Смерть выходит в свет

Хауэрд Энджел

Смерть выходит в свет

Перевел с англ. А. Шаров

1.

Пэттен оглядел меня и снова опустил глаза на доску. Он не ожидал, что я пойду ферзевой пешкой. Думал, стану защищать коня, который был под ударом. Для человека, утверждавшего, что он вот уже много лет торгует женской одеждой в маленьком городке, я играл в шахматы совсем неплохо. Может быть, мне стоило сделать какой-нибудь более традиционный ход, но какого черта: ведь я должен понравиться этому парню. Подхалимов вокруг него и так увивалось немало, и Пэттен не нуждался в лишнем лакее. Я хотел добраться до его мозгов, какими бы они ни были.

Пэттен носил зеркальные солнцезащитные очки, которые уже давно пора запретить особым пунктом правил международных шахматных соревнований. Они мешали мне следить за ходом его мысли; к тому же, меня отвлекали озеро, остров и дальний берег. Дэвид Кипп опять плавал в своем сделанном на заказ каноэ. Смурной Джордж носился по озеру в большой лодке с подвесным мотором, и вид у него был как у директора национального парка Алгонкин. Джордж казался карликом рядом со своим мотором. Пэттен достал испанскую бензиновую зажигалку, раскурил тонкую черную сигару, и его рука зависла над белыми фигурами. Пэттен, наконец-то, заметил, что я открыл дорогу слону на ферзевом фланге. Как я и ожидал, он пошел слоном, и мы сделали несколько обоюдоострых ходов, потом Пэттен взял мою пешку, и мы разменяли коней. Я видел, как по загорелой щеке Пэттена бежит струйка пота, исчезающая в густой жесткой бороде. Такое зрелище вполне способно поддержать боевой дух. Десятым по счету ходом я ввел в бой ферзя, форсировал события в миттельшпиле, а двадцатым ходом объявил сопернику мат. Пэттен щелчком отправил окурок сигары во внутренний дворик и отодвинулся от ротангового столика.

- Ну, и как, по-вашему, называется такая партия, приятель? Вы играли по учебнику, а не своим умом. Уверен, что у неё есть какое-нибудь забористое название, Бенни. Небось, что-то вроде "защиты Шматы"? Или "еврейский гамбит"? Как её обозвать, парень? - Он взял высокий запотевший стакан с оранжевым питьем, которое казалось мутным на фоне белой рубахи Пэттена и синего неба, и жадно припал к нему. Я не стал сообщать своему сопернику, что это был шотландский гамбит: не хотелось давать ему повод для едких нападок ещё и на эту страну. Вместо этого я передернул плечами с таким видом, будто переставлял фигуры наобум. Странное дело, выигрывая, Пэттен никогда не обижал другие народы. Например, на рыбалке. Он был гораздо лучшим рыболовом, чем я; мне никогда не удавалось привезти домой больше рыбы, да ещё такой крупной. Плавал он тоже лучше меня, и я готов биться об заклад, что Пэттен вполне мог тягаться с профессиональными тяжелоатлетами. Он не пытался сразиться со мной в теннис, гольф, не предлагал посоревноваться в искусстве ставить палатки в старом лагере, но подозреваю, что и тут я был бы побежден. К счастью, от озера Биг-Краммок до ближайшей площадки для гольфа не меньше семидесяти миль, а теннис в этом провинциальном заповеднике не в чести. У Пэттена не было возможности щегольнуть даже умением ходить под парусом, поскольку здесь не нашлось бы ни одной парусной лодки. Тут была глухомань. Во всяком случае, насколько это возможно при нынешнем правительстве провинции Онтарио и здешних заготовителях древесины. На берегах озера не теснились домики и автоприцепы. Биг-Краммок не таков. А на дальнем берегу не было видно ярко раскрашенных лодочных сарайчиков, как в Маскоке. "Глухомань" по здешним понятиям - это отсутствие больших моторных катеров, посему основным плавсредством тут служили каноэ, если не считать глиссера Джорджа и здоровенного грузового катера Риммеров. Зато каноэ были самых разнообразных цветов и размеров. Не знаю, разрешено ли красить их в пастельные тона, но, по-моему, былой запрет на это сейчас уже не так строг...

Мне удалось сдружиться с Пэттеном, когда я стащил его с охваченного пламенем носа моторки. Он сжимал в руке шнур стартера, а корма лодки уже целиком ушла под воду. Я столкнул Пэттена в озеро, чтобы погасить его горевшие шорты, а потом выволок через мелководье на причал. Он фыркал и отдувался и с тех пор полюбил мое общество, даже если я громил его за шахматной доской. Пребывание в окрестностях Вудворда было мне только на руку. Пэттену вовсе не обязательно было знать, что меня наняли шпионить за ним. И я совсем не случайно оказался с удочкой в двух сотнях ярдов от его личного причала. Не такой уж я заядлый рыболов.

Я сидел лицом к озеру и, глядя через плечо Пэттена, видел место нашей с ним первой встречи. Слева от причала, в камышах, ещё покачивались на волнах останки сгоревшей лодки. Но волдыри на лице Пэттена, похоже, объяснялись чересчур долгими солнечными ваннами. Зеркальные очки скрывали опаленные брови.

Две недели назад мне позвонил Рэй Торнтон из "Риддер, Энжел и Торнтон" - старой юридической фирмы, расположенной напротив почты на Куин-стрит в Грэнтэме. Рэй учился вместе со мной в школе Эдит Кэвелл с подготовительного класса по шестой. На несколько лет он выпал из поля моего зрения, а потом появился снова и попросил меня последить за женой одного своего клиента. Это случилось в первые дни моей работы на поприще частного сыщика, когда я оборудовал контору и водрузил вывеску на улице Святого Андрея. После первого отчета он дал мне ещё несколько заданий. Почему-то все они кончались чьим-нибудь бракоразводным процессом. Так уж выходило. Но теперь законы изменились, и я оказался на подножном корму.

Мы с Рэем договорились встретиться и пообедать в "Объединенной сигарной лавке", в квартале от моей конторы, на противоположной стороне улицы. В лавке этой не было ничего особенного, просто там быстро обслуживали, поддерживали чистоту и не сдабривали снедь петрушкой, чтобы скрыть огрехи повара. Я подносил ко рту второй кусок яичницы-болтуньи на жареном хлебе, когда Рэй бросил на зеленую мраморную стойку вырезку из "Глоб энд мейл". Это было телетайпное сообщение о том, что Норберта Пэттена разыскивают друзья и бывшие сослуживцы. Я уже был наслышан о Пэттене, и, судя по тому, что именно мне довелось услышать, его исчезновение едва ли могло обрадовать меня.

- Каким боком ты сюда затесался? - спросил я Рэя.

- Один мой клиент вложил кучу денег в "Последний храм" Пэттена, и его очень интересуют передвижения этого типа. Особенно теперь, когда Верховный суд США вот-вот примет решение по налоговому статусу церквей. Осталось меньше двух недель, и мой клиент не хочет, чтобы мальчик выскользнул из стальных тисков закона, если уж на то пошло.

- А Пэттен только и умеет, что выскальзывать. Он знает столько хитрых фокусов, сколько не увидишь и на съезде иллюзионистов, - сказал я.

Несмотря на то, что Пэттен имел обыкновение пулей вылетать из моторных лодок и беситься после шахматных партий, он был умненьким мальчиком и умел сочетать проповедничество с современным предпринимательством, ловко пользуясь льготами. Он основал многонациональное церковное движение и заделался спасителем душ, искусно сплавив воедино дзен, спиритизм и благочестие старого доброго американского библейского пояса. "Последний храм" являл собой нечто большее, чем просто секту. Это был культ наивысшей пробы. Я только головой качал, когда думал о том, что получится, если соединить библейское начетничество с американизмом.

- Кажется, около года назад Пэттен по-тихому смылся из Калифорнии? спросил я.

- Да, это на него похоже.

Но уж он не пользуется прежней любовью. От него бегут. В начале этого года испанская "гражданская стража" арестовала его яхту вместе со всей командой. Пэттен и пальцем не шевельнул, чтобы их выручить.

- А кто от него бежит?

- Да всякие там отцы церкви. И все наперебой дают показания под присягой. Насколько я их понял, Норберт Пэттен - псих и самодур, на полном серьезе жаждущий власти над миром.

- Каждому человеку нужно занятие для души. А миру не повредят его денежки. Почему ты хочешь, чтобы я все испортил?

- Я ещё не просил тебя об этом. Но раз уж ты здесь, давай объясню. Эти беглые попы вчинили церкви судебный иск на четыреста миллионов долларов. Если Пэттену предъявят обвинение, мой клиент получит часть этих денег. Стоит верховному суду принять невыгодное для Пэттена решение по вопросу об уклонении от налогов, и парню придется бежать из Штатов, оставив все свои пожитки.

Я жевал бутерброд, слушая хруст поджаренного хлеба и тонко нашинкованного сельдерея, и пытался представить себе четверку, справа от которой весело отплясывает великое множество ноликов.

- Что ты имел в виду, говоря об исчезновении Пэттена? Надеюсь, он не отправился к праотцам?

- Неделю назад он пересек канадскую границу в Форт-Гурон. С ним было ещё пять человек. Одна пташка, которая водит дружбу с умельцами вынюхивать что надо за денежки, нащебетала мне, что Пэттен прячется в парке Алгонин.

- Не ближний свет. Сколько ему лет?

- Сорок три, и оплакивать его придется ещё не скоро. Прежде всего мы должны со всей определенностью опознать его. Сможешь сделать это для нас? Потом нам понадобится там свой человек, который посидел бы с Пэттеном, пока тот не начнет действовать. Может, станешь нашей рыбкой-прилипалой, Бенни? Поболтаешься там с недельку? На берегу озера есть домик, в котором ты мог бы жить.

- Уж и не знаю.

- Ну же, Бенни, не надо кукситься. Ты же не будешь просто ждать, пока он покажет свое истинное лицо. Ты будешь удить рыбу и наловишь целую кучу. Я слышал, места там чудесные. Боже мой, Бенни, я предлагаю тебе хорошие деньги, всего-то и надо, что сидеть и загорать на бережку. Когда тебе последний раз платили за туризм?

Пришлось провести выходные, разбирая письменный стол и объясняя все родителям. Потом я побросал в сумку для клюшек кое-какие шмотки и отправился на север, в Петавава-Лодж на берегу озера Биг-Краммок.

- Еще партию, приятель? Человеку надо дать возможность сравнять счет, - сказал Пэттен. Я хмыкнул, и мы принялись заново расставлять фигуры. На этот раз я ему поддался. В стакане с остатками апельсинового сока деловито тонула оса. Итак, Пэттена пытались взорвать. В следующий раз, возможно, подсыплют ему яд. Но я не успел скорчить умную рожу и обдумать эту мысль: подружка Пэттена, Лорка, принесла полный стакан. На лице её играла заговорщицкая улыбочка. Два её изломанных длинноногих отражения мелькнули в зеркальных очках Пэттена, когда Лорка развернулась и зашагала по грубым каменным ступеням крыльца обратно в домик.

- Не вожделей эту красавицу, Бенни, она моя, - видимо, Пэттен знал о свойствах зеркальных очков больше, чем я предполагал.

Мне опять достались черные фигуры. Я попытался отдать Пэттену преимущество и рокировался раньше времени. Пожертвовал несколькими ударными пешками, чтобы оказаться в трудном положении и сосредоточиться на игре. Я думал о долгом пути на север, о том, как крутил баранку и глотал пыль. Я думал о Петавава-Лодж, до которой было десять минут на каноэ. Отсюда я её не видел, но знал, что усадьба стоит возле маленького залива озера Биг-Краммок. Я думал о том, как Джоан Харбисон показывает мне мой домик и обучает премудростям управления керосиновыми лампами и газовыми духовками. Несмотря на все её указания, в первый вечер я с аппетитом проглотил груду картофеля-фри, одна половина которой сгорела, а другая - так и не разморозилась. А ещё я помнил, как по рассеянности нарвался на липучку для мух в ярд длиной. Мой первый ярд липучки. Это было истинное наслаждение.

Я не был новичком в парке Алгонкин. В двенадцать лет от роду я ходил в плавание на каноэ, которое началось на озере Каноэ-Лейк и продолжалось пять суток. В лагере "Северная Сосна" меня научили грести, вплавь преодолевать дистанцию в одну милю и оказывать первую медицинскую помощь. Теперь я предпочитал городской пейзаж, в котором единственным элементом дикой природы был одуванчик, растущий из трещины на тротуаре.

Два дня просидел я в алюминиевой весельной лодке, забросив в воду лесу и наблюдая за тем, что творится в усадьбе Вудворд, лесном убежище Пэттена. Там все замерло, только над большим каменным дымоходом висели колечки дыма. Кем бы ни были обитатели усадьбы, они ненавидели сырость так же, как и я. Мне удалось разглядеть людей, сновавших между домом и белым "мерседесом", стоявшим на поляне в конце мощеной камнем дорожки, которая примыкала к однорядной дороге, выложенной бревнами. В этой части света такая дорога вполне могла сойти за шоссе. Наблюдая, как Лорка и остальные таскают в дом сумки со снедью, закупленной в Хэтчвее, я наделял этих людей прозвищами. До взрыва лодки мне, по сути дела, не о чем было докладывать клиенту. Разве что: "Объект не появлялся. Отпадные телеса и Чистюля поехали в город. Коротышка отправился кататься на алюминиевой лодочке. Две гагарки подозрительного вида подплыли на сто футов к пункту наблюдения и нырнули под воду. Магнитных мин не обнаружено. Насадил на крючок червяка номер 23, опустил в озеро на глубину 40 футов. 16 минут сидел без движения. Вытащил лесу, осмотрел обглоданные концы червяка, снял с крючка уцелевшую среднюю часть и насадил червяка номер 24."

Пэттен переставлял своего ферзя туда-сюда с таким видом, словно у него не было других годных для дела фигур. Он позволил себе едва заметно усмехнуться в бороду, и его губы чуть искривились. Надо будет как-нибудь попробовать сыграть с ним в покер. Эта улыбочка Пэттена сулила мне веселый вечерок. Я отдал ему своего последнего коня и приготовился двигать короля с клетки на клетку в тщетных потугах уйти от мата, который Пэттен норовил поставить мне при помощи ферзя и края доски. Я представлял себе, как сужаются его скрытые за темными стеклами зрачки. Пэттен явно был наделен инстинктом убийцы в чистом виде, и я обрадовался тому, что не поленился навести о нем справки, прежде чем упаковал свою байковую пижаму, влез в "олдсмобиль" и прикатил сюда.

Пэттен. Мысленно я по-прежнему называл его этим именем. Но стоит мне произнести его вслух, и я наверняка попаду в передрягу. Я спас жизнь некоему Норри Эдгару, с которым теперь играл в шахматы. Именно так называл он себя. И при солнечных очках и бороде вполне мог сойти за Норри. Ведь на экране телевизора он всегда появлялся чисто выбритым и ухоженным. Таким его и помнили.

- Мат, - с ухмылкой объявил Пэттен. Я взглянул на доску. Да, он был прав. Пэттена прямо распирало. Я скривился и чуть причмокнул губами, отдавая ему должное. Хищник почуял кровь. Пэттен принялся опять расставлять фигуры. - Я вытру о тебя башмаки, приятель! - Бахвалясь, пообещал он. К счастью, в этот миг его позвала Лорка - та дама, которую я называл Отпадными телесами, прежде чем Пэттен познакомил нас.

- Норри! Оззи едет!

Пэттен с сожалением посмотрел на доску, словно та сулила ему бесконечную вереницу побед, и встал. Я поплелся за ним с причала в дом. На поляну въехал черный "бьюик", медленно открылись дверцы, и из машины вылезли двое мужчин. Они проехали немало миль и тотчас принялись делать наклоны вперед. Лорка вышла им навстречу. Похоже, вновь прибывшие обрадовались, увидев её. Водитель, молодой долговязый блондин в синей майке, держал в руке чемоданчик для бумаг. Второй парень обнялся с Лоркой. Он был облачен в новенькие джинсы и сорочку с коротким рукавом. Лысиной своей он вполне мог потягаться с Чистюлей, которого Норри держал в качестве рабочей силы. Водитель, которого я уже мысленно нарек Бурунчиком, вручил чемоданчик Оззи, своему начальнику. Оба выглядели так, словно им стоило немалых трудов подобрать приличествующие случаю наряды. Пэттен в своих серо-буро-малиновых армейских шортах подошел к машине, пожал Оззи руку и по-медвежьи приобнял его. Я поотстал, чувствуя, что численное превосходство не на моей стороне. Все направились к дому. Пэттен оглянулся на меня, прикурил новую черную сигару при помощи своей испанской зажигалки и откинул голову назад, словно сигара эта стоила три доллара. Я почувствовал себя то ли садовником, то ли дворником, нанятым убирать опавшую листву.

- Шел бы ты, Бенни. У меня дела. Да и небо, смотрю, затягивает. Вряд ли сегодня тебе удастся взять реванш. Тем не менее, используй время с толком, приятель. Оно - великий дар, но его ничего не стоит убить. - Изрек Пэттен и был таков. Я сел в лодку и поплыл к Петавава-Лодж, вспугнув по пути пару гагарок. Они неспешно скрылись из виду. Небо над головой делалось все темнее.

2.

Петавава-Лодж была окутана тяжким послеполуденным маревом. Я обогнул мыс и вошел в заливчик. Далекие призрачные молнии озаряли брюхо облачной гряды, будто светлячки в бутылке из дымчатого стекла. На причале никого не было, только разнокалиберные лодки терлись бортами о резиновые бамперы, приколоченные к пирсу гвоздями. Я зачалил свою лодку и отнес в сарайчик весла. На пляже валялись надутая автомобильная камера, детские ведерко и совок. Налетевший ветер погнал на дорогу пыль и принялся играть с веревкой, на которой сушились полотенца и купальники.

Усадьба состояла из двух построек средних размеров и полудюжины маленьких хижин, разбросанных под пологом леса у самой кромки воды. Большой бревенчатый сруб возле хижины Джоан Харбисон назывался флигелем. Здесь размещались контора Джоан и нечто вроде кают-компании. Длинное приземистое здание, по которому то и дело пробегали тени колеблемых ветром крон берез, изрядно смахивало на барак или какой-нибудь первобытный мотель и стояло параллельно дороге. Оно состояло из четырех соединенных вместе коттеджей. Жилье для бедных по-алгонкински. Прибавьте ко всему этому два покосившихся газовых насоса и электрогенератор, и у вас получится Петавава-Лодж.

Я вошел в темный домик и прикрыл за собой забранную сеткой дверь. Включить свет я не мог: Джоан ещё не запустила генератор. Я снял с крюка над головой керосиновую лампу и попытался запалить её, когда вдруг разверзлись небеса. Можно было подумать мы чем-то прогневили их: дождь забарабанил по дощатой хибаре, прибил к земле петунии, росшие возле доски объявлений, и принялся стучаться в проволочные двери и окна. Он поднимал на озере волны и выписывал узоры вокруг Первого острова, который был едва виден на фоне окутанного дымкой дальнего берега. Дождь сек борта зачаленных возле дома лодок. Казалось, на небесах засел сумасшедший пулеметчик. Похоже, ему особенно не нравился брезент, которым был покрыт катер в конце причала: белая пена так и рикошетила от чехла во все стороны. Крыше моего домика тоже досталось, но в темноте я не видел, появилась ли на кровати лужа. Сквозь залитое водой окно я разглядел Джоан Харбисон; она остановила свою красную "хонду", вытащила коробку со снедью и захлопнула заднюю дверцу плечом, после чего потащила свой короб по дощатому настилу; с её древней соломенной шляпы текла вода. В коробе Джоан, должно быть, лежала и моя фляга с молоком, но я решил подождать, пока не распогодится. Гремел гром, серебряные ложки в банке на столе звенели, сквозь щели между неплотно закрытыми ставнями виднелись сполохи молний. Я запалил свечу, уставился на мокрую сетку двери и принялся размышлять, что мне делать дальше. Кроме меня, единственным живым существом в хижине была муха, упорно и тщетно боровшаяся за жизнь на конце липучки.

Перед отъездом из Грэнтэма я попросил свою старую подружку, библиотекаршу Эллу Бимс, разыскать для меня все имеющиеся в наличии сведения о Норберте Пэттене. Разумеется, Элла была совсем не похожа на помощницу частного сыщика: миловидная пожилая матрона с сияющими глазами и морщинистыми веками, бархатистыми щечками и маленьким носиком безупречной формы, она даже не знала, что работает на меня, поскольку я никогда не платил ей за работу. Должность заведующей отделом материалов специального хранения - прекрасная "крыша" для человека, который её занимает, и не надо сообщать счастливчику, что на самом деле он выполняет совсем другую работу.

Она вручила мне толстую папку и указала на свободный стол.

- Устраивайтесь, Бенни. Если понадобится ещё что-нибудь, только скажите. Раньше у нас было куда больше сведений об этом парне, но три года назад кто-то выкрал все до последнего клочка. Пришлось составлять подшивку заново.

- И вы не даете эти материалы кому попало?

- Разумеется, нет. Я же сказала: подборку украли. На съезде библиотекарей в Торонто я узнала, что сведения о Пэттене были похищены из всех библиотек страны и даже из архивов двух газет. Вот почему у нас только отрывочные данные о Пэттене и его "Последнем храме".

- Ничего, для начала хватит и этого. Спасибо.

Норберт Эдгар Пэттен родился в Хантсвилле, провинция Онтарио, и произошло это сорок три года назад. Сверившись с атласом, я убедился, что Хантсвилл находится там, где ему и положено - примерно в двухстах пятнадцати километрах севернее Торонто. Мать и отец Пэттена владели пекарней на главной улице, считались баптистами, но утверждали, что посещают только венчания и заупокойные службы. Пэттен учился в местных школах, а летом подрабатывал в парке Алгонкин. В восемнадцать лет он уехал в Штаты. Это было несколько необычно. Что ему делать в Вашингтоне, округ Колумбия? Просмотрев папку до конца, я так и не понял, почему он покинул Хантсвилл и два года проучился в академии Харланда Ли в штате Мэриленд. С началом войны во Вьетнаме его американская эскапада на время прервалась. Подобно множеству молодых американцев, он подался на север, в Канаду, и просидел там, пока военная шумиха не улеглась. Но как только американские войска эвакуировались из Сайгона, Пэттен снова принялся слоняться по округу Колумбия и его окрестностям. Не где-нибудь, а именно на пути в Вашингтон, неподалеку от Александрии, Пэттен, по его утверждению, увидел тот самый ослепительный свет. "Вдали сверкали бликами дома столицы, когда я, как святой Павел в древности, узрел свет, и он изменил всю мою сущность точно так же, как изменил когда-то Павла." В папке была газетная вырезка, сообщавшая о сходке верующих близ знаменитого дома пресвитерианцев в Александрии, и отчет о том, насколько успешно прошел этот собор. Довольно скоро Пэттен начал давать в газетах объявления на целую полосу. В первое послевоенное лето на съезд перед мемориалом Линкольна собрались несколько тысяч человек. В Аннаполисе Норберт Пэттен читал проповедь морякам, и слушателям едва хватило места на городском стадионе. О Пэттене заговорили. Он уже мог составить конкуренцию проповедникам из библейского пояса, поскольку призывал положить конец всем и всяческим войнам.

Добившись признания на восточном побережье, Пэттен подался в Калифорнию, чтобы сколотить там так называемый "Последний храм". В этом штате, будто в парнике, бурно цвели самые разнообразные культы и секты. Первое калифорнийское отделение открылось в Бэрбэнке, потом мало-помалу возникли и другие. Влияние Пэттена медленно распространялось на север и на юг от каньона Святого Андрея, через Средний Запад до Нью-Йорка и Новой Англии, и в конце концов Пэттен прибрал к рукам Вашингтон, где и зародилось его духовное движение.

Пэттен был первым проповедником новой волны, сумевшим на полную катушку использовать телевидение. Иногда религиозные деятели появлялись на экране, проповедуя на стадионах, где им внимали тысячи, или в прямом эфире, перед миллионной аудиторией. Но Пэттен придумал новый прием: независимо от числа слушателей, он адресовал каждую новую проповедь какому-нибудь одному из них. И не имело значения, присутствуете вы на представлении или сидите дома. Пэттен умел внушить каждому слушателю, что обращается лично к нему и никому другому. Он первый пролез на экран в лучшее эфирное время, опередив даже самих телевизионщиков и раньше них осознав, сколь огромна будет его аудитория. Впрочем, возможно, телевизионщики это понимали, но предпочитали не мешать Пэттену. Он сумел внушить им уважение к своей особе.

В 1976 году он появляется на обложке журнала "Тайм" в белых одеждах священнослужителя. В статье приводилось одно из высказываний Пэттена. Когда его спросили, почему он так много носится по миру, Пэттен, якобы, ответил: "Если господь и впрямь взирает на нас, то пусть видит, что мы заняты делом". В другой статье в "Ньюзвик", вышедшей в том же году, он сетовал на засилье в церкви калифорнийских сектантов, которых часто путают с приверженцами "Последнего храма". Пэттен прославился ещё и тем, что вылавливал в печати все порочащие его высказывания, а потом таскал по судам авторов, редакторов и издателей - всех по очереди. Он содержал целый табун законников, которые почти никогда не проигрывали тяжб. Один широко известный журнал, специализирующийся на мужских душах и женских телах, лишился изрядной суммы денег после ожесточенной юридической баталии, исход которой в конце концов удалось в последнее мгновение решить вне зала суда. Это было в 1977 году. Победа Пэттена вдохнула в его приверженцев новую жизнь, и с тех пор только самые безмозглые издатели газет норовили пригвоздить секту к позорному столбу, а все, кто был поумнее, оставили её в покое.

Статьи, опубликованные до 1977 года, помогли мне составить довольно полное представление о том, как именно действовала созданная Пэттеном секта. Пэттен был в ней самодержавным властителем, и его воля считалась законом. Остальные же неукоснительно потакали всем его капризам. Пэттена подозревали в попытках склонить сектанток к плотским утехам. К тому же, он наверняка освобождал своих приверженцев от тяжкого бремени частной собственности. Все достояние единоверцев принадлежало храму, но бумаги были составлены таким образом, что храм полностью отождествлялся с личностью Пэттена, который всячески поощрял своих приверженцев к отправлению обрядов в раннехристианском духе: сектанты устраивали тайные сходки, использовали анаграммы и символы, отражающие таинства веры. Церквей, как таковых, у них не было вовсе, зато были церковные сборы, и этих поступлений Пэттену хватало на вольготное, прямо-таки царское житье-бытье. Он владел обширным поместьем близ Рино, штат Невада, которое выкупил у другого всемирно известного толстосума, и маленьким неприметным особняком на побережье напротив Сан-Клементе, а затем приобрел ещё и сельскую усадьбу неподалеку от Пальма-де-Мальорка.

В вырезках не нашлось никаких указаний на то, что могущество империи Пэттена идет на убыль Но один испанский судостроитель из Пальмы забрал назад заказанную Пэттеном яхту, а вооруженные силы США, обеспокоенные невольным увлечением своих бывших солдат "Последним храмом", начали расследование, чтобы установить достоверность событий, описанных Пэттеном в его бестселлере "Ослепительный свет". В одной из вырезок пятидесятилетний поденщик из Балтимора утверждал, что в 1975 году сам написал эту книгу, а Пэттен лишь дал ему шестичасовую кассету со своими речами и снял для халтурщика квартиру в Джорджтауне. Тем не менее, книга продержалась в списке бестселлеров "Нью-Йорк-таймс" целых двадцать две недели. Экземпляр нашелся даже в Грэнтэме, на полке магазина, где он притулился к "Пророку" Калила Гибрана. Книготорговец сообщил мне, что опус Пэттена переведен на семнадцать языков и продается везде, где существует письменность. Все эти сведения торговец изложил мне тоном распорядителя похорон. Не знаю, то ли он проникся учением Пэттена, то ли был поражен ажиотажным спросом на "Ослепительный свет".

Но сегодня днем Пэттен едва ли имел шанс попасть на обложку "Тайм": ведь дождь поливает всех - и праведников, и грешников. Любопытно, каково нашему герою в здешней глухомани после "Ньюзвик" и Си-Би-Эс? Интересно, что это такое - вернуться домой, не имея возможности сказать хотя бы одной живой душе, кто ты? Герою местного масштаба придется обойтись без фанфар и даже без "Хантсвиллского еженедельника".

Кто-то громко ударил в проволочную дверь, и я догадался, что это Джоан с моим молоком. Она принесла с собой дождевую воду, запах свежести и уйму дорожной грязи. Очки её запотели, и Джоан сняла их, а заодно и громадную мокрую соломенную шляпу.

- Боже ж ты мой, ну и ливень! Вот что в гидрометцентре называют "временами дождь". - Грянул гром и, крыша дома содрогнулась. Весьма своевременное напоминание о том, что негоже поминать имя Господа всуе. - Я принесла ваше молоко.

- Вовсе не обязательно было тащить его сюда под дождем. Это не ваш долг и уж тем паче не земное предназначение. У меня чайник кипит. Чаю хотите?

- Неплохо бы. Только сперва раздобудем немного света, - она взяла со стола керосиновую лампу, заправила её и принялась накачивать, пока та не зашипела. Джоан поднесла спичку к фитилю, и вспыхнуло мощное пламя. Моя хижина опять обрела цвета, а по бежевой крышке стола заплясали длинные тени от бутылки с кетчупом, перечницы и солонки.

- Так-то оно лучше, - рассудила она, выбираясь из черного дождевика и бросая его на диван, набитый конским волосом. - Проклятые бобры опять запрудили сточную канаву. Так я и знала, что кроватные пружины - им не помеха. За дорогой уже озеро по колено глубиной. А после этого ливня... Черт, даже думать об этом не хочется.

Я молча заваривал чай. По-моему это лучший способ сбора сведений. Наконец я отыскал на полке над мойкой несколько глиняных кружек и, залив пакетики чая кипятком, принялся давить их ложкой, чтобы сберечь время. Потом достал початую банку сухого молока.

- Но ведь я принесла свежее, - напомнила мне Джоан, протирая очки розовой салфеткой и вновь водружая их на нос.

- Новоприобретенные привычки живучи. Успокойтесь. Я просто ещё не освоился. Сначала вы покажете мне, как все делать, а потом проверите, хорошо ли я усвоил науку. Ведь ковырять в носу можно любым пальцем.

Джоан улыбнулась, я налил ей чаю, потом достал флягу с молоком и проделал в ней дырку. Джоан дипломатично капнула молока в чай, потом показала мне, как настоящий обитатель пограничья переливает содержимое пластмассовой фляги в пластмассовый кувшин.

- Как мои цыплята, все живые? - спросила она.

- Наверное. Я не очень усердно их считал, но ничего необычного не заметил. Единственное знаменательное событие сегодня - ваша блестящая операция по завозу снеди. - Я закурил сигарету и бросил спичку в пепельницу с рекламой какой-то давно прекратившей существование пивоварни.

У Джоан Харбисон было простое милое лицо. Ее синие глаза не сразу привлекали внимание. Мне понадобилось три дня, чтобы, наконец, заметить их. Они пленяли меня медленно. Как и ямочка на правой щеке, в которой то и дело пряталась маленькая бурая родинка. Когда каштановые волосы Джоан были сухи, они казались пышными, но всклокоченными, однако сейчас темные завитки липли ко лбу. Косметикой она не пользовалась, поскольку в этом не было нужды. В день моего приезда Джоан меняла воздушный фильтр в своей "хонде" и жаловалась, что теперь ей не хватит времени заняться генератором, который и впрямь требовал ремонта. С тех пор я имел возможность наблюдать, как она стрижет траву, колет и складывает в поленицу дрова, перебирает подвесной мотор, скармливает кошкам рыбьи головы и запекает в духовке какое-то блюдо в горшочке, обернутом бурой бумагой. Куда бы ни направлялась Джоан, за ней повсюду следовал двенадцатилетний мальчик, сын американцев, снимавших одну из бревенчатых хижин.

Джоан прихлебывала чай. Ливень дал ей возможность отдохнуть несколько минут. Пока идет дождь, генератор, лодки, кошки и все мы могли бежать, катиться и плыть ко всем чертям.

- Надо что-то делать с этим бобром, - сказала Джоан, следя за дымом моей сигареты. - Он строит свои запруды быстрее, чем я их ломаю. Вообще-то их двое. За пару центов я готова освежевать обоих, продать шкуры в Торонто и починить на эти деньги свою бензопилу. - Ветер надувал проволочную сетку на окнах, иногда она распрямлялась и смачно шлепала по стеклу. Джоан склонилась над своей чашкой. - Ладно, нынче дождь, и он зарядил на всю ночь, но завтра будет уже другой день. - Она наигранно вздохнула и потянулась к чайнику точно так же, как потянулась к банке "нескафе", которым я угощал её в первый день. Яростный дождь за дверью мало-помалу стихал и уже утратил свою былую тропическую страсть. Ветер перестал вспахивать землю и перегонять воду из ямы в яму. В дверь заглянула одна из кошек, и я злобно зыркнул на нее. Пусть топает своими грязными мокрыми лапами по другим полам. Я сам прибирался в доме и с недавних пор относился к своим хозяйственным обязанностям ревностно.

- Выдыхается, - сказал я, кивком показав на окно. Джоан отрешенно улыбнулась. - В такую погоду только рыбу удить.

Казалось, она не слышит меня.

- Мы с Майком вселились в эту усадьбу в такой же вот день. Промокли до нитки, пока разгружали фургончик. Все тут дышало на ладан, а дождь навел нас на мысль, что мы прогадали. Потом я запустила генератор, и тут выяснилось, что в духовке проживают мыши, Увидев их, я хотела тотчас собрать пожитки и уехать в Торонто.

- Вы с Майком там зимуете?

- Приходится. Он работает в городе и свободен только в августе. Но на выходные приезжает, и это большая радость для меня. Может, на следующий год подадимся в южные края, - Джоан вздохнула, произнося эти слова. Она была слишком земным человеком и позволяла себе жить мечтами, даже в дождливые дни. - Это вполне вероятно, - добавила Джоан. - Надо взглянуть в лицо суровой правде, Бенни. Эта усадьба - вовсе не золотая жила, которую мы надеялись приобрести. Я опять пошла учительствовать. Мы давали объявления в газетах и журналах, ставили рекламные щиты, но дело наше и поныне живо только благодаря завсегдатаям, которые приезжают сюда каждый год. Конечно, мы пользуемся кое-какой известностью, но разве она прокормит двух пенсионеров?

Мы помолчали. На миг примолк и дождь.

- Выдыхается, - повторил я. На сей раз было отчетливо слышно, что шум сделался другим. Теперь капли барабанили по крыше не так рьяно. Я видел, как они набухают на листьях деревьев и падают на землю. - Говорят, в такую погоду самый лучший клев.

- Смотрите, не залейте в бак чистый бензин, - сказала Джоан. - Я не хочу потерять ещё одну моторку. А то взорветесь, как мистер Эдгар из усадьбы Вудворда. Зря я дала ему лодку напрокат.

- Так это была ваша посудина?

- Он возместил мне убытки, но вы все равно будьте поосторожнее.

- Почему же мотор взорвался? Неужели такое случается по халатности?

- Тут у меня всякий народ бывает, Бенни. И большинство ни бельмеса не смыслит в моторах. Но этот взрыв - первый на моей памяти. Должно быть, дело не только в топливе.

- Уж не хотите ли вы сказать, что это был вовсе не несчастный случай?

- Ну, так далеко, пожалуй, заходить не стоит. Что за дурацкая мысль. Зачем кому-то калечить мистера Эдгара? Джордж Маккорд - другое дело: этот носится по озеру с таким ревом, что кому-нибудь вполне может прийти охота подложить под него бомбу.

- Считайте, что эта мысль навеяна дождливым днем. Просто игра. Но если бы жизнь подбросила мне такую головоломку, кого я должен был бы заподозрить?

- Ха! Все ваши подозреваемые - мои постояльцы, которые платят мне деньги. Разумеется, вы имеете полное право подозревать Мэгги и Джорджа Маккордов, а я - Риммеров. На здоровье. Они живут бесплатно.

- Да нет, я ничего такого не говорю. Я почти никого из них и не видел.

- В таком случае, я пренебрегаю своими обязанностями хозяйки. Нынче же вечером устрою вам встречу во флигеле со всеми подозреваемыми.

- Прекрасно. Я прокрадусь туда, и вы незаметно расскажете мне о каждом из них.

Джоан положила на сосновый стол пригоршню мелочи, натянула сапоги, скорчила угрюмую мину человека, собравшегося чинить генератор, и, хлюпая по лужам, ушла в затихающий дождь. А я натянул свитер, точнее, дождевик на шерстяной подкладке, служивший мне накидкой, и собрал свое рыболовное снаряжение. Красная канистра стояла там, где я оставил её вчера. По утрам я обычно пользовался весельной лодкой, потому что совершенно не выносил рева мотора в первой половине дня. Вновь подсоединить бак к мотору было делом нескольких минут. Затем я отвязал мокрый фалинь, выгнал воду из вмятин пластмассового сиденья и принял стойку, приготовившись рвануть пусковой шнур.

3.

- "Их девять человек, но полностью спокойным можно быть только за Манфреда Ганнинга. Во всяком случае, он вынесет частное определение, которое войдет в историю правоведения".

Это был голос Пэттена; он звучал с кассеты магнитофона, спрятанного мною на острове поблизости от усадьбы Вудворда. Еще не ведая, что вытащу великого человека из воды и стану его закадычным приятелем, я одолжил у друзей подслушивающую аппаратуру, сунул её в два капроновых мешка для мусора и запрятал в куче листвы и сосновой хвои. На поиски тайника у меня ушло пять минут. Маленькие катушки медленно вращались.

"Меня волнует не Ганнинг, - напряженным шепотом продолжал Пэттен. Меня волнуют Харпер, Бартенбах и эта баба, как бишь ее? Маккриди.

- Потому что они демократы? Оно, конечно...

- Плевать мне на политику, Оззи. Или ты меня не слушаешь? Харпер и Бартенбах поддерживают решения судов низших уровней.

- Если суд вынесет решение не в твою пользу, это будет все равно что открыть жестянку с червяками. Все церковники поднимут хай. В каждой американской деревушке попы начнут вопить об этом с кафедр. Подумай головой, Норри.

- А я что, по-твоему, не думаю? Я уже и так прикидывал, и сяк. Диодати использовал дай бог треть тех доводов, которыми я его вооружил.

- Послушай, Норри...

- Ты мне говорил, что он лучший из лучших.

- Диодати? Так и есть. Он - в обойме. Он член клуба, а тебе нужен такой человек. Чужака в Вашингтон не зашлешь. Всем придется начинать с одной и той же точки, и Диодати запулил мяч так далеко, как не смог бы никто другой."

Если учесть, что микрофон был совсем маленький и стоял далеко от острова, оборудование работало великолепно. Магнитофон даже умел выключаться и включаться, когда нужно. Правда, иметь такое снаряжение в личной собственности я бы не хотел: нужда в нем возникает в среднем раз в десять лет. Я немного перемотал пленку. В записи прибавилось посторонних шумов.

"Мне надо поговорить с Вэном, - сказал Пэттен.

- Норри, прошу тебя, не впутывай его.

- Как я хочу, так и будет. Или, может, это он возглавил карательный поход против меня? Может, это по его милости мое имя склоняют в судах? Может, из-за него меня презирают друзья? Это будет первый шаг.

- Норри, сенатор с самого начала был верен тебе как никто другой. Даже ещё до начала. Пожалуйста, оставь его в покое. Он даже пустил тебя в эту усадьбу. Неужели это - не дружеский поступок?

- Ему ничего не стоило устроить взрыв мотора. Он был одним из тех немногих, кто знал, где я.

- Норри, ты мелешь чепуху. Сенатор тебя любит.

- В последний миг предать может любой. Я не доверяю ни Вэну, ни тебе, ни Лорке. Никому не доверяю. Все вы каждый за себя. Не думай же, что я вас не раскусил.

- Норри, мы все тебя любим, и ты это знаешь.

- Я знаю только одно: я - Норберт Пэттен. Им родился, им и помру. И это - мое дело, а вы все руки прочь от меня.

- Не дури, Норри.

- И ты туда же, Оззи?

- Норри!

- Заткнись, Лорка. Если Оззи хочет выйти из игры - скатертью дорога. Мы можем тотчас же рассчитать его. Мне уже приходилось бороться в одиночку. Для этого человек и рождается на свет. Все остальное - обман и видимость. Оззи, тебе решать. Если ты с нами, хорошо; если нет, Лорка выпишет тебе чек.

- Норри, я никогда не был подхалимом, и сейчас не собираюсь им становиться.

- Наши предки убивали гонцов, приносивших дурные вести. По-моему, это был неплохой обычай.

- Да, но вестей-то нет. Вэн, как и все мы, сидит на телефоне. Нам остается лишь ждать. В пятницу утром все выяснится.

- Через семь дней! Господь за это время успел сотворить вселенную и устроить себе выходной. Думаешь, семи дней не хватит, чтобы покончить с нами? Я сижу тут, в глухомани, а вся организация уже навострила уши и ждет условного знака. Если я вообще все это переживу, что меня ждет - круг почета или побег с тонущего корабля? Я знаю, они тоже задают себе этот вопрос. Ты скажи им, Оззи, скажи Пи-Джею и всем остальным: что бы ни случилось, я на них надеюсь.

- Они это знают. Тебе нет нужды...

- Скажи им, будь ты неладен! Сообщи через газеты. Выпусти дополнительные номера "Добрых вестей".

- Как тебе будет угодно.

- Что бы там ни решил Верховный суд, наше духовное движение должно продолжаться. Ты уразумел?

- Разумеется, это будет в "Добрых вестях", и я позабочусь о том, чтобы все попало в газеты. А насчет Вэна не суетись, Норри, с ним все в порядке."

Я услышал вздох Оззи. Было похоже, что он сдает.

"Мой самолет отправляется в шесть вечера, Норри, мне пора возвращаться в Торонто.

- Ладно, только замети следы. Я не хочу, чтобы весь мир узнал о моем приезде сюда. Достаточно того, что на озере окопались люди, которые норовят меня прикончить."

Подслушивание - занятная работа. Коль скоро я следил за людьми, которые собирались расторгнуть брак, мне приходилось проводить немало времени, навострив уши. Довольно скоро начинаешь досадовать на любителей помолоть языком. А если стоишь в грязи, и на тебя течет вода всякий раз, когда над головой колышется лист, так и подмывает сократить длинные паузы и всякое там молчание. Но последнее высказывание Пэттена пришлось мне по душе. Я перемотал немного назад и опять пустил пленку. "Достаточно того, что на озере окопались люди, которые норовят меня прикончить".

Мои ноги погружались в ил, к тому же, я не хотел сажать батарейки, проигрывая запись. В хижине у меня был ещё один магнитофон, и как только Джоан наладит генератор, я смогу прослушать всю запись этой встречи на высшем уровне. Заменив использованную ленту новой, я снял наушники, снова поставил магнитофон на запись и сунул его в тайник, а потом отправился к лодке. Грязь чавкала под башмаками. Привязанная к кустам лодка лежала на плоских камнях. Я столкнул её на воду и поплыл туда, где обычно рыбачил. Мое излюбленное место было в двух сотнях ярдов от причала Пэттена. Я бросил якорь и решил больше не считать червей. Пока я разглядывал хижину, несколько этих тварей пошло ко дну. Примерно полчаса все вокруг пребывало в неподвижности, только струйки пота текли по моей шее. "Бьюик" уехал, но "мерседес" стоял на своем обычном месте и уже начинал жариться в солнечных лучах, пробившихся сквозь тучи.

Вэн был сенатором. Сенатор Вудворд, тот самый, что с самого начала, даже ещё до начала, стоял за Пэттена горой. Я складировал эти сведения в голове. Утром надо будет позвонить Рэю Торнтону и доложиться. Он требует, чтобы я отчитывался через день. Рэй уже знал о том, что я опознал Пэттена и геройски спас его. Теперь я был приманкой, нянькой и соглядатаем.

Я ломал голову над вопросом, достаточно ли хорошо изучил Пэттена, чтобы за следующей шахматной партией спросить его, чем он намерен заняться после того, как Верховный суд вынесет свое решение, когда удочка вдруг вырвалась у меня из рук и ударилась о борт лодки. Я услышал треск катушки и успел ухватиться за пробковую рукоять, прежде чем спиннинг вывалился за борт. Брызги воды полетели от натянувшейся лесы. Чертова рыбина, нашла время клюнуть! - подумал я. Катушка вертелась так быстро, что её белая ручка превратилась в размытую окружность, похожую на вихрь. Я знал по опыту, что сейчас лучше стравить лесу, и наблюдал, как вилка катушки шарахается из стороны в сторону. Я попытался легонько дотронуться до лесы большим пальцем, но только обжег его. Сердечник катушки быстро обнажился, а короткий спиннинг не отличался гибкостью, и мне пришлось вцепиться в него изо всех сил.

Но вот натяжение начало ослабевать. Рыбина не собиралась отплывать ещё дальше. А может, она развернулась и вознамерилась таранить меня? Господи, надеюсь, она не настолько громадна. Не успев опомниться, я принялся выбирать слабину. Каждое мгновение рыбина могла развернуться и снова пуститься наутек, и теперь я был к этому готов. Схватив фалинь, я запихнул его конец в катушку, чтобы защитить большой палец, когда она опять начнет крутиться. Я чувствовал, что рыбина где-то поблизости, и надеялся, что она не заберется под днище лодки. Дай этой твари волю, и она опутает меня лесой как кулек с рождественским подарком.

Намотав на катушку примерно три четверти лесы, я почувствовал, что рыбина предпринимает новую попытку уйти. Это было похоже на перетягивание каната. В кино такие сцены заканчиваются тем, что рыбина непременно попадает в садок, но у меня его не было. Леса натянулась как струна и уходила в воду под острым углом. Потом то ли я, то ли мой большой палец вспомнил, что сбоку катушки есть храповик, который облегчает выбирание лесы. Вскоре к топоту моих ног по раскаленному днищу лодки прибавился и приятный скрежет храпового механизма. На сей раз рыбине не удалось отойти далеко, и я опять принялся крутить катушку. Занятная выдалась рыбалка. .кое-что было мне в новинку, но руки мои, похоже, знали, что делать. Думать не приходилось вовсе. Достаточно было просто спокойно выжидать и не торопить событий. Никуда эта рыбина не денется. Я чувствовал ее: когда крючок просто за что-то зацепился, ощущения совсем другие, а нынешнее подобно электрическому разряду. Это тебе не бедных червяков топить.

Когда, наконец, я увидел свою добычу, то почти пожалел, что выловил её. Рыбина была длинная и толстая, как пирамида консервных банок в универсаме. Спиннинг мой был слишком короток, и мне не удалось не пустить рыбину под днище лодки. Но и рыбина не сумела пустить в ход этот козырь. Я видел её тень, она была все ближе и ближе к поверхности воды. В этот миг я растерялся, не зная, что делать дальше. Без сачка было не обойтись, но где его взять? Придется воспользоваться рубахой. Я намотал её на руку, и когда темно-серая морда рыбины показалась из воды, схватил свою добычу. Рыбина малость побила хвостом, но в конце концов сдалась и присоединилась ко мне на дне лодки.

Я упал навзничь и попытался перевести дух; рыбина (кажется, это была озерная форель, хотя с точностью утверждать не берусь) билась рядом. Я огрел её по голове маленьким ведерком, и она затихла. Зеленовато-бурая чешуя была испещрена светлыми пятнами. Протянув лесу сквозь жабры, я крепко привязал свою добычу к скамейке и бросил обратно в воду. Пройдя с полмили на север вдоль берега, я наклонил мотор. Теперь мне было видно почти все пространство длинного озера за двумя островами. Две гагарки завели было свою серенаду, но быстро умолкли. То ли были не в голосе, то ли всему виной кислотные дожди. Я дошел до середины озера, повернул к берегу и уставился на медленно приближавшуюся усадьбу.

На причале никого не было. Воздух гудел от зноя, будто трансформатор, и мало что напоминало о недавнем ливне. Я лихо бросил свою добычу на причал, но все население усадьбы то ли балдело под крышей, то ли спало, и зрителей не нашлось. Тогда я сунул рыбину в холодильник. Сидя за своим сосновым столом и поглощая соленое печенье, я думал о том, что в Петавава-Лодж живет человек, которому чертовски много известно о моем партнере по шахматам и который, возможно, сейчас вынашивает замысел сокращения поголовья религиозных деятелей в Северной Америке.

4.

Главное здание усадьбы называлось флигелем, хотя соседствовало только с кромкой воды. Это было длинное прямоугольное одноэтажное бревенчатое строение с большим каменным камином в одном торце; в другом располагалась контора и лавчонка. Некрашеные бревенчатые стены были кое-где покрыты гипсом, дабы заткнуть щели, и завешены медвежьими шкурами. В комнате стояло несколько мягких диванов и кресел, сдвинутых к камину, в котором пылали дрова, мало-помалу превращавшиеся в белую золу. Справа от камина стояло древнее пианино, казавшееся совсем крошечным рядом с очагом. Сквозь дыру на месте отвалившейся передней панели виднелись молоточки и струны.

Едва приехав сюда, я спросил Джоан, почему дом называется флигелем. Вместо ответа она указала на южный край участка, где виднелся закопченный и заросший кустарником остов каменного здания.

- Тут была лесопилка, - сказала Джоан. - Ее построили в восьмидесятых годах прошлого века, а лет пятнадцать назад она сгорела дотла. Тут, в кустах, ржавое оборудование. Дети вечно сдирают о него коленки и приносят мне разные детали. Во флигеле размещалось правление. По-моему, глупо до сих пор называть его флигелем.

Ллойд Пирси склонился над старым граммофоном "виктрола", стоявшим возле стола для пинг-понга. Вытаращив глаза, он внимал зычным раскатистым звукам, вырывавшимся из затянутого рваной тряпкой громкоговорителя. Ллойд стоял в той же позе в первый вечер, когда я приехал из Грэнтэма, и на следующий вечер тоже. Я видел, как он садится в лодку и выбирается на причал, но это было днем, а вечером Ллойд старался держаться поближе к граммофону. В моей грэнтэмской конторе мне казалось, что здесь, в парке Алгонкин, разумнее всего было бы подделаться под рыболова. Поэтому я приобрел щуку средних размеров, велел очистить её и привез сюда вместе с оборудованием для прослушивания. Ллойд застал меня за разделкой этой щуки и сразу же понял, что я за рыболов. Он сообщил мне, что двадцать пять лет проработал в Садбери, в комиссии по управлению национальными парками, и поэтому был в усадьбе завсегдатаем. Сейчас он пытался списать с пластинки слова песни. Кажется, это был Пол Робсон. Ллойд то и дело снимал иголку с древнего диска, делавшего 78 оборотов в минуту, и снова ставил её.

"Линди-Лу, Линди-Лу,

Боже мой, сейчас помру!"

У очага играли в карты. За два последних дня я начал узнавать некоторые лица, но нескольких картежников видел впервые. И знакомые, и незнакомые физиономии дружно повернулись ко мне, как только я шагнул в сторону карточного стола.

"Моя крошка Линди-Лууууу..."

На углу стола для пинг-понга стоял бачок с кофе. Я нацедил себе чашку, добавил молока и, по обыкновению, всыпал две ложки сахарного песку, после чего приступил к изучению имеющихся в наличии физиономий. Джордж Маккорд был поглощен игрой. Обладание мощным глиссером делало его главным источником шума во всем озерном крае. Он гонял на своей лодке туда-сюда и бороздил воды озера с таким видом, будто выполнял задания горных спасателей и смотрителей национальных парков. Сейчас Джордж сидел, уткнувшись подбородком в собственную грудь, и изучал карты, а голова его лоснилась от пота. Он исподлобья поглядывал на партнеров и, похоже, делал арифметические выкладки, записывая их кончиком языка на внутренней поверхности щек. Сисси, жена Ллойда, сидела рядом с Джорджем и хмуро пялилась на свои карты, как будто они были слишком маленькими. У Мэгги Маккорд, судя по выражению её лица, была отличная карта. Она пыжилась будто персидская кошка на перине.

- Три без козырей, - промурлыкала Мэгги и едва не облизала губы от удовольствия.

- Имейте совесть, Мэгги! - воскликнула Сисси, которая уже собрала свои карты в стопку, но теперь была вынуждена вновь сложить их веером.

Четвертым партнером был Дэвид Кипп. Это его лохматый отпрыск повсюду таскается за Джоан. Кипп жил в усадьбе с двумя сыновьями, а их мать, Мишель, лежала на больничной койке в Вермонте. Волосы у детей были белокурые, но с буроватым отливом. Кипп тоже был блондином, однако коротенькие ручки и ножки сводили на нет всю его красу. Судя по наружности детей, и Мишель имела светлые волосы, скорее даже пегие и пушистые, как одуванчик.

Мэгги перебирала карты тонкими изящными руками. Если не считать маленьких ладоней и стоп, Мэгги Маккорд была весьма и весьма крупной женщиной. Джоан, мой главный источник знаний, рассказала мне, что Мэгги была замужем за лесничим, но овдовела и получила в наследство надел на берегу озера рядом с усадьбой. На вид Мэгги было лет семьдесят с хвостиком.

Я - не ахти какой любитель бриджа, но из вежливости немного последил за игрой, пока её участники делали заявки. В свете голых лампочек умелые руки Мэгги, державшие карты и ловко управлявшиеся с сигаретами, выглядели на редкость изысканно.

"Милая, слыхала ль ты вчера,

как ночью пел пересмешник?"

Я отыскал укромный уголок возле книжных полок, на которых хранились все подшивки журнала национального географического общества, начиная с доколумбовых времен. В один из этих журналов уткнулся старший сын Киппа, я узнал его по макушке. Парень сказал мне, что ему тринадцать лет и зовут его Роджером. Не дожидаясь моих расспросов, Роджер сообщил, что его мать лежит в беннингтонской больнице с желтухой, которую подцепила в вегетарианском ресторане. Я надеялся, что у нас завяжется разговор, но внимание мальчика переключилось на девушек, загоравших на атоллах.

Ллойд все записывал слова песни. Мэгги Маккорд захапала ещё одну взятку. Ее сын смотрел на мать, и на лице его отражался миллион разных чувств; он напоминал Спенсера Трейси, гадающего, удалось ли ему запихнуть мистера Хайда в укромный уголок на всю ночь.

В свой первый вечер в усадьбе я заметил очень скрытную парочку. Эти двое сидели рядышком, соприкасаясь коленями, и старались держаться подальше от остальных. Его я прозвал Терновником - просто чтобы как-то прозвать, - а её - Гризельдой. Он чем-то напоминал римского патриция, а она была немного смущена и зажата. Днем я их не встречал, но вечерами они делали выходы и сидели с остальными, будто дикие звери на краю поляны. На сей раз они примостились у бревенчатой стены, под медвежьей шкурой, висевшей изнанкой наружу. Зубастая пасть скалилась, словно медведю не нравились слова, которыми обменивались эти двое. Оба выглядели так, словно их мучила несильная, но нудная боль. Даже проехав много миль по проселочной дороге и облачившись в защитный кокон из комарья и слепней, они не чувствовали себя счастливыми. Терновник проживал в одиночестве в шестом номере мотеля, а подружка обреталась по соседству. Впрочем, нет, между их номерами был ещё один, населенный занудливыми и тупыми молодоженами по имени Хеллмэн. Они развлекались, раскатывая на машине по всему заповеднику и устраивая пикники. Сейчас Хеллмэны, вероятно, сидели у костра на озере Опеонго и поглощали мягкое мороженое из тамошней лавки. При мысли о том, что здесь собралось столько городских жителей сразу, меня охватила тоска, но тут послышался шум мотора въезжавшей на поляну машины, и все повернули головы на этот звук. Он заглушил даже стук электрогенератора. Я услышал голоса, потом открылись и захлопнулись дверцы.

- Это Риммеры! - объявил Ллойд и снова повернулся к своей Линди-Лу. Бывшие владельцы, - сценическим шепотом просветил меня Ллойд. - У них дом на другом берегу озера.

Я поставил чашку. Голоса приближались и в конце концов прорвались сквозь двустворчатые двери вместе со своими обладателями:

- Будь я проклят, если отдам за эту покрышку хоть пять центов. Так и знай! И не нужны мне никакие пробки, заплаты и латки. Это я тебе точно говорю.

- Долт!

- Пег, я тебе прямо заявляю, что не намерен платить кучу денег за шину, которая теряет весь воздух, не пройдя и двух сотен миль. Нет уж, увольте. Всем привет! Джоан здесь? Мы тут гостинцы из города привезли.

- Привет, Мэгги, - сказала Пег, обходя стол и здороваясь с людьми, которых, похоже, хорошо знала. - Наверное, тут у вас лило как из ведра. Канава опять полна воды. Джоан не мешало бы вычистить её.

- Это пустяки. Зато цемент, который я оставил на причале, смоет оттуда, - Долт Риммер даже не пытался вести связную беседу. Главное, он сам понимал, что говорит, и этого было вполне достаточно. Для человека ростом в пять футов и четыре дюйма он был на удивление шумлив.

Во флигель он вошел важной поступью петуха, сопровождаемого безумно влюбленной квочкой.

- Долт, цемент был накрыт брезентом. Ты сам его туда положил.

- Брезентом, да? Что ж, буду считать, что мне повезло, если доведется снова увидеть либо цемент, либо брезент. Или ты не заметила, женщина, что на автостоянке настоящее наводнение? У них тут был такой же потоп, как у нас за озером. Ллойд, где Джоан? Нам пора на тот берег.

У Риммера было морщинистое лицо и такая мина, что все его маленькие неприятности казались сущими бедствиями. Сорвав с головы кепи, Риммер хлопнул им сначала по колену, потом по спинке кресла, как будто по-прежнему был у себя дома. В это миг в комнату вошла Джоан, обутая в желтые сапоги. Она несла в руке лампу "летучая мышь". Джоан сопровождали двое низкорослых мужчин, которые тотчас прильнули к стене и скрылись в темном углу.

- Так и знала, что это вы, Долт. Привет, Пег. Видели наше новое озеро?

- На тридцать седьмом шоссе у нас спустило колесо, а ведь шина была совсем новая.

- У вас, девочка моя, могут отобрать право на владение этим участком дороги, если вы не наведете там порядок.

- Знаю. Мы уже обсуждали это с Энеем. Проклятые бобры!

- Я своими глазами видел, как два десятка футов дорожного покрытия смыло напрочь. А тут у вас песок да щебень. Пожалуй, вам лучше заняться дорогой безотлагательно. В такие времена вам не помешало бы иметь при себе вашего благоверного, правильно, Пег?

- Джоан и сама прекрасно управляется. И не стращай её. Ничего тут не случится.

- Девочка моя, если дорогу смоет, легким испугом ей не отделаться. Мы-то всегда доберемся до дому посуху, у нас своя дорога есть. Я просто хочу помочь Джоан.

- Вы в своем репертуаре, Долт, - донесся от карточного стола голос миссис Маккорд. Она даже не подняла глаз. Двое сопровождавших Джоан мужчин молча угощались кофе.

- О, юная нация обретает голос, - фыркнув, пробормотал Долт. - Так, давайте-ка разгружать машину и нагружать лодку. Уже поздно, пора двигать домой.

- Разве вы не выпьете с нами чаю? Долт? Пег?

- Э...

- Девочка, нам лучше заняться своими делами, которых, как вы знаете, невпроворот. Спасибо за приглашение, Джоан, но в другой раз. Эней! окликнул Долт одного из мужчин, стоявших возле бачка с кофе. - Помоги, пожалуйста.

Риммер нахлобучил кепи на редеющую рыжую шевелюру и вышел вон. Пег двинулась за ним в сопровождении черноволосого мужчины в линялых джинсах. На мягкой траве перед флигелем стояла громадная машина. Когда открылись дверцы, "кадиллак" засиял что твой китайский фонарик, и Долт с Энеем принялись передвигать картонные коробки. Парочку они отнесли в хижину Джоан, при этом оба то и дело спотыкались в грязи и на мокром щебне. Пег поблагодарила Энея, а Долт сообщил ему, что с остальной работой он управится с помощью жены. Он загнал машину на причал и снял брезент с катера. Пег тем временем принялась доставать из багажника коробочки поменьше.

- Черт! - выругалась Джоан, увидев две глубокие колеи, оставленные "кадиллаком" на промокшей лужайке. Я усмехнулся и передернул плечами, а Джоан представила мне Энея, который норовил тихонько шмыгнуть обратно во флигель.

- А вы заядлый рыболов, - заметил он. - Я видел, как вы удили в жестянке возле сенатора.

Я не понял, что он имел в виду, но был уверен, что Эней никогда не попадался мне на глаза, а потому просто задал ему несколько рыбацких вопросов.

- Между островами тут мелководье, - пустился в объяснения Эней. Озерная форель собирается там, потому что острова заслоняют это место от солнца. Там хороший клев. Но есть и другие места. Удите в тени.

Карточная игра в доме шла своим чередом. Перед Мэгги Маккорд выросла новая стопка взяток, а у Сисси был такой вид, словно она беззвучно бормотала "боже мой". Я околачивался поблизости, одним глазом следя за игрой, а другим поглядывая на камин и примечая занятные события, происходящие в комнате. Эней снова покинул круг света и присоединился к своему приятелю. Я уже хотел подойти к ним, чтобы спросить, видели ли они обитателя усадьбы Вудворда, но тут Джоан схватила меня за локоть и подтащила к карточному столу.

- Не хочу прерывать игру, но, кажется, вы ещё не знакомы с нашим новым гостем, мистером Куперманом. Бенни, вы, наверное, знаете Сисси Пирси. А это Мэгги Маккорд и её сын Джордж.

Джордж был болваном в этом кону, и, похоже, роль давалась ему без труда.

- Бенни превращается в заядлого рыболова, правда, Дэвид?

Кипп добродушно кивнул. Мы с ним уже беседовали на причале, обсуждали наживку.

- К сожалению, ловить кайф от рыбалки куда легче, чем вылавливать озерную форель, - сказал я, приветственно кивая всем по очереди.

- Вы из Торонто, мистер Куперман? - полюбопытствовала миссис Маккорд.

- Из Грэнтэма. Пожалуйста, зовите меня Бенни.

- Это за озером, у водопада, правильно?

- Да, третий съезд за шоссе Королевы Елизаветы, ровно одиннадцать миль от водопада.

- Надеюсь, в Грэнтэме вас научили играть в бридж. Нам не помешала бы свежая кровь.

- Это называется переливание, верно? - спросила Сисси.

- Называйте как хотите. Если понадобится, могу попробовать стать вашим донором, - сказал я.

Иногда мне кажется, что речь моя звучит до тошноты фальшиво. В следующий раз скажу им, что не привез с собой лошадь для игры в поло и очень жалею об этом. Джордж был единственным, кто оценил всю глупость моего высказывания. Он посмотрел на меня так, словно утратил ко мне всякий интерес, и почесал свой мясистый нос большим пальцем.

- Джоан, - сказал он, - когда же вы начнете завозить пиво? Я гибну от жажды, честное слово, а пехать четверть мили до дома лень не позволяет.

- Я не имею права торговать спиртным, Джордж, и вы это отлично знаете. Мне ещё не дали разрешения. Я его только выправляю.

- Ха! Старый Уэйн Траск не останавливался перед такими ничтожными препятствиями, верно, мать?

- Помалкивай и смотри на свои карты, Джордж.

Джордж поджал губы как Рэймонд Мэсси и медленно взял со стола свою сдачу. Джоан пошла прочь от стола, и я за ней.

- Джоан, похоже, мы перезнакомились со всеми, кроме Энея и той парочки у стены, что ведет беседу с медвежьей шкурой.

Джоан кивнула в сторону Терновника и посмотрела мне в глаза. Я кивнул в ответ.

- Это Дез Уэстморленд и Делия Александер. Он из Оттавы, она - из Халла. Их свел случай, и получилась тихая милая пара. Насколько я понимаю, Дез недавно потерял жену. Только не пытайтесь сделать из них подозреваемых, Бенни. Неужели он или она способны взорвать соседа?

Ни сегодня, ни в любой другой день я не был расположен судить о людях по внешнему облику. Но вовсе не обязательно было сообщать об этом Джоан, которая знай себе продолжала болтать:

- А рядом с Энеем его брат, Гектор. Он учительствует в Хэтчвее. Эти двое - достояние здешней истории. Первыми приехали сюда. Эней - своего рода приложение к усадьбе. Работал ещё у Риммера, когда тот был здесь хозяином, а потом - у Уэйна Траска. Траск был не подарок. На трезвую голову бросался на всех с кулаками. Предок Энея - Анабль Дюфон, в честь которого назвали реку. Энея не так-то просто разговорить, но он может рассказать уйму интересных историй о первых днях этой усадьбы.

Мы приблизились к оставленному Ллойдом древнему граммофону, возле которого стояли Эней и Гектор, зажав в ладонях свои кофейные чашки, как будто сейчас была зима. Джоан представила меня обоим и ушла, предоставив нам самостоятельно барахтаться в неловком молчании. Мы смотрели, как она подбрасывает в очаг березовые поленья и ставит на место заслонку.

- Я думал, в национальном парке Алгонкин больше нет частных владений.

Гектор улыбнулся Энею, а тот перекинул жевательную резинку из-за одной щеки за другую. По-моему, я начал разговор не самой неудачной фразой, но на миг мне показалось, что я допустил промах, и братья не простят мне его. Однако Гектор решил принять меня в свое общество.

- Тут вы найдете все, что душе угодно, - сказал он. - Есть любители жить в палатках, как вот Эней, есть бывшие землевладельцы вроде Ллойда, есть частные дома, как у Риммеров на мысу. Есть даже владетели, которые сдают свои имения. Как в любом приличном обществе. Это я о поместье Вудворда. Сам-то Вудворд последний раз появлялся тут ещё до вьетнамской войны. Теперь он сенатор в Штатах.

- Но кто-то снимает его поместье? - спросил я, решив не отпугивать неожиданных осведомителей.

- Да, тут много усадеб сдано внаем. Две - на той стороне Второго острова, да ещё пустой дом на изгибе озера.

- Там живет какой-то мужик, - вставил Эней. - Я его видел сегодня.

- Ну вот, в этом году народу опять столько, что хоть озеро пруди.

- Вы так и не ответили мне на мой вопрос. Я-то думал, парк принадлежит властям провинции, а это...

- Парку уже девяносто лет, - ответил Гектор, всеми силами стараясь сделать вид, будто говорит что-то новое, а не произносит заранее заготовленную речь. - А политика - штука непостоянная. Каждые пять-шесть лет все меняется. Когда-то вы могли построить тут домик. Теперь - фигушки. Власти даже пытались снести уже построенное. Хотели, чтобы тут были дикие места, понятно? К концу столетия планируется опять превратить все это в глухомань. Раз в десять лет кто-нибудь составляет отчет, и власти ставят перед собой новые задачи. Потому-то Ллойд и лишился своего имения, а Долт Риммер - нет. Он выбрал более удачное время, чтобы построиться, не связывался с заготовителями древесины и не очень рьяно поддерживал власти. - Гектор улыбнулся, осознав, что вещает как уличный оратор. - Если написать историю Алгонкина, получится захватывающее чтиво. Всякий раз, когда в Торонто меняется власть, здесь тоже все переворачивается. Энею повезло, он наезжает только на лето, а это считается туризмом, и правительство ничего не может сделать.

Эней, о котором шла речь, молчал, но кивал и наблюдал за мной, стараясь определить, какое действие оказывают на меня слова его брата.

Затем взгляд Энея устремился на Джорджа, который потягивался и зевал во весь рот. Он покинул свое место за карточным столом, вышел из комнаты, потом появился снова. Я разглядел очертания бутылки виски под его рубахой. Лицо Джорджа уже раскраснелось от выпивки. Когда он бывал под мухой, я невольно начинал прикидывать длину его рук, чтобы ненароком не оказаться в пределах досягаемости. Подобравшись к Джоан сзади, Джордж облапил её, и я вдруг почувствовал себя бойскаутом. К счастью, она сумела освободиться от медвежьих объятий, не рассердив Джорджа. Сняв его ручищу со своего плеча, она заставила Джорджа разогнуть локоть и вернула ему несдержанную конечность, будто та была каким-то неодушевленным предметом, забытым Джорджем на крыльце Джоан.

- Ну, сжальтесь же, Джоан, - заканючил Джордж. - Я ведь по-дружески. Ну как я могу вас обидеть?

- Совершенно верно, Джордж. Вы просто мечта. Только где вы пропадали, когда мне надо было нарубить дров для очага?

- Я просто забыл, Джоан. Напрочь запамятовал. Но зато помогу вам изловить бобра, обещаю.

- Хорошо, Джордж. Но Эней дал мне слово, что пойдет на охоту с утра. Кроме того, дров ещё мало. Есть тысяча способов принести пользу, Джордж, и все они вам известны.

Услышав имя Энея, Джордж принялся озираться в поисках его носителя. Подтянув брюки, он направился в нашу сторону. Решив, что неплохо бы выпить ещё кофе, я двинулся прочь, подгоняемый духовитым дыханием Джорджа. Когда я оглянулся, то увидел, что Гектор беседует с Дэвидом Киппом, а Джордж стоит в опасной близости от Энея. Он явно нарывался на драку, но я не представлял себе, как Джордж осуществит свое намерение, поскольку Эней просто стоял и слушал его, с серьезным видом склонив голову набок. Ллойд опять прилип к граммофону.

"Эх, лучше уж лечь да помереть".

Теперь заговорил Эней, а Джордж возложил могучую десницу на его плечо и обратился в слух. Гектор поглядывал в их сторону, но Эней предпочел не доводить дело до драки; он отодвинулся от Джорджа и сказал так громко, что я прекрасно расслышал его:

- Не нравится мне этот парень, но я с ним поговорю, потому что вы поступаете неправильно.

- Только попробуйте. Я вам тогда устрою!

Эней улучил момент. Он оглядел Джорджа с головы до ног, точнее, с грязной слесарской кепки до спутанных шнурков на ботинках, и сказал:

- Не думаю, Джордж. Вы не причините мне вреда.

Карточная игра вконец расклеилась. Дэвид Кипп направился к бачку с кофе, Сисси - к мужу, а Мэгги Маккорд оторвала от кресла свои дородные телеса и переместила их на табурет перед пианино.

Наверное, когда-то Мэгги была очень миловидной женщиной, но те дни давно миновали. Она передвигалась с грациозной неторопливостью, которую люди более молодого возраста называют величавостью но, которая, вероятно, объясняется болезнями суставов. На Мэгги было пышное полупрозрачное платье, которое не очень ей шло и благодаря этому скрывало изъяны фигуры. Оно напоминало мне затухающий костер, в котором оранжевые, красные и желтые язычки пламени окрашивают слабым багрянцем черные головешки. Мэгги уселась перед пианино, взглянула на клавиши, и её многочисленные подбородки затряслись как желе. Взяв громкий аккорд всеми десятью пальцами, она сразу завладела вниманием присутствующих. За первым аккордом последовал второй, весьма созвучный своему предшественнику. Мэгги заставила древнее пианино реветь как церковный орган. Похоже, она заиграла какой-то старый гимн. Остальные гости отложили книги и журналы, словно Мэгги Маккорд призывала злых духов. Она сыграла куплет и начала сызнова, а все находившиеся в комнате (за исключением вашего покорного слуги) запели так, словно от этого зависела их жизнь: "Над гренландскими горами ледяными".

Я испытал странное чувство. Тут были уже не северные канадские леса, и я больше не приглядывал за Норбертом Пэттеном. Все происходящее изрядно смахивало на состязание. Казалось, если запеть ещё громче, можно переполошить всех обитателей усадьбы Вудворда. А потом начало происходить нечто забавное. Спустя какое-то время музыка и пение подействовали на меня. Годы учения в грэнтэмском университете не прошли даром. Я почувствовал, как откуда-то из бездн души поднимаются на поверхность слова следующего куплета, как они рвутся наружу, и тоже запел срывающимся, но громким баритоном: "И дуют бризы пряные над островом Цейлон. Прекрасен мир, чудесен мир, лишь человек смешон".

Миссис Маккорд оторвала взгляд от своих заперстневелых пальцев и ободряюще кивнула мне, предлагая голосить и дальше. Стоявшая рядом Сисси Пирси одарила меня заговорщицкой улыбочкой. Я понимал, что мое пение сплошная лажа, но не знал, как остановиться, и слова сами срывались с уст. Это было странно и немного страшно, как будто слова втайне от меня самого копились в моем подсознании, но теперь вдруг вырвались наружу.

"Презрев дары Господни, язычник, слеп и глух, камням в кумирнях молится, им сообщая дух".

Да уж, по крайней мере, сегодня вечером никто не заподозрит меня в языческой ереси. Сегодня я не сойду даже за приверженца Яхве. С чего бы вдруг милому еврейскому мальчику распевать гимны? Может, не хочет выглядеть белой вороной? Не потому ли папаша отправил меня учиться читать на иврите? В школе надо идти на уступки. Там либо стоишь в коридоре, разглядывая вензеля королевы Виктории, либо распеваешь вместе со всеми. Коридоры я всегда ненавидел, а пение любил, поэтому вовсе не чувствовал себя как человек, предающий родные корни.

Добравшись до конца первого гимна, Мэгги тотчас грянула ещё один. Я обнаружил, что и теперь вполне могу подпевать остальным. Впрочем, какое там подпевать? На этот раз я был запевалой.

"Будь же благословен, о странник вдали от гавани родной. Пусть солнце озарит твое жилище,

пускай судьба вернет тебя домой".

Этот гимн я освоил в пятом классе благодаря мисс Макдугал. Рэй Торнтон наверняка её помнит. Она заставляла нас распевать каждое утро по сорок минут кряду, причем всех без разбору, и евреев, и язычников. Мы делали это с удовольствием, поскольку знали, что за пением гимнов неизбежно последует устный счет. Хорошо, что я вспомнил о Рэе Торнтоне. Кабы не он, меня здесь и вовсе не было бы.

Когда, наконец, стих последний могучий аккорд, и мы все замерли, выстроившись в ряд, с озера донеслись отголоски нашей песни. Я явственно различил собственный голос на фоне остальных. Оказывается, я орал во всю глотку, да ещё и наслаждался этим.

- Право же, мистер Куперман, у вас и впрямь есть голос, - сказала миссис Маккорд, уступая место за инструментом Дэвиду Киппу. - Вы когда-нибудь учились петь?

- Боюсь, я из тех обладателей баритона, которые постигают науку вокала в душевой кабинке.

- Вы скромничаете, мистер Куперман, - возразила Сисси Пирси, вручая мне кружку кофе, хотя я не просил её об этом. - У вас очень чистый и хорошо поставленный голос, правда, Мэгги?

- Вы вгоняете бедного мальчика в краску, Сисси. Впрочем, я тоже не лучше. Идите сюда, мистер Куперман, присядьте рядом со мной и полюбуйтесь затухающим очагом. Мы любим немного попеть по вечерам. Это вошло у нас в привычку. Правда, Ллойд Пирси редко участвует в спевках. Считает, что все это - розовые слюни. Но нам нравится. Прекрасное упражнение для легких. Не говоря уже о духовном настрое.

Я сел. Шабаш ведьм вокруг продолжался. Видимо, сегодня была моя ночь посвящения. Завтра я буду уже старожилом, как эти медвежьи шкуры на стене. Крис, младший сын Киппа, объявил всем присутствующим, что они с отцом видели оливковую мухоловку, но это никого не заинтересовало. В комнате по-прежнему звучала музыка, но теперь светская и, вроде бы, французская. Едва ли кто-то захотел бы петь под аккомпанемент Дэвида, но, по крайней мере, под него можно было вести беседу.

- Дэвид - большой любитель состязаний. Так и норовит развенчать меня. Впрочем, я и не скрываю, что умение играть громко - мое единственное достоинство как пианиста.

- Кажется, это Дебюсси, - полувопросительно проговорила Сисси. Такая уж у неё была манера. - А вы играете, мистер Куперман?

Я покачал головой и постарался выказать глубочайшее сожаление.

- Мне нравится это произведение, - сказала Мэгги Маккорд, размахивая в воздухе скрюченным пальцем, и мы дружно навострили уши. Мэгги улыбалась ещё несколько тактов, но потом далекая гагарка на озере закричала нелепым тенором, и улыбка Мэгги погасла.

Остаток вечера прошел приблизительно в том же ключе, хотя пение кончилось. После спора с Энеем Джордж куда-то исчез, чета Пирси придвинулась поближе к огню, Роджер и Крис, отпрыски Киппа, читали "Нэшнл джиогрэфик", их отец прилип к табурету перед пианино, склонился к клавиатуре и наигрывал что-то, услаждая собственный слух. Пугливая парочка, Дез Уэстморленд и Делия Александер, следили за нами, прильнув спинами к бревенчатой стене. Где-то в половине одиннадцатого Гектор пожелал всем доброй ночи, и мы услышали, как он покатил в сторону Хэтчвея. Эней изучал карту национального парка, способную столь красноречиво поведать историю всех его поселений. Не говоря ни слова, он показал мне точку, в которой стояла Петавава-Лодж, а потом ещё несколько не очень отдаленных мест.

- Хорошее озеро для форели, - сказал он. - Вот тут - жерех. А на западе - окунь и судак.

Я впервые слышал слово "жерех", но все равно поблагодарил Энея за сведения.

В одиннадцать часов шум генератора вдруг сделался громче, а потом начал затихать. Лампочки медленно померкли. Поскольку в первый свой вечер я то и дело спотыкался по пути домой, на сей раз мне достало предусмотрительности запастись фонариком.

Мы гурьбой вышли из флигеля и уже собрались пожелать друг дружке спокойной ночи, когда вдруг увидели стройную незнакомую брюнетку, которая поднималась по склону от причала. На согнутой в локте левой руке она несла одеяло, а в правой держала весло. Мне удалось разглядеть очертания вытащенного на берег и перевернутого каноэ. Проходя мимо, женщина улыбнулась, но не попыталась заговорить с нами.

- Сладкая лепешечка, - заметила Мэгги. - Вот повезет кому-то.

- У кого полные карманы, - подхватил Ллойд. - Видели машину, на которой она раскатывает? - Он встряхнул ладонью, как будто ожег пальцы.

На стоянке смутно виднелась дорогая "ламборгини", по оси утонувшая в грязи. Спортивная машина выглядела довольно неплохо, особенно рядом с моим ржавым "олдсмобилем"

- Ее зовут Алин Барбур. Приехала в тот же день, что и Бенни, сообщила Мэгги. - Если хотите знать мое мнение, она только что порвала со своим дружком. У меня нюх на такие вещи.

Мы следили за удалявшейся задним ходом машиной, пока та не скрылась во мраке. Вскоре послышался скрип открываемой двери хижины.

- Не очень общительная девица, правда? - заметила Мэгги.

- А прежде она тут бывала? - полюбопытствовал я.

- Как-то раз... - начал было Эней, но тотчас умолк.

- Не знаю, - ответила Мэгги. - А, вы заметили, что мне известно её имя. Бенни, я в курсе почти всех происходящих здесь событий. Например, я осведомлена о том, что вчера вы спасли жизнь мистеру Эдгару.

- Что он сделал? - переспросила пораженная Сисси, и Мэгги вкратце поведала ей о моем героическом деянии. Судя по выражениям лиц моих соседей, для них это было откровением. Хотя как знать.

- Бедняжка Бенни, - сказала Сисси.

- Зато мистеру Эдгару повезло. Ну, ладно, спокойной всем ночи. Сисси, Эней, приятных снов. - Мэгги зашагала на север, к бревенчатой дороге, которая проходила через усадьбу. Остальные двинулись в противоположную сторону.

- Доброй ночи, Мэгги.

- Доброй ночи, миссис Маккорд.

- Доброй ночи. Да благословит вас господь. Не забудьте, меня следует называть просто Мэгги. Так все делают. Если хотите, приходите завтра на чай. Доброй ночи.

5.

Я встал ни свет ни заря, потому что меня разбудил птичий гомон, такой громкий, что о сне не могло быть и речи. Сварив четыре бурых куриных яйца, я порубил их, высыпал в кастрюльку и сдобрил майонезом, после чего сделал себе два бутерброда. Разумеется, в свете моих представлений о приличной еде эта снедь не шла ни в какое сравнение с лакомствами, которые подавали в "Объединенном сигарном баре" Грэнтэма, но была не так уж плоха, если учесть, в каких условиях приходилось стряпать. Выглянув из окна, я увидел, что поверхность озера спокойна, а белые березы делали пейзаж похожим на рекламный ролик, прославляющий лески, крючки и грузила. С причала доносился детский визг, сопровождаемый плеском воды и смехом. С другой стороны слышался звук запускаемого движка генератора. Обычно Джоан не включала его в такую рань, поэтому я решил воспользоваться случаем и прослушать привезенную с озера кассету, пока в сети есть ток. Слушая, я завернул бутерброды в пакет из-под хлеба.

"Норри, ты не можешь позволить себе...

- Да мы с ним, можно сказать, вместе росли. Разве я никогда не упоминал Энея Дюфона?

- Это вопрос безопасности, Норри.

- Угомонись, Оззи. Он не знает, кто я такой. Готов спорить, что Эней читает газеты не больше десяти раз в год. Я познакомился с ним, когда ещё не знал Вэна. Хватит потеть, Оззи. Эней - индейский проводник, он не покидает пределов парка. Для него Хэтчвей - большой город.

- Хватит с нас этого галантерейщика...

- Бенни? Имей совесть, Оззи, я должен упражняться, чтобы громить его.

- Видел я этого дурня. Он целыми днями удит рыбу."

Последнюю фразу произнес какой-то новый голос. По-моему, он принадлежал человеку, которого я называл мистером Чистюлей. Он был похож на телохранителя и говорил соответственно. Фраза увенчалась придурочным смешком. Впрочем, возможно, я отнесся к нему предвзято.

"Замолчи, Уилф, мы слишком заняты".

Итак, мистера Чистюлю зовут Уилф. Рад познакомиться.

"Но вот что странно, - продолжал магнитофон голосом Пэттена, - Эней пришел ко мне не просто так. Он показал мне вот это."

Я услышал, как что-то твердое ударилось о доски стола, и "ах!" Лорки.

"Сукин сын!" - воскликнул ещё один незнакомый голос. Наверное, Коротышкин.

"Грубо, но верно, Спенс.

- У тебя нет времени якшаться с индейскими проводниками.

- Отстань, Оззи. Все люди равны и все они драгоценны.

- Как ты думаешь, Норри, где он это достал? - спросила Лорка. Судя по её голосу, на ЭТО стоило посмотреть. Я представил себе россыпь алмазов, сапфиров и изумрудов.

"Ты понимаешь, Дюфон помнит, как Вэн старался приохотить меня к минералогии. Как тебе известно, он был геологом и ходил в экспедиции, прежде чем стал младшим сенатором от Вермонта. Вэн брал нас с собой в леса и долбил камни молотком.

- А этот Эней не сообщит в газеты?

- Успокойся, Оззи, не сообщит. И этот тупоголовый рыболов, сбывающий мальчишкам свою добычу, тоже не сообщит.

- О боже! Еще один прокол! Норри, твое прикрытие трещит по всем швам. Если узнают, что ты не на Сан-Клементе... Надо заткнуть этим парням глотки. Ставки слишком высоки. Что, если они проболтаются?

- Да не тревожься ты так. А теперь тебе, пожалуй, пора отправляться. Не забудь поговорить с Вэном. Прощупай его, проверь, не болтает ли на стороне. Я хочу знать, с нами он или нет.

- Перед отъездом я встречался с Пи-Джеем. Он знает, что нам нужно от Вэна.

- И пусть Этан отдаст эту штуку в лабораторию на анализ.

- Черт побери, Норри!

- Уговор дороже денег."

Я понятия не имел, кто такой Пи-Джей, но был готов биться об заклад на свой загар, что Этаном звали шофера Оззи. "Пи-Джей" звучало слишком по-американски. Видимо, это кто-то из Штатов, посредник между Вэном и Пэттеном.

Засим последовали препирательства по вопросу о том, пила Лорка спиртное или нет. Она доблестно защищалась и в конце концов удостоилась проповеди о вреде пьянства. А потом генератор отключился, и магнитофон, понятное дело, тоже. Видимо, начав терять власть над своей империей, Пэттен решил покрепче взять в оборот горстку самых преданных соратников, готовых отправиться в изгнание следом за своим вождем.

Запихнув бутерброды в ранец, я вышел из дома на солнцепек. Проволочная дверь хлопнула за моей спиной, а утренний зной тихонько ударил меня в солнечное сплетение. Жестянка, как Эней Дюфон прозвал мою дюралевую лодчонку, накалилась так, что и не притронуться. Пришлось размещать в ней свои телеса с великой осторожностью. Но сперва, дабы отсрочить этот неприятный момент, я решил вернуться в дом за снаряжением.

На надувном матрасе в конце причала возлежала Алин Барбур, хозяйка "ламборгини". Она была облачена в розовое бикини с черной окантовкой. На виду оставались обширные пространства загорелой кожи. Прикрыв глаза ладонью от солнца, Алин Барбур наблюдала, как я пялюсь на нее.

- А вы ранняя пташка, - протяжно произнесла она. Я опустил глаза. Поединок взглядов - не для меня, я в этом деле слабоват, даже если в тылу такой союзник, как солнце. - Говорят, ваше имя - Куперман.

- Так и есть. Я отправляюсь удить рыбу.

Это утверждение звучало довольно глупо в устах человека, стоящего одной ногой в лодке и прижимающего к боку удочку. Алин Барбур усмехнулась и сдвинула на лоб свои большие темные очки. Глаза у неё были карие, с легкой бесовщинкой.

- Меня зовут Алин Барбур. Извините, постоянно забываю, что не все знают, кто я такая. Большую часть времени приходится торчать в театре. Я художник-декоратор, и весьма известный. Никак не могу запомнить, что театр - это ещё не весь мир, - она сняла колпачок с тюбика и начала смазывать плечи каким-то белым кремом. Движения её были томными и вялыми, даже слишком томными и вялыми для этого времени суток. По моим понятиям, в восемь утра надо быть бодрее. - До встречи, - бросила Алин и встряхнула копной волос как в рекламном ролике про шампунь, после чего вновь сосредоточилась на умащении плоти. Я спустился с мостков и кое-как устроился в раскаленной лодке.

Первым делом я проплыл мимо усадьбы Вудворда. Машина все так же стояла перед домом. Что ж, по крайней мере, они не удрали под покровом ночи. Я взял червяка, насадил его на крючок и бросил в воду. Червяк казался почти белым.

Посидев с полчаса, я так и не заметил никакого движения. Солнце припекало, и голове стало жарко. Надо было нахлобучить шляпу. Это было бы замечательное зрелище, подумал я, закрывая глаза и видя просачивавшийся сквозь веки красный свет. Моя шляпа в канадских лесах смотрелась бы как бикини в оперном театре. Черт, я никак не мог выкинуть из головы это бикини. Интересно, почему? Из-за розового цвета или черной окантовки? Я снял рубаху, потом майку и окунул последнюю в воду, затем отжал и обмотал вокруг подгорающей головы. Минуту-другую по моим плечам бежали освежающие струйки озерной воды, которые исчезали в складках жира на нависшем над ремнем животе. Надо использовать время с толком и попробовать избавиться от жирка, нагулянного за зиму в городе. Самый верный способ сделать это пойти к поленице, посмотреть, как Джоан колет дрова, а потом отправиться обедать.

С моего места мне была видна изрядная часть озера. Усадьба пряталась на берегу залива, за островом на севере можно было разглядеть конец озера. Оно лежало среди лесистых холмов, их пологие склоны начинались у самой воды. Только на западе берег был относительно крутым, но и тут он лишь отдаленно напоминал утес. С точки зрения гребца озеро было весьма обширным, но Риммер с его моторным катером наверняка назвал бы Биг-Краммок чуть ли не лужей.

Где-то на западе, вероятно, в одном из затонов, послышался стрекот мотора, который завелся после того, как кто-то трижды дернул шнур. Мотор был мощный, и его рев в такой ранний час показался мне неуместным. Пока я гадал, из-за какого мыса появится лодка, она проворно выскочила из ближайшего ко мне заливчика и поперла прямиком на меня. Она была похожа на немного уменьшенный полицейский катер, какие показывают в кино. Я не отводил глаз от громадной фары, установленной на носу, и от раскачивающейся легкой скорлупки, подталкиваемой мотором, который так и норовил обогнать лодку. Разумеется, в катере сидел Джордж. Он едва умещался в своей посудине. Мощная грудь нависала над тугим пузом. Ветровое стекло было забрызгано водой. Сбавив обороты, Джордж мягко подплыл ко мне.

- Доброе утро, - гаркнул я, перекрикивая плеск рассекаемой винтом воды. - Прекрасная погода.

- Да, когда нет снегопада. Вы снова здесь. Чем вас так привлекает эта часть озера?

Он достал из нагрудного кармана табак и бумагу, свернул самокрутку, выполнив львиную долю этой работы одной рукой, и прикурил. Я почувствовал злорадство, когда папироса вспыхнула и тотчас сделалась вдвое короче.

- Эней посоветовал попытать счастья здесь Он сказал: лови в тени. А сейчас тень - к западу от Первого острова, - ответил я. И добавил: - К вашему сведению.

Но это его не проняло.

- С утра лучше удить у дальнего берега. Если, конечно, вам нужен не жерех.

Я по-прежнему знать не знал, что такое жерех, но видел, что, по мнению Джорджа, ловить эту рыбу - не мужское дело. Джордж выплюнул в воду ошметки табака и дал газу, да так громко, что вся озерная форель наверняка в страхе бросилась вон из Биг-Краммок. В мгновение ока Джордж достиг причала Вудворда, привязал катер и зашагал к дому, неся низку рыбы, которую, судя по её виду, следовало бы закоптить или провялить. Что там ещё делают с рыбой, которую есть противно, а выбрасывать жалко? Минут на пять Джордж скрылся из виду, потом снова появился, шагнул на причал и подошел к своему катеру. Проплывая мимо, он сделал все, что мог, чтобы хорошенько покачать меня на волне. Моя крошечная дюралевая лодчонка едва не опрокинулась. Джордж оглянулся и заржал. Парень он был простецкий и любил нехитрые развлечения. Он погнал свою лодку прочь и скрылся с глаз менее чем за две минуты. Катер делался все меньше и наконец превратился в крошечную точку у северного берега озера.

Я смотал удочки, опустил в воду весла и погреб к острову. Когда лодка ткнулась носом в песок, я выпрыгнул на берег (замочив одну ногу) и продрался сквозь кусты на другую сторону острова, откуда была видна усадьба Вудворда, правда, несколько в другом ракурсе. Теперь усадьба была дальше, но зато я мог смотреть на неё без помех, и никто не спрашивал, чего я таращу глаза.

Около машины шла какая-то возня. Я захватил из лодки бинокль и сфокусировал его, глядя на кольцо с тремя лучами на капоте "мерседеса". Справа от машины Лорка вела беседу с Уилфом и Спенсом. Мужчины были в шортах и теннисках, а Лорка в темно-синей мужской рубахе, завязанной узлом на животе. Белая теннисная юбка оттеняла длинные загорелые ноги. На миг мне показалось, что мужчины собираются оставить в доме Лорку и укатить в Хэтчвей, но нет: они все забрались в машину, та развернулась и поехала вверх по проселку к бревенчатой дороге. Через пять минут они пересекут подворье Петавава-Лодж. Пэттен остался в доме один. Пожалуй, пора сыграть в шахматы.

Первым делом я сменил ленту в магнитофоне, лежавшем в мешке для мусора, и выгнал оттуда уховерток. Потом съел бутерброд, который показался мне картонным, поскольку запить его было нечем. И, наконец, решил разложить по полочкам все, что знал о Пэттене, чтобы на этой основе предугадать его следующий ход.

Он приехал сюда не загорать и не опробовать новое рыболовное снаряжение. Теперь, когда дальнейшая судьба "Последнего храма" в руках Верховного суда, он просто забился в укромный уголок и ждет, что решат в Вашингтоне. Если восемь стариков и одна старуха проголосуют в его пользу и признают, что Пэттен правдиво изложил суть задач своей секты, он просто вернется на телевидение и опять будет вести "Часы судьбы" и ораторствовать на многотысячных сборищах до тех пор, пока налоговая служба не отыщет какую-нибудь другую прореху в его священной броне. Но если решение окажется неблагоприятным для Пэттена, его песенка спета, во всяком случае, в Штатах. Какой тогда смысл возвращаться и расхлебывать кашу? Четыреста миллионов ему не собрать. К тому же, в Штатах ему предстоят многолетние скитания по судам. В конце концов поверенные Пэттена возненавидят его не меньше, чем федеральные фискалы. Это - единственное, чего он сможет добиться. Пэттену достало ума слинять до оглашения вердикта. Родился он в здешних краях, но это вовсе не значит, что именно тут собрался доживать свой век. Уж слишком любит Пэттен злачные местечки, которых полно в Европе. У него было две причины приехать в парк Алгонкин. Во-первых, чтобы дождаться решения, а возможно, и выправить себе новые бумаги. В наши дни ещё можно достать поддельный канадский паспорт, и, вероятно, как раз этим Пэттен и занимается. Чтобы получить паспорт, как и любое другое почтовое отправление, нужно время. Итак, он просидит в усадьбе Вудворда до решения суда и, если оно окажется неблагоприятным, останется здесь ровно столько, сколько потребуется, чтобы получить паспорт на другое имя, а потом сразу же уедет. Разумеется, вся эта возня не будет стоить и выеденного яйца, если кому-то из нынешних обитателей берегов озера Биг-Краммок все-таки удастся прикончить Пэттена. Взрыв моторной лодки был подготовлен и осуществлен на высшем уровне, просто убийце чуть-чуть не повезло, и он не смог отправить Пэттена на тот свет. Но ведь совершенство достигается практикой.

Пока я предавался грезам наяву, главное действующее лицо моих ночных сновидений село в красное каноэ и отплыло от коротких мостков на противоположном берегу. Пэттен орудовал веслом, сидя у борта и немного сместившись к корме. Он направлялся прямиком к моему островку.

Я убрал свое оборудование, сунув в мешок заодно и бинокль, и прикрыл тюк дерном, листвой, сучьями и ветками. Убедившись, что и сам с трудом могу отыскать свой тайник, я вернулся к лодке. Ноги мои ныли от боли. Таким образом природа напоминала мне, что шпионский промысел - грязное дело. Сев в лодку и оттолкнувшись от берега, я отдался на волю волн и принялся растирать затекшие ноги.

- Эге-ге, приятель!

Он погружал весло в воду без всплесков. Поэтому я не услышал его, хотя знал, что он вот-вот подплывет.

- Вам надо бы поставить сирену на свою посудину. Слава богу, что у меня здоровое сердце.

- Я научился этому фокусу у индейцев, когда был мальчишкой, похвастался Пэттен. - А ты, я смотрю, не рыбачишь.

- Да вот, решил передохнуть. Я уже столько наловил, что хватит на целую армию.

- А я ездил взглянуть на обломки.

- Понятно.

- Ну так вот, я обнаружил кабель, который тянется от мотора к бензопроводу.

- Знаю. Я тоже его видел. Поэтому и торчу здесь. Кто-то на этом озере крепко вас недолюбливает, мистер Эдгар. Если вы внимательно осмотрите топливные шланги, то увидите, что на них ослаблены зажимы. Когда вы включили подсос, бензин разлился.

- И как только я дернул пусковой шнур...

- Случайная искра. Бензин вспыхнул. Просто чудо, что бак не взорвался.

- Там было не так уж много топлива, это меня и спасло. Ну, и ты, разумеется.

- Кто-то покушался на вас, мистер Эдгар, и вполне вероятно, что они попытаются снова. Надеюсь, вы не собираетесь надолго задерживаться здесь.

- Я сижу тут, потому что жду вестей, приятель. Вот получу их и отправлюсь догуливать отпуск куда-нибудь еще. Ты бывал в Испании?

- Нет. Ни разу не выбирался дальше Майами. Хотя однажды съездил в Лас-Вегас. Потерял там последнюю рубаху. С тех пор стараюсь держаться поближе к дому. Оно и немудрено.

- Порой мне хочется плавать на яхте по Средиземному морю и заходить во все порты. Чтобы узнать город, надо приблизиться к нему по воде и начать с порта. Там средоточие жизни. Прилетая на самолете, никогда не знаешь, куда тебя занесло: эти взлетно-посадочные полосы все одинаковые.

У Пэттена было широкое плоское лицо, отороченное понизу бородой. Он имел привычку улыбаться после каждой фразы, дабы выказать дружеское расположение. Эта улыбка как бы вопрошала о чем-то. Она была широкой, белозубой, и Пэттен без колебаний пускал её в ход, общаясь со мной, особенно когда я обыгрывал его в шахматы. Не замечал, чтобы он проявлял расточительность, одаривая такими же улыбками Лорку, Спенса и остальных.

- Чем вы занимаетесь, мистер Эдгар? - спросил я в надежде проверить, надежная ли у него легенда. Вреда от этого быть не могло: я уже сообщил Пэттену, что торгую женской одеждой. Он лучезарно улыбнулся мне, а потом сказал, что пишет на религиозные темы.

- Это что-то вроде журналиста, верно?

- И да, и нет. Я написал несколько богословских трудов.

- Должно быть, они отлично расходятся. Есть места, где только их и продают, да ещё поздравительные открытки. Но религия - не моя епархия, словно оправдываясь, проговорил я.

- Религия - наша общая епархия. "Как прохладная вода страждущему дорога нам добрая весть из дальних краев".

Да, он и впрямь был проповедником. Странное дело: я как-то забыл об этом, точнее, не придавал значения. Телевизионный образ для меня - не более чем телевизионный образ. Я не думал, что Пэттен таков и в частной жизни. В конце концов, не станет же цирковой клоун и после работы сыпать шуточками. Я постарался глубокомысленно кивнуть, дабы Пэттен убедился, что его благочестивые труды не канули втуне.

- Наверное, я просто один из тех ничтожных грешников, о которых вы пишете.

- Помни, греховодник теряет всякую надежду попасть на небеса. Грех отвратителен.

- Оно, конечно, так, да только Господь бог наш остался бы без работы, будь все мы одинаковы. Возьмите, к примеру, меня, грешного. Я - заурядный человек, можно сказать, среднестатистический. Среднего роста, среднего веса. Увлечения у меня тоже самые что ни на есть обыкновенные. А если я посредственность, каким образом мне удастся стать великим грешником? Будучи посредственностью во всем, я и грешником должен быть весьма посредственным. Так что, возможно, мои дела в мире ином сложатся не так уж плачевно.

- Коль скоро господь изгнал нечестивцев с небес, стало быть, по установленному им закону, грешникам туда путь заказан. "Ибо душа грешника принадлежит сатане".

Высказавшись в таком духе, Пэттен сообщил мне, где найти эту последнюю цитату. На случай, если я вздумаю поискать её в Библии, когда в следующий раз остановлюсь в "Холидей-инн".

- Если все это так, куда нам девать Иисуса? - спросил я. - Мне всегда казалось, что он любил направлять грешников на праведную стезю. Неужели исповедь подонка, лежащего на смертном одре, стоит меньше, чем жизнь, проведенная на коленях и в молитве?

Пэттен покачал головой, выудил из кармана немного искривленную тонкую сигару и сунул её в рот.

- Как же далек ты от понимания, - посетовал он, охлопывая свои карманы. Не найдя спичек, Пэттен принялся ощупывать себя по-новой, но в конце концов прикрыл ладонью поднесенную мною спичку, которую я зажег, чиркнув ею по дюралевому борту лодки. Худо-бедно раскурив свою сигару, Пэттен добавил: - Все это довольно сложно, приятель.

- Не могу сказать, что много думал об этом.

- Тогда, как говорится, будь готов к последствиям. К вечному проклятию!

- Погодите-ка. Мне показалось, вы считаете, что Христос принял смерть за людские грехи. Что ж, вот я, грешник. И как обстоит дело? Либо да, либо нет. Если нет, значит, ничего не изменилось. Бог по-прежнему остается все тем же завхозом с разграфленной пополам книгой учета и решает, кому взойти на небеса, а кому низвергнуться в преисподнюю. Если, как вы говорите, Христос искупает наши грехи, то почему бы человеку не посвятить этому последний час жизни? Большинство людей устроила бы и последняя минута.

- Ты слеп как каменная глыба.

- Я так понимаю. Вот мы с вами сидим здесь, покуриваем и никому не делаем зла. Не вижу, что в этом плохого.

- Не видишь, хотя имеешь глаза.

- Нет, я вот о чем. Какой смысл спасать душу непьющего служителя церкви, когда можно захапать массового убийцу? Если вы говорите, что бог любит прощать грешников, нас, грешных, это вполне устраивает. Кем бы мы были друг без друга?

Эта беседа благотворно действовала на мое кровообращение. Я снова чувствовал свое колено. Лодки потихоньку сближались, но вдруг Пэттен взмахнул веслом и быстро подплыл ко мне.

- Коль скоро тебя зовут Куперман, должно быть, ты еврей, - сказал он и улыбнулся на тот случай, если обидел меня своей наблюдательностью.

- Совершенно верно. Но в таком городишке, как Грэнтэм, неизбежно вырастаешь кальвинистом, и неважно, какое определение присобачивается к этому слову. Наша синагога стоит на углу Церковной улицы и бульвара Кальвина. Едва ли можно подобраться к протестантизму ещё ближе.

- Где ты постигал богословие?

- В гостиничных номерах. А вы?

- Куперман, ты - неисправимый грешник. Я скорблю и буду молиться за тебя.

- Думаю, хуже от этого не станет, - сказал я, не сумев припомнить ни единого закона, запрещающего молиться за ближних. Я почувствовал, как мои старые пятки вплавляются в днище лодки. Нет, довольно. Я обрадовался, когда Пэттен достал из кармана шахматную доску с примагниченными к ней фигурами.

- Итак, грешник, сейчас я тебя разгромлю.

Он расставил фигуры и взял себе белые. Но это не помогло: Пэттен бросил игру после четвертого хода, когда увидел, что на пятом либо получит шах, либо потеряет ферзя.

- Ты что, Бенни, упражняешься ночи напролет? Черт возьми, меня блевать тянет от твоих уловок, почерпнутых из учебников. Думаешь, ты у нас лучше всех?

Пэттен ещё долго разглагольствовал в том же духе. Каждый его проигрыш непременно сопровождался такими проповедями. Но на сей раз Пэттен умолк довольно быстро.

Нас относило прочь от острова. Мы видели мыс Риммера и расчищенную под лагерь поляну на соседнем небольшом полуострове.

- Тут повсюду молодая поросль, - сообщил мне Пэттен. - В былые времена здешние леса казались синими, столько тут росло корабельной сосны. Когда-то на половине кораблей британского военного флота стояли мачты из сосны, срубленной в Петававе. Помню, как я заслушивался рассказами старого Альберта Маккорда о жизни в срубах.

- В чем?

- Срубы - это бараки для дровосеков. Их обитатели питались свиной солониной, фасолью и хлебом, запивая все это зеленым чаем. Едва ли мне понравилась бы такая жизнь, но в ней есть некая чарующая привлекательность.

- Думаю, что, если бы вы не уехали отсюда, то сидели бы сейчас на террасе гостиницы в Хэтчвее вместе с другими старожилами.

- Бенни, ты попал в самую точку. Именно это и снится мне в ночных кошмарах.

Пэттен рассказал мне немало интересного. В частности, что за озерами вся земля была вспахана бревнами, которые вывозили отсюда волоком. Некоторым бороздам было больше ста лет. Поведал он мне и о другом местном старожиле, лесорубе и старателе по имени Бернерс, у которого была хижина на соседнем острове.

- В войну он служил в ВВС, и ему обожгло лицо. Теперь живет отшельником. Подобно Иову, в одиночестве вкушает хлеб свой. С удовольствием навещаю его всякий раз, когда приезжаю сюда. Он мне как дальний родственник. Научил меня выживать в лесу.

У Пэттена был такой вид, словно он на миг заблудился в дебрях прошлого. Его взгляд блуждал по дальнему берегу озера. Наконец мой собеседник погрузил весло в воду.

- Загляни сегодня, сыграем в шахматы.

Заручившись моим обещанием, Пэттен молча поплыл прочь, обогнул дальнюю оконечность острова и направился к краю озера. Я проводил его глазами, а потом и сам налег на весла. Футах в десяти перед носом лодки на поверхность выскочила рыбина, но я не знал, что это было - форель или жерех.

6.

Я испытал странное чувство, когда забрался в машину и покатил к выезду из парка. Я уже привык передвигаться исключительно при помощи мускульной силы и весел, а теперь вдруг мчался с поразительной скоростью пятнадцать миль в час, трясясь на выбоинах и колдобинах мощеной бревнами дороги. Миновав один из поворотов, я угодил в ту самую лужу, о котрой говорили в усадьбе. Вода захлестнула колесные колпаки, и я тотчас смекнул, что едва ли мне стоит останавливаться и пялиться по сторонам. Есть такое старое кино про то, как водители грузовиков перевозили нитроглицерин где-то в Южной Америке. Сейчас я представлялся себе одним из этих шоферюг. Малость поелозив в грязи, я сумел миновать район затопления. Теперь передо мной лежал более-менее ровный проселок, который тянулся до границы парка и шоссе на Кингскоут-лейк. Дорога эта вначале мыслилась как двухрядная, но теперь только дурак стал бы держаться своей стороны так называемой "проезжей части", не обращая внимания на встречный транспорт. На этой дороге желающие разъехаться водители подолгу разглядывают встречные машины, прикидывая их габариты, а грузовики даже останавливаются, и шоферюги отходят в тенек на обочине, делают самокрутки и серьезно обсуджают вопрос о преимущественном праве проезда.

Примерно с милю дорога мимо Слоновьего озера тянулась вдоль кромки воды. Озеро было большое, на берегу стояли домики и лодочные сарайчики, вдалеке носились воднолыжники, влекомые моторками. Дорога была желтая, потому что её то и дело заносило мелким песком. В сотне ярдов от зеленого лодочного сарайчика с белыми углами худосочная девушка в голубом купальнике прыгнула в воду с вышки. Вы - нырнув, она снова взобралась на мостки и оправила купальник.

Если житель Грэнтэма Бенни Куперман скажет вам, что Хэтчвей маленькая деревушка, знайте: он и впрямь считает её маленькой. Хэтчвей это горстка лавчонок и пара автозаправочных станций. По такому местечку обычно ездят со скоростью пятнадцати миль в час, и кажется, что здания пулей проносятся мимо машины. Я остановился у бензоколонки какого-то гаража и велел работнику заправить машину. Он долго разглядывал незнакомую кредитную карточку, не зная, что с ней делать, а потом выполнил мои указания, да ещё проверил уровень масла. А я тем временем вошел в телефонную будку и позвонил в Грэнтэм Рэю Торнтону.

- Бенни! Тебе ещё не обрыдла жизнь за сорок пятой параллелью?

- Тут будет хорошо, когда растают льды. Ледовые черви и черные мухи разом передохнут. Слушай, Рэй, насчет нашей вечеринки. Я думаю, почетный гость дожидается, когда из Оттавы пришлют новый паспорт на вымышленное имя.

- Не может быть. Вот уже несколько лет как власти позатыкали все лазейки такого рода. Это чепуха.

- Если хочешь, я выправлю тебе паспорт на любое имя. Для этого нужна только готовность пойти на риск, но если паспорт совершенно необходим, за этим дело не станет.

- Ну ладно, ты прав. Оставайся там и не спускай с Пэттена глаз. Если он уйдет, следуй за ним и постарайся не дать покинуть страну. Сообщай обо всем.

- Это может влететь в копеечку.

- Деньги пусть тебя не волнуют. Знай себе не отставай от него.

- Ладно. Надеюсь, в тот миг, когда он навострит лыжи в аэропорт, ты окажешься рядом с телефоном.

- Не потеряй его, что бы ни случилось. Это ясно?

- Не забудь отразить мою понятливость в чеке.

- Я все записываю. Не психуй, гаденыш везучий. Я тут парюсь в раскаленных каменных джунглях, а ты стоишь по колено в прохладной водичке. Может, хочешь поменяться со мной местами? Поверь мне, Бенни, нынче на улице Святого Андрея такая влажность...

- Ты меня вконец расстроил. В следующий раз захвачу с собой более подходящую одежду. Я тут выгляжу как биржевой маклер в очереди за бесплатной похлебкой.

- Слушай, Бенни, у нас такая жара, что мои очки запотели.

- Ну ладно, ладно, постараюсь выдержать ещё несколько дней. Буду держать с тобой связь.

- Берегись солнечного удара.

- Тебе легко говорить.

- Попробуй подобраться к Пэттену поближе.

- Мы только что расстались.

Рэй ахнул и медленно выпустил воздух.

- Спи спокойно, Бенни.

- Разумеется. Как же иначе?

Покинув телефонную будку, я обнаружил, что работник бензоколонки до сих пор не заправил мою машину. Ему понадобилось ещё пять минут. Судя по его движениям, парень вообще впервые в жизни увидел автомобиль. Дожидаясь, пока меня обслужат, я осмотрел его ассортимент наклеек на бамперы, вымпелов и патентованных средств от клопов. Тут было электиричество: над смотровой ямой горели две-три грязных лампочки. Но рядом с перекрытий свисали керосиновые лампы. На всякий случай, надо полагать. Несколько минут я разглядывал набор монтировок. Судя по всему, при удачном стечении обстоятельств парень сумел бы заново обуть мою машину дней эдак за десять. В здешних лесах ни у кого наверняка не было таких высокотехнологичных железок.

На главном магазине Хэтчвея красовалась вывеска с размашистой надписью: "Лук репчатый". Подойдя поближе, можно было разобрать и примечание: "товары на каждый день". Это был большой бестолково построенный торговый зал с как попало расположенными отделами. Впрочем, магазин мог позволить себе чудачества, коль скоро он стоял на обширной пустоши и выходил тремя фасадами в никуда, а четвертым - на деревянный мост. Очутившись внутри, я снял темные очки и попытался разобраться, где тут что. Слева от меня располагался хозяйственный отдел: канализационные насосы, проволочные изгороди, краска, кровельные материалы, дверные петли, засовы, скобы, дымоходы; все это выглядело здесь куда внушительнее, чем на городских улицах. Далее следовала кухонная утварь, снятая с производства, ещё когда моя бабка была молодой. Я прошел через весь магазин, полюбовался толстыми темно-красными, зелеными и синими зимними пальто, миновал железный прилавок и приблизился к овощному отделу, где выбрал несколько вялых морковок, затем заглянул в гости к консервным банкам. На выходе из кассы девушка упаковала мою фасоль, супы в пакетиках и сардины в большую картонную коробку. Я хотел было прикупить баночку лосося, но вовремя вспомнил о содержимом холодильника, стоявшего позади моей хижины. Выходя из магазина я заприметил знакомые длинные загорелые ноги. Мимо прошествовала Лорка. Отпадные телеса с корзинкой в руке. Я подошел к витрине и увидел, как загорелые ноги несут отпадные телеса к кафе "Синяя луна". Ни "мерседеса", ни "бьюика" нигде не было. Бросив покупки в машину, я возвратился к ресторации.

"Синяя луна" была украшена пестрыми красно-белыми шторами на окнах. Вдоль противоположной стены тянулся ряд дощатых кабинок, заляпанных потеками смолы. Заказы принимала девица в таком же заляпанном переднике, после чего передавала их на кухню сквозь дырку в задней стене. Лорка сидела за столиком, устремив взор на входную дверь, поэтому начала улыбаться задолго до того, как я успел покрыть половину разделявшего нас расстояния.

- Вы одна? - осведомился я.

- Конечно. Присаживайтесь. Мальчики пошли за какими-то тяжелыми вещами. У вас есть курево?

Я сел и угостил её сигаретой.

Лорка принялась старательно вертеть и разминать её, словно собралась покурить последний раз в жизни. Наконец она прикурила, вскинула голову и отправила колечко дыма в подарок ленивому и неповоротливому вентилятору на потолке.

- Спасибо, - поблагодарила меня Лорка. - Приходится осторожничать. Норри не любит, когда я курю. Вы меня не заложите?

- Не говорите глупостей. Насколько я слышал, Норри не одобряет и возлияний.

- Это для него вроде игры. "Не смотри на вино, хоть и красное оно".

- "Ибо в конце концов оно превратится в зеленого змия" Так, кажется говорится.

- Вы что, тоже проповедник, мистер Куперман?

- Нет. Зовите меня Бенни. Просто помню это изречение.

- Вы очень забавный, - она заказала себе кофе, я последовал её примеру. Лорка бросила в свою чашку маленькую пилюлю, и кофе тихонько зашипел.

- Лорка, а кто... Что это вообще за имя такое - Лорка?

- Был такой испанский писатель, вот предки и нарекли меня. Сама-то я его никогда не читала. И мать, и отец занимались политикой и претендовали на тонкий художественный вкус. Я решила держаться подальше от всего этого. Росла в доме, где все сидели на полу, слушали Баха и пили чай без молока и сахара. У папы был единственный костюм - тот, в котором он читал лекции. Моя сестра, Морин, говорит, что предки когда-то были хиппи, но, наверное, это было ещё до того, как появились первые ростки "детей-цветов". Хиппи не носят пристежных воротничков. Я впервые увидела настоящую кровать, только когда покинула отчий дом.

- Хорошо, хорошо, извините меня, Лорка. Я не собирался выведывать вашу подноготную. Как, по вашему, долго ли вы пробудете в парке?

Чем скорее мы отсюда уберемся, тем лучше. Эта жизнь среди деревьев не по мне. Я люблю природу, и все такое, но предпочитаю познавать её по книжкам, в которых нет комаров и мошек, - она посмотрела мне в глаза, дабы придать своему высказыванию доходчивости. - Понимаете, я люблю Норри, но у меня есть свои слабости, которых он не одобряет. Например, курение. Сам-то он живет ради своих сигар, но ему можно: он особенный, а всем остальным следует бросить курить, или сделать вид, что бросили, потому что мы - не он. В Штатах мне проще втихаря потакать своим слабостям. Для Норри нет мелочей, он все воспринимает на полном серьезе.

- Разве это справедливо?

- Ничего, со временем привыкаешь. Уж такой он человек. Не похожий ни на кого другого.

Мне тоже принесли кофе, и я отпил глоток. Мы сидели и разглядывали друг друга. Ей бы не помешало побольше выходить в свет в обществе молодых людей.

- Может быть, вам не следует все время сидеть взаперти? Вы с кем-нибудь общаетесь в этой хижине?

- Не следует? Вы шутите. Норри закупорил нас так, что я иногда чувствую себя минеральной водой. Единственный наш гость - проводник индеец.

- Эней Дюфон?

- Вот именно. Позавчера он приходил к Норри. Приятно было увидеть новое лицо. Такие индейцы мне по душе. Они с Норри давно знакомы. Он... Лорка вдруг перекрыла кран, и поток сведений иссяк. Должно быть, я выказал неутомимую жажду знаний. Я решил зайти с другого бока и спросил:

- Вам нравится Европа? - вопрос был достаточно невинный и вполне мог снова открыть шлюз. - Испания! Что за чудная страна!

- Ой, да пошла она.

- Пальма. Средиземное море. Чудесный портовый городок.

- Я там просидела целый месяц на борту яхты. Норри обещал, что мне понравится, а оказалось, это сраный остров. Господи! Я тогда едва не бросила его. - Она даже не стала взмахивать рукой. Самооценка Лорки упала до такого низкого уровня, когда человек уже не верит, что его слушают. Во всяком случае, мне так казалось. Лорка склонила голову набок, наверное, увидела, как кто-то входит в кафе. Она вытащила из моей пачки ещё одну сигарету. - Это на потом, - сообщила Лорка и встала. Я оглянулся и увидел Спенса. На улице стояла машина. Я рассмотрел сквозь брешь между шторами ещё несколько физиономий с начертанным на них нетерпением.