Смерть в осколках вазы мэбен

Он всегда верил в то, что добро победит.

Жизнь упорно приносила разочарования и на каждом шагу убеждала его в обратном, но он все-таки продолжал верить, что злодей всегда получит по заслугам, а справедливость восторжествует.

Ему самому слишком мало нужно было от жизни. Он прекрасно уживался среди старых, но дорогих ему вещей и не собирался менять их на модные и роскошные. Привычный и устоявшийся быт, привычное непонимание окружающих. Он как-то смирился с этим, сжился со своим одиночеством, хотя иногда хотелось завыть и разнести вдребезги этот застывший, покрытый пылью забвения мирок. Он слишком долго искал родственную душу, но не мог ее найти.

Дважды ему казалось, что он встретил такую женщину. Ту, которая способна понять его, но дважды это приносило лишь горькое разочарование. Он стал осторожен, закрылся и никого не пускал в свою душу. А когда становилось невмоготу, он ехал в бордель на Станюковича и заказывал Ларису или Зибо [19]. Девушки охотно шли к молчаливому человеку, который щедро платил, но был неразговорчив. За время встречи он едва произносил десяток слов. Пышнотелая белокурая Лариса не обращала внимания на причуды клиента, а маленькая таджичка Зибо с большими темными губами и пушком над верхней губой даже по-своему жалела его.

Однажды он подарил ей маленькую изящную статуэтку обнаженной женщины, которая держала над головой покрывало. «Она почти такая же, как ты, Зибо, — сказал он ей, — такая же красивая». Девушка рассматривала изящные линии маленького тела, осторожно гладила статуэтку. «Она будет моим талисманом, — проговорила чуть глуховатым голосом, — я никогда с ней не расстанусь». Да, маленькая таджичка понимала его лучше других, но ему хотелось встретить женщину, с которой он уже не пожелал бы расставаться.

Она вошла в его жизнь случайно, даже не заметив, что разбила своими серыми глазами его покой. Она принесла с собой беспокойство и неясную тоску. Все ее чувства тут же отражались на ее лице. Он мог бы не слушать ее речи, но понимал, о чем она думает в данный момент.

Он видел, что ей очень понравилась ваза мэбен. Она представляла, что держит ее в руках, лаская тонкими пальцами, мысли ее в это время были далеко, словно она сама перенеслась далеко-далеко в Чосон — Страну утренней свежести [20]. И ее изумрудные долины, покрытые тысячами разноцветных огоньков — цветов, отлогие песчаные холмы, белоснежные пики гор, синева рек, что соперничает с синевой неба, цветущие сады, которые манят влюбленных, — все открывается ей навстречу.

Он помнил каждое ее движение, поворот головы, смех, удивление. Ее серые глаза, чуть волнистые русые волосы, плавная линия подбородка, ямочка на щеке, появлявшаяся, когда она улыбалась, не давали ему покоя. Судьба подарила ему встречу с этой женщиной, неужели она будет так жестока, что сможет отнять ее у него? Он готов был сделать все что угодно, лишь бы завоевать эту женщину.

Он знал, что сейчас она с другим, но какое это имеет значение для вечности? Он был уверен, что этот человек недостоин владеть таким сокровищем, он просто никогда не сможет оценить ее истинной красоты. А вот сам он сейчас чувствовал в себе силы, чтобы бороться за эту женщину и отнять ее у всего света.

Он сидел на циновке, скрестив ноги и спокойно держа на коленях развернутые ладонями вверх руки. Тело было расслаблено, а глаза медленно скользили по стоящей на полу небольшой статуэтке. Магу — фея трав и цветов — была одета не как небожителъница, в полупрозрачное покрывало, сотканное из душистых лепестков, а в обычную ханбок [21]: чогори [22] цвета спелого персика, отделанную рубиново-красной тесьмой, и в чхима [23] цвета граната. Широкий бирюзовый кушак охватывал несколько раз тонкую талию и спускался красивыми складками до самой земли. Босыми ногами Магу ступала по лепесткам черного лотоса. Высокая прическа феи делала ее строгой, но лукавый взгляд бирюзовых глаз говорил о вечном женском непостоянстве. Он любил эту статуэтку, мог любоваться ею часами, хотя сейчас невольно возвращался к другому лицу. Какая тайна есть в женщинах, что они могут случайно задеть струну в глубине души и вызвать такую щемящую боль?Но он был согласен томиться и тосковать, пока она не будет принадлежать ему. И первое, что он ей подарит, будет ваза мэбен. А статуэтку Магу он спрячет, чтобы она однажды не раскрыла его постыдные тайны. Он ненавидел себя, когда приходилось подчиняться чужой воле и ломать себя. Он изнемогал под бременем гнусностей, что наполняли его жизнь. Но продолжал верить, что добро победит. И он когда-нибудь тоже станет чище.

Художник-авангардист Станислав Иванов поднялся с циновки. Совсем недолго оставалось Магу разделять его одиночество. Скоро в этом доме будет царить другая фея. Леда.

Глава 11

— Почему вы пришли на концерт? — Я в упор смотрела на Диану.

— Меня пригласили. — Изящным движением она поправила прядь волос. — А я вас уже где-то видела. И имя мне ваше почему-то знакомо. Такое необычное. Оно у вас настоящее?

— А у вас? — вызывающе спросила я.

— Нет, конечно. — Она и не думала обижаться. — У меня на самом деле имя самое обыкновенное — Дина. Но в агентстве, куда я пришла устраиваться на работу, посчитали, что оно не подходит, и добавили одну букву. Получилась Диана. Теперь все меня знают под этим именем.

— Вы так просто выкладываете все это журналистке? — Я не могла понять, чего в ней больше: наивности, хитрости или глупости.

— Если захотите, то все равно узнаете, — ее взгляд оставался по-прежнему безмятежным, — да и зачем это скрывать? Все равно меня все воспринимают и будут воспринимать, как Диану. Нам ведь довольно трудно бывает отказаться от одного имени и называть человека другим, потому что это влечет за собой ломку стереотипов.

— А вы случаем не поклонница Кьеркегора? — ядовито спросила я.

— Нет. — Она насмешливо улыбнулась. — А почему вы спросили?

— Слишком заумно изъясняетесь, — я не могла подавить свою злость.

— Это всего лишь Гессен. — Она рассмеялась. — По-вашему, все модели должны быть глупыми, как пробки?

— Нет, — я наконец-то взяла себя в руки и заговорила спокойно, — хотя красота, сопряженная с умом, знаете, это чревато…

— Хорошо, — Диана чуть прищурила глаза, — я постараюсь сыграть роль наивной дурочки.

— Боюсь, что у вас нет шансов, — вздохнула я, — для этого вы слишком…

— Умны, — закончил за меня парень, который нетерпеливо переминался с ноги на ногу рядом с нами.

— Красивы. — Я не дала сбить себя с толку и с вызовом посмотрела на Диану. Если после этого она откажется от интервью со мной, то это будет просто подарок судьбы.

— Надеюсь, вы уже все свои вопросы задали? — Парень не стал мириться с тем, что его игнорируют.

— Нет, — я снова отмахнулась от него, как от надоедливого насекомого, — собственно, я еще и не приступала.

— Спрашивайте, — повторила Диана.

— Вам нравится эта музыка, или вы пришли сюда просто так?

— Захотела развлечься, — призналась она, — а музыки здесь собственно никакой и не было, так… заумные тексты. Мне это не слишком близко, потому что все время кого-то напоминает.

— Неужели? — Меня неприятно кольнуло. — И кого же?

— Не знаю. Наверное, всех рок-музыкантов, что я иногда слышу по телевизору или по радио в машине.

— А вы, что же, рассчитывали услышать здесь что-то другое? Это ведь по меньшей мере наивно.

— Я вообще ни на что не рассчитывала, — она снова улыбнулась, — меня пригласили, и я пришла. На выставке я встретила своего старого знакомого Алексея, — она кивнула парню, не отходившему от нас, — мы поговорили, и он предложил мне сняться в клипе. Я согласилась. А чтобы лучше понять атмосферу рок-концерта, пришла сюда. Вот и все. Как видите, ничего необычного или загадочного в этом нет.

— Вы действительно будете сниматься в рок-клипе? — Я не могла поверить своим ушам.

— Да, — Диана кивнула и поправила непослушную прядь. — А разве это невозможно?

— А у вашего Алексея хватит бабок, чтобы заплатить вам за съемки? — Я старалась быть грубой и задеть ее, а также и его как можно сильнее.

— Послушайте, — Алексей зло посмотрел на меня, — вас это не касается.

— Деньги меня не интересуют, — Диана оставалась все такой же спокойной, все мои выпады не достигали цели, — мне просто интересно сняться в маленькой песне.

Гитаристы на сцене, похоже, все-таки сумели совладать со своими инструментами, раздались первые пробные аккорды. Пора было возвращаться на свое место к своему Герту и его пиву.

— Ладно, — проговорила я, — оставляю вас. Но вы знаете, Диана, что наша газета «Вечерние новости» планирует интервью с вами, поэтому нам вскоре предстоит снова встретиться.

— Хорошо, — Диана кивнула, — я рада нашей встрече, мне было приятно с вами пообщаться, поэтому с удовольствием поговорю с вами еще раз.

— Вы со всеми журналистами так любезны? — Я попыталась сдержать раздражение.

— Нет, — она снова улыбнулась, — но вы человек особенный. Мне жаль, что я вызываю у вас раздражение.

Вот так номер! Она еще и жалеет. За время нашего разговора она беспрестанно старалась меня убедить, что совершенно не похожа на красивых и пустых моделей, которых развелось в изобилии. Она демонстрировала мне, что является весьма тонкой и чувствительной натурой, к тому же умна… Но я постаралась не поддаться ее чарам. Клеймо порочности невозможно было прикрыть никакими заумными разговорами, никакой изысканной красотой.

— Простите, Леда, — обратилась она ко мне, — а о чем будет интервью, какие вопросы вы будете задавать?

— О ваших пристрастиях, разумеется, — я пожала плечами. — Что вам больше нравится, что вы больше любите, перечень стандартный. Кроме этого, обязательно о том, как вы попали в модельный бизнес и что вам нравится или не нравится в вашей работе.

— С удовольствием отвечу. — Диана держалась, как скромная школьница. — А когда будет интервью?

— Это решит наш главный редактор. До свидания, Диана, — у меня нашлись силы вежливо попрощаться.

— До встречи, Леда, — откликнулась она, — буду ждать звонка.

«Ну и девка! — думала я, поднимаясь наверх. — Надо же такое придумать! Она с удовольствием будет отвечать на мои вопросы. Нет, ну вы такое видели? А выдержка у нее не чета моей. Крепкий орешек, что и говорить. Но откуда эта снисходительность, это ощущение превосходства над другими? Да, эта шлюха знает себе цену и других заставляет поверить, что ее цена очень высока!»

Возмущению моему не было предела, я не замечала ничего вокруг и, разумеется, в тот момент не обратила внимания на странного пожилого человека, ставшего свидетелем нашей беседы с Дианой. Только раз, метнув взгляд в сторону, я почти физически ощутила на себе пронзительный взгляд колючих глаз и увидела мужчину в темных очках и молодцеватой бейсболке, полностью скрывающей волосы.

А все-таки на кой черт меня понесло с ней общаться, не могла спокойно посидеть на месте? Я ругала себя последними словами. Ведь о самом главном я ее так и не спросила. Несколько раз меня просто подмывало сказать про вазу, но что-то останавливало. Затмение на меня нашло — не иначе. А ваза эта… Ну что в ней такого особенного, что она любой ценой решила ее заиметь? Ничего не могу сказать — отличная работа, сразу видно настоящего мастера. Смотришь на нее, как на какое-то чудо. Но неужели Диана действительно способна отдаться совершенно незнакомому человеку за эту вещь? Или у молодых сейчас такие причуды? Может, я безнадежно отстала от жизни? Или она настолько бесстыдна, что не боится бросить вызов окружающим? Смело, ничего не скажешь…

Одолеваемая такими мыслями, я шлепнулась на жесткое сиденье рядом с Гертом. Тот, нисколько не удивившись ни моему отсутствию, ни моему появлению, молча протянул мне банку с пивом.

— Герт, — я нагнулась к нему, потому что из-за грохота, доносившегося со сцены, закладывало уши, — ты хорошо их знаешь?

— Так-сяк. А что? — Герт смотрел на меня. — Что тебя интересует?

— Что они такое выделывают? Ничего же не слышно!

— Это только начало. Потом станет потише. У них есть интересные электронные примочки. Звук просто плывет. А в паре песен гитарист такой запил проведет — закачаешься.

— А я подумала, что это металлюги, причем самого низкого пошиба.

— Они и есть металлюги, — он склонился ко мне совсем близко, — только, как сейчас говорят, новой формации. Ничего, дальше будет получше.

— Боюсь, что до «плывущего звука» я просто не доживу. Оглохну. Герт, давай уйдем, если можно, — я умоляюще посмотрела на него.

— Да нет проблем, — Герт поднялся, — пошли.

Мы пробирались к выходу, и я заметила, что не одни мы решились на такой шаг. Не скажу, что публика разом повалила из зала, но многие решили оградить свои барабанные перепонки от шумового насилия. Около выхода сконцентрировалась небольшая кучка народа, среди которой стоял смутно знакомый мне человек. Я еще не успела вспомнить, где встречалась с ним, как Герт увлек меня к машине.

Меня встретил привычный шум, гам, тарарам. Значит, Илья Геннадьевич пришел наконец-то в себя и сменил гнев на милость. А это весьма благотворно сказалось на умонастроении сотрудников, жизнь вошла в привычную колею. Как, интересно, поживает Лилька?

Моя коллега поживала вполне сносно, вернее, намного лучше. Она цвела и пахла, как только что распустившаяся роза. И выглядела на редкость привлекательно и сексапильно. Новая прическа, новый макияж, даже духи, кажется, сменила — словом, поменяла свой имидж, что удивительно пошло ей на пользу.

Я подумала о том, что нужно спихнуть на пол бумажные завалы, но почему-то воздержалась. Отодвинув их в сторонку, чтобы не мешали, решила немного поработать. Материал был почти готов, осталось немножко подправить, кое-чего добавить, а затем запастись терпением и звонить в «North Wind». Там, конечно, мне обрадуются. Так обрадуются, что примут просто с распростертыми объятиями. Ладно, немного времени для спокойной жизни у меня все-таки есть.

Пожалуй, со спокойной жизнью я немного поторопилась, потому что рядом возник Семен Гузько.

— Неплохо выглядишь, bambina, — заявил он. — Если бы не твое привычное кислое выражение лица, то было бы просто идеально.

— Семен, — я говорила спокойно и даже вежливо, — тебя прямо сейчас послать, или ты сам уйдешь, не отрывая меня от творческого процесса?

— Конечно, конечно, богиня, я сам уйду своими грешными ногами, — он взял свободный стул и устроился рядом со мной, — если ты мне немножко кое-что растолкуешь.

— Вообще-то у меня нет времени. — Разговаривать с Гузько у меня не было никакого желания.

— Так я и не собираюсь с тобой до вечера чай распивать, хотя неплохо бы. — Гузько зачмокал. — Представляешь, Леда, ты и я рядышком возле самовара в деревенской избе да после бани. И блины горячие на столе, и варенье клубничное. Можешь себе такое представить?

— С трудом. Бр-р, — меня передернуло от нарисованной этим фавном картины, — бурная, однако, у тебя фантазия, Семен.

— А может, это мечта всей моей жизни. Что ты на это скажешь?

— То, что одни мечты, Семен, имеют обыкновение разбиваться вдребезги, оставляя после себя жалкую и ненужную кучку осколков. А другие мечты лопаются подобно воздушному шарику. Хлоп — и нет его. А третьи вообще бесследно испаряются.

— Ты просто поэт, Леда. Но есть ведь мечты, которые становятся реальностью. Возможно, моя именно из таких.

— Семен, — мне стал надоедать никчемный разговор, — боюсь, что твои мечты как раз обречены на неудачу. Потому что, если ты сейчас от меня не отстанешь, то я собственноручно большим молотком, который стоит в каморке дяди Сережи, разобью их вдребезги. Что ты на это скажешь?

— Ладно, Леда. Я понял, — Гузько слегка поерзал и поковырял пальцем в ухе. — Это я ведь все говорил, чтобы разговор поддержать. У нас тут с недавних пор начало черт знает что твориться. И мне кажется, что это, богиня, твоя заслуга.

— В каком это смысле? — Я, не понимая, уставилась на Семена. — А ну, объясни.

— Во-первых, — он загнул указательный палец, — ты звонила Лильке и что-то ей такое сказала, после чего Илюша чуть дуба не дал. Но все-таки выдержало крепкое редакторское сердце, и он нам устроил взбучку. Во-вторых, Лилька тоже, не будь дурой, всех этих нападок терпеть не стала и кое-куда смоталась. Но потом вернулась, закрыла за собой плотно дверь в кабинет главного и тихонько с ним о чем-то поговорила. Главный теперь ходит, как из-за угла мешком ударенный, а Лилька наслаждается свободой и властью.

— Ну и что, — перебила я нашего любителя сплетен. — Что здесь особенного? Могу сказать, что я действительно подкинула Лильке скандальный материальчик насчет одной модели, но Илюше это не понравилось, потому что именно сейчас наша газетка должна превозносить ее до небес. Вот наш редактор и сорвался. Еще бы! Заказ на восхваление, а тут с ног до головы грязью обливают… Вернее, с головы до ног. Хотя, знаешь, Семен, я ведь не далее как вчера с этой самой моделью разговаривала…

— С Дианой! — Семен радостно потер ручки и придвинулся ко мне. — Ну и как она?

— Обыкновенно. Улыбалась, мило шутила. Да подожди, дай мне сказать. В разговоре выяснилась одна вещь. Она нисколько не расстроилась бы, появись хоть сотни скандальных статей. Это только прибавило бы ей популярности. Сейчас ведь очень многие поддерживают интерес к себе тем, что появляются в подобных скандальных хрониках. Так что Пошехонцев зря из себя выходил. Вполне мог позволить Лильке напечатать статью.

— Но ведь не позволил же. Наоборот, запретил подобные вещи к нему тащить. Но потом Лилька все же сумела от него чего-то добиться.

— Это тоже понятно. Она могла с кем-то договориться, а потом шантажировать Илюшу. Мол, если что не так, то вот эту самую статью напечатают там-то и там-то. Уж не знаю, чем наши спонсоры умудрились Пошехонцева запугать, но, видимо, он здорово струхнул. Поэтому и притих до поры до времени.

— Ладно, — Семен задумчиво почесал животик, видневшийся сквозь расстегнутую рубаху, — две загадки ты мне помогла отгадать. Впрочем, это было не так уж и трудно. Сопоставив одно с другим, мы и сами пришли бы к этому решению. Но вот третья загадка действительно проблема.

— Ты о чем, Семен? И перестань сам говорить загадками. В чем дело?

— Дело в том, что исчез дядя Сережа. — Гузько уставился на меня, словно я что-то знала, но говорить не собиралась.

А я не могла прийти в себя. То, что мне рассказал дядя Сережа, было цепью просто невероятных совпадений, странным стечением обстоятельств. Но я не могла и думать, что он…

— Подожди, Семен, — я тряхнула головой, — объясни толком, как пропал, куда, когда?

— А вот после того, как ты с ним поговорила, а потом упорхнула, счастливая вся и довольная, со своим знаменитым субъектом, — Гузько неприязненно сморщился, — народ тоже решил, что ему здесь особенно уже делать нечего, и стал собираться. Кто-то быстро ушел, кто-то подзадержался. Вернее, остались двое — Мишка и Герка.

— Понятно, — я усмехнулась. — Даже гадать не стоит, о чем они здесь спорили. Куда бы пойти набраться. Ну и что из того, что они остались? Они так каждый божий день остаются.

— Вот я и говорю, — Семен терпеливо ждал, пока я выскажусь, — они сидели себе в уголочке и мирно соображали, куда бы им лучше податься.

— Да, выбор, надо сказать, у них был большой, — не удержавшись, поддела я. — К чему же они пришли?

— Ты можешь не перебивать? — окрысился Семен. — Я так и до вечера не кончу.

— Неужели ты такой половой гигант, Семен? — Я невинно заморгала. — Хотя для всех, чувствующих язык, правильнее было бы сказать «закончу». И по смыслу, и по факту.

— Язва, — процедил Гузько, помолчал некоторое время, но потом все же пересилил себя. — Так вот, парни сидели в уголочке, обсуждали свои темы и видели, как дядя Сережа вышел из своей каморки со старым таким саквояжем. Ребят он не заметил, они вон там, за шкафом, обретались, но они его в зеркало хорошо видели. Вышел он со своим саквояжиком, значит, огляделся, потом к кабинету главного подошел, но остановился. Словно зайти хотел, но потом передумал. Постоял он так немного, постоял, развернулся и пошел к выходу. Мишка с Геркой еще удивились: что это, мол, с ним? А на следующий день он на работу не вышел. И вчера его не было, и сегодня. Домой ему звонили, но там никто не отвечает. Пробовали с родственниками связаться, но также впустую. Мишка не поленился и домой к нему слетал. Соседи говорят, что сами его несколько дней уже не видели. А вот теперь скажи, Леда, что ты об этом думаешь?

— Не знаю, — честно призналась я. В голове был полный сумбур.

— А вот мне кажется, что Воронцов пропал после разговора с тобой. Или скажешь, что я не прав?

— Семен, — я набрала в грудь побольше воздуха, — то, о чем мы говорили с дядей Сережей, касается только нас, и ни тебя, ни кого-то другого я в это посвящать не собираюсь.Хотя для меня тоже остается загадкой, почему он пропал. Ни о чем особенном или криминальном мы с ним не говорили. Не понимаю…

— А о чем вы говорили? — Семен если хотел, то мог быть очень настойчивым. — После ничего не значащего разговора люди не собирают вещички и не пропадают.

— Тебе бы в следователи податься, Семен, — я покачала головой. — А говорили мы с ним об искусстве. Я рассказывала о выставке, на которой недавно была, а он мне о народных умельцах. Но почему после этого разговора он решил исчезнуть, я не знаю.

— Да, странно получается. — Семен поднялся. — Ладно, чао, bambina. Надеюсь, что с нашим дядей Сережей ничего не случилось. Плохого.

Я тоже очень на это надеялась. Действительно, странно получается, если сопоставить все факты. Но все же мне казалось, что Воронцов по каким-то своим причинам, вовсе не связанным с нашим разговором, решил на время удалиться. Не надо заранее думать о плохом и излишне все драматизировать.

Работа совсем не шла на ум, и я решила немного отвлечься. Карчинский обещал мне интервью. Почему бы не воспользоваться случаем и не позвонить художнику? Я нашла его номер и направилась к телефону.

— «Галерея искусств», — отозвался бесполый равнодушный голос.

— Простите, мне хотелось бы поговорить с художником Карчинским.

— Выставка художника Карчинского закрыта, — все так же равнодушно ответил на другом конце провода некто.

— Подождите, — я растерялась, — как закрыта? Она же должна работать еще. почти неделю.

— Выставку вынуждены были свернуть. К сожалению, ничем не могу вам помочь.

— А где сейчас можно найти Карчинского? — Я отчаянно пыталась удержать собеседника. — Не могли бы вы дать мне телефон его мастерской?

— Вообще-то… — собеседник заколебался, — мы не даем справок. — Но все же смягчился:

— Хорошо, записывайте.

Я схватила первый попавшийся обрывок листа, какую-то ручку и торопливо нацарапала заветные цифры. Ну и ну! Выставка закрыта раньше срока. Вот тебе и известность, и популярность! Закрыли, и все.

— Спасибо, — горячо поблагодарила я бесполого музейного работника, — вы мне очень помогли.

— Пожалуйста, — в голосе не прибавилось ни тепла, ни радушия, — до свидания.

Теперь мне предстояло добраться до Карчинского и выяснить, что к чему. Но прошло полчаса, а я все так же безуспешно набирала номер и слушала короткие гудки. Скоро у меня самой в голове начало гудеть. Сотрудники пытались оторвать меня от телефона, возмущались, злились, но я оставалась твердокаменной и даже железобетонной. Перепробовали и угрозы, и шантаж, но в конце концов смирились с тем, что до обеденного перерыва я им аппарат не уступлю.

— Да, слушаю, — от неожиданности я чуть не выронила трубку. — Алло, я слушаю. Говорите.

— Добрый день, Владимир Иванович. Простите, что пришлось вас побеспокоить. Это Леда.

— Леда? — Возникла небольшая пауза, словно он старался вспомнить меня. — Ах, это вы! Простите. У меня сейчас такая запарка. Вы не могли бы позвонить попозже?

— Конечно, Владимир Иванович, — я вовсе не собиралась так быстро сдаваться. — Я звонила в галерею, и мне сказали, что вашу выставку закрыли. Но разве такое возможно?

— Как видите. Я как раз сейчас занят перевозкой картин и экспонатов. Знаете, без присмотра моих помощников нельзя оставить ни на минуту. Вот и приходится лично наблюдать, чтобы все было упаковано должным образом и аккуратно перевезено. Вы знаете, — к нему вернулась былая словоохотливость, — гораздо больше меня беспокоит предстоящая выставка в Москве. Я даже распаковкой не стану заниматься. Пусть несколько дней все полежит, а потом начнем отправлять в Москву. И сам туда хочу отправиться пораньше.

— А как же наше интервью? — я не могла скрыть своего разочарования. — Вы же обещали.

— Простите, Леда, — мягко заворковал Карчинский, — из-за всех этих передряг интервью совсем выскочило у меня из головы. Но я от своих слов не отказываюсь. И если вы смогли бы подождать, пока пройдет выставка в столице, то я бы с удовольствием с вами встретился.

— А сколько продлится выставка?

— Почти месяц.

— Ме-есяц, — протянула я, — так долго.

— Выставка ведь приурочена к дням корейской культуры, которые начнутся через десять дней в Москве, — пояснил художник, — поэтому заранее оговорен такой срок. А вы хотели бы увидеть меня раньше? — В его голосе появились вкрадчивые нотки.

— Хотелось бы, — я решила играть до конца. — А это возможно?

— Возможно, если вы захотите, darling. Как только выпадет свободное время, я прилечу в Петербург, чтобы встретиться с вами. Вы согласны?

— Согласна, — я кивнула, как будто он мог меня видеть.

— Поверьте, вы не пожалеете. — Его голос стал похожим на патоку. — Однако простите меня тысячу раз, сейчас я должен вернуться с небес на землю, то есть к своим делам. Но я обязательно позвоню вам, Леда, и у нас будет феерическая встреча. Я буду мечтать о ней. До встречи, darling.

— До свидания, — попрощалась я, положила трубку и долго сидела, уставившись на нее.

Ну и тип! Ведь знает, что я подруга Герта, и все равно плетет свою паутину, как будто я глупая муха и готова лететь в его сети. А голос какой! Медовый, вкрадчивый, развратный. Ему бы вполне подошла Диана. Диана! Я чуть не подпрыгнула. Ну, конечно же, как же это раньше не пришло мне в голову. Диана ведь была на выставке со своим банкиром. Художник отказался продать вазу, Ивлев немного подсуетился, и выставку благополучно прикрыли. Это же просто, как дважды два. Я решительно набрала номер. Ну, если мне придется дожидаться столько же, сколько и в прошлый раз…

— Слушаю, — Карчинский откликнулся тут же.

— Простите, Владимир Иванович, что снова беспокою вас, — начала я.

— Что-то случилось? — в мягком голосе появились трещинки.

— Вы сказали, что выставка закрыта, хотя должна была проходить еще несколько дней. Вам не кажется, что это дело рук банкира, которому вы отказались продать вазу?

— Не кажется, — отрезал художник, — и вам не советую так думать. Выбросьте эти вздорные мысли из своей хорошенькой головки, — голос звучал резко и раздраженно. — Хуже нет, когда женщины начинают играть в детективов. Выставку закрыли по техническим причинам. И ни с каким банкиром это не связано. Простите, но у меня действительно много работы. До свидания.

И он отключился прежде, чем я успела вставить хотя бы слово. Вот, оказывается, как может получиться. Сначала растекался медовой патокой, а теперь тверд и уверен. И даже голос перестал быть мягким. Довольно резко заявил, чтобы я не лезла не в свое дело. Ладно, это его выставка и его проблемы. Хотя и ежу понятно, что здесь что-то нечисто. Хорошо, я подожду его звонка, когда он созреет для романтического путешествия. Но тогда я уже не стану обходиться намеками, а выясню все, что меня интересует.

Глава 12

Я лежала на диване, лениво листая старые журналы, которые выудила из бумажных Лилькиных завалов. Следовало просмотреть все интервью с Дианой, а также те статьи, в которых о ней говорилось. Мне ни за что не удалось бы справиться с такой титанической работой, но на помощь пришел верный помощник всей редакции, безотказный Кирилл Волоснов, затем к нашим поискам подключился неутомимый Славик Лазарев.

— Чего искать-то? — спросил он, устраиваясь прямо на полу возле бумажной кипы.

— Ищи все, что сможешь, про Диану.

— Супермодель, что ли? — вскинулся Славик.

— Ага, — Кирилл с удвоенной силой зашмыгал носом, — посмотри вот здесь за прошлый год, а я полистаю вот это.

— А меня за это поблагодарят? — Славик сощурился.

— Конечно. — Я на минуту оторвалась от бумажных завалов. — Если хочешь, то прямо сейчас, дорогой Крокодил.

— Понятно, — пробурчал Славик. — Значит, благодарности ни от нашей блистающей богини, ни от ее верного оруженосца не дождешься. Не стоит даже и мечтать о гордом взгляде, брошенном вскользь на грешную землю и на нас, грешных, или о ласковом слове, что звучит, словно небесная музыка. Так, видно, и придется помереть в забвении, раствориться в водах Леты в расцвете сил.

— Или сойти в мрачную могилу, — дополнила я, — где твой хладный труп будут пожирать огромные черви.

— Какие черви? — Кирилл вздрогнул и чуть не выронил пачку журналов. — Это вы о чем?

— О том, — все тем же спокойно-злым тоном продолжала я. — О славном будущем нашего Славика.

— Да ладно тебе, — Славик надулся, — я ведь помочь хотел.

— Так мы разве против, Славик? — Я посмотрела на него. — Наоборот, рады любой помощи. Если ты в состоянии не говорить глупости, а действительно помочь, то возьми вон те журналы.

— Ты чего мне суешь? — возмутился Славик, когда Кирилл впихнул ему пачку. — Это же «ТВ-парк», «7 дней», «Новости TV». Зачем мне все это? Что я там должен искать?

— Тебе же сказали, — не сдавался Кирилл, — все о Диане. И зря ты, между прочим, кочевряжишься. В этих журнальцах нередко бывают статейки о моде, а также о моделях. Кроме того, они часто мелькают в светской хронике и в разных скандальных репортажах. Так что давай, листай.

Славик Лазарев сдался. Покорно взял пачку журналов, покорно принялся их перелистывать. И так, незаметно для себя, увлекся, что Волоснову несколько раз пришлось его окликать, чтобы он не совсем терял из виду цель поисков.

Наши изыскания увенчались успехом. Нам удалось найти немало упоминаний о Диане. Впервые о ней узнали три года назад, но пик статей пришелся на прошлый год, когда Диана, без сомнения, блистала, признанная ведущей моделью дома «North Wind». Диана редко оказывалась героиней какой-нибудь скандальной статейки, но таких все же набралось четыре штуки. Их я решила просмотреть с особым вниманием, а все остальное — только из профессионального любопытства.

Когда горы хлама вокруг нас были просмотрены, а все нужное отложено в сторонку, Славик с удовольствием потянулся.

— Теперь неплохо бы по пивку? — Он выжидающе уставился на меня:

— Как ты на это смотришь?

— Ваш героический труд, — откликнулась я, — вполне заслуживает поощрения. Но я бы ограничилась шоколадкой.

— От сладкого зубы портятся, — Кирилл жалобно шмыгнул носом, — пивка бы, конечно, лучше.

— И с соленой воблочкой, — поддержал его Славик.

— Ладно, вымогатели, — я решительно пододвинула к себе груду бумажного мусора, — будет вам пиво, а воблочка, уж не обессудьте, только за ваш собственный счет.

— А когда будет пиво? — К Славику снова вернулось жизнерадостное настроение.

— Да хоть прямо сейчас. — Я подхватила мусорную кучу и понесла на свой стол.

Сложив ее стопкой, вернулась к своим добровольным помощникам, которые терпеливо ждали оплаты своего поисково-мусорного труда, как птенцы чайки терпеливо ждут рыбку, которую им таскают родители. Не заставлять же мне коллег-"птенцов" ждать до бесконечности. Порывшись в сумочке, я нашла необходимую мелочь и вернулась к ним.

— Довольны? — спросила я, кидая монетки в сложенную ковшиком ладонь Славика.

— Должно хватить, — он слегка погремел честно заработанным капиталом. — Пойдем, что ли, Киря.

— Может, ты сам, — Волоснов зашмыгал носом, — или без компании не обойдешься? А то мне собираться долго, — заныл он жалобно.

— Ладно уж, жертва сквозняков и геморроя, — Славик покровительственно похлопал его по плечу. — Я быстро. И рыбку заодно захвачу, так что обед у нас сегодня будет что надо. Спасибо, дорогая Леда. Спасибо, лучезарная богиня.

— Пожалуйста, дорогой Крокодил. Заходите еще. — Я наконец-то освободилась от них и могла взяться за работу.

Но, видно, такое уж выпало везенье, что поработать мне было не дано. Пошехонцеву что-то где-то кольнуло, и он срочно отправил меня на пресс-конференцию, которую давало украинское трио «Осшнш цвгг», посетившее наш город во время гастрольного тура с программой «Осшнш цвгг — шипшины квпы». Я для вида немного посопротивлялась, но потом все же отправилась в гостиницу «Балтика».

Жизнерадостные хохлы уже пересмеивались между собой, подшучивали над журналистами, коверкая русский язык и стараясь перейти на свой родной. Относительно серьезным оставался лишь их менеджер, этакий казак с длинными вислыми усами и седой чуприной. Дядька временами сурово покрикивал на своих подопечных Вениамина, Геннадия и Алену, в его интерпретации «Геньку, Веньку и Олэньку». Как выяснилось, любимым словом казака-менеджера было слово «геть», произносимое со смачным придыханием, все остальные слова проскакивали как-то малозаметно. Но все же именно от него журналистская братия могла добиться кое-какой информации.

Когда дошло до блицвопросов, то трио чуть не охрипло, опровергая друг друга, но все же закаленным в боях со знаменитостями работникам пера и корифеям газетных полос удалось выяснить, что название программы «Осшнш цшт — шипшины квпы» переводится все же не как «Осенний цвет — цветы шиповника», а нужно подразумевать: «Цвет осени — это цвет цветущего шиповника». Журналисты заспорили, пытаясь убедить, что они все же понимают «украшьску мову», но хохлы подняли москалей на смех и благополучно остались при своем мнении.

Но, в общем, я не пожалела, что посмотрела на ребят. Они были настолько не похожи на наших кислотных звезд, наряженных в самые нелепые одеяния и несущих несусветную чушь, из которой нам, пишущей братии, приходится потом выуживать малюсенькие осколки вразумительных фраз. Развеселое же трио, видимо, решило побить все рекорды по смеху, а также по вызыванию этого самого смеха. Генька травил анекдоты, Венька передразнивал членов правительства, как российских, так и украинских, а Алена, накинув на голову шарфик, изображала древнюю бабусю, которая попала на рок-концерт, потом очутилась в гей-клубе, а затем познакомилась с путанами.

Собравшиеся журналисты, позабыв о своих обязанностях, откровенно ржали, но самые упертые или самые дотошные пытались все же вылезти со своими вопросами, на что хохлы отвечали новыми хохмами. Я просто сидела и слушала, в сотый, наверное, раз поблагодарив Илюшу, который, спроваживая меня на эту пресс-конференцию, заставил-таки взять с собой диктофончик. Теперь, включив его, я могла не беспокоиться ни о чем и просто сидеть и слушать. А потом и коллег можно будет позабавить «выступлением».

Не верилось, что наконец-то у меня выдался свободный вечерок и не нужно ничего делать. Можно поваляться с книгой на диване, можно посмотреть телевизор или поставить какую-нибудь романтическую американскую комедию, где обязательно будут дети или животные, а влюбленные все равно найдут друг друга и все закончится хеппи-эндом.

Я побродила немного по комнатам, зажигая и выключая свет, перебирая и снова отбрасывая книги. Порылась немного в видеокассетах, но снова запихнула эту кучу на место. За последние дни я как-то стала отвыкатьот одиночества. Герт почти постоянно находился рядом со мной, и мы все время куда-то ездили, ходили, что-то смотрели, с кем-то встречались. Кстати, он ведь обещал мне, что на этом дурацком сейшене будет тип, который рассказывал ему про Диану. И я хороша. Забыла про это самым бессовестным образом. И Герт тоже хорош! Ни словечком не обмолвился. Наверное, тоже забыл, растяпа. Интересно все-таки, где он сейчас пропадает? Пьет с кем-нибудь, не иначе, или нашел себе кого-нибудь. Хотя, судя по последним выходкам, он способен находиться где угодно. Может, даже в библиотеку направился или планетарий, кто его знает?

Нет, ну что Герт за пакость, вот так меня бросить и пропасть неизвестно куда. А я тут сиди одна. Стоп! Кажется, я уже не одна. Дверь кто-то пытается осторожно открыть. Главное, без паники. Позвонить в милицию, а потом взять в руки что-нибудь тяжелое. На антресолях хранятся инструменты, там был здоровый молоток.

Я тихонько поднялась, выключила свет и на ощупь направилась к антресолям. Дверцы я старалась придерживать, чтобы они не скрипели. Хорошо, что молоток лежал сверху, и мне не пришлось доставать его из-под груды других инструментов. Вооружившись, я притаилась за дверью.

А взломщик тем временем уже справился c замком и тихонько зашел в квартиру. Я слышала его осторожные шаги, и сердце у меня стучало в бешеном темпе. Вот сейчас он подойдет поближе, тогда я замахнусь и…

Зажегся свет, и я застыла соляным столпом с молотком в руке. Еще немного, и мое увесистое оружие обрушилось бы прямо на голову Герта, который неизвестно зачем старался проникнуть в квартиру как можно тише.

— Леда, — он уставился на меня и на молоток, который я все еще сжимала в руке, — ты чего?

— Думала, воры лезут, — ответила я, стараясь перевести дух. — Как же ты меня напугал, чертяка!

— Я не хотел, — Герт развел руками и засмеялся. — Надо же, против грабителей и с молотком! А ты очень отважная женщина, оказывается!

— Будешь тут отважной, — проворчала я, — от страху чуть на месте не умерла, хорошо, что еще в милицию не успела позвонить, тогда было бы не до смеха.

— Прости, малышка. — Он подошел ко мне и взял молоток. — Вот это нам совершенно не понадобится. А давай, чтобы все забыть, отправимся с тобой поужинать. Согласна? Тебе нужно почаще куда-нибудь выбираться.

— Я и так последнее время выбираюсь часто, сверх всякой меры, — я прижалась к Герту, — но, в общем-то, идея неплохая. А куда мы пойдем?

— Куда захочешь, — он всегда отличался великодушием и не старался настоять на своем, — в любой ресторан.

— Корейский… — вырвалось у меня.

— Можно и корейский, — Герт взял мое лицо в ладони и заглянул в глаза, — но почему именно туда?

— Не знаю, — я смотрела на него, — никогда не была в корейском ресторане. Случайно вырвалось. Может, потому что о выставке вспомнила. А что, действительно есть такой ресторан?

— Чего только нет в нашем городе, — Герт отпустил меня. — Если хочешь, то можем, вообще-то, сходить и туда. Только я сразу предупреждаю, еда там немного специфическая. Так что не жалуйся потом.

— Не буду, — пообещала я. — Подожди, я только приведу себя в порядок.

— Но не больше пяти минут, — Герт шлепнул меня пониже спины. — Если женщина торчит перед зеркалом больше пяти минут, то становится не похожа сама на себя.

— Ну ты и сказанул! — Я не знала, смеяться мне или возмущаться. — Надеюсь, что ты меня все же узнаешь.

— Ни за что на свете не обратила бы внимания, — призналась я. — Неужели это и есть твой хваленый ресторан?

— Не переживай, — посоветовал Герт, — внутри гораздо лучше.

Мы прошли мимо непритязательной темной вывески, расписанной иероглифами.

— Тебе станет еще смешнее, — сказал мой дружок, — когда ты узнаешь, что это заведение гордо называется «Кимбоккун», что переводится, как «дворец счастья и богатства». Правда, сначала владельцы решили назвать ресторанчик «Пивон» или «Запретный сад», но уж слишком двусмысленно звучало второе, а первое… Короче, все местные алкаши стали бы завсегдатаями. А так приходят лишь те, кто об этом местечке знает. А потом приводят своих друзей. Так что здесь пусто не бывает. А насчет специфической еды… так я тебя предупреждал.

— Ладно, Герт, — я взяла его под руку, — давай войдем, что ли.

Герт оказался прав. Внутри было очень уютно. Помещение делилось на несколько залов, которые были отгорожены друг от друга ажурными расписными перегородками. В первом и самом большом зале посетители сидели на циновках за низкими столиками. Играла негромкая музыка, снующие проворные официанты-корейцы разносили подносы с едой.

— Если хочешь, останемся здесь, — сказал Герт, — но если Восток не для тебя, то в соседних залах имеются нормальные столы и стулья.

— А есть нам тоже придется палочками?

— Если попросить, то могут принести и ложку. Ты уже выбрала?

— Остаемся, — решила я. — Экзотика, значит, экзотика.

Герт махнул рукой, и тут же к нам подбежал невысокий парнишка с косой черной челкой, спадающей на глаза.

— Хотите поужинать? — осведомился он.

— Непременно, — Герт потрепал его по плечу, — устроимся вон в том уютном уголке. И скажи брату, что его приятель здесь.

— Хорошо. — Парнишка кивнул и испарился.

Герт повел меня в полутемный уголок, усадил на циновку, включил маленькую лампочку, поправил скатерть.

— А ты здесь, видимо, неплохо ориентируешься. Часто заходишь?

— Бывает. — Он устроился на циновке поудобнее. — Да расслабься ты. Сейчас еду принесут. Наверное, сам Юрка и притащит.

— А откуда ты его знаешь?

— Вот журналисты, — он усмехнулся, — не обойдутся без лишних вопросов. Ладно, подруга, тебе как на духу. Мы с Юркой Ли в одном классе учились. У них семья здоровая была, детей то ли пятеро, то ли шестеро. Помню, вечно замурзанные и голодные бегали. А потом к папаше какой-то его родственник приехал и предложил открыть национальный ресторанчик. Знаешь ведь, одно время они на рынке прочно обосновались, то луком торговали, то капустой. А потом придумали свои национальные салаты пускать в продажу. Дело оказалось довольно прибыльным. Всего один шаг и оставался до того, чтобы ресторанчик открыть. Открыли. Кстати, и не один. Этот дешевый, для простых людей, а в центре есть дорогой, там только «новые русские» обретаются. Но мне здесь как-то больше нравится. Уютнее.

— Да, — я огляделась по сторонам, — в этом ты прав. А дальше что было с твоим корейским семейством?

— Дальше все очень просто. Помещение взяли в аренду, оборудовали его как следует, стали готовить. Здесь ведь все семейство сейчас и работает. Зато доход никуда из семьи не уходит, не нужно чужому человеку платить.

— И большой доход?

Ответить мой дружок не успел, потому что появился улыбающийся худой парень с большим подносом в руках.

— Сплетничаете? — спросил он, поздоровавшись.

— Было бы о чем, — отмахнулся Герт.

— Bay, какая красивая женщина! А ты сидишь, как бревно, и даже меня не представишь. Позвольте, леди, я сделаю это сам. — Болтая без умолку, он ловко расставлял на столе разнокалиберные горшочки. — Меня зовут Юрий. — В улыбке обнажились большие красноватые десны.

— Леда. — Я спокойно смотрела на шумного корейца.

— Располагайтесь, Леда, вам у нас очень понравится. А если пожелаете, то я могу составить вам компанию.

— Без тебя обойдемся, — пробурчал Герт, — но если хочешь…

— Извини, друг, но дела… Дела, они ждут, пока я приложу к ним свои руки. Но попозже я непременно подойду.

Подхватив опустевший поднос, он быстро промелькнул между столиками и исчез. Я придвинула к себе один из горшочков.

— Пахнет вкусно, — удовлетворенно заметила я.

— Подожди немножко, — Герт усмехнулся. — Оно и видно, что ты никогда не бывала в подобных заведениях. Начинать положено с другого блюда. Давай-ка сначала попробуй вот это.

Передо мной отказалась небольшая плошка с горкой риса, покрытого густым коричневым соусом. Я с сомнением посмотрела на Герта, ничего похожего на ложку или хотя бы вилку на столе не было.

— И как это есть? — Я с сомнением повертела в руках тонкие палочки. — Учти, я не умею.

— Учись. — Он ловко пододвинул к себе такую же плошку, захватил в правую руку палочки, а в левую кусок тонкой лепешки. — Когда приноровишься, очень здорово получается. — Он ловко отправил в рот порцию риса. Я честно мучилась минут пять, но потом решительно отодвинула плошку.

— Все, больше не могу, — созналась я.

— Не стоило и напрягаться, — Герт уже расправился с рисом и подвинул к себе следующий горшочек.

— Попробуй кимчи, — посоветовал он, — или кальби. Да нет, там соус, а кимчи — это капуста. С салатом ты вполне справишься. А в горшочке тушеное мясо, специально запеченные кусочки говядины.

Я медленно ковырялась в горшочке, когда появился наш новый знакомый. Шумный приятель Герта притащил пузатый графинчик с мутноватой коричневой жидкостью и вожделенные столовые приборы.

— Я знал, что вам будет трудновато, — заявил он, улыбаясь, — но теперь все пойдет на лад. Давайте за знакомство, — и, не спрашивая нашего согласия, принялся разливать напиток в маленькие стаканы.

— Все такой же неугомонный, — вставил Герт.

Я с удивлением посмотрела на него. Если уж мой друг кого-то называет неугомонным… А скорый на движения и слова кореец между тем уже успел задать мне кучу вопросов, выяснив чуть ли не всю мою биографию с детсадовского возраста.

— За наше знакомство! — провозгласил Юрий, и я попробовала коричневый напиток. Лучше бы я сразу хлебнула расплавленного свинца, потому что жидкость была жуткой термоядерной штукой и, вероятнее всего, с примесью радиоактивных отходов. Закашлявшись, я отставила стакан и мучительно соображала, есть ли поблизости дамская комната. А заботливый кореец уже протягивал мне стакан с водой, уговаривая запить. Запить! Такое можно запить только целым океаном воды. Никак не меньше!

— Что это? — с трудом прохрипела я.

— Ха! Это же обыкновенная водка. — Хозяин расплылся в улыбке.

— Ну да, — не поверила я. — Что мне, водку пробовать не приходилось? Только тогда была именно водка, а не какая-то горючая смесь.

— Это действительно водка, Леда, — Ли продолжал безмятежно улыбаться, — сделанная из риса. Но только клиентам она казалась слабоватой, поэтому в нее стали добавлять различные специи. Теперь получается то, что надо. Наше личное изобретение.

— Понятно. — Я отхлебнула еще немного воды. — Я уж как-нибудь без водки и специй обойдусь, а то что-то не идет.

— Это с непривычки. — Кореец быстро поднялся. — Я вам сейчас другую принесу. Не думайте, эта вам понравится.

— А ты чего молчишь, словно язык проглотил, — набросилась я на Герта, — то трещишь как сорока, то слова из тебя не вытянешь.

— Ладно тебе, — он миролюбиво ухмыльнулся, — все собирался сюда зайти, да случай не представлялся. А здесь ведь совсем неплохо, правда?

— Просто отлично, — я огляделась по сторонам, — все на месте: и расписные ширмы, и плетеные циновки, даже картины на стенах не иначе в корейском духе.

— Можешь не сомневаться, — заверил меня Герт. — Я точно не помню, а Юрка придет, спроси у него.

Проворный кореец не замедлил появиться с новым графинчиком. То, что он принес, понравилось мне гораздо больше. Действительно, водка, хотя с каким-то тонким, еле уловимым ароматом.

— Сюда добавили немного липового цвета, — пояснил он, — и совсем чуточку шафрана. Нравится?

Я молча кивнула. А Герт между тем продолжал играть в молчанку и наслаждаться корейской едой, которая действительно оказалась весьма специфичной на вкус из-за обилия добавленных специй и пряностей. Но я могла ручаться головой, что теперь не перепутала бы корейскую кухню ни с какой другой.

— Скажите, Юра, — обратилась я к нашему хозяину, когда он ненадолго умолк, — что это за картины?

— О, — кореец закатил глаза, — сразу видно культурного и образованного человека. Интеллигенты, которые здесь бывают, всегда смотрят на них. Вы знаете, ведь это копии очень известных картин. В Корее, конечно, — добавил он. — Я когда смотрю на эти картины, всегда чувствую волнение, тоску какую-то, что ли.

— А кто все это нарисовал? — Я смотрела на корейца. — Неужели и это вы сделали сами?

— Нет, — он засмеялся, затряс головой, — какой-то художник предложил их отцу, но просил не называть его имени. Не один человек, кстати, пытался это узнать, но отец у меня, как старый вяз, никогда не станет зря болтать, не то что я…

— А это случаем был не художник Ка… — Я поперхнулась, потому что перехватила выразительный взгляд Герта. — Нет, — добавила я поспешно, — просто показалось.

— А что… — начал было Ли, но из-за ширмы строгий голос проговорил:

— Не инде [24]

— Простите, — кореец поспешно поднялся, — меня зовут.

— Кам она ра [25], — поторопил голос.

Ли опять рассыпался в извинениях и исчез. Мы просидели еще около часа, слушая музыку и рассматривая картины. Мне стало нравиться в этом ресторанчике, свет маленьких фонариков был таким уютным. Разговаривали мы мало. Я замечталась, глядя на расписные ширмы.

— Может, пойдем, Леда, — раздался голос Герта, — а то ты прямо здесь уснешь.

Я согласно кивнула. Мы выбрались в ночную темень, и я с удовольствием глотнула сырого воздуха.

— Давай-ка лучше прогуляемся, — сказал Герт, обнимая меня за талию, — а то ты на ногах еле стоишь.

— А сам-то. — Я засмеялась. — Только учти, я ведь домой на своих двоих только к утру доберусь.

— А зачем тебе домой? — Герт заслонил меня от резкого порыва ветра. — Тут всего три квартала пройти, и будет моя квартира. Посмотришь заодно на мое холостяцкое логово.

— Не знаю. — Я развеселилась, и мне было все равно, куда идти. — Если ты так хочешь, то можем пойти и к тебе. В твое холостяцкое логово, в котором на полу валяются окурки, пачки презервативов, медиаторы, обрывки струн и порножурналы в туалете. Ладно, что я, в первый раз это все увижу, что ли? Пойдем.

— Надеюсь, что ты не пожалеешь. — Он покрепче обнял меня за плечи и увлек в темноту.

Глава 13

— Сейчас откроем дверь и будем дома, — дурашливо пропел Герт, шаря по карманам в поисках ключей. — Черт, куда они подевались?

— Может, ты их потерял? — предположила я, разглядывая рожи фантастических монстров, которыми были расписаны все стены.

Жуткие оскаленные хари перемежались с названиями различных питерских команд, а также нетрезвыми надписями. Фанаты изливались в не совсем цензурной любви к «Серебряному веку» вообще и Герту в частности. Впрочем, всенародная любовь всегда проявляла себя в сопричастности с жизнью кумиров. Исписанные лестничные площадки и даже фасады целых домов — лучшее тому подтверждение. Хорошо еще, что фанатки не караулят подзадержавшегося рок-музыканта.

— Ты, наверное, свои ключи где-нибудь посеял. — Я прислонилась к лилово-красной физиономии монстра с устрашающе выпученными глазами.

— Скажешь тоже, — с удвоенной энергией Герт принялся рыться в карманах, попутно перекладывая из одного в другой разные мелкие вещицы. — Это не то, это тоже, а это откуда взялось? — помогал он сам себе комментариями. — Куда же я их засунул?

— А если не найдешь, что будем делать? — мне до жути надоело торчать под дверью, разглядывая народное творчество, ужасно хотелось сесть, а еще больше лечь.

— Сейчас, сейчас, — бормотал Герт, — да вот же они.

Связка ключей наконец-то появилась из бездонного, судя по всему, кармана. На то, чтобы открыть дверь, ушло всего каких-то пять секунд, после чего он с триуфмом распахнул ее.

— Прошу, сеньорина, мадемуазель, фрейлейн, мисс… Почтите своим визитом мое скромное бунгало.

— И ты всех своих баб зовешь сюда? — Я зашла в коридор. — А мне показалось, что хватит и меня одной.

— Хватит, моя дорогая, теперь ты у меня одна и на всю жизнь.

Еще минут десять Герт мял, тискал и чмокал меня в темном коридоре, но наконец-то отпустил и повел в комнату.

— Может, все-таки включишь свет? — Я шла осторожно, стараясь в темноте не наткнуться на что-нибудь.

— Зачем? — Герт хохотнул. — Я же у себя дома, могу пройти хоть с закрытыми глазами.

Но в ту же секунду на что-то налетел, выпустил мою руку, заматерился. Я старалась не попасть под его размахивающие во все стороны конечности.

— Ладно, Герт, — я примирительно вздохнула, — в другой раз проведешь меня с закрытыми глазами, а сейчас давай-ка врубим освещение.

Герт скрипнул зубами, но все же щелкнул выключателем.

Я огляделась. Никогда раньше мне не приходилось бывать у него дома. Когда он был женат, мы встречались где-нибудь на стороне, а когда наконец-то сбросил с себя узы Гименея, наши пути как-то не пересекались.

Трехкомнатная квартира в старом доме досталась Герту от деда. Мне приходилось бывать в таких. Невероятно высокие потолки, широкие подоконники под узкими, как бойницы, окнами с немыслимо маленькими форточками. Смежный санузел, занимающий не самое маленькое пространство.

Комната, в которой я оказалась, представляла собой зал. Вполне современный, с самой обычной светлого дерева стенкой, заставленной пыльными вазами, с мягкой мебелью, образующей в углу привычный уголок, журнальным столиком под торшером и старым пианино. Надо добавить к этому пузатый комод с одной треснувшей дверцей, огромный палас в абстрактных узорах, застилающий весь пол комнаты, и пучеглазые, с вывернутыми губами африканские маски на стенах. Пыльный кактус на подоконнике не подавал признаков жизни, а каким-то чудом попавший сюда бальзамин изрядно пожелтел и поник, но все же тянулся к свету.

Несомненно, так все было и при Ленке, чувствовалась во всем убранстве заботливая женская рука и неумолимая женская логика, которая все вещи подчиняет своему порядку.

Герт, оставив меня любоваться комнатой, скрылся где-то в недрах квартиры. Пожав плечами, я отправилась дальше. Открыв дверь, осторожно заглянула. Здесь, вероятнее всего, была комната Ксюхи. Стены оклеены веселенькими обоями в желтые цветочки, а сваленные в беспорядке инструменты, стеллажи с разными музыкальными примочками, грудой лежащие в углу картонные коробки говорили о том, что хозяин решил переделать освобожденную детскую в свою music-студию.

Герт вовсю гремел на кухне тарелками и чашками, и я не торопилась составить ему компанию. Так, если в двух комнатах я уже побывала, то это, без всякого сомнения, спальня, в которой Герт провел немало времени со своей законной супругой, когда не отпивался по чужим постелям. Куда-куда, а уж сюда-то мне непременно захотелось заглянуть.

Понятно. Ленка, покидая Герта, видимо, решила не брать с собой ни единого предмета, за исключением своих и Ксюхиных вещей. Массивная двуспальная кровать по-прежнему занимала добрую часть комнаты. Одежный шкаф надежно прикрывал собою угол. На подоконнике пристроился маленький телевизор «Sony», а на письменном столе грудой лежало всякое барахло.

Зато стены!.. Стены смело могли считаться шедевром кипучей деятельности неуемного рокера. Одна с пола до потолка была оклеена плакатами «Серебряного века» в разные годы творчества, другая представляла собой калейдоскоп фотографий отдельных личностей, вырезок и плакатов других групп. Вот в этом-то как раз можно было и не сомневаться. Герт весьма спокойно относился к творчеству своих собратьев по микрофону и гитаре, а некоторых даже уважал.

Я неторопливо провела пальцем по снимку любимца публики конца восьмидесятых, солиста группы «Кино», щелкнула по носу улыбающегося Доктора Кинчева, усмехнулась, вспомнив длинные волосы БГ, которые в подражание ему носили в конце восьмидесятых многие студенты, балдевшие от «Аквариума». А вот и «Странные игры», еще в полном составе. И «Зоопарк» тоже. Я грустно улыбнулась Майку, еще молодому, с задорной пышной шевелюрой. Вздохнула, глядя на тревожную улыбку синеглазого рокера, такого молодого, такого талантливого и так рано от нас ушедшего. Вспомнилась потрясающе холодная зима двенадцать лет назад, когда мороз ломил за тридцать, а моя подруга Анька, охрипшая от слез, принесла страшное известие. Не верилось. Хотелось уснуть и проснуться в прежнем мире. Но ничего не изменилось ни после той длинной страшной ночи, ни потом. Говорят, что время лечит любые раны. Многие ушли, а мы потихоньку продолжаем жить. Да, Герт продолжал смотреть все эти годы на фотографии своих приятелей, живых и ушедших. Наверное, в этих знакомых лицах что-то есть, если он до сих пор не может с ними расстаться.

— Вот ты где, — Герт появился в дверях спальни с двумя высокими бокалами в руках. — Любуешься?

— Ага, — я кивнула. — Не надоело каждый день на них смотреть?

— Нет. — Он протянул мне бокал. — Иногда, конечно, так противно бывает, на свою рожу в зеркале глядеть неохота, а посмотришь на них и… принимаешь правильное решение.

— Да ну? — не поверила я. — Нет, пить не хочу. Я и так сегодня достаточно приняла, это будет уже слишком.

— Сначала попробуй, — настаивал Герт, — коктейль моего собственного приготовления.

— После коктейля мне точно станет плохо.

— Не станет. Да ты только попробуй.

— Ладно, — мне надоело спорить, — моя смерть будет на твоей совести. — Я немного отхлебнула. — Не знаю, чего ты туда добавил, но вкус какой-то странный.

— Все так говорят, — Герт засмеялся, — но потом просят соорудить еще. Можешь даже не спрашивать, что там такое есть, все равно не скажу — секрет фирмы.

— Не больно-то и знать хотелось, — я пожала плечами и отхлебнула еще немного. — А говорят, что на лица погибших смотреть вредно. У этих фотографий плохая энергетика. Лучше всего вешать на стену какую-нибудь картину со спокойным содержанием.

— Да, подруга, — Герт приблизился вплотную, — похоже, что тебе действительно не следует больше пить. Все, хватит. Официант, этому столику больше не наливать! И потом, какой дурак сказал тебе про плохую энергетику? На хороших людей никогда смотреть не вредно. Неважно, живые они или уже умерли. А у меня тут плохих нет, сама знаешь. — Он слегка тронул колокольчики, висевшие на длинной тесьме. — Вот, до сих пор висят и будут висеть, пока я жив. Хороших людей забывать не стоит, а то и тебя забудут.

— Герт, не кипятись, — я поставила бокал на столик и обняла друга, — просто ляпнула, не подумав.

— Ладно, — он махнул рукой, — всем давно известно, что журналисты — люди совершенно бесцеремонные. А насчет картин… Пойдем покажу тебе кое-что, — он пристроил свой бокал рядом с моим и тоже обнял меня за талию. — Вперед, красивая.

Мы снова оказались в комнате Ксюхи, но если я ограничилась беглым осмотром, не желая ломать ноги, перелезая через груды разного хлама, сваленного на полу, то Герта это не остановило.

— Беспорядочек, — он покрутил головой, — но ничего, прорвемся. — Ногами он отшвыривал разный мусор, расчищая для меня дорогу.

— Слушай, Герт, — все внимание я сосредоточила на том, чтобы куда-нибудь не наступить, — ты здесь хоть изредка убираешься?

— Здесь нет, — он качнул головой, — да и зачем? Я эту комнату хотел приспособить под инструменты. Не стану же я с тряпкой каждый день лазить под ними.

— Знаешь, — я остановилась, — каждый день это было бы слишком, не спорю, но хотя бы раз в месяц или в год…

— Ну, ты даешь! — Он расхохотался. — Если я начну здесь убираться, то как раз целый год и уйдет. Так что, пусть все лежит, как лежит.

— Нет уж, — теперь возмутилась я, — если ты сподобился меня сюда привести, то я помогу тебе навести порядок. Не скажу, что жить не могу без половой тряпки и веника, но этот хлев бьет все рекорды. Так что, — добавила я, — хочешь не хочешь, милый, а завтра тебе придется этим заняться.

— Здорово, Леда, — он посмотрел на меня. — Сначала приведем здесь все в порядок, а потом ты переедешь ко мне жить. Как ты на это смотришь?

— Как человек, стоящий среди огромных куч мусора, — ответила я первое, что пришло в голову. — А может, не стоит так торопиться. Давай повстречаемся немного, узнаем друг друга…

— Не иначе с ума сошла, — Герт сочувственно приложил руку к моему лбу. — Да ведь мы с тобой знакомы двадцать лет, ты меня знаешь как облупленного. Все, бросай свои дамские отговорки, уберем здесь все, и переедешь. Мало, видите ли, она меня знает! Ничего, успеешь еще получше узнать.

— Подожди, Герт, — я прервала его возмущенную тираду, — я не в том смысле, что мы мало знаем друг друга, а в том, что мы взрослые люди и у каждого из нас есть какие-то свои привычки, пристрастия… А тут постоянно жить с другим человеком… Сам же говорил про ошибки и конфликты.

— Но кто-то меня быстро поставил на место, — напомнил Герт, — так что давай подумай немного, а потом все же решай, а то мы так с тобой до шестидесяти лет не поженимся. А в шестьдесят кому мы такие старые развалины будем нужны?

Вот и поговори серьезно с этим шутом гороховым. Я замолчала и попыталась продвинуться еще немного вперед. Герт, видимо, тоже вспомнил, зачем мы сюда забрались, решительно отшвырнул коробку из-под «Унитрона», сдвинул в сторону какую-то подставку, собрал в узел тряпье, видимо, вышедший из употребления сценический прикид, и добрался наконец-то до стены.

Картина. В столь плачевном состоянии мне картины видеть еще не приходилось. Слой пыли на полотне смело мог соперничать по толщине с гамбургером, продаваемым в «Макдоналдсе». Герта такое явное пренебрежение к произведению искусства, видимо, тоже смутило, потому что, бросив мне: «Подожди», он вернулся к куче тряпья и ожесточенно принялся там рыться. Вернулся он через пару минут с какой-то длинной тряпкой, судя по всему, когда-то ярко-оранжевой, но теперь весьма блеклой и невзрачной.

— Сейчас, сейчас, — бормотал мой дружок, пытаясь освободить картину от пыльного гнета, — сейчас мы все приведем в божеский вид.

Прессованные пласты пыли отваливались и шлепались вниз, и на восстановительные работы ему потребовалось не меньше десяти минут, пока стал проглядывать какой-никакой рисунок. А Герт уже вошел в раж и оттирал картину с остервенением.

— Готово. — Он отошел в сторонку, любуясь делом рук своих. — Что скажешь?

Я молчала. Под невысоким деревянным шатром стояла высокая белая ваза. Она словно была пронизана лучами солнца, такими тонкими и хрупкими казались ее стенки. Ни один посторонний цвет не посягнул на эту безупречную белизну, и все вокруг будто озарялось ею. Две тонкие, чуть изогнутые ветви бамбука слегка шевелил ветер и мягким золотисто-коричневым отблеском наполнялся деревянный шатер. Одна веточка немного выше другой, ее листья длинные и узкие. Но у той, что поменьше, пара светло-зеленых побегов.

Как просто, но вместе с тем как изящно и тонко. Каждая линия на своем месте, ничего лишнего, ничего, что нарушало бы гармонию.

— Ну как? — Герт посмотрел на меня. — Смог я тебя удивить?

— Еще бы! — Я наконец-то оторвалась от картины. — Откуда у тебя такое чудо?

— Почти стихами заговорила. — Герт усмехнулся. — Подарили. Причем тот же самый человек, что и тебе недавно сделал подарок.

— Карчинский? Так это он написал эту картину?

— Конечно, — Герт беспечно махнул рукой. — Называется «Ветви бамбука в нефритовой вазе». Когда-то такую же написал Аю Гун, а он только сделал с нее копию. Кстати, у меня и еще кое-что есть.

С трудом продравшись сквозь завалы, он принялся освобождать от пыли и другие полотна. Я увидела «Восход солнца над старой пагодой», «Отдых на цветущем лугу во время путешествия», «Беседку лунного старца возле озера, заросшего лотосами». Да, если Герт захотел меня поразить, то ему это вполне удалось.

— Как они оказались у тебя? — Я все еще не могла успокоиться.

— Да очень просто. — Герт после проведенных работ стал похож на пыльную ветошь. — Я же говорил, что знаю Карчинского очень давно. А он часто дарит свои работы друзьям и знакомым. Не всем, конечно, — добавил он, — но, знаешь, он не слишком жалеет, когда отдает кому-то картину. У него есть убеждение, что никогда не нужно жалеть о сделанном подарке, поэтому и дарит картины без сожаления.

— Даже если они стоят немыслимых денег? — не удержалась я.

— Это теперь они стоят немыслимых денег. Раньше, разумеется, столько бы за них не дали. Но он ведь и продает картины. Так что на жизнь ему всегда хватит.

Я вспомнила брошюрку и кивнула. Что-то дарит, что-то продает. Возможно, что он действительно придерживается такого убеждения. Художники вообще суеверны. И чтобы не потерять свой талант, Карчинский дарит картины разным людям. Но и продает… Эта мысль не давала мне покоя. А вот вазу отказался продать, и никакие убеждения тут не помогли.

— Подожди, — дернулся Герт, — я тебе сейчас еще кое-что покажу.

Он ломанулся сквозь завал, пытаясь пробиться к стене, и по дороге чуть не снес плечом полочку. Полочка сотряслась, что-то на ней дернулось, что-то скрипнуло, что-то посыпалось. Тряпка, на которой тоже был неслабый слой пыли, рухнула вниз, и я чуть не села на пол прямо на груду инструментального хлама.

Ваза мэбен предстала передо мной во всей своей красе. То же массивное тулово, те же изящные линии узкого горлышка.

Только немного другая расцветка, но она безоглядно манила к себе, так и хотелось потрогать все эти трещинки, провести пальцем по острым зазубринкам.

— Герт, — позвала я полузадушенным голосом. — Герт, смотри.

— Что смотреть? — Он с досадой потирал ушибленное плечо. — Давно собирался это снять, но руки все не доходили. И куда же я это дел? — Он растерянно оглянулся.

— Герт, — голос возвращался ко мне, — посмотри! Это же ваза мэбен.

— Ага, — Герт кивнул, едва взглянув на полку. — Да, кажется, она именно так называется.

— Герт! — Я не могла успокоиться. — Эту вазу тебе тоже подарил Карчинский?

— Конечно, — он отмахнулся от меня как от досадливой мухи. — А кто еще у нас в городе лепит такие безделушки?

— Тебе, значит, подарил…

— Перестань, Леда! — рявкнул Герт. — Не заводись по новой! Я же тебе уже объяснил, что у художников свои причуды. Захотел — подарил, захотел — послал. И давай больше не будем говорить об этом. А то все эти разговоры меня уже до печенок достали!

Я замолчала, обиженная этой внезапной вспышкой гнева. Герт, видимо, тоже понял, что перегнул палку. Он пробрался ко мне, обнял и потерся носом о щеку,

— Прости меня, дурака, малышка. Понимаешь, сорвался. Но ты же не станешь на меня дуться? Нет, скажи. Все, давай с тобой договоримся не вспоминать больше ни о Карчинском, ни о его дурацких вазах. Договорились? А если такая блажь придет тебе в голову, то позвони ему и сама спроси. Хорошо?

— Хорошо, — я кивнула.

Герт воспользовался этим и потащил меня из комнаты, пока я не передумала.

Ужин прошел очень мило. Герт зажег свечи, разлил белое вино и принес гитару. Старые знакомые баллады как нельзя лучше соответствовали моему настроению.

А ночью, прислушиваясь к его похрапыванию, я никак не могла уснуть и все раздумывала над происшедшим. Может, он и прав, но, может быть, все не так просто. Разговор с Карчинским мне необходим. И завтра, отложив все дела, я навещу его.

Утвердившись в этой мысли, а также поняв, что все равно уснуть не удастся, я тихонько встала и на цыпочках пошла к двери., Посижу на кухне, покурю немножко. Сигареты куда-то завалились, и мне пришлось вытряхнуть из сумочки чуть ли не все содержимое. Больше всего меня раздражал разный бумажный хлам, который для меня насобирали коллеги. Так. А я ведь хотела просмотреть несколько статеек. Что-то там интересное было про Диану.

Сигареты мне найти все же удалось. Закурив, я разложила перед собой четыре мятых листочка.

Первая заметка называлась «Порнодива выходит на тропу войны»:

«Известная калининградская стриптизерша Дина позавчера вечером не поделила что-то со своим менеджером и нанесла ему удар бутылкой по голове. В результате он попал в больницу, а распоясавшуюся стриптизершу успокоили сотрудники правоохранительных органов. Но менеджер приложил все усилия, чтобы замять скандал, и Дину освободили. Всем любителям подобных развлечений следует остерегаться, чтобы не получить травму от не в меру горячей стриптизерши».

Вот оно что. Диана была когда-то Диной (впрочем, об этом она и сама мне говорила) и работала в Калининграде в каком-то стриптиз-клубе. Затем, видимо, решила поменять профиль и перейти в модельный бизнес. Ну, ничего особенного в этом нет. Нередко стриптизерши бросают свое занятие и выходят на подиум. Тут как раз удивляться не приходится.

Вторая имела название «Опасные гастроли». Здесь уже фигурировала Диана.

«Наш город, — рапортовал репортер желтой газетенки, — посетил известный германский промышленник Клаус фон Глошенберг, который обсуждал возможные проекты с мэром города. Культурная программа немца не очень впечатлила, и он познакомился в ресторане с известной моделью Дианой. Знакомство они продолжили в номере Глошенберга, а наутро он заявил, что модель украла у него несколько дорогих вещиц. Вызванные охранники гостиницы провели обыск в номере, а также обыскали модель. Пропавшие вещи не обнаружены. По словам немца, из номера ночью никто не выходил. Сотрудники гостиницы посоветовали Клаусу фон Глошенбергу поаккуратнее обходиться со своими вещами, а также воздерживаться от сомнительных знакомств. Модель комментировать происшедшее отказалась».

Я пока тоже воздержалась от каких бы то ни было комментариев и приступила к чтению следующей статьи. Коротенькая заметка о дорожно-транспортном происшествии. Диана за рулем машины сбила человека. У нее в крови был обнаружен наркотик. Диана заявила, что пострадавшего она лично отвезет в больницу и оплатит все расходы на лечение. Пострадавший заявил, что претензий к модели не имеет, дело возбуждать не стали.

Так. Мы имеем целый комплект правонарушений. Впрочем, столь скандальную биографию, а бывает еще и похлеще, имеют сейчас многие, связанные с шоу-бизнесом. Модели тоже паиньками никогда не были.

Осталась последняя статья, да еще и с названием «Последняя вечеринка».

Все очень просто. Некоторые деятели шоу-бизнеса собрались отметить какое-то торжество. Присутствовали и несколько моделей, которым уделялось повышенное внимание. Довольно известный продюсер довольно известной молодой и заводной команды попытался чего-то добиться от Дианы, но она ему отказала. Причем сделала это довольно грубо, на глазах у всех. Рассерженный продюсер скрылся в одной из комнат, заявив, что хочет отдохнуть. Комната Дианы находилась рядом, и она, по ее словам, решила с ним помириться. Примирение состоялось, и Диана отправилась в ванную, а довольный продюсер остался в комнате. Через некоторое время раздались крики. Вбежавшие в комнату увидели продюсера, скорчившегося на полу всего в крови. Шесть колотых ран, одна из которых оказалась смертельной. Он скончался в больнице, не приходя в себя. Следователь сразу вцепился в Диану, но она опровергла все подозрения. Комната не запиралась, и в ее отсутствие туда мог войти кто угодно. Для Дианы все закончилось бы весьма плачевно, но нашли орудие преступления, на котором обнаружили отпечатки пальцев настоящего убийцы. Продюсера убил скрывавшийся недалеко от дачи дважды судимый уголовник, который в данное время находился в бегах. Преступник был пойман и отправлен в места лишения свободы. Но многие из присутствующих на вечеринке все же считали, что Диана к убийству причастна.

Так. Чем дальше, тем интереснее. Считают, что причастна, хотя следствие установило совсем противоположное. Может, именно это убийство имел в виду Герт, когда вспоминал что-то о Диане? Ладно. Решено, что со всем этим мусором я ознакомилась для общего развития. Теперь надо засунуть его куда подальше и не забивать больше Дианой голову. А вот напрямую мне нужно заняться именно Карчинским. С этой благой мыслью я и отправилась спать.

Глава 14

На этот раз я решила обойтись без телефона. Мне необходимо было встретиться с художником и поговорить напрямую. Ваза упорно не давала мне покоя, хотя Герт неоднократно советовал не лезть, и сам художник достаточно резко высказывался по этому поводу.

И если уж на то пошло, то пускай он сам даст мне объяснения. Я ведь собственными глазами видела вазу мэбен в квартире Герта, а банкиру и его модели он отказался продать такую же. Блажь, видите ли, на него накатила! Вот только с чего это?

По телефону, что дал мне Карчинский, удалось выяснить адрес его мастерской. Н-да… Тащиться придется почти через весь город, но тут уж ничего не поделаешь. И, быстренько собравшись, я решила отправиться туда с утра пораньше. Если начну откладывать, то могу и до вечера не добраться.

Утренние вояжи весьма бодрят, особенно, если приходится держаться в плотном потоке машин, когда толпы спешащих на работу и учебу пешеходов так и норовят, невзирая на красный подмаргивающий глаз светофора, ринуться под колеса машины. Я руку себе отбила, нажимая на клаксон, вспомнила почти весь матерный лексикон Семена Гузько, сдобренный моими слабыми познаниями, помянула и всех святых, и черта со всеми его родственниками вплоть до десятого колена, но все-таки смогла, хотя и с большим трудом, выбраться на проспект Мира и вздохнуть с облегчением. Теперь до мастерской Карчинского осталось совсем немного.

Нужно только свернуть у шикарного, недавно отгроханного универмага «Пегас» с крылатой бронзовой лошадью в натуральную величину над центральным входом. На открытие «Пегаса» несколько месяцев назад съехался весь питерский бомонд.

Но роскошный универмаг меня не интересует, осталось свернуть только в этот проулочек, а там уже и мастерская Карчинского. Припарковавшись, я медленно пошла вдоль двухэтажек, отыскивая нужный номер. Это здесь. Но я в растерянности остановилась. Закопченная стена, треснувшие стекла на втором этаже. Все правильно, мне сюда, но здесь, похоже, ночью был пожар.

Я остановилась возле двух судачивших женщин. Одна оживленно доказывала что-то другой. Я прислушалась. Женщины покосились на меня, но разговор не прервали.

— Вот я и говорю, — доказывала невысокая, остроносенькая, в желтом шерстяном платке и телогрейке, — аккурат в четыре часа все заполыхало. Я еще не спала, потому что мой змей только в три заявился, алкаш проклятый. И пока я с ним проваландалась, да пока все убрала, что он нагадил, да пока простирнула кой-чего, час и пробежал. Только я спать собралась, к окну уже подошла занавески закрыть, смотрю, в соседнем доме горит вроде. Я подхватилась и к соседке. Пока разбудила их, пока объяснила, пока машина приехала, а тут уже полыхает. Насилу погасили.

— И многие пострадали? — спросила ее тучная собеседница в сиреневом длинном плаще.

— Да пострадавший-то всего один, — продолжала шустрая остроносая бабенка, — художник какой-то или скульптор. У него туточки мастерская, так вот там все и погорело.

— Надо же! И чего теперь будет-то? — Обе женщины посмотрели на пострадавший дом.

— А не знаю, чего будет. Милиция приезжала, всех спрашивали, не видел ли кто чего подозрительного? Не приходил ли кто незнакомый? — Она повернулась и подозрительно посмотрела на меня:

— А вы, женщина, кого ищете?

— А меня на место происшествия направили, — соврала я. — Я журналистка газеты «Вечерние новости». К нам поступил сигнал, и мы обязаны отреагировать на происшедшее.

— Писать, что ли, про нас станете? — остроносая подалась ко мне. — Знаем мы вас, писак.

— Наша газета всегда давала только правдивую информацию, — спокойно ответила я. — Это. милиция всегда правду от простого народа скрывает, а мы, наоборот, только факты представляем.

— Факты. — Женщина поправила платок. — У меня этих фактов целая куча. А записывать будете?

— А как же. — Привычным движением я извлекла потрепанный блокнотик и авторучку. — Прежде всего представьтесь. Назовите фамилию, имя, отчество, — изложила я строгим сухим тоном.

— Мое фамилие будет…

Через полчаса, выслушав рассказ дворничихи Семеновны, я наконец-то смогла приблизиться к мастерской Карчинского.

— Нужно поближе осмотреть место происшествия, — объяснила я бабам, — деваться некуда, задание есть задание.

— Оно, конечно, — согласились сердобольные женщины, — когда посылают, то хочешь не хочешь, а идти надо.

Ничего не ответив на столь двусмысленное заявление, я прямиком направилась к обгоревшему зданию. Запах гари еще весьма ощущался. Пожалуй, даже без света или с закрытыми глазами я правильно вышла бы к мастерской Карчинского.

А вот и он сам. Минувшая ночь не прошла для него даром. Под глазами набухшие мешки, резко прорезались носогубные складки. Весь какой-то помятый, небритый, он тем не менее о чем-то властно распоряжался по телефону. И куда только девалась бархатистость его голоса? Сплошной звенящий металл.

Я решила не вмешиваться и постоять в сторонке, чтобы не мешать хмурым помощникам разбирать и упаковывать картины и керамику. Но, глядя на закопченные стены, по которым хорошо погуляло пламя, на разор, что произошел в мастерской, подумала, что здесь, вероятно, мало что уцелело.

— Почему в мастерской посторонние? — Карчинский наконец-то оторвался от телефона. — Костя, разберись.

Ко мне двинулся здоровенный парень, но я ловко уклонилась от него и быстро подбежала к художнику.

— Здравствуйте, Владимир Иванович, — затараторила я, — ой, Владимир Иванович, у вас пожар произошел! Как же все это случилось? Вы имеете какую-нибудь информацию о случившемся? У вас есть предположения на этот счет?

Карчинский недовольно посмотрел на меня, но потом все же какая-то мысль пришла ему в голову, и он решительно отстранил подошедшего громилу.

— Все в порядке, Костя. Пойдемте, Леда, мне нужно с вами серьезно поговорить.

Я тут же оставила свой скороговорочно-репортерский тон и последовала за ним. Выяснилось, что мастерская художника находится в том же доме, что и его квартира. В свое время он просто выкупил все четыре квартиры на втором этаже. Сломав в двух соседних перегородки, сделал одну большую и разместил там свою мастерскую. С другими двумя квартирами на площадке поступил точно так же и оборудовал новообретенную площадь по стандартам евродизайна. Не скажу, что слишком оригинально по нашим временам, напротив, так поступают очень и очень многие.

В квартире художника явно царствовал модерн. Изогнутые линии, скользящие панели, подсветка причудливо искажали пространство. Обилие пластика, стекла и кожи, а также непременные цветовые сочетания с явным преобладанием черного и белого. Просто, строго, со вкусом. Что еще можно сказать? Ничего лишнего, ничего такого, что напоминало бы обычную квартиру или богемное логово художника. Нет, это скорее крутая хата «нового русского». Именно так их представляет обыватель, именно так их стараются представить этому самому обывателю наши доморощенные режиссеры.

Художник махнул рукой в сторону дивана; устраивайтесь, мол, а сам быстро прошел к бару и зазвенел бутылками.

— «Rosen Lu» подойдет? — спросил он меня, не поворачивая головы.

Я кивнула, а затем добавила:

— На ваше усмотрение.

— Хорошо. — Карчинский захватил бутылку, взял два высоких фужера и приблизился ко мне.

Со столика в дальнем углу комнаты он принес вазу с фруктами. Я вытаращила глаза, но постаралась скрыть свое удивление. Я заметила вазу, когда мы вошли в комнату, но готова была — поклясться, что в ней муляжи, настолько крупными и ярко-красными были яблоки, идеально ровными, золотистого оттенка, груши, огромные оранжевые апельсины и сверху красивая веточка белесовато-сизого винограда. Нарочно, что ли, для художника подобрали столь идеальные экземпляры, да еще такой формы?

— Угощайтесь, — проронил он, разливая вино.

— А они настоящие? — я все же не могла удержаться от иронии.

— Вне всякого сомнения. — Карчинский усмехнулся:

— Попробуйте.

Я робко оторвала виноградинку и сунула себе в рот. Удивительный, какой-то медовый привкус. И сладость тоже необыкновенная. А художник уже улыбался и протягивал мне фужер.

— Давайте выпьем, Леда, — говорил он своим привычным бархатистым голосом, — за то, чтобы нас миновали любые несчастья.

Я согласно кивнула и попробовала вино. Такое же отменное, с тонким, едва заметным ароматом только что распустившихся роз. И едва ощутимый привкус какой-то чуть сладковатой травы, который придавал напитку особую пикантность.

— Нравится? — спросил художник, а в глазах его уже замерцали знакомые огоньки вожделения.

— Конечно. — Я набралась храбрости и выудила из вазы огромный апельсин.

Вот уж действительно природа не пожалела красок на это тропическое чудо. Мне, по крайней мере, будет чем заняться, чтобы отвлечься от взглядов художника. А он между тем уже достал откуда-то маленький изящный ножичек и фарфоровое блюдце.

— Хотите, помогу? — вкрадчиво предложил он.

— У меня с детства страсть чистить апельсины, — я попыталась соблазнительно улыбнуться, — даже не столько интересно есть то, что там внутри, как снимать кожуру.

— Прекрасно. — Художник выбрал яблоко и с хрустом надкусил его. — Значит, вам нравится освобождать вещи от их оболочки? Или одежды?

— Иногда одежда очень мешает, вы правы, — я хихикнула, — но, знаете, Владимир Иванович, меня как журналистку очень интересует, что здесь произошло?

— Вы же сами все видели. — Художник снова нахмурился. — Какие-то подонки устроили ночью пожар в мастерской.

— Значит, — я насторожилась, — это все было устроено? Поджог?

— Милиция считает именно так, — ответил Карчинский, потирая лоб, — да и у меня нет причины считать по-другому.

— Подождите, Владимир Иванович, — я отложила апельсин, — это ведь очень серьезное заявление. В таком случае вы должны кого-то подозревать. И по логике вещей подозрение падает только на одного человека. Банкира Ивлева. Ведь он располагает достаточными средствами, чтобы организовать подобное, а кроме того, вполне мог устроить это из-за того, что вы не захотели удовлетворить каприз его содержанки. Если называть вещи своими именами.

— Верно, верно. — Карчинский поморщился. — Но все не так просто, как представляется на первый взгляд. Я должен вам кое в чем признаться, Леда. Я ведь и не сомневаюсь, что это дело рук банкира. По сути, вроде бы я сам виноват. Согласись я тогда продать вазу, и не было бы никаких проблем. Вы ведь так думаете?

— Да, — я кивнула, — тем более что видела вашу вазу мэбен у… одного своего приятеля.

— Понятно, — художник усмехнулся, — но ничего удивительного в этом нет, я часто дарю и свои картины, и свои вазы. Хорошим людям, — добавил он, — и продаю тоже, если в этом заинтересован. Но все не так просто, Леда, — повторил он.

Шаг за шагом художник раскрыл мне причину своего нежелания продать вазу. Вот уже несколько лет он сотрудничает с культурным фондом Южной Кореи и нередко посылает туда свои работы. Там они ценятся очень высоко.

Это мне и так было известно, я прочитала об этом в брошюрке. Но вот о чем я не знала, так это о том, что некоторое время назад Карчинский по рекомендации этого самого фонда отправил несколько своих ваз мэбен в Национальный музей Кореи. Оттуда вскоре пришел ответ. Корейцы прислали благодарственное письмо, в котором восхищались умением русского мастера изготавливать корейские вазы, а также прислали ему и вазу мэбен. Настоящую вазу мэбен XVI века, которая была изготовлена известным мастером Пак Юк Чоном в деревушке Кыранда, ставшей впоследствии известной и прославленной именно из-за своих ваз мэбен.

И все дело оказалось в том, что именно эта ваза так понравилась модели. Художник отдал бы ей любую из своих собственных ваз, но с этим произведением искусства Кореи он расставаться не собирался, тем более что она должна была стать центральным экспонатом на предстоящей выставке в Москве.

— Вот такие дела, — закончил художник, — но это еще не все. Вы же видели, что произошел пожар и многие мои работы пострадали. Значит, теперь придется выставку в Москве отложить.

— Но почему вы сами не объяснили банкиру то, что сейчас объяснили мне? — Я с непониманием уставилась на Карчинского.

— А вы думаете, что у его модели от моего объяснения пропало бы всякое желание завладеть красивой игрушкой? Если вы так считаете, то совершенно не знаете людей. Нет, дорогая Леда! Мое объяснение лишь подстегнуло бы их желание. И ее и его. Это ведь не просто поделка известного художника, — он криво усмехнулся, — а действительно настоящее произведение искусства, которому несколько веков. Банкира и его сучку, напротив, это только еще больше раззадорило бы.

— Наверное, вы правы, — я вздохнула, — но теперь это произведение погибло во время пожара.

— А вот и нет! — с жаром возразил художник. — Конечно, мастерская моя пострадала очень сильно, но дело в том, что несколько картин, а также ваз украли еще до того, как начался пожар.

— Значит, та самая корейская ваза не пострадала?

— Именно. И я точно знаю, где она может находиться.

Карчинский встал и несколько раз прошелся по комнате, затем подошел к столику, налил себе вина и залпом выпил его.

— Вы могли бы помочь мне, Леда, — заговорил он, забирая мои руки в свои, — мне сейчас просто не к кому больше обратиться.

— А что мне нужно сделать? — Я попыталась мягко высвободить руки, но художник не отпускал.

— Вы можете отправиться к банкиру и сказать ему, что ваза из Кореи и она очень нужна для предстоящей московской выставки. Кроме того, я не пожалею никаких денег и готов отдать их в обмен на вазу. Модель же получит какую угодно из моих картин или ваз, но только не эту.

Я молчала, раздумывая над предложением.

— Вы сделаете это для меня, — Карчинский заглянул мне в глаза, — вы не оставите меня в беде, Леда?

— Хорошо, — я кивнула. — Конечно, я могу отправиться к банкиру. И даже сделаю это прямо сейчас.

— Чудесно! — Карчинский с чувством сжал мои руки. — Это было бы чудесно. Поезжайте, Леда. Надеюсь, что вы найдете нужные слова для этого субъекта. А я останусь здесь и с нетерпением буду ждать вашего звонка.

Карчинский засуетился. Он воспрял, как человек, который неожиданно нашел выход из тупиковой ситуации. Теперь он снова был полон энергии, снова готов был к действию. Не успела я опомниться, как он проводил меня до двери, помог спуститься по лестнице и довел до машины.

— Я буду с нетерпением ждать, Леда, — как испорченный механический болванчик, повторял он одну и ту же фразу.

Только выехав на дорогу, я смогла наконец-то привести свои мысли в порядок. Интересно, если Карчинский такой умный и такой проницательный, то почему он не послал к банкиру своих громил? Или не поехал сам. А если бы я не подвернулась ему, то как бы он тогда вышел из этого положения?

Ладно. Телохранителей своих, возможно, он не хотел посылать, потому что их могли встретить не менее крутые парни и здорово им навалять. А так приезжает женщина. Никаких подозрений это не вызовет. Карчинский не поехал сам, видимо, из-за того, что не хотел иметь дела с банкиром после памятной встречи на выставке. Кому же приятно встречаться с человеком, которого ты оскорбил. А Карчинский вел себя именно оскорбительно. А теперь он должен явиться в роли просителя. Да, весьма двусмысленная ситуация, с какой стороны на это ни смотреть. Тем более что он считает банкира напрямую причастным к пожару. Ох, как же мне хорошо жилось без всех этих дурацких разборок.

Я прекрасно знала адрес, по которому можно было найти Ивлева. Да и кто из жителей Петербурга не слышал о банке «Северная корона», который занимал высотное здание с — зеркальными окнами недалеко от Дворцовой площади. Пожалуй, что мало кто его и не видел. Поэтому я свернула недалеко от Семеновского проспекта и поспешила в центр.

Конечно, банкир был очень и очень занят, но я проявила просто чудеса настойчивости, дважды воспользовалась своим служебным удостоверением, трижды повыше подернула юбку, один раз позволила хлопнуть себя пониже спины, но все же добралась до святая святых «Северной короны», где находился Ивлев. Секретарша, способная выдержать конкуренцию с каменной бабой, каковых иногда еще находят на курганах в Задонье, встала стеной, непроходимым лесом и дремучим бором, чтобы не позволить мне посягнуть хотя бы на одну секунду драгоценного времени банкира.

Я решилась на крайние меры. Достав свой потрепанный блокнотик, я вырвала из него листок и написала всего три слова. После этого свернула записку и отдала ее этой фурии, попросив срочно передать банкиру.

Секретарша с сомнением посмотрела на меня, затем на листок, но я настойчиво кивала и даже пыталась слегка подтолкнуть ее к кабинету. Наконец она решилась и скрылась за дверью. Не прошло и полминуты, как она вылетела из кабинета с весьма растерянным выражением лица, если только каменные истуканы с полустертыми лицами могут теряться, и проговорила:

— Прошу. Господин Ивлев примет вас.

— Благодарю, — ответила я тоном светской львицы и неторопливо прошла в кабинет.

Если бы любопытство было способно разъедать предметы подобно серной кислоте, то я вся была бы в дырах, пока вошла в кабинет. Но господин Ивлев даже не удосужился встать из-за массивного стола.

— Что это значит? — спросил он, помахивая в воздухе моей запиской.

— Вы же умеете читать, — в тон ему ответила я.

— Конечно. — Банкир ехидно сощурился. — Здесь вы нацарапали: «Карчинский. Ваза мэбен». А теперь я хочу знать, в чем, собственно, дело?

— Могу объяснить в двух словах, — ответила я, устраиваясь на стуле напротив него.

В это время из смежной комнаты послышался какой-то звук, и дверь, слегка скрипнув, приоткрылась. Послышались шаги, но в кабинет никто не вошел. Банкир не обратил на это никакого внимания. Я тоже постаралась проигнорировать тот факт, что неизвестный собрался самым наглым образом слушать наш разговор, который, надо сказать, занял не больше пяти минут.

Я изложила Ивлеву причину отказа продажи вазы, сказала, что во время ночного пожара ваза пропала и Карчинский готов заплатить любые деньги, чтобы вернуть этот экземпляр для выставки. Я была весьма красноречива и убедительна. Я старалась подобрать наиболее точные фразы, чтобы не допустить никаких иных толкований.

Ивлев действительно оказался очень умным и очень хитрым.

Он не закричал сразу: «Вон!» — и не вызвал своих телохранителей, чтобы они выдворили меня. Напротив, он, усевшись поудобнее в кресле, самым наглым тоном заявил, что это все гнусные инсинуации в его адрес, к пожару он совершенно не причастен, никакой вазы у него нет, и вообще он давно забыл и про Карчинского, и про его выставку. А засим не будет ли девушка столь любезна, чтобы покинуть его кабинет, потому что она мешает ему работать.

Я попробовала подчеркнуть, что Карчинский готов отдать любые деньги за вазу, но банкир, словно не слыша меня, повторил последнюю фразу. Больше в его кабинете мне делать было нечего. Я вздохнула, встала и направилась к двери. У порога я обернулась и зачем-то спросила:

— Вы не передумаете ни при каких условиях?

— Нет, — спокойно ответил банкир. — Всего вам хорошего и не берите на себя чужие грязные поручения.

Я вышла в приемную с горящими щеками. Что ж, эту оплеуху напоследок я получила вполне заслуженно. Секретарша спокойно и насмешливо взирала на меня. Но я не обратила на нее никакого внимания, потому что, уходя из кабинета, заметила за приоткрытой дверью мелькнувшее лицо Дианы. Значит, модель все время находилась в комнате рядом и прекрасно слышала наш разговор. А банкир был совсем не против, чтобы она его слышала. Вот такие дела. А мне не нужно браться за чужие грязные поручения.

Теперь только осталось позвонить Карчинскому и передать ему результат разговора. Но я ведь спокойно могу позвонить ему из дома, теперь-то мне торопиться некуда. А он пусть подождет. И ничего с ним не сделается.

Карчинский дождался моего звонка только спустя два часа. Я быстро и сухо изложила ему результаты визита к банкиру. Меня удивило и задело, что художник отнесся к этому известию как-то удивительно спокойно. Он выслушал меня, поблагодарил за помощь, а затем вполне светским тоном пригласил навестить его как-нибудь.

Я положила трубку и задумалась. Или действительно художник настолько странный, или за этим спокойствием что-то кроется. Чтобы хоть как-то отвлечься, я решила поработать над очередной статьей и добросовестно просидела над ней до самого вечера.

Мрачные мысли как-то улетучились, и, когда заявился Герт, я вполне была готова к романтическому вечеру. Согласна была даже куда-то выбраться. Но Герт вознамерился остаться дома, и мы очень мило, по-домашнему провели его. Теперь уже я и сама начинала всерьез подумывать о семейной жизни. Есть в ней какая-то странная притягательная сила. Какая-то устойчивость и надежность. Даже с таким жутко ненадежным типом, как мой рокер.

Глава 15

На этот раз в редакции стоял не просто трам-тарарам. Скорее это было настоящее светопреставление. Еще бы! Банкир Ивлев был весьма заметной фигурой. И если уж даже центральные каналы сообщили о «самом громком за последнее время преступлении в Северной столице», то нашим «Вечерним новостям» просто сам бог велел отвести целую полосу под сенсацию. Вот и бегали теперь, сбиваясь с ног, мои коллеги.

С ментами, вне всякого сомнения, будет разговаривать Ирочка Кривцова. Почему-то именно ей работники правоохранительных органов выкладывали все подробности. Разузнавать что-то интересненькое у местного населения отправлялись неизменные Семен Гузько и Яша Лембаум. Как ни странно, но эта парочка иногда умудрялась нарыть просто сногсшибательные факты. Остальные, по мере возможности, были на подхвате.

Да-а. При таком раскладе статьи о моде отодвигались на задний план. Кому теперь интересно, с кем и за сколько спит некая модель, если тут такая сенсация… Стоп! А совсем неплохо было бы намекнуть, что Ивлев как раз спал с Дианой. Нет, не пойдет. Илюша, как всегда, упрется своими копытами и ни за что не пропустит материал.

Интересно. Если ему статьи о модели заказал сам банкир, то теперь он убит, а соответственно и все обязательства с нашего главного редактора снимаются. Может быть, теперь он разрешит снять табу с личной жизни супермодели? Должен разрешить, иначе что он за главный…

Надо же! Наша совместная с Лилькой попытка всучить Илюше неплохую сенсационную новость накрылась… медным тазом. Он опять встал горой, то есть своей грудью стал прикрывать Диану от любых грязных намеков. Что за чертовщина! Значит, заказчиком статей был совсем не банкир. Тогда и вовсе не понятно.

Мы с Лилькой выпили чуть не ведро кофе, обсуждая на все лады Диану и ее тайного воздыхателя. Немало при этом перепало и Пошехонцеву. Мы только раззадорили свой интерес, но так ни к какому вразумительному выводу не пришли. Загадка осталась. Впихнув Илье свою статью, чтобы он не говорил, что я не соблюдаю условия договора, я отправилась домой. Большинство же с нетерпением ожидало прибытия Ирочки с новостями. Мне до этих новостей дела было мало, и я решила немного развлечься, погулять, благо денек выдался на редкость погожий.

Солнышко пригревало так весело, что я решила воспользоваться этим и побродить немного по Измайловскому парку. А то налетит ветер, задует с Невы, и все, считай, что дождь и слякоть обеспечены.

Я сидела на лавочке в парке, греясь на солнышке, как кошка, которую выпустили на прогулку, и наблюдала за веселым галдежом школьников. Совсем молоденькая учительница привела их сюда и теперь наблюдала за разбежавшимися в разные стороны детьми. То один, то другой подбирал какой-нибудь листок и показывал его учительнице. Та кивала и поощрительно улыбалась. Прижимая к себе целые вороха листьев, довольные школьники потянулись к выходу. «Она привела их сюда, чтобы ребята собрали гербарий», — догадалась я. Когда-то и нас так же водили на осенние экскурсии. Сколько лет уже прошло, а методы у учителей, похоже, остались прежними.

Я посидела еще немного и в самом радужном настроении поспешила домой. Если бы я знала, кто меня ожидает, то предпочла бы вернуться за полночь.

Невысокий и щупловатый, он топтался недалеко от подъезда. Старенькая куртенка, такая же старенькая кепчонка и здоровый, вытертый портфель в руке. Человечек явно топтался здесь не один час.

Я постаралась не обращать на него никакого внимания, но кольнуло какое-то непонятное предчувствие. А щупловатый и не думал скрывать, что дожидается именно меня, и самым нахальным образом потопал за мной следом.

— Чего надо? — грубо спросила я, останавливаясь на ступеньках и поворачиваясь к нему.

В такие минуты я становлюсь настолько злой, что меня не пугают ни бандиты, ни маньяки. С любым человеком, который вознамерился бы причинить мне какой-либо ущерб (неважно какой), я расправилась бы просто голыми руками. Не скажу, что подобное вдохновение посещает меня часто, но иногда случается.

А сейчас был именно такой случай. И я повернулась к мужичонке с твердым намерением оторвать ему голову или отбить к чертовой матери все детородные органы. Но этот корешок оказался не лыком шит. Он остановился от меня на достаточно безопасном расстоянии и спросил:

— Лидия Александровна Стародубцева? Так. Хмырь прекрасно осведомлен, как меня зовут, и держится подчеркнуто скромно.

— Допустим, — ответила я, не меняя своей воинственной позы, — а вы кто такой будете?

— Капитан Светличный, — ответил субъект, — из отдела по расследованию убийств. Давайте, Лидия Александровна, поднимемся сейчас к вам в квартиру, и я задам вам несколько вопросов.

— Значит, капитан, — я кивнула. — Думаю, что выбор у меня небольшой, если он вообще есть. Так что пойдемте.

На капитана этот хмырь явно не тянул. В лучшем случае — прапорщик. Хотя и прапорщики выглядят гораздо лучше. И после этого власти еще удивляются, что народ не доверяет ментам. Посмотришь всего каких-нибудь пять минут на подобную физиономию, и пропадет вся охота звать на помощь милицию. Предаваясь подобным рассуждениям, я поднялась к своей квартире.

— Заходите, — кивнула я субъекту.

Капитану Светличному потребовалось почти двадцать минут на то, чтобы удостовериться в моей личности, занести это в протокол, а также зачем-то перебрать всех моих родственников. Разумеется, его очень заинтересовал Мишка, проживающий в Штатах.

— И хорошо живет? — поинтересовался капитан.

— Не жалуется, — отрезала я.

— А вы не хотели бы уехать в Америку? — не отставал настырный следователь.

— С какой это стати? — Я развалилась в кресле, закинула ногу на ногу и закурила. — Мне и здесь совсем неплохо. Знаете такой мультфильм: «Нас и здесь неплохо кормят».

— Что вы имеете в виду? — сразу напрягся служака, но я только махнула рукой:

— Не обращайте внимания, это шутка.

— Странные у вас шутки, Лидия Александровна. — Он полез в карман и достал мятый клетчатый платок. — Постарайтесь отвечать на мои вопросы, — он шумом высморкался, — а не шутить.

— Договорились. — Я потушила окурок и достала себе новую сигаретку. — Только я пока никаких вопросов не слышала.

— Хорошо, — капитан с остервенением потер нос и убрал платок на место, — давайте перейдем сразу к самой сути.

— Вообще-то давно пора, — поощрила я его.

— Вчера днем вы посетили банкира Ивлева, — наконец-то разродился капитан. — С какой целью?

— А разве это запрещено, посещать банкиров? — Я сделала удивленные глаза. — Интересно, с каких это пор подобные посещения преследуются законом?

— Перестаньте паясничать. — Светличный негромко хлопнул ладонью по столу. — Не хотите отвечать по-хорошему, вызовем повесткой.

— Вообще-то вы и сейчас могли это сделать, — в меня словно бес вселился, так хотелось разозлить этого недоделанного капитана, — но почему-то предпочли торчать возле моего подъезда. Или у вас именно такой стиль работы?

— Именно, — он серьезно кивнул, — но это к делу не относится. Повторяю, с какой целью вы вчера посетили Ивлева?

Вместо ответа я подошла к своей куртке, достала служебное удостоверение и сунула ему в нос.

— А вот именно за этим. Именно с этой целью я посетила банкира Ивлева.

— Не понял. — Капитан уставился на удостоверение как баран на новые ворота.

— Вы что же, читать не умеете? — ехидно спросила я. — Так в этом случае могу пояснить, что по профессии я являюсь журналистом и работаю в газете «Вечерние новости». Теперь понятно?

— Нет. — Капитан Светличный был предельно краток, а также категоричен.

— Хорошо, — я делано вздохнула, — тогда придется рассказать вам все с самого начала.

— Я слушаю, — с готовностью откликнулся капитан.

Он действительно внимательно слушал, пока я излагала ему идеи нашего главного редактора Пошехонцева, задумавшего создать целый цикл статей о моде. А раз о моде, то, значит, и о моделях. Соответственно, без внимания не мог остаться знаменитый питерский Дом моды «North Wind» и его ведущая модель Диана. Но Диана состояла в близких отношениях с господином банкиром. Я сама видела их вместе в разных местах, в том числе совсем недавно в «Галерее искусств». И мы, журналисты, всегда стараемся предоставить читающей публике интересный материал из жизни звезд. А поэтому расспрашиваем о них самых разных людей, которые непосредственно с ними общаются каждый день. А какой благодатный материал мог бы предоставить мне господин Ивлев! Вот поэтому, собственно, я и отправилась к нему.

— Но он не захотел с вами разговаривать, — подвел итог моему рассказу капитан.

— С чего вы взяли? — сразу вскинулась я. — Просто у него в тот момент не было времени.

— И вы договорились о встрече? — Капитан с насмешкой глядел на меня.

— Нет, — я покачала головой. — Но он просил звонить ему, чтобы встретиться для разговора, — подчеркнула я, — когда и ему, и мне будет удобно.

— Не верится что-то, — засмеялся доходяга-капитан, — чтобы господин банкир вел себя столь галантно. Обычно он просто плюет на людей. Причем делает это с такой подленькой издевкой…

— А вы уверены, что нужно всех стричь под одну гребенку, — не удержалась и я, уставившись в упор на Светличного. — Если с вами обошлись именно так, то это еще не повод думать, что наплевали и на всех остальных.

Не скажу, что Ивлева можно назвать эталоном вежливости, но на мою просьбу он плевать не стал. Просто у него тогда не было времени.

— Складно, — пробормотал следователь, — весьма складно. А если учесть, что сказала его секретарша… Что вы такого особенного написали в той записке, которую она отнесла своему боссу?

— Как? Она не заглянула туда? — Я сделала удивленные глаза. — Непростительное легкомыслие для такого опытного человека. Но вам я могу сказать, что ничего особенного на этом листочке не было. Всего лишь просьба принять меня. Вот и все. Есть еще вопросы?

— Что вы делали вчера ночью? — Светличный явно выдыхался.

— Что люди делают ночью? — Я с сочувствием, как на больного, смотрела на него. — Естественно, спала. Вообще-то бессонницей я не страдаю, и лунатизма у меня тоже нет.

— Вы спали одна? — слегка прищурив один глаз, он смотрел на меня.

Капитанишка, наверное, решил меня доконать. Но я лишь притворно глубоко вздохнула, потупила глазки, а затем погрозила ему пальцем.

— Нескромный вопрос, вы не находите? Впрочем, милиции все положено знать. Поэтому я вам отвечу, что провела ночь не одна, а со своим женихом. Вас устраивает такой вариант ответа?

Светличный вцепился в меня, как клещ, и отстал, только насосавшись крови, то есть выудив из меня сведения еще и о Герте. Но на этом вопросы его все же закончились, и он решил оставить меня в покое.

«В покое» — хорошо сказано! Но когда он ушел, я начала ругаться на чем свет стоит. И его ругала, недоделанного, и себя, идиотку полную, и проклятущего банкира, который так крепко кому-то насолил, что его грохнули, и эту сучку-модель, которая была ведь там и слышала весь наш разговор.

Стоп! Слышать-то слышала, но, видимо, ничего оперу не сказала. Иначе он задавал бы мне совсем другие вопросы. Да, темная лошадка эта Диана. Балансирует просто на кончике острия и ничего не боится. Но что еще интересно, банкира убили, но почему-то милиция не сказала, как это сделали. Почему? Об этом я могла бы расспросить Ирочку Кривцову, которая уже наверняка что-то знает. Но Ирочкой можно заняться и завтра. А сегодня меня интересует, куда запропастился мой так называемый жених? Что-то он слишком долго задерживается. Опять какие-то дела на всю ночь?

Однако скрежет дверного замка возвестил о приходе моего дружка, а также отодвинул на задний план все мои мысли о капитане Светличном, убитом банкире и Диане.

Я нарочно явилась в редакцию точно к началу рабочего дня. Народ у нас творческий, а значит, увлекающийся. Нам трудно, как, скажем, англичанам, немцам или японцам, являться на свое рабочее место ровно в восемь тридцать. Поэтому сотрудники, обремененные целыми ворохами причин, подтягиваются только к девяти-десяти. Начальство наше в лице Пошехонцева давно к этому привыкло, но иногда для острастки устраивает всему коллективу демонстративную выволочку. Сотрудники хмурятся два-три дня, пытаясь прийти на работу вовремя, но затем, снова обремененные ворохом причин, начинают опаздывать, и все входит в привычную колею.

Я и сама не знаю, сколько лет не являлась на работу вовремя, но сегодня что-то меня подстегивало.

Тишина. Это так непривычно для нашей редакции. И никого вокруг. Неужели я сподобилась добраться сюда первой? Нет. В каморке у дяди Сережи кто-то был. «Он вернулся!» — захлестнула меня радостная мысль. Без дяди Сережи стало как-то пусто и скучно.

Я быстро пересекла редакцию и рванула хлипкую дверь.

— Дядя Сережа! — крикнула я, но тут же осеклась.

Дяди Сережи Воронцова в каморке не было, но вместо него здесь почему-то оказался Яша Лембаум, который сидел по-сиротски нахохленным воробушком, подобрав под себя ноги, на стареньком табурете.

— Яша, ты что здесь делаешь? — удивленно спросила я.

— Просто сижу. — Яшин голос был тихим и грустным, какой бывает только у перенесших несчастье людей.

— Но почему здесь? — не могла удержаться я. — Почему не в редакции?

— Потому что там муторно, — Яшу передернуло, — а здесь так тихо и спокойно. И кажется, что дядя Сережа вот-вот вернется.

— Тебе тоже его не хватает. — Я присела на низенькую скамеечку, что стояла у верстачка.

— Знаешь, — Яша глянул на меня своими глазами, напоминавшими черные влажные маслины, — мне кажется, что его здесь не хватает каждому. Только каждому по-своему. И знаешь, — он распрямился, — я очень верю, что он вернется. Вот увидишь, обязательно вернется.

— Хорошо бы. — Я встала и непроизвольно потрепала Яшу по растрепанным волосам. — Здесь, конечно, тихо и уютно, но все равно придется выбираться и идти работать.

— Да, — Яша снова превратился в нахохленного воробушка, — это ты правильно сказала — придется. Но если бы ты только знала, как иногда не хочется.

— Почему, Яша? — Я замерла на пороге. — Мне всегда казалось, что тебе нравится то, что ты делаешь. Нет, я все понимаю, мы все относимся к своей работе…

— Нет, наверное, все-таки не понимаешь, — Лембаум слез с табурета и остановился рядом со мной. — Иногда надоедает вот так, вывалив язык, бегать по городу в поисках чего-то невероятного. А самое главное, когда ты это невероятное обнаружишь, то тебе никто не поверит, посчитают, что все это выдумка. И все потому, что какой-то идиот уже умудрился состряпать что-то маловразумительное, но зато до боли понятное. В таких случаях думаешь, что все напрасно.

— Перестань, Яша, — попробовала я успокоить его. — Что это вдруг на тебя нашло?

— Не вдруг, — он весь как-то сжался, — и не нашло. Давно кому-то хотел все это сказать, но подвернулась именно ты.

— Вот спасибо, — я мотнула головой. — Никогда не была в роли психолога. Или правильнее будет — психоаналитика?

— Не надо, Леда, — он подергал себя за свисающую лохматую прядь, — я не хотел тебя обидеть. Мы ведь вчера с Семеном полдня мотались, то одного, то другого расспрашивали. Я с одним санитаром, что тело увозил, разговорился, кое-что записал, а Илья послал меня подальше, сказал, что даже пьяный гомик не смог бы такое придумать.

— Так и сказал? — посочувствовала я незадачливому Лембауму.

— Угу, — он мрачно кивнул. — И еще сказал, что пить надо меньше. А я что, больше других, что ли, пью?

— Нет, конечно, — попыталась я его успокоить, — не бери в голову. Слушай, а что ты такое мог Илюше сказать, что он тебя наладил?

— Я же говорю тебе, что мы с Семеном нашли одного санитара, который забирал тело банкира. Так он нам сказал, каким образом того убили. Вот главный и начал…

— Стой, Яша. Бывает, что на Илюшу нашего находит. А как банкира убили? Что-нибудь странное?

— А может быть не странным то, что его не застрелили, а удавили? — Яша с вызовом смотрел на меня. — Это, по-твоему, самая обыкновенная вещь?

— Как удавили? Повесили, что ли?

— Нет. — Яша отличаяся редкой терпеливостью. — Сначала его вырубили каким-то интересным экзотическим приемом. Может, из карате или тэквондо. А затем уже удавили гитарной струной.

— Чем? — Я чуть не закричала. — Чем его удавили?

— Представь, гитарной струной. Знаешь, бывают такие толстые басовые струны.

Да. Вот это я как раз отлично знала. По-видимому, человек обладал хорошей физической силой, чтобы совершить такое. Но Яша заверил меня, что это совсем и не обязательно. Разговорчивый санитар объяснил им, что жертва была без сознания, когда струну накинули на шею. Поэтому и давить можно было сколько угодно, главное, чтобы получился труп.

Убийца именно так и сделал.

— А еще что-нибудь установить удалось? — жадно спросила я.

— Мелочи всякие, — пожал Лембаум поникшими плечами. — Если хочешь, то можешь узнать все подробности у Ирочки.

— Спасибо, Яша, — искренне поблагодарила я. — А Илюша полный идиот, если не принял у тебя такой материал.

— Ты думаешь? — неуверенно спросил Яша.

— Уверена, — бодро отозвалась я, — слово профессионала.

— Спасибо, Леда. Ты такая хорошая. От тебя хоть доброе слово услышишь, не то что от других мегер.

— Других? — Я засмеялась. — Значит, я мегера, а они просто другие мегеры.

— Я хотел сказать — остальных, — сконфузился Яша.

— Остальных… мегер? Ладно, не обращай внимания, это я просто шучу. Но информацию ты мне дал очень интересную.

И, не дожидаясь, пока Яша еще что-нибудь изречет, я выбралась из тесной каморки нашего умельца, который сейчас скрывался неизвестно где.

Пока я разговаривала с Яшей, редакция уже успела наполниться народом. Кто-то выглядел с утра бодрым и свежим, кто-то хмурым и невыспавшимся. Промелькнувший Пошехонцев был привычно мят и небрит. Но в общем все выглядели вполне обычно.

Я здоровалась с коллегами, соображая, сразу мне заарканить Ирочку или отложить это на потом. Из раздумья меня вывела благоухающая и бодрая Лилька, которая жить не могла без кофе. Я согласно кивнула, потому что кофе сейчас мне совсем бы не помешал, помог бы прочистить мозги.

— Я тут с утра с Яшей поговорила, — я посмотрела на Лильку. — Он мне рассказал о смерти Ивлева, как он был убит. Но за всеми подробностями отослал меня к Ирочке.

Тут подошла она сама.

— Тебя это интересует? — удивилась Ирочка. — С каких это пор?

— Просто я была знакома с банкиром Ивлевым и беседовала с ним буквально накануне убийства. Ко мне вчера вечером подкатил один капитанишка и задавал разные вопросики. Теперь, надеюсь, понятно?

— Не слабо! — выдохнула Лилька.

— Хорошо, Леда, — Ирочка серьезно кивнула, — я расскажу тебе обо всем, что мне удалось узнать.

Глава 16

-Я думаю, что нам лучше всего отправиться в курилку и там обо всем поговорить, — заявила Лилька. — а то здесь нет никакой возможности что-то нормально обсудить.

Снующие по комнате сотрудники служили весьма красноречивым подтверждением ее слов. Да и гул, стоящий вокруг, заставлял разговаривать на повышенных тонах. А Ирочка собиралась сообщить нам некую информацию, не предназначенную для посторонних ушей.

— Курилка — это, конечно, хорошо, — проговорила Кривцова, — но совершенно нет гарантии, что туда кто-нибудь не вломится в самый неподходящий момент. Поэтому, девочки, давайте-ка собирайтесь и отправляемся в «Мечту».

Кафешка с таким названием находилась в соседнем переулке, нужно было только обогнуть магазин «Рыба», пройтись вдоль небольшого рынка и свернуть на улицу Декабристов. А там как раз и помещалась маленькая «Мечта» с розовыми шелковыми занавесочками на окнах.

Так как торговали там почти исключительно кондитерскими изделиями, то с утра посетителей практически не бывало, лишь к обеду объявлялись студентки выпить по чашке кофе и съесть сладкое лакомство, да набегали школьники за мороженым. Поэтому мы не опасались особого наплыва посетителей. Возьмем по чашке тепловатого пойла, что именовалось здесь «кофе», сядем мирно за угловой столик и обо всем побеседуем.

Мы быстренько оделись и, сопровождаемые ехидными, подозрительными взглядами Гузько, покинули редакцию, чтобы спокойно обо всем поговорить.

— Надо было кофе с собой взять, — заявила Лилька. — Черт знает что за бурду тут готовят.

— Не ерепенься, Лилька, — осадила ее Ирочка. — Нам сейчас не до дорогих ресторанов, сойдет и эта забегаловка. Давайте лучше возьмем что-нибудь сладенькое.

— Я их пирожные в рот не возьму, — Лилька, видимо, решила стоять насмерть, — запросто можно отравиться. Лучше уж взять печенье или крекеры.

— А ты что скажешь, Леда? — Ирочка вопросительно смотрела на меня. — Тебя сухое печенье устроит?

— Лучше бы булочку с сосиской, — пошутила я, — от пирожных, пожалуй, тоже воздержусь. А вообще возьми чего-нибудь на свой вкус и какого-нибудь соку, а то кофе, похоже, в прошлом году сварен.

Ирочка засмеялась и отошла к витрине. Там она завела разговор с полусонной рыхлой продавщицей и через несколько минут махнула нам рукой, мол, помогите.

Лилька отправилась на подмогу Ирочке, а я вытащила пачку сигарет и закурила.

— Бросай свою цигарку, — скомандовала вернувшаяся Лилька. — Оказывается, в этой дыре имеется совсем неплохой йогурт и сырки с изюмом. Моя слабость, — добавила она, — с детства их обожаю.

Тем временем она выгружала на стол маленькие пластиковые баночки, шуршащие пакетики и, осторожно придерживая, составляла пакеты с соком. Ирочка к этой шелестящей груде добавила и свою долю.

— Вот теперь сможем поговорить как люди, — удовлетворенно кивнула Лилька. — Разбирайте, девчонки, на кого что смотрит. — И она зашуршала фольгой.

Мне было совсем не до еды, и я решила ограничиться соком. Ирочка, понимая мое настроение, не стала тянуть.

— Весьма интересная вещь получается, — сказала она. — Банкир Ивлев был убит странным способом, — она взглянула на меня.

— Знаю, — я кивнула. — Яша уже успел рассказать.

— Хорошо. — Ирочка отломила кусочек печенья. — Банкир Ивлев — фигура крупная и заметная, в переносном, разумеется, смысле. Но он ходил в друзьях у губернатора, поэтому, естественно, всех заставили шевелиться. И тут стали всплывать некоторые интересные подробности.

— Его связь с моделью? — вставила Лилька.

— Это в первую очередь. Соответственно, ее сразу и допросили. Так вы знаете, о чем заявила эта дива?

— О том, что будет разговаривать только в присутствии своего адвоката. — Лилька хохотнула и откинулась на стуле.

— Если бы, — Ирочка покачала головой, — красотка заявила, что будет говорить только в присутствии журналистов. Как вам это. нравится?

— А это за каким же? — Лилька, не понимая, вытаращила глаза. — Зачем ей это нужно?

— А вот спросите у нее сами. Заявила, и все. Следственная группа помялась, помялась, но потом решила все же журналистов пустить. Не всех, конечно, а только тех, кто вызвал у них доверие.

— И ты, разумеется, попала в их число, — подковырнула Лилька.

— Разумеется, — Ирочка скромненько потупила глазки.

— О твоих достоинствах мы достаточно осведомлены, — стервозно улыбаясь, промолвила. Лилька, — но, может, все-таки не будешь тормозить и скажешь наконец, чем вся эта бодяга закончилась.

Ирочка хотела было ответить Лильке как положено, но посмотрела на меня и передумала. Решив, что подругой можно будет заняться и потом, она приступила к основной части рассказа.

— Прежде всего эта сучка гордо объявила, кто она такая и где работает, — начала Ирочка, а Лилька громко фыркнула, знаем, мол, таких. — Затем она немножко повыгибалась перед фотокамерами и заявила, что с банкиром Ивлевым ее связывали деловые отношения.

Лилька фыркнула еще громче.

— Хоть смейся, хоть нет, — Ирочка достала сигарету, — но она при всем честном народе, то есть при присутствующей журналистской братии, стала рассказывать о сути этих отношений. Дескать, есть контракт, по которому она, Диана, должна сопровождать банкира на различные мероприятия, когда тому это потребуется. Вот и бывает она с ним на презентациях, вернисажах, выставках и т.д. и т.п. Улавливаете суть? Мол, ничего такого между нами, только чисто деловые отношения.

— Да уж! — Лилька с сомнением покачала головой. — Хоть бы нам этого не рассказывала, но, с другой стороны… Сейчас у этих «новых русских» самые странные причуды. Возможно, он действительно заключил с ней такой контракт. Кто знает. Вот она и шлялась за ним куда попало.

— Сомнительно, — теперь я покачала головой. — Контракт можно и придумать. Ивлев-то уже ничего не скажет. Но тут вот какое дело. Я буквально накануне убийства была у банкира, и мне показалось, что в соседней комнатке мелькнула Диана. Если у них деловые отношения; то спрашивается, что она делала в банке, да еще и в рабочее время? Или Ивлев всегда рад ее видеть?

— Спрашивается, — тут же подхватила Лилька, — что ты сама делала в банке в такое время?

— Я пыталась уладить с Ивлевым один вопрос. Короче, выполняла просьбу одного человека. Ничего конкретнее добавить не могу, это не моя тайна. Но банкир мне отказал, и пришлось уйти несолоно хлебавши.

— Слушай, — Лилька повернулась ко мне, — ты побывала там с деликатным, как ты говоришь, поручением. Но у тебя ничего не вышло. Так, может, этот твой… поручитель, ну, который обратился к тебе с просьбой, видя, что ничего не вышло, сам и хлопнул банкира? А что? Версия вполне подходящая.

Мы с Ирочкой одновременно покачали головами.

— Нет, — заявила лучшая журналистка, — слишком все хлипко получается. Да и сомнительно. Мало ли кому в чем отказывают, но не убивать же из-за этого.

— Ты права. — Я невесело усмехнулась. — Да и тот человек, что просил меня побывать у банкира, не способен на такое. Нет, — остановила я Лильку, порывавшуюся что-то сказать, — и никому он этого не поручал. Смысла не было. Так что можешь напрячься и выдвинуть другую версию.

— Вы сначала дослушайте, — остановила нас Кривцова, — какую версию выдвинула сама дива. Она поведала нам, что несколько дней назад вместе с банкиром посетила очень занятную выставку очень известного художника. А этот художник занимается еще и керамикой. Она попросила его продать ей понравившуюся вазу, но деятель искусства отказал ей, причем сделал это в довольно грубой форме.

— Стойте! — воскликнула Лилька. — Кажется, я знаю, о чем речь! — Глаза ее возбужденно заблестели, и она повернулась ко мне:

— Леда, ты ведь сама рассказывала мне о скандале. Так? Диве понравилась одна вещь, но художник отказался ее продать, тогда она предложила ему себя, но он опять отказался. Диана ведь рассказывала об этом?

— Да, — я кивнула. — Чего теперь скрывать! Я была в «Галерее искусств» именно в тот момент, когда все и произошло. У художника Карчинского проходила выставка, а Диане, которая оказалась там вместе с Ивлевым, загорелось иметь одну из ваз мэбен. Вот банкир и попросил ее продать. Но Карчинский отказался. Что сделала Диана, вы знаете.

— Правильно, — подтвердила Ирочка. — Эта шлюха сначала мялась, но потом рассказала почти то же самое, за исключением весьма красочного эпизода с ее собственным участием. Получилось, что художник очень мерзкий тип и грубиян. Так вот, вазочку он отказался продать, а тут через несколько дней произошел пожар в его мастерской.

— И это верно, — снова вступила я, — но, видно, Диана не потрудилась сказать, что после того скандала галерея попросила художника очистить помещение, и ему срочно пришлось перевозить картины в свою мастерскую.

— Можно даже и не сомневаться, — встряла Лилька, — что действовал, разумеется, Ивлев по науськиванию своей шалавы. Ну, чисто деловые отношения, мать их…

— Пожалуй, — Ирочка затушила окурок и потянулась за соком. — Диана прямо так и заявила, что художник посчитал банкира причастным к этому пожару. Он даже прислал человека, который ему угрожал. А ночью Ивлев был убит.

— Лихо! — только и вымолвила Лилька. — Надо же такое состряпать!

— А чем не версия? — Ирочка пальчиком провела по идеальной форме брови. — На первый взгляд очень даже все стройно получается.

— А менты что, — Лилька смотрела на подруг, — набросились на эту версию, как шакалы на падаль?

— Если бы, — Ирочка усмехнулась. — Так поступают только наши коллеги, а менты — народ ушлый и тертый. Больно уж все складно выходит. Но проверить они все же проверили.

— И что? — спросили мы с Лилькой в один голос.

— А ничего, — ответила «Мисс пресса-99», безмятежно улыбаясь, — zero, полный ноль. У художника стопроцентное алиби. При пожаре где-то пострадала проводка или еще что-то там. В общем и замкнуло и сверкнуло. Пришлось вызывать аварийную службу. Так вот ребята почти всю ночь прокопались, приводя проводку в порядок. И художник все время был там, и его помощники колбасились возле картин, наблюдая, чтобы еще что-нибудь не пострадало.

— Значит, художник оказался ни при чем? — Лилька вздохнула, повертела в руке шоколадку и отложила ее с явным сожалением.

— Вот именно. Менты это очень быстро просекли и решили не обращать на предположения дивы никакого внимания.

— Слушай, — Лилька насторожилась, — а как тебе это удалось узнать? Нет, понятно, что, когда Диана все это выкладывала, ты там сидела, но потом… Как тебе удалось узнать, что художник не виноват? Это ведь не сразу выяснилось.

— Конечно, — Ирочка кивнула и томно улыбнулась, — но там был один лейтенант, ничего, симпатичный. Он пригласил меня поужинать, а в обмен на мое согласие пообещал кое-что рассказать.

— И ты, конечно, согласилась, — Лилька понимающе улыбнулась, — тем более что он был симпатичный.

— Тем более, — Ирочка независимо вздернула подбородок. — Вообще-то я не обязана отчитываться о своей личной жизни. Но могу сказать, что поужинать с красивым парнем не так уж и плохо. И это вполне честный договор. Я провела с ним время, а он мне это рассказал.

— Ладно, — я задумчиво теребила пачку сигарет, — спасибо, Ирочка. В который раз убеждаюсь, что ты легко находишь к людям подход.

— Да, ничего, — Кривцова не обратила внимания на насмешливое фырканье Лильки, — а вот, кстати, о подходе. Тебе ведь, Леда, еще предстоит с дивой пообщаться, так что имей в виду… Все то время, пока она разливалась о своих отношениях с Ивлевым и скандале в галерее, она строила мне глазки. Причем самым нахальным образом. И губки облизывала, и вздыхала томно. Еще немного, и на шее бы у меня повисла.

— Бр-р, — дернулась Лилька. — Неужели она такая бесстыжая?

— Вот в этом можешь не сомневаться, — заверила я. — Слушай, Ирочка, она действительно такая или просто дурака валяла?

— Не знаю, — Кривцова поднялась и слегка потянулась. — Мне кажется, что она старается на каждого человека произвести впечатление, а если ей это не удается, то пробует вывести его из себя. Отсюда и эти ужимки, и закатывания глазок, и вздохи, и весьма красноречивые и недвусмысленные взгляды. Может, на самом деле что-то есть, а может, нарочно дразнит гусей. Не знаю. Но я тебя предупредила.

— Бедный Семен, — засмеялась я. — Вот будет для него разочарование, когда она появится у нас в редакции и будет глазеть на женщин.

— Если только она не бисексуалка, — хмыкнула Лилька, — хотя для Гузько и это будет ударом.

— И поделом, — закончила Ирочка. — Этому песику иногда нужно давать по носу.

— Или хорошего пинка, — добавила я. Мы понимающе засмеялись и покинули «Мечту», где за розовыми шелковыми занавесочками осталась дремать сонная продавщица. День у нее, видимо, выдался такой неудачный, кроме нас, ни одного посетителя, а может, напротив, никто не мешал ей смотреть розовые сны.

Дни проходили за днями, сливаясь в привычную вереницу. Я ходила на работу, регулярно выдавая Илье ожидаемые статьи.

Но что-то у нашего главного поубавилось энтузиазма, и он только кивал: «Хорошо, хорошо», но меня не задерживал. И свои разговоры поучительные оставил, и требования прекратил. В общем, Илюша стал тише воды, ниже травы. Бывало, что кого-то и распекал, но нечасто.

Сотрудники обнахалились и вели вольную жизнь. А для меня все стало однообразным. С утра работа, затем домой, готовить ужин. Вечером приходил Герт и начинал рассказывать, как они записывают альбом да какие при этом примочки используют. Он поглощал приготовленный ужин с завидной скоростью, а затем перебирался на диван и устраивался перед телевизором. Когда я, вымыв посуду, приходила к нему, он радостно начинал меня лапать. Мы привычно занимались любовью, и он привычно засыпал, свернувшись калачиком и уткнувшись носом в подушку. До утра я была предоставлена самой себе. Я могла ходить, сидеть, слушать музыку, варить кофе, смотреть телевизор или рыться в Интернете, но Герт спал как убитый, или как бревно, или как убитое бревно, даже практически и не шевелясь во сне. Лишь легкое похрапывание возвещало о том, что он здесь, рядом со мной.

Да, привычная, размеренная жизнь, привычные ритуалы. Может, действительно пора уже свою жизнь привести в порядок, чтобы и было вот так все привычно и предсказуемо? А что? Дом, семья, работа. Хотя работу давно не мешало бы сменить. Иногда наша редакция и все знакомые рожи кажутся невыносимыми до смертной жути. А сидеть где-нибудь в тихом просторном офисе и заниматься какими-нибудь менеджерскими делами…

Менеджерскими… Это если только попроситься менеджером к Герту. За сценическими костюмами присматривать или реквизитом. Но как представишь себе, что по долгу службы надо будет каждый день смотреть на небритые рожи рокеров, которые с жуткого перепоя, смачно разя перегаром, пересыпают свои скудные речи доброй порцией отборного мата… Нет уж, пусть лучше интеллигенты, продажные и не очень журналисты, которые и в пьяном виде могут строить весьма приличные фразы. Нередко их пьяные философские выкладки можно смело превращать в лозунги. Нет, в нашей среде тоже ругаться умеют, но рокеров, похоже, переплюнуть могут только моряки и сапожники. И еще сантехники, которые вообще народ особый.

Я походила по комнате. Герт уже почти час как спал, но меня что-то в сон не тянуло. Решив заварить себе чаю с мятой, я отправилась на кухню. Пока чайник грелся, включила телевизор, может, музыка какая-никакая будет. Была. И еще какая! Всеми любимая певица, появившаяся недавно из сибирского захолустья и сразившая всех наповал своими заморочными текстами, выделывалась на сцене. Меня передернуло. Диана, красивая с ее полуулыбкой, и эта, страшненькая, похожая на запущенного ребенка, но обе одинаково противные. Что-то в них обеих ненастоящее, фальшивое, порочное. Хотя ведь и та, и другая до ужаса нравятся публике. Вот и пойми после этого людей!

Без всякого сожаления я переключила телевизор на другой канал. Новости. От новостей к ночи просто зверски устаешь.

Да и что нового могут сказать? Депутаты приняли очередной закон. Эка невидаль! Разборки криминальные, кого-то убили, у кого-то чего-то нашли на огромную сумму. Наркотики, оружие, полный джентльменский набор. Дикторшу прямо распирает от восторга. Не иначе где-то обнаружили летающего слона. Заклокотавший чайник, громыхнув крышкой и залив кипящей водой плиту, оторвал меня от созерцания новостей. Пришлось вытирать плиту, а затем я заварила чай, бросив в него сушеные веточки мяты. Удивительный аромат. Помню его с детства, когда летом гостила у бабушки в деревне, и она вечером добавляла в чайник только что сорванную мяту. Куда все ушло? Как песок сквозь пальцы… А вот запах мяты опять вернул меня в детство. И настроение сразу заметно улучшилось. Я сделала глоток ароматного чая, повернулась к телевизору и чуть не вылила на себя кипяток.

Дикторша уже успела проверещать все сенсационные известия, и теперь пожилая леди с высокой прической рассказывала о проходящих в Москве Днях корейской культуры. Приехало много артистов, известных писателей, художников, народных умельцев. В Центре корейской культуры проходят пресс-конференции и организованы выступления корейских гостей. Культурная программа весьма обширна. Дикторша посетовала на то, что, к сожалению, не состоится выставка художника Карчинского, работающего в стиле корейских мастеров, которая должна была открыться в Москве. Но все же жители и гости столицы могут ознакомиться с культурными традициями Кореи, если посетят… Последовали адреса и телефоны. Спонсором выступил Центр корейской культуры в Москве.

Вот так, значит. Выставка Карчинского не состоится. Картины пострадали, мастерская сгорела, а ваза мэбен бесследно исчезла. И банкир еще в придачу убит. Здорово все получается. Вот только непонятно, кто за всем этим стоит и кому все это надо.

От резкого звонка в дверь я вздрогнула и плеснула на себя чаем. Благо, что он хоть немного успел остыть, иначе ожог был бы мне обеспечен. И кого только могло принести на ночь глядя? Если это дружки Герта, которым он сообщил мой адрес, то завтра я устрою ему грандиозный скандал. А этот тип, похоже, даже и не проснулся. Поставив чашку с недопитым чаем на стол и выключив телевизор, я отправилась к двери.

— Кто там? — спросила тихонько.

Современная жизнь научила нас быть осторожными и не распахивать дверь По первому звонку. Мало ли кто за ней может оказаться.

— Кто там? — повторила я чуть громче.

— Откройте, Леда, — послышался мягкий баритон, — это Карчинский.

Вот те на! Только что о нем думала. А он уже тут как тут, легок на помине. Однако что ему от меня понадобилось, да еще и в такое время? Добропорядочные граждане уже давно спят. Или он не считает меня добропорядочной? Перестав колебаться, я открыла дверь. Художник ввалился в коридор, словно его сзади кто-то подпихивал.

— Прошу прощения, — рассыпался он в извинениях, — что врываюсь к вам так поздно… Никогда бы не позволил себе вас побеспокоить, но обстоятельства… Вы позволите мне пройти?

— Проходите, — я кивнула.

Художник быстренько избавился от мокрого плаща, пригладил перед зеркалом волосы, приосанился и последовал за мной.

— Чаю, кофе? — спросила я. — Или хотите чего-нибудь покрепче?

— На улице очень холодно, — мягко ответил он, располагаясь в кресле, — и я бы не отказался от глоточка чего-нибудь, но у меня к вам серьезное дело.

— Слушаю, — я присела на диванный валик, — говорите. Если это в моих силах, то я готова вам помочь.

— Как я благодарен вам, Леда, за ваши слова, — произнес он проникновенно. — Я рад, что вы готовы мне помочь. Сейчас я действительно очень нуждаюсь в помощи. Простите, а вы одна?

Что за вопрос? Причем без всякого перехода. Или он нуждается в том, чтобы я утешила его по-женски? Тогда я зря пообещала ему помочь. Пусть поищет себе другую утешительницу.

— А какое это имеет значение? — Я спокойно смотрела на него. — Предположим, нет, но разве я уже не взрослый человек, чтобы самой решать, одной мне быть или с кем-то?

— Простите, я совсем не хотел вас обидеть, — Карчинский потер лоб. — Просто я сейчас хочу говорить об очень деликатном деле, и мне хотелось бы, чтобы об этом никто не знал. Вы ведь сумеете сохранить все в тайне?

Час от часу не легче. Что еще за тайны объявились? Я молча встала, подошла к двери и плотно закрыла ее.

— Говорите, — потребовала я категорическим тоном.

— Сейчас я должен был быть в Москве, — проговорил ночной визитер, — но обстоятельства сложились весьма неблагоприятным для меня образом. Поэтому я и хотел бы попросить вас об одолжении. А именно отправиться вместо меня в Москву и встретиться там с одним человеком. От меня ему нужно передать небольшую посылку.

— И все? — удивилась я.

— Почти, — кивнул Карчинский.

Глава 17

Я молчала. Карчинский тоже не торопился с объяснениями. Он сидел в кресле и задумчиво смотрел на меня. У него был вид человека, который решает сложный шахматный этюд и должен просчитать все возможные варианты.

Мне, кстати сказать, не мешало сделать то же самое. Хотя что тут может быть особенного? Подумаешь, прокатиться до Москвы, передать там посылку и вернуться обратно. Этим я помогу хорошему человеку, художнику. Непонятно, почему только он не хочет послать кого-то из своих помощников или обратиться к кому-то из друзей. Друзья-то у него есть. Вот Герт, к примеру, давно его знает, и этот… художник-авангардист Иванов. Почему бы Карчинскому не попросить именно их? Так нет, приехал ко мне, да еще и выдвигает условие — никому об этом не говорить. Тоже мне, шпионские страсти! Что такого особенного может быть в посылке, если нужно соблюдать такую секретность?

Карчинский пошевелился в кресле и посмотрел на меня.

— Вы согласны, Леда? — мягко поинтересовался он. — Понимаю, на вашем месте я бы тоже не торопился с ответом. Но я уже говорил про неблагоприятные обстоятельства. Пожар уничтожил часть моих картин, многие серьезно пострадали. Выставка в Москве из-за пожара отменена. А это не просто очередная выставка, она приурочена к Дням корейской культуры, которые сейчас проходят в столице.

Я молча ждала продолжения.

— Понимаете, Леда, — Карчинского не остановило мое молчание, — я не могу уехать в Москву и все здесь бросить. Но мне необходимо передать одну свою работу руководителю Центра корейской культуры. Однако я не хочу обращаться с этой просьбой ни к своим друзьям, ни к своим помощникам. Как-никак в мастерской произошел пожар, кто-то очень постарался причинить мне ущерб. И ваза, ваза мэбен, присланная из Кореи, была похищена. Я не хочу вызывать никаких подозрений, поэтому и остаюсь в Петербурге. Но вы совсем другое дело. Вы известная журналистка, которая может отправиться в Москву по своим служебным делам. А заодно и передать небольшой сувенир главе Центра корейской культуры.

Неужели все мои мысли можно так легко прочитать? Он с легкостью отвечал на мои незаданные вопросы, опровергал неприведенные аргументы.

— А нельзя отправить вашу посылку почтой? — привела я последний довод.

— К сожалению, это совершенно невозможно. — Карчинский потянулся ко мне, словно вознамерился взять за руку. — Я хочу отправить Александру Паку одну из своих ваз мэбен. Сами понимаете, это очень хрупкая вещь, и я не хочу, чтобы она пострадала. Вы поможете мне? — с настойчивостью повторил он.

— А когда нужно ехать? — сдалась я.

— Вылететь нужно завтра утром, а вернуться вечерним поездом. Вот деньги на билеты и на небольшие удовольствия. Отдадите вазу, письмо от меня, а потом погуляйте немного по столице, зайдите в какой-нибудь магазин и выберите для себя что-нибудь красивое. Я знаю, что женщины обожают разные безделушки.

Я прикинула предполагаемую сумму, выделяемую мне «на небольшие удовольствия», и удивленно присвистнула.

— А это за какие такие заслуги?

— Ничего не делается бесплатно. Но я всегда ставил деньги на второй план, они не имеют никакого значения, если ими нельзя воспользоваться. Если вы не захотите их взять, то, когда вернетесь в Петербург, я отведу вас в один маленький магазинчик, и вы выберете для себя что-нибудь. Это ведь так просто — услуга за услугу.

— Но моя маленькая услуга обходится вам достаточно дорого.

— Деньги для меня не главное, — твердо вымолвил художник, — и могу я сделать приятное красивой женщине, которая потратит свое время, помогая мне.

— Вы, несомненно, можете сделать что угодно, но давайте договоримся, Владимир Иванович, — твердо произнесла я. — В Москву я поеду и вашу посылку отвезу, но денег за это мне не нужно. Не буду доказывать, что я такая альтруистка, но согласитесь, что платить такую сумму за мизерную услугу по меньшей мере странно. Давайте обойдемся без всего этого. — Я встала.

— Вы потрясающая женщина, Леда, — проговорил Карчинский, и не успела я опомниться, как он обнял меня и поцеловал в губы. — Я просто счастлив, что встретился с такой женщиной. Я ваш должник на всю жизнь. Можете обращаться ко мне, когда только пожелаете.

Я неловко оттолкнула его и освободилась. Ну и тип! А Герт тоже хорош, дрыхнет себе без задних ног.

— А где посылка? — спросила я, на всякий случай отодвигаясь от художника на безопасное расстояние.

— Она у меня в машине, я сейчас ее принесу. И все-таки я верил, что вы мне не откажете. Подождите минутку, я сейчас. — Он быстро прошлепал в коридор, щелкнул замком и был таков.

Вернулся он и вправду почти через минуту. В одной руке у него был небольшой, аккуратно упакованный сверток, в другой он держал письмо в самодельном конверте.

— Вот здесь адрес, — проговорил он. — Центр находится совсем недалеко от центра, простите за каламбур, поэтому добраться туда очень легко. Но мой вам совет: воспользуйтесь такси, и вы избавите себя от многих хлопот.

— Хорошо. — Я повертела в руках конверт. — Мне нужно будет что-то сказать этому Паку?

— Нет-нет, — Карчинский замахал руками. — Ничего говорить не нужно, я все объяснил ему в письме. Просто передайте посылку, и все. Я понимаю, — торопливо заговорил он, — что вам сейчас нужно привести себя в порядок и отдохнуть. Дорога всегда бывает такой утомительной. Поэтому я не стану вам мешать. Доброй ночи, прекрасная богиня. Надеюсь, Леда, что, когда вы вернетесь, мы продолжим наше приятное знакомство.

С этими словами он поцеловал мне руку и скрылся за дверью. Я осталась в собственной квартире с запакованной вазой мэбен, письмом к Александру Паку и деньгами на два билета. Один туда, другой обратно.

Оставив вещички Карчинского на трюмо, я отправилась в спальню. Хватит с меня на сегодня. Художник прав, выспаться мне совсем не помешает, тем более что с утра лететь. Так, не забыть позвонить на работу. А может, не стоит?.. Когда вернусь, придумаю что-нибудь.

— Кто это был? — спросил Герт совсем не сонным голосом.

— Карчинский, — ответила я, — приходил забрать свою картину.

— Гонишь, — сказал Герт и сел на постели. — Что ему было от тебя нужно?

— А почему ты спрашиваешь сейчас, а не вышел сам, когда мы с ним так мило разговаривали? — в свою очередь, спросила я.

— Лень было вставать, — признался Герт, почесывая живот. — Да ведь он и не стал бы при мне говорить.

— С чего ты взял? — Я присела на край кровати. — Он ведь, кажется, твой друг.

— Но этот друг не ко мне приехал со своим делом, а притащился к тебе посреди ночи, — резонно ответил мой дружок. — Так ведь, моя милая?

— Так-то оно так, — я начала злиться, — но почему ты не вышел? Гад ты последний, вот и все.

— Да не хотел я вам мешать. — Герт потянулся ко мне и, несмотря на мое сопротивление, все-таки привлек к себе. — Не кипятись, малышка, давай лучше поговорим. Чего он от тебя хотел?

— Он хотел, чтобы я улетела завтра в Москву и передала от него одному человеку посылку и письмо. И как мне теперь поступить? Лететь или не лететь?

— А ты что решила? — спросил Герт, поправляя мои волосы. — Сама как думаешь?

— Полечу, наверное, — неуверенно ответила я. — Не думаю, что это может быть опасно. Не бомбу же он посылает.

— Не бомбу, факт. — Герт взъерошил волосы. — Вряд ли это связано с чем-то криминальным. У него и здесь хватает заморочек. А когда вернешься? — перевел он разговор.

— Завтра же и вернусь. Вечером. Так что ты, мой милый, будешь весь день предоставлен сам себе. Только давай без глупостей.

— Есть, мой генерал, — Герт дурашливо приложил руку ко лбу. — К твоему возвращению я буду ожидать тебя дома с розами и шампанским.

— Лучше с горячим ужином. — Я шутливо хлопнула его по спине. — Давай-ка укладываться, милый, а то мне завтра вставать чуть свет.

Герт согласно покивал, но отпускать меня совсем не собирался. Спорить с ним было бесполезно, и я решила отоспаться в самолете.

Черт возьми! Черт бы побрал весь авиатранспорт вместе со всеми авиапассажирами! Черт бы побрал не в меру разговорчивых соседей, которым все равно на кого изливать свое красноречие! Черт бы побрал климактерический синдром, который делает некоторых особей женского пола просто невыносимыми!

Ну как, скажите на милость, можно думать о чем-то хорошем или красивом, если старая облезлая выдра громким визгливым голосом весь полет терзала мой слух о перенесенных всеми ее родственниками операциях. К концу полета я дошла до кондиции и уже просто была готова применить физическую силу к этой старой дуре, чтобы она с многочисленными увечьями снова попала на операционный стол. И чтобы достался ей хирург-маньяк и садист. Вот тогда бы моя душа хоть немного успокоилась.

Злая, раздраженная, невыспавшаяся, я наконец-то миновала все препоны аэровокзала, которые и придуманы только для того, чтобы доказать людям, насколько они ничтожны, и выкатилась на улицу. Черт бы побрал Карчинского с его вазой!

— Эй, дамочка, — окликнул меня неторопливый голос, — желаете куда-нибудь?

— К черту на рога, — огрызнулась я, — или к чертовой бабушке в деревню, если вы только знаете адрес.

— Конечно, дамочка, как же нам не знать такой простой адрес, — водила ощерился, показывая неровные желтые зубы. — Могу с ветерком домчать, могу немножко помедленнее ехать. Согласны?

— Угу, — я угрюмо кивнула. — Ладно, поехали. Адрес по дороге скажу.

Водитель оказался словоохотливым мужичонкой. Веселый, но в меру, ненавязчивый, не наглый, он спокойно рулил, развлекая меня немудреными побасенками. Что-то такое было в больших, чуть навыкате глазах и курчавых волосах, что роднило его с Яшей Лембаумом.

— Вы еврей? — напрямую спросила я.

— А что, так сильно заметно? — Он слегка повернулся ко мне. — Как говорит моя дорогая мамочка Роза Израилевна: «Принадлежность к избранному народу все равно не скроешь». А вас это очень сильно раздражает?

— Нет, — я пожала плечами. — Я просто так спросила. Вы мне напомнили одного моего сотрудника, Яшу Лембаума.

— Вот здорово! — Он засмеялся. — А я Йосик. То есть Иосиф Ленперг. Видите, даже фамилии у нас с одной буквы начинаются. И все-таки, дамочка, куда вас отвезти? Или вы просто хотите покататься по городу, пока не исправится ваше плохое настроение?

Может, это и не самое умное решение — тратить деньги, катаясь по Москве, но мне действительно необходимо было немного прийти в себя. Как же мне не хватает моего Измайловского парка! Как мне не хватает серого низкого неба и серой воды Невы! Хорошее настроение на самом деле мне может вернуть только родной Питер. Такой сырой, такой продутый всеми ветрами, но все-таки родной.

— Знаете, — сказала я, — отвезите меня куда-нибудь, где я смогла бы немного побыть одна, подышать воздухом. Ведь есть же у вас парки. Сокольники, что ли…

— Нет, — Йосик даже притормозил немного, — не надо вам в Сокольники, я вас лучше в Останкино отвезу. Там прекрасный ботанический сад. Походите, подышите, сразу в себя придете. Согласны, дамочка?

— Конечно, — я немного повеселела. — Скажите, а почему вы все время говорите «дамочка»?

— Потому что моя дорогая мамочка Роза Израилевна с детства учила меня быть вежливым. — Йосик снова разулыбался. — «Девушка» говорят, когда хотят завязать какое-то близкое знакомство или навязать свое общество. Это больше подходит для русских или кавказцев. Только последние говорят «дэвушка» и обязательно подмигивают. А что, разве не так?

— Так. Все правильно. — Я уже смеялась. — А вы, Йосик, оказывается, веселый человек.

— А жить печальным на белом свете было бы слишком грустно, — заключил еврей, водитель и философ. — Ну вот, мы почти и приехали.

— А почему почти? — удивилась я. — Кажется, прямо отсюда и можно гулять.

— Можно, — согласился Йосик. — Но я хочу подвести вас поближе к ботаническому саду. А знаете что, — он повернулся ко мне, — если вы мне скажете, сколько времени здесь пробудете, то я за вами могу приехать. Уверен, что прилетели вы в Москву не только затем, чтобы в ботаническом саду погулять.

— Хорошо, — ответила я. — Мир, оказывается, не без добрых людей. Думаю, что часа полтора мне вполне хватит.

Я пошла по дорожке и услышала позади себя шум отъезжающей машины. Даже если Йосик не вернется вовремя, как-нибудь доберусь. В конце концов, Карчинский не указал мне точное время, когда я должна явиться в Центр корейской культуры. А значит, Александру Паку придется немного подождать его вазу мэбен.

Уходя все дальше, я поддевала носком сапога опавшие листья и вспоминала то чудо, которое видела на выставке Карчинского.

А ваза мэбен и была настоящим чудом. Все же могут люди делать красивые вещи. И говорят, кажется, на Востоке, что в красивую вещь мастер обязательно вкладывает часть своей души. Хотя так может сказать любой человек, неважно, в какой части света живущий.

Большие спокойные деревья вокруг, желтые листья, усыпавшие дорожку, чуть горьковатый запах, что они издавали, настоящий запах осени, все это незаметно подняло мое настроение. Конечно, я часто бываю на взводе и злюсь безо всякой причины, но стоит мне походить среди деревьев, как наступает умиротворение. И теперь я готова посетить хоть тысячу центров. Потом можно будет забежать в какое-нибудь кафе или бар, затем на поезд и домой. Все-таки отлично, что можно за один день справиться со всеми делами и, покинув одну столицу, вернуться в другую.

Йосик не обманул. Он действительно ждал меня на том же самом месте, словно и не уезжал никуда. Я уселась в такси бодрая и повеселевшая. Машина весело заурчала мотором, и мы понеслись по дороге. Йосик травил анекдоты, обнажая желтые зубы. Я смеялась, забыв о своем плохом настроении.

Центр корейской культуры отыскался на удивление быстро, и я, поблагодарив Иосифа Ленперга за умение разбираться в людях и за отличную прогулку, расплатилась и стала быстро подниматься по ступенькам.

Снаружи здание выглядело отлично. Красивая отделка, хорошо подобранные краски. Но внутри царил полумрак, было много лестниц и длинных коридоров. И никого. Я бродила по этим коридорам в надежде, что какая-нибудь добрая душа поможет мне, стучалась в закрытые двери, но никто не откликался. Что это еще за вымершее здание? Эпидемия у них, что ли? Боюсь, после таких бесплодных блужданий настроение снова резко упадет ниже нуля. Но не успела я окончательно пасть духом, как одна из дверей отворилась и показался юноша с типично азиатской внешностью.

— Вы что здесь делаете? — удивился он. — Все давно уехали.

— Как уехали? — растерялась я. — Куда?

— Как — куда? — теперь он, не понимая, смотрел на меня. — В «Темп», куда же еще. Мероприятие начнется через два часа. А вы почему не поехали?

— Потому что я только что приехала, — ответила я, едва сдерживаясь и подходя к нему поближе. — Вы, вероятно, меня не за ту принимаете. Я здесь по поручению, и мне нужен руководитель центра Александр Пак.

— Его нет, — быстро ответил юноша.

— Послушайте, молодой человек, — раздражение начало подниматься во мне, — я ведь с вами не шутки шучу. Я прилетела сегодня из Питера, чтобы встретиться с Паком и передать ему посылку. Так что перестаньте валять дурака и скажите, где его можно найти.

— Из Питера, — повторил юноша. — Подождите здесь, я сейчас узнаю.

И не успела я опомниться, как он уже скрылся за дверью. А я осталась в полутемном коридоре. Ничего себе поездка получается! Но долго возмущаться мне не пришлось, так как юноша вылетел из комнаты, как пробка из бутылки, и бросился ко мне.

— Вы из Питера? — повторил он. — Пойдемте, Александр Максимович ждет вас.

И он уверенно зашагал по коридору. Мне пришлось прибавить шагу, чтобы не отстать от него. Мы поднялись на третий этаж и прошли по маленькой галерейке. Внизу под нами открывался огромный холл с красивыми панно на стенах. Я залюбовалась яркими красками, удивительными переливами цветов.

— Нравится? — спросил юноша, не оборачиваясь.

— Конечно, — кивнула я.

— Настоящая корейская работа, — с гордостью произнес он. — Правда, раньше такие панно делали вручную, а теперь на станках. Но все равно красиво. Мастерицы сидят перед открытыми окнами и переносят на ковры узоры, которые видят перед собой. Поэтому очень часто изображаются горы, долины, водопады.

— Удивительно, — сказала я. — Представляю, сколько труда в них вложено.

— Это неважно, — отмахнулся юноша, — главное — доставлять радость людям. Пойдемте вот сюда.

Мы свернули из галерейки в небольшой коридорчик. Юноша открыл дверь и кивнул мне, чтобы я заходила. Я оказалась в небольшой приемной. Дверь за мной захлопнулась. Решив, что здесь и находится кабинет главы центра, я пересекла приемную и нажала на массивную бронзовую ручку кабинета.

— Можно? — спросила я, слегка приоткрыв дверь.

— Входите, — раздался низкий властный голос.

Я вошла в кабинет и остановилась. За длинным письменным столом темного неполированного дерева восседал тучный седоватый мужчина в очках. Азиаты, как правило, невысокие и стройные, но этот человек, напротив, был большим и грузным.

И если бы не четкие азиатские черты лица, я бы усомнилась в том, что передо мной кореец.

— Что у вас за дело ко мне? — спросил он достаточно грубо, даже не предложив мне сесть.

— Если вы Александр Пак, то я должна передать вам одну вещь.

— Вы не ошиблись, — ответил он, — я Александр Пак. Так что у вас ко мне за дело?

— Дело в том, — ответила я, — что художник Карчинский не может сам прилететь в Москву. Его выставка не состоится. Но он просил меня передать вам небольшую посылку.

— Посылку. — Пак снял очки и потер мясистую переносицу. — Что за посылка?

— Ваза мэбен, которую он посылает вам в подарок.

— Ваза мэбен? — повторил он за мной. — И где же она?

— Здесь. — Я слегка хлопнула по спортивной сумке, которая висела через плечо. — Сейчас достану.

Я расстегнула «молнию» и осторожно достала запакованный сверток.

— Вы видели эту вазу? — спросил Пак, выбираясь из-за стола и приближаясь ко мне.

— Конечно, нет, — мотнула я головой. — Карчинский сам запаковал ее и попросил передать. Зачем же мне ее разворачивать?

— Из любопытства, — ответил он, забирая у меня посылку. — Хорошо, что вы привезли вазу. Передайте Карчинскому вот этот сверток. Надеюсь, что вы тоже не станете разворачивать его из любопытства. Он хорошо упакован, и вы не сможете завернуть его так же. Больше у вас ко мне ничего нет?

— Нет. — Я покачала головой, убирая небольшой сверток в сумку.

— Тогда до свидания. У меня и так много дел.

Ну и ну! Такого грубияна только поискать. Что за неотесанный тип! Хоть бы спасибо сказал. И как только Карчинский мог с ним общаться? Хотя и сам художник с немалыми странностями. Хорошо, что поручение я уже выполнила и теперь с чистой совестью могу возвращаться домой.

Я покинула негостеприимный кабинет, миновала пустую приемную, прошла коридорчик и снова оказалась в галерее. Теперь я могла идти не спеша (торопиться-то все равно некуда) и любоваться удивительными панно. Одно мне понравилось больше других. Огромный цветущий луг, весь усыпанный разноцветными искорками, и несколько девушек, которые разбирали венки. И все это так удивительно живо. Красивые цветы, похожие на маленькие звездочки, и девушки, напоминающие цветы в своих просторных одеяниях. Это было единственное панно с изображением людей, на других поднимались суровые горы с белоснежными вершинами, пенилась вода водопадов, да туман слегка окугывал долины. Я еще немножко посмотрела и хотела уже идти дальше, как возле одного панно остановился мужчина. Он стоял и неторопливо рассматривал каждую деталь панно. Но вот он слегка обернулся, и я чуть не вскрикнула. Художник-авангардист Станислав Иванов собственной персоной находился сейчас в Центре корейской культуры.

Тысячи мыслей толклись у меня в голове. Я оказалась здесь случайно, потому что меня попросил об этом Карчинский. Но что делает здесь он? Какое-то очень странное совпадение. И мне оно весьма не понравилось. Я уже хотела незаметно уйти, как Иванов обернулся и увидел меня.

— Леда! — воскликнул он. — Вот так сюрприз! Стойте там, я сейчас к вам поднимусь.

Как бы не так! Я со всех ног бросилась по галерее, вспомнив, что мы с молодым азиатом поднимались сюда по лестнице. Ага, вот, кажется, и она. Я торопливо стала спускаться вниз и наткнулась прямо на Иванова.

— Вы чего-то испугались? — мягко спросил он. — Не нужно бояться. Теперь я рядом и помогу вам преодолеть любые страхи.

Одной рукой он прижимал меня к себе, а другой мягко гладил мои волосы, и не успела я опомниться, как он уже целовал меня. Художник-авангардист Станислав Иванов в Центре корейской культуры в Москве.

Глава 18

-Перестаньте! — Я отстранилась. — Что за глупости?

— Простите, — Иванов немного смутился. — Просто я очень обрадовался, когда увидел вас здесь. Для меня эта встреча оказалась полной неожиданностью.

— Для меня тоже, — призналась я, — но это совсем не повод, согласитесь, чтобы вот так набрасываться на меня.

— Простите, — повторил он. — Что я могу сделать, чтобы вы перестали сердиться?

— Помогите мне выбраться отсюда, — попросила я, — а то я в три секунды заблужусь в этих пустых коридорах.

— Конечно, — он кивнул, — пойдемте.

И он повел меня по коридору, затем мы спустились по лестнице, миновали холл и снова спустились вниз.

— Здесь, в подвальчике, находится бар, — пояснил Иванов, — давайте немного посидим, отдохнем. Или вы торопитесь?

— Нет, — я посмотрела на часы. — Нет, пока не тороплюсь, а выпить чего-нибудь и в самом деле не помешает.

— Чудесно, — подхватил Иванов. — Это замечательно.

В баре, как во всем здании, было пусто.

— А вы сами-то что здесь делаете? — поинтересовалась я.

— Я приехал в Москву, — спокойно ответил Иванов, отпивая из бокала, — когда начались Дни корейской культуры. Дальний Восток интересует меня давно, и я всегда бываю здесь, если приезжают японцы, китайцы, вьетнамцы, корейцы. В общем, мне нравится, когда Дальний Восток становится чуточку ближе. Кто-то с ума сходит по Америке, подавай ему все западное, кто-то ищет экзотику на Ближнем Востоке, а меня вот интересует Дальний. А что в этом плохого?

— Вообще-то ничего, — призналась я. — Помню, как на выставке вы много интересного мне рассказывали. Дальний Восток, наверное, затягивает?

— Не то слово, — кивнул Станислав. — С каждым разом ты чувствуешь, что он открывает тебе все новые и новые тайны. Становится ближе и понятнее. А знаете, Леда, все люди, по большому счету, делятся на три категории. Одни органически не могут принимать чужую культуру, она кажется им непонятной и безобразной. Такие люди могут существовать только на своей почве, среди своего народа, пользуясь только своим языком. Все остальное для них по-настоящему чужое, и они его решительно отвергают. Другая категория — это те, кто воспринимает чужую культуру как данность. То есть своя культура близка и понятна, а из другой можно взять что-то полезное для себя. Но она все равно остается чужой, и относиться к ней можно только равнодушно. А вот третья категория — это те люди, что готовы принять чужую культуру, они не считают ее неприемлемой для себя, напротив, стараются как можно больше взять из нее, чтобы обогатить свой внутренний мир.

— Вы относитесь именно к третьей категории, — проговорила я. — Можно даже и не сомневаться.

— Вы тоже, — ответил художник, — хотя, возможно, сами еще этого не понимаете. А знаете, как можно легко распознать людей всех этих трех категорий? — Он сделал паузу.

— И как же? — поторопила я его. — Не тяните.

— Легко, — он улыбнулся. — Первые никогда не могут правильно произнести чужое имя или чужое название, обязательно исковеркают. Вторые могут и не ошибиться, но при этом будут смеяться, а вот третьи с легкостью произносят даже самые трудные имена и названия, и смеха у них это не вызывает.

— Ну и теорию вы разработали. — Я смеялась. — Конечно, за отсутствием чего-то лучшего сгодится и эта, но мне кажется, что вы слишком категоричны в своих выводах. Все может оказаться и совсем не так.

— Вероятно, вы правы, — он засмеялся вместе со мной, — но знаете, Леда, я ведь не на пустом месте построил свою теорию. Это результат многих лет наблюдения за людьми.

Давайте еще выпьем? — предложил он и, не дожидаясь моего согласия, отправился к стойке.

— Так вы, значит, еще и за людьми наблюдаете, — этими словами я встретила его, когда он вернулся, — и делаете это, наверное, исподтишка, чтобы они ничего не заметили. Вы, оказывается, вуаерист, мистер.

— Все люди в какой-то степени вуаеристы, — ответил он, забирая мою руку и чуть сжимая пальцы, — а что в этом плохого? Мы смотрим на других, оцениваем их, чтобы лучше понять самих себя.

— Ой, — я притворно сморщилась, — только не надо меня грузить всей этой философией! Давайте поговорим лучше о чем-нибудь приятном. Или интересном. Или смешном. Вы знаете какую-нибудь смешную историю?

— Знаю, и немало, — он кивнул. — А может, мы с вами будем чередоваться? Так, бокалы почти пусты, надо их снова наполнить.

— Я пас, — для верности я прикрыла рукой пустой бокал. — Мне еще ехать, а в пьяном виде, согласитесь, это весьма тяжело. Особенно когда трясет и мотает.

— Ехать? — Художник с удивлением посмотрел на меня.

— Конечно, — я кивнула. — В Москве мне больше делать нечего, поэтому, — я посмотрела на часы, — через пару часиков я отбываю в родной Питер.

— Уже? — огорчился художник. — А вам обязательно нужно уезжать? Может, все-таки задержитесь? Мы бы погуляли вечером по Москве, а потом…

— Что потом? — спросила я. — Бегали бы, высунув язык, в поисках места в гостинице?

— Зачем же? — Он улыбнулся и кончиками пальцев коснулся моей щеки. — Я же говорил вам, что сам коренной москвич и в Петербург переехал всего несколько лет назад. Здесь у меня осталась квартира родителей. Поэтому мы отлично сможем устроиться там.

Вот только этого мне не хватало! Только этого! Ночь в чужой квартире, да еще и с чужим мужиком, который, видимо, не станет разводить церемонии, а прямо и конкретно приступит к делу. То есть к моему телу. Нет уж! Не скажу, что я такая уж святая и всего одного мужчину знала, десятка три наберется за всю мою сознательную половую жизнь, но сейчас меня как-то на других не тянет, тем более что Герт всегда под боком. В последние три года отошла я от всех этих скоропалительных романов. Не нужно мне приключений на свою… Ладно, что он там распинается?

— Вы только не подумайте, Леда, — Иванов завладел обеими моими руками, — что я делаю вам какое-то непристойное предложение. Напротив, я отношусь к вам с уважением. Вы вообще можете остаться там одна, а я переночую у кого-нибудь из родственников.

— Только этого не хватало! — вырвалось у меня.

— Я готов выполнить любое ваше желание. — Иванов слегка сжимал мои руки. — Вы согласны?

— Нет! — Я резко освободилась. — Я обещала Герту, что вернусь сегодня вечером, и менять свои планы мне совершенно не хочется. Простите, если я вас обидела.

— Ничего, ничего, — заверил меня авангардист. — Это вы меня простите.

— Ничего, — сказала я. — Но сейчас я бы хотела покинуть вас, чтобы привести себя в порядок. Носик попудрить, сами понимаете.

— Дамская комната на втором этаже, — подсказал Иванов, — как выйдете в холл, сворачивайте направо и идите по коридору до конца. А я подожду вас в вестибюле.

— Не стоит, до свидания, — быстро произнесла я и, подхватив сумку, поспешила к выходу из бара.

Я точно следовала указаниям Иванова, но, наверное, что-то все же перепутала. Коридор не просто сворачивал вправо, он делал это несколько раз, а в конце никакой дамской комнаты не было, напротив, была лестница, ведущая вверх. Ладно, поднимусь туда, может, там она и должна быть.

Но лестница вывела меня к галерейке, откуда я рассматривала панно. Ну не идти же мне к этому Паку, чтобы он объяснил мне дорогу. Мне и одного разговора с ним вполне хватило. Мое дело вообще маленькое. Карчинский попросил меня передать вазу и письмо, что я и сделала. Стоп! Письмо! Чертово письмо, про которое я и не вспомнила. Нет! Как раз вспомнила. Хорошо еще, что не в поезде, когда он уже подъезжал бы к Питеру. Вот было бы дело! Так, придется извиниться перед этим нахалом и отдать ему письмо. Какое счастье, что меня задержал Иванов, иначе я давно бы отсюда убралась и про письмо точно не вспомнила бы.

Вот и знакомый коридорчик, а за ним приемная. Пустая по-прежнему. И дверь в кабинет приоткрыта. Может, Пак уже ушел куда-нибудь? В этом случае я просто оставлю письмо на столе и сама потихоньку уйду. Отличная мысль, на удивление все хорошо складывается.

Я осторожно приоткрыла дверь и заглянула в кабинет. Никого. Просто чудесно. Все так же осторожно, стараясь не шуметь, я вошла внутрь и приблизилась к столу. Но все мысли тут же вылетели у меня из головы, когда я увидела в углу груду черепков. Разбитая ваза! Та самая ваза, которую меня просил доставить сюда Карчинский и которую я везла с такими предосторожностями. И сомнений у меня никаких не было в том, что это та самая, потому что черепки покоились на мягкой бумаге розовато-кремового оттенка. Именно в нее и была завернута моя ваза.

Моя ваза! А этот придурок ее разбил! Уничтожил такую красоту! И как только рука поднялась?! Зачем, ну зачем он это сделал? Я в растерянности стояла посреди кабинета, глядя на груду черепков, но тут громкий и резкий голос прервал мои размышления.

— Ты всегда так долго возишься? — спросил резкий голос с очень сильным акцентом.

— Сейчас иду, — ответил ему низкий голос, показавшийся мне знакомым.

Конечно, это же голос Пака, с которым я разговаривала здесь какой-то час назад. Вот только уверенности и властности в нем поубавилось, наоборот, появились подобострастные нотки. Как, однако, быстро меняется человек в зависимости от обстоятельств.

Я торопливо обернулась. Сейчас они войдут сюда, а я тут одна в кабинете. И ваза эта разбитая… Я замерла, но из приемной никто не появился.

— Не инде[26], — нетерпеливо повторил голос.

Говорили где-то совсем рядом. И тут я заметила дверь, которая вела из кабинета в соседнее помещение. Что же я удивляюсь? Точно такая дверь была в кабинете банкира Ивлева. А соседняя комната, наверное, специально оборудована для отдыха. Не утерпев, наплевав на всякую осторожность, я подошла поближе. Что-то говорят, но что именно — непонятно. Да и на чужом языке, кажется. Жаль, что я не знаю корейского. И друзей у меня таких нет.

Есть! В мозгу что-то щелкнуло. У меня нет, но у Герта есть его приятель Юрка Ли из этого «Сада наслаждений», что ли. Когда мы там были, то его кто-то позвал на своем языке. Значит, он понимает. А мне что делать? Разве что записать это все. Хорошо бы не слишком все исказить. Я торопливо шарила по карманам, но вспомнила, что блокнот убрала в сумку. Теперь надо осторожненько открыть ее и достать незаменимое орудие производства. Я торопливо шарила рукой, но блокнот куда-то завалился. Вместо него я нащупала небольшой пластмассовый предмет. А это еще откуда? Я вытащила неизвестный предмет на свет божий и чуть по лбу себя не хлопнула.

Растяпа! Вот растяпа! Если в таком возрасте у меня склероз начался, то это весьма чревато. В руке я держала диктофончик, с которым отправилась по заданию шефа послушать веселых хохлов. Собиралась еще в редакции продемонстрировать всем украинский юмор, да как-то забыла. А вот теперь диктофончик здесь, и очень кстати!

Вот только слышно ужасно плохо. Я прижалась ухом к двери, но все равно с трудом могла разобрать лишь некоторые слова. Была не была! Я осторожно толкнула дверь. Она даже и не скрипнула, зато до меня стали доноситься отчетливые голоса.

— Я же все объяснил, — произнес Пак, — чего же вы еще хотите?

— Где художник? — закричал первый. — Что мне твои объяснения!

— Ка ай он да[27], — произнес Пак, стараясь говорить спокойно.

— Кы ге тён мари?[28] — Голос стал пронзительным.

— Е, — ответил глава Центра корейской культуры. — Кы сара ми тябло ай о гу тарым сарали понесо. Едя. Сиро васо савари мэбен[29].

— Кы савар?[30] — немного спокойнее произнес первый.

— Ай. Тарын до понесо[31]. — Голос Пака прозвучал с вызовом.

— Хампане?[32] — Голос снова взвился.

— Ам буту абсо[33], — неторопливо ответил Пак.

— Кы рен отыге комеда[34], — в голосе собеседника послышалась злость.

— Те он сарами хегенынга сава вата[35], — насмешливо проговорил Пак.

— Не шути, — сказал по-русски первый. — Это ему даром не пройдет. Да и тебе тоже, если мы узнаем, что ты в этом как-то замешан.

— Я здесь ни при чем! — Пак теперь начал кричать. — Это не я с ним договаривался. Вы сами как-то на него вышли. А теперь пытаетесь все на меня свалить. Но я здесь совершенно ни при чем. И разбирайтесь с ним сами.

— Нет, — ехидно произнес голос. — Это тебе придется разбираться. Сегодня же пошли к нему человека.

— Сделаю, — ответил Пак.

Я отпрянула от двери и выключила диктофон. Интересно все-таки, о чем они говорили? Так. Некогда обо всем этом думать. Надо выбираться отсюда, и как можно быстрее. Но в дверях кабинета я задержалась. Из соседней комнаты опять стали доноситься голоса. Там о чем-то спорили. Не обращая на это внимания, я обогнула стол и наклонилась над грудой черепков. Возьму хотя бы один. А Карчинского надо будет предупредить о том, как поступили с его сувениром.

Мне повезло. Я почти не думала о том, куда иду, поэтому вышла правильно и очутилась в холле. Там было несколько женщин, и я бросилась к ним.

— Скажите, пожалуйста, — я постаралась, чтобы голос мой прозвучал как можно несчастнее, — где здесь выход. Я, кажется, заблудилась.

Женщины, похожие друг на друга, как две фарфоровые статуэтки, улыбнулись мне и закивали.

— Если вы здесь в первый раз, то трудно бывает сразу найти дорогу, — сказала та, что повыше.

— Ничего, — добавила другая. — Пойдемте, мы вас проводим.

И в сопровождении неторопливых корейских старушек я добралась наконец-то до выхода. Поблагодарив их, я отправилась ловить такси. Лучше на вокзале подождать, чем здесь.

Провалились бы они все! И этот Пак, и тот, другой! И Карчинский с его письмом! Опять письмо… Ну что ты будешь делать, а письмо-то я так и не отдала. Надо его хоть по почте отослать, что ли. Или отвезти назад в Питер и объяснить Карчинскому, что забыла его передать. Не убьет же он меня за это, в самом деле. А Иванов! Тоже хорош гусь. И таким может прикинуться, и другим. А еще в квартиру свою приглашал. Неужели он думал, что я соглашусь?

Наконец-то, кажется, повезло. Хоть один сжалился и притормозил. Как бы то ни было, а я его уломаю, чтобы отвез меня на вокзал. И где только сейчас разъезжает Йосик Ленперг, которого дорогая мамочка научила ко всем вежливо обращаться и который сам по себе знаток человеческих душ? Мне же попался небритый водила, который, даже не взглянув на меня, сразу бросил: «Триста рублей или не еду». Я согласилась и, со вздохом усевшись на сиденье, проговорила:

— На Ленинградский вокзал.

— Ладно, — буркнул дядька и за всю дорогу больше не промолвил ни слова.

Я расплатилась возле вокзала и вздохнула с облегчением. Не мешало бы поесть, но поезд отправляется через каких-то полчаса, поэтому искать буфет с сомнительной едой лучше не стоит. Перекусить я успею и в поезде. А еще лучше поесть дома, не умру же я за несколько часов. А для организма даже полезно немного поголодать. По крайней мере, не надо будет надрываться в спортзале.

Дорога прошла безо всяких приключений. Напротив, подобралась очень милая компания. Довольно бойкая бабуля, молодая девушка и парень-матрос, который ехал в отпуск. Парень сразу положил глаз на девушку, она тоже очень мило ему улыбалась. Бабка попалась веселая, разговорчивая, но не навязчивая. Она сразу принялась потчевать всех домашней снедью, которой, без преувеличения, можно было накормить роту солдат. Так что в дороге я не голодала.

Домой я завалилась уставшая, мечтая только о горячей ванне. Открыла дверь и остановилась на пороге. Герт обещал, что будет дома, но, похоже, его нет и в помине. А обещал-то… Вот гад! Придется самой что-нибудь соображать на ужин. Но это все потом, а пока божественная ванна, из которой меня не заставит выйти даже стихийное бедствие.

Почти час я нежилась и отмокала в горячей воде. Какая все-таки благодать! Памятник бы поставить тому человеку, который это чудо изобрел. Теперь я готова к завершению этого странного дня, осталось только перекусить немного и на боковую. А может, ограничиться стаканом сока? Есть ночью вредно. Еще как вредно! Ладно, только сок. Я запахнулась в халат и отправилась на кухню. Не включая свет, прошла к холодильнику и открыла дверцу. Вот он, мой сок. Как раз апельсиновый я и хотела. В кухне отчего-то пахло спиртным.

Чтобы не разбить в темноте чашки, я решила все-таки зажечь свет. А когда зажгла, то чуть не выронила пакет с соком и сама едва не хлопнулась в обморок.

Прислонившись сбоку к холодильнику, сидел Герт. Глаза закрыты, голова запрокинута. Я бы подумала, что передо мной труп, если бы не жуткий запах алкоголя, который вырывался вместе с его сиплым дыханием. Вот так номер! Не успела я уехать по делам, как он умудрился нажраться. Да еще и сел здесь. А если бы я не включила свет и коснулась его в темноте? Все, инфаркт был бы мне обеспечен. Поставив пачку с соком на стол, я стала думать, будить мне его или воздержаться. Но в это время он сам продрал глаза и уставился на меня мутным взглядом.

— Привет, Герт, — сказала я. — С пробуждением.

— Привет, подруга, — ответил он, еле Ворочая языком. — С возвращением.

— Я-то возвратилась, — проговорила я, — ну а ты с какой радости так нажрался?

— Горе у меня, — сказал Герт, — вернее, у нас.

— У нас? — удивилась я. — А что случилось?

— Нет, — он махнул рукой, едва не спихнув со стола пачку с соком. — У нас, значит, у рокеров. Одного парня убили, хорошего. Вот поэтому и горе.

— Парня? — я, не понимая, смотрела на Герта. — Какого парня? И как его убили?

— Помнишь, мы с тобой на концерт ходили, когда приезжал один бард из глубинки выступать?

— Помню. — Я кивнула. — Так это его, что ли?

— Нет, — Герт покачал головой, — другого. Но Лешка тоже был очень талантливый. Он еще весь вечер тогда крутился с этой стервой-моделью. Ну, помнишь, которая на выставке чуть не на помосте с вазами себя предлагала. Вроде у них даже, роман какой-то закрутился, а теперь вот убили его.

— Так это тот самый Алексей. — Я вспомнила хмурого парня, который на сейшене старался защитить от моих нападок Диану. — А его-то за что?

— Вот и мы все гадаем. Пожалуй, только за одно. Что не знал, как со шлюхами надо обращаться. Вот из-за нее-то все и произошло.

— Так, Герт, — я была настроена очень решительно, — две смерти подряд, и все рядом с Дианой. Сначала банкир, потом этот парень. Ты должен мне все рассказать.

— Поехали, — кивнул он.

— Куда поехали, — я вздохнула. — Ты на себя посмотри. Куда тебе ехать!

— Ты поведешь машину, — отрезал Герт, поднимаясь. — Едем в «Амальгаму».

Глава 19

Я была настолько ошеломлена сообщением Герта, что даже не подумала сопротивляться, когда он потащил меня в «Амальгаму». Что-то нехорошее было вокруг, нехорошее и непонятное. Одна смерть за другой, и все это вертится вокруг Дианы. Но не она же в самом деле убивает своих ухажеров. Понятно, после смерти банкира она могла и не очень расстроиться. Был один, появится и другой, лишь бы исправно платили деньги. Но рокер-то здесь при чем? Он познакомился с ней, предложил сниматься в клипе. А она, разумеется, согласилась. Что здесь такого особенного? Только то, что парня кто-то убил и этот кто-то вертится поблизости от Дианы.

Я вела машину и думала о последних событиях, а Герт угрюмо молчал, уставившись на дорогу. Наконец впереди показалось знакомое строение.

— Приехали, — сказала я, останавливаясь.

— Если еще кого-нибудь убьют, — вдруг сказал Герт каким-то бесцветным и усталым голосом, — я сам придушу эту шлюху. От подобной мрази землю нужно очищать без всякой жалости.

— Успокойся, Герт, — я попробовала образумить своего дружка. — Возможно, что она совсем ни при чем.

— Нет! — Его голос окреп, налился ненавистью. — Это как раз именно она во всем виновата. Это из-за нее убивают. Понимаешь?! Именно из-за нее, а не из-за какой-нибудь тети Моти. Кому-то очень хочется получить эту… шлюху со всеми потрохами, и он убирает всех, кто находится рядом с ней и мешает ему.

— Успокойся, — попросила я, — ты же ничего не можешь сделать. Если она виновата, будь уверен, рано или поздно она будет наказана.

— Это точно, — мстительно прошипел Герт. — И смерть ее не будет легкой. Эта тварь будет мучиться здесь, а потом еще и в аду, если только бог не забыл о нас.

Я почти с испугом смотрела на этого человека. Знала его много лет, видела в разных ситуациях, но таким… Видно, здорово его задела смерть Алексея, если он так говорит о Диане.

Герт, похоже, немного остыл, пришел в себя. Он потрепал меня по щеке и стал выбираться из машины. Я последовала за ним. Герт задрал голову, смотрел на звезды и вдыхал свежий сырой воздух.

— Как отлично вот так просто стоять на земле, дышать, смотреть, и вдруг по чьей-то злой воле лишаешься всего этого, и тебя больше нет на земле. Видишь, как бывает.

— Не надо, Герт, — снова попросила я, — не трави себя. Говорят, что хороших людей бог забирает к себе молодыми, потому что они ему тоже нужны. И они становятся ангелами, а потом живут среди людей и помогают нам, грешным, избежать разных несчастий. Часто же бывает, что человек чудом избежал гибели, и потом говорят: «Ангел-хранитель спас». А это именно такой ангел-хранитель, который был раньше человеком.

— Сама придумала? — спросил Герт спокойно, поворачиваясь ко мне. — Занятная выдумка, так и хочется в нее поверить.

— Не знаю, придумала или слышала от кого-то, но сколько уж лет в это верю. Как-то вдруг поняла, что душа есть, по-другому просто быть не может. Есть, и все! Вот тогда, наверное, и услышала от кого-то про ангелов-хранителей. Что-то запомнила, что-то сама додумала.

— Хочется верить в это, — Герт качнул головой. — По крайней мере не так тяжело о смерти думать.

В «Амальгаме», как обычно, было полно народу, жаждущего развлечений, но свободный столик все же отыскался. Герт быстро принес выпивку, но потом сказал, что перекинется парой слов с каким-то Знакомым, и слинял. А я опять осталась одна, как в тот памятный вечер, когда мы встретились с Гертом и сидели здесь, в «Амальгаме».

— Можно? — раздался рядом со мной хрипловатый голос.

Я обернулась и посмотрела на говорившего. Постарел, поседел, морщин прибавилось, но в общем и целом… А я ведь знала его. Когда-то мы с Мишкой, а потом и с Гертом бывали на его концертах. Он начал играть рок-н-ролл в Питере гораздо раньше Гребенщикова и Майка Науменко. Пожалуй, его можно было бы по праву назвать первым питерским рокером. Ну, или, по крайней мере, одним из первых. Он играл и с группами, выступал и в одиночку. Я знала, что вены на руках у него изрезаны и остались страшные шрамы. Одно время говорили, что он спился, потом говорили, что вовсе и не спился, а попал в психушку, третьи точно знали, что загнулся от какой-то дряни, большим любителем которой был. Четвертые знали уж совсем точно, что он рванул в Америку, женился там на богатой вдове и теперь торчит каждый день, почти не приходя в себя. Пожалуй, несколько лет о нем совсем не было слышно. Он не выступал сам и не появлялся на сейшенах. Хотя нет, кажется, я видела его у клуба «Ракета», когда выходила оттуда вместе с Гертом. Тогда я так и не смогла вспомнить, где встречалась с этим человеком, даже и не подумала, что это и есть Старый рокер. Но вот он стоит сейчас передо мной, живой и невредимый.

— Можно, — повторил он, — или мне лучше уйти? А то вы смотрите на меня, как будто увидели привидение.

— Садитесь, конечно, — я кивнула. — Просто удивилась немного, столько лет вас не встречала.

— Так вы еще и знаете меня. — Он хрипловато засмеялся и уселся за столик. — А вот я к старости стал плохо помнить разные события, и нашего знакомства, хоть убейте, не припомню.

— Мы незнакомы лично, — я улыбнулась, — но раньше я не раз бывала на ваших концертах. У меня и брат был рок-музыкантом, и приятель… В смысле, приятель и сейчас играет рок. Знаете «Серебряный век»?

— «Серебряный век» знаю, — он кивнул. — Они сейчас со всех сторон обласканы. Впрочем, вполне заслуженно. А кто из них ваш приятель?

— Герт, — ответила я, — но вообще-то я их всех знаю. Мой брат когда-то начинал с этой группой.

— Был, начинал… — Старый рокер посмотрел на меня. — Что с ним случилось?

— Ничего особенного, — мне хотелось избавиться от этого пристального взгляда, — Мишка уехал в Америку и сейчас живет там.

— Процветает или так перебивается? — усмехнулся Старый рокер.

— Пока вроде бы все благополучно, — ответила я.

Мне было непонятно, зачем он завел этот странный разговор. И Герт, как обычно, где-то пропадает. Как это все-таки похоже на него! Прийти куда-нибудь и бросить меня одну, мол, как хочешь, так и действуй, а мое дело — сторона. Вот и сейчас на меня свалился этот странный тип. И привычка у него странная — пристально смотреть на человека. Чувствуешь себя как-то неловко, хочется закрыться или спрятаться.

— А ты меня совсем не слушаешь, — Старый рокер легонько толкнул меня в плечо, — витаешь мыслями где-то.

— Нет, — я качнула головой, — я слушала. Но, наверное, и вправду задумалась.

— И о чем же ты думала? — Он все так же бесцеремонно разглядывал меня. — Или это секрет?

Лучше всего мне было бы промолчать, но кто-то словно тянул меня за язык.

— Я думала о жизни, о смерти, о вечном и преходящем, о том, что в мире красиво и что уродливо.

Старый рокер вздрогнул так сильно, что столкнул на пол стакан, который со звоном разлетелся на осколки.

— Интересно, — проговорил он, беря меня жесткими пальцами за подбородок и заглядывая прямо в глаза, — а почему тебя мучают такие мысли? Ведь ты еще очень молода и не отягощена разными преступлениями и грехами.

— Не знаю, — мне хотелось освободиться от жестких пальцев, — но вот почему-то думается об этом. Мне Герт рассказал о смерти молодого парня. Несколько дней назад я видела его на сейшене, а теперь его нет… Странно как-то получается… Любого человека жалко, когда он умирает, но молодого…

— Ты говоришь о себе, — он наконец-то отпустил мой подбородок, — ты молода и тебе самой страшно умирать. Вот поэтому ты и думаешь об этом.

— Нет! — резко возразила я. — Мне хотелось бы знать, за что его убили.

— А кто это сделал, тебе не хотелось бы знать? — Тяжелый взгляд словно придавливал меня к земле.

— Хотелось бы, но это даже меньше. Кому он, спрашивается, мешал? И что он такого сделал, что его нужно было убивать?

— А ты сама что думаешь? — спросил он, наливая себе в бокал коньяк.

— Или не поделил что-то с кем-то. Или, как говорит Герт, во всем виновата Диана. Тот, кому она нужна, и убил его. Но опять же зачем?

— Похоже, что этот вопрос будет мучить очень многих, — задумчиво сказал Старый рокер. — Я в своей жизни навидался достаточно смертей, да и другие рокеры тоже. Сам по глупости и по молодости думал о смерти, вены себе резал, дурак. Но всегда рядом оказывались добрые люди и меня спасали. Знаешь, что раньше с неудачливыми самоубийцами делали, куда их определяли? Правильно, в дурдом. Мол, там быстро приведут в норму. Но рокеры даже там были обузой. Подлечат такого малость, приведут в себя и отпускают на все четыре стороны.

Я четыре раза вены резал, а в дурдом меня только дважды отправляли. Потом уже и это делать перестали. Зачем? Что с меня возьмешь? Были ведь у меня и другие возможности попасть на тот свет, а я вот все еще здесь небо копчу. Видно, не нужен ни на небе, ни в аду. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Так вот я тебе скажу, что этот парень в какие-то чужие игры начал играть, иначе бы его не убили. Понимаешь, подруга, в рокерской среде не убивают. Можно дать дуба разным способом, наколоться или накуриться разной дряни, можно опиться и тоже не встать, можно самому наложить на себя руки самыми разными способами. Башкой вниз, или вены полоснуть, или веревку на гвоздь накинуть, это уж как сам решишь. Можно даже в какой-нибудь пьяной драке бутылкой по голове получить и сдохнуть с проломленным черепом, но чтобы кто-то убил вот так целенаправленно… Я же говорю тебе, тут нужно очень сильно во что-то вляпаться, чтобы такой человек нашелся и влез сюда, к рокерам. Мы ведь чужих не принимаем. Сначала докажи, что ты наш, что ты свой, а потом уже тебя будут считать братом. Но в рок-братстве нет таких разборок. Своего убивать не будут. Поняла теперь?

— Я-то давно поняла, — кивнула я, выслушав этот сумбурный монолог, — вот поэтому и странно все это. Но ведь он, Алексей, знаком был с одной моделью, на сейшн ее притащил, хотел, чтобы она в клипе у него снималась. Сначала убили банкира, с которым она крутила роман, теперь вот этого парня.

— Думаешь, из-за девки? — Старый рокер мрачно усмехнулся. — А смысл? Даже если кому-то не нравилось, что она с ним крутится, то ведь это же не постоянно. Модели, что проститутки, сегодня с одним, завтра с другим. Это ей сейчас захотелось молодого и свежего, может, еще позабавило, что он рокер. Но она поигралась бы с ним, поигралась, да бросила. Делов-то на копейку. Но тут все по-другому. Парень стал кому-то серьезно мешать, вот его и убрали. Мораль: не играй в чужие игры, если не знаешь расклада.

Я хотела что-то возразить, слишком уж Циничны были последние слова Старого рокера, но к столику поспешно подвалил Герт.

Как ни странно, он не стал больше пить и заметно протрезвел.

— Ты еще долго собираешься здесь сидеть? — без всякого предисловия спросил он. — А то мне домой охота.

— Я и вообще бы обошлась без этой забегаловки, — ответила я, — но кто, спрашивается, меня сюда притащил?

— Ладно тебе, — миролюбиво произнес Герт. — Так мы собираемся домой или нет?

— Хорошо, поехали домой, — я кивнула.

«Амальгама» надоела мне уже хуже горькой редьки. Тем более с такими разговорами. Пока я препиралась с Гертом, Старый рокер успел незаметно отойти и раствориться в толпе. Я хотела попрощаться с ним, но его уж и след простыл. Интересно, почему он теперь не выступает, неужели думает, что молодых будут слушать гораздо охотнее, чем его?

— С кем это ты сидела? — спросил Герт, когда я вывела машину на дорогу. — Что за тип?

— Это же Старый рокер, — усмехнулась я, — только не говори, что ты его не узнал.

— Иди ты! — не поверил Герт. — Скажешь тоже — Старый рокер! Да он пропал куда-то несколько лет назад. И ни слуху ни духу. С чего бы ему теперь объявиться?

— А я тебе говорю, что это был именно он, а не кто-то другой. Со зрением у меня пока в порядке. Да и, согласись, его трудно перепутать с кем-либо.

— Однако, — Герт почесал подбородок. — А я с ним не успел даже поздороваться. И как быстро он пропал. Я только подошел, и он слинял куда-то.

— В этом ты прав, — я остановила машину, — мне тоже показалось странным, что он так быстро исчез и даже не попрощался. Хотя у людей ведь бывают самые разные странности.

— Ладно, подруга, — Герт выбрался из машины, — не забивай себе голову. Считай, что это еще один нелепый эпизод в твоей биографии. А еще лучше забудь об этой встрече, и все.

— Наверное, я так и сделаю, — согласилась я.

Тарарам, который творился в нашей редакции, можно было сравнить разве что со стихийным бедствием, причем вселенского масштаба. Орали и возмущались все разом. Вернее, орали несколько человек, а остальные поддерживали их из солидарности.

Илья Геннадьевич Пошехонцев с трудом, надо признать, выдерживал нападки коллег. А как же! Сенсация сама плыла в руки, а он со своим глупым упрямством тормозил материал. Вот и пришлось сотрудникам напрягать голосовые связки, отстаивая справедливость.

— Нет, ну вы только посмотрите, — ораторствовал Гера Газарян, поддерживаемый коллегами, — какой отличный материал мог бы выйти. Ирочка взяла чудесное интервью, но почему-то Илья Геннадьевич, — последовал неопределенный и не слишком приличный жест в сторону главного, — запрещает нам это. С какой, спрашивается, стати? Я могу еще понять, что нам был сделан заказ, — он сделал неопределенный, но более приличный жест в мою сторону, — и мы его выполняли. Но произошло убийство, даже два, и теперь уже все газеты опубликовали сенсационные новости, а наша никак не раскачается. И почему мы, спрашивается, должны плестись за всеми, словно паралитики? А Лилька, между прочим, тоже материал готовила, скандальный. Так ведь и он не прошел. Скажите на милость, что еще за весталка такая объявилась, что о ней запрещено говорить, что еще за жена Цезаря, на которую не может упасть даже тень подозрения?

— Подожди, Гера, — остановил его Павел Николасвич Сверчков, серьезный мужчина и серьезный автор, который только по ошибке задержался в нашей газетке. — Пусть Илья Геннадьевич объяснит нам ситуацию. Про заказчика, конечно, понятно, но нельзя же лизать спонсорскую попу в ущерб нашей газете. Извините за резкость, конечно.

Все бурно выразили согласие с Павлом Николасвичем, который никогда ничего зря не говорил.

— Заткнитесь вы! — рявкнул Илюша Пошехонцев, потеряв всякое терпение. — Хватит уже!

— Мы-то заткнемся, — встрял Миша, — если ты нам все объяснишь. Причем подробно, всякие туманные выверты и экивоки нас не устраивают.

— Что я должен вам объяснять? — ощетинился главный. — Вы и сами все знаете.

— Нет, не все, — продолжал гнуть свое Миша. — Почему Лилькин материал не прошел? И почему Ирочка зря старалась? И Яша Лембаум, между прочим, тоже. Сейчас мы знаем, что эта самая Диана крутила шашни с каким-то музыкантом. А ведь до этого был банкир, однако ту тему ты отмел сразу и неизвестно по какой причине. Вернее, причину Павел Николасвич очень точно назвал — вкусная спонсорская попа. Но теперь уже просто деваться некуда, ведь про Диану с музыкантом все знают. Так почему же и нам об этом не написать? В рамках приличий, разумеется, мол, так и так. Почему действительно идут такие запреты?

— Я не обязан вам докладывать обо всех своих делах. — Пошехонцев еще пытался трепыхаться.

— А нам и не надо обо всем докладывать, — снова встрял Гера, — нам нужно сделать материал. Я же не говорю, что хорошо бы измазать эту модель с ног до головы дерьмом, но материал должен пройти. И не надо возмущаться. Я вообще не понимаю, чего мы спорим. Не доверяете нам, пусть пишет тот, кто у вас из доверия не вышел.

— Точно, — обрадованно влез Семен Гузько, до этого скромно молчавший в стороне, что было на него так не похоже. — У нас тут и специалист по моделям имеется. Как кто? А вот, Леда. Пусть она и пишет. А что такого? Статьи у нее всегда хорошие, приличные, ничего лишнего. Как вы на это смотрите, Илья Геннадьевич?

Пошехонцев с сомнением посмотрел на меня, на сотрудников и на Семена Гузько. Сморщился, но затем неохотно кивнул.

— Хорошо, я согласен, — буркнул он, — только никаких… ничего… В общем, Леда, вы и сами понимаете.

— Разумеется, — я серьезно кивнула. — Когда я могу приступить к работе?

— Да хоть сейчас, — главный скривился еще больше, — но я потом обязательно должен посмотреть ваш материал.

— Обязательно посмотрите, Илья Геннадьевич, — я усмехнулась. — Можно подумать, что когда-то было иначе.

Больше главный ни с кем разговаривать не стал и прямиком отправился в свой кабинет.

Разумеется, это была работа Ирочки, и это она должна была отправиться вместо меня к Диане. Какая заноза действительно мешает нашему главному, почему он ведет себя подобным образом? И Павел Николасвич прав, и Гера Газарян, и Мишка. Все правы, главный поступает вопреки всякой логике. А вот Гузько… Этот, видимо, просто затаил на меня злобу после того, как я прошлась на его счет. Но ведь он мог бы и не трогать меня. Ладно, Гузько иногда следует щелкнуть по носу, а иногда ему не помешает и между ног врезать. Тогда он, может, придет в себя. Но как бы то ни было, a «North Wind» придется посетить именно мне.

Я была не самая первая из тех, кто решился навестить модель и узнать обо всех событиях из первых рук. Диана, как и в случае с банкиром, держалась спокойно, даже вызывающе. Она согласилась ответить на все вопросы журналистов, поэтому в одном из залов спешно организовывали что-то вроде пресс-конференции.

Я предъявила свое удостоверение и быстро просочилась в зал. Выбрала себе незаметное местечко сбоку и, усевшись, стала прислушиваться. Вопросы в основном задавали одни и те же. В каких отношениях Диана состояла с музыкантом? Где она находилась, когда произошло убийство? Как она об этом узнала? Что она об этом думает? Как она намерена вести себя дальше.

Диана сидела, распрямив плечи, смотрела поверх голов журналистов и иногда снисходительно улыбалась. Отвечала она спокойно, даже деловито.

С музыкантом она познакомилась на одной выставке. Они разговорились, и он предложил ей сняться в его клипе. Она согласилась, потому что считает такую работу полезной для себя. Ведь это все же некоторое разнообразие в привычной жизни. Как она узнала об убийстве? Позвонил друг Алексея и сообщил ей эту страшную новость. Где она в это время находилась? Разумеется, дома. Живет она одна, но так как самой с квартирой не справиться, то ей помогает одна женщина-соседка. У той большая семья, поэтому она нередко остается ночевать у Дианы. А когда произошло убийство, то соседка как раз ночевала у нее. Она не знает, что об этом думать, так как, возможно, убийство связано с какими-то разборками между музыкантами.

— Музыканты таким образом не выясняют отношений, — веско произнесла я, и тут же все повернулись в мою сторону. — Может быть, вы и не в курсе, Диана, но полагаю, что вы об этом догадываетесь.

— Зачем вы так, Леда? — Диана надула губки, а в глазах заблестели настоящие слезы. — Вы ведь понимаете, что я ни в чем не виновата?

— Конечно, — я сухо кивнула, — но не так давно убили Ивлева, которого вы прекрасно знали, а теперь вот Алексея. Поэтому, Диана, это не разборки среди музыкантов, а разборки вокруг вас. И, вероятнее всего, вы прекрасно знаете причину.

— Нет! Я не знаю! Я ничего не знаю! — выкрикивала она торопливо, а слезы блестящей дорожкой бежали по ее щекам. — Мне казалось, что это какое-то страшное совпадение.

Тут уже разом заговорили журналисты. Всем хотелось знать, кто я такая и зачем сюда явилась. Пришлось представляться, объяснять… Мои вопросы всех заинтересовали. Кое-кто тоже смог сделать некоторые сопоставления. Но Диана, пока на нее не обращали внимания, пришла немного в себя, перестала рыдать и снова заняла твердую позицию. Она, дескать, ничего не знает, ни к чему не причастна.

— Скажите, Диана, — подняла руку невысокая девушка с заостренным носом и веснушками, густо усыпавшими щеки, — убили двух человек, которых вы знали. А что, если третьей жертвой будете именно вы? Вам не страшно?

— Почему я должна стать третьей жертвой? — медленно произнесла Диана. — Я не имею ни малейшего понятия, за что убили этих двоих. Видно, их что-то связывало. Но я здесь ни при чем, — добавила она твердо. — Я буду жить, как жила раньше. Возможно, что теперь мне придется быть осторожнее. А сейчас простите, — сказала она, вставая, — мне нужно идти работать, потому что, пока жива, я должна соблюдать условия контракта.

С этими словами она кивнула всем и вышла из зала. Журналисты остались переваривать новости. Я подумывала о том, куда бы мне податься, и тут открылась маленькая дверца, скорее всего, из какого-то подсобного помещения, и появился маленький невзрачный человечек. Редко можно встретить таких бесцветных блондинов, но он был именно таким. Не обращая внимания на галдеж и смачный мат, раздающийся вокруг, он довольно уверенно отправился прямо ко мне и остановился в двух шагах.

— Леда, — прошелестел он, — простите за беспокойство, но Диана просит вас заглянуть к ней на минутку.

Очень хорошо! Похоже, что дива действительно расчувствовалась.

Но вот что ей от меня понадобилось? Наверное, любой нормальный журналист на моем месте тут же подхватил бы ноги в руки и помчался выяснять, в чем дело, но мне так опротивела эта модель с ее полуулыбкой, с ее вывертами и ужимками, что я решительно покачала головой:

— Простите и вы меня, но, к сожалению, сейчас это никак невозможно. Я очень и очень тороплюсь. Но вы передайте Диане мой телефон. Если захочет, то может позвонить мне вечером.

И я протянула бесцветному человечку листок из блокнота со своим домашним номером. Я даже не стала смотреть, что он будет с ним делать, а подхватила сумку и решительно выскочила из зала. Посмотрим, что дива скажет сегодня вечером.

Но Диана вечером не позвонила.