Приговор будет объявлен завтра…

Зал воеводского суда в Белостоке выглядел мрачным и темным. За окнами стояла поздняя осень, низко плыли тучи и временами моросил дождь. На судейском столе лежал толстый том документов. На столике напротив — пистолет типа ФН калибра 7,65 мм, а рядом с ним четыре выстреленные гильзы. Скамьи для публики были все заняты, и даже коридор заполнили люди. Шепот собравшейся публики становился громче, люди нетерпеливо посматривали на часы и двери. Ждали обвиняемого и суд.

— Идет… — И все взоры обратились на входную дверь.

Его ввели два милиционера. Оторопевший от такого количества людей, он на секунду-две остановился на пороге, скользнув взглядом по любопытным лицам, по глазам, впившимся в него, потом медленно прошел к скамье подсудимых и, овладев собой, сел.

Ему было около двадцати пяти лет. Он был хрупкого телосложения, с продолговатым смуглым лицом, большими, спокойными глазами, высоким лбом, на который спадала слегка вьющаяся шевелюра. Одет был в поношенный костюм и спортивную рубашку. Сидя на скамье подсудимых, он беспомощно положил руки на колени и смотрел в окно.

Публика, заполнившая зал, загудела:

— Какой молодой… красивый…

Казалось, он не слышал этого. Взгляд его задержался на пистолете, выстреленных гильзах, и вдруг болезненная судорога пробежала по его лицу. Потом он опять уставился в окно.

Адвокат и прокурор вошли в зал. Поправив мантию, прокурор внимательно присмотрелся к молодому человеку, которого сегодня именем закона должен быть обвинить в совершении убийства. Адвокат подал руку обвиняемому, и они о чем-то с минуту говорили. Зал притих.

— Прошу встать, суд идет!

Собравшиеся встали с мест. Председатель судейской коллегии открыл папку с документами и взглянул на подсудимого.

— Рассматривается дело Рышарда Завалы, обвиняемого по статье 25, пункт 1, в убийстве Валериана Гурского…

Акт обвинения был коротким. Завала стоял, вытянувшись, заложив руки за спину, и слушал.

— Понятен ли обвиняемому акт обвинения? — обратился к нему председатель судейской коллегии.

— Да, понятен.

— Обвиняемый, вы признаете себя виновным?

— Да… — ответил он тихо.

— Подтверждаете ли вы показания, данные на следствии, что гражданина Валериана Гурского убили предумышленно?

— Да… подтверждаю, — ответил обвиняемый после недолгого размышления.

— Расскажите суду все сначала, как это произошло…

— Уважаемый суд, это все… началось так… Нет… возможно, не так… — Обвиняемый прикусил губу, сморщил лоб и уставился в пол…

— Суд слушает вас, обвиняемый, — поторопил судья.

— Это было…

* * *

Отца он сначала знал только по письмам. Когда почтальон приносил раз в месяц серый конверт, мать сажала его на колени и читала, вытирая слезы.

«Тюрьма строгого режима Вронки.

Любимые!

Я здоров. Здесь у меня много товарищей, они такие же, как я…»

Отец в письмах всегда спрашивал о нем и сестре Ядвиге.

Проходили годы. Отец возвратился в Ольшины, когда Рышард был уже подростком. Приближалась война.

Как он любил своего неизвестного отца! Это была какая-то удивительная любовь, разбуженная письмами из тюрьмы и рассказами матери. Его влекло то, что делал отец. Интересовали тихие разговоры отца с незнакомыми людьми, его ночные исчезновения. Он хотел стать таким, как отец.

Потом началась война. Из деревни на войну взяли семерых, в том числе и отца.

Появился он после падения Варшавы, в начале октября 1939 года, похудевший, неразговорчивый. А если и говорил, то только о борьбе, о конспирации. С пистолетом, который принес с войны, не расставался.

Началась жизнь в подполье. К отцу опять приходили товарищи и говорили о борьбе. В их доме было создано ядро подпольной коммунистической организации. Рышарду тогда было восемнадцать лет. Он гордился тем, что незнакомые люди, приходившие по ночам в их дом, говорили ему: «Молодой товарищ Рышард». Помнил, как писали листовки на пишущей машинке, выискивали в лесу брошенное оружие и относили его в потайное место.

Когда неподалеку был пущен под откос первый поезд, направлявшийся на Восточный фронт, отец ушел в лес. Однажды ночью вернулся домой. На нем был мундир и оружие. Он стал партизаном. Рышард был связным. Иногда, когда отряд отца действовал вблизи Ольшин, Рышард бывал среди партизан. Знал многих. Некоторые из них были товарищами отца до войны по работе в партии. Знал и других. Мишка был русским, Федор — белорусом.

С матерью и сестрой они остро переживали каждую диверсионную операцию партизан, каждый налет гитлеровского карательного отряда, облавы, аресты в деревнях, расправы. По ночам вслушивались в рокот самолетов, которые иногда пролетали над лесом, сбрасывая снаряжение, газеты, разведчиков и диверсантов. Опасались за отца, который ежедневно сталкивался со смертью. Пока она обходила его, но жертв было много. Только один раз отец лежал, раненный, несколько недель в землянке, и Рышард за ним ухаживал.

Потом через Белостокское воеводство прошел фронт и остановился на границе Восточной Пруссии. Война в этой местности была закончена. Отец возвратился из леса.

Тот октябрьский вечер 1946 года навсегда врезался в память. Это было перед первыми выборами в Сейм. Отец, член Польской рабочей партии, дома бывал редко. Рышард учился в гимназии в Белостоке, а родных посещал иногда по воскресеньям.

Помнит, что в тот вечер дома долго ждали отца и поздно сели ужинать. Отец сидел понурый и молчал. Его ни о чем не спрашивали.

— На этой неделе бандиты убили четырнадцать наших товарищей, — сказал как бы сам себе. — Понимаешь, Рышард, четырнадцать человек… Валериан Гурский (Выдра) зверствует во всем районе… Помнишь его? — спросил он сына.

Рышард пододвинулся ближе к отцу и ответил:

— Немного.

— Запомни — это фашист! До войны он с судебными исполнителями и полицией ездил на реквизицию. Наблюдал и за нашей деятельностью. В 1939 году, несмотря на вызов, не явился на мобилизационный пункт. Остался. Когда пришли немцы, гнал самогон, торговал, пил вместе с жандармерией. Отряд Народовых сил збройных организовал уже в конце войны. Шайка его головорезов грабила жителей, сообщала о нас немцам. Мы охотились за Гурским, но приближался фронт. Он остался в лесу, почувствовав, что пришло его время. Тех двух советских офицеров под Ольшинами — это он… Ковальский, Зых, Яворский, Ольшевский, Яновский… наши старые, преданные… это он… Запомни, Рышард, это — убийца! До выборов ты остаешься в Белостоке. Мать с Ядвигой тоже на некоторое время туда поедут. Я сам пока здесь справлюсь…

* * *

Рышард лежал с открытыми глазами на кровати и, хотя ночь была тихая, не мог заснуть. Думал о том, что говорил отец, и испытывал какое-то странное беспокойство. Было уже около полуночи, когда со стороны пруда услышал тихие шаги и шум разговора. Он прижался к оконному стеклу. Заметил тени. Понял… Бросился в избу, где спал отец, но оттуда раздался звон стекла, и через секунду взрыв гранаты потряс дом. Очередь выстрелов по окнам и дверям, крики ломившихся в дом.

Рышард распахнул окно и выпрыгнул в сад. Крик «Стой!», выстрелы, топот ног. Он вскочил с земли и побежал к лесу. Две ракеты осветили темноту, но ему удалось добежать до леса и уйти от преследователей…

Утром он приехал в свою деревню на машине вместе с оперативной группой. Соседи в молчании стояли во дворе их дома. Командир оперативной группы не хотел впускать его в дом, но Рышард вырвался у него из рук.

Отец лежал ничком на полу. Рядом — мертвая мать. Сестру убили в кровати. На столе лежал листок бумаги. Большими неуклюжими буквами кто-то написал;

«Приговор.

От имени подпольной Польши суд приговорил семью коммуниста-пепеэровца к смертной казни.

Выдра».

Рышард вытирал слезы и с трудом сдерживал рыдания. Потом будто вспомнил о чем-то. Сунул руку в ящик стола, нащупал тайник, достал пистолет и спрятал под рубаху…

* * *

В управление органов безопасности в Белостоке из подполья приходили группами. Рышард видел этих людей. Ждал, когда придет Выдра. Хотел его лично опознать… Даже пропустил несколько уроков в гимназии.

Валериан Гурский (Выдра) пришел с группой за три дня до истечения срока амнистии. Рышард присмотрелся к нему. Это был низкорослый, крепкий человек со светлыми, рыжеватыми волосами.

Позже наблюдал, как бандит несколько дней пил в Белостоке, как за ним по пятам ходили местные обыватели, так как он в их глазах был героем. Подходящий случай все никак не представлялся…

Рышард замкнулся в себе, избегал преподавателей, товарищей. Чувствовал себя одиноким. Читал и задумывался. Слова отца: «Помни… Рышард, Гурский — это убийца, фашист…» Вечерами часто осматривал спрятанный пистолет. Решение созревало…

* * *

— Суд после перерыва продолжает заседание… Слово имеет обвиняемый, — объявил председатель суда.

— …Тогда в Белостоке не успел убить Выдру, так как внезапно он куда-то выехал. Я окончил гимназию.

Сдал экзамены в Варшавский университет на филологический факультет. Но обиду свою забыть не мог.

— Обвиняемый, оружие вы носили с собой? — спросил прокурор.

— Да.

— Без разрешения? — спросил один из заседателей.

— Без разрешения… Знал, что нельзя. Но это оружие я не считал запрещенным. Оно было у отца еще в 1939 году. Без оружия я не мог выполнить клятвы…

Он провел языком по высохшим губам, взглянул на пистолет, лежавший на столе, глубоко вздохнул и продолжал:

— Я ни на минуту не забывал о том, что дал клятву отомстить за родителей. Долгие годы старался отыскать Выдру. Наконец узнал, что Гурский имеет во Вроцлаве частный магазин. Я поехал туда. Пистолет лежал в кармане. Подошел к магазину. Через витрину магазина увидел какую-то женщину. Ночь просидел на вокзале. На другой день опять был у этой витрины, и опять Выдры не было. Вошел в магазин под предлогом что-то купить и спросил о нем. Женщина сказала, что он поехал на побережье за товаром. Поездка его длилась неделю или две. Так долго ждать я не мог. Возвратился в Варшаву…

Суд, прокурор, адвокат, публика в зале, даже обычно дремавший швейцар у дверей — все внимательно слушали Рышарда. Это ведь был не обычный обвиняемый, не тот преступник, каких много прошло через этот зал.

— …Денег у меня не было, чтобы во второй раз ехать во Вроцлав. Случай свел нас…

В родные места на Белостокщину я ездил редко. Только для того, чтобы побывать на могиле своих родных. В тот год поехал я туда опять. Мне повезло… Перед баром заметил легковой автомобиль «симка» с вроцлавским номером. «Неужели он?» — подумал я. Заглянул в бар. Там действительно сидел Валериан Гурский…

Пистолет лежал у меня в папке. Я вошел в ворота, зарядил пистолет и положил его в карман. Остановился около газетного киоска. «Симка» стояла с левой стороны. Напротив меня была дверь бара. Прозевать его я не мог… Подумал тогда, сколько раз стрелять? За отца, за мать, за сестру и еще за себя. Четыре раза… Стемнело, когда он вышел из бара вместе с женщиной. Я подошел. «Вы Гурский?» — спросил его. Он как-то странно посмотрел, а может, мне так показалось, поскольку он был пьяным. Буркнул, что он не Гурский, а пан Гурский. Спросил, что мне от него нужно… Тогда я выстрелил в него — два раза в голову и два раза в грудь. Он тяжело свалился у моих ног.

Прохожие разбежались. Женщина, кажется, кричала. Я спрятал пистолет и пошел в отделение милиции. Вот и все…

* * *

На другой день заседание суда было возобновлено. Рышард Завала не прислушивался к показаниям свидетелей, которых вызвали прокурор и защитник. Эти показания не интересовали его. Страдание причиняла ему только речь прокурора. Хотя он не мог его упрекнуть в нелогичности или юридических погрешностях, ему казалось, что прокурор неправильно его понял и излишне распространяется о его особе. Приговор в принципе ему был безразличен. Убеждал себя, что выполнил только клятву.

Адвоката он слушал внимательно, так как тот был хорошим оратором. Но и на него злился за то, что так подробно анализировал его душевное состояние. Не хотел, чтобы перед чужими людьми в этом зале обнажали его мысли, сердце, душу. Он совершил убийство и теперь ожидал приговора и хотел, чтобы это произошло как можно скорее…

Наступил ранний осенний вечер, и в зале суда зажгли свет. Судья с минуту шепотом о чем-то переговорил с заседателями, потом встал и произнес:

— Ввиду позднего времени объявляю перерыв заседания по процессу Рышарда Завалы. Приговор будет объявлен завтра…

Загрузка...