах в ста от дороги.

— Они что же, испугались нас? — удивился Билли.

— Похоже, что да.

— Но почему, мистер Коттер?

Страх женщин передался и мальчику. Видимо, так здесь все и происходило: разбившись по двое–трое, люди добывали себе пропитание в полях и среди развалин, избегая соплеменников. Неужели не нашлось никого, кто установил бы, подобно Миллеру, подобие порядка?

— Не знаю, Билли, — ответил Метью и зашагал дальше. — Люди в наше время совершают странные поступки.

Новая встреча состоялась во второй половине дня. Она протекала уже по–другому.

Солнце вышло из–за облаков, и в полдень путники сумели развести костер. Теперь они шли все быстрее. Метью радовало появление птиц: им уже попадались каменные дрозды, королек, малиновка и даже две сороки — такие же шумные, как в прежнюю эпоху. У развалин деревни Метью повернул голову, привлеченный каким–то движением, и увидел наблюдающую за ними женщину.

Она стояла под высоким деревом у подножия холма ярдах в двадцати от дороги. Ее коричневая одежда — брюки и свитер — сливалась с местностью. Незнакомка уже знала, что Метью ее заметил, но даже не пошевельнулась. Почуяв грядущее развлечение, Билли поднял глаза от дороги и тоже увидел ее.

— Глядите–ка, мистер Коттер, не убегает! — удивился он.

— Нет, — сказал Метью. — Во всяком случае, пока.

Подходя к женщине, он смог хорошо ее разглядеть. За тридцать, среднего роста, стройная; по теперешним стандартам ее можно было назвать довольно–таки упитанной. Коротко стриженные каштановые волосы были зачесаны назад, и лицо ее сперва показалось Метью умным и бесстрашным, но не слишком красивым. У рта и глаз залегли морщины. Было видно, что ей пришлось немало пережить.

Метью остановился, не дойдя всего нескольких футов.

— Добрый день! — мирно сказал он. — Билли удивился, что вы не убегаете.

Незнакомка улыбнулась. Теплая улыбка преобразила лицо женщины, и Метью мгновенно понял, что ошибался в оценке ее миловидности.

— Вы не показались мне опасными, — ответила она. — Откуда вы?

— С Гернси.

Незнакомка сперва не поняла.

— С Нормандских островов, — пояснил он.

— Я имею в виду, где вы находились на момент катастрофы?

— Вот и я имею в виду то же самое.

— Как же вы сюда попали?

— Пришли пешком.

— Значит, моря больше не существует вообще?

Метью утвердительно кивнул.

— Как обстоят дела там у вас?

— Насколько я понял, примерно так же, как и здесь.

— Кто–нибудь выжил?

— Немногие. Человек одиннадцать — двенадцать, не считая нас.

— Все приличные люди?

— Более или менее.

— Тогда зачем?! — В ее вопросе прозвучала неожиданная ярость. — Зачем вы пришли сюда? Что рассчитывали здесь найти?

— Не знаю, — тихо отозвался Метью. — Здесь жила моя дочь. Не совсем здесь — в Суссексе. Я решил, что попытаюсь ее отыскать.

Она встретила эти его слова смешком:

— Господи, ну и алчность!

— Алчность?..

— У меня было трое детей. Еще любимый муж. Если бы выжил хоть кто–то из них, я бы считала себя счастливой. Я бы не стала втравливать дитя в такое рискованное предприятие.

— Мальчик сам пожелал идти со мной, — попробовал объясниться Метью. — Я уже шел по дну, когда он нагнал меня. Я заколебался, стоит ли отсылать его восвояси.

— Заколебались?..

Он не сразу понял, что она имеет в виду.

— Билли мне не сын. Я откопал его в развалинах. У меня никого не было, кроме Джейн.

Метью смутился, поймав себя на употреблении прошедшего времени. Наверное, женщина тоже заметила это. После некоторой паузы она сказала:

— Понимаю. Простите. Меня зовут Эйприл. Когда–то была и фамилия, но теперь…

— Метью, — представился он. — Метью Коттер — хотя я согласен, что фамилию сейчас можно опустить. А это — Билли.

Теплое выражение, недавно мелькнувшее на лице женщины, вернулось.

— Пойдемте. Познакомитесь с остальными.

— Значит, вы не одна?

— Кто же может себе позволить оставаться в одиночестве?

— Что вы здесь высматривали?

— Беду, — просто ответила она. — Что же еще?

За развалинами до Метью донеслись голоса и звуки работы. Наконец перед ними появилась кучка людей, разрывавших руины. Их было всего пятеро. Завидя Эйприл и ее новых спутников, они прервали работу.

— Всего двое, — сообщила Эйприл, — и, кажется, приличные люди. — Она уже не в первый раз использовала это слово, и Метью догадался, что за ним стоит классификация оставшейся в живых публики. — Сибил, заступи, пожалуйста, на мой пост.

Сибил, глуповатой и с виду не очень привлекательной, было лет двадцать восемь; ее худобу не могли скрыть даже мужская рубаха и широкие синие штаны от комбинезона. Она молча кивнула и побрела к дороге.

— Удалось что–нибудь найти? — спросила Эйприл.

Мужчин оказалось трое. Одному, настолько светлому блондину, что его шевелюра и борода выглядели на солнце совсем белыми, было лет двадцать с небольшим; другому, низкорослому и рыжеватому, можно было дать лет сорок. Третий был еще старше — лет пятидесяти, как определил Метью. Этот отличался коренастостью и, наверное, страдал прежде от избыточного веса, однако теперь лишения и тяжелый труд сделали его стройнее. Подобно Эйприл, он, как видно, старался следить за собой: волосы его были причесаны, а черная с проседью борода не так запущена, как у остальных двоих.

Он заговорил, и стало ясно, что он, как и Эйприл, — человек образованный.

— Пока немного. В основном съестное. — Коренастый указал на горку банок на траве. — Кроме того, мы наткнулись на платяной шкаф, который стоило бы аккуратно разобрать. — Он перевел взгляд на Метью и Билли. — Путешественники?

— Вы догадливы, — улыбнулась Эйприл. — Они пришли издалека — с самого Гернси.

Сообщение вызвало всеобщее удивление. Пятая в группе, девочка немногим старше Билли, радостно воскликнула:

— Мы ездили в прошлом году на Гернси во время каникул! И собирались туда вернуться.

— Думаю, можно попить чаю, — сказала Эйприл. — Чайник как раз закипает.

Метью заметил, что за пирамидой банок, различных сумок и кучей одежды горит костерок, обложенный кирпичами, на которых подрагивал помятый металлический чайник.

— Так у вас есть чай? — не поверил он своим ушам.

— Есть, — ответил старший в группе, преодолевая завал. — А еще — запас сахара, целый мешок, выдержавший буйство стихии. Есть также консервированное молоко — но вот его нам бы хотелось откопать побольше. Кстати, меня зовут Лоренс.

Он протянул руку. Метью заметил, что Лоренс следит даже за ногтями. Это были незаурядные руки, с длинными чувствительными пальцами. Неужели музыкант? Впрочем, какое это имеет значение?

Эйприл и девочка пошли за чайником. Лоренс взялся знакомить новичков с остальными. Молодого звали Джордж, рыжеволосого — Арчи.

— С Эйприл вы уже знакомы, — закончил Лоренс. — Девочку зовут Кэти. Еще у нас есть Чарли — он караулит с другой стороны.

— Эти дозоры… — поймал его на слове Метью. — Для чего они?

— Мы — первые, кого вы встретили, перейдя пролив?

— Мы видели еще двух женщин, они убежали, прежде чем я смог с ними заговорить.

— Вопрос был риторическим, — пояснил Лоренс. — Иначе у вас не осталось бы поклажи, тем более полной. Кроме того, у вас есть ружье. Имеются и патроны?

— Пара дюжин.

— Приличное вооружение. Все дело в том, дорогой Метью, что одни занимаются раскопками, а другие обходятся без этого. Некоторые предпочитают, чтобы за них копали другие. Отсюда и дозоры. Что может быть печальнее: роешься в отбросах, в пыли, натыкаешься на трупы — а плоды твоего труда достаются посторонним. Причем происходит это вопреки цивилизованным правилам.

— Их больше?

— Гораздо. Есть тут одна шайка — голов тридцать, причем две трети — мужчины в расцвете сил.

— Они по крайней мере не убийцы?

— Нет. Зачем им убивать? Во всяком случае, пока. Они обходятся малым: заставляют других обслуживать себя.

Метью взглянул на курган из обломков, возле которого они примостились.

— Я бы сказал, что здесь уже пошарили. Ведь деревня стояла прямо на дороге.

— Верно, пошарили. Однако весьма поверхностно и в большой спешке. И так на всех руинах — из боязни нападения. По этой же причине мы тоже стараемся не задерживаться на одном месте. Привычка сейчас — вредная вещь.

— Наверное, вы правы.

— Кажется, я вас не убедил. В молодости я жил в Африке. Антилопы ходили там к источнику, львы — за антилопами, а мы — за львами. Так вот, эти руины — наш водопой. У этого места есть еще одно преимущество — хороший обзор в двух наиболее опасных направлениях, в одну и другую сторону дороги. А вот и чай!

Во время чаепития Метью получил дополнительные сведения об оперативной обстановке. Большие пластмассовые чашки, в которых остывал чай, были раскопаны вместе с корзинами для пикника. В этой группе вожаком был Лоренс, а Эйприл — самой влиятельной персоной. Метью вспомнил Миллера и Ирен; впрочем, это были совершенно разные личности. Лоренс превосходил Миллера умом и культурностью, но ему недоставало его силы; сила же, которая чувствовалась в Эйприл, отличалась от холодности Ирен: в ней было больше положительных черт, больше чувства.

Метью пока не разобрался, существует ли между Эйприл и Лоренсом интимная связь. Глядя на женщину — а он бросал на нее откровенно любопытные взгляды, — понять этого было нельзя. Принадлежность к среднему сословию неминуемо сближала их. Остальные, за исключением Чарли, с которым Метью еще не познакомился (малолетняя Кэти пошла к нему с чашкой чая), принадлежали к рабочим. Конечно, делить людей на подобные категории было сейчас верхом абсурда, однако в отчаянных ситуациях человек склонен к абсурдным умозаключениям.

Эйприл хранила молчание, но остальные засыпали новичков вопросами, касавшимися в основном путешествия по морскому дну. Сама эта мысль казалась им экстравагантной и в то же время привлекательной, хотя этим интерес не исчерпывался; выяснилось, что их привлекало именно то, от чего бежал Метью, — оторванность от остального человечества. Эти люди ощущали себя потенциальными жертвами; Метью же еще не испытывал такого чувства.

— Как насчет воды? — поинтересовался Лоренс.

— Нам хватило. — Он указал на канистру, привязанную к рюкзаку.

— По пути пресной воды не находили?

— Были два ключа. Но оба солоноватые.

— Остаточные соли, надо полагать. Во всяком случае, жить там невозможно. Даже ваш приятель–капитан не протянет долго. Можно взять с собой еды от силы на неделю, а потом — голод.

— У вас уже есть запас пищи?

— Да. Мы стараемся его пополнять.

Какое–то время запасы будут расти, но потом, когда придется снова и снова возвращаться к одним и тем же руинам, положение ухудшится. Придется охотиться за консервами, которых будет все меньше и меньше, а потом голодать. А ведь впереди зима…

— Вы не пытались организоваться?

— Организоваться? — удивился Лоренс.

— Для долговременного выживания.

— Как–то раз мы нашли гусыню. Живую, бившую крыльями. Подрезали ей крылья, посадили в загон. Вдруг нам бы попался гусак? Или удалось бы сговориться с теми, у кого он уже есть. — Лоренс обреченно вздохнул. — Но ее забрали мародеры. В ту ночь они полакомились жареным гусем — вот уж наелись до отвала!

— Неужели они не понимают, насколько это недальновидно?

Тут Эйприл не вытерпела. Ее разобрало раздражение.

— Как вы не понимаете, что произошло? Кто, по–вашему, остался в живых? Учителя, банковские клерки, местные правительственные чиновники, парочка любезных и честнейших полицейских, констебль графства, который возложит на себя обязанности президента? Если бы! Однако так не бывает. Чего вы хотите, ради бога? Дисциплинированные люди, умеющие планировать на много дней вперед, всегда составляли меньшинство.

— Разве меньшинство не может ничего предпринять?

— Может, — отрезала женщина. — Оно может найти применение своим мозгам и придумать, как не попадаться под руку дикарям.

— Все равно, где–то же остались цивилизованные люди! — не унимался Метью. — Другие группы, подобные вашей. Почему бы не действовать с ними заодно?

Эйприл окинула его прежним свирепым взглядом, но ничего не ответила.

— Какой от этого прок? — пришел ей на помощь Лоренс. — Тогда было бы труднее скрываться: ведь мы стали бы более заметной мишенью.

— А вдруг вас набралось бы больше, чем «их»?

— Один крупный отряд можно было бы сколотить, но ведь и они могут объединиться. И так и поступят, если в этом будет смысл. Объединившись, пусть ненадолго, они успеют обобрать нас как липку.

— У вас слишком мрачный взгляд на вещи, — заключил Метью.

Помолчав, Лоренс сказал:

— Не стану спорить. Можете предложить конкретный выход?

Неужели Джейн ведет такое же мерзкое существование? Нет, думать об этом совершенно невыносимо.

— Кажется, вы не слишком расположены составить нам компанию? Мы могли бы взять вас с мальчиком к себе.

Эйприл не пересказала их первого разговора. Она взглянула на Метью и безразлично отвела глаза.

— Если Билли хочет, — начал было Метью, — и если вы его примете…

— Нет, не хочу! — поспешно сказал Билли.

— Я пойду дальше, — сообщил Метью.

— Прямо так и пойдете? — Лоренс посмотрел на мальчика. — Я бы рекомендовал ему несколько дней отдыха. После такого–то тяжкого перехода!..

Посмотрев на Билли, Метью был вынужден согласиться, что Лоренс прав. Личико мальчика осунулось, он выглядел страшно изможденным. Метью с радостью оставил бы его здесь, чтобы продолжить путь в одиночку, но понимал, что это невозможно. Он был единственным залогом постоянства для Билли в этой нелегкой, пугающей жизни. Кроме того, он невольно нес за него ответственность…

Стараясь не выказывать огорчения, Метью проговорил:

— Отдохнуть денек — неплохая идея, если только мы вам не помешаем.

— Оставайтесь, сколько хотите.

— У нас есть своя еда. Мы не станем посягать на ваши запасы.

— Это не столь важно. Если нам суждено сидеть впроголодь, то не потому, что мужчина с мальчиком съедят у нас за день–другой самое последнее.

Уже сожалея о задержке, Метью с надеждой спросил:

— Кстати, где находится ваш лагерь? Вряд ли нам есть смысл возвращаться назад.

— Недалеко отсюда. Несколькими милями севернее.

— Я надеялся уже завтра добраться до Саутгемптона. Там, наверное, много чего можно найти.

— Что верно, то верно, — отозвался Лоренс. — Только там полным–полно мародеров, которые так и ждут, чтобы отнять у вас добытое.

Чай, сперва слишком горячий, теперь остыл. Стальной сладковатый привкус напомнил Метью армейские дни, тогда, как и сейчас, он думал, что мир окончательно сошел с ума. Прихлебывая чай, он вспоминал, до чего спокойным и невообразимо безопасным сделался мир немного погодя.

11

Метью присоединился к раскопкам. Они взломали платяной шкаф и распотрошили его: два мужских костюма, тяжелое пальто, невзрачный джемпер, жакет и три пары обуви в приличном состоянии. Неподалеку им попалась тумбочка с одеялами. Те, что лежали сверху, отсырели, покрылись плесенью и издавали зловоние, однако нижний слой оказался вполне приличным. Все это добавилось к горе прежних находок. Под конец рабочего дня нашли еще одну консервную жилу: две банки с кофе и чудом не расколовшийся огромный стеклянный сосуд, набитый черносливом.

Лоренс пришел от кофе в восторг.

— Это удача, — сообщил он Метью. — В первые дни мы откопали много упаковок с чаем. Лучше, конечно, чем ничего, но кофе всегда был моим излюбленным напитком. Рядом с кроватью у меня стояла автоматическая кофеварка. Что за прелесть! Как только среди ночи раздавался звонок, я тут же включал ее и, одевшись, выпивал чашку горячего кофе. Кажется, именно этого мне теперь не хватает больше всего на свете. Из материальных предметов, конечно.

— Звонок среди ночи?..

— Я был врачом. — Лоренс уставился на банки с кофе. — Надолго ли их хватит? Раз на двенадцать или немногим больше, если не все окажутся любителями. Вообще–то даже тот, кто раньше не любил кофе, теперь станет его пить. Наступили деньки, когда трудно отказать себе в чем–то неизведанном. На прошлой неделе я поймал себя на том, что уплетаю сардины. Да еще с каким рвением!

— Врач… — уважительно протянул Метью. — Наверное, и сейчас за вами бы признали определенный вес.

— Это кто же? Мародеры? Вы все еще их переоцениваете.

— Чем примитивнее люди, тем проще произвести на них впечатление и тем больше на них действует могущество, окруженное таинственностью.

Лоренс печально покачал головой.

— Тут все дело в масштабе. Незадолго до этого в еженедельнике «Ланцет» опубликовали статью о психологическом воздействии на людей землетрясения на острове Южный в сравнении с данными по предыдущим катастрофам сходной разрушительности — землетрясению в Скопье, бомбардировкам Дрездена и Хиросимы. Результаты почти те же. Примерно у трех четвертей выжившего населения фиксируются умственные нарушения различной степени, каждый десятый обнаруживает более серьезные симптомы, но настоящие психические отклонения проявляются у немногих — только у тех, кто был предрасположен к этому и раньше. Теперь же картина несколько иная. Я бы смог сейчас написать доказательную статейку. Прошлой ночью мне даже приснился сон, что я написал ее и опубликовал в «Британском медицинском журнале». Самое забавное, что я помню названия статей, которые шли до и после моей: одна касалась новшеств в операциях на почках, в другой повествовалось об ущемленном геморрое. Свою я назвал «Синдром муравейника». Симпатичное название, правда?

— Почему муравейник?

— Потому что я где–то читал о поведении муравьев, когда их муравейник разворошат пинком ноги. Если повреждение не превосходит определенного уровня, все совпадает с описанием в «Ланцете»: сначала царит беспокойство и замешательство, однако вскоре устанавливается порядок, поскольку выжившие — или самые деятельные среди них — в конце концов преодолевают шок и берутся за дело. Но стоит разрушению превысить этот уровень — и картина полностью меняется. Выжившие уже не могут оправиться. Их поведение становится все более бессмысленным, беспорядочным и в конце концов приводит к полному коллапсу.

— Потому, наверное, что гибнет королева?

— Подозреваю, что это условие в эксперимент не закладывалось, хотя не могу сказать наверняка. Но разве наша не мертва? Я ничего не знаю о ее личной судьбе, однако есть ли теперь надежда на нее как на руководящую силу нашего общества, источник целенаправленности и национальной идентичности? Кстати, на эту тему было бы интересно порассуждать. Словом, суть в том, что мы ведем себя как муравьи при разрушении высшей категории. Нами овладел массовый психоз, повлиять на который совершенно невозможно. Не исключено, что среди муравьев остались и вполне здравомыслящие. Какая разница? Им суждена гибель в общей куче.

— Вам не кажется, что вы занимаетесь обобщениями, опираясь на чисто местный материал? Скажем, на острове Гернси дело обстоит иначе. Кто–то и впрямь спятил, однако остальные собрались вместе и принялись за дело.

— Дорогой мой, — улыбнулся Лоренс, — вам бы тоже неплохо накропать статейку! В маленькой, изолированной общине все действительно может сложиться по–своему. Кстати, этого даже следует ожидать. Несколько человек, выживших на маленьком клочке суши, окруженном морем — или морским дном, пока что это не важно, — могут восстановить былой человеческий облик. Надеюсь, их ждет процветание. Может быть, наше спасение и впрямь придет с островов и с гор. Говоря «наше», я имею в виду все человечество. Но произойдет это через одно–два поколения, не раньше.

Отряд устремился на север, отягощенный добытым за день добром. Солнце клонилось к закату. Люди навьючили на себя многочисленные сумы и заплечные мешки, удерживаемые хитроумными переплетениями ремней и веревок. Местность, по которой они брели, была отчасти лесистой, отчасти открытой. Развалин вокруг было немного. Билли, успевший передохнуть, радовался жизни и без устали болтал, не отставая от Метью. Отряд разбился на пары: впереди шли Чарли с Кэти, за ними Джордж с Сибил — эти двое определенно успели превратиться в любовников. Замыкали шествие Лоренс и Эйприл, а рыжеволосый Арчи трусил сбоку. В одной руке он тащил мешок с консервными банками, а другой поддерживал заброшенную за спину сетку с одеялами. Несмотря на тяжесть и неумелое распределение веса, он ни разу не пожаловался.

Метью ожидал увидеть лагерь, напоминающий гернсийский. Однако Чарли и Кэти неожиданно для него остановились посреди сада — несмотря на неухоженность, это был именно сад; два садовника довольно быстро сумели бы привести его в надлежащее состояние. Перед ними высились руины дома, однако никакого жилья тут заметно не было. Видя, что новые знакомые снимают с плеч груз, Метью последовал их примеру.

— Это что же, привал? — обратился он к Лоренсу.

— Нет, мы уже пришли. Как я сказал, мы вынуждены соблюдать осторожность. Сейчас все увидите.

Мужчины принялись растаскивать среди руин какие–то бревна. Работа отлично спорилась, словно они занимались этим далеко не впервые. Прошло все же минут десять, прежде чем взору открылся большой дубовый стол, опрокинутый кверху исцарапанными ножками, но с нетронутой как будто поверхностью. Мужчины дружно ухватились за него. Стол был тяжелый, но они поднатужились и сдвинули его с места. Открылись деревянные ступени, ведущие, как видно, в подвал.

Метью охватил знакомый страх замкнутого пространства. Нет, это не для него. Он будет спать на открытом воздухе. Однако Эйприл проворно спустилась вниз. Остальные последовали за ней, волоча принесенный скарб.

Лоренс тронул его за руку:

— Хотите заглянуть в пещеру Али–Бабы? Ведь он тоже только нашел пещеру, названную потом его именем. Знаете, прошлой зимой я хотел сводить внуков на пантомиму по этому сюжету. Но не получилось — слишком много больных. Думал, что уж в следующую зиму… Осторожно, не ударьтесь головой.

Не желая показывать страха, Метью последовал за ним. Внизу уже горели две свечи. Эйприл зажгла от второй свечи третью. Подвал оказался просторным — около двадцати квадратных футов площадью, но один угол был завален мусором: в этом месте обвалилась крыша. Пол был каменным, неровным. Свечи горели на двух столах типа козел; на эти столы и свалили принесенную снедь и одежду. На неоштукатуренных кирпичных стенах висели полки — судя по неуклюжему виду, их изготовили местные начинающие мастера. На одних полках красовались одеяла, на других — одежда, на третьих — консервы. Метью приметил также всевозможный инвентарь: мотки веревок, пилы, молотки, гвозди, мощный аккумуляторный фонарь, листы нержавейки, рулон строительного картона, различные ножницы и секаторы, стальную лесенку и еще много всякой всячины. Все это было разложено с завидной аккуратностью. Метью удивился, заметив явно ненужную штуковину — заднюю ось от небольшого автомобиля, да еще с колесами.

Лоренс, поймав его взгляд, объяснил:

— Я подумал, что эта вещица может пригодиться для изготовления ручной повозки. Однако тут у нас никто не смыслит в механике. Кроме того, ее было бы трудно спрятать. В общем, слишком амбициозный проект, учитывая наши возможности.

Люди занялись сортировкой нового имущества. Подчиняясь коротким, исчерпывающим указаниям Эйприл, они разносили предметы по местам. Метью понял, что царящие здесь порядок и послушание — ее заслуга.

Указав на дверь в левой стене подвала, он спросил:

— Вы тут спите?

— Спать? Господи, конечно, нет! Разве теперь станешь спать под землей? Там просто чулан — в бывшем винном погребе. Мы выгребли оттуда горы битого стекла, но, к немалому удивлению, наткнулись на несколько целых бутылок: божоле, розовый «мате», «мюзини», «шато Леовиль–Пуаферре» тридцать четвертого года… Увы, белого вина не осталось, хотя я предпочитаю именно его. Впрочем, нам все равно негде его охлаждать. Пока мы придерживаем вино на случай праздника — до сих пор таковой не подвернулся. Да, забыл — еще бутылка бренди, «бисквит гранд шампань». Эту микстуру я держу для медицинских целей — сами видите, до какой преступной низости способен пасть человек. В чулане хранятся и все остальные атрибуты моей профессии.

— Внушительная коллекция, — признал Метью. — Вы не совершили ошибки, посвятив меня в курс дела?

— Думаете, стоило бы соблюдать осторожность и с вами? Что ж, наверное. Меня подкупила ваша речь — ведь мы говорим с вами на одном языке. Но сыграла роль и беспечность. Помните «синдром муравейника»? Впрочем, не могу себе представить, чтобы вы выдали наш секрет саутгемп–тонским головорезам и привели их сюда поживиться. — Метью разглядел при свете свечей радушное выражение на слабохарактерном лице хозяина. — Дальнейший путь окажется для вас не слишком легким. Может, все–таки удастся уговорить вас поселиться с нами?

Остальные были поглощены разбором барахла. Метью в двух словах поведал Лоренсу о Джейн.

— Надеюсь, вы сознаете, насколько малы шансы, — вздохнул Лоренс. — Во–первых, что она выжила; во–вторых, что вы отыщете ее… Сознаете, я знаю. Вы разумный человек.

— В этом я не руководствуюсь здравым смыслом, — ответил Метью.

— Разумеется. Но и все мы забыли про рационализм — как вы сами только что справедливо указали. — Лоренс улыбнулся. — Все мы уповаем на чудо. Просто ваше чудо еще невероятнее нашего.

Рядом с автомобильной осью стоял рулон брезента. Наведя порядок, Джордж и рыжий Арчи поволокли рулон наверх. Остальные сняли с одежных полок какие–то свертки и тоже стали подниматься с ними по лестнице.

— Вы с Билли можете выбрать себе одеяла, — сказала Эйприл. — Справа — хорошие, остальные еще надо выстирать и просушить. А вот лишних подстилок у нас нет.

— Мы привыкли спать на голой земле, — заверил ее Метью. — Сгодятся и одеяла. Вы тоже ночуете под открытым небом?

— Можно сказать и так.

Эйприл велела поднять наружу также кое–какие продукты и большой котел. После этого перевернутый стол и бревна легли на прежнее место. Сверху набросали камней и штукатурки, чтобы восстановить картину хаоса.

— И так каждый день? — посочувствовал Метью.

— А то и дважды на дню. И всякий раз боимся, что какая–нибудь банда, роясь в мусоре, по чистому наитию отодвинет наш стол и найдет подвал. Не очень–то спокойная жизнь, не правда ли?

Они отошли в глубь сада, в густой кустарник, над которым нависала скала. Метью понял, что здесь был декоративный грот; в нишах еще стояли изрядно потрепанные статуи — то ли святые, то ли демоны. Джордж с Арчи развернули свой рулон. Внутри оказались шесты. Получился навес, примыкающий к скале, на которой оставались с прошлых времен куски арматуры; с противоположной стороны края брезента крепились к шестам. Навес закрывал весь грот, все двадцать футов; оставался еще восьмифутовый козырек Высота укрытия составляла тоже примерно восемь футов.

— Ну, вот, — сказал Лоренс. — Непревзойденное местечко. Опасность промокнуть возникает только при южном ветре.

— А зимой? — спросил Метью.

— В свой черед подумаем и об этом. Обязательно! Завтра, или на следующей неделе, или через месяц.

— Конечно, это не мое дело, — пожал плечами Метью, — но я думал, что вы уже присматриваете себе жилье на зиму. — Во всяком случае, подобной беспечности трудно ожидать от Эйприл. Впрочем, почему она не организовала их жизнь более подобающим образом? — Как вам пришло в голову обосноваться здесь? Наверное, по чистой случайности?

— Случайность? Можно сказать и так. До того Эйприл жила здесь. За домом похоронены ее дети и муж. Она сама их раскопала и похоронила.

Эйприл тем временем наблюдала, как Сибил и Кэти разводят костер. От нее веяло женственностью и одновременно силой.

— Странно, что она захотела здесь остаться, — заметил Метью.

— Странно. Но ведь и ей позволительна небольшая иррациональность.

— Вы правы. С этим спорить трудно.

На ужин было предложено густое варево, приготовленное в котле. Кроме мяса из банок, в нем плавали картофелины и еще какие–то более или менее свежие овощи. Еда оказалась вкусной и наверняка была достаточно питательной. Есть пришлось по очереди, потому что на всех не хватало посуды. Билли был среди первых, а Метью подождал и приступил к трапезе вместе с Эйприл и Лоренсом. Потом они курили и болтали. Несмотря на наступивший вечер, было свежо, но отнюдь не холодно.

Метью узнал, что Лоренс практиковал в этом округе: милях в десяти отсюда у него был дом и кабинет. Они с Эйприл водили знакомство и в прежние времена, изредка встречаясь в гостях у общих знакомых. Кэти тоже была из местных — единственный ребенок в семье полицейского. Джордж и Сибил были родом из Рингвуда; он работал подручным в маленькой типографии, она — продавщицей в универмаге «Вулворт». Они присоединились к группе вместе, хотя не были знакомы до Землетрясения. Чарли проживал в Кеднеме, а трудился в саутгемптонских доках. Последним к ним примкнул Арчи — просто набрел на них и рассказывал небылицы о разных местах, где ему приходилось работать.

— Сперва я решил, что это — следствие Землетрясения. Мы все сначала были как помешанные, но мне показалось, что Арчи останется таким надолго. Теперь же я склонен думать, что он всегда был немного отсталым в умственном смысле. Зато он неворчливый и усердный малый.

— В округе больше нет людей? — спросил Метью.

— Если кто и выжил, то все равно ушел, — ответила Эйприл.

— Еще у нас была одна старуха, но она умерла на следующий же день, — сказал Лоренс. — Был мужчина, умерший через неделю… Ни в том, ни в другом случае я ничего не смог поделать. Да, забыл еще двоих: одного мы сами откопали, другой к нам прибился. В один прекрасный день они сбежали, прихватив почти все наше добро. Тогда мы еще держали вещи под открытым небом; после этого Эйприл посетила идея воспользоваться подвалом.

Метью оглянулся на навес, под которым сидели остальные. Билли разговаривал с Кэти. Она была очаровательной девочкой, и он как будто лучше находил с ней общий язык, чем с Менди, оставшейся на Гернси.

Проследив его взгляд, Эйприл сказала:

— Было бы гораздо хуже, если бы подобное повторилось теперь. Но не думаю, что нам это грозит.

— Вряд ли, — согласился Метью. — Теперь у вас смирный народ. Кто защитит их, если не вы? — Говоря это, он смотрел на нее, а не на Лоренса.

— Да, с ними все в порядке, — проговорила она неожиданно утомленным голосом.

— Увы, мы далеко не скауты, играющие в индейцев, — пожаловался Лоренс. — Нам не хватает отваги и находчивости. Нам даже не удалось поймать бычка.

— Бычка?..

— Во всяком случае, кто–то — вылитый бычок — пасся примерно в миле отсюда. Мы решили, что свеженькое мясцо не помешает, и начали охоту. Честно говоря, мы выходили на охоту несколько раз. Однако животное одичало и держало уши востро, поэтому никто из нас не сумел подойти к нему близко. Тогда мы решили вырыть яму и загнать его туда. Вместо этого бычок устремился прямиком на нас, и мы кинулись врассыпную. Так что наша говядина все еще перебирает копытами, и ей, судя по всему, суждена долгая жизнь.

Метью не слишком прислушивался к рассказу Лоренса, но когда речь зашла о том, как бычок обратил охотников в бегство, Метью уставился на свою поклажу, лежавшую в сторонке. Ружье было на месте. Ему в голову пришла мысль, сперва показавшаяся смехотворной, но потом обретшая смысл и даже привлекательность. Свежее мясо! Можно будет захватить некоторое количество с собой, да еще отплатить сполна за гостеприимство. Пусть будущее общины вызывает сомнение, но люди они очень даже неплохие.

— Что, если попробовать еще раз поохотиться, прямо с утра? — предложил Метью. Собеседники уставились на него, заподозрив шутку. — Как вы думаете, сумеем мы подкрасться к нему достаточно близко, чтобы воспользоваться ружьем?

— А что, можно, — повеселел Лоренс. — Господи, еще как можно! Представляешь, Эйприл? Бифштекс с жареной картошечкой!

— Вы хороший стрелок? — спросила она Метью.

— Скорее средний. Я стрелял уток и бекасов, но четвероногих — никогда.

— Мы смогли бы наделать солонины… — размечталась Эйприл. — Соли у нас предостаточно.

— А главное, мы могли бы ее есть, — подхватил Лоренс. — Жевать, грызть косточки… Вы когда–нибудь пробовали тосты с костным мозгом, Метью? Отличная штука! У нас одна проблема — где раздобыть тосты.

— Давайте сперва добудем мясо, — вернул их на землю Метью.

Наступила кромешная тьма, но в отдалении, среди кустарника, то и дело появлялись зеленоватые отблески.

— Что это?

— Светлячки, — пояснила Эйприл и, немного помолчав, добавила: — Они всегда появляются в это время года, как раз в такие ночи.

Они уставились на светлячков. Каждый думал о своем. Наконец Лоренс встал и широко зевнул.

— Давайте–ка спать, — предложил он. — Завтра рано вставать.

Однако встали они довольно поздно. Проснувшись, Метью обнаружил, что солнце успело подняться над деревьями. Оглядев спящие фигуры, он приметил, что кого–то не хватает. С краю, где рядом с Лоренсом улеглась вечером Эйприл, валялись скомканные одеяла. Метью тоже встал и вышел из–под навеса. Навес был влажным, трава поникла под тяжестью росы. Он побрел по саду, слушая пение редких пташек, затеявших утреннюю перекличку. Накануне ему показали ручей: здесь они брали воду и мылись. Найдя русло, Метью пошел вдоль него. Ручей весело звенел по камушкам, среди листвы посвистывали птицы. Он словно вернулся в начавшее забываться прошлое и был почти счастлив.

Выйдя из–за зарослей рододендронов, он замер как вкопанный. До Эйприл оставалось ярдов двадцать пять. В этом месте русло ручья было шире и глубже; она стояла на коленях на противоположной стороне. Женщина не подала виду, что заметила приближение или услыхала шаги. Она разделась по пояс и начала тщательно мылить шею и торс. У нее были тяжелые груди с широкими коричневыми кругами сосков. Эйприл выгнулась, стараясь дотянуться рукой до лопаток, и груди приподнялись, упруго заколебавшись.

Он почувствовал желание, тем более острое, что успел отвыкнуть от подобных ощущений; однако еще острее было преклонение перед красотой. Обнаженное женское тело, ручей в саду, утреннее пение птиц… Метью не мог себе представить, что такое еще возможно. Он наслаждался этим зрелищем, чувствуя скорее духовное, нежели телесное вожделение. Ему вовсе не хотелось воспользоваться наготой женщины, однако не опасение предстать смущенным или смутить ее заставило его прирасти к месту. Просто он боялся расстаться со столь прекрасным зрелищем — в душе оживало прошлое, а новая жизнь превращалась в дурной сон, кошмар, после которого просыпаешься с легким сердцем.

Эйприл нагнулась еще ниже и стала плескать на себя водой. Внезапно она подняла глаза, не меняя позы. Метью знал, что, как только она заметит его, все кончится. Реальность и сон поменяются местами.

— Метью!.. — произнесла она тихонько, но он отчетливо расслышал ее голос. — Я не…

Эйприл осеклась. Улыбка на ее устах опередила осознание наготы. Немного смешавшись, она тем не менее не испытала ни стыда, ни неловкости. Да, она женщина и потому уязвима, но чувство покоя так и не было нарушено.

Эйприл подобрала большое полотенце, лежащее рядом, и неспешным движением набросила его на плечи.

— Я сейчас, — сказала она. Метью кивнул и отвернулся.

Заслышав ее шаги по траве, он снова повернулся. На ней опять был бурый джемпер, в котором она встретила их накануне, и на губах вновь играла улыбка.

— Ну, здравствуйте.

— Извините за вторжение, — пробормотал он.

— Ничего страшного. Я всегда вскакиваю на добрых полчаса раньше остальных. Они — любители поспать, даже Лоренс.

Ее простота и непосредственность нашли в душе Метью благодарный отклик; они вдохновляли и одновременно успокаивали друг друга. Теперь идиллия утратила черты безумной фантазии и поддавалась осмыслению. Недавний эпизод оказался для обоих неожиданным, однако и он, и она — возможно, по разным причинам — испытывали радость. Возможно, это было бегством от действительности — что же с того? Они взглянули друг на друга, улыбнулись, одновременно заговорили, одновременно умолкли — и рассмеялись.

— Я хотела сказать, что сейчас займусь завтраком, — сообщила Эйприл.

— А я — что пойду умоюсь.

— У вас есть мыло и полотенце?

— Есть. — Метью продемонстрировал полотенце. — Правда, довольно–таки замусоленное.

Она отняла у него эту тряпку.

— И мокрое к тому же. Возьмите лучше мое. Оно все же почище и посуше. Пока вы будете охотиться на своего бычка, я постираю.

— Вот спасибо!

Они еще какое–то время безмятежно смотрели друг другу в глаза, а потом Метью, перекинув через плечо полотенце, зашагал к ручью. Мягкая ткань приятно щекотала его щеку.

После завтрака утварь опять пришлось прятать в подвал. Скоро образовали охотничий отряд: кроме Метью и Билли, в него вошли Лоренс, Джордж и Чарли. Арчи предпочел остаться с женщинами.

— Он быстро расстраивается, стоит ему услышать громкие звуки или увидеть кровь, — объяснил Лоренс. — Но нас и так достаточно.

Сперва Метью полагал, что Билли тоже останется в лагере, однако мальчик взмолился, чтобы его взяли на охоту. Пришлось уступить. В конце концов, ему вот–вот стукнет одиннадцать, а в этой новой жизни подросток — уже мужчина. Чрезмерная опека младших возможна только в развитом обществе.

Утро выдалось солнечное, и на полянах пекло вовсю. Охотники были в отличном настроении. Предстояла игра, и ее предвкушение смешивалось с разыгравшимся аппетитом. Они шагали по лесистой местности, иногда проходя краем луга.

— Это его территория, — сообщил Лоренс. — Если он и забредает в сторону, то недалеко.

Слова прервал хруст: впереди через кустарник продиралось какое–то крупное животное. Оба ствола ружья были заряжены. Метью взял его на изготовку и снял предохранитель.

Хруст усилился, и он вскинул двустволку. Ярдах в пятнадцати — двадцати перед ними появилось существо — огромный лохматый пес. Судя по черному окрасу и другим признакам, это была помесь ньюфаундленда; кто еще фигурировал среди его предков, разобрать отсюда было трудно. Во всяком случае, ростом пес превосходил всех ньюфаундлендов, которых Метью когда–либо видел. Он замер, разглядывая людей и словно о чем–то вспоминая.

— Пойди сюда! — позвал Лоренс. — Ко мне!

Пес не двинулся с места, хотя слегка завилял хвостом. Потом он бросился бежать, пересек поле и исчез в лесу с другой стороны.

— Собака здешнего фермера, — вздохнул Лоренс. — Сколько раз я видел ее на прогулке! — Он печально покачал головой, вдруг постарев и утратив недавнее веселье. — Кажется, она отлично управляется в одиночку.

Бычок пасся на четвертом по счету поле. Он забрел в угол, окруженный с трех сторон металлической оградой. Метью оценил шансы охотников как высокие.

Прежде чем ступить на поле, он обратился к спутникам:

— Я возьму на себя центр. Джордж и Чарли пойдут слева от меня, Лоренс и Билли — справа. Мы медленно приблизимся к нему; я буду держаться ярдах в пяти впереди вас. Куда бы он ни рванулся, я выпалю ему в бок, когда он будет пробегать мимо меня. Буду, конечно, метить в шею. Если я промахнусь или только раню его, расступитесь и дайте ему уйти. Ты меня понял, Билли?

Они растянулись в цепь и зашагали по полю. Трава была высокая — бычок мог бы пастись здесь, сколько ему заблагорассудится; глаз радовали желтые лютики и розовато–лиловые головки клевера. Метью вспомнил, что клевер как будто вреден для скота. Впрочем, их бычок выглядел молодцом. Один раз он поднял голову, заметил людей, но тут же снова занялся травой.

Посередине поля росла коровья петрушка. Метью помнил это растение с детства — тогда они называли его «мамина смерть»: считалось, что стоит сорвать его и принести домой — и ты лишишься матери. В те времена иррационального тоже было в жизни хоть отбавляй, зато каждый день под вечер тебя ждал родной дом, ужин, теплая постель.

Метью находился ярдах в десяти от животного, когда оно во второй раз подняло голову, и увидел пристальный взгляд маленьких глазок на узкой и грозной морде. Морда опустилась раз, другой — так кивает старикашка, соглашающийся с собеседником в споре. Сразу после этого бычок приподнял правое копыто и рванулся с места. Он мчался не влево и не вправо, а прямиком на Метью.

Тот рывком вскинул ружье и спустил курок, однако не успел толком упереть приклад в плечо и полетел с ног от отдачи. Удар приклада и грохот выстрела ошеломили его; топот копыт приближался… Бычок, ревя от боли, пронесся мимо буквально на расстоянии вытянутой руки. Вскочив, Метью увидел, что охотники расступились, как и было условлено, позволив бычку вырваться на оперативный простор. Он снова вскинул ружье, собираясь опорожнить второй ствол, однако в эту секунду на линии огня оказался Джордж; мгновение спустя до бычка было уже слишком далеко.

Подбежавший к нему Лоренс крикнул:

— Вы попали в него, Метью!

— Но это его не остановило.

— Он истекает кровью. Пойдем за ним следом.

— Да. — Метью взглянул на Билли. — Держись сзади, понял? — Билли кивнул. — Он и так достаточно дикий, а сейчас и вовсе озвереет.

Бычок проскочил на следующее поле. От изгороди его не было видно. Но идти за ним было легко: трава оказалась обильно обагрена кровью. Не сомневаясь в успехе, охотники поспешили по следу.

Однако время шло, а бычка все не было видно, и ими стала овладевать неуверенность. След привел в рощицу, где можно было ориентироваться не только по пятнам крови, но и по поломанным веткам, которые сокрушало несчастное животное на бегу. Дальше открылась поляна, а за ней — заросшее горохом поле. Дважды след терялся из виду, и охотникам приходилось рыскать вокруг, чтобы снова его отыскать. Забредя в очередную рощу, они искали бычка минут десять. Когда наконец Чарли издал торжествующий крик и указал пальцем вдаль, Метью поразился, что снова видит своего соперника, — он уже приготовился к поражению.

Взгляду открылось крохотное поле — скорее, загон — с развалинами большого дома. Тут и находился бычок — стоял на коленях. Услыхав крик Чарли, он рывком поднялся на ноги и мужественно повернулся в сторону противника. Под его правым глазом зияла рана, из которой капала кровь; оголившаяся челюстная кость сверкала на солнце. Бычок протяжно замычал и ударил копытом по земле. Метью поспешно приложил приклад к плечу, готовясь отразить нападение. Но по телу жертвы пробежала крупная дрожь, и она снова рухнула на колени. Охотники осторожно двинулись к бычку, бессильно опрокинувшемуся на бок.

Они молча подошли к нему, все еще страшась его агонии. Однако бычок был мертв, в этом не оставалось сомнений. Его глаза безжизненно отражали солнечный свет.

— Поздравляю, — сказал Лоренс. — Вы угодили ему в челюсть, а оттуда заряд прошел в шею. Странно еще, что он так долго продержался.

Охотники столпились вокруг поверженного зверя, пропустив вперед Билли. Метью, наоборот, отошел подальше. Он насмотрелся на смерть в любых ее видах, но сейчас ему было не по себе: ведь причиной этой смерти был он сам, а не Божий промысел. Метью отвернулся и проверил стволы. Оба были заряжены: он перезарядил их, прежде чем пуститься в погоню.

— До чего здоровенный! — присвистнул Джордж. — Как же быть? Мы ни за что не дотащим его.

Но Лоренса ничто уже не могло привести в уныние. Оказалось, что у него в заплечном мешке лежат принадлежности его профессии: ланцет и пила для перепиливания костей. Джордж, Чарли и Билли помогли ему уложить тушу поудобнее, и доктор полоснул шкуру на брюхе. Изнутри повалил пар, по загону распространился запах крови и густой аромат внутренностей. Метью уже успел прийти в себя, однако он не собирался принимать участие в этих манипуляциях. Впрочем, этого от него и не требовалось. Удачливому охотнику, видимо, не полагалось превращаться еще и в мясника. Он сидел в траве неподалеку от них, слушал голоса и скрип пилы по кости.

— Теперь понятно, почему на ветеринара приходится учиться дольше, чем на простого врача, — приговаривал Лоренс. — Я наверняка режу неправильно. Ладно, главное, чтобы мы смогли забрать мясо.

Тошнота сменилась у Метью спокойствием, спокойствие же — чувством удовлетворенности. Сделать это было необходимо, вот он и сделал это. Он гордился своим достижением и чувствовал благодарность к спутникам за то, что они предоставили ему возможность показать себя. Эйприл права — они действительно достойные люди. Успехи, пришедшие на смену неудачам и лишениям, сулили значительные перемены в их жизни. Вот он, первый успех: свежее мясо.

На солнце сделалось слишком жарко. День начался многообещающе, славным оказалось и продолжение. Метью вспомнил коленопреклоненную фигуру у ручья. Интересно, в каких все–таки отношениях Лоренс и Эйприл?.. Ему на ногу забрался муравей, и он какое–то время наблюдал, как тот ползет; потом сорвал травинку и протянул ее муравью. Насекомое сперва не понимало, зачем она ему, но затем залезло на травинку. Метью аккуратно перенес муравьишку на цветок чертополоха. На него накатила волна безмятежного довольства жизнью. Неистребимая мысль о Джейн еще вчера заставила бы его помрачнеть, но сегодня, при всей любви и горечи, которые он испытал, вспомнив дочь, ее образ впервые показался каким–то далеким, не имеющим отношения к действительности.

— Вот здорово! — раздался голос Джорджа.

— Надо же, как прочно соединены суставы! — вторил ему возбужденный голосок Билли. — Неужели и у человека так же, Лоренс?

«Лоренс»! Его, Метью, мальчик по–прежнему называет «мистер Коттер». Билли счастлив с этими людьми… Лоренс что–то объяснял ему. Солнце припекало все сильнее. Метью откинулся на спину и закрыл глаза.

Лоренсу удалось распилить тушу на куски, которые можно было взвалить на спину. Конечно, их оказалось больше, чем они могли унести в один присест, тем более что, судя по подсчетам Лоренса, им предстояло идти мили три, а то и четыре, поэтому взяли куски только самые лучшие. Остальное Метью предложил пристроить на ветвях дерева.

Он нес в одной руке свое ружье, а другой придерживал бычью ногу, взваленную на плечо. Мясо липло к ладони, по руке струилась кровь, заливая рубашку. Процессия с жизнерадостным гомоном шествовала по полям и залитым солнцем прогалинам. Мясник с подручными на прогулке, подумал Метью. Нет, что–то еще более простое, даже первобытное — охотники, возвращающиеся к родному племени! Конечно, целостность впечатления портила одежда: при всей случайности подбора и прочих несуразностях, одежда делала их все же выходцами из времен холодильников и завернутых в целлофан бифштексов. Доисторические охотники должны ограничиваться набедренными повязками летом и обматываться шкурами зимой.

Дорога была неблизкой, а ноша тяжелой, но охватившая людей радость не давала унывать. Они без умолку болтали и то и дело покатывались со смеху.

Слушатели как раз смеялись над очередной шуткой Лоренса, когда Чарли спросил:

— Что это?

Метью тоже услыхал какой–то звук. Сперва он подумал, что это вскрикнул зверек, например, кролик, застигнутый врасплох горностаем. Однако звук повторился, и на этот раз сомнения рассеялись: кричал человек. Они замерли.

— Ведь мы уже почти пришли, — проговорил Метью. — Неужели?..

— Да, — тихо ответил Лоренс, — вполне вероятно. — Он поднял руку, призывая спутников к спокойствию. — Не станем торопить события. Скоро увидим, что там стряслось.

Совет был разумным. Метью кивнул.

— Вам виднее, как туда подойти.

Они засунули окровавленные куски туши в терновник, и Лоренс, мягко ступая, повел отряд к саду. До ушей донесся новый крик — Метью был уверен, что кричал мужчина. Голосов женщин и девочки не было слышно. Однако, подойдя ближе, они различили другие мужские голоса: один смеялся, другие кричали что–то неразборчивое. Метью в третий, а то и в четвертый раз проверил, заряжена ли двустволка.

Оставив позади кустарник, они спрятались за изгородью из гортензии. Лоренс первый раздвинул ветви и тут же отпрянул с перекошенным лицом. Метью тоже пригляделся сквозь листву. Перед ним, ярдах в двадцати, виднелся грот.

Сначала ему показалось, что там толпится полным–полно людей, но их было всего пятеро, и все мужчины. Шестым был Арчи, со связанными руками и ногами брошенный спиной на землю. На нем осталась рубашка, но с него уже стянули штаны. Его тело казалось маленьким, жалким и совершенно белым по сравнению с загорелыми ручищами окруживших его людей. Один держал что–то вроде клещей, другой — горящий факел. К горлу Метью подкатила тошнота. И садисты–школьники, и дикари всех времен всегда тянутся либо к глазам, либо к половым органам. Особенно к последнему.

Он пригляделся, надеясь разглядеть женщин и Кэти. Они сидели у скалы, охраняемые еще двумя типами. Пятый стоял посередине: здоровенный мускулистый блондин с длинными лохмами и соломенной бородищей. На нем были сандалии и фланелевые брюки, обрезанные у колен. Обнаженный торс, заросший густым светлым волосом, покрывал темный загар. Громким голосом, выдающим простолюдина, белобрысый прикрикнул:

— Хватит вешать мне лапшу на уши! У вас тут полно припасов. Сами знаете! Даже если вас всего четверо, то у вас все равно что–то да есть. А если где–то тут бродят ваши дружки, как вы только что сказали, то у вас и подавно много всякого. Не принимайте меня за дурачка! Вы тут прожили несколько недель. Тропа у вас с доброе шоссе шириной, да еще следы от дюжины костров. Значит, вы народ не бедный. Нам всего–то и нужно, что узнать, где вы прячете свое добро.

Он умолк, ожидая ответа. Кэти всхлипывала, Арчи тихо стонал, однако никто ничего не говорил.

— Ладно, — бросил главарь. — Ну–ка, поджарь его, Стэнни! Посмотрим, сколько нужно времени, чтобы поджечь такого рыжего болвана.

Рука с факелом пришла в движение. Арчи вскрикнул. До ушей Метью донесся гневный крик Эйприл. Слов ее он не разобрал. Его обуяла слепая ярость, и он не видел уже ничего, кроме корчащегося тела на земле и толпящихся вокруг фигур. Лоренс что–то прошептал и коснулся его плеча, однако Метью отбросил его руку и выскочил из укрытия, сжимая двустволку. Враги отвлеклись от своей жертвы, пока больше в удивлении, чем в испуге. Человек с факелом начал выпрямляться, и Метью спустил один курок. Один из чужаков дернулся, другой грохнулся наземь. Метью кинулся на белобрысого главаря, тот — ему навстречу. Однако на бегу Метью подвернул лодыжку и шлепнулся. Противник уж почти настиг его. Тогда Метью, почти не целясь, спустил второй курок. Белобрысого отшвырнуло в сторону. Сам Метью лежал теперь, судорожно, как рыба, разевая рот и глядя на истекающее кровью тело в нескольких футах от него.

12

Оставшихся двоих как ветром сдуло. Один из тех, кого задел первый выстрел, сидел на земле, прижимая ладонью рану повыше локтя, второй лежал лицом вниз, с рваной дырой в области лопатки. Метью попробовал подняться и почти преуспел в этом, пока не перенес тяжесть на правую ногу. Тут все его тело пронзила боль. Он заковылял к Арчи, волоча подвернутую ногу.

— Я им ничего не сказал, — твердил Арчи. — Я не сказал им, где наше добро…

По его смертельно бледному лицу катились слезы вперемежку с каплями пота.

— Я знаю, — отозвался Метью. — Все будет хорошо.

Он нашарил нож и стал перерезать веревки. Тем временем подбежали остальные, и Лоренс — впереди всех. Арчи был покрыт ожогами и синяками.

— Кажется, с ним все обойдется, — сказал Метью Лоренсу.

Тот кивнул, достал из своего чемоданчика дезинфицирующую мазь, набрал немного на палец и протянул Арчи:

— От этого вам полегчает. Сами вотрите туда, где больнее.

Арчи стал лихорадочно втирать мазь. Потом он спохватился и натянул штаны. К ним подошла Эйприл, сопровождаемая Кэти. Сибил тем временем бросилась к Джорджу, и они замерли, сжимая друг друга в объятиях.

— Его сильно поранили? — обеспокоенно спросила Эйприл.

— Болезненно, — ответил Лоренс, — но не слишком опасно.

Лицо Эйприл приобрело землистый оттенок, однако она держала себя в руках. Метью заметил, что ее джемпер разодран на ключице.

Она мотнула головой, указывая на двоих оставшихся в живых чужаков:

— Что будем с ними делать?

Раненный в руку успел подняться. Он сжимал локоть здоровой рукой, но кровь проступала между пальцев и капала в пыль. Чарли стоял рядом с ним — он подобрал ружье и держал раненого на мушке. Раненый здорово перетрухнул. Ни он, ни его сообщник не сообразили, что стволы теперь пусты — запасные патроны остались у Метью в кармане.

— Дайте–ка я на них взгляну, — проговорил Лоренс.

Кэти цеплялась за джемпер Эйприл, но у Метью создалось впечатление, что их никто не слышит. Эйприл устремила на него прямой, серьезный взгляд.

— Вы — молодец, Метью, — произнесла она.

— Я поступил как болван, — покачал головой Метью. — Чистое везение, что я попал в него из второго ствола. Промахнись я — и он отнял бы у меня ружье. Тогда они оказались бы втроем против Лоренса, Джорджа и Чарли. Да, еще Билли. Не знаю, что на меня нашло.

— Нет, у вас все отлично вышло. — Она улыбнулась. — Я горжусь вами.

Джемпер был разодран, однако ее брюки были доверху застегнуты, все пуговицы оставались на месте.

— Во всяком случае, вы отделались испугом — вы и Сибил.

— Да, — сухо ответила Эйприл. — Легким испугом. Как прошла охота? Вы не нашли бычка?

— Нашли, застрелили и притащили большую часть. Мы бросили мясо, услыхав крики Арчи.

— Бедный Арчи!

Лоренс вернулся.

— Тот, что получил от вас заряд в упор, уже мертв. С остальными двумя — проблема.

— Проблема?

— Во всяком случае, для меня. Когда–то я давал клятву — давно, правда. Впрочем, вряд ли это имеет теперь значение. Раненный в руку выживет, если не начнется заражение. Третий же умрет, поскольку у нас нет возможности оказать ему необходимую помощь.

— Я думала, что единственная наша проблема — можем ли мы позволить себе израсходовать еще пару патронов, — с горечью произнесла Эйприл и взглянула на Метью. — Как, Метью?

Ее непримиримость удивила его, однако он признал, что она права. Они не могли оставить здесь этих двоих, даже если нашлось бы, чем их прокормить.

— Те двое, что сбежали… Как вы считаете, они еще могут вернуться?

— Не думаю, — покачал головой Лоренс. — А ты, Эйприл?

— Если бы они представляли собой осколок большой банды, то еще могли бы возвратиться. Но, как я поняла из их разговоров, их было как раз пятеро. Лидер вот этот, белобрысый. — Она посмотрела на труп. Из дыры в груди еще вытекала кровь, но все медленнее. Вокруг уже кружились мухи. — Надеюсь, те двое не остановятся, пока не добегут до берега моря.

Лоренс оглянулся на пленников, которых стерег Чарли, вооруженный разряженной двустволкой. Раненный в локоть полуприсел и громче прежнего застонал от боли.

— Как же мы поступим? — спросил Лоренс и беспомощно посмотрел на Эйприл. — Твое мнение?

Ничего не ответив, она подошла к Чарли и протянула руку. Он отдал ей ружье. Раненный в локоть хотел было что–то сказать, однако Эйприл не позволила ему и рта открыть.

— Я не собираюсь в тебя стрелять, — бросила она. — У нас хватает патронов, но тратить на тебя даже один было бы неразумно. Пошевеливайся! Если тебе повезет, ты еще догонишь своих дружков.

Раненый беззвучно открыл рот. Эйприл ткнула его стволом в больную руку. Он взвыл от боли, вскочил и заковылял прочь; пройдя несколько ярдов, остановился и оглянулся. Она вскинула ружье. Он неуклюже побежал в сторону зарослей.

Эйприл подошла ко второму раненому. Этот стонал гораздо громче и истекал кровью.

— Ты тоже, — велела она, — прочь отсюда!

Он посмотрел на нее с перекошенным от боли лицом:

— Я тяжело ранен! Я не могу двигаться.

— Ты все равно умрешь, — отчеканила Эйприл. — Только не здесь. Довольно с нас возни с одним трупом.

Он завопил от отчаяния, но не пошевельнулся. Она пнула его ногой почти в самую рану:

— Давай–давай. Или ты предпочитаешь, чтобы мы сами оттащили тебя подальше?

Раненый оперся о землю и сумел встать. С его лица катился пот. Метью заметил, что на сандалии Эйприл осталась кровь.

— Счастливого пути! — крикнула Эйприл вдогонку. — Только отойди подальше, прежде чем сдохнуть.

Лоренс осмотрел и тщательно ощупал лодыжку Метью.

— Обошлось растяжением. Но вам все равно придется пару дней отдохнуть.

— Холодный компресс? — предложила Эйприл.

— Не помешает.

— Сейчас сделаю. — С этими словами она заторопилась к ручью.

— Придется вам пробыть у нас в гостях еще некоторое время, — заключил Лоренс, а потом улыбнулся и после некоторой паузы сказал: — Мы теперь ваши должники, Метью.

— Ружье полезно до тех пор, пока к нему есть патроны, — отозвался Метью.

— Дело не только в ружье. — Казалось, Лоренс собирался присовокупить еще что–то, но передумал. — Эйприл сделает перевязку, и вам полегчает. Я займусь уборкой. Пока просто оттащим труп в сторонку, закопаем позже. Главное — принести мясо.

Джордж и Чарли взяли тело за руки и уволокли в кусты, подчиняясь указаниям Лоренса. Метью предпочел остаться в траве. Подвернутая лодыжка не давала о себе забыть. Кэти все еще плакала, несмотря на попытки Сибил, шепчущей ей что–то на ушко, успокоить ее. Арчи проводил мертвое тело безразличным взглядом.

Билли подсел к Метью и спросил:

— Вы не сломали ногу, мистер Коттер?

— Нет, всего лишь растянул. Однако еще день–два мне будет трудно ходить.

— Мы остаемся здесь?

— Пока не заживет моя нога. — Билли кивнул. — Тебе бы хотелось остаться подольше?

— Я бы не возражал. Только с вами, — поспешно добавил мальчик.

Возвращение Эйприл избавило Метью от необходимости продолжать этот рискованный разговор. Она принесла в кастрюльке воды и намочила в ней повязку, прежде чем обмотать Метью сустав. Ее движения были уверенными. Метью разглядывал слегка вьющиеся каштановые волосы, мягкие и блестящие, но с несколькими седыми нитями. Он представил себе, какой была бы жизнь Эйприл, если бы не катастрофа: дом, семья, приятели… Она туго затянула повязку, и он невольно поморщился.

— Простите, — сказала она, взглянув на него. — Чем туже, тем лучше.

— Я знаю. Так хорошо.

— Вам легче?

— Гораздо. Вы учились на медицинскую сестру?

— Так уж на сестру! Только оказанию первой помощи. — Эйприл оглядела дело своих рук. — Я овладела этим навыком, когда развернулась кампания за ядерное разоружение. Нет, я не против — насчет бомбы, но мне хотелось деятельности. Поэтому я освоила первую помощь и научилась разогревать еду на перевернутом цветочном горшке с горящей под ним свечой. Цель состояла в том, чтобы научиться выживанию в замкнутом пространстве, когда внешний мир заражен радиоактивностью…

— Жизнь иногда распоряжается нами весьма иронично, — согласился Метью.

— Вы тоже так считаете? — Она взглянула на него с любопытством. — А чем занимались вы, Метью, до этого?

— Овощеводством. Помидорами.

— Ну да, гернсийские томаты! Вы всегда делали только это?

— Не всегда.

Эйприл немного подождала, и Метью коротко поведал ей обо всем: о рухнувшей семейной жизни и о том, как он перебрался из Лондона на остров.

Выслушав рассказ, она задумчиво сказала:

— Вы — счастливец…

— Счастливец?

— Вы всегда отступали под напором событий. Вы еще раньше отказались от всей былой жизни, кроме Джейн. И не хотите смириться с ее гибелью. Значит, для вас ничего не изменилось. — Увидев, что он улыбается, Эйприл продолжала: — Конечно, об окружающей обстановке такого не скажешь. Но вот о вас самом? Вам не пришлось перестраиваться.

Метью задумался над ее словами:

— Возможно, в этом смысле и нет. И вы думаете, что я нахожу в этом счастье?

Поколебавшись, она с горечью ответила:

— На беду, все меняется к худшему. Окружающая мерзость — уже плохо, но мерзость у человека внутри — вот что по–настоящему вызывает отвращение.

Метью решил, что она имеет в виду собственную непримиримость к двум раненым.

— Человек подвергается теперь куда более мощным стрессам и оказывается способным на дикие, жестокие поступки. Но это не значит, что мы на самом деле стали хуже. А об этих двоих и вовсе не стоит горевать.

Эйприл покачала головой:

— Нет, дело в другом. Хотя я согласна, что горевать действительно не стоит. — Завидя приближающегося Лоренса, она спросила: — Куда же ты его подевал?

— Оставил в лавровом кустарнике. — Лоренс взял Эйприл за обе руки. — С тобой все нормально?

— Да. Лучше некуда.

— Как долго они здесь пробыли?

— Точно не знаю. Примерно с полчаса. — Дальше она заговорила быстрее: — Я сейчас подумала — мы совершили ошибку, непростительную, детскую ошибку!

— Какую?

— Ведь мы храним буквально все — кроме того немногого, что понадобится нам в течение одного дня, — в подвале. Поэтому они и смекнули, что у нас есть тайник.

— Ты предлагаешь держать часть запасов на виду? Мы вполне можем лишиться их, уйдя на промысел.

— Это лучше, чем лишиться всего сразу. Так бы и вышло, если бы не Метью. Надо устроить второй тайник — его мы сможем выдать, подвергшись нажиму.

— У тебя есть конкретные предложения?

Она пожала плечами:

— Нет. Но надо будет поискать.

— Вы считаете, что подобное может повториться? — спросил Метью.

— Конечно! Не говоря уже о том, что кто–то из оставшихся в живых может присоединиться к большой банде и привести ее сюда.

— Можно перейти на другое место.

Эйприл бросила на него ледяной взгляд:

— Какой смысл? Теперь повсюду небезопасно.

Метью мог бы перечислить немало доводов в защиту своего предложения. В частности, они совершенно не подготовлены к предстоящей зиме.

Лоренс опустился рядом с ним на колени и осмотрел повязку.

— Сделано грамотно, — похвалил он. — Можете отдохнуть здесь, Метью, пока мы с ребятами сходим за мясом. Свежее мясо, Эйприл! Разве это не повод для радости?

Она через силу улыбнулась:

— Да. Настала пора повеселиться.

В этот день они не пошли на промысел. Все куски бычьей туши были принесены в лагерь, и женщины взялись разделывать их и засаливать то, что нельзя было съесть немедленно. Лоренс же отправился в сопровождении мужчин предавать земле труп, валяющийся в кустах. Вернувшись, он застал Метью и Билли растянувшимися на солнышке.

— Вот и дело с концом, — доложил он. — Не так глубоко, как полагается, но достаточно, чтобы его не смогли раскопать собаки. Компромисс между затратами усилий и требованиями гигиены.

— Вы, человек медицины, не удивлены, что пока не разразилась эпидемия? Скажем, чума? — поинтересовался Метью.

— Из–за того, что миллионы мертвецов остались незахороненными? Не знаю… Болезни, косящие людей в военное время, вызываются не обилием трупов, а условиями жизни. Скажем, дизентерию на Галлипольском полуострове разносили живые, а не мертвые. Кроме того, вспышки уже могли происходить, просто нам о них ничего не известно. Люди продолжают жить коллективно, но очень маленькими группами. Мы избегаем остальных, остальные избегают нас.

— А одиночек много, как вы думаете?

— Вероятно, много. Но опять–таки нам остается только догадываться… Как ваша нога?

— Хорошо.

— Повязку придется время от времени менять. Если хотите, я сделаю это сам, пока Эйприл занята.

— Я могу подождать, — сказал Метью.

Лоренс устремил взгляд туда, где Эйприл хлопотала по хозяйству вместе с Сибил и Кэти.

— Прямо не знаю, как бы мы без нее обходились, — признался он. — У нее огромная сила воли.

— Да.

— Причем не только в кризисных ситуациях, но и при обыкновенном течении жизни. У человека могут случаться приступы отчаяния, и в такие моменты Эйприл — неоценимая помощница. Она не поддается ударам судьбы; находясь с ней рядом, начинаешь стыдиться своей слабости. Помню нашу первую встречу после этого…

Он умолк. Метью не стал его понукать. Скоро Лоренс заговорил снова:

— К вечеру первого дня я выбрался из–под развалин. Я смертельно устал, лег на открытом месте и забылся. Только на следующий день я начал понимать, что за катастрофа нас постигла. Я копался среди руин собственного жилища и соседних домов, но не обнаружил ни одного живого человека. Тогда я вырыл ход в свой кабинет и нашел много нембутала. Я знал, сколько таблеток надо проглотить, чтобы уснуть и не проснуться; мне казалось, что это единственное разумное решение. Но тут я услышал чей–то голос и откликнулся на зов. Это была Эйприл. — Он еще помолчал. — Я вел себя как безумец: твердил, что все потеряло смысл и что я собираюсь покончить счеты с жизнью. Выслушав меня, она сказала, что я волен поступать, как мне вздумается, но лучше сперва перекусить. Эйприл сделала мне бутербродов — хлеб был немного черствым, но я все равно сжевал его. Я ничего не ел с тех пор, как это случилось. Поев, я почувствовал себя лучше. Моменты отчаяния случались у меня и потом, но она всегда была рядом, всегда протягивала руку помощи.

— Даже зная ее всего два дня, я заметил, что Эйприл — человек необыкновенный.

Лоренс бросил на него проницательный взгляд.

— Дело здесь не в личных отношениях — вы понимаете? Мы принадлежим к разным поколениям, между нами двадцать годков разницы. Рядом с ней должен быть мужчина ее лет, сильный, на которого она могла бы опереться в трудную минуту.

— У меня сложилось впечатление, что такой опорой ей служит прошлое, — сказал Метью. — Дом, воспоминания о семье…

— Этого недостаточно. Когда человек растрачивает себя так, как она, ему требуется что–то другое. Пока она расходует внутренние резервы, но всему есть предел.

— Да, скорее всего вы правы.

В двадцати ярдах от них Эйприл резала мясо. Ей изо всех сил помогали Сибил и Кэти. Оба мужчины сидели, устремив на нее задумчивый взгляд.

За обедом пришлось довольствоваться внутренностями — жареным сердцем, печенью и почками, зато на ужин был подан бифштекс. Мясо жарилось на открытом огне, а потом уплеталось, как водится, по очереди. Эйприл снова ела последней, вместе с Лоренсом и Метью.

В качестве гарнира предлагалась жареная картошка и свежая зелень.

— Вот это кстати, — одобрил Метью. — Где вы берете?

— В огороде при бывшей кухне. Там еще кое–что растет. — Она улыбнулась. — В том числе несколько помидорных кустов — проросли сквозь развалины.

— Где это?

— Прямо за живой изгородью.

— С утра схожу посмотрю. На небольшое расстояние я еще способен перемещаться.

— Чем больше вы дадите покоя своей лодыжке, тем скорее сможете нормально ходить, — предупредила его Эйприл.

Лоренс перелил остаток вина из бутылки в покрытую эмалью чашку и заглянул в нее.

— Тут всего по глоточку для каждого, — пригорюнился он. — Придется задерживать во рту и наслаждаться. Главное — вкус… Но я рад, что открыл только божоле. Приятно сознавать, что «Леовиль–Пуаферре» все еще лежит нетронутым.

— Для какого такого торжественного случая ты хочешь его сохранить? — поинтересовалась Эйприл.

— Для какого–нибудь сугубо личного — чтобы совсем не упасть духом. Или, — тут он взглянул на Эйприл и улыбнулся, — для шумного праздника — например, для свадьбы.

— Как быстро забывается приятное! — сказал Метью. — Вкус настоящего свежего бифштекса!

— Постарайтесь надолго сохранить этот вкус, — посоветовала Эйприл. — Одному Богу известно, когда мы снова сможем попробовать что–то похожее. Может быть, никогда.

— На Гернси выжили двое крупных животных, — вспомнил Метью. — Как минимум двое: ослица и корова, причем последняя, по счастью, оказалась стельной. Один шанс из двух, что она произведет на свет бычка, а если так, то порода может сохраниться. Раз такое возможно на маленьком острове, то тем более вероятно здесь.

— Вы забываете о «синдроме муравейника», — покачал головой Лоренс. — Мы с чистой совестью погнались за этим животным, потому что убедили себя, что бычок кастрированный. Однако даже если бы это было не так, мы бы все равно испытали соблазн забить его. В конце концов, откуда нам знать, отыщется ли для него пара; а даже если и отыщется, будет ли от этого толк? А ведь мы — относительно цивилизованная публика. У нас сохранились остатки совести — во всяком случае, мы тешимся такой надеждой. Остальные и подавно вряд ли захотят заниматься скотоводством.

— Животные могут выжить сами по себе, — возразила Эйприл. — Выжил же, к примеру, вот этот, пока не появился Метью со своим ружьем.

— Могут — пока, — согласился Лоренс. — Этим летом им угрожает только наше безделье и разгоревшийся аппетит. Одни сами выкапывают из руин консервы, другие пользуются плодами чужих усилий; одни довольствуются банками, а другим подавай чего–нибудь свеженького… Как видите, пока все вполне невинно. Но потом находить банки станет все труднее. Что случится тогда? К середине зимы люди растерзали бы этого бычка голыми руками и сожрали сырым. Вполне возможно, что где–то пасутся способные к размножению экземпляры. Особи противоположных полов могут даже отыскать друг друга. Но готов держать пари, что через год на Британских островах не останется ни единого быка или коровы.

— Ты недооцениваешь Природу, Лоренс, — сказала Эйприл.

— Я тоже могу упрекнуть тебя в этом, — усмехнулся тот.

— Здесь животным негде укрыться, — продолжала она. — Но в горных долинах все сложится по–другому. Там они выживут.

— Возможно, тут ты права, — признал Лоренс.

— Не сомневаюсь.

— В горах и мы чувствовали бы себя в большей безопасности

Ему никто не ответил. Эйприл равнодушно отвернулась. Но Лоренса понесло. В горах, напирал он, им было бы лучше во всех отношениях: там больше еды, там безопаснее, там даже можно будет заняться растениеводством. Они бы смогли зажить там если не припеваючи, то, во всяком случае, с надеждой на будущее и имея перед собой какую–то цель. Там вырастут дети, которые забудут о прошлом и примут свое настоящее, ибо оно будет терпимым, позволяющим взирать на грядущее с надеждой… Лоренс говорил напористо, веря в свою правоту, однако Эйприл никак не отреагировала на его слова. В конце концов он отчаялся убедить ее и повернулся к Метью:

— О чем вы размышляете? Вы сидите тихо как мышь.

Метью не чувствовал себя мишенью критики, которая подспудно содержалась в речах Лоренса, — она была направлена против Эйприл. Он не сомневался в справедливости доводов старого доктора, однако понимал, что, действуя в лоб, тот ничего не достигнет.

— В основном о том, какое чудесное мясо.

— Спасибо повару, — откликнулся Лоренс. Теперь он говорил примирительным тоном и улыбался Эйприл. — С этим я согласен.

— А еще о чем? — с вызовом спросила Эйприл Метью.

— О том, что говорил Лоренс, — как люди убивают животных голыми руками. У меня есть двадцать два заряда для двустволки. Дальше остается только уповать на счастливую случайность. Если же нам больше не попадутся патроны, ружье станет бесполезной игрушкой. Я вспомнил легкие стальные стержни, которые валяются в вашем подвале. Для чего они вам, Лоренс?

— Сам не знаю. Мы подобрали их в каких–то развалинах — я решил, что они могут сгодиться. Пока я не надумал, как их использовать.

— Если бы можно было сделать на концах зарубки и натянуть что–то вроде струны, то получились бы отменные луки.

— Я знаю одно место, где валяется разбитое пианино. Там как раз полно струн. А как насчет стрел?

— Их можно нарезать. Потом придумаем, как приделать к ним стальные наконечники.

— Да, — молвил Лоренс, — неплохая идея. Видите, что значит практический ум! Согласна, Эйприл? Пока мы разглагольствуем о теории выживания, Метью занимается делом.

— Мы обсуждали выживание видов, а не свое собственное, — заметила Эйприл. — Во что, интересно, полетят ваши стрелы, если одичавшие люди разорвут бедную скотину голыми руками и вылакают всю ее кровь?

Метью пожал плечами:

— Вообще–то речь идет не только об охоте, но и о самообороне.

— О, конечно! — проронила Эйприл. — Самооборона! — В ее голосе слышался надрыв. — Луки со стрелами… Поделились бы с нами остальными вашими замыслами, Метью, прежде чем нас покинуть…

Метью так и подмывало ответить: «А вдруг я вас не покину?..» Однако выражение их лиц заставило его промолчать. Над каждым довлел собственный жизненный опыт, каждый кого–то и что–то оплакивал.

Он доел свою порцию, и Эйприл сказала:

— Передайте вашу тарелку. Тут есть еще.

— Кажется, я сыт.

— Глупости. — Она отобрала у него тарелку. — Сейчас не грех и объесться.

— И напиться, — подхватил Лоренс и в очередной раз заглянул в чашку. — Тут как раз хватит для ритуального возлияния, если только вас не покинула вера. Ну–ка, допейте, Метью!

13

Под ложный склад решено было приспособить шахту старого колодца. Кирпичная постройка на поверхности рассыпалась при землетрясении, и внутрь попало немало всякого сора, однако на глубине двух футов осталась невредимой стальная клеть, которую удалось обвязать веревками; затем она послужила опорой для узла с различным скарбом, отобранным на складе. Горловина колодца была завалена досками и всяческим мусором, чтобы скрыть следы человеческого вмешательства. Одинокий бродяга, которому случилось бы здесь очутиться, пока отряд находится на промысле, не должен был обнаружить и этого тайника.

Впрочем, еще два дня после успешной охоты Метью так и так не отлучался из лагеря. Он благодушно наблюдал за Билли и Кэти, которые беззаботно играли в гроте и в саду, как и подобает вполне счастливым ребятишкам. Однако под вечер второго дня по земле пробежала судорога, и дети, прервав игру, поспешили к старшему с искаженными ужасным воспоминанием лицами. Судорога оказалась довольно слабой и кратковременной, но это было первое колебание земной тверди с тех пор, как Метью с Билли повстречали в Англии людей. Дети еще какое–то время неподвижно сидели рядом с ним, переговариваясь только шепотом.

Дождавшись возвращения взрослых, Метью попробовал пройтись и обнаружил, что это у него вполне получается. Видимо, растяжение оказалось несильным; он все еще ощущал некоторое неудобство, однако мог довольно резво ковылять по лагерю. Метью допрыгал до кухонного огорода, о котором заикнулась Эйприл, и внимательно осмотрел его. Границей ему служила узкая полоса щебня — здесь раньше тянулась каменная изгородь; из–под развалин торчали ветви шпалерных яблонь и груш. На некоторых еще сохранились зеленые листочки, а с одной ветки даже свисало яблочко.

Сам огород представлял собой печальное зрелище. В него наведывались только по необходимости, и сорняков было здесь теперь куда больше, чем овощей. Метью обнаружил помидорные кусты и убрал осколки стекла, которые препятствовали их росту. Здесь придется возиться несколько недель, чтобы навести хотя бы относительный порядок, — только нужно ли?..

Метью вернулся в грот и стал наблюдать за детской игрой. Однако теперь ему не сиделось на месте. Спустя некоторое время он снова отправился на прогулку. На этот раз он более тщательно исследовал территорию и поразился, на какой большой площади валяются обломки дома. Трудно было даже сказать, где пролегает граница фундамента, — складывалось впечатление, что площадь дома достигала нескольких акров. Кем же был муж Эйприл по профессии? Имелись все основания предположить, что они не испытывали недостатка в средствах. Метью как раз размышлял на эту тему, когда ноги принесли его в розарий, где было полным–полно цветущих кустов, под которыми, несмотря на заполонившую все траву, еще можно было прочесть надписи на металлических табличках. За цветником он разглядел крест, потом — еще… Он подошел ближе и насчитал четыре креста. На них не было имен. Всего один человек мог теперь сказать, кто где похоронен…

Метью услыхал издали голос Эйприл и поспешил прочь от могил. Когда они сошлись, могилы остались далеко позади.

Она слегка раскраснелась, на ее губах играла улыбка.

— Ваша нога уже почти совсем выздоровела?

Метью кивнул:

— Наверное, я уже завтра смогу составить вам компанию. Как успехи сегодня?

— Средне. Утром нам показалось, что мы набрели на неплохое местечко: Чарли наткнулся на две банки, а потом на остатки магазинного прилавка. Только там кто–то уже постарался до нас. Весь улов — две банки сардин, одна с горошком, один соус и пять рисовых пудингов.

— Да, негусто.

— Вот именно. Позднее мы нашли еще кое–что, но ничего примечательного.

Эйприл положила свою руку на его. Метью словно током пронзило от ощущения физического контакта, ее близости.

— Вы уверены, что у вас больше не болит нога?

— Конечно. Я немного прогулялся. Думаю, упражнение пойдет мне на пользу.

— Здесь прекрасные места для прогулок. Раньше я очень любила гулять. Однако теперь чувствуешь себя виноватой, когда не занимаешься чем–нибудь полезным, вроде стряпни или розысков съестного.

Метью на минутку накрыл ее руку свободной ладонью.

— Выбросьте ненадолго пользу из головы. Лучше покажите мне ваши излюбленные места.

— Я оставила остальных — они разбирают принесенный хлам… — с сомнением пробормотала Эйприл.

— Обойдутся и без вас. Подумаешь, рисовый пудинг угодит на одну полку с маринадами…

— Да, вы правы. Нельзя слишком серьезно относиться ко всем этим мелочам.

Они неспешно побрели по лесу, наслаждаясь обществом друг друга и благословенным вечерним покоем. Позднее солнце, просвечивая сквозь ветви, окрашивало траву в бледно–лимонный цвет. В неподвижном воздухе разливались тревожащие душу ароматы, будящие воспоминания о былых временах. Вокруг стрекотали насекомые и заливались птицы — Метью поймал себя на мысли, что ни разу за все время после этого не слышал такого птичьего гвалта. Дело было, разумеется, не в том, что птицы успели размножиться. Может, они сперва улетели подальше от эпицентра, а теперь возвращаются в родные места? Похоже, небольшой толчок, случившийся этим днем, не смог их всполошить. Метью поведал о своей догадке Эйприл.

— Куда это «подальше»? — усмехнулась она. — Уж не думаете ли вы, что нас тряхнуло сильнее остальных? Разве прочие страны не поспешили бы нам на помощь, если бы они отделались легче, чем мы?

— Да, — повесил он голову, — от этого довода никуда не денешься. Возможно, мы, наоборот, должны считать себя счастливчиками.

— Все зависит от того, что вкладывать в понятие «счастье». — В ее голосе неожиданно прозвучали резкие нотки, но она тут же взяла себя в руки. — Вскоре после этого Лоренс нашел большой радиоприемник — транзисторный, на батарейках, с тремя коротковолновыми диапазонами. Почти целый. Лоренс поспешил включить его, и раздался нормальный шум — шипение, всяческие помехи. Но ни одного осмысленного сигнала. Он долго шарил по разным волнам, надеясь наткнуться на передающую станцию. Все без толку.

— Приемник сохранился? — затаив дыхание, спросил Метью.

— Нет. Оставили там, где нашли. — Видя его удивление, она добавила: — Мы не причислили его к категории насущно необходимых предметов.

— Даже если тогда эфир был пуст, вдруг потом станции начали трансляцию?

— Приемник смог бы проработать ровно столько, насколько хватило бы батареек.

— Даже за это время вы могли бы что–нибудь услышать. Сигнал из другой части планеты, где землетрясение было слабее…

— Не исключено. — Перед ними выросла живая изгородь, покрытая красными цветами собачьего шиповника и белыми вьюнками. Эйприл остановилась, любуясь цветами. — Только разве это принесло бы хоть какую–то пользу?

— По крайней мере вы бы знали о существовании где–то мало–мальски организованного общества.

Она без предупреждения ушла вперед, и ему пришлось прибавить шагу.

— Нам на помощь никто не явится. Вот что мы должны зарубить себе на носу. В небе не раздастся гул самолетов, которые стали бы засыпать нас всякой всячиной, а в море не покажутся дымящие трубами корабли, груженные мясом, зерном и бананами с авокадо. — Эйприл повернулась к нему с горькой улыбкой. — Кстати, вы и сами как будто догадываетесь об этом. Как же они приплывут, раз исчезло море? Мы отрезаны здесь, и нам никто не поможет, кроме нас самих.

— Да, знаю, — уныло кивнул Метью.

Некоторое время они брели молча — через заросший высокой травой луг к небольшой рощице. На поляне перед рощей рос могучий дуб, высоченный и неохватный, простоявший здесь не одну сотню лет. В гиганте все еще теплилась жизнь, но он сильно накренился, и с противоположной стороны корни безжизненно торчали из земли.

— Зимние заморозки совсем его прикончат, — сказал Метью.

— Да…

Эйприл подошла к дубу и ненадолго прижалась к его коре. Любуясь ею, Метью снова, как и утром, восхитился ее красотой и незаурядностью.

— Дети любили этот дуб. На него ничего не стоило залезть, даже малышам, а наверху был целый лес веток, так что можно было отлично прятаться в листве. Мы часто приходили сюда: они карабкались все выше и выше, а я следила за ними, задрав голову, то и дело теряя их из виду и слыша только голоса. У меня, разумеется, сердце выскакивало от страха, что они сорвутся, но я знала, что нельзя звать их вниз.

— У вас были только мальчики?

Эйприл кивнула. Она пристально смотрела ему прямо в глаза.

— Пяти, семи и десяти лет. Десятилетнего звали Энди. Ден хотел отправить его в частную школу, но я была против. Единственный раз, насколько я помню, у нас вышла размолвка. Но и тут мы пришли к компромиссу. Мальчик должен был оставаться дома до тринадцати лет.

Метью был уверен, что, слушая подобный рассказ, будет чувствовать себя не в своей тарелке, однако ничего похожего не происходило. Она выкладывала ему все как на духу, с полным доверием, и он понимал, что Эйприл не только исповедуется в любви к тем, кого лишилась, но и прощается с ними.

— Я видел их могилы, — вымолвил он.

— Да. Жизнь разбита на стадии. Иногда еще наваливается тоска, но все реже и реже. Ведь ничего худшего, чем те нескончаемые минуты, когда я засыпала их землей, просто уже не может произойти.

Они зашагали обратно в направлении грота. Рука Эйприл была рядом, и Метью взял ее в свою. Их пальцы переплелись, делясь теплом и состраданием. Она рассказывала о поисках скарба и снеди: теперь им придется отойти подальше, чтобы найти что–то стоящее. Эйприл не выразила этого словами, но у Метью создалось впечатление, что она готова, или почти готова, признать, что цепляться за это место и дальше не имеет смысла.

Стараясь обойтись общими выражениями, он сказал:

— Пока мы собираем мусор, оставшийся от прошлого. Иными словами, там, где было больше людей, легче что–то найти. Однако при этом растет и риск столкновения с мародерами. Мы располагаемся как бы на ничейной земле: она достаточно изолирована, поэтому здесь не очень часты удачные находки, но лежит не слишком далеко от торных путей, чтобы исключить встречи с непрошеными гостями.

— Они не в счет, — откликнулась Эйприл.

— Сомневаюсь, что Арчи согласился бы с вами.

— Мы поступали глупо, храня все яйца в одной корзине. Тут я с вами одного мнения. Но ведь мы уже разобрались с этим. Если нечто похожее случится снова, нам не придется проявлять героизм. Арчи просто отведет их к колодцу.

— Дело ведь не только в этом.

— А в чем же еще?

— Стоило нам опоздать, и…

— Ну же!

Его удивила ее непонятливость.

— Две женщины, — нехотя выдавил он, — из которых одна в высшей степени привлекательная, если не сказать больше… Тут опасность уже не только в утрате припасов…

Эйприл остановилась и уставилась на него. Метью увидел на ее лице выражение недоверчивости и еще чего–то, что он пока не сумел распознать.

— Уж не думаете ли вы, что прибыли как раз вовремя, чтобы помешать им нас изнасиловать?

— Во всяком случае, подобный исход нельзя исключить. Она усмехнулась — или всхлипнула?

— Только этого не случилось? Что же заставило вас в это уверовать — то, что мы ничего не рассказали? А–а, наверное, все дело в том, что они заставили нас снова натянуть брюки! Очень заботливо с их стороны! Впрочем, они к тому времени просто решили поразвлечься с Арчи.

Каждое слово звучало резче предыдущего, и Метью знал, что отчасти ее горечь вызвана его отношением к тому, что ему довелось услышать, — потрясением и даже отвращением, хотя он и старался что было силы прогнать это последнее чувство. Его ужасало не только само событие, но и то, как небрежно и безжалостно Эйприл его описывала.

Стараясь не смотреть на нее, он пробормотал:

— Я не знал… Простите.

— Вы никогда ничего не знаете… Как, по–вашему, должна поступить в наши дни банда мужчин, захватившая беспомощных женщин?

Сам стыдясь своего вопроса, но не в силах с собой справиться, он спросил:

— Это случалось и раньше?

— Смотрите на меня! — крикнула она. Ее лицо сделалось злым. — Хотите, расскажу, как это было в первый раз? Это случилось на следующий день после того, как я встретила Лоренса, и через два дня после того, как я зарыла могилы. Я первой увидела их и окликнула, потому что мне тогда казалось, что важнее всего, чтобы выжившие нашли друг друга. Дура: тешила себя иллюзией, что если люди и изменились, то к лучшему, в сторону большей гуманности, а не к худшему. Я не могла поверить собственным глазам, когда они бросились на меня. Я, конечно, сопротивлялась. Я еще не поняла тогда, как это глупо — сопротивляться. Тогда мне было больно, потом — нет.

— А Лоренс?

— Мы разошлись, потому что хотели захватить при поисках площадь побольше. Он мог бы услышать крик, но я, борясь с ними, не кричала. Их было двое, оба силачи, моложе тридцати лет. Если бы он прибежал, досталось бы и ему — только и всего. Когда меня оставили в покое, я уползла и нашла его. Это, знаете ли, связывает — когда мужчина утешает женщину, которую поколотили и изнасиловали двое здоровяков.

— Я уже сказал, что очень сожалею. Вы вовсе не обязаны об этом распространяться.

— Не обязана? Вы уверены? А ведь Лоренс меня не только утешил: в его кабинете были внутриматочные контрацептивы; мы откопали их, и он оснастил меня этой штучкой. Знаете, такой стальной завиток со смешными нейлоновыми усиками. Очень хитроумное приспособление. Лоренс и Сибил с Кэти ими одарил, когда они к нам прибились.

Метью старался скрыть охватившую его панику, но Эйприл не сводила с него взгляда.

— Да, Кэти! Это оказалось очень своевременно, потому что дня два спустя то же самое случилось и с ней. Тогда наших мужчин заставили смотреть на происходящее. Те, с которыми вам довелось иметь дело, оказались хороши хотя бы тем, что не тронули Кэти. Трое занимались мной, а остальные двое — Сибил. Я вообще пользуюсь популярностью. Один насильник заставил меня сопровождать его до самого Саутгемптона — ему, видите ли, понравился мой акцент, когда я сдуру с ним заговорила. Ночью я сбежала и вернулась сюда.

— Если вам от этого легче… — пролепетал Метью.

— Но все это — еще цветочки, — не унималась она. — Я еще не рассказала вам самого интересного. Помните того, которого я пнула — с тяжелым ранением? Помните?

Метью растерянно кивнул.

— В самый ответственный момент он плюнул мне в лицо. Вы имеете хотя бы отдаленное представление, каково это и как после этого я должна относиться к самой себе и к мужчинам?

— Ни малейшего.

— Я сбилась со счета, сколько мужчин перебывало со мной — порой один и тот же терзал меня по два раза. Тут вся штука в том, чтобы помогать насильнику — тогда получается быстрее и не так… отвратительно. В качестве дополнительной страховки вдобавок к тем штуковинам у нас есть тампоны. В целом немногим хуже, чем визит к дантисту. Главное — соответствующий настрой; зачатие же почти исключено. Хотя «почти» — не то же самое, что «совсем». Вы только вообразите, Метью, что значит забеременеть в этих условиях от двуногого зверя, который попользовался тобой, подобно кобелю, залезшему на суку. Еще одна неприятность — опасность венерических заболеваний. Тут мы застрахованы не так надежно. Правда, пока везло. По крайней мере надеюсь. После последнего эпизода прошло слишком мало времени, чтобы утверждать наверняка.

Метью почувствовал, что настало время прервать горестный и безжалостный поток, хлещущий из ее уст. Он крепко схватил Эйприл за руку, так что хрустнули суставы.

— Я не знал! — в который раз повторил он. — Хотя должен был знать. Очень глупо с моей стороны.

— Не это глупо, — прошептала она, отвернувшись. — Глупым был ваш вид, когда до вас наконец дошло.

— Что было, то было. Всему дурному наступает конец, как и хорошему. Придет время, и вы обо всем забудете. В счет идет только то, что делаете вы сами, а не то, что делают с вами.

Она не спускала с него взгляд, полный муки.

— Вы все еще ничего не знаете. У меня был единственный мужчина — мой муж. Я гордилась своим телом, потому что он любил его. А теперь… Лоренс возжелал меня, и я отдалась ему. Это значило вовсе не так много, как изнасилование, — скорее, столь же мало. Я испытывала к нему жалость и презрение.

— Очень великодушно с вашей стороны, — молвил Метью.

— Великодушие… Господи! А Чарли? Он всего на два года старше моего сына. Я знаю, что, наблюдая меня с другими мужчинами, он возбуждается. Презрение для вас то же самое, что великодушие?

Метью молчал. Он все еще не отпускал ее руку, и Эйприл, спохватившись, вырвалась. Тихим охрипшим голосом она произнесла:

— Секс и материнство — главное в существовании женщины. Теперь то и другое для меня — только лишь омерзение и страх. Малыш Арчи… Этот мной еще не овладел, но только потому, что не попросил. — Она взглянула на него и отвела взгляд. — Я научилась опасаться большинства мужчин и презирать их всех до одного. Я мылась в ручье, подняла глаза и заметила, как вы разглядываете меня… Меня посетила безумная мысль, что между мужчиной и женщиной все еще может существовать доброта и настоящая привязанность. Это всего лишь моя иллюзия, тут нет вашей вины.

— По–моему, это не иллюзия.

Она пропустила его слова мимо ушей.

— Простите мне мою несдержанность. Вы — очень внимательный слушатель, Метью.

Ярость и горечь прошли, однако он готов был сожалеть об этом: теперь Эйприл удалилась от него бесконечно далеко.

— Послушайте! Меня–то вы по крайней мере не боитесь?

— Нет. — В ее голосе звучала усталость. — Не боюсь. Но презираю. Презираю как мужчину. Зато я завидую вам как человеку. Помните, что я сказала, когда перевязывала вам ногу? В тот момент я не сообразила, насколько это верно. Для вас ничего не переменилось — кроме декораций. Для всех остальных Землетрясение — божественная десница, растеревшая мир в порошок, — а для вас? Широкоформатный фильм со стереозвуком, только и всего. Джейн жива, и вы прокладываете к ней путь среди разрухи. Знаете, что я вам скажу? Мне кажется, вы ее действительно найдете. На ней будет белое шелковое платьице с оранжевыми цветочками, и вы как раз поспеете к ее венчанию с чистеньким юношей с безупречными манерами; им только и будет недоставать, что вашего отцовского благословения.

— Я хочу остаться здесь, — сказал он.

Эйприл помотала головой:

— Ничего не получится. Других я еще могу выносить, но не вас.

— Со временем сможете.

— Нет. Вы напоминаете мне обо всем, что исчезло навечно. Если вы останетесь, то придется уйти мне. Надеюсь, вы не толкнете меня на такой шаг.

Наверное, можно было найти ответ, который сумел бы разрушить бессмысленную тиранию слов и вернуть радость утренней встречи. Однако если бы он даже нашел его, еще неизвестно, оказалась бы ему по карману цена.

Эйприл оставила его и побрела к саду и гроту. Немного постояв, Метью пошел за ней следом, не пытаясь, впрочем, ее нагнать.

14

Метью решил, что будет разумнее не рисковать встречей с саутгемптонскими ордами. Сперва он подумывал, не отправиться ли ему на север, однако потом набрел на более удачную мысль — двинуться на юго–восток, к побережью. Держась за береговую линию, можно ориентироваться даже в самую облачную погоду.

Лоренс настаивал, чтобы он запасся едой с их склада, однако Метью отказался. Он в свою очередь предлагал им свое ружье, но тоже натолкнулся на отказ. Обстановка была не больно дружеской: поняв, что он всерьез вознамерился покинуть их, новые знакомые огорчились и нахмурились — все, за исключением Эйприл: к ее обычному благоразумию в это утро добавилось разве что безразличие.

Когда Лоренс попытался затеять с Метью спор, она мигом поставила его на место:

— Он все равно принял решение.

— Но ведь это чистое сумасшествие!

— Пусть поступает по–своему.

Немного помолчав, Лоренс выложил последний козырь:

— А Билли?

— Думаю, ему лучше будет остаться с вами, — ответил Метью. — Если, конечно, у вас не будет возражений.

— Никаких возражений! — отрезала Эйприл.

— Нет! — всполошился Билли. — Я хочу идти с вами, мистер Коттер!

— Тебе надо остаться, Билли, — сказал Метью.

Но мальчик упрямо тряс головой:

— Не хочу!

— Я–то думал, что стану учить тебя врачебным премудростям, — пригорюнился Лоренс. — По крайней мере тому, что я еще сам помню.

Мальчик вконец растерялся и расстроился. Он хотел было что–то сказать, но не нашел слов и прикусил губу.

— С Метью он будет в такой же безопасности, как и с нами, — устало сказала Эйприл. — А то и в большей. Если он не хочет оставаться, то нет смысла его принуждать.

На этом спор кончился. Они сложили поклажу и ушли. Сперва Билли по привычке щебетал, изображая радостное настроение, однако Метью почти не реагировал на его речи, и мальчик скоро умолк. Они дошли до места, где впервые повстречали Эйприл, — сейчас здесь тоже мелькнула чья–то фигура, поспешившая прочь при их приближении, — перешли дорогу и зашагали по полям.

Метью чурался мыслей об Эйприл. Было невозможно думать о ней, не вспоминая о вчерашнем вечере; ее горечь и презрение казались теперь еще острее. Он понимал, что дело не только в ее резкости. Перед уходом Метью поймал себя на том, что не может без гадливости смотреть на Чарли. Однако размышлять о собственном отношении к услышанному было столь же неприятно и унизительно, как созерцать, облизываясь, все то, что творилось с ней и что впоследствии вытворяла она сама.

Вместо этого он стал думать о Джейн. Он снова загорелся при мысли, что дочь могла выжить. Метью представлял себе одинокий дом и толстенные бревна стен. Она наверняка ждет его там, ибо знает, что он обязательно до нее доберется. Вспомнилось, как пятилетняя Джейн потерялась на ярмарке в Хемпстед–Хит. Он целый час продирался сквозь толпу, разыскивая ее, и наконец нашел — испуганную, но вовсе не заплаканную — на ступеньках карусели. Она сказала, что нисколечко не сомневалась, что он за ней придет, и поэтому была не прочь побыть немного одной.

Метью попытался подкрепить свою веру в счастливый исход другими воспоминаниями. В доме был большой подвал, в котором Мери всегда хранила внушительные запасы провизии, — видимо, памятуя о детстве, пришедшемся на военные годы, когда мать только и делала, что припрятывала еду, а также из опасения, что снегопады отрежут их от остального мира. Это случалось уже дважды, причем в последний раз длилось добрую неделю. Скорее всего дочь останется в доме, который вряд ли станет приманкой для мародеров.

Билли уже давно теребил его за рукав, но Метью отвлекся и не расслышал его слов.

— Что такое, Билли? — опомнился он.

— Тут была чья–то стоянка. Вон там!

Здесь действительно побывали люди, более того, разводили огонь. Если бы рядом нашлись дрова, которые удалось бы разжечь, можно было бы сделать привал и пообедать. Путники подошли ближе к брошенной стоянке. Костер давным–давно прогорел. Рядом с пепелищем валялись остатки трапезы: куриные кости, перья. В траве чуть поодаль что–то поблескивало. Метью нагнулся. Это был фотоаппарат «Пентакс», судя по всему, целый. Он повертел его в руках, не зная, что делать с находкой. Непонятно, кому и зачем понадобился фотоаппарат?

Вскоре они подошли к границе опустошения, оставленной гигантской волной. Впереди серела высохшая донная грязь пролива Те–Солент, за ней простиралось затянутое туманной дымкой плато острова Уайт. Приглядевшись, Метью различил внизу несколько двигающихся фигур — примерно человек десять. Они шли в сторону острова. Наверное, очередная банда, рыскающая в округе в поисках поживы.

Под вечер путники пересекли саутгемптонский эстуарий. По пути им попался на глаза корабль, наполовину затянутый тиной. Здесь наверняка побывали мародеры: вокруг валялись пустые банки и прочие ненужные предметы. Метью задумался, не стоит ли провести ночь именно тут. Отсюда открывался неплохой обзор; вокруг было пустынно. Недавно прошел дождь, выглядевший как предвестник более обильных осадков. Корпус корабля мог бы послужить укрытием на случай ливня.

Однако стремление продолжить путь пересилило. Неприятное чувство, не дававшее ему покоя в начале путешествия по Ла–Маншу, вернулось. Избавиться от него казалось важнее, чем обрести крышу над головой.

— Еще миля–другая не убьет нас, а, Билли?

— Конечно.

Они стали карабкаться по бесконечному склону, нацелясь на голую линию горизонта на востоке. Там, где недавно громоздились портовые краны и заводские трубы Портсмута, простиралась все та же безрадостная пустыня. Кое–где взору представали следы разрушения — кирпичи, доски, случайный хлам, а также останки людей. Впрочем, последние, благодаря целительному времени, а также усилиям выживших, утративших человеческий облик, превратились в безликие скелеты, почти полностью лишенные плоти. В сумерках они казались таким же малозначительным мусором — холодным и лишенным запаха.

В конце концов путники нашли, где провести ночь: к границе полного разрушения снесло с чьих–то задворок домик, по неведомой причине оставшийся почти целым. Дверь домика была оторвана, в стенах недоставало досок, но в остальном он был хоть куда. На полу лежал песок, а само сооружение, как вскоре выяснилось, успели заселить песчаные блохи. Толком выспаться не удалось: Билли всю ночь вертелся, словно его мучили кошмары. Под утро стал моросить дождь, после рассвета превратившийся в ливень. Позавтракав холодными консервами, они высунулись было под дождь, но тут же залезли обратно.

По прошествии часа дождь ослаб, однако полностью не перестал. Было по–прежнему пасмурно. Оба продрогли и поскучнели, и Метью решил, что лучше продолжить путь.

Они держались страшной границы, и это в конце концов привело их к очередным руинам. Метью решил, что перед ними расстилаются скорбные остатки Хаванта. Глядя на юг, он увидел нечто вроде холма с деревьями наверху — наверное, остров Хайлинг. Иногда путникам удавалось выбраться на мощеную дорогу и на протяжении ярдов двадцати–тридцати наслаждаться ровной поверхностью, пока асфальт снова не сменялся песком и щебнем. В одном месте они наткнулись на телеграфный столб, оставшийся стоять почти вертикально посреди пустыни. Вскоре до ушей Метью донесся голос; он огляделся и заметил мужчину, который махал рукой, стараясь привлечь их внимание.

Мужчина был высок и крепок сложением. На нем была мохнатая шкура, которая в сочетании с пышной огненно–рыжей бородой делала его похожим на настоящего дикаря. Метью взял в руки ружье и проверил, заряжено ли оно.

Незнакомец заторопился к ним по завалам из мусора, двигаясь на диво легко для своих габаритов.

— Куда это вы идете? — осведомился он, настигнув их.

— На восток, — лаконично ответил Метью.

Вблизи бородач выглядел не таким страшным, а в его повадках и вовсе не сквозило ничего пугающего. Он указал на ружье:

— Заряжено?

— Оба ствола.

— «Все, взявшие меч, мечом погибнут». Матфей, 26:52. Хотите перекусить и чего–нибудь выпить, прежде чем продолжите свой путь на восток?

Метью опустил ружье, не снимая палец с курка.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Я люблю компанию. Нельзя почитать Господа, не радуясь Его творениям, а ведь человек — венец творения Господнего. Бог создал человека по подобию Своему, по образу Божьему создал Он его. Тем более мальчишка совсем замерз. Ему бы не помешало присесть к огню и погреть ручонки.

— Да, — согласился Метью, — нам обоим это бы не помешало.

— Тогда пошли. За мной!

Незнакомец тут же набрал большую скорость и был вынужден то и дело останавливаться и подгонять их, пока они ковыляли по битому кирпичу и известке. Штурм препятствий продолжался минут десять, пока перед ними не предстала площадка, где царствовал уже не хаос, а какое–то подобие порядка. Площадка имела в поперечнике примерно двадцать пять ярдов. Она была замощена кирпичами и плитами; посередине стоял дом, сколоченный из досок. У дома была слегка покатая крыша, в углу которой высилась башенка с деревянным крестом высотой в несколько футов. Сверху башенка была обложена кусочками стекла. Из торчавшей на крыше трубы вился дымок. Рыжебородый подошел к двери и приветливо распахнул ее:

— Добро пожаловать, друзья. Входите.

Внутри оказалось не так темно, как ожидал Метью: одна стена дома была сплошной, зато в противоположной было прорублено окно, забранное не стеклом, а какой–то полупрозрачной пластмассой. В данный момент окно было закрыто, но, судя по петлям, его можно было и распахнуть. На полу лежал теплый ковер, от которого сразу делалось уютно; в комнате пахло горьковатым дымом. Дым шел от пиленых дров, лежавших в очаге, однако Метью подметил, что главным топливом служит уголь, лежавший горкой в углу комнаты, рядом с поленницей. Основным элементом очага была тяжелая клеть из стальных прутьев — в таких сжигают листья, — которую, несмотря на вмятины, нельзя было ни с чем спутать; угольки, прогорев, падали на металлический поддон. Над очагом было устроено подобие металлического зонта, от которого тянулась к потолку труба. Сама труба была сделана из консервных банок без крышек и донышек; хозяину пришлось, наверное, немало потрудиться, чтобы скрепить их. В трубу валила большая часть дыма, но немного все же расплывалось по помещению.

Стена напротив окна была увешана полками; на одной лежали инструменты, без которых нельзя было бы изготовить зонт и трубу: клещи, плоскогубцы, два молотка, гвозди, проволока и прочее. Инструменты пригодились для изготовления не только трубы, но и мебели: низкой кровати, шаткого столика, двух табуреток, ступенек к алтарю и самого алтаря, размещавшегося в том месте, где был приподнят потолок. Кровать представляла собой деревянную раму с мелкой сеткой, поставленную на деревянные чурбачки; поверх сетки аккуратно, как в казарме, были расстелены одеяла. Алтарь был сам по себе весьма простеньким, но его покрывала малиновая напрестольная пелена с золотым шитьем. Над алтарем свисал на цепи самодельный светильник–лампада с горящим свечным огарком, загороженным красными стеклышками.

— Садитесь, — последовало приглашение. — Я поставлю на огонь котелок, и мы с вами перекусим.

Рыжебородый снял с большого закопченного котла доску и поставил котел в огонь. С сомнением заглянув в котел, он взял с полки несколько банок — рагу с овощами, быстро вскрыл их и вывалил содержимое в котел. Затем добавил туда воды из пластмассовой лейки.

— Откуда вы берете еду? — спросил Метью.

— Тут неподалеку раньше была оптовая лавка. Мне всего хватает.

— Как насчет конкуренции?

— Конкуренции?..

— Со стороны прочих желающих поживиться. Собеседник тряхнул рыжими прядями; несмотря на длину, его волосы были чисты и причесаны.

— Здесь безлюдно. У меня не очень много посетителей. Те, кто приходит, довольствуются тем, что есть. Я хожу за едой, когда в этом возникает необходимость. И за углем. Я знаю местечко, где его полным–полно, — старые склады. Туда как раз пришло несколько составов — и тут Всевышний ударил в колокол.

— А вода?

— И с этим все в порядке. Господь позаботился о Своем верном слуге. Всего в пяти минутах хода отсюда, примерно там, где раньше был универмаг «Вулворт», я нашел бьющий из земли источник. Напор отличный и до сих пор не ослабевает.

— Она пригодна для питья?

— Это вы насчет трупов? Я тоже сперва тревожился, но всякое беспокойство происходит от недостатка веры. «Сеется в тлении, восстает в нетлении». Первое Послание Коринфянам, 15:42. Если Господь наш сохраняет жизнь человеку в день коня бледного, то зачем этому человеку страшиться беды? Так я думал поначалу. Теперь я, конечно, кипячу воду, прежде чем ее пить. Бог делает то, что зависит от Него, ожидая, что мы не станем пренебрегать своей частью обязанностей.

— Значит, вы жили здесь и прежде? — спросил Метью.

— Да, — благодушно ответил бородач. — Именно здесь: немного работал, немного грешил. У меня была жена — ушла год назад. Я вернулся домой, обливаясь потом от жары, но дом был холоден и пуст. Она забрала с собой детей. Они уехали к ее матери в Мейдстоун, где Господь, наверное, прибрал их всех. Да будут благословенны те, кто умирает с именем Господа на устах.

— Вам известно, как обстоят дела восточнее?

— Нет, брат мой. Я не хочу этого знать. Если только Он появится с той стороны — тогда другое дело.

— Кто? — устало полюбопытствовал Метью.

— Воскресший Господь. Ведь Он явится с востока, подобно дню, сменяющему ночь. Его я жду. Однажды я уже совсем собрался отправиться Ему навстречу, однако перед уходом мне привиделся сон, и я услышал слова Господа: «Благословенны ждущие». Он собирает стада Свои, и агнцы должны терпеливо дожидаться прихода Пастыря.

Подойдя к очагу, бородач заглянул в котел и помешал в нем ложкой.

— Еще чуть–чуть, друзья мои. Ведь суп должен кипеть всякий раз, когда вы ставите его на огонь. В противном случае вам не миновать отравления. Верите ли вы, брат?

— Нет, — ответил Метью. — Кажется, нет.

— Время истекает. Пастырь соберет агнцев Своих — и дело Его будет завершено. — Он подошел к Билли, уселся с ним рядом на краешке кровати и ласково взял мальчика за руку. — Как тебя зовут, дитя мое?

— Билли. — Мальчик был озадачен, но уже начинал осваиваться. В этом человеке было что–то такое, что он с готовностью принимал и к чему уже испытывал доверие.

— А ты, Билли, веришь в Бога?

Билли взглянул на него и медленно кивнул.

— Вот это славно! — обрадовался рыжеволосый. — Не для Бога, конечно, а для тебя. Придет время, когда ты побредешь нескончаемыми райскими лугами, видя в отдалении хрустальную гору, на вершине которой будет сверкать золотой дворец, усыпанный рубинами, изумрудами и бриллиантами. В том дворце восседает на серебряном троне Великий Властелин. При нем соберутся все твои старые приятели; ангелы будут тешить их соловьиным пением; у трона будет стоять самая прекрасная дама, которая когда–либо ступала по земле. — Бородач добродушно потрепал мальчика по щеке. — Это время обязательно придет, и скоро. Путешествуя, гляди в оба; когда ты наконец узришь Его, подбеги к Нему и скажи: «Господи, вот я!» Когда же Он поднимет тебя над землей, скажи Ему: «А вот мой друг, не имеющий веры в сердце своем. Но он пришел мне на помощь в день коня бледного, имя которому было Смерть».

Рыжебородый встал и вернулся к очагу.

— Почти готово. Еще немного перчику… — Он схватил с полки перечницу и щедро посыпал варево. — В такой сырой день остренькое придется в самый раз.

Он разлил свою стряпню по двум пластмассовым тарелкам — одна была ярко–красной, другая — ярко–желтой — и сел, наблюдая с улыбкой, как гости уплетают угощение.

— Еще бы хлебца… — молвил бородач. — Толстый ломоть белого хлебца, чтобы промокнуть соус. Ничего, вы его просто выпейте. Особенно ты, дружище Билли. Судя по твоему виду, тебе необходимо как следует подкрепиться. — Он резко повернулся к Метью. — Значит, вы ищете не Господа. Что же вы тогда ищете?

— Я ищу свою дочь, — ответил Метью. — Когда это случилось, она находилась в Суссексе.

Рыжебородый покачал головой:

— Если бы вы попросили Его и запаслись терпением, Он бы вернул ее вам.

Радушный хозяин заставил их съесть добавку, а потом принес тарелочку с ирисками. Метью уже много лет не прикасался к конфетам, но сейчас не удержался. Бородач набил карманы Билли ирисками. Он также настоял, чтобы они взяли с собой еды, хотя из–за этого его полки совсем опустели. Когда Метью скромно отклонил предложение, он сказал:

— Земля принадлежит Господу, как и блага, остающиеся на ней. Мне ничего не стоит набрать еще, друг мой. Всех–то трудов — накопать и принести, к тому же мне нечем заниматься, кроме работы, созерцания и молитвы. Если вы отдохнули, согрелись и наелись, то, полагаю, вам хочется продолжить путь. Я провожу вас до того места, где мы встретились.

Пока они шли назад, он рассуждал о самых обыкновенных вещах. Только когда они достигли границы сплошного опустошения, бородач замер и, помолчав, произнес:

— Я буду молиться за вас, друг мой.

— Спасибо, — сказал Метью. — Благодарю вас за еду.

— Не хлебом единым сыт человек. — Он неожиданно усмехнулся. — И не консервированным мясом, вырытым из земли. Желаю вам счастья.

— А я — вам.

— Да услышит вас Бог. — Он бросил удрученный взгляд на унылое, пустое морское дно. — Ибо земля, бывшая с начала времен, исчезла. И моря не стало.

15

Эту ночь путники провели под открытым небом, однако дождь уже перестал, и одежда высохла прямо на них. Они плотно закутались в одеяло, и Билли свернулся калачиком, тесно прижавшись к Метью. Мальчика колотило еще накануне вечером; ночью, неожиданно очнувшись, Метью обнаружил, что его снова трясет, только еще сильнее. Хотя ночь обошлась без дождя, воздух был довольно прохладным. Метью тихонько обратился к мальчику, но не получил ответа и заключил, что Билли дрожит во сне. Только бы найти Джейн — потом все будет проще. Он попробует построить что–то вроде постоянного обиталища, подобно жилью давешнего рыжеволосого отшельника. Уж Джейн–то сумеет как следует присмотреть за Билли — она всегда отлично управлялась с детьми. Конечно, и у них не обойдется без проблем, но в этот темный предутренний час, когда людей обычно охватывает неуверенность, а то и отчаяние, Метью почему–то чувствовал надежду на будущее и оптимизм. Они разыщут Джейн, а после этого все пойдет как по маслу. Он вспомнил Эйприл, и у него похолодело внутри; стремясь избавиться от неприятного чувства, Метью постарался выбросить ее из головы. Он найдет Джейн, и все будет в порядке. Успокоившись на этой мысли, он снова забылся.

Когда поутру Метью предложил Билли позавтракать, тот отказался, сославшись на отсутствие голода. Блюдо и впрямь было не больно аппетитным — холодное мясо из банки, поэтому Метью не стал настаивать, решив, что позднее им, быть может, удастся развести огонь. Облака поднялись выше, и над головой то и дело появлялись просветы чистого неба; были все основания надеяться, что еще до полудня небо совсем очистится.

— Но если ты не поешь, мы не сможем идти! — спохватился Метью.

— Что ж, попытаюсь, — сказал Билли.

К полудню солнце действительно вышло из облаков и надолго воцарилось в небе, быстро согрев землю. Метью нашел плавника, разложил костер и сварил мясную похлебку и кофе. Билли все так же не испытывал голода, однако уступил настояниям Метью и кое–что проглотил. Он не отходил от огня, хотя солнце уже сияло изо всех сил, и все тянул руки к пламени, пытаясь согреться. Метью решил, что мальчик переохладился и теперь ему необходимо тепло и покой. Он задумался, не лучше бы было вернуться в лачугу к отшельнику, но отклонил эту мысль. Теперь их отделяло от Бэттла не более сорока миль. Завтра вечером, самое позднее послезавтра, они уже будут там.

Однако через сутки продвижение замедлилось. Сперва мешали только ставшие привычными разломы и трещины; однако их становилось чем дальше, тем больше, они увеличивались в размерах. Там и тут вздымались свежие холмы — свидетельство титанического напора, которому подверглась земная твердь. Как–то раз им попалась спортивная машина с воздетым к небу капотом и зарывшимся в грунт багажником. К приборной доске навеки приросли останки двух автомобилистов: на одном скелете был заплесневевший смокинг, череп другого, украшенный остатками русых волос, красовался над красным тряпьем, в котором еще можно было узнать шелковое вечернее платье. Автомобиль вместе с пассажирами определенно побывал под водой: сперва их зажало в трещине во время землетрясения, а потом здесь прокатилась волна цунами.

В землю вросло еще много разных предметов, которые оказалось не под силу унести волне: доски, стальной рельс, гаражная дверь, завязанная узлом телевизионная антенна, а также табличка с надписью: «Шекспировская дорога». Метью сообразил, что здесь лежал раньше прибрежный городок Литлгемптон. Или Уэртинг?.. Билли тащился сзади и помалкивал. Видя, до чего он изнемог, Метью устраивал теперь привалы все чаще.

Вскоре перед ними открылись следы невиданной доселе катастрофы. Внутрь суши и вдаль по морскому дну тянулся зазубренный гребень, которому не было видно конца. Не в состоянии обойти новую преграду, путники были вынуждены вскарабкаться на нее. Штурм оказался нелегким даже для Метью, Билли же и подавно то и дело спотыкался и съезжал вниз. Посмотрев вдаль с вершины гребня, путники поняли, что преодолели футов сто; их глазам предстала плоская равнина, по которой они плелись до этого. Далее, до самого горизонта простиралось дно Ла–Манша, завершаемое какими–то холмами. Метью смекнул, что это, должно быть, наконец–то закончившие навигацию пассажирские лайнеры серии «Квинз», и указал на них Билли. Тот молча кивнул, и Метью впервые заметил, как потускнели его глаза.

— У тебя еще остались ириски? — спросил Метью.

Билли снова кивнул.

— Так возьми, авось повеселеешь.

— Что–то не хочется. — Мальчик поднял на него глаза. — Может быть, вы сами хотите ириску, мистер Коттер?

— Нет, спасибо. Ну, как, идем дальше?

— Я готов.

Билли нагнулся было, чтобы взвалить на плечи свою торбу, но Метью остановил его:

— Отдохни от тяжести. Я сам понесу твой груз.

— Я вполне справляюсь!

— Ничего, я тоже справлюсь. — Метью потрогал лоб мальчика и почувствовал, какой он горячий. — Надеюсь, не позднее завтрашнего дня мы найдем место для остановки и нормального отдыха. — Оглядев окружающую их унылую пустыню, он вздохнул: — Не можем же мы оставаться здесь…

После гряды им пришлось подниматься дальше вверх. Склон был совсем пологим, однако это все–таки был подъем, под конец окончательно их измучивший. К тому же землю под ногами покрывали бесчисленные трещины, рытвины и булыжники самых разных размеров — от камушка до валуна в человеческий рост. Даже выше линии сплошного разрушения, оставленной цунами, не было ни единого неперевернутого камня; в одном месте им попалась целая роща выкорчеванных деревьев.

Путникам не удалось пройти того расстояния, о котором мечтал Метью: пришлось устроить ранний привал, поскольку мальчик буквально валился с ног. Солнце клонилось к закату. Метью попытался развести огонь, но потерпел неудачу. Он вскрыл банку сардин, но Билли отказался есть. Метью накрыл его одеялом и присел рядом, болтая обо всем, что придет в голову, лишь бы развлечь малолетнего спутника. Через некоторое время по размеренному дыханию Билли Метью понял, что он уснул.

Среди ночи Билли вскрикнул, и Метью проснулся. Мальчик снова трясся, только гораздо сильнее, чем раньше.

— Что с тобой, Билли? — всполошился Метью.

— Я хочу домой… — Билли громко всхлипывал и задыхался. Его горе напоминало скорее тоску взрослого, чем детский каприз. — Мне не нравятся деревья.

Да он бредит!

— Здесь нет никаких деревьев, Билли, — успокаивал его Метью. — Все будет хорошо.

— Деревья поломаны… Мне холодно… У меня замерзли ноги.

— Завтра мы найдем для тебя теплое местечко, теплое и удобное, — приговаривал Метью, прижимая к себе тщедушное тельце мальчика. — Постарайся уснуть, Билли!

В конце концов мальчик забылся. Метью еще некоторое время лежал без сна, думая об опустошении, которое окружало их. Участки, подвергшиеся более сильному разрушению, располагались поясами. Предыдущим примером такого чередования был остров Олдерни. Завтра эти гиблые места останутся позади. Дальше будет легче. К вечеру, а то и раньше, они доберутся до Бэттла. А потом… Тут дело не только в том, чтобы успокоить мальчика: потом действительно все будет куда лучше.

Наутро Билли вроде бы немного полегчало: он снова защебетал и поел ветчины. Однако Метью все еще не позволял ему навьючивать на себя груз. Трещин и осыпей попадалось теперь меньше, а один раз им встретилась роща, все деревья в которой выстояли в землетрясении. Вскоре путники набрели на развалины — должно быть, окрестности Брайтона — и теперь шагали по долине, окруженной с обеих сторон холмами. Как–то раз Метью углядел на склоне движущееся белое пятнышко — видимо, паслась овца. В нем снова ожила надежда. Вдруг после опустошенных земель начнутся более тучные?

Билли шел неуверенно, приходилось развлекать его рассказами о том, что ждет их впереди. Ландшафт становился все более оживленным; значит, выше, среди холмов, они набредут на местечко, окруженное деревьями, — не поломанными, а такими, на которые можно залезть. Они построят избушку, наподобие лачуги отшельника, но только попросторнее. Там с ними заживет Джейн, которая будет выхаживать Билли, пока ему не полегчает; потом она станет заботиться о них обоих, а они займутся заготовлением дров на зиму, когда так приятно отдохнуть у огня… Билли что–то ответил, но Метью не сразу разобрал его слова.

— Что ты сказал, Билли?

— Нам еще долго идти?

— Скоро уже. Потерпи, старина. Вот доберемся туда, и ты сможешь отдыхать, сколько захочешь. А сейчас тебе не хотелось бы передохнуть?

— Нет, — покачал головой мальчик. — Лучше не медлить, мистер Коттер.

Подъем должен был вот–вот завершиться. Спуск будет не в пример легче, и их взору предстанут те самые холмы, к которым они держат путь. Когда видишь цель, идти становится гораздо веселее.

— Передохнем на вершине, — решил Метью. — Я покажу тебе оттуда, куда мы идем.

Солнце вышло из–за облаков, и последние двести — триста ярдов путники поднимались, наслаждаясь его лучами. Когда Метью впервые увидел, что ждет их по ту сторону, то его сперва ослепило серебряное мерцание, и он замер, не веря собственным глазам. Мало–помалу он понял, куда забрел.

Это было море — то самое, которое, казалось, исчезло с лика земли. Небесно–голубое, обласканное солнцем море тянулось до самого горизонта, без единого признака суши.

Метью стоял в замешательстве, стараясь понять, что же произошло. И вспоминая.

В такой же летний день они впервые очутились на своем острове; перед ними простирался такой же голубой, с серебром, простор, и они были вдали от всех, они были одни; рядом с ним стояло маленькое существо в малиновой куртке с голубой подкладкой; существо восхищенно ахало, и он знал, что наконец–то обрел то, что искал, что все невзгоды и провалы остались позади. Однако знал он и другое: счастью рано или поздно наступит конец.

В его ушах раздался голос Эйприл: «Я презираю вас как мужчину. Однако я почти завидую вам как человеку. Для вас ведь ничего не изменилось, кроме декораций».

Сейчас он спорил с ней так, как не мог поспорить тогда: «Она стоит того, чтобы ее искать, чтобы бросить ради нее все остальное».

«Вы уже ее потеряли, — возражал голос Эйприл. — Это случилось тогда, когда она уехала, когда она, повзрослев, зажила собственной жизнью. Вы искали всего лишь свои фантазии».

«Нет, не фантазии, а живое существо. Она могла бы выжить. Какой–то шанс существовал».

«Никакого шанса — вы знали это с самого начала. Вы избрали фантазии, потому что не могли взглянуть в лицо реальной жизни. Вы никогда не были на это способны».

«У вас все сложилось иначе: вы сами похоронили своих мертвецов».

«Да. — Он расслышал теплоту, силу и одновременно горечь в ее голосе. — Да, я похоронила своих мертвецов».

Метью отвернулся от нее, от ее обвинений, от ее болезненного, уродливого опыта и воззрился на море прошлого. Ночью прошел дождь — он слышал, как струи хлестали по окну его гостиницы, — и утро выдалось свежее, чистенькое, необыкновенно ясное; золотые бутоны утесника слепили глаза. Джейн убежала вперед по тропинке, срывая цветы, и он поспешил за ней. Они заживут здесь, думалось ему; этого счастья хватит на несколько лет, а потом он станет вспоминать былое…

И снова — голос Эйприл: «Вы выбрали фантазии. Уже тогда, много лет назад».

«Реальность, а не фантазии! Я знал, что в конце концов ее лишусь. Я был к этому готов».

«А потом?»

«Потом? Потом ничего не было. Ничего значительного».

«Вот именно. Поэтому я вас и презираю».

Море, подумал он. Целительная красота, покой… Застыть, глядя на эту бесконечность, когда рядом с тобой затаил дыхание маленький человек… Ее тело покоится теперь где–то там, далеко, под неподвижной толщей воды, однако она только что была с ним рядом, в этом не может быть никаких сомнений. Он поспешно оглянулся…

Оглядываясь, Метью уже готов был принять то, что его ожидало. Рядом с ним стояла вовсе не Джейн — тут был Билли, недоверчиво разглядывающий море и все еще лихорадочно дрожащий, несмотря на пригревавшее солнышко. Метью довел свои фантазии до горького завершения и похоронил их в морской пучине. Теперь это не так важно. Важно другое: мальчик болен.

16

Склон вел их вниз, и солнце грело им лица, однако в этот день путники, отправившись назад, ушли недалеко. Билли внезапно совсем занемог и стал жаловаться на боль в ногах. Теперь они то и дело устраивали привалы; сразу после заката Метью решил, что мальчику пора на боковую. Они остановились поблизости от бесконечной полосы руин. Устроив Билли как можно удобнее, он отправился чем–нибудь разжиться. Здесь все было истерто в мелкую пыль, но Метью показалось, что до него сюда никто не приходил.

Впрочем, день ото дня находки становились все менее ценными — время делало свое дело. На этот раз удалось раскопать одеяла с этикетками фирмы «Хэрродс», однако мокрые и заплесневевшие, даже с какими–то грибами в складках. Потом попалась россыпь консервных банок, но по большей части вздутых и проржавевших; из–за сырости стало совершенно невозможно прочесть, что на них написано. Прежний запах смерти сменился теперь вездесущим духом тления. Метью по–прежнему натыкался на трупы, но уже не на жуткую разлагающуюся плоть, а на чистые, начинающие белеть кости. Сейчас ему попался скелет в грязной, рваной пижаме, сквозь который торчали обломки кровати, ставшей человеку смертным ложем. Он уже хотел отвернуться, когда приметил сияющий кусочек стали: пальцы трупа, вернее, голые кости сжимали зажигалку.

Первым побуждением Метью было не трогать ее: горючее наверняка давно улетучилось, а шансы найти хоть немного для новой заправки были смехотворно малы. Однако рука потревоженного мертвеца упала, и зажигалка выпала. Метью поднял ее и обнаружил, что она заправляется бутаном. Он крутанул колесико и, увидев красный язычок, поспешно затушил его: расходовать газ попусту было чистейшим безумием.

Метью отказался от дальнейших поисков и принялся собирать древесину для костра, который он разложил неподалеку от того места, где дремал мальчик. От треска огня Билли проснулся и уставился на пляшущие языки пламени. Метью порылся в своем рюкзаке и нашел банку фазаньего мяса в винном соусе, подобранную на Олдерни. Это по крайней мере разожжет у мальчика аппетит. Он начал разогревать банку, в ожидании трапезы стараясь занять Билли разговором: они, мол, скоро доберутся до лачуги отшельника, и уж там–то он сможет отдохнуть по–настоящему. А когда он выздоровеет, пойдут обратно к гроту, к Лоренсу и остальным, и останутся с ними навсегда. Как это ему понравится?

Мальчик довольно кивнул. Уже опустились сумерки, и его лицо белело в отсвете костра.

— Джейн погибла, мистер Коттер?

— Да.

— Мне ее жалко.

Метью стало стыдно. Он рассердился на самого себя.

— Брось, — выдавил он. — Ужин почти готов. Посмотрим, сколько ты сможешь навернуть сегодня.

Билли и на этот раз съел совсем немножечко, и то уступая настойчивым призывам Метью. Потом он задремал, а позже очнулся. Ему привиделся кошмар: земля снова пришла в движение, дом, в котором он прятался, обвалился. Он оказался в ловушке и не мог пошевелиться. Напрасно он звал маму… Метью обнял его, чтобы успокоить.

— Папа, — забормотал мальчик, — все обошлось, папа?

— Обошлось. Спи. Тебе совершенно не о чем тревожиться.

Метью набрал много дров, этого количества должно было хватить, чтобы костер горел всю ночь. Сперва Билли спал беспокойно, потом погрузился в тяжкое, глубокое забытье. Метью прикорнул с ним рядом. Лишь только забрезжили первые проблески зари, он очнулся и снова засуетился вокруг костра. Билли все не просыпался. Когда он наконец разлепил глаза, солнце стояло уже высоко.

Метью видел, что ему все еще нельзя двигаться. С другой стороны, здесь не было никакой возможности обеспечить мальчика надлежащим уходом, не говоря уже о крыше над головой. Погода стояла пока благоприятная, однако надежды на то, что так будет продолжаться долго, было маловато. От жилища отшельника их отделял какой–то день пути. Билли можно было бы оставить там, а самому добраться до грота. Лоренс располагает не только врачебным опытом, но и кое–какими медикаментами. Это казалось самым разумным выходом.

Билли был вял и отказывался двигаться, однако Метью удалось его растормошить. Как только они двинулись в путь, ему как будто полегчало, однако мальчик был по–прежнему очень слаб, и Метью то и дело устраивал остановки. В середине дня он позволил ему отдыхать столько, сколько он пожелает; сам Метью тем временем развел огонь и разогрел суп. Пока кушанье поспевало, Билли твердил, что ему нравится аромат, однако, сделав несколько глотков, он отвернулся. У него снова поднялась температура.

Они не слишком продвинулись вперед за день, зато вечерняя стоянка оказалась сопряжена с сюрпризом. Путники брели вдоль границы приливной волны, и Метью приметил на противоположной стороне поля развалины и какие–то желтые блоки, которые привлекли его внимание. Проведя разведку, он подозвал Билли. Здесь раньше стояла ферма; блоки оказались тюками соломы, вывалившимися из рухнувшего сарая. Некоторые тюки были по–прежнему перехвачены проволокой, а некоторые рассыпались. Метью мигом устроил для Билли лежанку; солома пригодилась и на растопку. Разбив лагерь, Метью прошелся по округе и нашел картошки. Он рыскал здесь не первым, но предшественники оказались верхоглядами, поэтому на земле осталось валяться много картофелин.

Возвратившись, он объявил Билли:

— Мы их испечем. Хочешь?

— Пожалуй.

— Как ты теперь себя чувствуешь?

Мальчик кашлянул. Он начал кашлять еще днем — глубоким, раздирающим внутренности кашлем, наверняка причинявшим ему боль, но еще ни разу не пожаловался.

— Ничего.

Билли поел немного печеной картошки с мясом, и у Метью появилась надежда, что дело пойдет на поправку. Он сгреб для себя соломы и тотчас провалился в сон. Однако его разбудил кашель Билли. Мальчик горел и беспокойно метался. Метью долго сидел подле него, прежде чем тот снова забылся. Тогда опять уснул и он.

Утро было облачным, но хотя бы не пасмурным. С рассвета прошел примерно час. Метью еще вчера приметил рядом с картофельным полем ручей и теперь решил сходить к нему, чтобы ополоснуться и заодно наполнить пластмассовую канистру. Он прихватил с собой также заплечный мешок Билли и наполнил его картошкой. Несмотря на то что болезнь мальчика замедлила их продвижение, еще засветло можно добраться до жилища отшельника. Картошка послужит компенсацией за гостеприимство. Метью не торопился, стараясь отбирать самые крупные клубни. Потом, насвистывая, зашагал назад к Билли. Однако, обогнув угол разрушенной фермы, он перестал свистеть. Билли лежал на прежнем месте, но над ним стояли две перепачканные грязью женщины и полудюжина мужчин.

Один из мужчин держал в руках двустволку.

Это был косматый брюнет, высоченный — шести футов и еще пары дюймов роста, в черной кожаной куртке. Создавалось впечатление, что он тут главный: кроме того, что именно он держал ружье, с его шеи свисал полевой бинокль. Одну его щеку уродовал глубокий шрам, который не могла закрыть даже кудлатая борода. Шрам выглядел свежим — наверное, бородатый заработал его во время землетрясения или в последующей схватке.

— Вот ты и вернулся, — проговорил он низким голосом, выдающим выходца из Северной Англии. — Тут есть кто–то еще или только вы с мальчишкой?

Врать не имело смысла.

— Только мы, — ответил Метью.

— Ладно. — Верзила поднял ружье и прицелился в пространство. — Полезная штуковина. Откуда она у тебя?

— Подобрал.

— Да еще коробка с патронами! Очень кстати. Только одна коробка? Больше нигде ничего не припрятано?

— Нет, — ответил Метью. — Вы же видите, мы путешествуем.

— Да, похоже на то. — Бородач опустил ружье и уставился на простертого на соломе Билли. — Хороший мальчуган! — Он потрепал его по щеке грязной ручищей. — Ну и как же тебя зовут?

— Билли.

— Отлично! Хочешь пойти с нами, Билли?

— Он болен! — не вытерпел Метью. — Я веду его к людям, которые могут за ним приглядеть, — к врачу.

Верзила выпрямился и, не глядя, отвесил Метью оплеуху тыльной стороной ладони.

— Я скажу тебе, когда можно будет говорить! Я спрашиваю мальчишку, а не тебя. Проваливай куда хочешь, ты мне не по нраву. — Он снова посмотрел на Билли. — Как насчет того, чтобы присоединиться к нам?

Билли закашлялся.

— Нет, благодарю вас. Я предпочитаю остаться с мистером Коттером.

Улыбка на физиономии главаря потухла.

— А ну–ка, делай, как тебе велено, а не то попробуешь моего ремня! Вставай!

— Он болен! — повторил Метью.

Верзила медленно повернулся и шагнул к нему.

— Разве я тебя не предупредил? — процедил он сквозь зубы. — Ты, должно быть, еще глупее, чем кажется на первый взгляд.

— Я не знаю, как это называется, — бесстрашно продолжал Метью, — но остальные двое от этого умерли. Нас сперва было четверо. Сначала только кашель, а потом нарывы по всему телу. — Он отчаянно пытался вспомнить симптомы чумы. — Еще припухлость в паху.

При первых же его словах остальные отшатнулись. Главарь проявил больше мужества. Глядя на Метью, он взвесил в руке ружье.

— Болезнь не передается через ружья. Даже если это не так, я готов рискнуть. Через консервные банки — тоже. — Он подозвал своих подручных. — Выверните мешок и заберите консервы. Живее!

Но остальные стояли в нерешительности, не проявляя рвения исполнять приказание. Главарь окинул их тяжелым взглядом, потом переломил ружье и снова взял его на изготовку.

— Оба ствола заряжены, — сообщил он. — Придется пожертвовать одним зарядом, а то и двумя, раз нельзя иначе. Так что собирайте жратву, и вперед.

На этот раз бродяги подчинились. Метью понял, что главарь уже не раз демонстрировал им действенность своих угроз. Кроме того, он был определенно могучим человеком: у двоих мужчин и у обеих женщин красовались на лицах следы побоев. Метью догадывался, что ружье станет причиной углубления раскола: конечно, главарь счел его дополнительным символом власти; однако стоит кому–то другому завладеть им, и… Кроме того, даже такой верзила должен хоть иногда спать.

Один из бродяг взял коробку с патронами, и главарь прикрикнул:

— Это мне! — Он вытащил из коробки половину патронов и сунул их в карман своей щегольской куртки. Потом дал коробку одной из женщин и велел: — Чтобы глядела в оба!

Рюкзак был выпотрошен.

— Пошли!

Отряд двинулся прочь. Взглянув напоследок на Метью, бородатый верзила медленно покачал головой:

— Возможно, ты и наврал. Но зачем рисковать? К тому же мальчишка и впрямь болен. Но если ты наврал…

Без всякого предупреждения он нанес Метью сокрушительный удар в челюсть, достойный профессионала. Метью взмыл в воздух и плюхнулся наземь, едва не переломав кости. Лежа в полуобмороке, он успел подумать, что его обидчик был, наверное, в свое время неплохим боксером. Впрочем, времени додумать интересную мысль не хватило: кованый носок башмака врезался ему в бок, заставив вскрикнуть от боли. Послышались удаляющиеся шаги. Метью открыл глаза. На него испуганно таращился один Билли.

— Все в порядке, — с трудом выдавил Метью. — Мне не очень–то и больно. — Он попытался улыбнуться. — Нам помогла твоя болезнь. А теперь пора убираться подобру–поздорову.

***

У них оставались теперь рюкзак Метью и мешок Билли, одно одеяло, сменная одежда, нож и кружка. Кроме того, в кармане Метью лежала зажигалка. Он сложил все добро в рюкзак и понес его за лямки, чтобы иметь возможность время от времени тащить на спине усталого Билли. Метью не оставлял намерения достичь еще сегодня хижины отшельника. Передав Билли в надежные руки, он поднажмет и доберется до своих. Лоренс пойдет с ним к мальчику и вылечит его. Пройдет денька два — и Билли снова будет на ногах. Метью, разумеется, огорчала утрата ружья, однако это было не так уж важно: польза от него была скорее воображаемой. Сделают из стальных штырей луки и нарежут для них стрел. Да, грубая сила может противостоять хаосу, но лишь какое–то время; потом все чаще станет одерживать победу тот, кто проявит больше разума и изобретательности.

Оптимизм и. надежда помогали идти вперед и подбадривать Билли. Вместе с Лоренсом и всеми остальными они поднимутся на холмы, где меньше людей, зато больше животных, и найдут уютное спокойное местечко. Метью объяснил мальчику свою мысль насчет луков и стрел: они смогут пользоваться ими для самозащиты и для охоты на дичь. Наверняка осталось немало свиней, потому что коротконогим животным не так угрожает участь покалечиться при подземных толчках; в диком состоянии они очень быстро размножатся, поскольку у них не будет естественных врагов. Если, конечно, не считать таковым человека…

Билли слушал его, но почти не отвечал. Метью показалось вдруг, что его теперешние речи как две капли воды похожи на те, что он произносил во время их путешествия на восток, — о Джейн, домике в лесу, спокойной жизни… Нет, тут есть большая разница, успокоил он себя: то была ни на чем не основанная фантазия, зиждущаяся на его нежелании принять очевидное — гибель Джейн. Теперь же он говорил о другом — о практической перспективе, о живых людях, а не призраках. Конечно, на их пути могут вставать препятствия, но сама идея вполне здравая.

С утра казалось, что вот–вот проглянет солнце, так как облака не затягивали всего неба. Однако вместо того, чтобы рассеяться, тучи сгустились, и с юго–запада повеяло ветерком. Надо было готовиться к дождю. В полдень Метью остановился и развел огонь. Грабители оставили им картошку — то ли потому, что побоялись заразиться, то ли потому, что пренебрегли такой безделицей. Метью не мог потратить достаточно времени, чтобы испечь клубни как следует, и в серединке картошка осталась жесткой. Впрочем, Билли все равно отказывался есть. Метью проглотил чуть–чуть, чтобы утолить голод и восстановить силы, и они снова устремились в путь. Через полчаса Билли стал спотыкаться, и Метью пришлось взвалить мальчика себе на спину.

Несмотря ни на что, он не унывал: к ночи они дойдут до хижины — если, конечно, не случится что–то неожиданное. Уже встречались знакомые предметы: моток ржавой проволоки, бочка из–под нефти, полуприсыпанная песком, раздвоенная скала в ста ярдах от бывшего берега. До хижины — от силы час. Солнце к тому времени сядет, однако света будет еще достаточно, чтобы дойти до места. Билли, снова шедший самостоятельно, отстал. Метью подставил ему плечи.

— Ну–ка залезай! — скомандовал он. — Осталось совсем немного.

Последний отрезок пути лежал через развалины. Идти здесь было очень трудно, потому что почти совсем стемнело, и Метью не видел, куда ступать. Он испугался было заблудиться и уже хотел позвать отшельника на выручку, но тут увидел впереди ровную площадку. Пришли!.. Потом Метью увидел лачугу и замер. Когда некоторое время назад ему преградило путь мерцающее море, он тоже встал как вкопанный, понимая, что его иллюзиям пришел конец. Однако то было одновременно пробуждение, начало другой, более обоснованной надежды.

Теперь же он словно получил удар в солнечное сплетение. Лачуга сгорела. От нее оставался лишь обугленный остов, лишенный крыши.

17

Пожар случился не сегодня; обгоревшая древесина успела совсем остыть. Внутри остались следы бессмысленного разрушения, предшествовавшего пожару. Первым делом был уничтожен алтарь; на полу валялись осколки лампады Зонт над очагом был сорван, клеть перевернута; видимо, это и послужило причиной пожара. Однако огонь не смог разделаться со всей постройкой: стена с окном уцелела, как и кусок стены позади алтаря; там сохранился также обломок крыши. Пожар утих, не успев пожрать всего; возможно, ему не дал вовсю разойтись начавшийся ливень.

Метью думал найти тело гостеприимного бородача, однако ни среди пожарища, ни во дворе его не оказалось. Уж не поджег ли он свою обитель сам, в припадке религиозного экстаза, прежде чем отправиться в какое–нибудь паломничество — только куда, Господи, куда?.. Нет, тогда уцелел бы алтарь. А вдруг отшельник восстал против своего Бога, прозрев и поняв, что побежден? Нет, не похоже. Все напоминало скорее следы обыкновенного человеческого буйства, а не вдохновения, вылившегося в разрушение святыни.

Под чудом устоявшей стеной сохранилась кровать. Ее тоже опалило жаром, из–за которого поролоновый матрас превратился в отвратительное месиво, однако это все–таки была именно кровать. Метью расстелил одеяла — они тоже уцелели, если не обращать внимания на запах гари. Билли стоял рядом, в ужасе прикусив губу.

— Как бы то ни было, вот постель, — сказал Метью. — Я помогу тебе раздеться.

— Наверное, это сделали те же люди, которые забрали наше ружье, — предположил Билли.

— Возможно. А вообще–то не знаю. Одно ясно: теперь их здесь нет. А завтра мы найдем Лоренса. Сон — вот что тебе сейчас требуется прежде всего.

Он опустился перед мальчиком на колени и разул его; подошвы башмаков совсем протерлись — в одном месте их толщина не превышала толщины листа бумаги. Добравшись до грота, надо будет позаботиться и об обуви.

Метью укрыл Билли одеялами и заботливо подоткнул их со всех сторон.

— Ну, как ты?

— Прямо как на койке, на том корабле… А где будете спать вы, мистер Коттер?

— Уж я — то найду себе местечко.

Он валился с ног от усталости, но первым делом следовало разжечь огонь. На пепелище не осталось ничего съедобного; огромный котел, в котором отшельник варил еду, валялся вверх дном во дворе. У Метью была лишь картошка, которую он нес сюда в качестве подарка. Предстояло развести огонь или сжевать клубни сырыми. К счастью, мародеры не позарились на инструменты: у пилы обгорела ручка, но само полотнище не пострадало. Метью набрал обгоревших дощечек и кое–как распилил их, затем настрогал ножом щепок. Это оказалось еще труднее, чем пилить, однако в конце концов он справился и с этой задачей. Сложив древесину, долго щелкал зажигалкой: пламя то вспыхивало, то снова гасло, и только когда он вконец отчаялся, охватило дрова. «Когда у нас появится постоянное жилье, надо будет все время поддерживать огонь, — дал себе зарок Метью. — И зимой, и летом». Трудно было представить себе более прекрасное, вселяющее надежду зрелище, чем пляшущее пламя.

Он сидел, глядя на огонь и наслаждаясь теплом, пока голова его не упала; он встрепенулся. Не хватало только свалиться в огонь! Ему опалило лоб, и сон сняло как рукой. Метью взял помятую воронку и еще больше согнул ее, чтобы получилось подобие очага. Наложив внутрь картошки, он поместил свое изделие в огонь. Потом собрал оставшиеся дощечки и сложил из них ложе. Спать, конечно, будет жестко, но это все же лучше, чем голые кирпичи.

Когда картошка испеклась, Метью насыпал в воронку новую порцию. Билли крепко спал; он так утомился, что лучше было его не будить. Метью съел несколько картофелин, а остальные отложил про запас. Потыкал ножом еще не готовые; минут десять — и можно вынимать. Он лег на свои дощечки и уставился на огонь. Потрескивание дров и тихое дыхание Билли — вот и все звуки, нарушавшие мертвую тишину. В темноте, озаряемой огнем, Метью, чувствуя себя бесконечно одиноким, повел беседу с Эйприл: «Вы были правы; но это просто глупость и невежество, то есть порок, с которым можно бороться. Я уже переменился, а потом, учась у вас, изменюсь еще больше. Вам ведом более изощренный язык, но стоит мне послушать вас дольше, и я тоже ему обучусь. А пока я буду общаться с вами знаками — знаками, говорящими о любви…»

Он почувствовал на лице влагу и проснулся. Дождь лил вовсю; в очаге шипели почти угасшие угли. Царила кромешная тьма. Метью добрался до постели Билли. Она частично осталась сухой, ибо над ней нависал кусок крыши, однако нижняя часть успела отсыреть. Он достал плащи и тщательно закрыл ими одеяла. У изголовья было местечко, где можно было присесть и спрятаться от дождя. Метью скорчился там, дожидаясь, когда кончится ночь. Через некоторое время Билли начал кричать в бреду. Метью стал успокаивать его, но мальчик вряд ли разбирал слова. Он твердил про Капитана — видимо, так звали его собачонку. Капитан потерялся, и он никак не может его отыскать… Метью уверял его, что Капитан вернется, но Билли не реагировал на уговоры.

В конце концов дождь ослабел. Вскоре небо стало медленно светлеть, предвещая зарю.

Все картофелины — и отложенные про запас, и те, что остались в костре, — намокли и разбухли, причем последние предварительно сгорели. Разжечь сырые дрова было немыслимо. Билли утих, и Метью отправился на разведку. Отшельник говорил, что источник еды находится где–то неподалеку. Что ж, не грех попытать счастья.

Искать долго не пришлось: тело самого отшельника послужило указателем. Сперва Метью почудилось, что отшельник лежит тут один, но, подойдя поближе, он увидел второе тело: на горле трупа тесно сомкнулись пальцы отшельника. На последнем было множество ран, в том числе страшная дыра на голове, нанесенная, как видно, топором. Можно было в общих чертах понять, как разворачивались события, хотя детали было уже не восстановить. Вероятнее всего, его нашли в лачуге и заставили вести к тайнику; возможно, вышло и по–другому: мародеры застали бородача у тайника, а жилище сожгли уже потом. Одно не вызывало сомнений: он решил не даваться им живым и задушил одного из бандитов, пока другие наносили ему смертельные удары. Он был, наверное, недюжинным силачом.

Мародеры уволокли то, что смогли. Метью не пришлось долго возиться, чтобы обнаружить остальное; он забрал четыре банки тушеной говядины — более чем достаточно на один день. Билли был очень слаб, и теперь важнее всего путешествовать налегке.

Метью снова оглянулся на трупы. Запаха почти не было: видимо, роковые события произошли не больше двух дней назад. Под телом задушенного оказалась скомканная материя. Метью узнал напрестольную пелену с алтаря. Видимо, за нее грабитель и поплатился жизнью: ведь он совершил святотатство.

Метью потянул за край и вытащил накидку. На ней было три сюжета из жития святых мучеников: Стефан, побиваемый камнями, колесуемая Екатерина, Себастьян, утыканный стрелами. Метью накрыл пеленой голову отшельника и побрел прочь.

Билли бодрствовал, но метался в горячке. Метью понял, что мальчика нельзя оставлять здесь, что главное — как можно быстрее доставить его к Лоренсу; с другой стороны, он не сможет ни идти, ни цепляться за спину Метью. В конце концов Метью разодрал одно из одеял на полосы и связал из них сбрую, чтобы укрепить Билли у себя на спине. Ни одному, ни другому это не сулило удобства; оставалось надеяться, что сбруя докажет хотя бы свою практичность. Мальчик в который раз отказался от еды. Метью опорожнил одну из банок с мясом, заедая более или менее сухой картошкой, и, пристроив Билли у себя на спине, устремился дальше на запад.

Мальчик оказался весьма тяжел. Он то стонал, то плакал, то в забытьи тыкался Метью в правое плечо, так безжизненно притягивая Метью к земле, что тот пугался, не умер ли он; однако, повернувшись, он слышал его тихое дыхание. Метью пробовал шагать, как автомат, стараясь выкинуть из головы все, кроме необходимости переставлять ноги, однако, поверив было, что это ему удается, он внезапно почувствовал неимоверную боль и усталость. Выход один — отдохнуть: найти как можно более мягкий пятачок, лишенный камней, опуститься на колени, раскинуть руки и так замереть, будучи придавленным к земле весом Билли. Не хотелось и думать о том, чтобы развязывать ремни, нарезанные из одеяла, и снимать со спины ношу: такое было не под силу ни ему, ни Билли.

Однако после полудня это все же пришлось сделать. Они снова пересекали саутгемптонский эстуарий, покрытый засохшей грязью. Метью почувствовал, что окончательно ослабел, и решил, несмотря на отсутствие голода, подкрепиться. Вскрыв одну из банок, он попытался накормить и Билли, однако тот уже вообще не откликался. Устроив мальчика как можно удобнее, Метью съел мясо сам. Пока он ел, солнце выкатилось из–за облаков; насытившись, он позволил себе растянуться на солнцепеке, думая, что уже через несколько минут поднимется. Однако организм снова подвел его: проснувшись, он обнаружил, что солнце переместилось в западную часть небосвода. Впрочем, Метью все равно не знал толком, сколько времени провел в забытьи. Мальчик не спал, а смотрел на него тяжелым, пустым взглядом. Потом он закашлялся, и все его тельце заходило ходуном.

Метью снова устроил Билли у себя на спине и зашагал дальше, стыдясь своей лени и стремясь наверстать упущенное. Торопливость всего лишь лишила его сил; вскоре он был вынужден передохнуть; дальше он пошел уже не с такой скоростью. Теперь и время, и расстояние превратились в отвлеченные понятия: противоположный берег эстуария не приближался, зато солнце валилось с небес буквально на глазах. С неожиданной ясностью, пронзившей его, как физическая боль, Метью понял, что им не суждено сегодня добраться до вожделенного грота.

Теперь ему было все труднее бороться с усталостью, которая переносилась кровью по всему телу. Каждый шаг давался невероятным усилием воли. Каким–то чудом удалось вскарабкаться на противоположный берег; немного передохнув, он заковылял дальше. Под ногами росла высокая, шелковистая трава, в которой порхали две бабочки. Ему хотелось лечь, утонуть в этой свежести, но он знал, что этого ни в коем случае нельзя делать. Метью решил остановиться у группы деревьев, высящихся в отдалении. Там он снова собрался с силами. Вон та изгородь… Тот кустарник… Та куча обломков… Он шел от точки к точке, от одной промежуточной цели к другой.

Когда солнце скрылось, его покинули последние силы. Метью рухнул на колени у пересохшей канавы, заросшей терновым кустарником. Опустив мальчика на землю, он склонился над ним. Лицо Билли было покрыто потом, запекшиеся губы приоткрылись. Метью отвязал от рюкзака канистру и приложил ее к губам Билли. Тот стал жадно глотать. Напившись сам, Метью опрокинулся на землю, крепко обнимая Билли. Оба тотчас уснули.

Метью разбудили плач и беспокойное ворочанье мальчика. В ночном небе сияла почти полная луна. Воздух был теплым и свежим, искрились бесчисленные звезды. Он снова дал Билли попить и заговорил с ним, убеждая, что они почти пришли, что уже завтра наверняка доберутся до места. Спустя некоторое время мальчик снова уснул, и Метью застыл, глядя на его лицо, озаренное лунным светом. Поблизости кто–то громко хрюкал и сопел — видимо, у ежей наступил брачный период.

Метью почувствовал сосущий голод и, открыв предпоследнюю банку с мясными консервами, съел половину, надеясь, что утром Билли захочет перекусить. Он запил мясо водой и понял, что канистра почти совсем пуста. У первого же проточного водоема нужно будет снова ее наполнить.

Метью вспомнил ручей вблизи грота и как стояла рядом с ним на коленях Эйприл. Он осознал свое одиночество, понял, что потерпел неудачу. Ему предлагалось нечто такое, на что он не был вправе даже надеяться, — но он отверг предложение. Он знал, что, поступая так, наносит ей рану, однако только сейчас до него дошло, насколько глубокую. И все же ей хватило сил и здравомыслия, чтобы смириться с этим и исцелить не только саму себя, но и его. Он был совершенно уверен в этом — уверен так твердо, как ни в чем и никогда в предшествовавшей жизни.

Билли спал мирным сном. Метью прилег с ним рядом и перестал сопротивляться усталости. Их ждал последний рывок, в преддверии которого он снова обрел надежду на спасение.

На следующее утро, едва снявшись с места, путники столкнулись с группой людей: тремя мужчинами и двумя женщинами. Все они были молодые и довольно чистенькие. Метью увидел их не сразу, они же приметили его с Билли издалека; путешественники отдыхали рядом с развалинами, в которых, судя по всему, недавно рылись. Группу охраняла собака, овчарка, не отходившая от одного из мужчин, так что было сразу понятно, что это ее хозяин. Метью подумал, что ему не стоит менять направление; кроме того, тяжесть тела Билли заставляла его придерживаться как можно более прямого маршрута.

Когда до людей оставалось несколько ярдов, человек с собакой крикнул:

— Что случилось с мальчиком? Ногу сломал?

Метью остановился. Его раскачивало, мускулы свело судорогой. Собака ощетинилась и негромко зарычала.

— Болен, — пробормотал Метью.

Они какое–то время разглядывали его, а потом безразлично отвернулись. Полная девушка с еврейской внешностью шепнула что–то подруге; обе засмеялись. Теперь Метью с Билли интересовали только овчарку: не сводя с них глаз, собака тихонько рычала. Среди сложенных на траве банок Метью заметил порошковое молоко.

— Не могли бы вы поделиться с нами баночкой молока? — спросил он. — Или немного отсыпать? У меня есть только мясо, а мальчик не может его есть. Возможно, от молока он не откажется.

Полная девушка сказала:

— Джо, может, действительно…

Но человек с собакой оборвал ее:

— Замолчи! — Повернувшись к Метью, он приказал: — Идите своей дорогой. Нам хватает невзгод и без больных детей.

Собака, распознавшая в голосе хозяина раздражение, зарычала отчетливее. Метью побрел дальше. Еще некоторое время до его слуха доносились голоса и смех.

— Я и не хотел молока, мистер Коттер, — слабым голосом произнес Билли.

— Мы скоро придем, — заверил его Метью. — Вот доберемся до грота — а там Лоренс с Эйприл тебя выходят.

— Я бы мог попробовать идти сам.

— Не брыкайся. Осталось уже недолго, Билли.

В одном месте Метью потерял было направление, но потом сумел сориентироваться по солнцу и в конце концов вышел на шоссе А–31. Правда, неясно — к западу или к востоку от места, где впервые повстречался с Эйприл и остальными. Он мучительно раздумывал, куда же свернуть — налево или направо; Метью до того устал, что от одной мысли, что можно пойти не туда, у него темнело в глазах. Он прилег на траву на обочине, уложив позади себя спеленутого Билли. Мышцы ломило от напряжения. Организм требовал длительного отдыха, однако Метью знал, что этому требованию уступать нельзя. До грота оставалось не больше трех–четырех миль. Он с трудом поднялся на ноги и с фатализмом игрока избрал западное направление.

Спустя примерно полчаса он достиг кургана, в который превратилась стоявшая тут раньше деревня. Его охватило торжество: пусть до грота оставалось еще примерно две мили пути на север — ему уже казалось, что вот–вот выйдет кто–нибудь из друзей. Где–то близко Эйприл — вот за этим полем, за этими деревьями… Она наверняка там, он окликнет ее и увидит ее знакомый взгляд и улыбку.

— Я помню этот пруд, — сказал Билли.

— И я. Тебе не лучше, Билли?

— Немного лучше.

— Мы уже почти у цели.

Обращаясь к Эйприл, которая наверняка ждала их за ближней рощицей, Метью проговорил:

— Я был глупцом. Я не постиг мудрости, но я постиг хотя бы то, что я — глупец. Думаю, это неплохое начало. Помоги мне. Помоги!..

Ручей бормотал по–прежнему; на другой стороне отражали солнце глянцевые листья рододендронов. Метью прошел еще несколько шагов и увидел грот. Он был пуст. Расстраиваться было глупо: здешние жители, как обычно, отправились на дневной промысел. Ближе к закату они наверняка объявятся.

Метью освободил Билли и осторожно опустил мальчика в траву. Его охватила небывалая усталость, но он хотя бы не чувствовал больше боли. Цель достигнута. Теперь оставалось одно — ждать.

18

На протяжении дня становилось все жарче. Билли почти все время спал. Метью, отчасти восстановив силы, спустился к ручью, разделся и тщательно вымылся. Ему было нечем вытереться, и он сидел на солнце до тех пор, пока не высох. Одежду тоже не мешало выстирать, но с этим можно было и повременить. Той порой в небе собрались белые облака. Солнце скрылось, но было по–прежнему тепло; в отдалении прокатывался гром. Оставалось надеяться, что гроза, уж если она разразится, начнется уже после возвращения Эйприл и всех остальных.

Под конец дня Билли очнулся. По его осунувшемуся личику катился пот, голосок звучал жалобно.

— Где же они? — простонал он. — Где Лоренс?

— Они скоро вернутся.

— Как скоро?

— Скоро.

— Мне жарко, — в изнеможении выдавил Билли.

— Сейчас я тебя охлажу.

Метью оторвал от рубахи мальчика полосу ткани, тщательно выстирал ее в ручье и принес мокрой назад. После того как он протер ею лицо и шею Билли, тому вроде бы полегчало. Однако вскоре все вернулось на круги своя: у мальчика снова подскочила температура. Быстрее бы приходил Лоренс… Метью напрягал зрение, стараясь разглядеть движение среди кустов и виднеющихся вдали деревьев. Опускалась ночь. Метью понял, что сегодня они уже не вернутся.

Легко понять, чем объясняется задержка: промысел становится все более трудным, поэтому надо забираться все дальше от грота. Видимо, они зашли так далеко, что не смогли вернуться засветло. Ничего, завтра объявятся. Метью поделился своей догадкой с Билли и встретил его апатичный взгляд.

— Разве мы не продержимся вдвоем еще одну ночь, Билли?

Ответом был слабый кивок.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

Однако это было сказано безжизненным голосом, переходящим в шепот. Метью ощутил гнев: почему Лоренс не торопится? Впрочем, он тут же понял, насколько это несправедливо, и унял свои эмоции. Лучше подумать о чем–нибудь другом: скажем, о запасе еды в старом колодце. Он велел Билли полежать спокойно и заверил его, что скоро вернется. При виде досок, маскирующих колодец, Метью почувствовал непонятное томление, смахивающее на страх. Он поспешил отбросить доски в сторону. В черном провале колодца ничего не было видно. Метью запустил туда руку и нащупал веревку. Он потянул за нее и облегченно вздохнул: внизу лежал тяжелый груз.

Он вытянул сеть с припасами, выбрал пару банок, остальное же опустил обратно в колодец. Теперь скорее к Билли! Тот уже сидел, беспокойно ожидая его возвращения.

— Нашел молоко, — сообщил Метью. — Выпьешь немного?

— Я уже думал, что вы совсем ушли.

— Ушел — только ненадолго. Я же тебя предупредил. Держи! Я проделал в крышке дырок.

— Вы не уйдете, правда, мистер Коттер?

— Не уйду, — заверил его Метью.

Гроза разразилась еще до полуночи. Хлынул ливень, загрохотал гром, небо одна за другой озаряли ослепительные молнии. Метью делал все возможное, чтобы уберечь Билли от сырости: он спрятал мальчика подальше в грот и накрыл его своим плащом. Сам он промок до нитки, как только пошел дождь, но почти не замечал этого, поглощенный заботами о пациенте. Жар, мучивший тщедушный организм, был под стать буйству природы: Билли метался и беспрестанно звал родителей, собаку Капитана… Метью сидел рядом, разговаривал с ним, старался успокоить. Его все больше охватывало отчаяние от неспособности помочь ребенку по–настоящему. Мальчик тяжело болен; возможно, он вообще при смерти. Что за горчайшая ирония судьбы, если после всех мучений, которых стоил им обратный путь, он умрет, не дождавшись Лоренса!

Метью взял Билли за руку.

— Держись, Билли! — пробормотал он. Пальцы мальчика были сухими и горячими по сравнению с его влажной, холодной ладонью. — Ты должен продержаться.

К утру гроза отошла к западу, откуда еще некоторое время доносились раскаты грома. Воздух замер. Мальчику не становилось лучше, движения его, как заметил Метью, делались вялыми. Голосок тоже ослаб. Теперь Билли обращался в бреду не только к родителям, но и к Метью, однако слова его звучали так, словно и Метью, подобно родителям, рядом с ним не было. Впрочем, стоило Метью выпустить его ладошку — и он жалостно заверещал и не унимался, пока тот снова не взял его за руку.

Метью сидел у его изголовья — замерзший, промокший, с затекшими ногами — и наблюдал, как светлеет небо. Они пережили обыкновенную летнюю грозу — неистовую, но скоротечную; теперь небо над гротом все больше голубело. К тому времени, когда Билли все–таки уснул и Метью смог от него отойти, уже поднялось солнце. Спит, подумал Метью. Но болезнь его не отпускает. Теперь тем более неясно, когда возвратятся остальные: кроме всего прочего, их могла задержать гроза. Билли нуждается в умелом уходе Лоренса, но среди медикаментов может найтись что–то, что поможет ему продержаться.

Направляясь к подвалу, Метью прошел мимо розария. Вот четыре могилы под деревянными крестами; на каждой могиле лежало по розе, уже увядшей и побитой дождем. Метью остановился и некоторое время неподвижно смотрел в ту сторону. Потом он подошел к развалинам дома.

Сперва все шло гладко: он играючи разобрал набросанный сверху мусор. Отсюда не видно грота, но зов Билли был бы слышен. Теперь очередь перевернутого стола. Подсунув пальцы под крышку, Метью попробовал его приподнять, но не тут–то было. Он снова поднапрягся, вспоминая, что этим обыкновенно занимались сразу трое — Джордж, Чарли и Арчи. Пригодился бы какой–нибудь рычаг, но в поле зрения не попадало ничего подходящего. Он нагнулся, налег и почувствовал, что стол приподнимается, но еще недостаточно, чтобы под крышку что–нибудь подложить. Метью выпрямился и утер со лба пот. Видимо, придется оставить попытки, пока не вернутся остальные.

Или еще один рывок? Надо все–таки попытаться сдвинуть стол с места!.. Он расчистил один угол, перешел к противоположному. Теперь упереться спиной в груду камней, каблуками — в край стола и толкать. Сначала результата не было. Однако при второй попытке стол сдвинулся примерно на дюйм. Метью приспособился поудобнее и налег снова. На сей раз стол сдвинулся на целых шесть дюймов, и взгляду открылся краешек лестницы. Скромный, но все же успех.

Ему пришлось спихивать мусор с противоположного края стола, однако теперь удалось примоститься на верхней ступеньке и орудовать палкой. Работа пошла шустрее. Метью и не помышлял полностью освободить люк: достаточно будет щели, в которую можно протиснуться, распластавшись на спине.

В подвале царила темень, которую не могла рассеять полоска света, пробивающегося из узкой щелки. Метью пришлось то и дело пользоваться зажигалкой, чтобы хоть что–то разглядеть.

Сперва он решил, что здесь ничего не изменилось. Сортировочные столы стояли на месте, на полках — банки и одежда, в углу — стальная лестница и рулон металлического листа. Правда, на столах не оказалось свечей, но Метью не придал этому значения. Его больше удивил некоторый беспорядок на полках. Видимо, Эйприл последнее время ослабила контроль. Но его интересовало главным образом следующее помещение — там медикаменты и бренди. Он добрался до двери и распахнул ее.

И тотчас понял, что маленький чулан пуст. На полках, где раньше лежали медицинские принадлежности Лоренса, осталась одна пыль. Не оказалось на месте и драгоценных бутылок с вином, как и бренди. Ничего, кроме едкой пыли.

Сперва Метью ухватился за безумную мысль, что они по какой–то причине перенесли все в главное помещение. Он поспешил назад и обошел полки с зажженной зажигалкой. Бренди не нашел, зато бросилось в глаза еще кое–что: дело не ограничивалось просто беспорядком. Недоставало очень многого. Неужели они устроили новый тайник для самого ценного имущества? Не исключено, но как–то непонятно. Кроме того, такого тайника ему ни за что не найти. Да и не могло существовать в округе столь же надежного местечка, как это.

А вдруг… Метью припомнил, как выглядят могилы. Мысль о них посетила его случайно, но уже через минуту он осознал все ее значение. Раньше Эйприл не возлагала на них цветов — видимо, она просто не видела в этом смысла, раз рядом цветет столько роз. Теперь же на каждой могиле лежит по цветку. Знак привязанности — или прощания?..

Лоренс давно твердил, что им надо перебраться на холмы, где легче обороняться, где есть живность, где можно что–то выращивать. Вполне разумное, даже очевидное стремление. Они держались этого места потому, что Эйприл не хотела расставаться со своими могилами; остальные же не смогли бы существовать без нее. Но если она в конце концов передумала… Перед мысленным взором Метью отчетливо предстала логика событий: она презирала его за навязчивые фантазии, за то, что он отказывается признать реальности жизни; впоследствии она могла подойти с теми же мерками и к самой себе. Ее связь с прошлым, потребность находиться рядом с родными могилами становилась все тоньше, превращалась в препятствие для выживания остальных. В один прекрасный день Эйприл могла ясно понять это и одуматься. Для этого нужна была только отвага — вот уж чего ей не занимать.

Метью снова осмотрел склад, силясь припомнить, как тут все выглядело прежде. Спички со свечами исчезли, пропал топор, легкая пила, ножницы — словом, все необходимые предметы, которые к тому же не тяжело нести. Что касается консервов, то исчезли те из них, которые богаты протеином. Видимо, они забрали все, в чем чувствовали необходимость и могли унести. Остальное оставили здесь, как следует замаскировав, на случай, если в будущем появится возможность вернуться за своими сокровищами.

Следует ли из этого, что они ушли далеко? Возродившаяся было надежда тотчас умерла. Скорее всего они ищут не определенное место, а удобное жилище, и будут идти вперед, пока не найдут искомое. Найдя же, поселятся там надолго.

Теперь Метью бесцельно шарахался по подвалу, силясь освоиться со страшной реальностью, пока вторично не очутился в чулане. Просачивающийся тщедушный свет упал на какой–то предмет в углу полки, у самой стены. Он потянулся за ним. То был крохотный пузырек с аспирином. Видимо, они забыли его, собирая остальной скарб. Что ж, спасибо и на этом. Пузырек с аспирином — лекарство для умирающего мальчугана…

Тут Метью сообразил, что отсюда, из–под земли, не расслышит зова Билли. Он быстро вернулся к лестнице, снова распластавшись на спине, протиснулся наружу и поспешил к гроту.

Чуть позже Билли очнулся, охваченный горячкой. Мальчик хотел встать, а когда Метью попытался его усмирить, вступил с ним в схватку. При этом он израсходовал последние силенки. Лишь спустя полчаса он угомонился и так тяжело и беспомощно рухнул на свою постель, что Метью пришлось припасть ухом к его груди, чтобы удостовериться, что сердце бьется по–прежнему. Он бросил в молоко две таблетки аспирина и решил заставить мальчика выпить лекарство с ложечки. Сперва было трудно пропихнуть ложку ему в рот, потом Билли никак не хотел глотать. Метью сомневался, прошло ли молоко вниз по пищеводу. Хорошо еще, что оно не вылилось наружу.

Остаток дня и следующую ночь мальчик то метался, то впадал в бессознательное состояние. Метью пользовался периодами затишья, чтобы переносить из подвала различные полезные вещи: одеяла, чистую одежду, шесты и полотнище для навеса. Один раз, вернувшись, он застал Билли бодрствующим: мальчик стоял на коленях и рыдал. Он заставил его лечь и выпить растворенный в воде аспирин. Это случилось под вечер; сам Метью за все это время съел всего лишь банку мясных консервов, заедая холодными консервированными помидорами. Огня было не развести, поскольку все дрова вымокли.

До наступления сумерек удалось установить навес, однако ночью обошлось без дождя. Было тепло, звезды ярко сияли в неописуемой вышине. Когда выдавалась свободная минутка — Метью то кутал Билли, то занимал его разговором, — он задирал голову и наблюдал за звездами. Дважды он забывался тяжелым сном; во второй раз его разбудили безотчетные попытки вконец ослабевшего Билли перелезть через него и уйти в ночь. Метью казалось, что его тело налито свинцом, голова раскалывалась, глаза не хотели открываться. Что произойдет с Билли, если и Метью подцепит эту болезнь — как бы она ни называлась? Он помотал головой для прояснения мыслей, презрев боль. Нет, болезни поддаваться нельзя.

Наступил рассвет; мальчику было по–прежнему худо, он еще больше ослабел. Казалось, силы покидают его прямо на глазах, и когда он вскрикивал, голос его больше походил на шепот. Теперь и сам Метью чувствовал себя обессиленным, даже не пытался есть. Хотелось одного — спать, однако он не мог спать, когда был нужен мальчику.

Утро превратилось в сплошной кошмар. Метью пошел умыться и, оказавшись рядом с ручьем, вообразил, что снова видит у воды коленопреклоненную Эйприл. Воздух был тяжелым, с трудом дышалось, а тут еще кукушка — ее крик прозвучал как горькая насмешка. Он вымылся, плохо соображая, что делает, и не стал выжимать одежду, решив охладить с ее помощью горящего Билли.

К середине дня лихорадка вспыхнула с новой силой. Тело мальчика выгибалось у Метью в руках; пульс колотился как бешеный. Билли судорожно разевал рот и шарил распухшим, обложенным языком по потрескавшимся губам; одновременно он обливался потом. Метью умудрился влить в него еще немного воды с аспирином. Больше ему ничего не оставалось — разве что то и дело вытирать Билли лицо. У него не было сомнений, что мальчик умирает. Он вспомнил то утро, когда впервые услышал его голос, зовущий из–под развалин, и почувствовал бессильный гнев. Бедняжка погибает — значит все прожитое вместе, все лишения оказались бессмысленными.

Мальчик сам увязался, уверял себя Метью, а уж он присматривал за ним так ответственно, как только мог. Лучше бы Билли предпочел остаться с Миллером или потом — с Лоренсом и Эйприл; он же, Метью, был бессилен на него повлиять.

Впрочем, кое–что он все же мог сделать, но не сделал: он мог бы отказаться от собственных фантазий. Метью уставился на лицо Билли, превратившееся в череп, обтянутый кожей. Самое страшное обвинение, которое ему будет брошено, состоит именно в том, что он даже не предпринял такой попытки. Да, он заботился о мальчике. Но речь не шла о любви.

Он взял Билли за руку. Пульс в запястье все еще колотился, но уже неровно. Все напрасно! И в этом никто не виноват, кроме его самого… Метью лег рядом с Билли и крепко обнял его.

Он метался по Гайд–парку холодным, вселяющим отчаяние днем, бессмысленно разыскивая что–то. Нет, не что–то, а кого–то — человека, который ему небезразличен, которого он любил, но предал. Трава высохла за долгое засушливое лето, осенний ветер пригибал ветви деревьев к земле и швырял в лицо обертки бумаги. Хуже всего было то, что он не знал, где искать; куда бы он ни бросился, он тут же спохватывался, что оставил позади необозримые пространства; может, именно там затерялась столь необходимая ему сейчас фигурка? Внезапно Метью сообразил, куда бежать: к Серпантину, чья серая гладь уже виднелась в отдалении. Он устремился туда сломя голову. Однако, как он ни торопился, озеро не приближалось. Тревога и полная разбитость не помешали осознать смехотворность происходящего — точь–в–точь «Алиса в Стране чудес»! Появившаяся рядом Эйприл молвила: «Ты ошибся направлением. Я презираю тебя за это, Метью». Он вцепился в ее руку. «Вы можете помочь мне найти ее. Можете, если захотите!» — «Все дело в том, — отвечала она, — чтобы посмотреть в лицо действительности. Глядите!» Они оказались у самого озера. В отдалении, под самым мостом, виднелась лодка с одним–единственным гребцом. Лодка уплывала все дальше, и с этим ничего нельзя было поделать. Метью закричал, борясь с ветром: «Джейн! Я здесь! Возвращайся! Не покидай меня, Джейн!» Однако лодка с Билли заплыла под арку моста и скрылась из виду. Он повернулся к Эйприл, стремясь излить свое страдание, — но рядом никого не было.

Очнувшись, Метью увидел рядом с собой неподвижное тело Билли и решил, что все кончено. Он прикоснулся к лицу мальчика, ожидая, что оно успело похолодеть, однако, к его удивлению, лицо оказалось живым и теплым; это было обыкновенное, уже не горячечное тепло. Жар прошел, Билли мирно спал. Метью захлестнула волна благодарной радости, сперва ласковая, а потом такая мощная, что закружилась голова. Он положил руку на детский лоб, но легонько, чтобы не разбудить. Жар совсем прошел.

Был предзакатный час, между деревьев висели золотые пылинки, высвеченные прямыми солнечными лучами. Метью собрал хворосту и развел огонь. Неожиданно он увидел, что Билли проснулся и наблюдает за ним.

— Как ты теперь себя чувствуешь, малыш?

— Со мной все в порядке, мистер Коттер. — Голосок был все еще слабенький, но уже отчетливый. — Я выспался.

— Да. Как насчет того, чтобы перекусить?

Билли помялся:

— Было бы неплохо. Кажется, я голоден.

Большой котел остался в подвале: он оказался слишком тяжел, чтобы тащить его с собой. Метью все же приготовил мясную похлебку, найдя в огороде кое–каких овощей, накормил Билли, а потом поел сам. После этого они просто сидели бок о бок, глядя на огонь.

— Как мы сюда добрались, мистер Коттер? Я ничего не помню.

— Часть пути я нес тебя на себе.

— Кажется, помню какую–то собаку… — Он посмотрел вверх, на навес. — А как же Лоренс и остальные? Когда они вернутся?

— Они не вернутся, Билли. Они ушли на поиски более подходящего места. Такого, где безопаснее.

— Значит, мы их больше не увидим?

— Почему же? Думаю, они ушли в сторону холмов. Вот отдохнешь, поднакопишь силенок — и мы пойдем им навстречу.

— Думаете, мы сумеем их отыскать?

— Почему бы и нет?

— Было бы здорово, если бы нам это удалось.

— Рано или поздно мы их обязательно отыщем. В живых осталось не так уж много людей. Возможно, это займет немало времени, но в конце концов мы на них набредем.

— Лоренс обещал обучить меня на врача. Конечно, не на настоящего врача, но все–таки…

— Да. А теперь тебе лучше прилечь. Если ты хочешь восстановить силы, то надо как можно больше отдыхать. Отдых и еда — вот все, что нужно, чтобы побыстрее поправиться.

Собственная головная боль и тяжесть оставили Метью. Он решил, что все дело было в беспокойстве и усталости, а главное, в чувстве бесполезности любых, самых самоотверженных усилий. Однако теперь все позади. У них снова появилась цель, и ему не терпелось приблизить ее осуществление.

Пока мальчик выздоравливал, Метью занимался необходимыми приготовлениями. Среди вещей, оставшихся в подвале, не нашлось обуви для Билли — только больше размером; зато обнаружились молоток и сапожные гвозди. Воспользовавшись подошвами от больших ботинок, он, как мог, залатал обувь Билли, надевая ее на камни как на колодки и попутно осваивая новое для себя сапожное ремесло. В конце концов из–под его рук вышло нечто, в чем Билли будет удобно и что продержится несколько недель, пока они не найдут что–нибудь более подходящее. Заодно Метью починил и собственную обувь, постирал и зашил одежду Билли и себе.

После этого он взялся за изготовление лука, о котором говорил раньше Лоренсу. В подвале остались стальные стержни, нашелся и синтетический шпагат, который мог пойти на тетиву. Вооружившись стальным обрезком, Метью попытался сделать зарубки на концах одного стержня, однако стержень оказался тверже, чем он предполагал, и, провозившись несколько часов, он мало чего достиг. Забросив эту затею, пришлось удовлетвориться прямой веткой от ясеня. Она как две капли воды походила на лук. Метью нарезал стрел и закалил их кончики в огне. Настал черед тренироваться в стрельбе; Билли болел за него и встречал каждое попадание аплодисментами.

Последнее, что предстояло сделать, — это собрать все необходимое для нового путешествия. За те два страшных дня, когда ему пришлось волочить Билли на себе, Метью неоднократно возвращался к мысли избавиться от рюкзака, в котором лежал к тому же мешок Билли, но все–таки удержался от такого опрометчивого поступка. Теперь он стал снова собирать оба заплечных мешка, понимая, что запасается имуществом надолго: возможно, пройдут месяцы, а то и годы, прежде чем они встретятся со своими друзьями. Приходилось готовиться к худшему.

Погода снова испортилась: стало холодно и дождливо. Два дня подряд дождь барабанил по брезентовому навесу и стекал по ветвям. К утру третьего дня ветер утих, небо очистилось от туч. Билли наскучило безделье, и теперь он носился по саду, восторгаясь вновь обретенной свободой. Глядя на него, Метью решил, что мальчик уже достаточно поправился, чтобы двинуться в путь. Что ж, следующим утром они покинут грот: нет никакого смысла в оттягивании ухода.

Вечером он поручил Билли заняться ужином, а сам отправился на прогулку. Ветер сдул с могил все розы, кроме одной, да и от той не осталось ничего, кроме стебля и пары лепестков. Метью нарвал еще цветов и разложил их по могилам. Продолжив путь, он поймал себя на том, что идет той же тропой, по которой прогуливался с Эйприл. Ветра, разметавшего розы, оказалось недостаточно, чтобы повалить могучий дуб. Дерево все так же неуклюже кренилось над лугом, заросшим высокой травой. Среди его ветвей Метью приметил какое–то движение: это была белка. Кажется, белка — съедобный зверь. Вот бы…

Ему почудился голос Эйприл: «Вот бы вы захватили с собой лук со стрелами!»

«А что, почему бы и нет? Возможно, я бы промахнулся, но попытка — не пытка».

«Это из лука–то, сделанного из непросушенной древесины, неоперенными стрелами?»

«Знаю, знаю! За неимением лучшего сойдет и такой. Все, чем мы пользуемся, — временное. Будет иначе, когда…»

«Когда?..»

«Когда я найду вас».

Теперь ее смех прозвучал жестоко, а под конец в нем послышалась горечь.

«Значит, вы по–прежнему желаете принести Билли в жертву собственным иллюзиям?»

«При чем тут иллюзии? Кроме того, ему хочется того же. Он хочет найти вас и Лоренса».

«Какая разница, если вы наполовину уговорили мальчика хотеть того же, чего хочется вам? Это такая же иллюзия, Метью. Поэтому я презирала вас тогда и презираю сейчас».

«Ваш голос у меня в сознании — вот это иллюзия! Пока я вас не найду, для меня не будет существовать реальности».

«Сколько же времени уйдет у вас на поиски? Год? Два? Будете искать до самой смерти? А как же мальчик? Хорошенькое вы готовите ему наследство! Конечно, надо еще, чтобы он выжил после многих лет скитаний и нечеловеческих лишений…»

Белка спрыгнула на нижнюю ветку и теперь совсем рядом терла лапками мордочку.

«Значит, вы предлагаете мне отказаться от вас?»

«Не от меня. От меня вы отреклись еще в тот вечер. От ваших фантазий. Однако это значило бы замахнуться на слишком многое, ведь так, Метью?»

Он провел беспокойную ночь и рано проснулся. Пока Билли досматривал последний сон, сложил последние мелочи и разжег костер для завтрака. Запах еды разбудил мальчика. Он сел и, позевывая, сбросил одеяла.

— Мы уходим уже сегодня, мистер Коттер?

— Вот позавтракаем, уберем за собой — и вперед.

— На север, к холмам?

— Нет, на юг.

Мальчик уставился на него, не веря собственным ушам.

— Назад по дну Ла–Манша. На острова.

19

Билли указал на восток, где милях в двух от них виднелось какое–то возвышение. Даже отсюда оно казалось громадным; поддерживающие его скалы выглядели карликами.

— Дядя Метью, это танкер?

— Да.

— Как вы думаете, капитан все еще там?

— Думаю, там.

В бледно–голубое небо не тянулось ни единой струйки дыма. Метью попытался вспомнить, шел ли дым раньше. Тогда стояла ненастная погода, и они могли не обратить внимания на легкий дымок.

Интересно, что случилось, если у Скиопоса вышло все горючее? Правит ли он до сих пор в своем обреченном королевстве — наводит порядок, драит, полирует? Чем занимается долгими вечерами, раз нельзя запустить кинопроектор? Может быть, простаивает на капитанском мостике, силясь разглядеть море, предательски сбежавшее от него и от его команды?

Метью снова, как уже вошло у него в привычку, подумал об Эйприл, и его сердце в который раз сжалось — не только от горя, но и от неясных ожиданий; мысли не позволяли уголькам надежды совсем угаснуть. Он отведет Билли на остров, передаст Миллеру и остальным — и тогда ничто не помешает ему снова отправиться на север, уже в одиночку. Главное сейчас — обеспечить безопасность и надежное будущее для мальчика.

— Мы сейчас находимся к западу от него — правильно, дядя Метью? Ведь когда мы шли здесь в прошлый раз, мы сбились с курса, потому что огибали первое грязевое озеро, — тараторил Билли.

В голове Метью раздался смех Эйприл, и он спохватился: конечно, он не предпримет подобной авантюры. Пускай его рассудок привык к фантазиям, но он уже кое–что понял, с чем–то смирился, и фантазии сделались теперь бессильными. Лишившись постоянной подпитки, они со временем забудутся. Кроме того, было кое–что поважнее, чем безопасность Билли; после болезни мальчик был дорог Метью сам по себе.

Он украдкой заглянул в мальчишеское лицо, посерьезневшее после всех невзгод, но еще, по счастью, детское, хотя в нем и угадывались приметы взросления. Впервые после этого он был готов поблагодарить Господа за то, что имеет.

— Да, — отозвался Метью, — берем западнее. Вряд ли есть смысл останавливаться на Олдерни. Мы выиграем несколько миль, если зашагаем прямиком на Гернси.

— Вот будет здорово снова там очутиться!

— Во всяком случае, безопасно, — сказал Метью. — Никаких тебе мародеров.

— А они не могут забрести из Франции?

— Оттуда тоже не грозит опасность. Никто не отважится бродить по морскому дну, зарясь на то немногое, что могут предложить острова.

Метью огляделся. Вокруг расстилались пространства высохшей грязи, песка, безжизненных скал. Солнце отражалось от окаменевшей соли. Теперь это суша — но до чего неприветливая! Ему пришло в голову, что она послужит островам даже лучшей защитой, чем прежде — море.

Луж попадалось куда меньше, чем в первом путешествии; видимо, многие за это время успели высохнуть. В одной луже они обнаружили рыбу, но дохлую, плавающую кверху брюхом в теплой застоявшейся воде. Потом набрели на ручей и не поленились пройти до его источника, где из–под камней с шумом вырывались пузыри. Вода оказалась пресной и прохладной, даже холодной. Путники сполоснули свои истомленные жарой тела, вылили из канистры протухшую воду и наполнили ее свежей.

Следующей находкой стал очередной корабль — грузовое судно водоизмещением не больше тысячи тонн, лежащее на боку. Метью подумал, что оно затянуто сюда откатывавшейся волной: походило на то, что оно не побывало под водой. Они залезли внутрь и обнаружили скелет в драном синем свитере и брюках. Оголившиеся кости были очищены от плоти чем–то более острым и действенным, чем гниение. Метью встревоженно оглянулся и заметил бурое тельце, метнувшееся в тень. Неизвестно, выжил ли кто–нибудь из команды этого корабля, подобно экипажу злополучного танкера, чтобы покинуть его. Во всяком случае, крысы здесь остались и прижились. Им не грозила никакая опасность, еды же было, видимо, предостаточно: тяжелый дух, заполнявший трюм, свидетельствовал о том, что судно везло в последнем рейсе что–то съедобное.

— Глядите! — крикнул Билли.

Метью обернулся на крик:

— В чем дело?

— Котенок!

В следующее мгновение он сам приметил его — полосатенького, появившегося на свет всего несколько недель назад; котенок неуверенно крался по накренившейся палубе. За ним появился второй, потом — третий… Крысы питаются содержимым трюма, а кошки — крысами. Экологическое равновесие, но установившееся ненадолго — пока хватит груза, а он не вечен.

— Может быть, захватим одного с собой?

Метью улыбнулся:

— Пожалуй, если только тебе удастся его поймать.

Он наблюдал за тем, как мальчик охотится за котенком. Сценка получилась чудесная и забавная: о том, чтобы поймать зверька, не могло быть и речи, а если бы Билли это все же удалось, то он очень скоро пожалел бы о своем подвиге. За несколько тысяч лет кошка так и не смирилась с ролью домашнего животного, и возвращение к первобытному состоянию было стремительным и необратимым. Здешние кошки одичали так, словно попали в джунгли.

На следующее утро путники, проснувшись, обнаружили, что все вокруг затянуто туманом. Поднявшееся солнце несколько рассеяло мглу, и Метью уже думал, что скоро совсем прояснится, но его ждало разочарование. Бледный диск солнца лишь время от времени проглядывал сквозь серую пелену, хотя и этого оказалось достаточно, чтобы подтвердить направление. Они бойко продвигались вперед, шагая по высохшей грязи. Здесь тоже попадались места, где верхняя корка не выдерживала человеческого веса, однако случалось это нечасто. Солнце недаром неделями трудилось на просторах.

Ночь застала путников посреди грязевого поля. Им пришлось заночевать, крепко обнявшись, чтобы совсем не продрогнуть. Метью утешался тем, что переход близится к завершению. Если он не ошибся в подсчетах (и если рассеется туман), то уже завтра покажется Олдерни.

А за Олдерни — Гернси… Метью надеялся, что Миллер останется доволен как их возвращением, так и сведениями о варварстве и опустошении, с которыми они столкнулись, покинув его мирное королевство. Сам Метью чувствовал не нетерпение, а всего лишь смирение. В его ушах еще звучал голос Эйприл — тихий, как бы доносящийся издалека, зато полный доброты, а не былой горечи. Теперь она одобряла его действия: там Билли сможет нормально возмужать, там он обретет какой–никакой, а дом. Голос, воспоминания постепенно оставят его, однако Метью знал, что Эйприл навечно пребудет с ним, подобно оселку для проверки любых помыслов. Конечно, он будет горевать об утрате, но сможет ее перенести.

Мальчик снова заснул в его объятиях.

Наконец–то пропитанная влагой мгла рассеялась — это произошло только к полудню. Море придавало скалам самые причудливые очертания; в одном месте путники углубились в извилистый проход, присыпанный ярко–желтым песком, где эхо надолго подхватывало голоса. Билли забавлялся, издавая гортанные возгласы и слушая, во что превращают их источенные водой стены. Тем временем туман поднимался все выше, пока сквозь него не проглянул солнечный диск — сперва белесый, потом бледно–желтый. Уступы и зазубренные вершины постепенно окрасились в яркие тона.

— Заберись–ка вот на этот риф, — предложил Метью. — Вдруг что–нибудь разглядишь.

Билли уверенно вскарабкался по щербатой стенке и, достигнув вершины, сообщил:

— Кажется… Кажется, это Олдерни.

— Сейчас я сам погляжу.

Пока Метью лез, Билли сказал что–то еще, только Метью не разобрал его слов. Ему послышалось слово «вода». Он продолжил восхождение. На высоте двадцати футов туман заметно поредел, а после тридцати пелена спала вовсе. В вышине царило раскаленное солнце, небо слепило глаза голубизной. Метью вгляделся в горизонт. Милях в пяти к югу над белым простором поднимались скалы, левее и чуть дальше лежал остров Олдерни. Скалы были рифами Каскет, где покоился знаменитый Белый Корабль и много других судов.

— Все ясно. Мы пойдем к рифам, а потом свернем на юго–запад и так достигнем Гернси. Завтра будем на месте.

— Мне показалось, что я видел воду, — произнес Билли. — В том месте туман слегка рассеялся, а сейчас он снова сгустился.

— Наверное, очередная лужа.

— Больно много воды для лужи.

Метью уже спускался вниз.

— Поторопись, Билли. Остался пустяк.

Однако, пройдя милю, путники неожиданно наткнулись на целое озеро. Оно расстилалось перед ними, переливаясь оттенками зеленого и голубого, кое–где еще затянутое туманом. Ширина преграды составляла примерно три четверти мили, зато длину было невозможно определить — вода тянулась до самого горизонта в обоих направлениях.

— Это море, дядя Метью? — спросил Билли.

— Нет, не море. Это впадина Херд — дыра в дне Ла–Манша. Наверное, вода задержалась здесь, когда все море отхлынуло.

— Неужели нам придется ее обходить?

— Лучше обойти, чем пускаться вплавь.

Билли уставился на воду.

— Тогда в какую сторону идти?

Метью лихорадочно вспоминал виденную когда–то карту. Впадина начиналась к северу от Олдерни и была очень длинной — не меньше семидесяти миль. Не оставалось ничего другого, как взять курс на Олдерни. Там они переночуют, а потом — прямиком на Гернси.

— На восток, — решил он. — Идем на восток, Билли.

Путь в обход занял больше времени, чем он предполагал. Метью размышлял на ходу о размерах водоема. Такой большой объем воды, сравнимый, скажем, с Женевским озером, будет испаряться еще годы, а то и десятилетия, а может быть, останется навеки — вдруг его начнут подпитывать ключи? Тут наверняка водится рыба. Интересно, набрел ли на озеро Миллер? Хорошо бы построить баркас, сплести сети…

Его заставили опомниться неожиданные голоса. Метью не сомневался, что в окружности тридцати миль нет никого, кроме них, но, оказывается…

— Мистер Коттер! Билли!

Он не мог поверить собственным глазам: из–за скалы справа выбежал огненно–рыжий человечек.

— Арчи! — завопил Билли и устремился ему навстречу. Они заключили друг друга в объятия.

Тиская Билли, Арчи приговаривал:

— Я услышал голоса, но не знал, кто это, поэтому предпочел спрятаться. Я и подумать не мог, что это вы, мистер Коттер! Как же так?..

Метью уставился на него, ничего не соображая. Наверное, это сон… Однако кудлатая морковная бороденка и морщинистая обезьянья физиономия — самая что ни на есть реальность…

— Господи, Арчи! — услыхал он собственный голос. — Как вы тут оказались?

— Я ловил рыбу. — Он приподнял свою котомку и продемонстрировал ее содержимое. — Смотрите, какие красавцы! Целых четыре штуки!

— А я — то думал, что раз вы ушли из грота, то только на холмы…

— Они подумывали об этом — Эйприл и Лоренс. Но потом решили, что лучше повернуть сюда — вас наслушались. Здесь, мол, спокойнее. Что ж, они оказались правы. — Арчи махнул рукой в сторону громоздящегося на горизонте острова. — Там — куры, здесь — рыбка. До чего я люблю порыбачить, мистер Коттер! Лоренс сам посыпает меня сюда — иди, мол, порыбачь. Славное местечко!

Метью не мог припомнить, когда еще его охватывала радость, сравнимая с теперешней. Он понял, что улыбается во весь рот, как полный идиот.

— Выходит, остальные там, на острове? Все?!

— Конечно! — заверил его Арчи и тоже осклабился, не скрывая удовольствия. — Готов побиться об заклад, они здорово обрадуются, когда вас увидят!

Солнце уже клонилось к закату, однако его отделяло еще немалое расстояние от скалистых зубцов, за которыми ему предстояло провести ночь. Был безоблачный летний день, предвещающий славную погоду и в предстоящие дни.

— Да, — повторил Метью, — местечко здесь и впрямь славное.