Снег над барханами

Глава 2

Зной…

Изнуряющая тело, липкая духота с вездесущей песчаной пылью. Как уже надоела это адская жарища!

Прошедшая зима не принесла особой прохлады сюда, в пустынный малонаселенный Кызылкум, на короткое время лишь чуть остудив раскаленные барханы. И вот опять нагревающая все и вся весна, а за ней следом и лето, испепеляющее и без того иссушенные, безводные земли Приаралья.

Невыносимое пекло и жажда. Постоянная дикая жажда, не позволяющая нормально питаться, спать, работать…

Лейтенант НКВД[9] Синцов застегнул обе пуговицы на воротнике гимнастерки, тем самым закупорив доступ хоть и горячего, но все-таки воздуха к телу, сплюнул песок с языка, утер пересохшие губы тыльной стороной ладони и шагнул с крыльца внутрь здания.

Прошедший мимо солдатик из охранения вяло козырнул и скрылся за углом коридора. Синцов бегло окинул взглядом холл ведомственного здания, в котором находился райотдел НКВД. Обшарпанная синяя краска на стенах, «замаскированная» агитационными плакатами и распечатанными выдержками из устава. Потрескавшийся темно-коричневый линолеум. Годами не мытые окна. Свисающий с потолка одинокий цилиндрический светильник с бегающим по заросшему пылью плафону пауком. И густая… Затхлая духота. Не столь горячая и удушливая, как снаружи, но до тошноты забивающая нос и, казалось, мозг.

Он никак не мог привыкнуть к этой палящей жаре Кызылкума, к постоянному желанию пить и вечным выискиваниям мало-мальской тени. А ведь по местным меркам уже стал старожилом – должен был адаптироваться. Ан нет. Ссылка – она и есть ссылка!

Синцов остановился перед нужным кабинетом с табличкой «РО НКВД УзбССР. Капитан Делягин А. М.». В памяти промелькнули эпизоды из недавнего прошлого. Летний, умеренно теплый московский день с его «разноликой» уличной какофонией: гудки машин, детский говор, заливистый женский смех и грохот строевого шага по булыжной мостовой… Лейтенант проглотил ком в горле, сжал губы и потянул на себя дверную ручку.

– Здравия желаю, товарищ капитан!

– А-а, Синцов… Приветствую, лейтенант. Проходи, садись, – меланхолично бросил сидевший за столом офицер. – Сейчас, обожди минуту.

– Есть!

Синцов уселся на старый скрипучий стул напротив начальника. Поправил портупею, потянулся было расстегнуть воротник, но опомнился и уже занесенной рукой поворошил выгоревшие на солнце, русые волосы с проседью на висках. Огляделся.

Особыми достопримечательностями кабинет не обладал. Прямоугольное помещение четыре на шесть метров: старая школьная мебель, две сдвинутые парты образуют стол, три стула, два шкафа без стекол, но полные книг и папок. В противоположных углах фронтальной стены: слева – серый металлический сейф, справа – древний, инкрустированный медью деревянный сундук с висящими над ним огнетушителем и ППШ-41[10]. На столе начальника: пепельница с горкой окурков, чернильница, граненый стакан, забитый остро заточенными карандашами, папка с какими-то бумагами, фуражка. Окно с распахнутыми иссохшими ставнями и пыльными стеклами – закрыто. Оно и понятно – в полуденную жару Синцов у себя в ауле тоже закупоривал хижину, дабы не пускать знойный воздух внутрь. Это ночью можно было распахивать и двери, и окна. Но после недавнего убийства в соседнем районе парторга Коханова, которого зарубили во сне неизвестные, оставлять настежь окна и двери стало боязно.

Допотопный электрический вентилятор, наверное, один из первых, созданных в РСФСР еще до войны, вяло крутил кривоватыми лопастями, не привнося даже малейшей прохлады в душный кабинет. Да и направлен он был пропеллером к хозяину. Взгляд Синцова скользнул по стене с портретом Сталина, вместо которого раньше висел Дзержинский. Жирная муха ползала по лицу вождя и нисколько не боялась его строгого, внимательного взора. И возможных последствий, им вызванных. «Да с чего тебе, муха, знать все то, что творится у нас в стране уже второй десяток лет?! Чего тебе бояться, насекомое?» Синцов утер потный лоб влажным и уже грязноватым носовым платком, провел по шее, задрав вверх подбородок с ямочкой. «Только ты – крылатая вольная букашка, а я, словно вша, привязанная к чьему-то потному, грязному телу, ползаю все, ползаю… Не убежать, не улететь, едрить тебя в дышло!»

Лейтенант проглотил скудную слюну и глянул на начальника, что-то усердно строчащего в тетрадку с кожаной обложкой. «Странно, почему карандашом, а не чернилами, стоявшими рядом?»

Капитан Делягин, не прекращая писать, проворчал:

– От этой жары даже чернила высохли. Достало уже грифелем шоркать, палец натер, как ишак мой копчик. Минуту, Николай.

Ошарашенный Синцов еле слышно хмыкнул и подумал: «Охренеть! Он что, мысли читает?» Подобрался на стуле и уставился на плакат, где к кобуре чекиста тянется корявая рука врага, а надпись гласит: «Будь бдителен – враг не дремлет!» Влажная ладонь лейтенанта непроизвольно легла на свою кобуру, ощупала привычным движением и, убедившись, что «ТТ»[11] на месте, снова вернулась на запыленное галифе.

На улице лаяла собака, чумазые смуглые дети гоняли прутиками курицу и громко хохотали, в загоне соседнего дома голосил дурниной ишак, шумел редкой листвой чинар, да скрипел журавль с высоко висящим пустым ведром. Синцов уже в который свой приезд удивлялся, зачем в этом месте нужно было рыть колодец, да еще и наподобие славянского, если в нем пусто? Ведь в каждом третьем доме здешних кишлаков и аулов имелись свои кяризы – глубокие широкие колодцы необычной конструкции. Ничем не закрепленные, просто вырытые ходы почти в человеческий рост как вертикальной, так и горизонтальной проекции. Но в них тоже не везде и не всегда имелись источники питьевой воды. Либо сушь, либо соленые пласты. Синцов снова ощутил приступ жажды, с вожделением посмотрел на темный угол кабинета, где стоял чан с висевшей на его боку поварешкой. И опять капитан угадал его мысли.

– Не стесняйся, угощайся.

В Средней Азии вода действительно считалась угощением. Приветливые добросердечные жители, даже малоимущие дехкане, всегда старались угодить гостю, попотчевать его водой, лепешкой с медом, пригласить на чай с финиками, предоставить тень и самодельное опахало. У себя в ауле Синцов этим вовсю пользовался, местное население относилось к нему с почтением и уважением, граничащим с некоей боязнью. Сотрудников НКВД по всей стране боялись как огня, а уж забитые малограмотные азиаты и подавно.

Синцов выпил целую кружку теплой воды, подумал, что очень скоро захочет еще, а возможности уже не будет, снова зачерпнул из чана. Жадно глотая маленькими (как учил мираб[12] Агинбек) порциями бесценную жидкость, лейтенант искоса поглядывал на начальника. Пожилой, более седой, чем Синцов, капитан Делягин с одутловатым красным лицом и папирусной кожей на левой щеке (результат прижигания места укуса каракурта для нейтрализации яда) молча корпел над срочной писаниной. За ним не водилось историй, связанных с выслуживанием, ухищрениями или безосновательными репрессиями. Судя по возрасту и званию, он, как и Синцов, тоже «отличился» на Большой земле и был отослан (читай «сослан») в края, не столь отдаленные. Видать, поэтому не считал необходимостью хватать звезды с неба и угождать вышестоящему начальству, кое в этих местах можно было заметить очень редко, по праздникам. Поэтому приходилось одному заниматься всеми делами – анализировать, оценивать, обосновывать, принимать решения, выполнять и отчитываться. В его ведомстве, охватывающем надзором тысячу квадратных километров степей и пустынь Южного Казахстана и Узбекистана, служивых людей насчитывалось не более взвода: участковые милиционеры, отделение пограничников, следователь, старшина-завхоз, водитель, два оперативника, врач-криминалист и отделение солдат во главе с сержантом. Такой малый штат, конечно же, был разбросан по всему району между восточным побережьем Арала, Сырдарьей и Амударьей. Собрать всех сотрудников райотдела НКВД воедино не представлялось возможным по многим причинам: отсутствие нормальной связи, транспорта, постоянно нависший дамоклов меч над подконтрольной территорией из-за враждебных элементов населения и потуг басмачей. Поэтому приходилось вызывать подчиненных поочередно, по одному, принимать отчеты, снабжать новыми инструкциями и амуницией. Дел у капитана перед Первомаем накопилось немало, нужно было раздать распоряжения офицерам младшего звена НКВД, участковым и мобильным патрулям, барражирующим вверенные им сектора.

Синцов прибыл из аула Кызылкудук, где находился линейный пост связи, проскакав на дромедаре, одногорбом верблюде, около семидесяти километров, чтобы выпить сейчас полторы кружки воды, получить предпраздничные наставления и инструкции, зарплату, запас продовольствия на месяц, скудный боекомплект и вновь убыть на свой участок. Так было двенадцать раз, вот и сейчас, уже в тринадцатый, Николай получил под роспись бесценный груз и кучу распоряжений. Капитан вытаскивал из сундука и сейфа необходимые причиндалы офицера-«линейщика» НКВД: фляжку спирта, аптечку, новую гимнастерку (наконец-то, «песчанку»), скудную канцелярию, два тюбика солнцезащитного крема производства Самарской фабрики, пачку макулатуры, состоящей из писем местным дехканам, газет и даже двух журналов, и БК[13]. Последний включал месячный безвозвратный запас снаряжения из четырех обойм к пистолету «ТТ», четырех обойм к карабину, одной гранаты, масленки, зажигалки и индивидуального набора выживания в пустыне под местным названием «Тюрбан». Этот комплект действительно формой и размерами напоминал азиатский головной убор. Такой же округлый, приплюснутый, легкий и нужный, как спасительный от обжигающего солнца тюрбан аксакала.

– Твои рапорт и отчеты я буду смотреть позже, сейчас некогда, – сказал капитан, разворачивая к себе подписанный Синцовым журнал приемки-передачи амуниции. – Сухпайки получишь на складе у старшины, пока он не уехал. Отдохни часок, помойся, поешь, потом в дорогу. Сам знаешь, оставлять хозяйство без присмотра нельзя. Тяжелые времена еще не прошли, Николай. Это в Москве наше руководство считает, что с басмачеством в Средней Азии покончено, но недобитых гадов в районе и во всей республике хватает. В соседней Туркмении их еще больше, с гор постоянно набеги на заставы и кишлаки. У нас еще как-то поспокойнее, но расслабляться нельзя. Раз мы с тобой не там, со всеми… – Делягин запнулся, на секунду задумался, вспоминая, наверное, как семь раз за эти два года писал рапорты и просился на передовую. – Наш фронт здесь! Поэтому будем бдительны, сильны, но осторожны. Слышишь, Николай? Предельно внимательны и осторожны! Про парторга Коханова слышал? Во-от. Тут еще такая тема появилась… По сводкам оттуда и по данным агентуры, зашевелилась местная оппозиция. Баи и беки в Афганистане снова мутят арык, то ли англичане им опять деньжат подбросили и оружия, то ли немцы. Да и агентура вражеская не спит, нет-нет да и лезет из всех щелей. Нам еще лазутчиков фашистских не хватало! Директиву НКВД Узбекской ССР за номером 25633 от 23 сентября сорок второго, подписанную комгосбезом[14] Каверзневым, никто не отменял.

– Товарищ капитан, автомат бы мне. Сколько прошу уже прислать «ППШ». Да и человечка бы в напарники. Совсем один я там. А? – Синцов сделал умоляющую гримасу, хотя и понимал, что эта просьба пуста.

– Какой человечек, Николай?! Какой автомат? – капитан встал, подошел к чану с водой, зачерпнул. – Мне родить тебе, что ли, людей и оружие? У самого полтора вояки в охранении да «ППШ» с одним диском. Думаешь, я не делал запросы наверх? Прошу и людей, и нормальные стволы. Пытаюсь всячески обосновать, дескать, чем мы отбиваться будем в случае нападения банды? Кизяком да песком кидаться? Сам знаешь, все для фронта, все для победы. Ладно, хоть почту почти своевременно доставляют да сильно не дергают нас тут. А то, глядишь, еще заставят на бахчу и плантации выходить, помогать хлопок убирать да каналы оросительные рыть. Нету, Коля, автомата. И бойца лишнего нету. И разрешения на вооружение краснопалочников[15] тоже не могу дать. Им сейчас дай оружие, завтра ночью они пулю тебе в спину всадят. От краснопалочников к палочникам один шаг. Дехкане – они и в Африке дехкане. Дикари, мать их за ногу! Безграмотные, толстокожие, отсталые аборигены. Некоторые с Гражданской войны до сих пор еще озлобленные на Советскую власть. Да что мне тебя учить! Сам прекрасно понимаешь обстановку. Курить будешь?

– Не курю, товарищ капитан.

– А-а, да… Забыл я. Сам бросить никак не могу. В такую жару курить – себе могилу рыть. Все силы воли не хватает. Чай будешь?

– Спасибо, я позже. Хочу умыться, сменить форму да Гитлера накормить, напоить. С дороги парень совсем выдохся.

– О-о, да! Гитлера покормить нужно обязательно, – Делягин улыбнулся, обнажив желтые от курева зубы. – Юморист ты, Николай. Но это нормально. В наше время шутить опасно, но полезно. Как надо назвал свой надежный транспорт, как надо…

Капитан задумался, даже горящую спичку держал, пока палец не обжег. Встрепенулся, бросил в окно косой взгляд, равнодушно посмотрел на одногорбого верблюда, привязанного к деревцу. И так же отрешенно сделал замечание:

– Ты на черта своего Гитлера к чинару привязал, он же его объест, последнюю зелень слопает?!

– Он чинар не ест. Саксаул любит, дыни обожает, а чинар – не-е.

Делягин повернулся к подчиненному, выпустил облачко дыма, нервно теребя папиросу между пальцами. Внимательно вгляделся в лейтенанта. «Стройный, крепкий, загорелый мужик. Лет на десять моложе меня. Опытный чекист, инициативный, исполнительный офицер. В прошлом отличник оперативной службы, призер Москвы по стрельбе из «нагана». Ему бы вверх по лестнице карьерной взлетать с его данными, биографией и неимоверной тягой к подвигам. А он тут прозябает, мозги парит себе! Но все же тот его поступок… Герой, мать его!.. А как бы я поступил в той ситуации? Так же, как этот молодой горячий орел, или спасовал, струсил, сдался? М-да уж».

Делягин еще раз окинул Синцова оценивающим взглядом. Зеленые глаза, чуть пухловатые губы, покатые плечи, жилистые смуглые руки, горделивая осанка еще не уставшего от жизни и службы в пустыне чекиста. «Пожалуй, один из лучших моих оперативников в этой дыре! Жаль парня, засыхает без настоящего дела, без простора и связей».

– Николай, твоя пишет тебе? – вдруг спросил капитан, щурясь от табачного дыма.

– Вы же знаете, товарищ капитан, – Синцов сглотнул, опустил взгляд, сжал кулаки, – без права переписки. Зачем нарушать установленные руководством комиссариата требования, зачем навлекать новые проблемы? Я еще потерплю. Надеюсь, и она ждет и верит!

– Все будет хорошо, Николай! Уверен, скоро тебя реабилитируют и вернут прежние место и должность. Все, ступай. У меня завтра митинг трудящихся района, куча дел и приезд первого секретаря райкома. Иди, лейтенант Синцов, и пусть на твоем участке все будет спокойно и тихо. Удачи!

– Есть! Спасибо, Андрей Михайлович.

Синцов поднял с пола тяжелый вещмешок, быстрым заученным движением накинул фуражку, козырнул и вышел из кабинета. Капитан постоял еще минуту, докуривая папиросу и размышляя о своем сотруднике, скользнул взглядом по висящему на гвозде автомату, вздохнул и снова уселся писать план мероприятий на Первомай.

Четверть часа ушло у Синцова на получение продуктов и комбикорма для верблюда у старшины Щербича. Оставив прессованный тюк саксаула и ржавое ведро с мутной водой возле животного, грустными глазами рассматривающего пыльную улицу и сиротливо сидевшего на завалинке аксакала с клюкой, Николай с двумя сидорами прошествовал вокруг дувала[16] и проник под виноградный навес в тень амбара. Там обычно ютилась бочка с водой, не всегда свежей, но все равно драгоценной для путника, прибывающего раз в месяц издалека. Кто пополнял тару и ухаживал за лежаком под навесом, местная женщина или старик, ребенок или старшина Щербич, Синцову было невдомек, но он с радостью заметил полную бочку почти прозрачной воды, подушку с толстым ватным одеялом на топчане и скудную еду. На коробке из-под тушенки, набитой для устойчивости песком, его ждали полусухая лепешка, суп из фасоли, очищенная репа, а «на десерт» компот из урюка в граненом стакане. Синцов потер ладони и стал раздеваться, предвкушая кайф от долгожданной помывки и халявного обеда. А уже через десять минут он сопел на лежаке, до половины тела закрывшись рваным одеялом, и видел во сне свое прошлое…

В тот день Синцов, капитан ГБ[17] Особого отдела НКВД, впервые в жизни одетый в штатское, вышел с любимой девушкой в город. До этого он носил только служебную форму: китель или гимнастерку защитного цвета, галифе и фуражку синего, скрипящие кожей поясной ремень и портупею, до февральского указа сорок третьего года на вороте отливающие блеском прямоугольники и нарукавные шевроны, а с недавних пор погоны. Красавец офицер, подтянутый, коренастый, всегда чисто выбритый, с аккуратными усиками, он нравился женщинам. Но с некоторых пор они перестали его интересовать… Потому что у Синцова появилась Даша!

Милое кроткое создание, скрипачка Ленинградской академической филармонии, недавно эвакуированная по Ладоге, она не захотела ехать на Урал, а перебралась к бабушке в Москву. Здесь вступила в комсомольский отряд самообороны. Как и ее молодые товарищи, дежурила на крышах высотных зданий и в культурных центрах, с расчетами пожарников тушила очаги возгорания после бомбежек зажигательными зарядами. Патрулировала с народными дружинниками вечерние улицы, оказывала помощь двум детским домам. В один из поздних вечеров Даша и познакомилась с бравым шустрым капитаном, с проверкой объезжающим патрули и посты своих подчиненных. Поначалу Синцов показался девушке настырным и чересчур бойким, но после часа знакомства он уже казался ей истинным кавалером и вполне приемлемым ухажером. А геройский поступок капитана, совершенный им тут же, вообще намного приблизил его к сердцу Даши.

Воздушную тревогу объявили внезапно, в ночном небе замелькали лучи прожекторов, заблестели вспышки разрывов, трассеры испещрили тьму. Сирена, огласившая столицу, вмиг смела с улиц редкий люд. Бросились к бомбоубежищу и те, кто патрулировал сейчас Тверскую.

Бомба разрушила жилой дом прямо в ста метрах от убегавших Синцова, Даши и еще двух ее товарищей. Взрывная волна заставила присесть и потерять ориентацию, люди зачихали и закашляли от клубившейся пыли и облака дыма. Но Николай не растерялся, живо привел в себя девушку, приободрил шуткой парней. Отдал распоряжение водителю, чтобы тот подогнал машину и помог, а сам кинулся в пыльный туман. Даша поспешила за ним, придерживая на боку сумку, а на голове берет.

Оказалось, Синцов услышал детский плач. В полуразбитом авиабомбой здании горели руины, кричали раненые, поскорее старались выбраться живые. Пробегая мимо мертвых и искалеченных жильцов, капитан увидел женщину в разодранной ночной рубашке, с растрепанными волосами и окровавленным плечом. Но не она привлекла внимание офицера НКВД. Вверху, куда был устремлен ее полный сострадания и боли взор, болтался на паутине металлической сетки, ухватившись за торчавшую арматуру, ребенок лет пяти. Он плакал навзрыд, готовый сорваться с высоты третьего этажа на куски плит и кирпича. Слабые ручки скользили по железному пруту, огонь обнаженной взрывом квартиры подбирался все ближе и ближе. Грязная маечка, частично сползшие трусики, красная от крови ножка. Мальчик затих, и Синцов понял, что сейчас тот сорвется вниз, на острый край обломанной плиты или в пламя горящего комода. Кругом стонали и кричали, шуршал осыпающийся кирпич, сзади ахнула Даша, настигшая Николая и заметившая погибающего ребенка.

Синцов без промедления бросился прямо в гущу развалин, спотыкаясь и сдирая кожу рук, пачкаясь в саже и пыли. Он что-то кричал мальчику, по пути схватил плотную, начинающую тлеть с одного края портьеру, забрался на покатую плиту и, не сводя напряженного взгляда с болтавшегося ребенка, стал хлестать тряпкой горящую мебель, сбивая пламя. И уже почти погасил огонь, как парнишка сорвался с громким криком. Набросив штору на очаг пожара, Николай поднял руки и поймал падающее тело мальца. От удара они оба повалились и покатились по плите. Тут их встретила Даша.

Сколько было счастья в глазах матери, никому не понять и не описать. Как и у ребенка, Даши и самого Синцова, когда оказалось, что мальчик выжил и только вывихнул плечико при падении. Сам спаситель сломал два пальца, растянул связку и получил ушибы. Потом были слова благодарности, слезы радости, оказание медицинской помощи, эвакуация. С этого дня Даша и Николай стали встречаться…

Они вышли из ГУМа[18] довольные и целующиеся. Вштатском Николай мог позволить себе такие вольности, ощущая себя менее скованным, чем раньше, гуляя по Москве в военной форме с девушкой в легком платьице.

Пока влюбленные ели мороженое за столиком летнего кафе, на Москву опустились сумерки. Пара покинула заведение и продолжила прогулку. Даша несла подарок Николая в оберточной бумаге с ленточкой, лукаво улыбалась, кокетничала, чувствуя себя на седьмом небе от счастья. Ей действительно было хорошо с ним, легко и спокойно. Как за каменной стеной. А еще интересно. Николай все время шутил, блистал знаниями по географии и военной технике, оружию, которым увлекался с детства. Любил историю своей страны, уважал прозу и поэзию, часто цитируя Чехова, Горького, Тютчева и Андрейченко. Он нежно целовался, несмотря на сильный типаж и спортивную фигуру, шептал на ушко ласковые слова и всегда приобнимал свою девушку. Что было приятно не только ему, но и ей.

Мимо них изредка проносились автомобили, пару раз встречались патрули, москвичи все реже и реже попадались на улицах с наступлением ночи. А они все шли и шли, наслаждаясь уединением и обоюдными чувствами.

Плавно притормозившую машину, тяжелый бронированный «ЗИМ», Синцов узнал. Неприятная дрожь пробежала по спине, он крепко сжал локоток Даши, успел шепнуть ей, что им нужно скорее уходить. Лучше вон в ту подворотню. Но было поздно…

Передняя дверца распахнулась, из нее шустро выскочил офицер в кителе НКВД с погонами полковника и тотчас направился к парочке влюбленных. Николай узнал в нем начальника личной охраны Берии. А в глубине черного обширного салона авто зловеще блеснуло знакомое пенсне.

– Девушка, прошу вас пройти в машину. С вами хотят пообщаться, – строго проговорил высокий, крепкий офицер с безжизненным, пустым взглядом.

– Что это значит?.. Нет. Я никуда не пойду. Коля… – испуганно залепетала Даша, прижимаясь к любимому.

– Товарищ полковник, разрешите обратиться…

– Молчать! – рявкнул начохраны и попытался схватить девушку за руку. – Мужчина, вам лучше отойти и сделать вид, что ничего не видите.

– Это моя невеста! – гаркнул в ответ Синцов и встрял между Дашей и полковником. – Прочь свои руки от нее!

– Да ты-ы… Ты… – офицер опешил, быстро оглянулся, бросив настороженный взгляд на машину, и впился глазами в Николая. – Ты знаешь, сука, кто там сидит?! Ты понимаешь, что…

– Я все понимаю и отдаю отчет своим действиям. Это моя женщина! Еще раз повторить, товарищ полковник? – ядовито прошипел Николай и, задыхаясь от негодования, решительно добавил: – Я капитан ГБ Особого отдела НКВД Синцов. Не стоит посягать наркому на невесту своего подчиненного, офицера Советской страны.

Начохраны отступил на шаг под напором тела капитана и его слов, схватился за кобуру, ловко выдернул «ТТ», взвел курок и направил в лицо Синцову. Даша вскрикнула и съежилась, сам Николай чуть вздрогнул и остался стоять, ноги на ширине плеч, прикрывая любимую, из рук которой выпала упаковка с подарком. Случайный прохожий, заметив сцену, шарахнулся в сторону и побежал на другую улицу.

– Ты на кого тянешь, Синцов?! Ты кому сейчас отказку лепишь, герой, твою мать?! А ну пшел вон, сволочь! Иначе башку прострелю. Тварь.

– Товарищ полковник, вы забываетесь! – постарался спокойно сказать Синцов, хотя после такой тирады порывался снести обидчика, словно взбешенный бык. – Уберите оружие, не позорьте мундир советского чекиста. Я не отступлю… Это моя женщина!

С этими словами капитан, обняв полуобморочную Дарью, повел ее прочь. Полковник стал грязно ругаться и угрожать им вслед, но чувствовалось, что его отрезвили слова и приверженность мужчины к ведомству НКВД, в котором он и сам состоял. Начохраны спрятал пистолет, быстро сел в машину.

– Ишь, каков подлец! Защитник хренов! Простите, Лаврентий Павлович, дальше едем-ищем?

Он сжался в пружину, ожидая ругани шефа и наказания, мгновенно вспотел и боялся взглянуть даже в зеркало заднего вида. Но на удивление нарком, известный сексуальной необузданностью и маниакальной тягой к женщинам, спокойно промолвил:

– Жаль, цыпочка неплохая была! Парень ее герой, таких уважать нужно. Он что, у меня служит?

– Так точно, товарищ нарком, это некто Синцов, капитан из «особняка». Что прикажете, навести справки, принять меры?

– Хм… – Берия волосатыми пальцами вытер толстые губы, ехидно улыбнулся. – Ну, кончать его за дерзость такую я не буду, но и нрав поубавить, думаю, стоит. На твое усмотрение, полковник. Гони на Смоленскую. К Надежде заскочу.

– Слушаюсь, товарищ нарком.

Полковник незаметно выдохнул и вытер влажные ладони о галифе. Он уже решил, как накажет ретивого сотрудника.

И наказал.

Капитана Синцова на следующий день уволили из Особого отдела, понизили в звании и отправили участковым линейного отдела в Узбекскую ССР, к черту на кулички, подальше с глаз долой.