Смоляночка

Глава вторая

В которой Даша готовится расстаться с невинностью.

Девочки принимали ванну всегда только в присутствии дамы.

Это чтобы не рассматривать себя пристально. И не трогать себя там, где не следует себя трогать.

После признания, которое Даша сделала Полине. Та целую неделю с подругою не разговаривала. Приревновала. Обиделась за своё обожание.

Ведь каждой смоляночке было положено выбрать себе объект для обожания. Когда они были зелеными лягушонками – когда они учились в младших классах, они должны были выбирать своё обожание из девочек старшей предвыпускной группы. Чтобы у каждой лягушки была своя "бель". И когда "бель" проходила по коридору или когда лягушонок сталкивался со своим обожанием в церкви или в кантине, лягушонку следовало набрав побольше воздуха, грустно вздохнуть и отчетливо произнести, "кель эте Белле!" "муа жё рев!"…

А когда лягушонок сам становился красавицей – выпускницей и у него появлялись свои собственные обожатели из младшей группы, своё обожание следовало перенести на мужчину… На кого-нибудь из великих князей… Или на самого государя. Ведь смолянки часто становились фрейлинами. Вот и Полинка. Она мечтала стать фрейлиною наследника. Александра Павловича.

А эта Дашка Азарова – она со свом сном все испортила. Она сказала, что они с Александром Павловичем… Что они – махались!

Но детская обида недолговечна.

И когда Дашутка оправившись после болезни впервые вышла на двор, она встретила там Полиньку, которая сказала, – - Mais, sait-tu, petit ami, que meme a present tu es jolie a croquer, parole!* – Ah tu vien de m"absoudre ma jenereux ami! – воскликнула Даша, обнимая Полинку.** • знаешь, маленькая, ты все так же хороша, словно Херувим, Клянусь тебе! • Ах, ты меня простила, великодушная моя подруга!

И девочки снова принялись мечтать.

– Il avait de ces attentions – Et jurons – Celui qui avait des delicatesses – C"etait un butor – Et avec cela brave maniant et merveille l"epee le sable et le pistolet* • – он внимательный • – он грубый • – он нежный • – он мужлан • – он смелый, он прекрасно владеет шпагой, саблей и пистолетом – Но кто же он у тебя? – спросила наконец Полинька, – Как его имя?

– Я еще не решила, – ответила Дашутка.

И хихикнув, обняла подругу за талию и принялась читать ей стихи:

Вовеки не пленюсь красавицей иной Ты ведай. Я тобой всегда прельщаться стану По смерть не пременюсь вовек жар будет мой Вовек я буду мыслью той доколе не увяну – Кто это сочинил? – спросила Полинька – Он, тот что владеет и шпагой и пистолетом, – лукаво улыбнувшись, ответила Даша.

– Ну кто? Дит муа!

– Пусть это будет Николя!

– Николай Павлович? – изумленно приподняв брови спросила Полинька.

– Почему обязательно Павлович? – передернула плечиками Дашутка, – пусть просто будет Николя! …

Мадмуазель Бежо учила не только французскому языку, но так же учила девочек и рукоделью. Вышивать гладью, делать подушки с рисунком девочки научились еще в прошлом-позапрошлом году. Всем своим родственникам на Рождество вышивку дарили-передарили.

А теперь мадмуазель Бежо показывала девочкам искусство вышивки по толстому полотну, как во Франции делаются настоящие гобелены.

– Мы можем теперь начать делать этот гобелен, а работу над ним закончат те девочки, что придут сюда учиться через десять лет, – на своём южно-французском картавила мадмуазель Бежо, – ведь настоящий гобелен делается много-много лет.

– И зачем нам это нужно? – пожав плечиками неслышно шепнула Полинька.

– Тихо, не то сейчас она нас в тёмную на колени поставит, – шикнула на подругу Даша.

– За основу рисунка нового гобелена мы примем иллюстрацию к роману испанского писателя Мигеля де Сервантеса Дон Кихот, – сказала мадмуазель Бежо, – иллюстрацию к тому месту в романе, где Дон Кихот из Ламанчи беседует с заколдованной ученой головой.

– С заколдованной ученой попой, – прошептала Полинька.

Даша не удержалась и прыснула.

– Что? – вскинулась мадмуазель Бежо, – это ты, маленькая смутьянка?

Бежо подошла к Даше и взяв ее за подбородок, приподняла ее лицо.

– Сегодня ты смеёшься над своей метрессой в классе, а завтра на площади ты будешь призывать отрубить голову своему монарху?

Дашу все еще сотрясал нервный смех.

Ей очень сильно представилась говорящая зачарованная попа среди стола, вокруг которого столпились рыцари и вельможи, которые с полною серьезностью задают этой заднице вопросы. А та им отвечает…

И вместо того, чтобы повиниться перед мадмуазель Бежо, Даша вдруг еще сильнее задрожала и наконец прыснула самым откровенным смехом.

– Вон из класса, – закричала мадмуазель Бежо, – два часа на коленях в темной комнате, нет. Три часа!

Елистрат – старый, переслуживший свои двадцать лет солдат из инвалидной команды, горестно вздохнув, закрыл за Дашей дверь. Закрыл и ключ повернул.

Ах, как страшно в тёмной комнате!

Тут паутина. Тут пауки.

И наверное, мыши.

А надо стоять на коленках. И все время кажется, что пауки и мыши подбираются к тебе. Лезут по подолу платья. Подбираются под подол.

Брррр!

Даша на всякий случай стала молиться:

Пресвятая владычица моя, Богородица, святыми Твоими и всесильными мольбами отжени от меня смиренной и окоянной рабы твоей уныние, неразумие, нерадение и вся скверныя лукавая и хульная помышления от окоянного моего сердца и от помраченного ума моего, и погаси пламень страстей моих, яко нища есмь и окаянна раба Твоя. И избави мя от многих лютых воспоминаний и предприятий, и от всех действ злых свободи мя. Яко благословенна еси от всех родов, и славится пречестное Имя Твое во веки веков…

Не успела Даша сказать "аминь", как ключ в дверях снова со стуком поворотился.

– Вот товарку тебе привел, чтоб не так страшно было, – сказал Елистрат.

Это была Полинька.

Подружки обнялись.

– А тебя за что? – спросила Даша.

– А я как тебя выгнали, тоже хохотать принялась, – сказала Полинька.

– И что теперь с нами будет? – спросила Даша.

– А ничего не будет, – ответила Полинька, – через час выпустят.

Но час этот тянулся чрезмерно долго.

Коленки резало.

И подъемы стоп затекали.

– Полинка, тьян, а если бы кто вдруг узнал, что ты или я невинности лишились, что бы с нами сделали, как ты думаешь?

– А кто нас невинности бы лишил? – переспросила Полинька.

– Это не важно, – нараспев сказала Даша, – важно что вот узнали бы, что ты или я уже с кем то махаемся, как ты думаешь, нас бы только в тёмную или куда подальше посадили?

– С Елистратом что ли махаемся? – недоуменно пожала плечиками Полинька.

– Дура что ли! Какая разница с кем – хоть с истопником Ерофеем, хоть с поручиком Ордынским из Семеновского полка, важно что с нами бы сделали?

– Нет, Дашутка, есть разница, – ответила Полинька, – если бы тебя истопник Ерофей девичества лишил, его бы под палки, да в каторгу. А тебя к папиньке в деревню, или в монастырь. А случись тебе с наследником махаться, так тебя бы сразу до окончания прямиком ко двору фрейлиной Его Величества…

– А если обрюхатил? – спросила Даша. – то сразу за какого-нибудь корнета или прапорщика замуж и с ним в его именьице в отставку, – подытожила умная Полинька.

– Ой, хочу обрюхатиться от наследника! – воскликнула Даша.

– И я тоже готова, – сказала Полинька.

И подруги обнявшись принялись мечтать о том, как он примется их трогать и там и тут. И как потом даст потрогать свой…

А вечером Полинька переписала себе в альбом:

Зрел ли ты, певец Тиисский

Как в лугу весной бычка

Пляшут девушки российски

Под свирелью пастушка?

Как склоняясь главами ходят,

Башмаками Влад стучат

Тихо руки, взор поводят

И плечами говорят?

Как их лентами златыми

Челы белые блестят

Под жемчугами драгими

Груди нежные дышат?

Как сквозь жилки голубые

Льется розовая кровь

На ланитах огневые

Ямки врезала любовь?

Как их брови соболины

Полный искр соколий взгляд

Их усмешка-души львины

И орлов сердца разят?

Коль бы видел ты сих красных

Тыб гречанок пеозабыл

И на крыльях сладострастных

Твой Эрот прикован был.

Он весьма проворно справлялся со всеми ее застежками. Проворно и умело.

Даше почему-то стало вдруг страшно. Это случится сейчас. Коленки предательски затряслись. Рубашка казалась ей совсем прозрачной. Голова кружится. Кружится от счастья и страха. И от храбрости своей. И его отчаянности. Только бы в обморок не упасть – вот будет совсем нехорошо. Глупо будет.

Володя бережно обнял ее. Руки его, сильные руки скользили по ее дрожащему телу.

Даша закрыла глаза и просительно потянулась к нему губами. Дыхание перехватило, это не было похоже на их поцелуи с Полинкой. Те детские поцелуи и поцелуями назвать нельзя было. Это Даша поняла, когда Володя приник к ее рту и его язык прикоснулся к ее языку. Она закрыла глаза. Была какая-то отчаянная надежда, что все сейчас с этим долгим поцелуем все и закончится. Потому что страшно!

А может, она и вовсе проснется, как не раз бывало. Сколько раз Даше снились такие сны? Нет, это был не сон. Поцелуй повторился снова, еще более глубокий и долгий на этот раз. Полинка объясняла ей, что когда так целуют, словно летишь куда-то. Летишь? Куда летишь?

Никуда она не летела. Было странно немного. И еще эти усы щекотные.

– Даша, Даша! – шептал он жарко в ухо.

Он с ума ее хочет свести этим шепотом. Даш-ш-ша! И змей-искуситель так же Еве, наверное, шипел – нашептывал. И рисунок плясал сейчас перед ее глазами – там, где змей еще на четырех лапах, с развивающимся хвостом соблазняет праматерь.

И еще он что-то говорил тихо, но Азарова уже не понимала слов его, да он и сам вскоре замолчал, продолжая покрывать ее лицо, руки, шею жаркими поцелуями.

Сводили с ума эти поцелуи. Володя словно впивался в нее губами, пробовал на вкус.

Руками блуждал по ее телу, Даша почувствовала, как он сжимает ее ягодицу. И было это и стыдно и неизъяснимо приятно.

Что он делает, боже мой, подумала девушка. И что сказала бы маменька на это?

Даша бы со стыда умерла, если бы дома узнали. А значит – это нехорошо. Было бы хорошо, все бы только об этом вокруг и говорили! Ну и пусть, пусть нехорошо – храбро думает она следом. Лишь бы с ним быть, с Володенькой. С любимым.

Интересно, какой у него… Озорная мысль давно не давала покоя и вот-вот она все узнает сама. Если бы не слишком большой, а то ведь больно будет, наверное. Или стоит претерпеть муки, за которыми должно быть неслыханное, непредставимое ей сейчас блаженство?! А вот если бы совсем без боли! А если он небольшой, то может она ничего и не почувствует. Ни плохого, ни хорошего. Будь, что будет – подумала она смиренно.

Она вздохнула, позволила уложить себя в постель. Хорошо, что свечу погасили, в темноте легче. Очень было неловко обнажаться перед ним. Господи, а грех ведь, грех!

Грех, пока ноги вверх, – озорно как-то раз сказала Полинка, – отпустил и господь простил!

Куда вверх?! А и в самом деле, вверх. Смешно, но, наверное, так и должно быть.

Володе виднее.

Володя лег на нее, Даша подумала, что будет тяжело. Но нет, не чувствовала она его тяжести. Его ладони спустились вниз к девичьим бедрам. Даша вздрогнула. Уже не только щеки, но и все ее тело горело. А она думала, что это для красоты говорится – о любовном пламени.

Лицо володино нависло над ней в темноте. И страшным показалось оно вдруг, это милое лицо. Но это только показалось!

Какой смелой была она в мечтах, когда вместе с Полинкой они воображали себя то возлюбленными храбрых офицеров, то несчастными пленницами какого-то турецкого паши.

И вот сейчас с ней ее храбрый офицер. Он владеет и шпагой и пистолетом… И еще кое-чем. Она боялась смотреть туда, где у него было это… То самое мужское. А потом ладонь ее случайно наткнулась на что-то горячее и упругое. Живое. Даша пыталась отдернуть руку, но Владимир накрыл ее своей. Даша почувствовала, что кровь прихлынула к лицу от смущения. Зачем он заставляет ее это делать? Наверное, ему приятно.

Она бросила быстрый взгляд на его мужское естество и замерла, не в силах отвести глаз. Эта… Эта штука показалась ей огромной. Нет, это просто ужасно. Лучше бы и не видеть – не так страшно.

Володя продолжал ласкать ее, его плоть скользила по ее животу. Даша вздрагивала от ее прикосновения. И правда, словно змей ползет. Наблюдала из-под ресниц, глаза уже совсем привыкли к потемкам, в которые была погружена спальня. Было бы интересно рассмотреть его вблизи, но свечу погасили, и она сама этому недавно так радовалась. Не просить же зажечь снова!

И отчего он медлит – скорее бы все кончилось!

Помнилось, в детстве в усадьбе страшно было пройти даже днем, мимо открытой двери одной из комнат. В комнате этой всегда были затворены ставни и дворовые дети говорили, что там-то в пыльном сумраке он и живет – домовой-хозяюшко! И бежала Даша мимо двери со всех ног, закрыв глаза, чтобы не увидеть его ненароком.

Вот и сейчас хотелось так же быстро пронестись через эту ночь. Закрыв глаза. И чтобы уже поскорей утро…

Зачем же он медлит?

– Отчего ты так дрожишь?! – спрашивал Володя.

Он держал ее груди в ладонях, словно какие-то драгоценные плоды, вроде тех золотых яблок из сказки. И приникал с поцелуями то к одному, то к другому ореолу, дразнил их языком. Поцелуи эти отзывался где-то под сердцем, и внизу становилось тепло и хорошо.

Даша всхлипнула, прислушиваясь к своим ощущениям. И кольнула ревность – только на мгновение – кто его этому научил! У него были женщины. Конечно, были. Володя красивый, его нельзя не любить. И еще есть женщины, которые за деньги отдают свое тело. И Володя их тоже знает. Они все знают – мужчины, офицеры…

Он подсунул руку ей под спину и приподнял легко, как ребенка. Даша замерла на мгновение, почувствовав его там, возле "врат", как выражались все эти французики-вольнодумцы.

От волнения она едва не до крови прикусила губу. Володя не спешил. Даша поняла, что он боится причинить ей боль.

Его язык снова проник в ее рот. А она ждала другого проникновения. Почувствовала, как он преодолевает сопротивление, и замерла в ожидании этой непременной боли.

Больно почти не было и в следующее мгновение, она раскрылась сильнее, позволяя ему дойти до конца.

Володя приподнял ее ягодицы.

– Не бойся! – шепнул он ей на ухо, и от этих слов стало, правда, не страшно, а тихий стон ее, когда все случилось, он заглушил поцелуем.

И поцелуями же осушил ее слезы. А слезы катились по щекам, блестели в темноте.

Даша сама не могла сказать бы – отчего эти слезы от боли – исчезнувшей быстрее, чем она успела ужаснуться или от радости. Словно переступила она через какой-то порог, за которым начнется совсем иная жизнь.

Руками она прижимала к себе любовника, который продолжал ласкать ее. Ей нравилась его сила, любо было подчиняться ей. Боль совсем утихла, и взамен пришло новое, неведомое доселе ощущение. Нет, она уже не хотела, чтобы это скорее закончилось. Не хотела бежать, как в детстве, сломя голову. Какие крепкие, словно каменные у него мускулы. И сам он, словно один из античных героев. И тело послушно отзывается на его ласки. Кажется, он лучше нее самой знает ее тело.

Володя раскачивался над ней. Сильные плечи блестели от пота. И его прерывистое громкое дыхание. Громче него только стук ее собственного сердца. Сердце колотится словно бешеное. Она уже поняла, как следует вести себя. Подалась ему навстречу, угадав, как надо двигаться, чтобы им обоим было приятно. Попыталась найти нужный ритм, это должно быть, как в танце – кавалер ведет. И тут мысль озорная, неуместная, а как же государыня-императрица в постели подчинялась?!

Какая ты нехорошая, нехорошая… Вот бы Полинка сказала тебе!

Боль иногда вспыхивает там, внизу, в глубине. Но теплые волны, накатывают все чаще, заглушают ее совсем. Становится легко и хорошо. Так невозможно хорошо, что нельзя поверить, что кто-нибудь еще кроме них двоих мог испытывать когда-либо такое. Если бы так было со всеми, то все были бы счастливы.

Вот это и есть любовь, самая сокровенная ее часть. И какими пустыми по сравнению с ней кажется все остальное и "обожание" нелепое и стихи в альбомах и болтовня.

Какой глупой она была.

А ведь если бы этого не случилось, она бы так и не узнала, как это хорошо. Нет, глупости! Просто это случилось бы позже, наверное, с кем-нибудь другим. Но было бы с ним так же хорошо, как с Володей?

Он замер, и осторожно вышел из нее. Медленно выползающее это движение заставило Дашу задрожать. Некоторое время она лежала, закрыв глаза и все еще переживая наслаждение. Володя вытянулся рядом, продолжая ласкать ее.

Сколько это продолжалось? Даша не могла сказать, потеряла счет времени. Перед глазами все расплывалось в какой-то дымке. Внизу живота все ныло, она осторожно коснулась там пальцами. В темноте не сразу поняла, что такое темное окрасило их.

Кровь. Да, конечно. Так и должно быть.

Но почему-то не жалко было нисколько своей невинности. Разве не стоило проститься с ней ради того, что она только что пережила?!

Искусанные губы болели, но как сладка была эта боль. Когда она снова открыла глаза, то увидела, что Володя улыбается.

– Почему ты смеешься? – спросила она удивленно.

– А что ты там шепчешь, милая?

Она натянула простыню под подбородок, прикрываясь.

Володя смотрел в ее лицо. Красивее этого лица не видел никогда. Он знал, как это бывает. Знал, что любовная страсть меняет лицо, так что даже самая невзрачная девушка превращается в красавицу. Что же говорить о Даше Азаровой. Даша Азарова ангелу подобна.

Еще Володя подумал, что ему не удержать будет ее. Не удержать в придворной кутерьме, думал он с грустью, незнакомой ему доселе. Не уберечь для себя.

Он погладил ее по щеке.

– Милый… – прошептала Даша тихо, – любимый…

Она тяжело дышала, глядя на него, усталого. От этого устают. Она только теперь почувствовала, что тоже утомилась. Уткнулась в его плечо, прислушиваясь к своим ощущениям. Ей казалось, что тело ее стало иным, словно родилась она заново…

Так вот что это такое, думала Даша. Какая я была глупая, что боялась. Вот если бы возможно было испытывать ежечасно, хотя бы сотую часть того, что она сейчас пережила. О, тогда вся жизнь была бы райским блаженством!

И странно, что скоро настанет утро и все пойдет по старому и будут те же лица и надо будет молчать о том, что случилось…

Странно, что об этом говорят только шепотом, разве что-нибудь может быть прекраснее этого. Или может, никто не испытывал того же, что и она. Нет, такого не может быть.

Грех? Что же тут грешного… Разве кому-нибудь было плохо от того, что они сделали сейчас. Никому не было плохо.

И нисколько не жалко невинности.

За окном светился месяц в сером петербургском небе. +++