Снег над барханами

Глава 4

Весна в Кызылкуме стояла в самом разгаре. А это уже и палящее солнце с температурой воздуха до плюс сорока, вездесущая пыль, столбы песчаных вихрей, а иногда и нашествия афганца[27]. К тому же весной активировалась фауна пустынь, так как у многих представителей членистоногих, пресмыкающихся и диких животных начинались брачные игры и появлялось потомство.

Лейтенант Синцов, перестав любоваться красотами Кызылкума, розовеющим к вечеру небом и цветущей флорой, легкой рысью погнал Гитлера по еле заметной тропе. Звон колокольчиков и блеяние тающего за большим барханом каравана исчезли вместе с последним в веренице бактрианом[28], нагруженным товарами народного потребления для жителей райцентра. Железнодорожных веток в этой местности не было, поэтому верблюды, эти корабли пустыни, заменяли уже многие века транспорт, являлись источниками мяса и шерсти.

Для Синцова его верный Гитлер не был ни мясом, ни источником шерсти. Скорее другом. Именно другом, учитывая одинокий образ жизни лейтенанта, скукотищу и муторную службу. На верблюде Николай объезжал свои владения, с ним он ел, спал рядом и разговаривал.

А еще у чекиста в друзьях «ходили» древний, как высыхающий Арал, мираб Агинбек, томик поэта Владимира Андрейченко и старый, но надежный «маузер К96».

Синцов улыбнулся, раскачиваясь в самодельном седле в такт легкой трусце Гитлера. Мираб Агинбек стал для офицера-«линейщика» хорошим приятелем и собеседником. Они подолгу проводили время за чаепитием и разговорами о бытии и мироздании, о природе Сибири, откуда родом был Николай, и Ближнего Востока, где все свои 68 лет прожил добрый тихий дехканин. Встречались не часто, потому что у чекиста хватало своих забот на вверенной ему обширной территории, а старого аксакала сложно было застать на одном месте. Агинбек постоянно отсутствовал в ауле – то помогал на бахче у дочерей или пас на дальнем кордоне овец, то на Сырдарье строил каналы или чистил арыки в Нукусе. Но в те редкие, по-дружески теплые вечера, что Синцов и Агинбек проводили вместе, ночуя в яйлаке[29] и охотясь на сайгаков, подолгу глядя на Млечный Путь и мечтая, они сближались еще больше. В такие минуты мудрый старик казался Синцову древним ожившим идолом, спустившимся из созвездия Ориона на эту пустынную землю для праведных дел. Они обычно млели у костра, удобно раскинувшись на овечьих шкурах, шумно прихлебывая из пиал горячий зеленый чай, иногда закусывая дробленым сахаром или сладкими финиками, любовались ночным небосводом и говорили, говорили, говорили…

В такие часы Николай прятал подальше пистолет, чтобы он не напоминал о тяжелом времени и далекой войне, и книгу малоизвестного, но уважаемого им поэта. Иногда они подолгу молчали, глядя на звезды. Но от этого не одолевала скука, не давило чувство одиночества, не тянуло в сон. Наоборот, наплывало ощущение своей нужности в этом бренном мире, силы духа, мощи тела, какие-то добрые флюиды наполняли мозг, который рождал только чистые и далеко летящие мысли. Полное умиротворение и абсолютное спокойствие овладевали Синцовым в такие встречи. Порой возникающие у него мысленные видения, казалось, материализовывались всего лишь от одного, четко и точно сказанного слова Агинбека и уносили дух Николая в то измерение, которое никто и никогда не видел, но о котором многие мечтали.

И вот сейчас, на исходе дня, с радостью застав на яйлаке Агинбека, да еще и вместе с его внучкой с красивым, как и она сама, именем Гугуш и правнуком десяти лет Аманжолом, лейтенант с превеликим удовольствием заночевал у них. Он долго и крепко обнимался с Агинбеком, приветствуя старого друга, потом расчехлил свои котомки, освободил от груза Гитлера и глубоко вдохнул заманчивый запах жареного ягненка. Солнце садилось за длинную косую гряду Тамдытау, отделявшую пристанище путников от соленого Аральского моря, блестя кварцевой крупой песка и не позволяя одолеть вечерней темени эту засушливую землю.

– Сколько мы не виделись с тобой, старик? – спросил Николай, разжимая объятия. – Наверное, уже месяц. Я, честно говоря, соскучился по тебе.

– Я рад твоя видеть, Коля-ака! Проходи, отдыхай. Мал-мало устал с дороги, как моя глядеть. С Тамдыбулака путь держишь?

– Оттуда, отец, оттуда. Недотянул десяток верст до нашего аула, хорошо, что яйлаки по степи разбросаны, да еще и тебя встретил тут. Я голодный, как шакал. А у тебя здесь запах такой, что слюнями захлебнуться можно.

– Отдыхай, Коля-ака, тебе всегда здесь рады.

Небольшой костер весело трещал почти без искр и дыма, поодаль смачно жевал растительную жвачку важный бактриан, в больших глазах которого отражалось пламя, рядом с ним ютилась низкорослая кобыла, понуро опустившая голову во сне. Агинбек, кутаясь в чапане[30], готовил гостю место у костра. Сухой, как зимний чинар, коричневый от загара, невысокого роста старичок в темно-синей чалме поглаживал бородку, щурил и без того узкие, чуть раскосые глаза, окаймленные сотнями морщинок, и что-то бубнил под нос.

Гугуш, вынырнувшая из юрты, поприветствовала гостя, кокетливо взмахнула длинными черными как смоль косичками и снова исчезла внутри шатра. Видимо, готовила его к ночлегу. А вот выскочивший из-за глиняно-соломенного шалаша мальчуган бойко подскочил к лейтенанту и прижался к нему всем тельцем, головой на уровне ремня офицера.

– Салам алейкум, Коля-ака! Как я рад, что ты к нам пришел.

– И ты тут, баловник?! Привет и тебе, Аманжол. Как ты подрос, смотрю. Прям настоящий батый растешь. Старших слушаешься или все такой же шкодник?

– Я кароший мальчик, Коля-ака. Надо слушать и уважать старших.

Синцов потрепал парнишку по голове с сильно отросшими, лохматыми волосами, подтолкнул к костру:

– Иди помоги прадеду своему. Негоже ему одному вошкаться там. А потом подарок тебе будет.

– О-о, подарка! Люблю подарка. Напоить твоего Хитляра? Есть вода мал-мало, – мальчик снизу вверх пялился на офицера, ловя каждый его вздох и взгляд.

– Ну, если есть водица лишняя, то дай ему немного, поделись.

Аманжол убежал выполнять поручение, руками поднимая подол длинного, не по росту халата, семеня по песку кривоватыми ножками в ячигах. Девушка снова выглянула из юрты, но, поймав веселый взгляд Синцова, подмигнувшего ей, быстро юркнула обратно. Николай перетащил гуж ко входу в шатер, скинул пыльную плащ-палатку, встряхнул ее и повесил на боку юрты. Все оружие находилось при нем, как и документы, поэтому бояться за пропажу ценных вещей не стоило. Да и этим людям он доверял. Карабин «Мосина» лейтенант оставил в своем ауле, а вот с «маузером» и «ТТ» не расставался никогда. Жаль, у первого не было кобуры, поэтому приходилось маяться, таская внушительный пистолет за ремнем на поясе. Остатки былой роскоши, доставшиеся от басмачей Гражданской войны в том тайнике, что Синцов обнаружил в Зарафшане, кроме «маузера К96» включали несколько английских винтовок «ли-энфилд» в хорошем состоянии с изрядным запасом патронов к ним, несколько ручных гранат, десяток сабель и кинжалов, два револьвера, мешочек с полусотней туманов[31], карту Бухарской области и Приаралья выпуска 1913 года, пачку агитационных листовок, призывающих дехкан восставать против Советской власти, поддержать джихад и наносить ущерб сельскому хозяйству. Честный, но хитроумный офицер выбрал средний вариант, как поступить с найденным складом. Кое-что взяв из него и надежно перепрятав, Николай остальное сдал по описи с актом и рапортом капитану Делягину, за что вскоре получил благодарность и поощрение от командования в виде наручных часов с дарственной надписью «Лейтенанту Синцову за проявленную бдительность и добросовестное выполнение служебного долга!».

Заметив в третий раз подглядывающую за ним внучку мираба, Николай широко улыбнулся, зачем-то облизнул губы и прошептал:

– Эй, карындас[32], ты чего прячешься? Иди к огню, посиди с нами, красавица.

Гугуш как ветром сдуло, а старик, с кряхтением усевшийся на свернутую рулончиком кошму, подобрал под себя ноги и стал степенно разглаживать бородку.

– Пускай в юрте будет. Мужчины отдыхают – женщины работают! Давай садись, батыр, будем мал-мало кушать и много говорить. Давно о тебе ветер молчал. Однако два бархана кочевать успели. Кушать будем, звезды глядеть будем, с огнем говорить будем. Садись, Коля-ака.

Агинбек, не спрашивая пожелания гостя, налил в пиалу кумыса и протянул Синцову, потом подбросил сухого карагача в костер, подобрал полы чапана. Прибежал Аманжол, доложил офицеру о том, что напоил его верблюда, при этом смешно козырнул грязной ручонкой, как когда-то учил его Синцов.

Николай поблагодарил юного помощника, поднял приготовленный пакет со сладостями, протянул его Аманжолу:

– Тебе и Гугуш гостинцы. Угощайтесь, только на жаре не храните. Там сахар, леденцы, халва и шоколад. Мне в пайке полагается.

– О-о, спасибо, Коля-ака! Я люблю сладости.

Аманжол убежал в юрту, а Николай взял с земли небольшой холщовый мешочек. Отдал его Агинбеку.

– Отец, тут тебе презент. Папиросы, спички, кое-какие лекарства, таблетки обеззараживающие для воды, патроны.

– Спасибо, Коля-ака! Очень угодил старику. Зачем так много подарков? Твоя две встречи назад моя много хороший подарок дарил.

– Ты сохранил ту саблю, дамасскую сталь? Винтовку английскую вижу, а что с саблей?

– Конечно, сохранил, Коля-ака. Хороший клинок. Только старый моя махать им, а саксаул рубить таким дорогим подарком нехорошо. Спрятал, беречь, однако, надо для Аманжола. Хороший батыр растет.

Синцов выпил кумыс, взглядом порыскал вокруг. Старик, раскуривающий трубку, заметил это.

– Коля-ака потерял что?

– Коля-ака выпил бы чего-нибудь, – пробурчал лейтенант, вспомнил про НЗ спиртного, выданный ему капитаном Делягиным. – Отец, ты коньяк будешь? Спирт будешь?

Мираб покачал головой, выпуская облачко табачного дыма:

– Моя, однако, не пьет такие сильные напитки. И твоя сморит быстро. Попробуй арак, помнишь, три встречи назад он тебе нравился?

Агинбек протянул гостю бурдюк.

– Наливай, сколько не жалко, дорогой. Твоя моя самый уважаемый гость!

Старик пыхтел трубкой, посапывал, беспрестанно наглаживал бородку и не отрывал взгляда от огня. Языки пламени жадно пожирали ветки высохшей верблюжьей колючки, костер весело трещал и грел не только тела, но и души двух мужчин.

Синцов знал, что Гугуш обязательно подготовит место для сна и гостю – так было всегда, а если с мирабом не кочевала его внучка, то сам Агинбек неторопливо, но тщательно готовил ночлег. Также знал Николай, что места для сна будут защищены продуманными азиатами от всякой нечисти, заполонившей пустыни и степи. К примеру, пауки и термиты очень не любили овечью шерсть, то ли запах ее, то ли непролазный волосяной покров отпугивали арахнидов. Скорпионов и змей тоже не могло оказаться в юрте после тщательной проверки и закупоривания всех щелей, а постоянно поддерживаемый всю ночь костерчик и сигналка мираба отпугивали других незваных гостей: шакалов, степных волков и варанов. И если дров или кизяка для костра в пустыне не всегда можно было найти в достатке, то когда-то придуманная мудрым Агинбеком сигналка не требовала питания и ухаживания. Из вырезанной жести пустых консервных банок старик соорудил нечто типа ветрячка, который водружался на палку, втыкался рядом со стойбищем или яйлаком. Ночной ветерок разгонял металлические лопасти, издававшие тонкий звук с необычным тембром. Это незатейливое устройство не мешало разговорам, думам и сну путников, не корежило их слух, но каким-то образом гнало членистоногих и пресмыкающихся, даже шакалы остерегались приближаться к источнику непонятного для них стрекота.

Синцов слушал монотонную мелодию ветрячка, а в памяти всплывали картинки прошлого, когда он в детстве с друзьями, дворовыми мальчишками, мастерил планеры и самолетики, ловя порывы ветра, запускал их и упивался озорным счастьем. Пропеллеры планеров тогда издавали подобный звук.

Они с мирабом обсуждали погоду и пустыню, новости из райцентра и с фронта, делились событиями прошедшего месяца. Чуть захмелевший от арака офицер уже не сидел, сгорбившись на рулоне войлока, а полулежал на овечьей шкуре, иногда тянулся к походному дастархану[33], вкушая азиатские яства. С ними немного посидела Гугуш, смущаясь и прикрывая лицо отворотом чадры. Ее черные глаза блестели от света костра и нежного чувства к Синцову, который нет-нет, но отвешивал в адрес восточной красавицы комплименты. Аманжол, как заправский взрослый кочевник, сжимал камчу, широкую плеть, иногда щелкая ею в воздухе, беспрестанно нарезал круги вокруг яйлака, охраняя место их стоянки. Иногда подбегал к костру, грыз кусок сахара, запивая горячим чаем.

Позже по жесту старшего Гугуш и Аманжол ушли спать, пожелав доброй ночи обоим мужчинам. Рано утром мирабу с правнуком нужно было вставать и с восходом солнца уже находиться в низинке, что в километре от яйлака. Агинбек, словно профессионал-гидролог, постоянно искал источники питьевой воды. Да и вообще любой воды, такой бесценной в пустыне. Кочуя по Кызылкуму и Каракумам, мираб с присущим только опытному поисковику чутьем безошибочно определял водоносные пласты и локальные подземные водоемы. Как он это делал без специальных приборов и оборудования, без научных знаний, Синцов не ведал. Агинбек хранил в тайне секреты своего мастерства, но как-то Аманжол проговорился офицеру, что прадед его учит следующему. Они запасаются двухметровыми палками из сухого тростника или камыша, повязывают черные и белые ленточки на один конец импровизированных вех. Еще с вечера они выбирают по определенным внешним признакам рельефа местность, где барханы или скалистые развалы образуют ровную площадку, низинку. На ней и растительность гуще, и цвет почвы иной, да и некоторая живность подсказывает, что вода близко. Затем до восхода солнца оба прибывают к намеченному месту и, припав к почве, ждут появления светила. На все у них полчаса, не больше, потому что потом солнце поглощает горизонт и уже не кажет нужные знаки знатокам пустыни. А ждут они миражей и испарений на поверхности земли, которые появляются только в местах нахождения водоносных залежей. Якобы там, где источники воды близки к поверхности, над песками начинает дрожать и переливаться воздух, образуя скопления то ли пара, то ли конденсата. По мере разогрева солнцем песка призрачные столбы исчезают. Вот в таких-то местах Агинбек и ставит опознавательные вешки: над солеными пластами палку с черной лентой, над пресными – с белой. Бывает, эти знаки годами стоят нетронутыми и не занесенными кочевыми песками, подсказывая путникам и караванщикам, где рыть колодец или яму, чтобы не погибнуть от жажды самим и напоить скот. На карте, полученной еще десять лет назад в Самарканде, опытный мираб ставил значки с запасами промышленных подземных вод. Ежегодно он предоставлял эти данные в Республиканский центр топографии и геодезии и даже получал небольшую официальную зарплату. Кроме этого и частной помощи колхозам и жителям аулов и кишлаков в поиске воды, Агинбек занимался ловлей змей, добычей их лечебного яда, сбором диковинных растений, а геологам не раз представлял образцы минералов и руды, встреченные им в долгих странствиях по пустыням и горам Средней Азии. Пас овец, ходил с караванами по торговым путям, охотился и растил, воспитывал правнука и внучек.

Вот и сейчас, прогнав молодежь спать для того, чтобы утром встать бодрыми, мираб пыхтел трубкой, смотрел на костер, иногда поглядывая в темень ночи или на собеседника.

Николай по просьбе старика выудил из сумы почту и достал газеты «Красная звезда» и «Бухарский сокол». Вслух читал безграмотному Агинбеку наиболее интересные статьи и заметки с фронта и из тыла. Эти газеты Синцов должен был доставить в аул, раздать дехканам, местной библиотекарше и старейшине, поэтому осторожно переворачивал страницы, стараясь не повредить их.

– «Постановление ГКО[34] от 15 марта 1944 года предусматривает обеспечить местным топливом путем увеличения добычи угля и расширения шахтного строительства промышленность и транспорт Узбекистана. Это имеет большое значение для дальнейшего хозяйственного развития среднеазиатских республик». Та-ак. А тут что у нас? «Партийная организация Казахстана, выполняя Постановление ЦК ВКП(б) от 1 апреля, в целях подъема земледелия и животноводства сосредоточила внимание на улучшении партийно-массовой работы среди сельского населения и усилила руководство отстающими районами». А вот заметка про то, как «…республиканская партийная организация Узбекистана главную задачу видит в резком подъеме хлопководства». Агинбек, ты раньше собирал хлопок? Или всю жизнь скитаешься по пустыням?

– И хлопок собирать, и кочевать, – коротко ответил аксакал, щуря глаза.

Синцов почесал за ухом, ухмыльнулся немногословному мудрецу, затем продолжил читать дальше, выбирая отдельные статейки и новости.

– «Командующий Среднеазиатским военным округом генерал-лейтенант Курбаткин П. С. отозван в Москву. Его заместителем назначен…» Так, дальше… «Банда бека Бекназара снова напала на пограничную заставу в районе Кушки. Убито 8 басмачей, взяты в плен двое, наши потери составили…» Агинбек, ты лучше говори, что читать, что тебе интереснее? Мне не сложно, но в горле пересохло. Да и с твоего арака крыша едет, а я еще хочу поговорить с тобой о высоком.

– Крыша едет?! – удивился старик, перестав курить и повернувшись к офицеру. На его лице, испещренном морщинами и покрытом черно-седыми волосами, блуждала тень недоумения.

– Голова чумная.

– Чума?! Вах, плохо чума. Нехорошо чума!

– Тьфу ты… Да захмелел я просто, – пояснил Николай, откладывая газету из Бухары и беря другую. – Лучше давай новости с фронта глянем. Хотя я по долгу службы их все знаю, но тебе расскажу о главных и значимых.

– Победа скоро? – вдруг спросил Агинбек, застыв истуканом и не сводя с лейтенанта пристального взгляда.

– Победа? Победа скоро, отец. Надеюсь, очень скоро! Учитывая рвение наших армий, опыт и прозорливость Жукова, ум товарища Сталина… Хм… – Синцов замолчал, вспомнив про Берию, а вместе с ним и про Дашу. Образ вождя невольно вызвал в мыслях фигуру наркома, а тот, в свою очередь, заставлял думать лишний раз и о любимой, причем не в самых радужных и спокойных красках. Нахлынули видения, в которых пухлый, с лоснящимся от жирного блеска лицом нарком волосатыми руками лапал Дашу, задирал ей юбку, рвал ткань и грязно ругался. Николай чертыхнулся вслух, Агинбек отрицательно покачал головой, укоризненно сморщился. Кажется, он все понимал, видел, знал. Лейтенант тяжело вздохнул и снова потянулся за бурдюком с алкогольным напитком.

– Однако извини, Коля-ака, но не стоит твоя больше мутить голову, – сказал мираб и снова задымил трубкой. – Она и так уже тяжела, завтра твоя в путь. Не пей арак. Пей чай. Хороший чай сделать моя. Не жаль арак, жаль хороший батыр. Помни одно… Все плохое, будто вода. Она течет. Уходит в песок. Время – тоже вода. Оно исчезать вместе с плохим.

Синцов, проглотив ком в горле, внимательно смотрел на Агинбека. И понимал, о чем он говорит. Здесь, в пустыне, все мерилось водой и песком. Вся жизнь человека – боли и радости, заботы, проблемы и счастье – все это словно наслаивалось в бархан песком и исчезало в нем водой. Пески кочевали дальше и дальше, гонимые ветрами, высыхала вода, но они давали жизнь следующим наносам и источникам, они кормили растения, животных и людей, которые были бренны, ложились в землю и из нее же и рождались вновь.

– Отец, ты мудр, как никто другой! Скажи, есть ли в мире любовь? – Николай весь подобрался, протер ладонями лицо, стряхнул попавший на кожу песок.

– Любит, значит, живет. Плохо совсем не любить! Этот мертвый и холодный, как глаз кобры. А другой любит. Он живет и любит жить. Как вода любит песок, а песок воду. Нужно любить, однако! Нужно ценить и песок, и воду, и себя в них.

– А скажи, уважаемый Агинбек, честная ли она, эта любовь, верна ли? Вечная или умирает?

Старик долго попыхивал трубкой, потом стал набивать ее новой порцией табака из кисета, подаренного ему внучкой Гугуш. Сама делала. Синцов терпеливо ждал ответа, знал, что торопить мудреца нельзя, иначе тот ошибется. Агинбек снова закурил, уставился в огонь.

– Твое сердце болит, потому что твоя – песок без воды. Вода твоя далеко. Сохнешь и умираешь, как брошенная бахча. Не стой на месте, кочуй, как бархан, дальше, ищи свободу и ровное место. Вода сама найдет твоя. Вода без песка тоже никто.

Синцов потупил взор, закусил губу. До крови. Прищурился, посмотрел на старика:

– Отец, я найду ее? Она дождется меня?

– Она живет. Она любит тот песок, что помнит, что далеко от нее. Но который живой и не холодный. Вода была и будет вечно. И найдет свой песок. Сама найдет. Только пусть бархан ждет ее и не любит другой вода. Никакой вода. Только своя-моя вода. А найдет вода твоя совсем скоро, когда та звезда ляжет песок два раза по два.

Николай крепко задумался, заслонил ладонью глаза от света костра, поднял голову, сфокусировал зрение на черном небе.

– Какая «та» звезда?

– Та звезда, которую твоя видеть, когда смотреть домой, когда думать о своя-моя дом.

Синцов потер лоб, маясь в размышлениях. Агинбек любил говорить мудрено, путано, с подоплекой, не знающий его человек долго бы мучился, пытаясь понять сказанное стариком. Мираб не разбирался в названиях планет и созвездий, не учился в школе, но прекрасно владел тайнами мироздания, умел с закрытыми глазами определить сторону света и…

Николай вздрогнул, поняв, что имел в виду аксакал. Только он один знал, как офицер тоскует по родине, по зауральскому городку, в котором родился и рос. И по женщине, молодой красивой девушке, оставшейся в Москве. Синцов часто смотрел на север, на Полярную звезду и на темный ночной горизонт, ведь именно там были его отчизна и дом родной. «Та-ак! А если эта звезда два раза по два коснется песка…» Он мысленно подсчитал в уме и выпалил:

– Сколько-о?! – в волнении Синцов аж уселся на корточки. – Это что же получается?.. Всего через четыре дня я увижу воду… Гм… Дашу?

– Четыре ночи, – сухо пояснил мираб, не обращая внимания на ошалевший вид собеседника.

– Старик, ты это… Ты уверен или анаши курнул? – лейтенант не мог поверить своим ушам. – Но как? Ка-ак?! Она не знает, где я служу, куда сослан. Она… Не-е, Агинбек, ты, вероятно, ошибся.

– Ложись спать, Коля-ака, – неожиданно проворчал аксакал. – Нужно отдыхать. Завтра трудный день будет. Однако завтра плохо будет.

– Что плохо? Почему? – Синцов выгнулся, наклонился, пытаясь заглянуть в глаза старика. Пиала с остатками кумыса опрокинулась, жидкость окропила ткань дастархана с остатками яств, тонкой струйкой потекла в песок и через секунды исчезла.

Оба смотрели на результат одного неловкого движения и думали. Вроде об одном и том же, о песке и воде, времени, мужском начале и женской душе, но только один из них предвидел, что будет завтра.

– Иди спать, батыр, – старик уклонился от ответа на заданный лейтенантом вопрос. – Набирайся сил и жди свою воду. Доброй ночи твоя, Коля-ака.

В эту ночь Синцову снились красные барханы, раскаленные солнцем, изрезанные венами-ручьями. Тоже красными… Кровавыми. А еще в дремоте плыли строчки уважаемого поэта Владимира Андрейченко: